Островок Вневременье
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
|
Аннотация:
Моя первая не фантастическая повесть. Текст о прекрасных 90-х. Не для ребят-путизденят.
|
Предисловие получилось долгим, но без него эти записки динозавра останутся целиком понятными разве что мне самому. Тем, кто не любит, когда их долго вводят в курс дела, расскажу вкратце: мы тоже были.
В восемьдесят шестом, к окончанию школы, я видел тот огромный мир, что принадлежит исключительно нам, молодым. Нам, моделям образца конца шестидесятых --начала семидесятых годов. Новенькие, чистенькие, сверкающие лаком, мы стояли на школьной площадке в ожидании первых десятков километров собственного пробега и смотрели на проезжающие за оградой дряхлые машины. Они пыхтели дымом, скрипели кузовами, тормоза их визжали при каждой остановке. Каждый из нас хотел стать ученым, инженером, художником. Никто не сомневался, что институт -- необходимая начальная ступенька на пути к вершинам совершенства. У новеньких, только что сошедших с конвейера советского образования моделей даже мысли не возникало, что и эти старенькие машины тоже были молоды. Не приходило нам в голову, как молодые выпускники-идеалисты превращаются в слесарей-сантехников, уборщиков, мусорщиков. Человек обязан носить белую рубашечку и думать о великом, творить будущее. А всю простую работу обязан выполнять малоинтересный невидимый народец, который возникает чуть ли не из пробирок.
А потом навалилось будущее, разметало мечты и идеалы. Кто-то прозябает в офисе, кто-то чинит батареи, кто-то отрастил звезды на погонах, а некоторые и вовсе спились. Никто не перешагнул через обыденность, не стал кем мечтал быть. Смею утверждать это, ибо тогда придется признать, что мечты их были убогими. А это вовсе не так. Через годы и сотни тысяч пройденных километров наш лак потускнел, мы покрылись ржавчиной, иногда сбоит движок, гремит подвеска, скрипит панель. Да и в багажнике чаще лежит заготовленная на даче картошка. Она, как впрочем и груз знаний, вовсе не предполагает открытий, а заставляет чаще подкачивать колеса.
Я стал пробирочным гномом в девяностых: незаметным для многих, ковыряющимся с оборудованием на чердаках и в подвалах. Не сразу. Несколько профессий и работ спустя. Но результат от этого не получился менее прозаическим: я стал как раз тем человеком, кто скользит вдоль вашего сознания. Невидимка в робе, живущий по своим законам и представлениям о мире. Тот, кто заставляет вас думать, что функционирование техники вокруг -- вещь сама собой разумеющаяся. И что странно и страшно -- мне однажды понравилось этим заниматься, быть таким. Я настолько тщательно и вдумчиво строил себе на этой улочке тюрьму, что почти преуспел. Даже стал начальником со своим креслом, секретаршей и подчиненными. Именно тогда и ощутил, что иду по колее в очень скучное никуда. "Дом -- работа, работа -- могила". Я превращался в невидимку для себя самого, и никакие сотворения дополнительных реальностей не помогали. Не получалось вывернуть колеса и выбраться. Сны о былом и всякое сочинительство только заставляли скользить покрышки по глине реальности.
Однажды под новый две тысячи десятый год я увидел сон о местах, о городе, где никогда доселе не бывал. Проснулся, сел в самолет и слетал в мир, где иной язык, иные правила и законы. А потом продал в России все, забрал семью, книги и уехал. Конечно, довольно спонтанно и случайно произошел выход, но так бывает, когда движешься в колее: машину вдруг выбрасывает, разворачивает поперек дороги. Маневрировать приходится очень внимательно и аккуратно, чтобы не только выровнять тачку, но и при удобном случае вырулить на асфальтированную дорогу, что проходит совсем рядом. Или нырнуть в другую колею, если не повезет. Так уж оно случается. Счастлив ли я теперь? Скажем так: чаще бываю счастлив, чем дома, но мои радости куда проще. Счет, скорее всего, равный, но обратно не хочу.
Писал текст безо всякой оглядки и не опасаюсь обидеть власть имущих. В связи с вышеизложенным я бы не советовал судьям и критикам давиться вот этим новеньким супом от меня любимого. В нем плавает куда больше ингредиентов, чем одинокий капустный лист. Короче, если варево не покажется вам вкусным, то даже не окунайте в кастрюлю половник. Тем же, кто рискнет-таки дочитать, но не поверит, -- предлагаю открыть старый атлас автодорог, а не мучить гугльмэпс.
Не только о дорогах и машинах мой текст. Наверное, это ностальгия по ушедшим девяностым, которые для многих молодых ребят, кто не родился с золотой ложкой во рту, навсегда осталось великолепным временем надежд и возможностей. Даже нереализованные, они и по сю пору остаются прекрасными. Потерянными или лихими для большинства из нас они уж точно не были.
Все герои, упомянутые здесь, -- подлинные, живущие или жившие на этом свете. Только имена я поменял, чтоб не смущать, коли попадет им в руки этот текст. И события тоже настоящие, хотя не все происходили именно в описываемый период, бо не документальная это книга, чтобы соблюдать четкую хронологию. Разброс примерно лет в пять. Дороги -- из тех самых, по которым я намотал не одну сотню тысяч километров. Такими они были на самом деле. Стали ли с тех пор намного лучше? Не могу ничего утверждать. Да у меня и пути теперь совсем иные...
Хотелось бы предвосхитить критику тех, кому довелось ходить на дальняк, и сообщить, что -- да, диалогов в тексте мало. Но разговоры эти зачастую весьма незатейливы и повторяются из рейса в рейс. Мата в них полно, опять же. Стерлись они из памяти. Что-то более-менее существенное я выложил, а то, что осталось за рамками текста, можете услышать сами, буде такое желание возникнет. Сейчас в сети и аудиозаписи каких угодно разговоров найти просто, и даже видео.
Ну вот как-то так...
Остров Вневременье
И с приветом, и спасибо всем тем,
Кто мигал дальним светом,
Принимая ответный сигнал этим летом,
И так любит рисковать.
"Сплин"
Мы по всей земле кочуем,
На погоду не глядим.
Где придется заночуем,
Что придется поедим.
"Веселые ребята"
Раннее утро -- это когда, проснувшись, чувствуешь себя старым, даже не перевалив за три десятка. Сонная подружка тихонько касается плеча и вполголоса говорит:
-- Пора вставать.
Я уже не сплю. Я перед командировками не только плохо засыпаю, но и рано просыпаюсь. Зов трассы. Каждый раз так. И не махнуть на него рукой, и не бросить. Вроде бы и есть возможности уйти туда, где не надо рано вставать, а сама работа не требует особых усилий. Ведь занимался же сигналкой в околоментовской госконторе и в ус не дул. На круг, если с левыми монтажами, к концу восьмидесятых до шестисот монет в кармане позвякивало. А сам ходишь по квартирам, обрывы омметром щупаешь. А когда и хозяйку квартиры, но уже без омметра. И времени свободного -- умотаться. Но обратно в реку не войдешь. Скучно будет и грустно без моей Москвы. А какая же она была роскошная вот в эти самые годики преддевяностые! Это сейчас в центре везде заборы понагородила приезжая деревня. Дома строят огромные. А тот любимый маленький двух-трехэтажный городок сгинул совсем. Разве что в памяти моей пока жив, да в параллельной реальности, если таковая отыщется на картах вселенских. А символом любимой Москвы на все времена остался облезлый, выгоревший до небесной голубизны двухэтажный домик. Два подъезда, восемь квартир. В вытоптанной до состояния камня земле ржавые столбы торчат с т-образными перекладинами, между которыми натянуты веревки и висит белье. Детский велик трехколесный, тоже какой-то древний, с литыми тонкими шинами, уткнулся передним колесом в заборчик. А, ладно, чего тут еще расскажешь? Тут видеть надо. Считай, осталась теперь мертвечинка от моей Москвы. От Садово-Триумфальной до начала Ленинградки мой участок был. Забавные там люди обитали, к тому же в большинстве своем -- москвичи. Хорошие, плохие, снобы, сумасшедшие... И ведь что странно, со всеми ухитрялся как-то ладить. И не напрягаться тоже удавалось. Когда не было заказов, то отправлялся домой, заваливался на кровать и читал книги, восполняя отгрызенные армией два года невосполнимой юности. Неплохо шло все. И не могу вспомнить никак, почему ушел, но очень правильно сделал. Спивался там народец капитально. Заказов когда ждали -- забивали козла и тихонечко квасили. Запомнились эти посиделки только парой вещей: в помещении -- дым коромыслом, а за мутными окнами -- серая осенняя муть. Скорее всего -- безнадега на меня резко наваливалась, вот и ушел. Тупик там, конечная станция, а вовсе не вокзал отправления. И здесь тоже не сахар, но есть трасса. Волшебная лента асфальта, манящая, любимая. Как же я без нее, родимой, жить-то буду?
