"Магда, ты где?!.. Название отеля! Хотя бы город! Молчишь? Гадина. Ну, молчи, я сейчас!.."
За минуту до этого - тумбочка гудела и, казалось, подпрыгивала: телефон, оставленный на вибрации, огромным жуком ползал по звонкой фанере выдвижной полки, передавая яростную нетерпеливость абонента, материализуя его тысячекилометровое отсутствие.
"Сейчас, сейчас... Ты представила, шлюха пролетарская? О, ты такая теплая и притягательная спросонья! Ты же - змея, только теплокровная, чтобы прикидываться человеком, я тебе уже говорил. С ума сойти. У тебя утро, я знаю. А твой нищий мерин... Пошёл в ванную? Поэтому ты и взяла трубку, я понял, мне повезло, наконец-то. Сделай громко, пусть слышит! Громко, тварь! Сучечка моя, вздохни громко, сейчас-сейчас, вот... Ф-ф-ф!.."
"Отключить".
Никогда не брал её телефона, но тут всё вместе: плохой сон, чумное пробуждение, рефлекторное желание избавиться от наваждения, - и вместо этого, из огня в полымя, чужой ужас, к которому и ты, пусть косвенно, причастен.
Впрочем, у нас от него, только что откричавшего в телефон, в качестве сувенира, пуля, - в кубке, и я уже ничему не удивляюсь, и на этот, якобы ужас, наплевать.
"Where is the borderline?"
- Так и спрашивайте, бордер-лайн. Бордер, бордюр, граница. Вам покажут, да просто пальцем ткнут, туда, вон туда. Заблудиться невозможно, одна дорога! Да и вообще, Мариночка, все дороги ведут в... Иерусалим!
Последние слова - со смехом. Умягчение пафоса.
Вчера Иосиф, сосед по отелю, человек с двойным, русско-израильским гражданством, рассказывал, как от нашего лежака добраться до контрольно-пропускного пункта, до "мышеловки", - Египет-Израиль.
- Да откажитесь вы от туроператора и прочих экскурсионных рамок и обдираловок! Самоходом - свобода, равенство, братство! Можно на такси. Но если хотите, так сказать, испытать все нарастающие от приближения бордерлайна ощущения, то, конечно, пешком. Этот вариант - рекомендую. Вот как есть, в шортах и майках, вперёд. Эка невидаль, граница. Километра три, прогулочным шагом, рюкзачок за спину, только необходимое, на сутки. Ну и баксов эдак... сейчас подсчитаем... Мёртвое море? Вифлеем? Гроб Господень? Стена плача? Можно там примкнуть к любой экскурсии, договаривайтесь с экскурсоводом и так далее.
Теперь всю жизнь, при взгляде на любой бордюр, буду вспоминать Иосифа и Табу, и Красное море, и...
Марина, Мурена. У нас с ним, только что позвонившим, оказывается, схожие ассоциации, связанные с одной и той же дамой. Недавно Марина доверительно сообщила, что после того, как она покинула его, он называет ее Магдой - ему кажется, что в этой кличке есть и ее настоящее имя, и "магическая", и "гадина". А ведь я, примитивный зазнайка, до недавнего времени считал, что во мне творит какое-то особенное подсознание, без устали и шаловливо дарующее оригинальные, - не всегда умные и приличные, - ярлычки всем предметам жизни. Но открытие собственной тривиальности расстраивало меня недолго: совпало - значит, близко к истине.
Её кровать пуста. Как пуст номер, гостиница, мир. Что подсказывает мой внутренний Отелло? - Моя Мурена у араба.
Вышла до рассвета, тихо, напрямую, через лоджию, сразу на песок, еще прохладный, утренний, - то, что снилось мне в детстве: жилье на самом берегу, шелест и ласковый смешок воды.
"Бордерлайн" - бетонная преграда, двухвершковой высотой лишь обозначающая внешнюю границу лоджии, далее, через каменный тротуар, отороченный зеленью, - узкая песчаная полоса с лежаками и шезлонгами. Вдоль берега, желтого от раннего солнца, по мокрой полосе, не спеша идёт, на каждый шаг во что-то прицеливаясь клювом, длинноногая птица, похожая на цаплю... и на Марину, конечно; я устаю от этой навязчивой череды взаимоисключающих сравнений и насильно ставлю там и сям знаки тождества: мурена, временно покинувшая воду, ломающая сухопутную комедию - цаплей, и так далее.
Я сразу нашел ее, в матовой воде, подкрашенной купоросом и заляпанной солярными бликами: одинокая, молчаливая голова - заблудившийся чёрный поплавок сорвавшегося с тросов буя, приписанного к другому побережью. Сгусток энергии, расходящейся кольцами, приплёскивающей к моим босым стопам слабыми, но нервными волнами.
Напротив, через пролив Акаба, отделяющий Синай от Аравии, - смутные бугры дальнего берега, Иордания; красивое название, святая сказка, аллюзия из драгоценных камней, прозрачных и разноцветных, туда можно купить экскурсию, но тогда растает чудо.
Я, правда, всю жизнь мечтал так жить, чтобы за окном - море, причем не безбрежное, а с дальней полоской земли, легендарной, но теоретически досягаемой.
Она выходила из воды как длинношея черная кошка - природной смуглости добавляла тень, которую дарило, темным плюсом к свету, утреннее, со спины, солнце, - хищная, грациозная крадучесть на длинных и ровных ногах, сводящих с ума любого, кому хотя бы еще снится мужественность. Мягкая поступь, обусловленная крепким тазом и плоским сильным животом, с прессом, как у гимнастки.
Сбылась мечта идиота, - это я о своей "прибрежной" мечте, где до недавнего времени не было такого драгоценного довеска.
- Ты была у Шера? - вопрос, выдающий мою уязвимость. - Мы же договаривались...
