...На небольшом холсте бушевала стихия красок, точное отражение того, что творилось за окном.
Небо искрилось тысячами молний. Это было прекрасно. Словно на черном бархате блистали сотни ожерелий, цепочек и бриллиантов, словно на черном шелке волос красавицы переливалась драгоценностями золотая сетка. Да, наверное, небо здесь было роковой женщиной - своенравным и волшебно красивым, а во время шторма оно - она? - завораживало, как гнев примадонны...
Это было ужасно. Каждая такая драгоценная вспышка могла в секунду сжечь город. На этой планете все постройки находились под силовыми куполами. Если строители экономили и не ставили защиту, то рано или поздно им приходилось раскаиваться в своей жадности. Похоже, эта земля не любила людей, и старалась всячески уничтожить если не их, то хотя бы то, что сделано их руками.
Аля вспомнила историю, которую ей рассказывали, уже давно. Кто-то выключил купол над городком как раз перед грозой, и от нескольких тысяч людей остался один черный пепел. Впрочем, ненадолго. Городок находился близ урановых копей, а рудники - слишком ценны, чтобы надолго оставлять их без присмотра.
Вопреки жестокости природы, а может - благодаря ей, Аля любила эту планету-завод, планету-рудник, планету-месторождение. Здесь у нее семья, дом. Неважно, что семья - один черный кот, а домик - вагончик близ завода по обогащению урановой руды. Да-да, того самого, что сожгла гроза десять лет назад.
Але нравилось ее одиночество, здесь оно было необходимо, что ли. Наверное, то же самое ощущают эскимосы в своих ледяных пустынях на Земле. Да, Земля...Аля, впрочем, не понимала, почему ее собеседники так вздыхали по Прародине. Они говорили ей: 'Там голубое небо, зеленая трава. Там свежий воздух и чистая вода, там хорошо...'. Ее это не впечатляло. Собеседники платили тем же - они не могли взять в толк, что планету рудников тоже можно любить.
Хотя, если бы Аля помнила Землю, она тоже, наверное, тосковала и рисовала бы только голубое небо и зеленую траву.
Больше всего она любила рисовать. Иногда она копировала картинки из земных журналов, чаще - родные пейзажи и грозовое небо. Порой рисунки вырастали в картины.
Дяде Джону больше других нравились рисунки шторма.
Традиция - сосед приходил с гостинцем из поездок, а она дарила ему свои творения. Куда и зачем он ездил, и ездил ли вообще, Аля не знала, просто неделями в его доме - другом вагончике - вечером не горел свет, а днем дядя Джон нигде не появлялся. Это, по ее мнению, означало только длительные командировки.
На столе блеснул диод, значит, кто-то пришел. Аля отложила кисточку и включила визор. Сверток с бантом заслонил весь экран, не позволяя разглядеть гостя, но Аля и так знала, кто пришел. Она побежала открывать дверь. Дядя Джон торжественно, на вытянутых руках, внес подарок. Он раздувал щеки, картинно хмурил брови - изображал фанфары. Это тоже было частью традиции.
Аля первым делом накинулась на подарок. В свертке оказались фильмы, с сурдопереводом - ура! Аля кинулась на шею дяде Джону; тот смеялся.
- Чайку поставь, - прочла она по губам.
Кивнула, дескать, сделаю. Спохватилась - в доме-то беспорядок! Она разомкнула объятия и пошла убирать в комнате, она же гостиная, она же кухня, она спальня и кабинет. Единое пространство, усмехнулась Аля, совсем как в старых журналах по дизайну. Краски в шкаф, чашки на стол, гостя на стул, а еще печенье, ложки и заварка. Вроде все.
Дядя Джон, прихлебывая чай, что-то говорил ей. Наверное, делился чем-то своим, для него интересным и важным. Может, о своей жене - у него должна быть жена на Земле - или о своей работе. Вот как улыбается - так улыбается мать, рассказывая о своем ребенке. Дядя Джон знал прекрасно, что у нее нет слуха, но, тем не менее, любил, когда Аля делала вид, что слушает его. У нее это хорошо получалось - она ахала, смеялась и печалилась в нужных местах. Дядя Джон был одним из немногих, кто относился к ней, как к человеку, в его глазах не плескалась жалость при взгляде на ее покрытое старыми ожогами лицо.
Ожоги - единственное, что осталось ей от прошлой жизни. Как она их получила, где - она не помнила, как не помнила, что было до этой планеты. Память ее начиналась с раннего утра в больничной палате. Белый до рези в глазах потолок, заботливые медсестры и разводящие руками врачи. Ей сказали, что она выжила чудом. И все.
