Ася Неминская : другие произведения.

Белые стены

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Молодая девушка выходит замуж за едва знакомого мужчину и уезжает к нему в Нью-Йорк. Находясь в чужой стране с нелюбимым человеком она задаётся извечными женскими вопросами - что есть счастье, и стоит ли жить в браке без любви. Это роман о любви и дружбе, поиске себя, и о прощении.
  
  
  Я спала, и мне снился сон, будто я уснула на райской поляне. Глупцы и безумцы пытались меня разбудить, а я спала, блаженная, не ведая земной любви...
  
  
  Дина.
  Весна пришла в Нью-Йорк неожиданно. Согретое первым теплом, свежее весеннее дыхание уносило прочь тяжёлые мысли, скопившиеся холодной зимой, и дарило надежду на всё новое и хорошее, и мне отчаянно хотелось верить, что все мы будем жить долго и счастливо, но только не вместе.
  С Диной я познакомилась, когда она приходила в офис социальной помощи, где я работала. Она принесла бумаги для продления пособия по безработице. Я удивилась тому, как она выглядела: красивая, с утончёнными манерами, элегантно и дорого одетая - такую не часто здесь встретишь. Дина пришла в обеденный перерыв, и мы разговорились, пока она ждала. Выяснилось, что у нас есть общий знакомый по фамилии Гречник. Это и неудивительно, - все эмигранты знают друг друга через знакомых или друзей. Поговорив о том и сем, мы обменялись телефонами, и Дина пригласила меня в гости.
  Я была поражена, - никогда я не встречала никого похожего на неё. Было в ней что-то хрупкое, едва уловимое, надломленное, то, что невозможно выразить словами. И в то же время в ней было почти монашеское смирение, будто её приговорили к казне, и она приняла это как должное.
  Помню, как впервые пришла к ней в гости. Дина жила в обычном "трамповском" здании, каких много в Бруклине, - обычный дом в десять этажей с красивым холлом на первом. Совсем юный рыжеволосый швейцар встречал белозубой улыбкой и обезоруживал кукольной внешностью мальчика с обложки.
  Когда я медленно и плавно поднималась в зеркальном лифте, то была почти что уверена, - сейчас увижу обычную съемную квартиру, как у большинства эмигрантов - с белыми стенами и простой стандартной мебелью, часто из одного и того же магазина. Но переступив порог, я попала в удивительный мир безупречного вкуса и гармонии... Все предметы интерьера будто гармонично пели по нотам удивительную музыку уюта. Диваны приглашали расслабиться, заманивая мягкими подушками, даже свечи были расставлены в каком-то продуманном порядке. В квартире не было случайных безделушек, и каждый аксессуар играл свою определенную роль, будь то пепельница от Эрме или ваза от Версаче, пара огромных фикусов дополняла эту фантастическую картину, привнося в неё дух леса. Это был мир Дины, мир, сотканный из её фантазий, мир, в котором она отражалась, как в зеркале.
  Я стала частым гостем в её доме. Дине было сорок два, но её красота, казалось, расцвела только вчера. У неё была бархатная нежная кожа без единой морщинки, огромные карие глаза, грустные и глубокие, как у образов на древних иконах, тонкий нос и четко очерченные губы, каштановые волосы вились пышными вихрями и взмывали вверх при каждом движении головы, делая её похожей на одуванчик. Она не была слишком худой, но и не обладала пышными формами, фигура её была ещё вполне стройной.
  - Как жаль, что ты не знала меня раньше, когда я была ещё весёлой и счастливой! - часто повторяла Дина.
  А я думала о том, что почему-то совершенно не могу представить себе её счастливой. Я слушала рассказы Дины и понимала, что никогда эта молодая прекрасная женщина не была по-настоящему счастлива, не считая тех вспышек недолгой радости, когда она блистала в роскошных нарядах среди богатых поклонников на южном побережье Франции; когда она была молода, и ей казалось, что жизнь ещё даже не началась; когда вокруг было столько известных дизайнеров, актеров, художников и даже настоящих принцев, а главное - ещё столько друзей... Ведь когда ты счастлив или хотя бы достаточно весел и беззаботен, чтобы казаться счастливым, - люди тянутся к тебе, как замерзшие - погреться у костра.
  - Мой муж, - рассказывала Дина, глядя на меня своими иконописными глазами, - ты знаешь, он ведь действительно большой молодец! Нет, правда, я им восхищаюсь! Добился всего сам, за каких-то девять лет. Толком не выучив английский, он обходился всего двумя фразами - "I wanna, I gonna" - и смог при этом заработать большие деньги. Когда он приехал в Америку, ему было двадцать три, у него не было ни копейки, и он не знал никого, кроме моего папы. Вообще-то он и папу не знал, просто знакомые из Москвы просили передать отцу какую-то посылку. Папа был человеком крайне добрым, пожалел его и предложил пожить у себя. Так мы и познакомились с Сашей. Он был младше меня на девять лет, и совершенно не в моем вкусе. Мы просто подружились и решили вместе снять квартиру, чтоб разделить расходы за аренду. Саша брался за любую работу - раздавал рекламные флаерсы, работал официантом, а я тогда собиралась в Италию, потом в Монте-Карло, в моих планах было очень много всего, но не то, что произошло потом...
  - Что же произошло? - спросила я, заполняя затянувшуюся паузу в разговоре, в то же время прекрасно понимая, что может произойти, когда молодой мужчина и красивая женщина съезжаются вместе.
  - Каким-то образом мы стали делить не только квартиру...
  Дина задумчиво опустила голову на руки, с минуту она молчала и я подумала, что мне пора домой к моему мужу и моим проблемам. И вдруг она вздрогнула и посмотрела на меня глазами полными слёз. Это было так неожиданно, тогда я ещё не привыкла к её слезам и резким, молниеносным сменам настроения. Только что она с улыбкой вспоминала прошлое, с такой любовью рассказывала про папу и вот в одну секунду она уже выглядит несчастной, потерянной и совершенно безутешной.
  - Ты знаешь, я сама во всем виновата, я не виню его в том, что он ушел к другой... Я... Мне просто обидно, это же нечестно... Он ведь мог сказать... Не обманывать...Ты пойми, я даже не любила его, никогда не любила, это всё была иллюзия, привычка, что угодно, но не любовь. Нет, он бы никогда не ушел, если бы я любила. Нет, от любви не уходят...
  Мне хотелось её утешить, я пыталась найти нужные слова. Обычно мне всегда это удавалось, на социальной службе доводилось утешать и безнадежно больных людей, и даже умирающих, и я всегда знала, что им сказать. Но с Диной всё было иначе, она была безутешна, как ребенок, которого побили ни за что, и он искренне поражается, что кто-то способен на такое. Дина не хотела и слышать о том, что у неё все сложится, что она встретит другого, верного, порядочного, надежного...
  Всю дорогу домой по улицам вечно спящего Бруклина я разглядывала из окна такси сонные, безразличные дома с горящими окнами, за которыми медленно текла чужая жизнь, и у меня в ушах звучали её слова: "От любви не уходят".
  Мне было сложно это понять, тогда я вообще многого не осознавала, особенно того, что касалось любви. Домой я возвращалась нехотя, - там, у Дины, в её квартире, расписанной яркими красками, слушая её рассказы, я забывала обо всех своих проблемах, и теперь, когда приходилось возвращаться к собственной жизни, мои беды восставали, как драконы, готовые поглотить. Наши несчастья, как часто мы сами создаем их! Сотканные из наших ошибок и нерешительности, они смотрят на нас из глубины наших страхов, таращат глаза и ждут, когда же мы найдем в себе силы их победить.
  Все свои несчастья я создала по собственной глупости. Вышла замуж за человека, несчастного настолько, что за каких-то пару месяцев он смог и меня сделать такой. Я вышла за него не по любви и не по расчету, а по наивности, думая, что одной его любви будет достаточно для счастья. И все могло быть не так болезненно, если бы я была дома, в России, рядом с близкими людьми, но я была на другом краю света, совсем одна, и мне казалось, что меня вырвали, как растение из земли, оторвали от корней, и мне никак не прижиться в этом чужом безразличном мире.
  Дина стала моей самой близкой подругой.
  Мы виделись почти каждый день, часто обедали в русских ресторанах, - заказывали осетрину по-московски, маринованные лисички, тонкие блинчики с красной икрой и сметаной. Мне хотелось всего русского как никогда - и в еде, и в музыке, и во многих других, казалось бы, на первый взгляд не важных мелочах. Те вещи, которые дома могли даже не нравиться, здесь казались лучше любых других, будь то русская песня или докторская колбаса из русских магазинов на Брайтон-бич.
  Иногда мы гуляли вдоль набережной на Брайтоне, любуясь океаном, наслаждаясь первым теплом, мы шутили и смеялись, и я начинала верить, что Дина справится с этой затяжной мучительной депрессией и будет снова счастливой. Но всякий раз, когда мы встречали собаку, бегущую нам на встречу, Дина становилась грустной, бросалась обнимать и гладить пса, заливаясь слезами, а я стояла, молча, стараясь не смотреть на хозяина собаки, настолько мне было неловко. У Дины тоже когда-то была собака, породы мастифф, как и у моих родителей, такая же большая и добрая. Но пса пришлось оставить мужу, потому что Дина не могла его содержать.
  Однажды мы сидели на её балконе. Было уже достаточно тепло и Динины фикусы и бакарнеи теперь стояли здесь же, мы любовались их красотой, сочной зеленью блестящих здоровых листьев. Дина рассказывала, как правильно ухаживать за растениями. Я никогда не интересовалась этим раньше, но глядя на эти лесные создания, мне искренне хотелось научиться. О чём бы мы ни говорили, все наши разговоры превращались в какие-то философские размышления - мы пускались в поиски смысла жизни, говорили о любви, о вере, об одиночестве. Я скучала по дому. Особенно мне не хватало моей мамы. Я была на другом конце света, впервые так далеко от неё.
  - Не грусти, - говорила мне Дина, - твоя мама везде, в каждом зелёном листочке...
  Это звучало так возмутительно! Мне хотелось сказать: "Что за бред, моя мама жива, и я не хочу видеть её в каждом листочке, я хочу быть с ней рядом!". Обнять её и успокоиться, как в детстве, когда приснится страшный сон и только в маминых объятьях тебе уже ничего не страшно, ты защищен огромной стеной материнской любви от всех невзгод этого мира. Но я ничего не ответила Дине, ведь у неё не было совсем никого, кто мог бы заботиться о ней или о ком она могла бы заботиться. Никого, кому была бы нужна её любовь, никого, кроме тех растений. И я оказалась единственным человеком, который нуждался в ней не меньше, чем она - во мне. У меня было много знакомых в Нью-Йорке, но тянулась я только к Дине.
  