- Ах, это опять мои проблемы с memory. К тому же, ты спал, так сладко. Я ведь не совсем мразь, чтобы...
Марина, как она говорит, дитя студенчества: мать, перед выпуском из университета, забеременела от однокашника, "прогрессивного студента" из Туниса, светлокожего араба, имевшего, по его словам, французские, итальянские и даже бедуинские гены. Собирались пожениться, но после знакомства с ее родственниками, тунисца как будто подменили: сын Сахары обиделся (или сделал вид) на то, что его пассия, отдаваясь, не предупредила, "истинного араба и мусульманина", что одна из ее бабушек была еврейкой. "Дикость!" - смятенно оценила "обиду" будущая Маринина мама, но, тем не менее, несостоявшийся жених, получив диплом, отбыл на родину, и как будто сгинул.
Так что Марина прилетела сюда, можно сказать, на этническую родину. Хотя это определение - глупость, я считаю. Что значит - этническая родина? Тем более, для Марины. Сколько у нее таких родин?
Двигает крепкими плечами, безотчетно (якобы безотчетно - все движения выверены) поправляет узкими ладонями "кокосы" в тесных домиках, откуда сочится соленая вода Синая.
Она умеет улыбаться, мобилизуя всю мимику - верхняя губа пирамидкой, из-под которой жемчужно забелеют два змеиных зубика, а выпуклые черные глаза бессовестно нараспашку, как будто откинули запретную вуаль. И волосы - они невероятно вздыбливаются медузными патлами, кажется, от одной ее только грешной мысли: тряхнет слегка головой, и они уже... Будто перевернулось дурное дерево, расстрелянное грозой - корни кверху.
Я представил, как араб сдирал с нее трусы, стринги, плавки, танга...
Намёки, рожденные пустой созвучностью: свингеры и танго, свободная любовь в упоительном танце, карнавал от другого материка, Рио де Жанейро... Тропики: влажно и жарко.
Скоро Новый год - "на днях и здесь", как говорит Иосиф, на границе "сУши и пустоши" (это одно целое) и влажного богатства Красного моря; в краю, израненном историей и облагороженном библейскими сказками, евангелиями от...
* * *
Адскую машинку Сергей принес на работу в сумке, в ночную смену.
За вахтенные часы, наверное, как принято считать, обо всем передумал, со всем распрощался. Как потом выяснилось, прошелся по Интернету, по социальным сетям (в одной из них даже зачем-то зарегистрировался), по блогам: шутил, даже назначал встречи.
Утром распечатал "Последнее Слово", больше похожее на инструкцию по технике безопасности по разборке опасной схемы, положил на стол перед монитором.
На двери, со стороны коридора, прикрепил "лозунг" - гигантские жирные буквы:
"ОСТОРОЖНО!!!
НЕ ПЫТАЙТЕСЬ МНЕ ПОМОЧЬ!
Я УЖЕ - МЁРТВ!
НЕ ПРИКАСАЙТЕСЬ!
ОТКЛЮЧИТЕ КРАСНЫЙ ВЫКЛЮЧАТЕЛЬ!".
Собрал схему, соединив змеями проводов: на полу - магнитный пускатель, реле времени, выключатель; на столе, рядом с "электрическим стулом" - пусковая кнопка.
Присоединил паутину к силовому щитку, "фаза-ноль".
Сел в кресло, укрепил на запястьях медные браслеты-электроды, застегнул на груди самодельный "ремень безопасности", чтобы не вывалиться из трона, когда ток будет проходить через сердце и тело охватит судорога. Конечно, хотел выглядеть достойно, когда его обнаружат.
Стоит ли описывать эмоции людей, обнаруживших картину суицида, - ничего нового. Но, говорят, что истинный (уже не первично-суматошный, когда всё как во сне), глубочайший ужас испытали коллеги Сергея только через несколько бесплодных минут реанимации. Когда мужчина, делавший искусственное дыхание, бурно дыша отпрянул от мертвого тела, - тогда все вскрикнули "по-особому" (говорят, одна дама потеряла сознание). Живым людям представился глумливый отпечаток смерти, читавшийся на лице... нет, не мертвеца, а реаниматора, - именно лицо "воскресителя" оказалось выпачканным в красное и черное. Помада и туш. Только тогда обратили внимание, что лежащий навзничь самоубийца, распластанный, с приоткрытым, словно от запоздалого испуга, ртом, - в жутком гриме. И (рассказывают) при внимательном рассмотрении в безвкусно-бессмысленной на первый взгляд разукраске угадывался сюжет...
"Сюжет!" - и глубокомысленно-таинственное умолкание. Тоже мне, толкователи знаков.
Конечно привирают, как всегда в таких случаях. Про "сюжет" - это уже потом все стали умными и проницательными.
Иосиф живет с нами через стенку, один. Его и наша лоджии (Марина называла их "верандочками") отгорожены друг от друга символическими бордерлайнами - тонкой перегородкой с огромными брешами тривиальных форм - сердце, яйцо, глаз. При желании, немного сноровки, и ты, "через глаз или через сердце" - у соседа. Так что когда мы с Мариной и наш близкий (территориально) сосед находились на этих "верандочках" - сидели в креслах, курили, употребляли напитки, - мы были по сути вместе, но в то же время...
Мы с Мариной, на правах "тех, которых больше", поначалу пытались приглашать его, предлагая просто перешагнуть через хлипкий символ нашей разобщенности, чтобы выпить нового вина, приобретенного в баре.
Но Иосиф, используя весь присущий ему юмор, всегда оставался в своих владениях.
