Иван Афанасьевич Подшибякин, титулярный советник в отставке, сидел в своей комнате, пропахшей капустой и старыми книгами, и читал философский трактат. Трактат он о бренности бытия, но больше всего Подшибякина занимала не бренность, а соседский граммофон, который уже третий час выводил: "Ах, зачем эта ночь...". Казалось, сама ночь, о которой пелось, была противна певцу, но он не мог остановиться, мучая и себя, и весь переулок.
"Найти бы только где-нибудь такую нору, такое прибежище, такой тайник, надёжный и тихий, еще бы с лесом - и ничего больше не надо, - подумал Иван Афанасьевич, отшвырнув книгу. - Во всяком случае, никаких людей, приносящих заботы и крадущих мысли".
Мысль эта, подобно нарыву, зрела в нем давно, но сейчас, под аккомпанемент "этой ночи", она созрела окончательно. Он встал, надел потертый сюртук и объявил кухарке Аришке, что уезжает искать уединения.
- Куда же вы, Иван Афанасьич? - всплеснула руками Аришка.
- Туда, где ручей или водопад, где тихо горит свет солнца на бурых соснах! - пафосно ответил он и вышел, хлопнув дверью.
Судьба, любившая пошутить над титулярными советниками, привела его через три дня тряски в телеге на окраину губернии, в имение "Тихий Приют", которое сдавал некий отставной майор фон Шнапс. Описание в газетном объявлении было до того соблазнительно, что Подшибякин уже мысленно видел порхающих мотыльков и слышал шепот ручья.
Имение встретило его не шепотом, а оглушительным лаем трех цепных псов, чьи морды выражали одну простую мысль: "Сожрать бы этого тщедушного человека в сюртуке". Лес, обещанный в объявлении, оказался чахлой рощицей, где среди бурых, действительно бурых, ибо гнилых, сосен, валялась сломанная телега. Водопад же был ржавой водосточной трубой, с которой булькала мутная вода.
Майор фон Шнапс, краснолицый мужчина, похожий на индюка, вышел на крыльцо.
- Ага! Мечтатель! - рявкнул он, приняв Подшибякина за давнишнего должника. - Деньги привез?
После объяснений майор расстроился,но за рубль в сутки согласился поселить философа в "сокровенном тайнике" - бывшем курятнике на окраине парка.
"Наконец-то! - ликовал Иван Афанасьевич, входя в свое новое прибежище. - Никаких писем, никаких газет!"
Но уединение его было недолгим. На следующее утро его разбудил оглушительный стук в дверь курятника. На пороге стоял сам майор.
- Чего спите? Свет солнца на бурых соснах уже горит! Спешите видеть! - прокричал он и удалился, оставив Подшибякина в недоумении.
В полдень стук повторился.
- Мотыльки порхают! Наблюдайте! - проревел майор, указывая на двух облезлых капустниц, круживших над навозной кучей.
Вечером история повторилась с козами, которых майор пригнал лично, дабы гость мог в полной мере насладиться идиллией пасущегося скота. Он будил его на рассвете, чтобы тот не проспал "тихий свет зари", и в полночь, дабы послушать "сонное журчание ручья" из водосточной трубы. Он приносил ему старые газеты, говоря: "Вам, мыслителю, необходимо быть в курсе событий!", и требовал подробного отчета о мыслях, которые Подшибякина накопил за день.
Жизнь превратилась в ад. Нора, прибежище, тайник стали местом навязчивого, гротескного обслуживания его же мечты. Майор фон Шнапс был не человеком, а олицетворением самой Идеи Уединения, изнасилованной абсурдом.
Однажды ночью, когда майор постучал в дверь, чтобы сообщить, что "чайки гнездятся" (ими оказались вороны), в Подшибякине что-то надломилось.
- Пошел вон! - слабо прошептал он.
- Что-о? Не слышу! - обрадовался майор. - Голос ручья слишком громок?
- Убирайтесь к черту! - закричал Иван Афанасьевич, выбегая из курятника в одном белье. - Я хочу спать! Я хочу, чтобы меня оставили в покое!
Майор фон Шнапс отшатнулся с искренним испугом.
- Батюшки! Да ваш душевный покой нарушен! Надо срочно его сохранить! Сейчас принесу валерьянки и свежих газет!
Но Иван Афанасьевич уже бежал. Бежал по мокрой траве, под удивленными взорами коз, прочь от бурых сосен, порхающих мотыльков и булькающего водопада. Он бежал назад, в свою пропахшую капустой комнату, к соседскому граммофону, к Аришке, к заботам и письмам. Ибо понял он страшную истину: самый надежный тайник, где можно сохранить свой сон и свою мечту, находится не в лесу с ручьем, а там, где тебе позволят об этой мечте просто молчать.