Половина пятого, январь, темно. Я встаю, ползу в туалет и закуриваю там первую сигарету. Кашель еще спит, желудок уже ворочается. Ранний подъем надо записать в пыточный арсенал. Хотя, полагаю, его туда уже вписали ушлые ребята. Все, от чего людей тошнит, с большим удовольствием используют разнопогонные официальные палачи.
От завтрака воротит с души. Тоже привычное состояние для раннего утра. Заглядываю на кухню и смотрю на термометр. Минус пятнадцать. Ничего, оттепель почти. Не включая свет, одеваюсь. Попутно спотыкаюсь о баул и рюкзак.
-- Свет бы включил, я ж не сплю! -- шепчет Ника.
-- Да обойдусь, -- шепчу в ответ.
Почему мы шепчемся? Да кто ж тут разберет. Может быть, не хочется спугнуть остаток снов. Или, опять же, еще одна примета образовалась. Их много, этих примет предкомандировочных. Бывают плохие, бывают хорошие. Но чем больше -- тем лучше. Тогда невозможно подсчитать баланс и садишься за руль абсолютно спокойным.
Одеваюсь, вешаю на пояс большой служебный мобильник и проверяю, на месте ли карточка-разрешение от Россвязьнадзора и доверенность от моей конторы, на которую телефон зарегистрирован. Карточка -- убогий заламинированный кусок бумаги с печатью. Текст простой: разрешается такому-то такому-то пользоваться приемо-передающим устройством таким-то. Убогость ведь, а без нее гаишники могли телефон и отобрать. И где только берут эти карточки? Я как-то хотел честно зарегистрировать си-бишную станцию, но входы в здание были закрыты, а сквозь трещины в бетоне парадного крыльца пробивалась травка. Может, я не в тех местах искал? Но табличка там была. В общем, филькина грамота наверняка означала это самое разрешение.
Теплый пуховик, теплые сапоги. Еще раз шарю по карманам. Права, паспорт, деньги, сигареты, зажигалка, ключи. Вроде бы все на месте. Щелкаю замком и нажимаю ручку. В приоткрывшуюся дверь тут же врывается прохладный ветерок из подъезда.
-- Позвони как сможешь, ладно? -- шепчет Ника и запахивает поплотней халатик. Вся она сонная, теплая, желанная... Вернуться бы сейчас в кровать и немножко потискать, помять девчонку! Но дорога не любит тех, кто опаздывает к ней на свидание.
-- Обязательно! -- целую ее в чуть припухшие губы, подхватываю поклажу и иду к лифту. Пока едет кабина -- улыбаюсь. Ника отвечает. В глазах тревога и спокойствие, словно она не уверена, чем закончится очередной мой поход.
-- Счастливо!
-- Угу.
Киваю и шагаю в кабину. На миг дыхание прерывается -- сортирная вонь тут конкретная и неизбывная, но хоть свежачка еще нет. Издержки спального района, черт бы его, где наркоши и алкаши составляют большинство. Стараясь дышать пореже, жму заранее приготовленным пакетиком заплеванную и прожженную кнопку первого этажа. В очередной раз мелькает в голове привычный вопрос: чем так первый этаж не приглянулся вандалам? Но тут створки дверей с лязгом отсекают меня от площадки, и вопрос тут же испаряется.
Кабина вздрагивает, трепещет, но ползет уверено. По пути она погромыхивает и скрипит, словно жалуясь не нелегкую судьбу. Жду привычного душераздирающего скрежета в районе четвертого этажа. Ага, вот он! Хорошая примета! Звук хлесткий, вышвыривающий весь шаляй-валяй из головы и напрочь отгоняющий сонливость. Он будто подтверждает, что я уже в пути.
На крыльце подъезда искрится чистый снег. На тоненьком слое, выпавшем за ночь, еще нет ни единого следа. Мой будет первым. Хорошая примета, вроде бы, или нет? Я не помню.
Машина тоже чуть припорошена. Старенькие теплые перчатки лежат в салоне, щетка там же. Сметаю пальцами снег с замка багажника, открываю его и закидываю барахло в глубокие холодные недра. Теперь все останется сухим, когда внутри потеплеет. Хлопаю крышкой. Снег на руке тает, кончики пальцев жестко покусывает морозец.
Обмахиваю рукавом контур водительской двери -- легкий снег осыпается -- и открываю ее. Внутри автомобиля приглашающе зажигается свет. Он уютный и ассоциируется с теплым нутром. От этого кажется, что тут еще холоднее, нежели снаружи. Стараюсь контактировать с сиденьем не всей площадью зада, чтобы уменьшить площадь соприкосновения с ледяной обшивкой. Занятие, понятно дело, бессмысленное, но кажется, что так все же лучше. Сую ключ в замок и начинаю обычные предстартовые процедуры: поднимаю ручник, тяну рычажок заслонки карбюратора, выжимаю сцепление, ловлю нейтралку. Рычаг коробки двигается с заметным сопротивлением -- масло загустело. Поворачиваю ключ, не отпуская педали сцепления: не стоит изрядно подстывшие стартер и аккумулятор помимо мотора грузить еще и промерзшей коробкой.
Первый щелчок замка -- лениво ожили приборы. Аккумулятор, похоже, живой. Прогреть включением света? Не стоит, наверное, не так уж и холодно. Кручу ключ до упора. Стартер лениво закхекал, нехотя раскручивая коленвал. Раз, другой, третий... Мотор дрогнул одним цилиндром. Еще оборот -- и к товарищу присоединился другой. А затем и остальные проснулись. Отпускаю ключ, слушаю, как движок начинает разогреваться. Все постукивания и поскрипывания привычные, родные, живущие тут испокон -- никаких новых звуков. Хорошо! Пусть греется, а я пока займусь другими делами. Неохотно выползаю из прогретого собственным телом кресла на улицу, прихватив перчатки и щетку. Дую в каждую перед тем как надеть, иначе холод будет злиться на вторжение и еще долго жевать кончики пальцев. Обмахиваю щеткой крышу и стекла, пока они еще холодные. Иначе дворники примутся елозить по льдинками и не сумеют управиться с московской просоленной кашей на МКАДе. Скорее всего, ее еще нет, каши этой, ибо слишком рано, но кто знает...
Обороты растут, и я задвигаю рычажок. Все, заслонка больше не нужна. Движок постепенно прогревается, судя по тому, что он молотит ровно и относительно тихо. В салоне уже явно теплее, чем на улице. Позади машины облако выхлопа: пар выходит. На всякий случай принюхиваюсь: нормальный дым, без бензина, масла или тосола.
Обстучав об порог щетку, бросаю ее вместе с перчатками назад. Ставлю на магнитолу "морду" и втыкаю кассету с Гребенщиковым. "День серебра" утром мне почему-то помогает куда лучше, чем забойный Metal Heart от Accept'ов. Жесткие и веселые музыки лучше идут вечером, когда фонари на столбах и фары встречки становятся усредненными источниками света.
Еще раз вспоминаю, что взял, хлопаю себя по карманам, вытаскиваю и кладу обратно разные необходимые вещи, с которыми не рекомендуется расставаться. Поглядываю на приборы. Стрелочка температуры заметно поднялась от нулевой полоски. Подношу ладонь к дефлектору и ощущаю ток вполне теплого воздуха. Застегиваю ремень. Все, можно двигаться. Опускаю ручник, включаю передачу и начинаю осторожно сползать на придомовую дорожку со своего парковочного местечка.
Промерзший пластик скрипит, он тоже не любит ранние выезды. Машина, клюнув носом, съехала на нетронутый снежный пух. Останавливаюсь, застегиваю цепочку, чтоб кто посторонний не занимал стоянку. Смотрю наверх и вижу силуэт Ники. Махаю ей рукой, она машет в ответ. Все. Формальности соблюдены, приметы посчитаны, настройка на дорогу прошла на пять баллов. Залезаю в машину и отправляюсь в путь.
Вдоль дома еду медленно. Амортизаторы сейчас как деревянные, трясет на каждой кочке, и масло в коробке желательно прогреть, чтоб сальники не выдавило. Дороги еще пустые и белые. Редкие следы колес, светофоры мигают желтым, только в нескольких окнах домов горит свет. Москвичи еще спят, а жители Замкадья еще не добрались до столицы. Но край ночи уже чувствуется.
Выруливаю на Щелчок. Выездной пост не спит, но хищники в погонах торчат на другой стороне. Что они там скапливаются ранью-рань? Калибруют свои черно-белые приборы, смахивающие на искусственные члены? Готовятся щипать приезжий люд?