- Страсть как не люблю ходить в гости, ребята. И приглашать к себе - тоже. Так что извините. Это ведь самое прекрасное состояние человека - быть вместе с кем-то, и в то же время... у себя. Поэтому, к слову, я никогда в жизни не бывал на митингах, на каких-то таких сборищах. Ну, если не считать периода нашего славного прошлого, где все эти собрания, пленумы, симпозиумы были чем-то вроде ритуала, дождя, снега, когда нужно соответствующим образом одеться... Я понятно изъясняюсь? Вы, ребята, иногда меня одергивайте, я порой забываю, о чем разговор, поток сознания бежит впереди темы, и это выглядит, вернее, слышится, глупо, я понимаю.
Иосиф классически носат, кудряв и, сообразно возрасту, сед. Но крепок телом, сплошь покрытым рябинками, не сильно заметными благодаря загару. Его оптимизм внешне проявляется ярко и необычно: говоря о серьезных вещах он непременно улыбается, а если шутит, то хмурится и всячески старается сделать серьезное лицо.
Марина после первой же встречи с соседом прозвала его оптимистично-трагической энциклопедией.
Итак, мы сидим каждый на своей территории. Уютная местечковость.
Накатывает вечер. Здесь он действительно накатывает. Утром солнце восходит из-за иорданских бугров, начиная косыми лучами разогревать воду залива и египетский берег. В полдень светила с избытком хватает всей прибрежной горной пустыне, к которой лепится курортный комплекс. А уже в третий час после полудня огненная звезда начинает закатываться за синайские скалы, скоро творя тень сначала над отелем, затем над пляжной полоской, - и наконец сумрак гасит морскую синь и чернит иорданский берег, - тому вскоре надлежит покрыться огненной крошкой электрических фонарей, кои будут сказочно мерцать всю ночь...
- И наступает тьма египетская! - восклицает сосед-балагур.
Только что мы чокнулись бокалами через перегородку, дегустируя очередной напиток, на этот раз угощал Иосиф. Оказывается, спиртное он никогда не берет в курортных барах, всегда привозит с собой, закупая его в дьюти-фри "в достаточном количестве". Если учесть, что наш соседушка, сколько мы его видим, всегда в хорошем расположении духа, ясный взгляд, возвышенная речь, - то насчет достаточного количества он не преувеличивает. Правда, бывает, природа берет свое от организма с ограниченными возможностями, и тогда носителя этого организма не видно до обеда, или к вечеру он сонлив и неразговорчив. Как правило, обычный натюрморт на его столике, когда Иосиф на веранде, - бутылка, бокал (в легчайшем случае - баночка пива), ноутбук, в который хозяин настольной композиции иногда лениво поглядывает и снисходительно стучит там по клавишам одним пальцем, как цыплак по тарелке с просом. Иногда он преображается, и подается всем телом к экрану, и тогда обе его руки выдают скорострельное Морзе. Но такое явление, как правило, кратковременно - затем опять лень, снисходительность, бокал и несколько слов в экран или в адрес соседей.
- Мариночка, я хочу сделать вам комплимент! - Иосиф лучезарно улыбнулся Марине, а затем, переменив лицо, строго посмотрел на меня: - Можно?
Марина быстро отозвалась:
- На это, уважаемый Иосиф, никакого разрешения не нужно.
Марина чувствует, что я зол на нее, поэтому весь вечер будет говорить за меня. Я и так не отличаюсь болтливостью, а во власти чувств молчалив вдвойне. Возможно, поэтому не сделал карьеру - всегда не хватало хладнокровия и выдержки. Только и научился с годами - не выплёскиваться, без умения особенно притворяться. Если скажу слово - выдам себя. Ты как большой ребенок, говорит Марина, в последнее время - постоянный зачинщик моих эмоций. А ведь на переживания мы с ней изначально не договаривались. Вернее, по молчаливому согласию, наспех сляпанное здание нашего союза исключало какие бы то ни было серьезные обязанности друг перед другом, а следовательно, аффекты были его архитектурным излишеством. Но мой порок по части хладнокровия дал свои плоды, и вот я зол (и молчалив).
- Спасибо! - Иосиф сидя изобразил начало поклона, подавшись вперед. - Вероятно, вы слышали про женщину-фараона Нового царства Древнего Египта из восемнадцатой династии...
- Ну!.. - с торопливой игривостью подбодрила Марина, захлопав ресницами, из чего явствовало, что не слышала (как и я).
- Ее имя Хатшепсут, - улыбнулся Иосиф, пряча снисходительность, - то есть "Находящаяся впереди благородных дам".
- Я произвожу такое впечатление? Вау! - Марина зашуршала пачкой, вынимая сигарету, сейчас "глубокомысленно" закурит.
Эти дурацкие междометия. Ей явно не хватает моего умения промолчать, когда стыдно. Но ведь, чтобы застыдиться, нужна совесть!
- Да, вы угадали. Я не мог раньше представить, как она выглядела в реальности, несмотря на каменные изваяния, дошедшие до нас. Теперь вопрос ее облика, вернее, образа, для меня отпал. Я его назначил. Вернее, переназначил. Только что.
Марина с деланой обидчивостью посмотрела на меня, жеманно пропела:
- Теперь тебе понятно, с каким образом ты... соседствуешь?
Смуглые курортные работники собирали матрацы с лежаков и шезлонгов. Мимо гостиничных строений, по мокрой песчаной полосе проходили отдыхающие, босые, с сандалиями в руках. Воздух насыщался запахом зелени, орошаемой костлявым поливальщиком в длинных шортах, - преобладал аромат райхона и неизвестного белого цветка, росшего на невзрачной колючке. С моря, с порывами ветерка, тянуло букетом из водорослей, йода и рыбьего жира.