  Москва.
  До приезда в Америку, в конце девяностых, я ещё жила беззаботной, звенящей надеждами жизнью московской "золотой молодежи" тех лет.
  Москва, казалось, расцветает вместе с нами - детьми нового времени, просыпается после семидесяти лет коммунистической спячки. Словно гордая красавица, вырвавшаяся из плена, Москва расправляла свои плечи и, разодетая в заграничный глянец, будто обещала никогда больше не кутаться в железные занавеси "холодного войны". Мои родители были людьми весьма обеспеченными, особенно по меркам того времени. Я была единственным ребенком в семье, любимым и избалованным в той мере, в какой только могли себе позволить предприниматели, как достойно мы называем их сейчас, но когда я была маленькой, таких предприимчивых людей называли "спекулянтами". Мои дорогие родители... Не могу не восхищаться их мужеством и трудолюбием, - помимо коммерческой деятельности, они работали днем и ночью, зачастую одновременно на трех работах.
  Мама была красавицей, не просто, каких мало, - она обладала внешностью настоящей кинозвезды, тех блистательных, утончённых до неземного девушек, которые томно и загадочно улыбались нам с экранов французских кинолент.
  Но она никогда не придавала своей внешности большого значения, живя исключительно по зову сердца, ведомая отчаянным желанием вырваться из серости нищенского существования советских граждан. Отец мой был человеком сдержанным и даже немного сухим, он так никогда и не научился выражать свои чувства словами, но все его поступки были направлены на то, чтобы защитить нас и обеспечить. Будучи в юности спортсменом самого высшего разряда, он без долгих раздумий оставил карьеру легкоатлета ради семьи, сохранив при этом несгибаемую волю спортсмена на всю жизнь. Родители как могли уговаривали меня остаться.
  - Если ты хочешь выйти за него из-за Америки, ты только скажи, мы всё продадим и уедем вместе. Дядя Вова прислал нам приглашение, - пыталась найти выход мама.
  - Получается, если бы вы жили в одной стране, ты бы могла с ним просто встречаться? Ты выходишь замуж для того, чтобы узнать его получше?! - возмущался папа.
  - Я не выхожу замуж, я просто еду в гости. Я ещё ничего не решила.
  А тот единственный, кто, возможно, имел реальный шанс меня остановить, был так ошеломлен моей решимостью, что безвольно смотрел, как я уезжаю.
  Мы познакомились с "Несчастным Человеком", когда он приезжал в Москву по делам. За два дня до его возвращения в Америку. Один мой друг, Игорь, задался целью выдать меня замуж. Я только посмеивалась над его затеей. У меня и так было предостаточно поклонников, но ни в одном из них я не видела человека, с которым хочу прожить всю жизнь.
  Игорь пригласил меня на концерт Суры. Я надела белое облегающее платье, серебристые босоножки от Миу Миу, нанесла немного розового блеска на губы, подчеркнула тушью голубые глаза, распустила свои рыжие волосы, вышла на улицу и села в подъехавший, сверкающий новизной Лексус. Игорь представил нас с "НЧ" друг другу. Мы сидели на заднем сидении: я, Игорь и "НЧ", который тщетно старался меня разглядеть, то склоняясь вперед, то откидываясь назад, при этом заметно нервничая, так как Игорь сидел между нами и заслонял меня собой.
  Когда мы подъехали к ночному клубу, "НЧ" быстро вышел из машины, обошел её, открыл дверь и подал мне руку. Я улыбнулась и, поставив ноги на землю, изящно одним движением вышла из машины. "НЧ" был явно потрясен увиденным. Он ошарашено провел взглядом по моему телу, которое едва скрывала тонкая ткань платья, скользя взглядом снизу вверх, он дошел до лица и замер, глядя мне в глаза. И я поняла, что он полностью в моей власти. Это было слишком уж просто и попросту скучно.
  Я обратила внимание на то, что на нем много золотых украшений: кольцо с бриллиантом на мизинце, браслет, часы и цепь. Не люблю, когда мужчина так украшается. Хотя внешне он был довольно неплох. Чуть выше среднего роста, крепкого телосложения, темные волосы были аккуратно подстрижены, но казались пышными и слегка вились. Красивые карие глаза в обрамлении густых черных ресниц и спокойная, хоть и слегка самодовольная улыбка на тонких губах в сочетании с дорогим темно-синим костюмом и ненавязчивым парфюмом создавали ощущение ухоженности и успешности. Весь вечер он тщетно пытался произвести на меня впечатление. Рассказывал мне о сказочной стране, в которой он живет уже четырнадцать лет со всей своей семьей - родителями и двумя братьями с их семьями. "НЧ" был старше меня на двенадцать лет. Ему было тридцать пять. Он пытался казаться успешным и богатым, не зная, чем ещё можно привлечь молодую красивую девушку. Потом я пошла танцевать, и это окончательно добило его.
  Незаметно пролетело время и пришла пора ехать домой. "НЧ" увязался меня провожать. Мы подъехали на такси к моему дому. У него был вид утопающего, для которого я - последний шанс выплыть. И "НЧ" стал напрашиваться в гости. Я подумала: "А почему бы не показать ему мою красивую квартиру?!". После его рассказов о сказочной жизни в Америке, мне хотелось похвастаться - мол, нам и здесь неплохо.
  - Подожди, мне надо выгулять собаку родителей.
  Такса выбежала из подъезда и накинулась на него с отчаянным злобным лаем.
  - Извини, не знаю, что с ней, впервые такое, может, из-за щенков, - оправдывалась я, и вправду удивляясь такому агрессивному поведению вполне спокойной собаки. - У родителей ещё есть бульмастифф, тоже ощенилась, вот пришлось их разделить, - бросались друг на друга. Теперь такса с щенками у меня.
  - Ничего, всё в порядке, - он пытался приласкать собаку, но та угрожающе рычала.
  Я успокоила обезумевшую таксу, и мы зашли в квартиру. Родители купили мне её, когда я поступила в институт. Мама сделала потрясающий ремонт. Квартира была небольшой, но с тремя комнатами. Зал, объединенный с кухней, ванная и две спальни, из которых открывался вид на ипподром. Из-за романтичной панорамы мы и купили эту квартиру в старом, довоенном доме на Беговой улице.
  Стены маленькой обеденной зоны были отделаны венецианской штукатуркой персикового цвета. Здесь же находился камин оранжево-бежевого мрамора, который я никогда не разжигала. Полы в комнатах были отделаны паркетом, а в прихожей - огромной плиткой "под темный мрамор". Спальни были обклеёны голубыми и зелеными обоями. Возможно, чересчур ярковато, но тогда я хотела жить в радостном интерьере, и мама буквально воспроизвела мои пожелания. В то время все удивлялись и наличию квартиры в моем юном возрасте, и её отделке, которая отвечала всем требованиям "евроремонта".
  - У тебя очень красиво. Ты одна здесь живешь?
  - Спасибо. Да, одна.
  - У тебя две спальни? Зачем?
  - Мама решила не менять планировку, к тому же, одна из них завалена вещами, считай - гардеробная. Чай, кофе? - предложила я.
  - А что-нибудь покрепче есть?
  - Да, виски. Чивас подойдет?
  - Вполне.
  Я налила виски в квадратный стакан, бросила пару кубиков льда. Сделала себе чай.
  - Может быть, ты голоден? У меня есть суп, - радушно предложила я.
  - Да, не откажусь.
  Разогревая суп, я подумала, что он тянет время, чтобы задержаться, и даже стало немного жаль его, но секс из жалости - это не моё.
  - Можно у тебя остаться? Уже поздно... - со взглядом утопающего,
  умолял он.
  - Можешь спать на диване, но ничего не будет, - развеяла я его надежды.
  Подбежала собака и стала заигрывать, прося у него еды. Он начал её гладить, улыбаясь несчастной, отрешенной улыбкой. Я увидела болезненную печаль в его глазах и подумала, что за всеми этими украшениями и напускным самолюбием возможно кроется тонкая душа.
  Мы пошли спать. Я - в спальню, а он - в смежную комнату на диван. Через минуту он пришел ко мне.
  - Я же сказала - ничего не будет.
  Он словно пытался вымолить у меня секс и это только отталкивало.
  - Я хочу пить. Пожалуйста, - попросил он.
  - Ладно...
  Я принесла ему воды. "НЧ" взял стакан, дотронулся до моей руки и попытался меня погладить.
  - Не надо. Я же сказала. Я не изменю своего решения.
  Ни за что я не стала бы спать с человеком, который весь вечер пытался меня впечатлить богатством и самодовольством.! Будь это молодой, бедный, сексуальный красавчик, я бы сама уже затащила его в агонию страсти, первая стянула бы с него брюки и подарила бы ему долгую, бессонную ночь блаженства. Но напускное самолюбие меня никогда не возбуждало.
  Пол ночи "НЧ" не давал мне спать, снова и снова приходя ко мне в комнату.
  - Я ухожу, - говорил он.
  - Хорошо! - Я вставала его проводить, а он и не собирался уходить, надеясь, что я расстроюсь его возможным уходом и остановлю. Как глупо... Я порядком устала и была уже раздражена.
  - Послушай, если я ещё раз встану - ты точно уйдешь. Мне надоело. Я хочу спать.
  Похоже, он понял наконец, что я не шучу, и действительно лег спать.
  Утром, проснувшись, я удивилась его приподнятому настроению.
  - Нас пригласили в гости, собирайся!
  - Нас?!
  - Ну хорошо, я приглашаю тебя в гости к моим друзьям. Ты пойдешь со мной?
  Нет, он не просил, он умолял! Уголки его глаз опускались, брови подползали наверх, и выражение лица становилось щенячьим, как у нашей таксы.
  - Ладно, пойду.
  Он воспрянул духом и стал играть с щенками, пока я одевалась. Я приняла душ, натянула джинсы, футболку, накрасила только губы, собрала волосы в высокий хвост, мы выпили кофе и поехали к его друзьям.
  Там был и мой знакомый Игорь, которому не давал покоя терзавший его вопрос - "было у нас или не было". Квартира друзей "НЧ" ещё пахла свежей краской. Это был новострой в Крылатском с чудесным видом на парк. Мы обедали на террасе в окружении балясин, удивительно похожих на кегли. Стол был прекрасно сервирован, еда была домашней и свежей, но без изысков. В кругу незнакомых людей, намного старше меня, я помалкивала, любуясь открывающимся с террасы видом. Зеленеющие вдали деревья завораживали пробегающим по них ветерком, что трепал их нежные листья.
  Закончив обед и попрощавшись с радушными хозяевами, мы поехали к подруге "НЧ", у которой он остановился.
  Наташа была симпатичной приятной девушкой его возраста. Мы болтали, попивая чай. Потом кто-то позвонил и пригласил нас на выступление эпатажного политика Гриневского. "Ну что ж, - подумала я, - хуже Суры может быть только Гриневский".
  Представление было действительно отвратительным. Престарелый Гриневский со сцены ночного клуба рассказывал, какие законы он считает нужным принять для того, чтобы держать в узде женщин. С воодушевлением Ленина, он вещал со сцены, что женщины - это почти животные, которых надо изолировать и посещать изредка исключительно для совокуплений. Я возмущалась и хотела уйти, но "НЧ" старался перевести всё в шутку. Он был обходителен и старался изо всех сил угодить мне. Потом вышли танцовщицы и во время выступления у одной из них сползли колготки.
  - Ну всё! Это просто какой-то бред... Я ухожу. Всем пока и спасибо за компанию!
  "НЧ" тут же вскочил, спешно попрощался с остальными и мы ушли.
  -Я улетаю завтра, рано утром, - сказал он с тоской в голосе, когда мы подошли к его машине. - Может, заедем к Наташе, посидим ещё чуть-чуть?
  - Да, хорошо, - ответила я.
  Дома никого не было. Мы прошли в его комнату. Он стал нерешительно целовать меня. Это было нежно и трогательно. Но не вызывало во мне большого отклика. Не знаю, из любопытства или, может, он действительно вызвал во мне чувство искреннего сочувствия, но я решила заняться с ним сексом.
  "НЧ" достал презерватив, наверное, одел его (было темно, и я не всё видела). Снял с меня джинсы и завозился у меня между ног. Я не успела ничего понять, как вдруг раздался смех и звук захлопывающейся двери. Вернулась хозяйка с другом. Мы быстро вскочили и стали одеваться. Я почувствовала смущение, стало как-то не по себе, я быстро попрощалась и уехала на такси.
  Вернувшись домой, я жутко злилась на себя и не могла объяснить, какого чёрта я вообще решила с ним переспать. Я легла в постель, ещё немного поругала себя и уснула, а проснувшись утром, решила о нём вообще не вспоминать.
  "НЧ" позвонил мне где-то через неделю и прямо сказал, что он влюбился. Как только самолет оторвался от земли, сердце его заныло, и он решил, что не может и не хочет жить без меня.
  - Что за... Кто это? - я ничего не понимала спросонку, ведь было часов семь утра.
  - Это "НЧ" из Нью-Йорка!
  - Почему ты звонишь в такую рань? Я хочу спать. Перезвони.
  - Прошу, прошу, не клади трубку! Я люблю тебя!
  - Ты не знаешь меня. И я тебя не знаю. Это глупо.
  Он убеждал меня в истинности своих чувств, а я зевала.
  - Прости, но я очень хочу спать.
  - Ты поздно легла?
  - Да.
  - Почему? Что ты делала?
  - Какая разница? Гуляла, веселилась! Всё, пока, я сплю!
  Я повесила трубку, но уснуть уже не смогла. "Ну что за идиот, - думала я. У нас даже секса не было. Зачем звонить в такую рань?! Весь сон перебил своими бреднями".
  