Она только знала, что в той жизни она была счастлива. Наверное, были родители и большой дом - может, даже на Земле. Да, это здорово - жить в большой семье, ходить в школу, дружить и воевать со сверстниками. Хотя неизвестно, что лучше для нее. А вдруг глухота ее врожденная? Тогда и на Земле ей пришлось бы несладко. Может, ее болезнь излечима, может, нет - поди знай...
От размышлений Алю оторвал гость, он поставил свою чашку прямо перед ней и знаками пояснил: 'Налей еще'. Она послушно наклонила чайник.
Дядя Джон отхлебнул и указал на шкафчик, где хранились ее папки: 'Давай посмотрим, что нового ты нарисовала'.
Они вместе стали смотреть папки. Дядя Джон что-то говорил, иногда писал в блокноте, что ему нравится, что нет, Аля яростно отписывалась в ответ. Это тоже было традицией.
На одном из рисунков он замолчал. Надолго. Аля глянула - как обычно, из серии 'Шторм'. Черный шелк и драгоценности. 'Можно, я возьму?'- спросил он взглядом. Аля, конечно, кивнула. Дядя Джон вернулся к созерцанию. Аля подумала, что это так приятно, когда твои картины ценят, и преисполнилась молчаливой благодарности к своему другу.
Дядя Джон ходил к ней в гости, дарил подарки и восхищался ее картинками. Единственный, кто дарил ей душевное тепло, кто не забывал ее и ценил. Аля подумала, что ей редкостно повезло - не у всякого есть такой друг.
Но тут его взгляд изменился, теперь он смотрел не на рисунок, а как-то сквозь. Так делают, когда прислушиваются к чему-то. Аля двинула рукой, дядя Джон прижал палец к губам. Аля замерла. Что же он услышал? Сейчас она отдала бы все на свете, чтобы вернуть слух. Что там, за окном?!
Дядя Джон медленно отодвинул штору и - весь как-то поник, сгорбился. Повернулся к Але; она поразилась внезапной перемене. До того в его глазах постоянно жил небольшой такой, азартный шторм, очень похожий на реальный своими силой, целеустремленностью, противоречивостью. А теперь шторм исчез, ушли куда-то сила, задор, и дядя Джон превратился в медузу. Аля видела в кино медуз - вялые, какие-то безнадежные создания. Вот и сосед очень походил на человека, потерявшего надежду.
Он прикрыл глаза и откинулся на стуле. Аля посмотрела на его руки. Костяшки заострились, пальцы удлинились и приобрели металлический блеск. У Али встали дыбом волосы - генетическая модификация?
Она читала, что люди, модифицированные генетически, непредсказуемы и любят убивать. А вдруг он сейчас бросится на нее?
У некоторых медуз есть яд.
Аля бросилась к окну. Какие-то тени. Люди. Много людей. И с оружием, они что - штурмуют ее дом?
Дверь разлетелась в щепы. Человек в маске повел автоматом, за ним в комнату ворвались еще двое. Аля увидела колкую вспышку и почувствовала странный резкий запах. Что-то пролетело мимо; старый ожог отозвался болью. Она посмотрела вслед - кусочек злого металла унесся, оставив дырку в стенке вагончика.
Аля резко обернулась, волосы взметнулись, мешая видеть. Она нетерпеливо откинула их - отодвинула, словно штору. Совсем как в кино про женщин-космонавтов, им тоже мешали волосы в невесомости.
Невесомость, казалось, завладела всеми. Нападавшие застыли в неловких позах, дядя Джон замер в прыжке, а руки его - его пальцы превратились в острейшие кинжалы. Стол кренился, чашки и ложки летели со скатерти, Аля видела пули, что завязли в воздухе, как мухи в меду. Она успела заметить, что нападавшие были молодыми ребятами, и что глаза их полнились яростью, ожиданием смерти, и отчаянным желанием остаться в живых. У одного маска стала мокрой на лбу, а другой схватился за автомат, словно утопающий за спасительную руку. Аля восхитилась, как гибко изогнулся дядя Джон - как лесная кошка, как яростная пантера. Вот бы нарисовать...
'Кого они боятся? Дядю Джона? Не может быть!' - подумала она.
Миг растянулся в вечность...
...Вечность лопнула, и дядя Джон приземлился на того, кто вбежал первым. Опрокинул, полоснул, не глядя, - внутренности склизким комом плеснули на пол. Прыгнул к следующему - из рассеченного горла забила кровь, прямо на Джона, и не попала, - тот уже выбил автомат из рук третьего, вместе с пальцами, и проткнул ему грудь.