- Вот, к примеру! - Иосиф щелкает костяшками ладони по плазме лэптопа. - Друг по социальной сети. Страна, язык которой мне знаком. Такое бывает редко, чтобы из френдов в друзья, да и поздно уже в этом возрасте для отношений, зовущихся дружбой. Любовь между мужчиной и женщиной - другое дело. Когда разбитые по своим жизням две судьбы, с размочаленными безнадежно краями, с обнаженными нервами, абсолютнейше, казалось бы, несовместимые, - шмяк друг к дружке как два куска еще живого мяса! И - как паззлы, оппа! Как там и былО! Я это о чем? А... Ну вот и мы с ним, казалось бы, душа в душу, друзья, полнейшее взаимопонимание, интересы и прочее. А тут он вдруг увлекся новыми веяниями, со старыми дырками, я прямо умираю. Я ему пишу, да понимаешь ли ты, что такое революция? Нет, смотрите на него, он думает, что после переворота будет то же самое, только лучше, ха! Надо же иметь такие куриные мозги?
Здесь Иосиф энергично пропел:
- "А вместо сердца - пламенный мотор!"
А отпев, добавил:
- Теперь уж ему бесполезно напоминать поговорку: "Лучше вареное яйцо в мирную пору, чем жареный бык в войну", - поздно, у него там уже вместо мозга...
Осёкся. Молча налил в свой бокал и, не предлагая тоста, выпил, выдохнул.
- Ох, ребята, извините, что без компании, задумался, индивидуалист. А также прошу прощения за ругань и вокал. Вы ведь знаете, что желать революции своей стране - что может быть хуже! Но всегда находятся. И эти "находчивые", скажу я вам, бывают двух категорий. Только двух. Только! Первая это непониманцы, от отсутствия образования, от нежелания заглянуть в учебники Её Величества насмешливой Истории, Робеспьер, гильотина, короче - дураки, а мягше сказать - бараны. Вторая - пониманцы, то есть провокаторы, то есть, мягше сказать - козлы, увлекающие баранье стадо на мясокомбинат. Третьего не дано! И если тебя душит мятежный дух, и при этом в энном месте играет "Пионерская зорька", то выбирай из этих двух вариантов, кто ты, мягше сказать... Третьего, повторяю, не-да-но!
- Иосиф, дорогой, - прервала Марина, - да что вам до какой-то... страны. Стоит ли переживать?
- О, Марина, с Интернетом мир стал маленьким. Мирок! Да и раньше... Помните, как сказал поэт? Про то, что в жизни чувства - сближены. Будто сучья яблони. Покачаешь ближние - отзовутся дальние. А когда-то я даже Анну Герман ревновал, к... Польше. Такие вот у меня тараканы в голове. Тогда одни, сейчас другие. Не уверен, что меня понимают. Да и ладно.
- Иосиф, мы вас прекрасно понимаем, но... Мы совершенно не интересуемся политикой, ну совершенно!
- Я вас понял, о, совершеннейшая! - Иосиф поднял руки, было заметно, что он сильно захмелел. - Только завершу, с вашего позволения. Я ему вот сейчас напишу... нет, вот только сначала выпьем, а потом обязательно напишу. Что ты, френд моржовый... Чтоб тебе, Марату беспамятному, какая-нибудь соратница, какая-нибудь Шарлотта Корде, финкой задницу повредила. Слегка, а совсем не насмерть! Может, мозги на место... Всё, Мариночка, пардон за ругань, скобарь я питерский, заканчиваю, перехожу к морали. Мораль! Дружба между мужчинами бывает только в молодости, в студенчестве, например. Потому как в студенчестве - это музыка, поэзия, это... это... ну вы меня поняли, предлагаю тост!..
Как узнала ранее Марина, Иосиф большую часть времени за компьютером проводит не в социальных сетях, а на биржевых сайтах, поскольку является достаточно крупным интернет-трейдером, "с того и живет".
Иосиф смеется, кажется, он опять трезв. Удивительная способность.
- Странная у вас была бабушка, царствие ей небесное. Зачем завещать записку для Стены плача, если скоро будешь иметь очный разговор с Ним? Что она там написала, если не секрет, на каком языке?
Смеется и Марина:
- Бабушка была класс. В совершенстве знала только русский, и написала, без вариантов, по-русски. Но вот что? Неизвестно. Я вам покажу, у меня в номере... Она сделала маленький такой контейнер. Я сейчас принесу.
Марина убежала в номер, а Иосиф обогатил меня географическими новостями.
Он указал мне, где точно на той стороне залива расположены, справа налево, Саудовская Аравия, Иордан, и вон там, в уголочке, кусочек Израиля, там и граница, туда нам с Мариной предстоит идти, чтобы...
- Вот, - подскочила Марина, протянула (через "сердце" в перегородке), ладошку, на которой лежал знакомый мне белый контейнер.
Это был кокон тутового шелкопряда, вытянутый, как торпедка, чуть примятый в двух местах, с маленьким шовчиком у сужения.
- Осторожно! - предупредила Марина, перекладывая кокон, как драгоценность, в огромную ладонь Иосифа. - Не приминайте!
- Даже дышать не буду, - заверил Иосиф, - бережно держа необычную капсулу с посланием для Стены плача, наклоняя голову и выгибая шею, как петух, восхищенно оглядывая то справа, то слева только что снесенное сказочной цыпкой золотое яйцо.