  
  Парень, с которым я встречалась тогда, был на год старше меня. У него были чистые светлые глаза цвета морской воды, какой она бывает в штиль. Черты лица его были мягкими, благородными. Нежные губы, тревожная улыбка, темные волосы и красивые руки. Его звали Андрей. Он был невысок, но очень красив, умен и эрудирован. Его тихий голос хотелось слушать часами, но он не был болтуном. Андрей когда-то был музыкантом, но жизнь распорядилась иначе, и он стал бизнесменом.
  Он был нежен в постели и учтив в жизни. Образ его остался в моей памяти трогательным и всегда слегка смущенным.
  Андрей, полагаю, влюбился в меня с первого взгляда. Но я не доверяла его чувствам. Все из-за того, при каких обстоятельствах мы познакомились...
  
  Я дружила с несколькими девушками из его фирмы. Мы все закончили один экономический университет, только я не работала, обдумывая возможность, предложенную родителями - продолжить учёбу.
  Как-то раз бывшие сокурсницы пригласили меня потанцевать в ночной клуб. Я была в том же белом облегающем платье, которое сражало мужчин наповал. Андрея я увидела, когда мы уже были в клубе. С рюкзаком, в джинсах и в простой серой футболке он выглядел, как студент или бедный художник.
  - Кто это? - спросила я девушку из нашей компании.
  - Наш хозяин.
  - Такой молодой и такой красивый?! Я хочу с ним познакомиться. Познакомь нас!
  - Хорошо. Но у него есть девушка и он никогда ни на кого, кроме неё, не смотрит.
  - О, ради Бога, дай мне пол часа, и я уведу его отсюда. Он и не вспомнит, как звали его девушку, - сказала я самонадеянно.
  Девушка Андрея была в отъезде. Первый день, как уехала. Нас представили друг другу. Я улыбалась немного смущенно, будто бы мои мысли заставляют меня краснеть (а может, так оно и было...) и глядела на него с нескрываемым восхищением. Он не мог отвести от меня взгляд.
  - Потанцуем? - спросила я.
  - С удовольствием, - он взял меня за талию, и мы пошли на танцпол.
  Мы танцевали, не прикасаясь друг к другу. Он смотрел прямо мне в глаза. Я положила руки ему на плечи. Андрей был словно под гипнозом.
  - Я знаю, что у тебя есть девушка. У меня тоже есть парень. Через месяц он приедет из Нью-Йорка, мы поженимся и я уеду.
  Это было полнейшим враньём. Я не знала тогда никого из Нью-Йорка. Просто соврала, чтобы его успокоить. Чтобы он знал, что я совсем не претендую на него и несвободна не менее, чем он. Но в его глазах вдруг мелькнула печаль, и мне стало грустно.
  - Уедем отсюда? - предложила я.
  - Да, давай уедем куда-нибудь!
  Мы выбежали из шумного клуба и вздохнули с облегчением целительной тишине и свежести летней ночи. Мы держались за руки. На секунду я отпустила его, но он тут же вернул мою руку и, притянув к себе, поцеловал в губы, прижимая, вдыхая меня, как весенний букет. Поцелуй был сладким, легким, ненавязчивым, похожим на мятную конфету. Все закружилось, звёзды посыпались на мою голову.
  - Держи меня.
  - Я держу тебя. Не бойся, я не дам тебе упасть.
  Было столько нежности, трепетной заботы, тайного смысла в его поцелуях и голосе, будто он уже любил меня и клялся поддерживать.
  - Поедем ко мне? - без тени смущения и сомнения предложила я.
  Андрей казался удивленным, но осчастливленным, будто неожиданно выиграл в лотерею. Мы сели в его машину и поехали.
  Когда подъехали к дому, он вышел из своего бордового пикапа, с какой-то торжественностью подал мне руку и я повела его к себе в квартиру. Провела в зал, усадила на диван, посмотрела на него и, подхватив платье за подол, разделась... В одних босоножках, голая, с распущенными волосами, стала целовать его в губы, шею, прикрытые веки, запуская руки в его шевелюру. Он не в силах был пошевелиться, так магически моя решимость действовала на него.
  Потом я встала и прошла в спальню. Открыла дверь и увидела, что в моей кровати спит, уткнувшись в подушки, двоюродная сестра.
  Она взяла ключ у родителей и как всегда, не стесняясь, расположилась в моей спальне. Я тихонько прикрыла дверь, вернулась и стала быстро натягивать платье.
  - Отвези меня куда-нибудь, - попросила я.
  Андрей, ничего не спрашивая, всё такой же счастливый, встал, обхватил меня рукой за талию, и мы вышли из квартиры.
  Он привез меня на озеро за городом. Мы сели на скамейку, прижавшись друг к другу. Он смотрел на меня, гладил мои волосы, а я замерла, любуясь рассветом, не в силах оторвать взгляд от рождающегося огромным кораллом солнца.
  Так мы сидели час или два, почти не разговаривая, то целуясь, то глядя друг на друга. В его глазах я ясно читала "люблю", но не могла поверить, что это возможно. Андрей отвез меня домой. Мы поцеловались на прощание, в его машине, перед моим домом. Он ничего не говорил и не обещал, и я ни о чем не спрашивала. Нам нужно было подумать обо всем, понять, что происходит. Я пошла домой.
  На маленькой кухне, обставленной белой глянцевой мебелью, за барной мраморной стойкой моя сестра пила кофе.
  - Где это тебя носило всю ночь? - она прищурилась. - Что с тобой? Ты сама не своя.
  - Всё в порядке. Потом поговорим, с ног валюсь.
  Я легла, но сон не шел. Мятный вкус на губах не давал мне покоя. Глаза цвета талой бирюзовой воды смотрели на меня, тихий голос с придыханием шептал: "Я держу тебя, я не дам тебе упасть". Я соблазнила его, не задумываясь над тем, что и сама могу влюбиться. "Какая же я дура, так мне и надо! Как можно вообще пытаться кого-то соблазнить, зная, что у него есть девушка?! Что я наделала? Он мне не позвонит. Я не увижу его больше и умру от тоски".
  Андрей был так нежен и ничего не требовал взамен, не настаивал на близости, просто целовал, гладил мои волосы, обнимал, прижимал к груди, как будто я самый близкий ему человек на свете.
  - Нет, он не сможет, нет, не сможет, никогда не забудет меня..., - проваливаясь в сон, я шептала в полубреду.
  Я проснулась ближе к обеду. Первое, что мелькнуло у меня в голове: "Я - идиотка, он никогда не позвонит, я ему не нужна, у него есть другая". Выпила кофе, прошла в уборную, отделанную под чёрный и белый мрамор, открыла кран и, задумавшись, села на край большой треугольной ванны.
  - Да что с тобой? Вода перельётся! - ворвалась ко мне без стука сестра. - У тебя что-то случилось?
  - Нет, просто я встретила одного парня, но у него есть другая, - мне нужно было с кем-то поделиться.
  - Ты что, влюбилась? Так тебе и надо! Наконец побудешь в шкуре простых смертных.
  - Всё верно, я сама виновата, повыделывалась - вот и получила по заслугам.
  - Да ты что? Я же шучу. Всё будет хорошо!
  - Нет, я не нужна ему, он другой, он слишком хорош и с девушкой у него - все серьёзно.
  - Да он будет валяться у твоих ног! Какая девушка? Он уже думает, как с ней расстаться.
  - Нет, он не такой.
  - Да ладно, он мужчина, а ты - секс ходячий. Вот бы мне так. Только ты у нас, дурочка наивная, всё ищешь сказку, романтику, не умеешь использовать в нужном направлении...