Съезжаю на пустой и черный МКАД. Надо же, а дорогу-то уже как следует посолили. Нежный снежок растаял, образовав тонкий слой грязной и скользкой субстанции. Смотрю в зеркало. За мной никого. Пару раз притормаживаю, плавно наращивая давление на педаль, -- проверяю сцепление с дорогой. Второй раз немного сносит, когда пережимаю. Ага, граница понятна. Безусловно, лучше, чем лед, но с асфальтом, даже с мокрым, не сравнить. Фиксирую в памяти. Это очень важно, это жизнь. Пусть мне по МКАДу всего-то минут пятнадцать-двадцать лететь до съезда на Люберцы, но дорога может преподнести сюрпризы и на куда меньшем отрезке. В общем, всегда лучше знать, чем не успеть.
Закуриваю. Вторая сигарета добавляет в прогретый салон уюта. Давить газ в пол теперь и вовсе не хочется. Это потом.
Редкие дальнобои ползут справа. То ли тоже проснулись, то ли и не ложились. У многих рабочий день срастается с ночью. Иду по третьей полосе. По крайним пусть летают менты, чайники и бандиты. При ударе о бетонный разделитель торопыг отбрасывает и на соседнюю полосу, а мне вовсе не хочется с ними встречаться. Я предпочитаю самостоятельно выбирать ритм движения, а в третьей полосе никто не мигает дальним светом и не перекрывает битым своим металлоломом путь.
Люберцы уже проснулись. На остановках транспорта, что в сторону Москвы, чуть клубится народ. Встречка не плотненькая, но уже и не расслабишься. Мало ли кто с похмелюги тащится -- надо следить. Да и пешеходы чумные в это время. Рыпаются туда-сюда непредсказуемо, как сонные мухи. То ли хотят покончить счеты с жизнью, то ли торопятся жить -- не поймешь их.
Светофоры в область пусты. Проскакиваю город-спутник буквально влет. Не нарушаю. Или почти не нарушаю. Правила и реальность ведь очень разнятся, потому-то иногда дешевле нарушить, чем оказаться правым, но битым. Да гаишникам и не до меня сейчас, у них деньги пошли.
Снова пост, и опять вся ментовская братия торчит на другой стороне. Уже кого-то остановили и потрошат. Мне уходить в Малаховку, то есть -- против шерсти. Я сейчас никому не интересен. Стрелка зажглась, поворачиваю, привычно обхожу своеобычные колдобины. Кажется, я их уже по именам знаю. Когда-то на дачу через них ездил, теперь вот к напарнику.
Ворота уже открыты. Автолыч ждет, значит. Заруливаю во двор. Здесь мой аппаратик будет дремать, пока не вернемся. Отсюда мы уже двинемся служебным универсальчиком. Жигуленок наш приветливо фырчит мотором. Салон теплый, уютный, прокуренный. Машина забита чуть не доверху разным инструментом. В багажнике моим вещам уже не отыщется и уголка. Хорошо так нагружена, капитально. Если б не "домики" под пружинами, то села бы арками на колеса.
Загоняю машину на то место, где обычно живет "четверка", глушу движок, вылезаю. Автолыч уже машет из проема двери.
-- Привет, Васек, заходи! Кофейку на дорогу попьем!
Громко он говорит, непривычно для предутренней тьмы. Режет слух контраст этот, привык я, видать, к шепоту. Иду. Не то чтоб уж очень хотелось кофе, но ритуал такой перед дорогой. Вроде как и не поедешь нормально, если не хлебнешь кофейку чашечку. Швыряю вещи в салон кибитки, иду кофейничать.
Минут через двадцать выползаем. Автолыч догружает заднее сиденье своими вещами. Теперь и сзади нет ни миллиметра свободного пространства. Наталья, жена Автолыча, держит в руках пакет с термосом и бутербродами. Ждет, когда мы закончим с укладкой. Сухпай всегда идет в последнюю очередь, чтоб потом не искать его под грудами барахла. Кое-как впихиваем пакет между передними сиденьями. Все, больше ничего не уместить. Разве что под крышу, рискуя при резком торможении схлопотать баулом по макушке. Можно было бы сложить сиденья, но лучше этого не делать. Не дай бог авария, и все, что есть в багажнике, упрется в передние сиденья. Лучше так.
-- Как там Вероника? -- интересуется Наталья, когда мы уложились и засмолили по сигарете, отмечая победу разума над пространством.
-- Да ничего, нормально.
Я смотрю на жену Автолыча и вижу, что она очень похожа на мою Нику. Вроде бы и разные они внешне, а есть что-то такое... Это, наверное, тревога и ожидание их роднят.
-- Да, чего-то хотела у тебя спросить. Ты там с ней поговори, -- вспоминаю я.
-- Я позвоню.
-- Вась, -- Автолыч смущенно почесал нос, -- ты сам за руль, ладно? Я вчера маленько перебрал.
Киваю. Насчет "маленько" я б, правда, посомневался: перегарищем прет так, что снег вспыхивает.
-- Не вопрос.
Все привычно, хорошая примета. Будь Автолыч в норме -- я б застремался. А так -- пусть дрыхнет. Я в утренней зимней темноте больше шепот люблю и музыку. Поболтать и потом можно. И сигареты со вкусом одиночества очень такие особенные. Так что если выпадет Автолыч из реальности часиков до девяти, то и хорошо. Пусть отдыхает. Это только с девяти -- плохо. Вроде бы и светло, и все проснулись. И жми на газ, кажется, -- ан нет, на меня начинает давить сон. Особенно неприятно, если рядом кто посапывает. Никакие сигареты, никакая музыка, никакой кофе не помогает.
Я чуть покачал рулем -- четко идет, без заметного люфта. Да сто процентов наш синий аппарат был готов к походу. Автолыч наверняка вылизал ходовую и проверил движок. Не зря он всю жизнь водилой оттарабанил. И на дальняк фуры гонял, и в персоналках с мигалками. Профи. Нас напарниками когда сделали, он меня сперва учил шоферить. А ведь к тому времени у меня было почти девять лет стажа, потому как-то обидно слушались придирки.
-- Что ж ты делаешь, так тебя и так? Ты чего дергаешься?
-- Да знаю я! Не дергаюсь, а еду, -- огрызался я.
-- Обижайся не обижайся, но ты -- чайник.
-- Да я давно за рулем. Даже таксовал по городу.
-- Таксовал -- не показатель. Это хоть сколько, да и трасса -- не город. Многие всю жизнь чайники. К тому же с твоей дерготней ты быстро устаешь и расходуешь горючку, на которой можно немножко денежек срубить на пиво. Дело твое, конечно, но попробуй как-нибудь ехать так, как говорю я. Сам почувствуешь.
Я все же попытался. Не скажу, чтоб с охотой, бо считал себя крутым профи, но потом проникся. Вообще скажу: ломать себя через коленку гораздо труднее, чем средних размеров полено. Но получилось, хоть и со скрипом. И вправду оказалось, что его советы очень полезны. Учился я прилежно, советы мотал на ус. И однажды количество перешло-таки в качество.
-- Теперь, -- сказал тогда Автолыч, -- могу спокойно хлебнуть пивка и поспать, пока ты за рулем. В смысле, уверен, что проснусь.
В машине царила Африка. Я уселся, стянул куртку и кинул ее поверх сумок. Не свалится. Но даже если упадет, то больно не будет. Снимать верхнюю одежду -- не ритуал, а необходимость. На короткие расстояния не имеет смысла раздеваться, а вот через пять-шесть часов трассы любая лишняя одежка становится раздражающим фактором.
Автолыч поцеловал жену и уселся в жигуленок. Я махнул ей рукой и осторожно вырулил со двора, ощущая, как перегруженная легковушка тяжело покачивается на кочках. Наталья закрыла за нами ворота, а потом вышла из калитки, стояла и смотрела нам вслед, пока мы ковыляли по проселку. Мне показалось, что я вижу в зеркало глаза Ники.
Ремень безопасности Автолыч презирал. В его "пятерке" висели на стойках огрызки, которые и воткнуть-то не во что было, но меня он не оговаривал. Дело не в штрафах, просто я чувствую себя без ремешка словно без трусов. Неуютно мне в кресле без этой штуки. Как и все в мире, понимание необходимости ремня пришло через боль. На первой своей машинюшке, старом москвиче, налетел на стоявшую ребром крышку канализационного люка. Налетел балкой. И скорость-то была с гулькин нос -- от силы километров десять, а так грудью наделся на руль, что дыхание перехватило и звездочки хороводы принялись водить вокруг головы. С той поры москвича стало тянуть немного влево, а я сразу пристегивал себя ремнем, едва усаживался в кресло. Вот такая полезная травма.