- Видите шовчик? - вдохновенно, на этот раз с нефальшивым волнением, заворковала Марина. - Это дырочка, через нее когда-то вылезла бабочка. Моя бабушка записочку вовнутрь вложила, ваткой пустотки уплотнила, утрамбовала, чтобы яйцо не мялось. Потом аккуратно зашила и покрыла прозрачным лаком. Лак для ногтей. Ювелирная работа! Вскрывать запрещено, последняя воля. Говорила, что написано чернилами, тоненьким пером, мельчайшим почерком, свернуто как школьная шпаргалка, свитком. Поэтому поместилось много... информации. Просит за всех и для всех. За всех людей, за мою маму, за меня и за себя, кончено. Мало того - что-то туда наговаривала, нашептывала, наколдовывала, словом, программировала, как сказали бы сейчас. Так и объясняла, Мара, там и за тебя! Ты непутевая растешь, так что для тебя эта записка может быть последним вариантом. Вот так и сказала - вариантом. Говорит, не тяни только, чтоб не опоздать. Только вот, как говорится, пока не приспичит - не созреешь. Вот я и созрела. И несу контрабанду через границы. Контрабандистка.
- Мара, это ваше настоящее имя? - вежливо перебил Иосиф.
- Так бабушка называла.
- Мне нравится.
- Зовите, как нравится.
- Хорошо, Марочка. А надеялась ли ваша оригинальная бабушка сама попасть когда-нибудь в Иерусалим? - Иосиф напоследок потряс возле уха коконом и возвратил сокровище Марине.
- В том-то и дело, что нет. Если бы сейчас - возможно. А тогда однозначно нет, вы же знаете. Сказала, что это сделаю я, ее внучка. Там, говорит, камни-то огромные, неровные, выбери щелочку поглубже, вставь попрочнее, да смотри не сомни! О, бабушка в своем репертуаре! Она говорила, что, во-первых, пусть частица меня, то есть ее, там будет.
- Это понятно, - пробормотал опять захмелевший Иосиф.
- Но главное, по ее убеждению, - продолжала Марина, - что из Стены информация богу подается напрямую, а те люди, кто к нему попадают, так сказать, на прием после земной жизни, еще неизвестно какую очередь выстаивают.
Все, в том числе и я, рассмеялись. Иосиф замахал руками:
- Знаю, знаю, что дальше. Ваша бабушка сказала, что, выстояв очередь в приемном отделении, и представ пред очи Всевышнего, она от волнения, возможно, не все выскажет, а потом еще небесные чиновники что-нибудь схалтурят с ее обустройством, там ведь тоже бюрократия, а по второму разу ходоков к Самому уже не пускают. А тут записка, пусть через много времени, но - напрямую. И Он это оценит и так дальше в таком же духе.
Марина состроила удивленные глаза, вскинула брови, но я знаю - она была действительно удивлена:
- Как вы догадались, чёрт побери?
- Во-первых, - смеясь, ответил Иосиф, - собираясь к Стене, не поминайте чёрта, а во-вторых, еврейские бабушки все одинаковые. Ваша бабушка была немного язычница. Ну, все люди в разной степени язычники, взять хотя бы бытовой фетишизм, все эти дарения на память совершенно пустяковых, или, иначе сказать, пустых предметов, предметиков, просто мусора. А вот всякое мумифицирование это уже более высокий порядок язычества, это я говорю для комплимента вашей бабушке, а через нее вам.
- Спасибо за бабушку!
- Так вот, в Египте, где мы сейчас с вами имеем счастье беспечно пребывать, греть животы и пить виски и прочую гадость, считалось, что если тело не мумифицировано, то никакого загробного мира не видать, как своих ушей. Поэтому всякий фараон с самого начала княжения был озабочен обеспечением для себя возможности именно такого отхода в мир иной, надежного и роскошного. Отсюда все эти великие захоронения: крепость, а в ней каменный кокон с куколкой фараона. Так что считайте, что в вашей капсуле от бабушки спрятан ма-а-ленький такой фараончик, сгусток информации, которая воплощается во что-то полезное только тогда, когда находит надлежащее место. Поэтому места погребения фараонов так охранялись. Но это, кончено, не спасало, большинство могил разграблено...
- Скажите, - просит Марина, - вот вы много лет прожили в Израиле, и все-таки возвратились. Это что?
- Всё просто, - небрежно отвечает Иосиф. - Знаете, как кошка себя ведет? Когда хозяин, допустим, вечером, приоткрывает дверь, до ветру сходить или как, кошка шмыг на улицу, думает, что там интересней - воля, мыши, коты. А потом, когда уже утром дверь опять открывается, хозяин на работу пошёл, кошка шмыг обратно в дом, думая, что там тепло, молоко, мыши и так дальше.
Совсем стемнело. Иосиф поворочался на пластмассовом кресле, лица его уже почти не видно, наверное, оно сейчас мечтательное:
- Когда двери приоткрылись, я уехал. И жил на земле обетованной два десятка лет, заработал израильскую пенсию. А по средствам массовой информации из России сплошные ужасы. Передел, бандиты, стрельба на улицах. Я, когда впервые после этих лет выбрался на родину, в Ленинград, который стал Петербургом, я с собой вез, вы не поверите, несколько газовых баллончиков! Вы меня поняли. Озирался по сторонам, начиная с Пулково, да что там, прямо с салона самолета! Вот так, озираясь, с баллончиком, вышел на Невский. А там!..
Опять скрипнуло кресло, наверное, Иосиф закинул руки за голову.
- Солнечный день, красота, девчонки в коротких юбочках! Смех, открытые лица! В кафе зайдешь - что изволите? Не тот мир, какой я покинул, и не тот, что видел через СМИ. Короче, я дождался пенсии, решил все вопросы с израильской женой, то есть развелся, и...Вернулся... А что удивительного? Душа-то в питерском дворике... Купил дом в пригороде...
- Но ведь... - начала фразу Марина, но не закончила.
- А какая это гармония, какой рай, когда душа и тело в одном месте! - пробормотал Иосиф и, собрав силы, пропел: - А не пора ли нам ба-а-ай?
Марина-Морок
Поначалу я вдруг решил, что мне нужно придумать ей какое-то альтернативное имя, чтобы не окликать ее так же, как это делал Сергей. При том что к Сергею я ее не ревновал. Это просто была блажь из серии непрочувствованного: как бы "так должно быть".