  Я уже не слушала её болтовню. Разделась, легла в ванную, а она все продолжала, пока, как обычно, не дошла до "коронного": "Мой бывший такой козёл" и "Все мужики - животные".
  - А ты когда обратно в Питер?
  - Поняла, всё, ухожу.
  Весь день я не находила себе места. Ждала звонка, но не надеялась, что он позвонит. На следующий день от моей надежды уже ничего не оставалось. Сестре позвонил её бывший, с которым они уже пять лет то жили вместе, то расставались. Она быстро собрала вещи, обняла меня и сказала, уже стоя в дверях:
  - Он позвонит. Ты надень своё белое платье и жди. - Она оглядела меня с ног до головы. - Опутай его своими рыжими волосами! Да кто устоит? Прям Таис Афинская, только круче!
  - Да ладно, не успокаивай. Но спасибо. Приятной дороги! Позвони, как приедешь.
  Наверное, её слова подействовали. Я быстро навела порядок в квартире. Приготовила рагу из овощей, завалявшихся на дне холодильника. Вымыла голову и высушила волосы феном, наклоняя голову вниз, чтобы волосы стали ещё пышнеё. Намазала всё тело кремом, накрасила губы карамельным блеском, надела нижнеё бельё, потом платье, подумала и сняла бельё. Настроение улучшилось. Я посмотрела в зеркало, потом закрыла глаза, представила Андрея и сказала, будто он мог услышать:
  - Ты не сможешь, ты никогда не сможешь забыть...
  Прошел час. Телефон молчал.
  - Ты не сможешь, - повторяла я.
  Прошел ещё час.
  - Звони уже, чёрт возьми, или я сама позвоню!
  Я присела на диван, готовая разрыдаться, и тут зазвонил телефон.
  - Алло! - не выдержав напряжения, я почти закричала в трубку.
  - Настенька, что с тобой? - ласково звучал голос мамы.
  - Я просто подумала, что это кто-то другой.
  - Другой? А я его знаю?
  - Нет, мам, мы только познакомились... Он очень хороший... Наверное, не позвонит...
  - Что?! Да неужели есть мужчина, который пройдет мимо моей красавицы? Даже не сомневайся, позвонит, куда он денется. Скажи мне только, ты ела? Не хочу занимать телефон, может он уже звонит, бедный, и переживает, с кем ты болтаешь.
  - Да, мам, ела, всё в порядке, я перезвоню. Люблю тебя, целую, папе привет.
  - Люблю тебя, доченька, целую!
  Я положила телефон, но не успела оторвать руку от трубки, как прямо под рукой раздался звонок.
  - Даа... - безнадежно, едва дыша, протянула я.
  - Привет... Это Андрей...
  - Привет... - я терялась в необъяснимых, волнительных чувствах.
  - Как ты? Соскучилась по мне? - он осмелел, услышав, что я еле дышу.
  - Очень! - честно призналась я.
  - Хочешь, я заеду за тобой, может, посидим где-то?
  - Просто приезжай, пожалуйста!
  - Лечу!
  - Жду!
  Я не успела пережить минуты радости и успокоиться, как через десять минут раздался звонок в дверь. Сердце выпрыгивало, дыхание сбивалось. Я поспешила открыть. Он вошел такой красивый, в светло серой рубашке, которая подчеркивала аквамариновую глубину его глаз. Я обняла его порывисто, спешно, жадно, крепко, будто ждала вечность. Андрей подхватил меня как пушинку и поцеловал в губы.
  Ощущение томительной радости разливалось по моему телу. "Он здесь. Он пришел. Он меня любит" проносилось в моей голове. Продолжая целоваться, мы прошли в спальню. Я присела в нерешительности на кровать. Андрей подошёл, наклонился и стал целовать меня. Взял за бретельки платье и спустил его до живота, покрывая шею и оголившуюся грудь нежными поцелуями. Андрей гладил меня по плечам и спине, затем ниже, запустил руки под тонкую ткань платья, скользнул руками ещё ниже и обнаружил мою беззастенчивую наготу. Посмотрел на меня ошарашено, потемневшими от страсти базальтовыми глазами, с восхищенной улыбкой, игравшей нежнейшими оттенками на его лице, и принялся осторожно, будто боясь причинить мне боль, едва касаясь, раздевать меня. Поцелуи его были легки и трепетны, как порхающие бабочки.
  Мы оказались в позе сидя лицом к лицу. Наши тела, губы, руки, дыхание, взгляды переплетались. Лицо его было серьёзным, сосредоточенным, будто мы совершали некое таинство, за исключением тех моментов, когда пробегала по его лицу тень наслаждения, охватывая его сладчайшей судорогой.
  Это было именно занятие любовью с нежной пылкостью и чувственной расстановкой.
  Он остался у меня на ночь. Утром мы поехали завтракать в кафе. Андрей светился счастьем. Мы не могли расстаться. Он уезжал и тут же звонил, я вздыхала с облегчением, скучая без него каждую минуту и каждую минуту думая в страхе, что он оставит меня.
  
  Девушка Андрея вернулась через несколько дней. Он сказал ей, что уходит. Я старалась придушить голос совести, который упрекал меня в том, что я - виновница разбитого сердца его девушки. Я не понимала тогда, что если бы Андрей любил её, он бы на меня даже не посмотрел, ведь от любви - любви не ищут. Но самое худшее было другое: я не могла избавиться от мысли, что он и мне изменит когда-нибудь. К тому же он ждал от меня шага навстречу, а я ждала чего-то большего от него. Он говорил, что любит и что хочет создать семью и иметь детей. Но в то же время, он не предлагал мне выйти за него замуж. У меня была своя квартира, а он подыскивал жилье в аренду. Может быть, он ждал, что я предложу переехать ко мне, но я не могла ещё на это решиться. Я вообще не могла поверить, что он уйдёт от своей девушки, до последнего дня, когда он действительно ушел, перед самым моим отъездом.
  Между нами была неопределенность. Чувство вины за то, что я разрушила его отношения, мысли о том, что он может так же бросить и меня, не давали мне строить отношения с ним. Андрей не догадывался об этом, думая, что у меня обязательства перед моим женихом, который злой шуткой судьбы возник в моей жизни, будто притянутый моим воображением.
  
  "НЧ" стал звонить мне каждое утро. Я не хотела с ним говорить. Не хотела его слушать. Всё, что он говорил, я хотела услышать от Андрея. В один злосчастный день Андрей не приехал. Я впала в отчаяние. Мне казалось, что он меня бросил, что я вообще не достойна его и никогда не смогу стать для него хорошей женой. Я сравнивала себя с его девушкой. Сравнение было не в мою пользу. Она работала на телевидении. А я была никто. Просто растерянная молодая девушка, не знающая, что делать со своей жизнью, живущая за счет родителей. "Вот если сейчас мне позвонит "НЧ" - я не буду с ним такой грубой. Возьму и уеду с ним", - решила я в сердцах, бездумно, по-детски желая наказать Андрея за его нерешительность, заставить его ревновать, бороться, а может, я хотела наказать себя.
  
  Не то чтобы я так уж рвалась замуж, но меня одолевало одиночество. Окруженная подругами, друзьями, ухажерами, я ни в ком не находила родственной души. Всё казалось пустым и бессмысленным, а так хотелось настоящего, большого счастья. И втайне ото всех, в своих мечтах, я представляла, что у меня будет любящий муж, замечательная семья, чудные дети.
  