Короче, Автолычу пофигу. Ума не приложу, как он отработал водилой столько времени и не приобрел рефлекс. Может и не попадал так, как я. Он застегнул свой ремешок позади сидушки, чтоб менты не прикапывались, устроился поудобней и раскурил первую дорожную сигарету. Я приоткрыл окошко и засмолил свою. А повозка наша цыганская вывалилась из узеньких проездов одноэтажной Малаховки и потюхала по Егорьевке.
Родное мое шоссе. Дача там, на которой я вырос. Многое лучшее, что со мной было, -- осталось там. Ну, дача -- громко сказано. Садовый участок, что дед с бабушкой получили от завода. Поднимали они его с болотных горизонтов, когда мои родители на работах прятались от садовой повинности. Меня, понятно, никто и не напрягал. Внук копался в песочных кучах, а когда подрос немного, летал на велике с друзьями. Иногда мы стояли в воротах, ловили грузовики с песком и землей, кто из садоводов чего заказывал, и просили:
-- Дядь, прокати!
Дороги-то там -- минут пять грунтовки, и та вся в ямах. Но зато потом долго обсуждали кабины зилов, кразов и газонов. Педофилов и маньяков, на наше везение, не попадалось среди этих прокуренных загорелых ребят в промасленной одежке. Эх, да что еще скажешь про детство, разве вздохнешь со светлой грустью, вспоминая стучащий в маленькие прямоугольнички стекол террасы дождь или яркое летнее солнце, раскалявшее песок на дворе. Воспоминаний-то плохих и не осталось вовсе. Помню, что ревел и думал, что никогда не забуду обиду, а о чем речь шла -- нынче и не вспомню.
По Егорьевке мы ездили, конечно, позже, когда дед купил машину. На заводе у них там распределяли. Четыреста двенадцатый ИЖ табачного цвета. Я на нем с одиннадцати лет ездить учился и об столбик крыло бедолаге рихтанул. Кстати, на границе Тульской области у поста ГАИ на постаменте как раз такой же аппаратик стоит. Только с ментовскими примочками и раскраской соответствующей. Но цвет машинки точно тот, на котором меня дед учил кататься, -- табачный.
До моторизации семья каталась как все: на электричке. Я не жаловался, естественно. Какой малек пяти-шести лет от роду будет недоволен поездкой на настоящем поезде? Приключение же ж! Час с лишним на деревянной лакированной скамейке у окна летели как один миг. Да, наверное, было душно. Особенно когда на Ждановской народ в вагон набивался с рассадой, саженцами, лопатами, матюгами и гомоном. Но стоило уставиться в окошко на пролетающие мимо деревья, переезды, людей, машины, и такие мелочи переставали касаться сознания. Дорога! Любая дорога -- это такая отрава сладкая, что... А, не стану я объяснять. Кто испытывал радость путешествия -- в моих объяснениях не нуждается, а кому такие вещи не по душе, тот и не поймет, хоть самые распрекрасные слова подбери.
Эх, как иногда хочется вернуться в места детства, да только некуда. Конечно, память моя хранит координаты места, где домик стоял. Но уже давным-давно нет его. Он меня из армии не дождался -- сгорел. Или поджог кто, такое случалось. Деревяшке-то сухой много ли надо.
Двигаемся по Егорьевке. Дачников нет, грузовых мало. Тут, помню, движение по будням было никаким, но то в начале восьмидесятых, сейчас заметно интенсивней катаются люди. Иду без обгонов, держусь за каким-то чудиком на ЗИЛе. Скорость сейчас не важна, да и утро не располагает к резким движениям. Хочется вальяжно и спокойно рулить. И потом, заезд дальний, денежки нам капают за работу вместе с дорогой. Конечно, командировочные не худо и сэкономить, но лучше для этого на объекте ударным трудом воспользоваться, чем участвовать в бессмысленных гонках на трассе.
Снежная пыль под колесами, да и той почти не видно. Так, легонькая поземка какой-то причудливый узор на сером сухом асфальте изображает. Поднимаемся на мост. Я еще помню, что тут был когда-то переезд и стояли там долго-долго! Придорожные кусты колонне дачников служили туалетами. И мне тоже, куда уж без этого. Но с тех пор не только я, но и мост постарел солидно. Интересно, сколько мне тогда было, когда впервые на машине ехал? Семь, восемь?
-- Как Вика твоя?
Напарнику моя девушка нравится, а он разборчивый, старый черт.
-- Да ничего, потихоньку, -- отвечаю, но больше всего мне хочется молчать.
Разговор не вяжется: мне сейчас с родными привидениями поболтать хочется, а этим сподручней в тиши заниматься. Но тут не только я такой скучный, Автолыч сам тоже снулый, как карп на прилавке. Уставший с перепою.
-- Я тут посплю немножко. Как вырулишь на Владимирскую трассу -- толкни.
-- Спи, конечно!
Но он все же не спит -- закуривает.
-- Папку прихватил? -- спрашиваю.
-- Угу, -- кивает, -- там валяется.
-- Много пола?
-- Сто двадцать квадратов примерно.
-- Ясно.
Снова молчим. Автолыч выкинул окурок, съехал поглубже в кресло и начал подремывать. Я тоже ощутил легкую сонливость, но ее тут же стряхивает старое воспоминание. Было дело, мы в пять утра на где-то за Воротынцом аварию увидели. Нет, не саму ее, а последствия. "Восьмерка", съехавшая в поле, и КАМАЗ с трясущимся у обочины водилой. Перед бампером грузовика дофигища битого стекла, у шофера -- нос разбит и ссадина на лбу. На стекле трещины: боднул, видать. Торможу. Выходим с Автолычем, идем к водиле.
-- Что?
-- Вон там они.
Парень молодой, может, чуть старше меня, с трясущимися руками и дикой тоской в глазах.
-- Гаевню вызвал?
-- Да, тут проезжали люди, сообщили на пост.
-- Хорошо. Ты сам как?
-- Ничего, терпимо.
Он смотрит на свою выгоревшую футболку, заляпанную пятнами крови.
-- Это из носа.
-- А они? В жигуленке которые?.. -- махаю головой в сторону разбитой машины, опасаясь конкретизировать вопрос. Камазиста вдруг дикий колотун начал бить, и я прикусил язык. Не стоило лишний раз проверять сердце парня на надежность. Вытаскиваю сигарету, даю ему. Он молча кивает, втыкает ее в синюшные губы. Подношу огонек зажигалки. Бедолага жадно затягивается, словно год не курил. Я подхожу к машине и приглашающе махаю напарнику рукой.
-- Я не пойду, -- отчаянно мотает головой Автолыч, -- покойников боюсь.
Спускаюсь с откоса, иду к "восьмерке". Передних стоек нет, лобового и боковых стекол тоже нет, но передок, что удивительно, почти целый. Царапины на крышке капота "зубила", и все. А внутри они сидят -- мужчина и женщина. Наверное, супруги. Щупаю шеи -- холод по руке, словно из морозилки их достали, хотя и часа не прошло вроде как. И крови почти не вижу, отчего почему-то делается и вовсе страшно. Вытираю зачем-то руки о траву, долго вытираю, словно пытаюсь стереть что-то липкое и грязное. Наверное, не хочу хвататься за руль испачканными смертью руками. Смотрю сквозь заднее стекло в салон, но там никого нет, только вещи. Все до потолка забито вещами. Откуда и куда их несло в такую рань? Почему мужик заснул? Ведь заснул же, понятно. Трасса здесь на удивление ровная, сухая и до сих пор пустая. И тут дергает меня от аналогии: мы вдвоем, машина доверху забита разным металлоломом, и мы утром идем по той же трассе невесть в какие дали.
Возвращаюсь к машине, Автолыч уже внутри. Муторно ему, похоже. Курит, смотрит куда-то в другую сторону. Вижу, на место подъезжает машинка гаишников. С сиренами и мигалками. Бегут к машине, но скоро возвращаются. Уже неспешно идут. Лобовуха легковушки с КАМАЗом всегда фатальна для маленького автомобиля. Тем, кто спереди, не остается ни единого шанса. Тот мент, что помоложе, лезет в машину и хватается за рацию. Медиков вызывает, не иначе. Скорая приедет неторопливо, без мигалок и сирен, к гадалке не ходи. На смерть нет охотников торопиться.
-- Мы тут не нужны? -- спрашиваю у капитана.
-- Не, мы сами, -- мотает головой мент. -- Езжайте.
Мы отчаливаем, Автолыч бледный, смолит сигареты одну за одной. Тоже достаю, присоединяюсь. Мысли все вокруг аварии крутятся. Вот так оно ж бывает: раз -- и все. Ясным летним утром, на пустой дороге встретили они свою кончину. Умерли в один день. Вспоминаю, что тормозного следа нет. Точно, заснул мужик, ничего другого предположить не могу. Что ж, надеюсь, им не было больно. И почему-то хочу, что если и с нами что, то вот так, сразу, без мучений.