- Как тебя звали в детстве, альтернатива твоему паспортному имени была?
- Бабушка называла Марой. По-абазински это солнце, вот. Мне это очень нравилось.
- По-абазински...
- Это случайность, абазинов в семье не было.
- Мара... Хорошо, Мара-солнце. Мне нравится.
- Ты рано радуешься, - проверещало "солнце", вскинув подбородок и прищурившись.
Ее звуки и мимика мной еще не изучены.
- Жизнь покажет... - я стараюсь выглядеть бесстрашным.
- Потому что, - перебила женщина, которая, кроме Марины, уже была и Марой, - потому что это солнечное слово означает еще кое-что, точнее, чёрте что. И марево, и призрак, и дух-морок, садящийся на грудь и вызывающий удушье, и богиню плодородия и одновременно смерти, и еще какую-то гадость...
Далее я узнал еще кое-какие толкования имени (вернее, детского прозвища) женщины, с которой потихонечку, тихой сапой, связывала меня судьба. Эти мистические величины отложились во мне не лучшими своими отрывками. Например, Мара, в славянской мифологии, - богиня болезней и смерти (мор), ее храм находился под землей. Оказывается, любое славянское погребение - это храм Мары. Дольмены... И даже такая вот на первый взгляд дикость: "...жрицей храма Мары являлась дева Мария".
- И французское "кошмар" тоже от моего корня! Не передумал?
Сжав губы, глянула, как выстрелила, - и опустила веки. Ждет ответа на главный вопрос, имя тут ни причем. А я-то думал, что это я наступаю. Но рыцарю обратной дороги нет: честь и гордость, плащ и шляпа, гитара и шпага... и прочая ерунда.
- Ерунда! - сказал я как можно беспечней. - Не имя красит человека.
Ещё бы зевнуть.
Однако "Мара" не прижилось, я пошел на попятную: слишком неприятные, тягостные ассоциации даже для человека, не склонного к мистике, к суевериям. Тем более в свете последних событий, по результатам которых мы и оказались вместе. Марина так Марина! Не "Солнышком" же ее величать, таких слов в моем арсенале нет. Позже, когда я стал к ней неравнодушен (это, разумеется, не ревность, из которой следует нечто высокое, а простое чувство собственника), то мысленно величал ее уже по-всякому - то есть попросту "обзывал".
Чем сильнее мои эмоции, тем интенсивнее работает генератор эпитетов (на нём можно повесить бирку - "Фантазер и извращенец").
"Вам нужна встряска!" - так сказал Марине частнопрактикующий доктор, а она передала его "рецепт" мне (своими словами - дурачась и кривляясь). Дескать, нужен удар, баня, шок. Взбучка физическая, эмоциональная - какая только возможно. Чем ярче стресс, тем больше у организма и души сил бороться.
Я не знал, что делать. Говорил, смехом: хорошо, буду тебя мять, тискать, бить, ругать, проклинать, обвинять. И она тоже смеялась: договорились, а насчет обвинять, проклинать, это я сама же тебе и помогу.
- А ты не будешь воспринимать это серьезно? - вопрос на всякий случай.
- Буду, а иначе какой смысл? Не бойся, не умру от обиды, я много чего в свой адрес уже слышала, тебе и не снилось. Наоборот, я тебя прошу, будь серьезней и откровенней, тогда поверю, и встряхнусь.
Я попытался было вводить ее в стресс, но ничего хорошего не получилось. Наверное, для успеха мероприятия нужно быть занудой, иметь скандальный характер. Но чего нет, того нет. И артист из меня... - иногда фальшивлю. Поэтому искренне раздражаясь, только себе и делаю "баню" - молчаливую, тягучую, иногда "по-чёрному".
Впрочем, у Марины, оказалось, были другие, более важные задачи, - и советы эскулапа отошли на задний план, а потом и вовсе забылись.
Главная ее проблема, в которой она не признавалась, а я не подавал виду, что догадывался об этой ее "задаче", состояла в том, что она пыталась во мне прочесть бывшего мужа. Во мне - его крупицы, его детали - от нашего общего.
Говорила: слушай, а ты был в ресторане, когда тому-то дали так, что он вверх тормашками и потерял сознание? А вот в стройотряде, когда он упал с лесов, ты где был? И если узнавала, что я как раз был рядом, принимал участие - она счастливо смеялась. Потом я стал привирать, благо это ничего не стоило, даже учитывая мой плохой артистизм - она охотно во всё верила.
Однажды она сказала:
- Высоцкий пел, мне нравилось в детстве... Мол, хорошую религию придумали индусы, что мы, отдав концы, не умираем насовсем. Что мы в другой жизни воплотимся неизвестно во что, в кого. И знать не будем о своей предыдущей жизни. Обидно, весь опыт коту под хвост. Но не поэтому я не хочу другой жизни. Даже если эта дурная. Следующая может быть еще ужасней. Вдруг родишься в голодной негритянской семье. Или тебя возьмут в заложники и будут пытать. Или...
Замолчала, и продолжила без всякого перехода:
- Ты знаешь, я поняла. Я делаю вид, что живу. Мне так легче. От осознания того, что худшее позади, да и вообще оно меня не касается. Как бы индуска. Во второй жизни. Я эгоистка, да? Извини за признание, ведь если я буду жить взаправду, то в чем тогда твоя роль? В громоотводе? Это было бы обидно тебе, я знаю. Да и невыносимо, наверное.
Я иногда ее не понимаю.
