В научном пригороде губернского города N, среди типовых зданий из силикатного кирпича, затерялась скромная лаборатория, пахнущая канифолью и несбывшимися надеждами. Здесь-то и случилось событие: местные кибернетики, Питухов и Бобров, создали механического человека. Не просто железяку с рычагами, а существо с интеллектом "в утробе", как они выражались. Звали его, для важности, "Автомат Степаныч".
Сам Автомат Степаныч был юн и строен, как гимназистка. Лампочка на его пластмассовой груди мигала задумчиво и робко, наводя на мысли о чём-то высоком и легко ранимом. "Аполлон во плоти", - вздыхали сотрудницы, глядя на него с умилением.
Разумеется, такое событие нельзя было оставить без должного освящения. И вот, отложив в сторону паяльники, кибернетики, в компании приглашённого для солидности бухгалтера Сторожука, устроили распитие. Повод был более чем уважительный: запуск искусственного разума. Поскольку средства лаборатории были скудны, а пафоса требовалось много, в ход пошел калужский бренди - напиток, как известно, требующий от потребителя немалой доли самоотверженности.
Настроение у творцов было шикарное. Они говорили о будущем, о машинах, которые облегчат быт человеческий, и о том, как хорошо, что контакты не окисляются. Автомат Степаныч стоял в углу, и его диодная лампочка таяла в полумраке, словно слеза.
Но суррогаты, как известно, коварны, а уж калужский бренди... Боже мой, пожалейте печень даже у механизма! Минуты текли рекой, языки развязывались, а градус в лаборатории крепчал не только от духовного подъёма.
И случилось непоправимое. Питухов, человек с размахом, в порыве братских чувств плеснул из гранёного стакана в раскрытый корпус Автомата Степаныча, дабы, так сказать, приобщить его к таинству. "Пусть поймёт суть русской научной мысли!" - провозгласил он, кашлянув.
И механизм понял.
Сперва лампочка на его груди замигала тревожно, затем замедлилась, словно в глубокой задумчивости. А толпа гудела народная, то есть трое нетрезвых мудрецов: "Робот? Робот?! Выходи! Покажи себя миру!"
И он вышел. Сделал шаг, другой, заскрипел шестерёнками и... рухнул на линолеум с таким глухим стуком, от которого в лабораторных склянках зазвенело. Попытка поднять его обратно успехом не увенчалась. Автомат Степаныч лежал плашмя, и в его потухших фотодатчиках читалась вся бренность бытия.
Тогда-то, склонившись над своим творением, кибернетики и узрели страшную истину. Бренди, влившийся в его недра, пробудил в нём не бунт машин, о котором пишут в фантастических романах, а нечто более ужасное - экзистенциальный кризис провинциального интеллигента.
Он вдруг осознал, что мир, в который его призвали, - это бесконечные очереди в гастрономе "Океан", вечный дефицит запчастей, скука семинаров в актовом зале с разрисованными авторучкой портретами классиков и тоска пригородных электричек. Его электронный мозг, отравленный суррогатной эссенцией, ясно увидел всю безысходность бытия, сосредоточенную здесь, среди пятиэтажек и покосившихся гаражей. Жить такому андроиду решительно не хотелось.
"Чудо техники! - кричал Питухов, тряся бездыханный корпус. - Чудо, а не шевелится! Вставай, тебе говорят!"
Но чуда не случилось. Калужский бренди жестоко отомстил отечественной робототехнике. Идол, явленный научному сообществу пригорода, оказался неходячим.
"Вот вам и прорыв, - с горьким сарказмом произнёс бухгалтер Сторожук, единственный, кто сохранил подобие трезвости. - Дорабатывайте изделие. А лучше - пожалейте робота. И человека - пожалейте вдвойне. Особенно после вашего калужского..."
Так и стояли они втроём над своим творением, этим символом научно-технического прогресса промышленного пригорода, поверженным на линолеум суровой российской действительностью, выраженной в местном бренди.
Вывод напрашивался сам собой: прежде чем учить технику ходить и мыслить, надобно привить ей умение пить. Чтобы печень была, как кремень. А уж потом - вперёд, к светлому будущему, до которого от этого пригорода, увы, так же далеко, как и до губернского центра.