Теперь и лица погибших, что иногда снились, уже стерлись из памяти, и номера машины не вспомню, а вот раскаленная точка воспоминаний тут же выжигает сонливость, едва она подбирается ближе. Сразу эта сцена горит перед глазами. Тишина, птицы просыпаются, солнышко пригревает, июльские поля с выгоревшей травой, и эта пара в машине. Так что не помешаю спать напарнику. Пусть хоть вообще до Гороховца спит.
Еще один мост -- сразу за поворотом на Раменское. Этот я уже отлично помню. Он почти все лето простоял, по нему долго не открывали движение. Мы на этом мосту какие-то цветные стеклянные цилиндрики собирали зачем-то и катались на великах. Поднимались долго, тяжело, а спускались -- вовсю крутили педали, стараясь набрать максимальную скорость. Ветер свистел в ушах. Родители каждого сорвиголовы из нашей команды не раз вставляли чадам по полной, если узнавали про мост. Типа, спуститесь и угодите под машину или разобьетесь, так гонять. Но из-за таких вздорных мелочей, как страхи родителей, никто и не думал отказываться от рискованных поездок. А еще под этим мостом мы собирались. Бросали велики внизу и взбегали по выложенной плитками насыпи. Там получалась очень уютная конура, где можно было покурить, сыграть в карты, поматериться вдоволь. Я там даже ночевал, когда сбегал из дома. Бетонная конструкция долго держала тепло, часов до четырех утра там вполне комфортно получалось спать. Потом часа три приходилось пританцовывать, пока не пригревало солнышко. За три ночи вошел в ритм. А подкармливала меня, помню, хоть и мажористая девочка, но настоящий друг, свой парень, как говорится. Не выдала родителям место. Нескольким годами позже я только случайно с девахой этой не покувыркался. Причем накануне ее свадьбы. Кто знает, может, и зря так вышло, что не переспали мы. Не сложился у нее брак в итоге, разбежались они с супругом. И кто знает, как сложилась бы судьба Нади, успей я раньше. Нет, я не жалею ни капельки, что вышло так, как вышло: к лучшему. Просто такие вот поворотики ключевые интересно продумать... И застревают в памяти колючими вопросами, на которые никогда ответа не узнать, а я всегда любил докопаться до сути. И пока не доберусь до кварков, так и буду все время размышлять. И память такие дела забивают, и обдумать все от начала начал не хватает времени. Плохо, знаю, но ничего поделать с собой не могу.
Промелькнуло Донино. Там еще есть речка Донинка. Скорее ручеек. Мы по ней на камерах автомобильных сплавы устраивали. А еще там есть одно местечко, где удавалось отыскать перламутровые окаменелости. Точнее отпечатки больших раковин, сохранившиеся в черной крошащейся породе. И только в одном месте все попадалось, нигде больше. Загадка.
Снова мост, перед ним справа -- пост ГАИ. Красномордые страдальцы -- обитатели поста торчат на другой стороне дороги и высматривают на мосту поживу, помахивая своими полосатыми палками. Один меня заприметил, встрепенулся было, но я включил поворотник и сам перестроился в левый поворотный ряд. То есть, считай, иду менту прям в лапы. Те, у кого выхлоп явный или что еще проблемное, так себя не ведут. Да и с моста уже неуверенно сползает красный москвичонок. Гаишник пренебрегает мной и изготавливает палку. Он неотрывно следит за добычей, словно кот за беспечной мышью. Да, этот пост хлебный, через него много водил, вечером вкусно бухавших, в Москву шлепает -- не оголодают менты.
Плетусь по колдобинам. Какие-то успеваю объезжать, в какие-то проваливаюсь. Машину встряхивает, Автолыч ворочается, но глаза не открывает -- всхрапывает только. Павловский Посад сонный, еле двигается, проходим его быстро. Выбрались на М7, теперь тащиться в колонне чуть не до Нижегородской области. Убитая в хлам трасса. Впрочем, уже появились явные намеки, что ее вот-вот начнут приводить в божеский вид.
По обочинам натыканы бесчисленные памятники. Рядом с разновеликими досками и стелами -- рули, мятые куски металла и прочие атрибуты шоферских неудач. Зачем к памятникам такие довески -- ума не приложу. Плетусь за фурой медленно -- иногда успеваю разобрать надписи. Где одиночки, а где и целые семьи стерла трасса. Жестко тут, не зевнешь лишний раз.
Мимо проскакивает обгоняльщик на мерсе. Хорошо его пошвыривает на ямах. Не успел он фуру обойти -- тормозит. Я отпускаю газ, освобождая ему местечко. Юркнул, уперся чуть не в балку грузовику. Через секунду с рассерженным гудением проносится встречный тягач. Повезло мерсу. Еще чуть-чуть, и кандидат на еще один памятник стал бы уже полноценным его владельцем.
Мерс высовывается, прячется... Встречка плотная -- не обойдешь колонну. И чего уперся, чайник, в задний борт фуры? Отпустил бы метров на двадцать. И ему хорошо, и дальнобою нервов меньше. Мигнет даже правым глазом, что путь свободен. Хмыкаю, выпихиваю окурок в щель окна. Это мне сейчас хорошо рассуждать, когда наслушался лекций Автолыча и прочуял трассу, а раньше и не нюхивал законов сих неписанных. А они ох как важны для выживания!
Вырвался мерс, ушел-таки. Дури под капотом у него много, на порядок больше, чем мозгов в башке у чайника-водилы. Но дистанцию на всякий продолжаю держать. А вдруг не успеет чайник нырнуть перед встречкой? Фурщик так оттормозится, что я на короткой дистанции всю мордашку своему пепелацу поуродую. Пусть лучше так.
А минут через десять чуть подтягиваюсь ближе. Теперь уже мерс далеко ушел. Меняю кассету и сигарету вытаскиваю, уже и забыл, какую по счету. Всегда в поездках так. Обычно-то смолю пачку или полторы в день, а на трассе и все три выходит. Одну от другой прикуриваю, словно боюсь огонь потерять. К вечеру глотка сипит после таких дымовых перегрузок, да и черт с ней. Будет пруха или оказия какая клевая случится -- брошу курить обязательно. А нет -- так и не за чем.
Нахожу-таки местечко с длинным ровным участком и без встречки -- разом делаю всю колонну. Выхожу на третьей, ниже четвертой не пускаюсь. Моторчик на высоких оборотах разве что не верещит, но зато тащит отменно. Ухожу на свою полосу без резких маневров -- успел с запасом. Встречка видна уже, но еще далеко.
Как-то незаметно дотюхали до Петушков. Я их только из окна машины и видел. А название застряло в памяти из-за Венички Ерофеева. Я не фанат, но подружка у меня была давно -- все уши прожужжала. Прочитал. Забавное произведение. А сам городок не впечатлил. Петушки и Петушки. Гаишники вон радарным раструбом помахивают. Гляжу на спидометр -- четко шестьдесят. Даже чуть-чуть снижаю. Ну их к едрене фене, с ихними приборами. Черт эту фигню калибрует им, что ли? Подбежит, гаденыш погонистый, сует прям в морду экран своей байды и радостно хватает документы. Кого там когда намерили -- поди разберись, поищи праву. Он тебе и вылепит.
-- Права изымаю. Домой приедешь, штраф заплатишь, тогда и получишь обратно по почте свое удостоверение.
Они потому легко себе пятнашку выпрашивают за превышение, которого и не было вовсе, потому что знают: удостоверение никогда почтой не придет -- обязательно "потеряется". В лапу на месте дать куда проще, быстрее и дешевле, чем потом пересдавать экзамены. Там тоже будут вымогать, иначе компьютер на теории зависнет. В общем, любой гаер в курсе, чем, что и как заканчивается, а потому и не рискует вовсе. Короче, полезешь в бутылку -- точно с временным разрешением уедешь, приключения в стране чудес начнутся такие, что любой Кэрролл обзавидуется.
На этот раз пронесло. Подержал мусор свой спидган, сморщился, отвернулся. Понятно, еще не словил первого. И сладко ему московские номера зацепить, чтоб денежку подрезать, а мимо.
Автолыч приоткрыл глаза и попытался сориентироваться.
-- Мы где?
-- За Петушками.
-- Сам поспать не хочешь? А то б разбудил...
-- Да я как-то в норме.
-- Тогда найди местечко какое потише -- в ушах булькает.
-- Ага!