Позже проявились ее способности забывать. Причем, забывать не только то, что "нужно" забыть - то есть все свое порочное, что может угнетать совесть и, соответственно, отравлять жизнь, - но и простое житейское, что забывать не стоит. Человек, не знающий ее прошлого, мог вполне оценить ее забывчивость как обыкновенный склероз: она не помнила того, что сказала час назад, место, куда положила вещь, и так далее. Я не уверен, что это единственно результат "работы над собой", скорее всего, в сумме забывчивости нужно учесть последствия всех стрессов, а возможно и наследственные особенности. Кажется, этот "склероз" вполне ее устраивал.
- Ты именно тот, кого мне не хватало. Да-да! Сейчас у меня душа на месте, и я не хочу оглядываться. Но ты не мог появиться раньше.
Иногда ее разговор трудно назвать речью, скорее, это бормотание, переходящее в бред. Ну, бормочи, несчастная, если тебе легче. Только, мадам, будьте добры, не надо признаний в...
- Чем ты хорош по сравнению с теми, кто у меня был... Ты меня не любишь. И мне так спокойно. Значит, я не причиню тебе ничего существенно плохого.
Вот это другое дело, спасибо.
Один всего раз была встреча с ее матерью - она под пустяковым предлогом явилась, чтобы посмотреть, где и с кем на этот раз живет ее непутевая дочь. Удивительная похожесть. Но только внешне - фигура, походка (можно спутать со спины). Она даже моложе выглядит! Спокойная, уверенная, безгрешная - в этом ли соль отличия? У Марины тоже вздернут подбородок, тоже взгляд со смешинкой, но - притворство и напускной вызов.
Марина ненадолго оставила нас одних.
Женщина, занесшая в квартиру аромат полевой ромашки (простые духи от чистого тела), сказала, глянув куда-то в потолок: "А мне Серёжу очень жаль. Очень. Если бы у них с Мариной были дети... ничего бы этого не случилось".
Вздохнула, издав, чуть слышно, сладкий женственный стон, - повеяло душевностью и правдой.
В эту цветочную женщину, так вздохнувшую после простых человеческих слов, я, пожалуй, мог бы влюбиться. Или, даже, не влюбиться, а полюбить. Нехорошо, конечно, так думать в данной ситуации, но какого мужчину не посещают подобные, а то и более приземленные и более грешные мысли! Так что, ладно, было бы в чем каяться: она ушла (кажется, успокоенная), - а я перекрестился и забыл (не дай Бог таких треугольников!)
Максимка
- Я Абдул... да, очень приятно, - маленький, изящный, черный, как обугленная спичка арапчонок поклонился и Марине, - а тебя?.. Очень приятно.
Эта встреча случилась в день нашего заезда в отель, мы первый раз вышли на пляж, успели искупнуться, поздороваться с морем, и стояли у лежаков, озирая местность, где нам предстояло провести несколько курортных дней. Как и все заезжающие, мы тут же стали объектом внимания всех дельцов малого бизнеса, промышляющего на курортах. На этом курорте, как потом выяснилось, бизнеса было немного: несколько магазинов, встроенных в череду невысоких малоэтажных строений, да массажный салон, расположенный прямо на песчаном берегу в образе бедуинской сакли. Эту самую массажную саклю и представлял собой пляжный зазывала, молодой человек лет двадцати пяти, кудрявый и, пожалуй, самый черный из всех арабов, виденных нами от аэропорта до отеля.
- Зови женщину на "вы", мы старше тебя.
Я поправил арапчонка, хотя это не имело большого значения ни для меня, ни для Марины. И сразу ощутил себя брюзгой и немного устыдился.
- Ладно! - арапчонок улыбнулся. - А меня лучше, знаешь, как? Максимка. Фильм такой есть у русских, смотрели? Я - Максимка. Похож? Мне говорили русские - похож.
Марина засмеялась, как будто встретила земляка с соседней улицы:
- Точно-точно! Есть такой фильм. И ты похож на главного героя. Хорошо, Максимка.
- У нас фирма, - начал Максимка, - восточный массаж. Лечебный. Диагностика. Лечение. Высокий специалист, учился в Таиланде, в Германии, дипломы, хорошие дипломы. Шер - лучший специалист. Экстрасенс. Очень нежный, все русские женщины любят. В Табе больше нет. Все женщины, второй раз приезжают, сразу говорят: где Шер? Платите за курс. Сразу. Тогда, в конце, подарок, бесплатно, маска Клеопатры.
Я скептически отношусь ко всем этим экстрасенсам и прочим шарлатанам. Максимка, как рекламодатель со стажем, уловил во мне сомнение, а в сомнении - ревностную слагаемую, и предупредил, тыча пальчиком мне в живот:
- Ты можешь быть на сеанс. Охрана. У нас, арабов, так. Женщина не может с другим мужчиной. Одна. Но русские могут. А у тебя характер - как у нас. Нет? Я вижу. Поэтому - пожалуйста. Сиди рядом. А Шер - массаж.
Вот еще открытие, у меня, оказывается, есть что-то общее с местным населением. Такое предположение более справедливо по отношению к Марине, чем ко мне.
- А у меня какой характер? - спросила Марина, склонив голову на плечо (угадай-ка!)
Максимка ответил с готовностью:
- Ты небелая, но русская. Душа, а? Понятно?
На пляже появился наездник на огромном верблюде - старик в длинных одеждах. Он ехал не спеша вдоль пляжной полосы, верблюд с важным видом, умело обходил лежаки. Видно, что это обычная процедура для очередного пляжного бизнесмена. Вот наездник "подломил" верблюда, слез, встал рядом с сидящим животным, закурил сигарету. Стали подходить отдыхающие, кормить горбатого гиганта. Быстро нашелся желающий покататься, старик показал на пальцах стоимость услуги. И вот уже наездник в плавках, под хохот окружающих, как на подъемном кране вскидывается кверху, на уровень второго этажа отеля, старик становится поводырем, и троица уходит в сторону пустыря, за пределы территории курорта.