Кусочки пальцев спецназовца раскатились по полу. Аля, схватясь за стенку, смотрела, как большой палец мертвым колобком подкатился к ее ногам. Грязный ноготь с заусенцами уткнулся в щель между листами ДВП, чистый, ровный срез уставился на нее недобрым красным глазом с белым зрачком-костью.
Алю вырвало прямо на этот палец.
Дядя Джон медленно вытащил свои руки из хрипящего человека, тот повалился худым мешком. С пальцев-кинжалов стекала кровь. Убийца подошел к мойке, повернул кран и подставил лезвия под струю воды. Отстраняя от себя, брезгливо; с чувством выполненного долга. Алю вновь замутило, колени подогнулись, и она осела на грязный пол.
Вдруг Джон резко присел, капельки веером разлетелись от его пальцев. Аля отдернула голову - нож-мизинец едва не снял ей скальп. В вагончике слишком мало места.
Через трупы полетела черная кругляшка и ударила по глазам ярким, жутким, болезненным светом. Аля зажмурилась, цветные круги закружились под веками.
Когда зрение вернулось, она увидела, что дядю Джона - нет, убийцу, мутанта! - другие люди в масках прижали к полу. Ее висок холодило, она скосила глаза - что-то блестящее, металлическое обхватывали безжалостные пальцы. Другие, живые. Аля вспомнила жуткий красный глаз, и ее тело затряслось в спазме.
Аля поймала взгляд мутанта. Он смотрел умоляюще, извиняясь, словно просил не забывать. Джона зажали меж силовыми щитами и повели прочь.
В вагончик осторожно ступил полицейский. Он осмотрел побоище, покачал головой и подошел к Але. Посмотрел на спецназовца, покрутил пальцем у виска, что-то сказал, и металлический холод исчез. Теперь дуло смотрело ей в грудь. Полицейский досадливо покосился на упрямого солдата и обратился к Але. Она показала на свои уши: 'Не слышу'.
Констебль присел на корточки и вытащил блокнот с карандашом.
Еле разбирая неровный почерк, Аля прочла: 'Помнишь историю с урановыми рудниками? Когда выключили купол? Это сделал твой друг'.
Дядя Джон?! Она схватила блокнот, перечла еще и еще. Нет, этого не может быть! Она подняла глаза; полицейский кивал - печальная мудрая черепаха.
Руки вдруг задрожали. Руки? Нет - затряслись стены, а под ногами заработала турбина. Аля почувствовала всем телом вибрирующий, грозный гул. Что это?
Констебль прижал ее к полу, все вновь залило беспощадным светом. Опять та кругляшка? Но почему так дрожит пол? Аля закрыла глаза ладонями, не помогло - вновь поплыли круги под веками. Видать, ей суждено и зрение потерять.
Гул прекратился, полицейский отпустил ее. Аля подняла голову - стен не было, с деревьев исчезла листва, трава лежала, словно по ней проехал каток. 'Это свет так сделал?' - не поняла Аля.
Спецназовцы вдруг сорвались и побежали куда-то, один остался, держа ее под прицелом. 'Да что происходит?' В голове Али все смешалось - подарок, Джон, пальцы-кинжалы, свет, спецназ... Из горла вырвался мучительный, неслышный ей стон.
Полицейский вытащил из кармана телефон, губы его зашевелились. Потом он вынул блокнот из ее пальцев и снова стал писать. Аля впилась взглядом в пляшущие строчки: '...купол выключил...' Это она уже читала. А, вот: 'Твой друг успел взорвать урановый завод'.
'Какой он мне друг?!' - хотела крикнуть Аля. Но...она вспомнила сверток с бантом. И его внимание к ее рисункам. И его необыкновенные глаза. Его чашку, с зайчиком на боку, и красивые пальцы дирижера. 'Да, он мой единственный друг', - согласилась она. И тут же сердце сжалось: 'Что с ним?'
Непослушными пальцами, ломая грифель, она кое-как написала: 'Джон жив?'
Полицейский начертил в ответ: 'Не знаю, мы его упустили'.
Горький, химический дым защипал глаза. А может быть, слезы. Аля посмотрела на небо. Сотни ожерелий, бриллиантовых цепочек били с черного бархата в начавшийся пожар. Это было ужасно, это было прекрасно...
![[]](/img/n/neujmin_a_l/shtormtishiny/zerkala_kopija.jpg)