Я, в общем-то, тоже не прочь сбегать, а потому давно высматриваю придорожную харчевню покрупнее, там обычно на заднем дворе будка всегда есть. Зимой ее не запирают, но не из человеколюбия, а просто вонючий лед двери не дает закрыться. Летом-то неклиенту шиш кто даст бесплатно сбегать. Ну так летом и кустов вдоль дороги хватает на всех. Сейчас неудобно как-то кустовым придорожным сервисом пользоваться, если совсем припрет только. Листьев нет, снега, сугробы. Видно отовсюду. Понимаю, что давно пора изгнать из себя разные стыды и щепетильности, но что засело в голове с детства, того быстро не вытравишь.
А еще -- жалко тормозить. Хорошо идем! Сейчас пройдет та колонна, что обошли раньше, и опять с обгонами возись. Но супротив естества не попрешь ведь. Вижу домик, махаю поворотником, заруливаю на отутюженную колесами фур площадку. На стоянке уже стоит грузовичок -- кто-то рискует пробовать местную стряпню. Значит, из сортира не погонят. Автолыч быстренько двигается к будке, я сижу, попыхивая сигаретой, движок ласково бухтит, переваривая пройденные километры. Все при деле, все тащатся в этот короткий промежуток отдыха. Вернулся Автолыч, тщательно вытирал ноги о снег на обочине, прежде чем залезть в машину. Вылезаю, освобождая кресло рулевого.
-- Как? -- лаконично спрашиваю, в тайне надеясь на чудо.
-- Скользко, -- так же коротко отвечает напарник.
Все понятно, ничего не поменялось. Иду туда же. Всю зимнюю прелесть общественного деревенского сортира будочного типа расписывать не стоит, да и желания нет. Короче, возвращаюсь тоже через сугроб. Впереди неблизкий путь, из загрязнителей воздуха нам вполне достаточно и сигаретного дыма.
Стартуем. Кибиткой теперь управляет Автолыч. Медленно переваливаясь на ледяных ухабах, подползаем к трассе и ныряем в просвет. Все, мы опять жители дороги.
-- Пожуем? -- Автолыч тычет большим пальцем за спину.
-- Дело! -- выволакиваю его пакет со снедью. Там внутри еще пакет, плотно набитый бутербродами. Точнее, заполненный одним большим бутербродом. Ломти белого хлеба прослоены маслом и сырокопченой, или, по выражению напарника, сухой колбасой. Ломаем, жуем, запиваем чаем из термоса. Чай уже подостыл, ибо на полу нежарко, но все еще достаточно теплый, чтобы сладость и вкус радовали. Мне доставать нечего, я не беру с собой запасы. Примета такая, а может быть, традиция. Сейчас я на его шее, а потом, когда у Автолыча улетят на очередную командировочную пассию все деньги, будем жить на моих запасах. Только так. И тогда все обязательно должно сложиться хорошо.
-- Вкусно! -- говорю с набитым ртом, приподнимая в руке один из этажей чудовищного бутерброда. Я не вру, это и правда вкусно. С морозом, с дорогой, с душистым подмосковным хлебом. Наверное, и с Натальиными слезами, надеждами...
Автолыч значительно кивает.
-- Заправиться бы надо. За Владимиром зальемся?
-- Точно.
-- По объездной пойдем.
-- Да, так получше будет.
За гаишным постом он перестраивается влево. Я поплотнее закручиваю крышку термоса. Объездная наверняка в рытвинах, но город не лучше, только движение плотней и светофоров больше.
По объездной -- ледяная колея, посыпанная песком. Это даже совсем неплохо -- ямы обрели мягкие края, на них не трясет. Что-то в жигуленке нашем теперь от лодки есть. Качает шаланду на дорожных волнах с борта на борт сильно, но плавно. Еще чуть-чуть, и самая настоящая морская болезнь придет нежданно. Хорошо, что бутерброд уже глубоко внутри. Пить хочется, но это подождет. Сейчас любая жидкость окажется на коленях, а не во рту.
В горку фуры ползут медленно, но ползут. Было опасение, что там сейчас трактором тягают их, но обошлось: лед на подъеме отскребли до асфальта. В кои-то веки...
Все, закончился Владимир. Заруливаем на заправку. Автолыч идет платить, а я выполняю обязанности заправщика. О, щелкнуло! Напарник дает отмашку. Жму кнопку: льем до полного.
Ну вот, бак до горлышка загрузили горючкой. На душе становится и вовсе легко. Так всегда бывает, когда правильно идет поездка. Именно правильно, а не хорошо. Если в начале пути все идет как нельзя лучше, то позже судьба всенепременно выставит за это счет. И отыгрывается она обычно жестко.
Тюхаем. Впереди фуры. Хорошо бы обойти, но опасно: засада просто обязана быть. Раз прямой участок с хорошим покрытием и знак "Сорок" в начале, то никак иначе. А вот и мент. Выскакивает, машет палкой радостно. Мы -- одна легковушка тут с московскими номерами. Гаишник тыкает радарным экраном. Вот, типа, превысил на пять километров. Спорить со страждущим не хочется. Владимирские гайцы -- конченные уроды. Это такой известный факт, что дальше некуда. И то, что ты шел за колонной фур, -- его не колышет. Логика от мента далеко падает -- потому и не спорим. Минус пятнашка. Штрафы делим пополам, и это тоже давняя традиция. Хорошо хоть ментяра за эту цену сдал нам следующую засаду. Башкиры, например, таких подарков не делают. Там они могут по три-четыре машины поставить чуть не через каждый километр и собрать деньги на каждой точке. Было, помню.
Двигаемся как-то, предвкушая Нижегородскую область. Там дорожка получше и строят вообще роскошный автобан. Гадаем, сколько уже сделано.
-- Там у них Немцов рулил вроде. Он, что ли, утверждал, что Нижний -- русский Детройт? Забавный парень.
Я про себя посмеиваюсь, но вовсе не от того, что про советских или российских чиновников можно сказать "толковый". Не слишком нынче и смешно началось, если подумать. Одно время заглохло бесполезное племя, сошло на нет, а тут вижу -- на галстуках портфеленосов появились крылатые заколки с курицей двухголовой посередке. И гордость на мордах куролюбов засверкала, как пот в летний день. Значит, опять они в фаворе и скоро начнут учить всех жить. Это не конец света, когда глупцы возвышаются над мудрецами, это обычное российское скотство, когда лояльность ценится выше ума. Тоска берет. А смеюсь потому, что вспоминаю старую гангстерскую присказку: "Наш друг уехал в Детройт". Это означало, что кому-то пришлось отправится на тот свет. Не, рано нам еще в Детройт, есть и тут дела, на земле.
А куда нам нужно? Да никуда. Мы едем в никуда, если вдуматься. Зарабатываем денежки, чтобы потом хорошо и не пожить толком. Горбом зарабатываем. Кровью, потом расплачиваемся за право купить себе кусок ветчины к хлебу. Так Автолычу пасынок и сказал: "Гробовые у вас деньги", за что схлопотал от отчима по уху. А ведь малец, по сути, прав. Жара, холод, колымага эта, дороги убитые, бандюки с гаишниками. Так для нас -- не только приедь, а все сделай по уму, по немецким жестким нормативам, попили, построгай, поклонись каждой плиточке фальшполовой, потягай железо. И баллоны газовые под сотку кило весом. Да с этажа на этаж, да по лестницам... И еще напоследок подпиши бумажки на каждый чих, не потеряй инструменты. В общем, тут тебе физкультура и для тела, и для души. Не сдох на трассе, не сдох на работе -- повезло на этот раз. Сдохнешь потом. Все дело времени. Гробовые деньги? Именно так дела и обстоят: горбовые и гробовые денежки мы поднимаем.
-- Автолыч, а чего ты вообще, каким боком в конторе появился?
-- Вадим, друг армейский, пригласил поработать. Типа, водила нужен хороший на дальняк ходить и чтоб рукастый. Я без работы сидел, вот и согласился. Деньги хорошие.
-- За деньги, значит?
-- Сперва за деньги, а потом, видишь, втянулся. Сейчас легче, когда с тобой мотаемся.
Я мысленно задрал нос. Приятно, когда тебя считают в команде полезной единицей.
-- А чего, -- уточняю, -- со мной легче?
-- Ты ж понимаешь в этом деле.
-- Автолыч, я в армии занимался ремонтом локаторов, а после -- всякой фигней. В том числе и программированием. Из холода хорошо знаю только то, как работает выключатель света в холодильнике. Ну термодинамику немного помню из школьного курса, да электронику из вуза еще не забыл. Меня-то и взяли как программера, чтоб разруливать немецкие контроллеры на шкафах.
-- Но теперь-то начал разбираться, я вижу. Команда у нас нормальная: ты голова, а я -- руки.
-- Какая, к черту, голова.
