В уездном городе N стояла нестерпимая, унылая осень. Небо было похоже на промокшую ватную шинель, а с крыш капало с таким однообразием, что казалось, будто сам Бог завел гигантские метрономы, дабы отмерить тщетность всего сущего.
Надворный советник в отставке, Семен Петрович Подсевайлов, сидел в своей гостиной и с тоской разглядывал пальму, которую он люто ненавидел вот уже пятнадцать лет. Пальма была пыльная, с двумя унылыми листьями, и являла собой, по мнению Семена Петровича, идеальный символ его жизни: зеленая, но не живая, существующая, но не растущая.
Вдруг дверь распахнулась, и в комнату вкатился, словно бильярдный шар, его давний приятель, Панкратий Панкратьевич Активов, человек невыносимой общественной энергии.
- Семен Петрович! - возопил Активов, сбрасывая калоши. - Лежишь?! Опять лежишь?! В то время как мир требует участия!
- Мир, Панкратий Панкратьевич, от меня требует лишь одного: чтобы я его не трогал, - мрачно заметил Подсевайлов, закутываясь в плед.
- Враг! - воскликнул Активов с упоением. - Ты - пассивность! Угроза наших дней! Но нет, погоди! Главная угроза - не пассивность, а псевдоактивность! Понимаешь? Мы должны быть активны, чтобы прикрыть ничтожество происходящего! Мы должны постоянно вмешиваться!
- Я вчера вмешался, - вздохнул Семен Петрович. - Пытался поправить криво висящую картину. Упал со стула. Следом упала картина. Результат - шишка и разбитое стекло. Целесообразность сего деяния вызывает у меня серьезные сомнения.
- Мелочи! - отмахнулся Активов. - Я вот только что участвовал в заседании комитета по борьбе с сыростью в подвалах городской управы! Мы три часа спорили о том, синие или зеленые ведра эффективнее для вычерпывания воды. Это был великий, животворный диалог!
- И к какому же пришли умозаключению?
- Пришли к тому, что необходимо создать подкомитет по цветовой дифференциации ведер! И я буду его председателем! Власть, видишь ли, предпочитает диалог, даже критический, молчанию! Лишь бы вовлечь! А знаешь, что является подлинно политическим действием?
- Лечь спать? - робко предположил Подсевайлов.
- Воздержание от голосования! - торжественно провозгласил Активов. - Вот оно! Могущественный акт! Молчание, которое ставит власть лицом к лицу с ее бессодержательностью!
Семен Петрович посмотрел на него с нескрываемым изумлением.
- Так ты призываешь меня... не голосовать?
- В точности! Это будет наш с тобой тихий бунт! Наше зловещее молчание!
Мысль о том, что его можно считать "зловещим", слегка польстила Подсевайлову. Он всегда видел себя скорее "дохлым голубем", нежели "зловещей силой".
На следующий день, в день выборов в городскую думу, они вдвоем отправились к избирательному участку, дабы совершить свое "подлинно политическое действие". Участок располагался в здании бывшего складского сарая. У входа их встретил председатель участковой комиссии, некто Сидоренко, с лицом, исполненным служебного рвения.
- Ага! - радостно воскликнул Сидоренко, увидев их. - Граждане! Прошу за мной! Участвуйте в великом процессе демократии!
- Мы здесь, - объявил Активов, закутываясь в плащ с таким трагическим видом, будто собирался на баррикады, - дабы воздержаться! Наше молчание - наш протест!
Сидоренко помрачнел.
- Воздержаться? Это как? Непонятно.
- Мы не будем голосовать! - пояснил Подсевайлов, чувствуя странное возбуждение.
Лицо Сидоренко озарилось догадкой.
-А-а-а! Не хотите в кабинке! Понимаю! Боитесь, что ошибетесь! Ничего, мы вам поможем! Иван Федорыч! - крикнул он вглубь сарая. - Двое сознательных! Не хотят в кабинку, голосуют открыто!
Из темноты вышел дюжий мужчина с ящиком для бюллетеней.
- Кого будем выбирать? - спросил он деловито.
- Никого! - пытался крикнуть Активов, но его голос потонул в громком скрипе двери.
- Мы никого не выбираем! - взвизгнул Подсевайлов.
- "Никого"? - Сидоренко почесал затылок. - Такой партии у нас нет. Есть "Союз домовладельцев", "Общество трезвости" и "Инициатива по озеленению бульвара". Выберите любую, суть-то одна!
- Но наша душа протестует против бессодержательности! - пытался объяснить Активов, но его уже мягко, но настойчиво подталкивали к столу.
- Протестуете? Отлично! - кивал Сидоренко. - Вот вам бюллетень. Протестуйте внутри, галочкой. У нас демократия, каждый может протестовать в установленной форме.
В итоге, оба они, сраженные абсурдом и собственной растерянностью, опустили в ящик бюллетени, на которых от недоумения поставили галочки напротив "Общества трезвости" - исключительно потому, что название было самым коротким.
Вышли они на улицу под монотонный стук дождя. Помолчали.
- Да, - кивнул Подсевайлов. - Они даже от твоего воздержания требуют активности.
Они побрели по мокрой улице, два немощных Дон Кихота, сражавшихся с ветряными мельницами, которые настойчиво предлагали им стать их лопастями. А с неба капало. Капало.
Панкратий Панкратьевич был бледен и молчалив. Казалось, из него вынули душу, подменив ее мокрой ватой.
- Понимаешь, Семен Петрович, - начал он наконец, безнадежным голосом, - выходит, подлинно политическое действие требует нечеловеческой выдержки. Настоящий акт протеста - это титанический труд. Легче участвовать в десяти подкомитетах по сырости, чем один раз последовательно воздержаться.
- Отчего же, Панкратий Панкратьевич, мы не сумели? - простонал Подсевайлов.
- Оттого, батенька мой, что псевдоактивность, как тифозная вошь, завелась в самом воздухе. Ею заражено всё. Даже наше молчание они силятся превратить в диалог. Даже наше "нет" они жаждут оформить по установленному образцу, заверить печатью и внести в протокол.
Они дошли до угла и остановились. Дальше их пути расходились.
- Так что же нам делать-то? - спросил Семен Петрович с тоской, глядя на свою промокшую калошу.
- А что поделаешь? - вздохнул Активов, внезапно утратив весь свой пыл. - Идти домой. Пить чай. Завтра меня изберут в тот самый подкомитет по цвету ведер. А тебе, я слышал, предстоит участвовать в дебатах о целесообразности борьбы с гусеницами в муниципальном саду.
- Но я не хочу участвовать в дебатах о гусеницах! - воскликнул Подсевайлов с редким для него жаром.
- И я не хочу заседать в комитете по ведрам, - уныло согласился Активов. - Но нас вовлекут. Удостоверятся, что наше зловещее молчание нарушено.
Он повернулся и побрел по своей улице, сгорбившись под дождем, похожий на мокрую, несчастную птицу. Семен Петрович же долго стоял на углу, слушая, как дождь отбивает на жестяной крыше одну и ту же бессмысленную, унылую дробь. Ему вдруг страстно захотелось вернуться домой, к своей ненавистной пальме, лечь на диван и укрыться с головой тем самым пледом. Но он почему-то был уверен, что и это ему не удастся. Непременно кто-нибудь придет, потребует его участия, его мнения о пальме, и ему придется вступать в бессмысленный диалог, дабы прикрыть ничтожество сего действа.
Он вздохнул и поплелся прочь, а дождь лил как из ведра - синего ли, зеленого ли, какая, в сущности, разница?