- Я скоро поеду в Санкт-Петербургу, - продолжал Максимка, - меня один друг приглашает, он тоже у Шера был. Адрес оставил, телефон. Шер ему... помогал. Он его... лечил и... как?
- Спас? - подсказала Марина.
- Спас. Я готовлюсь зима, снег смотрю. Знаете, где? нет? В Караганде! - Максимка совсем по-детски захохотал. - В холодильнике!
- А что такое Караганда, ты знаешь? - спросил я.
- Нет, - с сожалением признался Максимка. - Где-где, в Караганде. Это в России что-то? Плохое слово? Я мат знаю.
- Не надо мата! - на всякий случай остановил я. - Слово нормальное. В России это надолго, скажем так. Караганда, Ташкент...
- Что? - не понял Максимка.
- Город! - пояснила Марина, неодобрительно взглянув на меня на "философа".
- А! - Максимка понял. - А Санкт-Петербург красивый город, как Каир?
- Это культурная столица! - Марина выдала штамп, возможно, в пику моей философии.
- У нас две столицы, - разъяснила Марина, - одна нормальная, другая культурная. Два Каира!
- А, хорошо! - Максимка удовлетворенно закивал. - Я туда поеду. У меня там друг, Шер его... спас, да, правильно, чуть не умер. У меня будет... месяц, и я туда поеду. Месяц будет такой...
- Какой? - Марине стало интересно. - Январь, чтобы снег был? Сейчас декабрь, тоже снег. Не замерзнешь? Шапку тебе твой друг приготовил?
Максимка замотал головой.
- Нет, месяц такой... - он закатил глаза, подыскивая слова, как объяснить. - Вот, м-м-м... Такие, знаешь, ж-ж-ж!
Он приподнял ладошки к плечам, быстро помахал ими, изображая, видимо, крылья. Потом, прямо перед лицом, сделал пальцы щепотью, - я подумал, что он сейчас перекрестится, и мне стало почему-то не по себе, так это не вязалось с типично арабским и, в моем понимании, нехристианским обликом Максимки. Но арапчонок бережно поднес щепоть к губам, прикрыл глаза, почмокал, состроил рожицу, показывая, что ему приятно, поцеловал красные подушечки перстов.
- Сладко? - подсказала Марина.
- Сладко, да!
- Пчелы? Мёд?
Весело закивал черненький мим.
- Медовый месяц?
Максимка от радости, что его поняли, чуть ли не полез обниматься с понятливой дамой. Не будь меня, это вполне могло произойти, в чем я убедился позже, наблюдая, как Максимка агитирует на массаж одиноких, еще незагорелых русских туристок, только что прибывших на курорт, показывая прямо на лежаках, как с ними нежно будет обходиться Шер.
- Да-да, мудовый месяц!
- Медовый, - поправляет Марина.
- Да, мудовый месяц! - испорченным эхом вторит Макс.
- Так, - останавливает Марина, - не хватало, чтобы ты вот так обмишурился перед петербуржцами. Давай-ка по слогам: ме!
- До! - логопед серьезен, даже брови свела, чувствует ответственность перед соотечественниками в культурной столице нашей родины.
- До!..
- Вый!
С третьего раза получилось. Молодец, Марина. "Вый!" - повела лебединой выей.
- Теперь можешь ехать!
Но Максимка делает испуганные глаза:
- Только... Я боюсь. Ских... Сникх...
- Скинхедов? - Марина машет на ученика руками: - Ну, ты, оказывается, бояка! Вот даже чему тебя научили. Не бойся! Волков бояться, в лес не ходить. Ты лучше скажи, а невеста у тебя красивая? Когда свадьба? У вас калым платят за невесту?
Максимка не понял.
- Ну, ты невесту покупаешь? - по-другому подошла Марина.
- А, махр! Да, махр, да.
Марина вошла в кураж:
- Баранами или деньгами?
Максимка поддержал ее тон:
- Деньги можно. Но я даю верблюды.
- Сколько?
- Три десять. - Он тоже раззадорился: - А если три десять нет, не заработаю, то еду в Россию, там бесплатно. У тебя дочь есть? Красивая, как ты. Есть?
Марина не знала, шутить ли ей дальше.
- Ух ты какой практичный! Что бесплатно, то... - она осеклась, замерла, но быстро взяла себя в руки. - Тридцать, о! А за такую, как я, сколько бы дали? - она покосилась на меня и, с запозданием, но решительно приняла агрессивно-показную стойку, руки в бока, гордую голову назад.
Максимка, отпрянув, критически глянул на товар.
- Ты старая. А красивая. Два десять. Если к Шеру пойдешь, то четыре десять. - Он ощерился. - После Шера. Если весь курс, то награда - маска Клеопатры. Всем нравится, второй раз женщины приезжают, говорят, где Шер?
- Ладно, ладно, пиарщик! - остановила Марина, обиженно надув губы. - Врешь ты всё про своих верблюдов, и никакая я не старая, обидел, ай! У нас тоже, - она зыркнула на меня, - медовый месяц, где-то так.
Максимка недоверчиво улыбнулся.
- Красивая, - успокоил он "медовомесячную". - Приходи к Шеру, еще лучше будешь красивая! - не унимался Максимка, поглядывая в сторону, где расположились две молоденькие курортницы, потенциальные клиентки.
- Понятно? - Марина обратилась ко мне. - Сорок баранов это кое-что, а ты меня не ценишь!
- Верблюдов, - поправил я, понимая, что Марине хотелось бы, чтобы я опроверг ее вывод. Но я только уточнил "валюту", повысив ее твердость. Скажи и за это спасибо, Клеопатра.
Вечером Максимка опять остановился возле нас.
- Шоколад есть? - спросил он робко, куда подевалась его дневная расхлябанность.