Мне приятно, но как-то все равно задевает, словно Автолыч и не хвалит вовсе.
-- Нормальная голова. Я ж с Витей начал. Тогда совсем было затосковал, уходить даже собирался. Он и не объяснит ничего, да и вообще все норовит держать в секрете. Кстати, они с Сашкой тем, кто давно работал, сами и попали в яму из-за этого.
-- Как это?
-- Да просто. ПопервСй Сашка с Витькой напарниками были, в Германии учились. Хорошо тогда денежку поднимали на системах этих. Раз в Казани так неплохо подхалтурили, что на квартирки хватило обоим. А катались они на сашкиной зубиле и баблишко выписывали на поездку. С амортизацией и всем таким прочим неплохо выкручивалось. Я пришел -- они на меня волками зырят. Типа, хлеб отбивать буду. Ничего не говорят. А я и Женьку привел с собой, соседа, что тоже их озлило -- бригаду разбили! Я с Витькой, Женька с Сашкой. Нам в дорогу выпало. Ну, я расчетик на машину сделал, как в автопарках государственных мы рассчитывали, и на стол вождям. Те просветлели лицами: получилось, что раза в три дешевле сашкиных поездок будет, и тут же назначили и ему такие условия. Хай был могучий! Ну а я ему в лоб так и заявляю: ты ж мне не объяснил, вот и получи ответку. Враги теперь. Хорошо, что ты возник, а то бы совсем затосковал.
-- Честно говоря, я как-то особых знаний не заметил у них.
-- Да я теперь понимаю, что просто лепят тупо, и все. У нас-то получше выходит. Вадик говорит, что лучшая бригада.
-- То-то нас на Урал гоняют. А Витя с Женей с югов не вылазят.
-- Ну, так уж решили начальники. Не поспоришь.
Я пожал плечами. Спорить с шефами, организовавшими контору, было можно. Но если честно, то прикипел я к восточной трассе. Там, на юга, и поездки короче, к тому же.
-- Так там и денег меньше, -- киваю.
-- Ну, не меньше. Знаешь, не совсем я тут за деньгами гонюсь. Давно не ходил далеко, а тут -- как молодость вспомнил. Хочется, тянет. Ты-то, если предложат больше, уйдешь из конторы?
-- Ага. Я не такой уж патриот.
А сам вдруг подумал, что ни за что не уйду на деньги побольше. Только если что поинтересней предложат, а так -- ни за что. Дорогой я отравлен с самого детства, а потому сказки дальних краев мне милее гор златых. А тут целая трасса в подарок. Кто ж из таких же отравленных возьмет и откажется от путешествий, за которые к тому же платят.
-- Ага, -- и упрямо повторяю: -- Сразу уйду.
-- Вот видишь... -- Автолыч неопределенно мотает головой. -- Хотя -- да, ты молодой. Викулька твоя -- золото. Вам добро надо наживать.
-- Ты и сам не старый.
-- Как сказать. Пенсию уже разглядеть за туманами можно. Последний шанс у меня так-то вот поездить. Кто меня куда водилой примет?
И правда, есть такое. Я вспомнил, как наши вожди организовали в рамках ТБ какой-то медосмотр. Книжечки сварщиков-электриков-такелажников нам и так выписывали, за денежку, как я понимаю, а вот с работами на высоте -- уперлись. Вот и пришлось на диспансеризацию переться. Анализы, там, проверки, кардиограммы... На последней Автолыча и зацепили, пригласили еще разок в кабинет. На обсуждение. Грустноватый он вышел, но ничего не сказал. Да и так понятно. Мужику куда ближе к пятидесяти, чем к сорока, да и монахом его не назовешь. Сигареты, "Балтика" трешка, бутылочку водовки с работягами на объекте выкушать не откажется... Вряд ли графики показали б что-то хорошее. Я старался ему не напоминать, и вот -- на тебе! Да, в рейс дальний на фуре его не отпустят, тут наверняка.
-- Примут, Автолыч, водил сейчас много надо, -- стараюсь говорить уверенно, но с отвращением чую в своем голосе фальшь.
-- Ага, ща! -- напарник хмыкнул, посмотрел на меня и грустно улыбнулся. -- А может, ты и прав...
Значит, не только гробовые, но и какая-то романтика, мать ее перемать. Достаю сигарету, бросаю пустую пачку на коврик.
-- Да выкинь ты ее!
-- Не люблю я мусор в окошко швырять, Автолыч. И так уж трассу засрали донельзя. Да и стыдно. Одно дело -- окурок, а коврик потом в пакет стряхну и в урну на заправке.
-- Как знаешь, -- он пожимает плечами. -- Наверное, ты в чем-то прав.
Дорогу нижегородцы далеко продвинули. Солидный такой автобанчик региональный получается. В каждую сторону по две полосы. Жми на газ и лети! Да, только не забывай перед деревнями на тормоз жать. Там знаки белые, а за ними менты голодные. Не кормить же эту свору. Да и быстрее не будет: все равно время терять на остановку-разгон.
Ехать по широкой трассе хорошо, спокойно. Машин не много. Ранние зимние сумерки вот только накрывают. Плохо, правда, что небо серым сделалось, как бы снег не повалил. Неприятное это дело, средней интенсивности снег в темноте. Ближний кое-как пробивается, а дальний лучше и вовсе не включать: отражается, словно от белой стены. Но надеюсь, что проскочим. Автолыч тоже на небо поглядывает.
-- В "Чувашии" заночуем?
-- Можно. Все равно поздно прибудем.
-- Это точно, -- не спорит напарник.
"Чувашия" -- гостиница в Чебоксарах. Когда едем на восток -- часто в ней останавливаемся. Двухместные номера там больше смахивают на камеры-одиночки c санузлом, но зато дешевые относительно. К тому же там не разоспишься. Рано утром троллейбусы начинают разбегаться как раз под окнами номеров подороже. Завывания и лязги рогатых повозок толпой пролезают в форточку. Закрыть же отдушину нельзя, иначе головная боль обеспечена. В общем, отлично для побудки перед долгой дорогой. Хотя на этот раз мы перегон сделаем небольшой. Надо еще будет заглянуть в Набережные Челны и ощупать проблемную машинку. Если не получится устранить возникшую кривизну, то составить список запчастей. Попутные эти заезды раздражают, ибо куда легче рвануть от Чебоксар до Перми, чем из Челнов. Морально легче. Так-то проще даже. И дороги получше, и переезд на Тюрлеме отстаивать сколько угодно можно. Правда, скорости не развить особой по татарским трассам. Там голодающим гайцам выдали автомобили с радарами, бьющими со встречки прям на ходу в лоб. Начинаются сирены, разборки и, понятно, передача из рук в руки дензнаков. И блин, раза в два дороже все стоит, нежели в других местах необъятных просторов. Как ответил один из гаишников тамошних на мой вопрос поводу разницы в расценках, "у нас своя страна!". Да своя, своя, только козлы того же цвета, что и в других краях. И были, и есть, и будут есть. Всю эту клопиную братию и содержат-то для концентрации ненависти, мне сдается.
Что ни говори, а ведь хуже становится. Полегоньку, но ощутимо хужеет жизнь. Вроде и дороги кладут, и бензин теперь чаще качественный попадается, а хреновей дышать. Словно петля на горле затягивается невидимая. Трассы-то, к слову, раньше вообще не пасли, только за знаками устраивали засады. Если так дело дальше пойдет, то придется раскошелиться на радар-детектор. По правилам ездить четко девяносто -- оторопеешь плестись, да и заснуть недолго. Да и не факт, что не нарушишь все равно, даже если проползешь всю дорогу под шестьдесят. Когда гаишникам надо -- радар показывает больше ровно настолько, насколько его пользователь оголодал. И кто знает, сколько реально ты шел? В общем, если так все и дальше будет продолжаться, то оплачивать проезд по трассам из своей зарплаты -- слуга покорный. Нафиг-нафиг. Пусть шефы мозгами скрипят на эту тему.
-- Автолыч, а ты заметил, что хуже стало?
-- В смысле?
-- И менты лютуют, и вообще. Мне кажется, грядет в скорости нечто такое, от чего не отплюешься. Ведь помню, как на цыпочках погонники ходили в девяносто первом, чихнуть боялись. А тут -- вдруг королями себя почуяли.
-- Да без разницы. Раньше, может, и хуже еще было. Левака сдал не так -- на нары или в лапу всю прибыль суй. А теперь занимайся чем хочешь -- все впрок.
-- А бандюкам?
-- Те не такие голодные. Я шоферил у одного, -- Автолыч вздохнул и попросил: -- Достань там сигареты в сумке у меня.
Лезу в его баул, нащупываю блок и вытаскиваю пачку.
-- А сам чего не подался в их шарагу?