  В этот самый момент "НЧ" и позвонил мне. Как будто он услышал мои мысли. Никогда "НЧ" не звонил вечером, это случилось впервые.
  - Привет...- раздался его безжизненный голос, безнадежный от готовности услышать в сотый раз, что мне как обычно некогда.
  - Привет! Как дела? Рада тебя слышать!
  - Я... ты... всё хорошо, - он вздохнул растерянно, не веря тому, что я говорю с ним с таким энтузиазмом, - я говорил о тебе родителям...
  - Да? И что они сказали?
  - Мама интересовалась, умеешь ли ты фаршировать рыбу.
  - Вот это да... Вообще-то я знаю как, но сама не готовила... - и мы засмеялись в один голос.
  Мы говорили долго, как никогда до этого. "НЧ" рассказывал о родителях, о братьях и их женах. В этот раз он не пытался казаться успешным и ничего из себя не строил. Не рассказывал о том, как он сказочно богат и какая у него шикарная квартира, машина и жизнь. И я по-настоящему прониклась. Слушала и представляла, как он заботится о стареньких родителях, как дружно живут его братья с женами. Представила, как я сижу за большим столом в окружении его семьи... "Он так же предан своим родным, как и я. Если он такой замечательный сын, он будет и отцом и мужем превосходным... Таким, о котором я мечтаю. Человек, готовый жениться, зная меня два дня. Разве это не настоящая любовь? Ведь в старину люди так и создавали семьи..."
  - А знаешь, я ведь решил, что это будет последний мой звонок. Если ты снова отмахнешься, оставлю тебя в покое. Меня друг хотел с девушкой познакомить, но я решил, что позвоню ещё раз...
  - Вот как? Значит, ты бы мог легко забыть обо мне?
  - Нет. Но ты не оставляла мне надежды... до этого раза.
  Мы договорились, что он позвонит на следующий день. Он звонил мне и утром, и вечером. Я проникалась всё больше его тихим грустным голосом, его любовью к семье. Каким-то образом я настолько втянулась в свои собственные фантазии, что у меня родилась абсолютная уверенность, - именно с ним я буду по-настоящему счастлива. И в один день я сказала ему: "Хорошо, я приеду в Америку".
  "НЧ" был несказанно счастлив. Но одно дело сказать, другое - сделать. Я бы так и не приехала никогда. Он это понял и приехал сам. С Андреем было всё так же неопределенно. Мы встречались, но никто из нас не мог сделать решающий шаг.
  Может быть, мы были тогда слишком молоды и ещё не готовы.
  
  Я встретила "НЧ" в аэропорту. Бодрящая свежесть зимы витала в воздухе. Всё было засыпано сверкающим серебром снега. Кутаясь в маленькую бежевую шубку из норки, я ждала его, стоя в аэропорту, среди суетливой толпы, не понимая, хочу ли я его видеть или нет. Он возник неожиданно, с огромным чемоданом и с улыбкой абсолютно счастливого человека. "НЧ" подбежал, бросил чемодан, подхватил меня и закружил.
  - Как я скучал!!! Какая ты красивая!!
  В замешательстве я не нашла что сказать.
  - Соскучилась по мне?
  - Да... - я растерялась, но улыбнулась. - Холодно... Поедем?
  - Поехали!
  Мы приехали ко мне. Дома уже во всю шла готовка. Вечером должны были приехать его друзья и несколько моих подруг. Оля, моя подруга, нарезала огурцы на миллиметровую соломку для крабового салата. В кастрюле кипели морепродукты. По квартире распространялся пряный аромат раков с укропом. В духовке раскрывались мидии.
  - Слышь, подруга, я для своего так не режу! Ты издеваешься?! Давай тесто для эклеров ставь!
  - Спасибо, Олечка. У тебя супер получается с огурцами!
  - Сейчас получишь, пошути мне ещё.
  Олечка была высоченная, статная брюнетка крупного телосложения. Полная моя противоположность. Мы дружили долгие годы. Она была спортсменкой, и силищи в ней было немеряно.
  - Ну, чего он? Как к тебе? Слышь, если что, я его "ух"! Пусть только посмеет обидеть. Полетит в свою Америку, без ножек - без ручек.
  Оля шутила, но также шутя, она могла запросто скрутить здорового мужика в узел и метнуть его, как метала ядра на спортивной арене.
  Гости всё приходили и приходили. Я уже не понимала, откуда их столько. Явились непрошено почти все мои знакомые. Со слезами бросались с порога обнимать меня, уверенные, что я уезжаю навсегда. В этот вечер я услышала много признаний и слов благодарности от людей, которые никогда до этого, как мне казалось, не придавали большого значения нашей дружбе.
  - Ты самый порядочный и преданный человек из всех, кого я когда-либо знала! - прикрывая салфеткой покрасневший нос, восклицала, всхлипывая, одна.
  - Никогда уже у меня не будет такой подруги, - грустно заключила другая, вытирая потекшую тушь под красными от слёз глазами.
  - Слышь, если что, я его в бараний рог скручу!!! - Оля потрясала сжатым до побелевших костяшек кулаком у меня перед лицом. - Ты мне только звони...
  Она не выдержала и, засопев, обняла меня так, что я хрустнула.
  - Котёнок, ну как я буду без тебя?
  - Прошу, только ты не начинай. Ты же знаешь, я буду звонить. Да и вообще, я, может, ещё не поеду никуда. Я ни в чём не уверена.
  - Андрюха? Из-за него?
  - Не знаю. Не могу уже об этом думать. Будет, как будет.
  "НЧ" позвал меня в спальню.
  - Это тебе, - просиял он, торжественно протягивая мне в раскрытой ладони блестящую горсть золота, в которой я отличила цепь со звездой Давида и массивные серьги в виде шаров. Звезда и серьги сияли бриллиантами. Украшения были грубыми, тяжёлыми, не в моем вкусе.
  - Спасибо, но не стоило, - я всё же мило улыбнулась.
  - Это Баракка. Самые качественные бриллианты! - принялся он нахваливать. - А я ещё кое-что привез...
  Растягивая и смакуя каждое слово, он сказал это так, будто пытался заманить меня своим голосом, обещая загадочный сюрприз. Подмигивая маслеными глазами, он достал незапечатанную коробку.
  В коробке были розовые меховые наручники и вибраторы, микроскопического размера и неновые.
  Ещё никто никогда так не унижал меня. Ярость, стыд, возмущение, негодование и ещё многие другие неприятные чувства охватили меня. Я выбежала из комнаты, влетела в ванную и закрылась. "Как это понять?! Я с ним даже не спала! Да как он посмел! Ещё и неновые, какая мерзость... И что за размер?! Не представляла, что такие маленькие вообще бывают!"
  Оля постучала в дверь.
  - Настя, ты идешь? Все готово.
  Я вышла, ничего не говоря Оле, которая и без того угрожала метнуть его ядрышком за горизонт, улыбаясь ему своей хищной спокойной улыбкой.
  Весь вечер я была рассеяна, ничего не ела и отвечала невпопад. "НЧ" понял, какой промах он допустил. Он безуспешно пытался всеми способами загладить вину. Предугадывая мои желания, он наполнял мой бокал вином, вскакивал поднести пепельницу или салфетки гостям. Осыпал меня комплиментами, восхвалял каждое блюдо с едой, заискивающе ловил каждый мой взгляд. Когда он понял, что ничего не действует, погрустнел и приник с выражением глубокой скорби на лице. Я отодвинула стул, собираясь встать. "НЧ" схватил меня за руку и нечаянно потянул за рукав тонкой шифоновой блузки. Отдернул руку, как ужаленный, и почти закричал.
  - Прости меня! Прости!
  - Ничего, всё в в порядке.
  Заливаясь краской, я сидела и не понимала, что делать. Одна моя подруга выпила лишнего и, с вызовом подняв бокал, принялась за тост Ахматовой, который она поизносила каждый раз, когда выпьет:
  - Я пью за разорённый дом,
  За злую жизнь мою,
  За одиночество вдвоем,
  И за тебя я пью,-
  За ложь меня предавших губ,
  За мертвый холод глаз,
  За то, что мир жесток и груб,
  За то, что Бог не спас...
  
  
  Света надрывно смеялась, по щекам катились слёзы. Было видно, что ей невыносимо больно.
  Друзья "НЧ" насмехались над ней. "Самодовольные уроды", подумала я и встала из-за стола.
  - Всё хорошо, пойдем со мной, - я обняла Свету, пытаясь увести её из комнаты.
  - Не смешно! - прорычала Ольга сквозь зубы, - Света недавно мужа похоронила. А на поминках познакомилась с его шлюхой. Все мужики -уроды!
  Наступило неловкое молчание. Гости стали потихоньку расходиться. Я успокоила Свету, вызвала такси, и они с Олей уехали.
  
  "НЧ" помог убрать со стола. Мы пили чай и беседовали. Я высказала ему всё, что думала о его друзьях. Он оправдывался, объясняя, что они не друзья, а так, давние знакомые. Осуждал их, говоря, что у них на уме только бегать от одной к другой. И я подумала: "Может быть, он просто порядочный парень и не знает, как ухаживать за девушкой". Я перебирала в памяти все, что он говорил до этого и как вёл себя, и решила, что он неопытен в общении с женщинами и потому, наверное, вышло недоразумение с вибраторами.
  Размышляя таким образом, я настолько убедила себя в правильности своих выводов, что он мне стал казаться почти идеалом, исключением среди современных мужчин.
  Никто так не сможет тебя уговорить, как ты сам...
  
  Мы легли в постель. "НЧ" выключил свет, разделся и лег. Я нервничала и чувствовала, что он тоже напряжен. Когда "это" произошло, я испытала полнейшее недоумение. Я поняла, почему вибраторы были такого странного размера. Хотя даже они были больше его члена. Я не представляла, что такое бывает. Детский пенис! В мыслях всплыли фломастеры... Ни о каком удовольствии не могло быть и речи. Член пяти сантиметров длиной в возбужденном состоянии и чуть толще карандаша вызывал неприятное чувство, будто кто-то ковыряется в тебе.
  Но тогда, в силу своей неопытности, я не придала этому большого значения. Секс не казался мне важным условием счастливой семейной жизни. "Главное, что он верный и преданный, любящий и заботливый. Разве дело в размере члена? Ведь есть ещё поцелуи, ласки и вообще, как часто занимаются этим семейные пары? Думаю, не часто. Не самое важное в жизни...".
  Я получила визу на год и с тяжелым сердцем готовилась к отъезду... Всё ждала, что Андрей скажет: "Не уезжай. Выходи за меня!". Он говорил о том, как страдает и как любит, но не решался, или не догадался сказать больше. Он приезжал и смотрел в мои окна. Я выбегала к нему, мы целовались и он уезжал, расстроенный и растерянный. Я возвращалась домой, смотрела на "НЧ" и не понимала, что с нами тремя происходит. Перед отъездом Андрей подарил мне небольшую деревянную скульптуру, в которой мужчина и женщина, застыв в эротической позе, образовывали единое целое, переплетаясь друг с другом.
  Прощаясь с родными в аэропорту, сквозь пелену слёз я увидела Андрея. Он приехал взглянуть на меня, возможно, в последний раз. Издали я пожала плечами, как бы говоря "Вот и всё". Андрей ничего не сделал. Не подошел к нам, не бросился ко мне со словами любви, как поступил бы любой герой в конце мелодрамы. Он сидел неподалеку и невыплеснувшиеся слёзы дрожали в его голубых глазах, обещая сорваться долгим потоком, как и слова, которые он не смог мне сказать.
  