-- Предлагали. Но наемному уйти легко, а тем, кто завязан, -- не вырвешься никогда. Только вперед ногами.
-- Это я слышал. А чего ушел?
-- Наркоша он, шеф мой бывший. Его раз в год на разные процедуры укладывали, кровь чистили. Пять штук баксов стоило. А под наркотой он дураком полным становился, опасно рядом быть. Вот подмолотил слегонца у него и ушел на вольные хлеба. Хотел автосервис свой открыть, да сосед тогда уже вовсю промышлял этим делом. Два сервиса на пятачке -- глупость. Да и прибыли там чуть -- выматывался он только, и никакого просвета.
Я видел мельком всех соседей Автолыча. Интересно, у кого из них был сервис? Один мент, вроде бы даже какой-то спецназовец по виду, а другой так и вовсе у нас трудился. А дальше -- тетка какая-то немолодая.
-- Это который? -- спрашиваю.
-- Мент который, -- хмыкнул Автолыч. -- Доили его бандюки и государство по полной, ну он сдался. Плюнул, ушел в менты. Теперь, говорит, отыгрываюсь. Раньше меня прессовали, теперь я.
-- А, тогда понятно. Но ведь тебя бы не прессовали?
-- К тому времени я уже расхотел, да и полно теперь в округе сервисов этих. Так, знакомым подшаманиваю тачки иногда за немножко, и ладно. Эту "четверку" вот тоже ковыряю. Денежку с конторы имею без геморроя.
Тут не поспоришь. Вроде бы вот -- открывай свое дело, а нельзя. Точнее, противно. В России надо жить тихонечко, чтобы не зацепили. А подумаешь, что не тварь дрожащая, -- так на кичу или в могилу дорога приведет. Ну или голой задницей мелькать, если очень повезет и только оберут до нитки. И ведь вот за окном красота какая! Радуйся, живи! Да не положено же, вот в чем проблема. Что тогда, что сейчас, изволь шагать в ногу в прекрасное будущее. Не высовывайся, не выделяйся, отстегивай. Как подумаешь, что впереди полная безысходность, -- так и хочется плюнуть на все и бежать хоть куда, лишь бы подальше отсюда.
Не так уж давно безнадега напала. Наверное, когда на лицах профессиональных патриотов стала уверенность в завтрашнем дне проявляться. Лояльность снова дарит спокойствие, раскованность и денежку. Противно, аж на языке привкус тухлятины завис. Достаю сигарету, прикуриваю. Дым назойливо лезет в глаза. Приоткрываю окошко и впускаю морозный воздух. Ладно, прорвемся! В конце концов что-то придумается, наладится. Сигареты есть, дорога есть, напарник хороший есть. Даже денежки какие-никакие есть, чтобы как-то перекантоваться, если с работой обломаюсь. Армию пережил, путчи пережил и это болото как-нибудь преодолею.
По Нижнему плетемся. По мосту через Оку народ рулит прям по рельсам: трамвайчики теперь, похоже, не ходят. Или ходят, только не попадаются? Помню, гайцы лютовали на эту тему, а сейчас -- никого.
Выезд из города. Вдоль обочин -- стихийный рынок, торгующий всяческими запчастями от машин марки ГАЗ. Цены ниже магазинных -- не приходится сомневаться, что все товары цельностянуты работягами прямо с родных конвейеров. Так наверняка всегда было, только торговали раньше из-под полы, а сейчас -- открыто.
Кстово нарисовался в полной темноте. Судя по состоянию дорог и освещению -- тут делать вообще нечего. При этом на памятник Ильичу и мозаичный советский герб света хватает. И еще светофоры, ямы, убожество... И менты чуть не за каждым столбом. И древние пазики развозят по домам серый конвейерный люд. Не могу представить себя на такой убийственной монотонной работе. Интересно, как много времени требуется, чтобы сделать человека приложением к механизму? Мозги через год наверняка испаряются, и дедушка Форд этого не мог не заметить. Садюга.
А вот и Россия. Кроме шуток. Белый знак, и на нем написано: "Россия". А через пару километров белый прямоугольник с названием страны зачеркнут.
-- Смотри, -- говорю напарнику, -- еще в Чувашию не въехали, а Россия уже закончилась.
Смеемся. Мы сейчас смеемся над любой шуткой. Время темное, дорога дальняя, перегоны длинные. Только сигаретами не погреешься, а бутерброды и чай кончились давным-давно.
Трасса понемногу опустела. Редкие фуры обгоняю ходом, не выжидая просвета на встречке. Что-то поскрипывает в салоне. Радио из города сюда не добивает, бесполезна даже активная антенна, хитро щурящаяся красным светодиодом с лобовухи. Так, в шипение иногда что-то вплетается, но слова практически не различить. Кассеты уже не хочется слушать, поэтому вырубаем магнитолу.
-- Не устал? -- смотрю на Автолыча.
-- Не, нормально. Сейчас только местечко найдем, чтоб давление сбросить, и продолжим.
-- Хорошо бы!
-- Да, хотел тебе давно сказать, но все время забываю: если заметишь, что я сплю, -- не буди. Осторожно покачай пальцами руль.
-- Помогает?
-- Ага, железно! На себе испытывал. Вот если начнешь будить иначе, с криками и похлопываниями -- то человек дергается, а так и улететь недолго. Если чуть руль покачаешь -- без последствий проснется.
-- Спасибо, буду знать.
Автолыч -- кладезь мелких дорожных премудростей. Я мотаю на ус, ибо такие вещи и становятся основой безопасности на трассе, а вовсе не соблюдение правил, едва не половину которых опасно применять на практике. Вот никогда бы не додумался, что если устал, то делай музыку не громче, а тише. Что вопреки правилам, обгон на трассе надо начинать метров за сто, чтобы и встречного вовремя увидеть, и успеть разогнаться. Даже как с неожиданной ямой разминуться безопасно узнал. Но пожалуй, самое главное, что я выучил, вызубрил, запечатлел навечно -- надо ждать от трассы всего. Не бывает на дороге только одного: безопасного пути, все остальное -- в ассортименте.
Прошли Воткинск. Скоро и памятное местечко, что навсегда отвадило меня от сновидений за рулем. Памятника здесь никто не поставил, и снег кругом лежит, но все равно вижу место, где две души закончили свой путь. Годы и километры миновали с той поры, и теперь я уже не только не вздрагиваю, но вообще не любопытствую, когда кого-то отскребают от асфальта, а все равно про ту погибшую пару вспоминаю с внутренней дрожью. И с той слезливой жалостью, с которой, как мне кажется, я расстался на веки вечные.
Нормально проскочить до Чебоксар все же не вышло. И даже вовсе не из-за усталости или каких-то происшествий. Просто на обочине стояла и голосовала женщина. Мороз, пустое темное шоссе... Откуда там она вообще взялась? А впрочем, не важно, кто и откуда возникает на пустынном участке. Мы переглянулись, и Автолыч причалил к обочине. Не дело это, оставлять женщину на обочине на растерзание зимней ночи. Нехорошо.
Лицо дамы, обрамленное белым пушистым платком, озаряла теплая улыбка. Даже не дамы -- молодой женщины. Пришлось мне вылезать наружу и заниматься распределением поклажи. Та уже немного порастряслась, улежалась, места появилось больше. Удалось часть с заднего сиденья запихнуть в багажник. Черт его знает, что там провалилось, но занимавший большую часть объема грузового отсека вентилятор для чиллера вдруг засиял всеми своими алюминиевыми лопастями. Но две сумки с вещами снова надежно укрыли карлсона от посторонних глаз.
Женщина забралась на заднее сиденье, сняла платок и расстегнула пальто. Пока Автолыч разгонял кибитку до крейсерской скорости, я рассматривал в зеркало гостью. Довольно симпатичная черноволосая и темноглазая леди. Чуть приподнятые скулы добавляли шарма. Вдобавок ко всему она открыто и радостно улыбалась, словно не темноте в машину к двум незнакомым мужикам приземлилась, а отправилась от порога в компании добрых друзей к тетушке на блины.
-- Спасибо, что взяли! -- голос у гостьи оказался глубокий, но с некоторой хрипотцой, словно после простуды. -- Вы из Москвы, мальчики?
Она посмотрела в зеркало, встретилась со мной взглядом, потом вдруг неожиданно потянулась и волнующе взлохматила мне пятерней шевелюру.
-- Хорошенький! Но хмурый.
-- Да, из Москвы, -- я серьезно и значительно кивнул, словно гебешник на задании. -- А вы как посреди поля очутились?
-- Так я ж с работы домой, -- она улыбнулась как-то совсем легко и сообщила: -- Я на трассе работаю.
С трудом удержав кашель, я сиплым голосом осведомился:
-- Плечевая?