  С душой, разрывающейся на части, я летела ночью в самолете, на встречу неизведанному. Подобно светлячку, летящему во тьму, я летела в самое сердце ночи.
  Непостижимая тяга к переменам, к новой, нарисованной воображением и потому идеальной жизни, вкупе с юношеской упорностью и верой в то, что следуешь своей судьбе, заставляли меня стремиться вперед, не замечая слёз, не оглядываясь на тех, кому я была так небезразлична.
  
  Нью-Йорк.
  Я любила Нью-Йорк, хотя тогда и не знала об этом. Влюбилась с первого взгляда в Манхэттен, величественный и неповторимый, похожий на нечто инопланетное. Он создавал впечатление другого мира и если, гуляя по Парижу или Риму, нам кажется, что мы перенеслись в далекое прошлое, то глядя на Манхэттен, мне казалось, что я попала в далекое будущее. Не знаю, когда я впервые поняла, что принадлежу этому городу, но иногда мне казалось, что я понимаю Нью-Йорк, и Нью-Йорк принимает меня такой, какая я есть, абсолютно и безо всяких условий. Мне казалось, будто я разгадала его суть, узнала его секреты, будто я слышу его музыку и понимаю его язык. Это было огромное чувство настоящей свободы. Страна, где было возможно всё и для каждого. И может быть спустя годы Америка уже не такая, какой её знала я, но мой Нью-Йорк неизменен, моя Америка останется для меня навсегда страной свободы. Страной, где тебя не судят по национальности или по цвету кожу, где тебя не считают чужаком, эмигрантом, страной, которая принимает тебя таким, какой ты есть.
  Не всем, конечно, жилось здесь одинаково хорошо или плохо. Кто-то имел многое, а кто-то, на мой взгляд, ничего, но меня удивляло, что в общем почти все были довольны тем, как они живут. Родители мужа благословляли Америку каждый день: получая пенсию, умудряясь как-то ещё "крутиться" в своем почтенном возрасте, не обладая крепким здоровьем, они сумели собрать на квартиру не далеко от моря.
  Пожилая домработница-полячка с гордостью рассказывала, что содержит всех своих многочисленных детей и внуков в Польше. Даже те, кто жил на одну зарплату в съемных квартирах с белыми стенами, иногда могли себе позволить выехать на курорт. И пусть они не жили в роскошных отелях, каких неслыханно много в Америке, и не поедали лобстеров в мишленовских ресторанах, но они были вполне довольны тем, что могут позволить себе скромный мотель и недорогие кафе. Многие, конечно, были довольны ещё и потому, что им казалось, будто там, на Родине, в России, Украине, Молдавии, живут до сих пор плохо и бедно. Они помнили то время, когда уезжали, - длинные очереди и отсутствие продуктов, мизерные зарплаты и дефицит товаров. Они искренне удивлялись тому, что я, девочка, приехавшая только вчера, знала о таких продуктах, как сыр бри или фуа гра. Некоторые интересовались, чем стирают вещи в России...
  И мне почему-то становилось их жалко. Мне хотелось рассказать, что в России многое изменилось за последние годы, и изменилось в лучшую сторону. Но они не хотели изменять своим воспоминаниям, так же, как своим начёсанным прическам и кричащим нарядам, которые уже никто не носил лет двадцать.
  
  Мои надежды на счастливую семейную жизнь рухнули в первый же день совместной жизни в Нью-Йорке. Утро было прекрасным и обнадеживающим. "НЧ" принес розы и кофе. После завтрака я поехала с подругами "НЧ" в торговый центр. Родители дали мне пять тысяч долларов с собой, и я решила немного потратить на одежду. День пролетел незаметно, в распродажах модных магазинов. Покончив с покупками, мы отправились в ресторан, куда должны были приехать парни девушек и "НЧ".
  Мы ещё не успели сделать заказ, как влетел "НЧ" и устроил скандал. Он орал на меня, переходя на визг, на глазах у всех. Упрекал меня в безответственности, мол, мы должны были ехать к его знакомым, а я забыла об этом, и телефон у меня не работал. Накричавшись вдоволь, он повернулся и ушел, оставив меня в недоумении, одну с едва знакомыми людьми. Я расстроилась, но решила: "Сниму отель, погуляю неделю и полечу домой". На такой случай родители и дали мне эти деньги. Но "НЧ" вернулся и стал просить прощения.
  Мы помирились, но жизнь с ним уже не казалась мне такой идеальной, как в моих грёзах.
  Это был декабрь, холодный и равнодушный. Подгоняя в спину промозглым океанским ветром; он замораживал мысли и надежды.
  "НЧ" повёз меня в Лос Анджелес, где мы встретили Новый год, самый одинокий в моей жизни. Всё, что бы я ни делала, не нравилось "НЧ". Если он был в плохом настроении, а я пыталась его развеселить, он раздражался на меня. И я стала молчать. Так мы и провели, почти не разговаривая, все каникулы.
  Вернулись домой, и передо мной встал ужасный выбор.
  Когда я только прилетела в Нью-Йорк, мне поставили визу на десять дней, лишив меня возможности находится в стране год. Тогда я не понимала, что "НЧ" воспользовался этим. Он мог легко продлить мою рабочую визу, ведь я приехала по приглашению его фирмы. Но "НЧ" сказал, что, если я хочу остаться, то должна выйти за него. Я хотела остаться, и пошла с ним в мэрию с чувством, будто иду на заклание.
  Мы расписались. "НЧ" хотел купить мне кольцо. Привел меня к своей знакомой, которая продавала украшения дешевле, чем в ювелирных салонах.
  - Выбирай, что захочешь! - гордо и торжественно произнес "НЧ".
  Мне понравилось изящное кольцо с небольшим камнем, который дрожал, подвешенный на трех крошечных креплениях, опираясь на малюсенькое блюдце, отражаясь в нем и переливаясь, играя светом.
  "НЧ" переговорил о цене, вернулся и сказал.
  - Нет, не надежно. Камень едва закреплен. Вдруг потеряешь. Нет.
  Мы ничего не купили и откланялись. Когда мы ехали в новом Мерседесе "НЧ", он объяснял мне, что кольца с бриллиантами выгоднее изготавливать на заказ.
  - Я тебе такой огромный бриллиант куплю, что все офигеют!
  - Но я не хочу огромный, у меня пальцы тонкие. Это кольцо просто изящное, потому и понравилось...
  - Да я что, кольцо не нарисую? Зайка, я его специально запомнил!
  Через пару недель он преподнёс мне кольцо с большим камнем, который напоминал шайбу, зажатую в тиски гайкой из белого золота.
  Наши отношения портились всё сильнее с каждым днем. Я перестала улыбаться и радоваться простым вещам.
  Однажды мы поехали в Сакс на пятой авеню. Это был большой, роскошный торговый центр класса люкс. Мне нужно было купить пальто. У меня были деньги, я уже работала, и родители присылали. Но пальто, которое мне предложила примерять симпатичная девушка-консультант, стоило слишком дорого, и я хотела отказаться и посмотреть что-то ещё. Но "НЧ" настоял и предложил оплатить. Мы купили пальто.
  По дороге домой настроение "НЧ" резко испортилось, и он стал упрекать меня. Я даже не отвечала. От унижения и обиды у меня сдавило в груди. Но я никогда не плакала перед ним. Не собиралась и в тот раз. Когда пришел счёт за пальто, я просто оплатила его сама.
  Самое плохое в наших отношениях было то, что после ссор мы не мирились в постели, как это делают другие пары. После всех обид меня переполняло отвращение от одной мысли о сексе с этим человеком. И ужасней всего было то, что он хотел заниматься сексом. Мы играли в кошки мышки. Я придумывала десятки способов, чтобы избежать близости. Каждую ночь я ждала, когда он уснет, ложилась в постель, засыпала и просыпалась посреди ночи с отчаянным воплем от того, что он копошится у меня между ног.
  Я не считала, что все наши проблемы из-за секса. Но его маленький недостаток имел над ним огромную власть, влиял на все его поступки, выражаясь в малодушии, недоверии, неуверенности и многих других чертах. Мужчина, который подумывал о пересадке волос, липосакции живота и увеличении пениса, называл женские интимные места уменьшительно-ласкательной формой русского мата, вызывал у меня отвращение не только к нему, но и к самой себе.
  
  Почти все знакомые моего мужа считали, что я с ним исключительно из корыстных целей. Одна дама, парикмахерша с выщипанными чёрными бровями-нитками и отбеленными пережжёнными волосами, мать двух дочек-толстушек на выданье, не стесняясь, сказала мне:
  - Твои родители должны молиться, что так тебя пристроили. Не понимаю, что он в тебе нашел?! Самый завидный жених и вдруг привёз тебя! Вытащил из нищеты... Где бы ты такое видела?
  - Я жила в России лучше, чем Вы здесь. У вас нет даже собственной квартиры! Почему Вы так со мной разговариваете?
  - Я двадцать лет работала! А ты думаешь, вот так приехала и всё получила?
  - Да уж, Вы двадцать лет здесь живете и даже язык толком не выучили.
  Мы стояли с "НЧ", этой дамой и ещё парой друзей в очереди в новый ресторан морепродуктов "Съешь, сколько можешь", и наш номер в очереди был сто шестнадцатый. "НЧ" не заступился за меня, - он нервничал из-за того, что приходилось долго ждать.
  
  Даже те, кто относился ко мне хорошо, нашептывали ему, что я его брошу, как только получу документы. Иногда мне хотелось спросить, не задевает ли его их мнение, ведь получается, что они не видят в нём ни одной положительной черты, ничего, за что его можно полюбить. Когда мы ссорились, мне хотелось прямо выпалить, бросить ему в лицо: "Они просто знают тебя намного лучше, чем ты думаешь!" Но на самом деле у меня не было и капли чувств к этому человеку, не было никаких эмоций, ни жалкой толики страсти, достаточной хотя бы для ругани. Я старалась отдалиться, спрятаться, мне хотелось исчезнуть, уйти и смешаться с толпой, там, на улицах Нью-Йорка, растворится среди этих людей и стать их частью, как будто даже они были для меня менее чужими, ведь тогда бы я стала их, а значит - не его!
  Я была втянута в игру, роль в которой мне совершенно не подходила. Единственное, что мне нравилось - это семья мужа. Это были простые и очень хорошие люди. Они приняли меня очень тепло и искренне, с большой надеждой, оправдать которую было совершенно невозможно.
  Мне особенно нравилась семья его старшего брата Аарона. Порядочные, тихие люди, сохранившие добрые чувства друг к другу. У них было двое детей-подростков. Дочь Лена - красивая девушка лет шестнадцати, была похожа на латиноамериканку и лицом, и фигурой, и даже копной блестящих каштановых волос, ниспадающих до поясницы, и сын Борис - полноватый мальчишка пятнадцати лет, с удивленными детскими голубыми глазами, чистыми и светлыми, какой бывает вода в озерах. Борис был печальным не по годам пареньком.
  Мальчик тянулся ко мне и приходил почти каждый день. Все считали его психически нездоровым, но я думала, что он просто одинок и слишком добр и чист душой, и потому ему сложно принимать этот мир таким, какой он есть. Он рассказал мне, как приехал в Америку с родителями, как тяжело ему было привыкнуть. Дети в школе не принимали его, смеялись и обижали, и у него случился нервный срыв, психоз. С тех пор он не мог перестать пить тяжелые лекарства, был замкнут, и ни в каком занятии не находил интереса, и ни в одном человеке - утешения. Борис был похож на маленького многострадального старичка. Он ходил в церковь, но будучи далеко не глупым - он обладал пытливым умом и настойчивой юношеской любознательностью, - задавал множество вопросов, чем вскоре вызвал недовольство пастыря и стал нежелателен среди прихожан. Сестра его напротив, вела себя уверенно, была беззаботна и радостна, легка в общении и немного поверхностна, но также добра и искренна. Когда я узнала, что Лена работает в ночном клубе стриптизёршей, была удивлена и растеряна, ведь она была ещё совсем ребенком. Но она казалась совершенно не испорченной и относилась к своему занятию так по-детски легко, что невольно и я начинала смотреть на это, как на обычное занятие танцами по вечерам.
  - Анастэйша, - Лена обращалась ко мне на американский манер, предпочитая говорить по-английски, - Неужели тебе не хочется зарабатывать хорошие деньги? Ты такая красивая, с такой фигурой, ты бы получала шестьсот долларов за ночь! Легко! И даже грудь не надо показывать. В Нью-Йорке запрещено танцевать топлес, - уговаривала меня Лена.
  Родные были в шоке. Софа, мама Леночки, даже ходила в этот стрип клуб ругаться, в попытке вырвать её из лап ужасного вертепа.
  - Ты представляешь, - негодовала Софа, - Одна полуголая лошадь подумала, что я пришла устраиваться на работу и предложила мне показать, что у меня есть!?
  - Не может быть! И что ты ей ответила?
  - Что у меня есть, что показать, и больше, чем у неё!!
  
  Так проходили дни... Они летели стремительно, как могут лететь только в двадцать или в двадцать пять лет, и каждый из них приносил нечто новое, и всё удивляло и поражало неискушенное воображение.
   
  Инна. Женщина в любви.
  
  С Инной мы встретились на работе, она приходила к нам в офис по каким-то своим делам, не припомню, по каким именно, но это и не важно. Инна была одной из тех немногих, кто вызывал тогда во мне живой, неподдельный интерес. Ей было шестьдесят, а мне - двадцать пять. Но если я была уставшей не по годам разочарованной девушкой, то Инна была счастливой и энергичной, как подросток. Даже квартира, где она жила со своим мужем, напоминала жильё молодых успешных людей, достигших целого состояния в один день, получивших признание своего таланта, как это случалось в Нью-Йорке, не дремлющем в поиске юных, но уже блестящих своей одаренностью или неординарным видением людей. Ни в одежде, простой и незатейливой, купленной зачастую в Чайна Тауне , ни в ультра модной хайтечной мебели, ни в её уверенной, но простой и доступной манере держаться, не было и намека на трудный и долгий путь, о котором она рассказывала с легкостью человека неимоверно богатого, - не теми материальными благами, что часто превращают людей в неудовлетворенных рабов своего состояния, а чем-то намного большим, дающим то спокойное сияние глаз, о котором мы часто слышим, но так редко встречаем.
  Мой муж уехал, и я осталась одна в Бруклине на выходные. Дина занималась своими накопившимися счетами, а я сидела дома без всякого особого занятия, пытаясь что-то читать. Но мои мысли были слишком громкими и надоедливыми и заглушали любой рассказ. Я любовалась своим новым другом - мандарином, цветущим белыми, нежными и пряными цветочками, в глиняном с греческими узорами горшке, - когда зазвонил телефон.
  - Скажи мне, пожалуйста, ты понимаешь, что ты в Бруклине? - послышался голос Инны, и я улыбнулась её манере вынужденной везде поспеть бизнес-леди начинать разговор прямо с сути.
  - Что ты там делаешь? Нет, я не понимаю, послушай, ну объясни мне, пожалуйста! Ты знаешь, что я там только ночевала? Немедленно приезжай ко мне! Всё. Целую, - и она повесила трубку, не оставляя мне шанса возразить.
  "В самом деле, почему бы мне не поехать на Манхэттен" - подумала я, машинально уже набирая номер службы такси.
  Инна жила на Вест Бродвей, в высоченном доме на двадцать втором этаже, в квартире с одной спальней и окнами во все стены. Здесь следует сказать, что из квартиры открывался потрясающий вид на весь Манхэттен, но мне казалось, что и весь Манхэттен смотрит в эту квартиру, на Инну, на её такую простую и счастливую жизнь. Всё помещение было наполнено светом, он играл, переливаясь в огромной вазе, струился по спиралям зеленого бамбука, преломлялся, ударяясь о красный диван, кружил над огромной головой Версаче, висевшей над кроватью, и весь этот Фэн-шуй представлял картину молодости и неудержимой энергии, струящейся по всей квартире.
  - Съешь булочку, - угощала Инна, разливая кофе в высокие чашки.
  Булочки, а точнеё бейглс , были так хороши с солоноватым сливочным сыром Филадельфия.
  - Какие свежие! Cпасибо, - сказала я, и восхищенно подметила, как проворно Инна накрывала на стол.
  - Тимур их страшно любит, ты понимаешь!? - она понизила голос, будто сообщала секрет, и призывала меня всеми красками интонации непременно понять. - Что я тебе скажу, я же совсем не сижу на месте. Встаю в пять утра, беру Тотошку, и мы идем за булочками, я хожу только пешком, только пешком!
  Закончив завтрак, мы отправились гулять по Манхэттену. Было ещё не слишком жарко, чувствовалась свежесть утра. Солнце прыгало по стеклянным небоскребам, как будто кто-то с небес пытался рассмотреть Нью-Йорк сквозь огромную лупу.
  Инна рассказала мне, как они жили в Петербурге. Она оставалась с маленьким сыном, а Тимур уходил в рейс, он был тогда моряком. Тимур не мог вынести разлуку, угрожал всё бросить, чуть не плача в трубку. Инна переживала за него и не находила себе места. Она взяла ребенка и полетела к нему в Ригу, где стояло судно, а когда приехала, ей сообщили, что он не выдержал и полетел к ней.
  Потом они переехали в Америку. Ей было тридцать восемь, а ему тридцать один, они работали, где придется, учили язык с нуля, воспитывали сына и жили радостно, не смотря на трудности. Делать деньги Тимур не умел, так и проработал он водителем лимузина всю свою жизнь, а Инна стала крупным финансистом, настоящим произведением капиталистического строя. Талантливая и целеустремленная, она вкладывала в одно успешное предприятие за другим, интуитивно чувствуя, что именно принесет прибыль. Случались, конечно, промахи и неудачи, взлеты и падения, но всякий раз, когда, казалось, подняться уже невозможно, она это делала с успехом и достигала новых высот.
  - Ты понимаешь, я же так хочу ещё кусок счастья! Друг без друга мы не растём, не развиваемся... Мы должны быть только вместе!
  Понимала ли я в полной мере её слова или мне только казалось, что я понимаю, но мне становилось яснее, что значит простое, человеческое и недосягаемое многими счастье. И если Дина каждый день твердила мне о том, что самое главное - быть с человеком твоего уровня во всех сферах жизни, то судьба Инны доказывала обратное. Её история была живым примером любви двух абсолютно разных во всех отношениях людей.
  Но тогда я только хотела вырваться из плена неудавшегося брака, из тисков человека, который не любил меня в истинном смысле этого слова, но хотел обладать мною настолько, что готов был иметь меня рядом парализованной, пригвожденной к постели, лишь бы владеть мною.
  После такой недолгой, но болезненной связи, всё, о чем я могла думать, это никогда не связывать себя ни с кем, во всяком случае, официально.
  - Жизнь быстро проходит, нужно прожить её счастливо, обязательно! Понимаешь?!
  - Понимаю...
  - Так и будь счастлива! Ты должна! Понимаешь?!
  - Да, понимаю... И хочу... Но всё так сложно... Я завишу от человека, которого не люблю. Он держит меня в страхе из-за документов. Говорит, что меня депортируют. Если я уйду, он ни за что не сделает мне документы. Всё это - ужасное недоразумение.
  Инна погрустнела.
  - Если бы я могла тебя удочерить... Ты же мне как дочь. Мы должны что-то придумать...
  Я засмеялась.
  - Спасибо. Всё образуется. Я верю. Уйду от "НЧ", встречу хорошего парня моего возраста и при этом - хорошего любовника. Хочу, чтоб он был американцем из Манхэттена, не хочу никого из эмигрантов, - сказала я Инне, будто загадывая, но, как говорят в Америке: "Будь осторожен в своих желаниях".
  
  Попрощавшись с Инной, я решила ещё немного прогуляться, до метро пешком. Шагала по Манхэттену в одиночестве, и вдруг почувствовала, насколько мне хорошо просто идти одной, гулять, улыбаясь прохожим. Я ощутила легкость человека, которого покинули все его страхи, как будто музыка этого города убаюкала и усыпила их все. В ушах звучал живой, великолепный голос Эллы Фитцджеральд и, может быть, я не понимала тогда всех слов, но музыка, которая звучала глубоко в моей душе, заглушила все сомнения.
  "Summertime baby summertime... Лето, детка, лето... Это лето твое...". И вот в этот самый момент я поняла, что уже никто и ничто и никогда меня не удержит рядом с человеком, с которым ничто меня и не связывало сильнее, чем мои страхи. В один миг мне стало всё равно, получу ли я документы и вообще, как я буду жить одна, совершенно всё стало неважным и бессмысленным, не имеющим никакой ценности, по сравнению с тем чувством внутренней свободы, необъяснимой решимости, окрыляющей смелости; чувством, возникнувшим будто из ниоткуда, но поселившимся во мне с твердым намерением никогда уже не оставить меня. Будто сам Нью-Йорк, как добрый волшебник, наделил меня невиданной доселе силой, превратив маленькую испуганную девчонку в решительную хозяйку своей судьбы.
  
  Ник.
  Все эмигранты, так или иначе, один через другого, связаны друг с другом невидимыми узами почти родственных отношений. Таким образом, очень скоро я знала весь Бруклин, и весь Бруклин знал меня. Одна из моих новых Бруклинских знакомых пригласила меня на настоящую американскую "пати", на такую вечеринку, где не было ни одной русской души. В этом были свои американские плюсы, так как никто тебе не лез в душу.
  Рая, так звали приятельницу, была моей ровесницей, симпатичной девушкой, темноволосой и кареглазой, подстриженной под "карэ" с кокетливой длинной челкой, прикрывающей почти половину хорошенького лица. Её можно было принять за образец романтичности шестидесятых, если бы не простая, не отличающаяся элегантностью одежда уличной моды Нью-Йорка двухтысячных. Девушкой она была довольно не глупой, хорошо образованной, но не обладающей глубоким пониманием сути вещей, что придавало ей некой уверенности в отстаивании правоты своих поверхностных суждений. Эта манера, свойственная многим молодым людям, которые обладают зачатками ума, но ещё не научились понимать многообразие оттенков этого мира, заставляла Раю делить всё на сугубо чёрное и безукоризненно белое. Рая выросла в Нью-Йорке, и в ней, казалось, боролся противоречивый дух русской души с американской оптимистичностью.
  Не собираясь выделяться, я надела незамысловатые джинсы и майку, подкрасила губы и ресницы, подрастрепала свои и без того пышные рыжие волосы и отправилась с Раей на вечеринку.
  Мы приехали на метро в Манхэттен, прошли по незнакомой для меня неприглядной улице и пришли к такому же ничем не примечательному дому, поднялись по лестнице на второй этаж и зашли в небольшую квартиру. К моему полному разочарованию, с первого взгляда я поняла, что это не столько "пати", сколько толкотня скучившихся, малознакомых людей. Скудная закуска, дешёвая выпивка и человек двадцать, бродящих по комнатам, образуя время от времени небольшие компании.
  Пробыв там минут десять, мы было уже собрались уходить, как неожиданно Рая увидела своего однокурсника по колледжу. Она мельком представила нас друг другу и, видимо, настолько увлеклась беседой с Ником (так звали её друга), что мы решили вместе прогуляться. Покинув переполненную квартиру, мы спустились по ступеням, выпорхнули из парадной дома и оказались под синим ночным небом и накрапывающим дождём.
  Ник и Рая болтали по-английски и я понимала всё, о чём они говорят, но то, как свободно непрерывным потоком лилась их речь, напомнило мне, что мой английский скуден и мне не выразить им ни своих мыслей, ни чувств.
  Ник задал мне какой-то элементарный вопрос, типа "как дела?" или что-то в этом духе.
  "Мой английский скуден, сори", - произнесла я дежурную фразу, которой не пользовалась уже месяцы, и добавила, что я чувствую себя бедной из-за этого. Я пыталась объяснить, как это ужасно, и мне казалось, что это невозможно понять, особенно тому, кто не был в такой ситуации! Вдруг я посмотрела на него и увидела, что он смотрит таким сокрушённым взглядом, как будто понимает, какая это трагедия - быть в положении бедной косноязычной, скованной горсткой английских слов.
  Я замолчала, и он молчал. Мы смотрели друг на друга с изумлением, как будто мы были старыми друзьями, узнавшими друг друга и удивившимися неожиданной встрече после долгой разлуки.
  Мелкие капли дождя падали на лицо, лёгкий ветерок дышал прохладой, звёзды молча глядели с небес, не было ни машин, ни людей, ни звуков, только нежность моросившего летнего дождя и замершая вселенная, увлекающая нас в свои бесконечные планы.
  Пол ночи он возил нас с Раей по ночному городу и с гордостью показывал дома, которые он строил собственными руками, но мне тогда было не дано оценить такой тяжелый и кропотливый труд, мне - вырванной из московского пафоса, хоть и презиравшей продажность и цинизм, не дано было тогда восхититься человеком, счастливым простой работой.
  Мы были не просто из разных миров, мы были - два мира, столкнувшихся по воле неведомой силы, будто слетев с заданной траектории.
  Ник отвёз нас домой в Бруклин, мы договорились пойти в ночной клуб потанцевать на следующий день. Прощаясь возле моего дома, Рая вышла из машины посекретничать минуту на прощанье. Только тогда я заметила, что она как-то странно встревожена, но я, увлеченная Ником, не придала этому большого значения.
  - Он так сильно мне нравиться! Мне ничего от него не нужно, никаких серьёзных отношений, я просто хочу с ним встречаться, - сказала я Рае откровенно, поглощенная нахлынувшими чувствами.
  - Я понимаю, - ответила она, села в машину и они уехали.
  Я зашла в унылое пустое лобби пятиэтажного дома, поднялась на свой четвёртый, зашла в полупустую и неуютную, обставленную серой, почти офисной мебелью квартиру с белыми стенами... С портрета висящего на одной из них на меня осуждающе глядел мой почти уже бывший муж, который был в отъезде, но, казалось, следил за мной с высоко подвешенной картины.
  Я легла в постель, на простыни, разрисованные под леопарда, которые я, увы, сколько бы ни старалась, никогда не смогу стереть из глубин своей памяти. Но в тот момент ни эта квартира, ни эти простыни уже не имели надо мной никакой власти. Я сладко засыпала, и мне чудилось, что надо мной нет потолка, а только синее небо, бесконечное, с миллионами звёзд. Будто стены растаяли, и пол исчез, и я растворилась и плыву, погрузившись в просторы бесконечной вселенной, будто мироздание наполняет меня и растворяет мою плоть, и я парю - бестелесная и легкая, неотягощенная земными думами.
  
  На следующий вечер мы встретились с Ником, Раей, ещё парой их общих подруг-однокурсниц, и отправились в ночной клуб. Когда мы шли по ночному Нью-Йорку, было очевидно, что город не просто не спит, измученный бессонницей, а бодрствует, как добрый страж тех, кто, возможно, спать не может. Ведь если город уснет, что будем делать мы, молодые и бессонные, разочарованные и потерянные в своих грёзах наяву?!
  В клубе минут десять мы держались прилично, только бешеный огонь в глазах выдавал нас.
  Когда мы пошли танцевать, как только мы оказались на расстоянии вытянутой руки, мы потеряли реальность. Ник притянул меня к себе, но меня и притягивать не нужно было, я сама тянулась к нему каждой клеткой своего тела. Мы будто хотели прорасти друг в друга. С жадностью он целовал мои губы, обнимая и прижимая меня к своему телу так, будто это последние объятья в его жизни. Я чувствовала его сильное горячее тело, его большой, возбужденный символ мужского достоинства, который мне казался просто огромным. Огонь, который исходил от его тела, прожигал меня, расплавлял мои мысли. Я была готова умолять его заняться со мной сексом прямо там.
  - Эй, здесь люди вокруг вас, - вдруг чей-то голос вырвал нас из транса.
  Обалдевшие, мы выбежали из клуба, добежали до машины и уже не могли больше ждать ни секунды. Укрывшись в машине от суетного мира, мы целовались порывисто и жадно, будто желая вырваться из плена душившего часами временного пространства.
  - О Господи... - вообще-то мне хотелось ещё добавить: "спасибо". Но я уже не могла ни говорить, ни думать. Эта была будто награда за все те омерзительные ночи, полные отвращения. От одного вида полноценной красоты его тела, от предвкушения того удовольствия, которое он способен мне доставить, всё тело наполнялось сладкой, томительной болью. Желание, спавшее во мне столько месяцев, проснулось, подняло голову и угрожало свести с ума, если не найдет удовлетворение; бурлило, закипало в крови, бежало по венам, ударяло в голову, владело моим телом и разумом. Я ласкала его в исступлении, с божественным поклонением, будто жрица, почитающая в древнем танце совершенство его тела. Не было ещё между нами ничего запретного, сокровенного, не слились ещё мы в клубке чувственности, не сошлись ещё в судорожной схватке, но мятущийся дух желания, исходивший от наших тел, огнем прожигал пространство и поглощал всё вокруг, создавая иллюзию, будто нет ничего сущего вокруг нас и никого кроме нас.
  Ник был прекрасен в каждом своем порыве, лукавом взгляде, грудном вздохе, не возвышенной и утонченной, но первобытной, истинно человеческой, мужской красотой. Он посмотрел на меня, и я увидела в его маслиновых, почти смоляных глазах, пляшущие искры расплавленной меди. Ник зажмурился и тряхнул головой, будто прогоняя забвение, и я вдруг испугалась, что он удовлетворится этими короткими, спешными лобзаниями и умоляющим голосом спросила:
  - Ты меня ... хочешь?
  - Конечно, конечно, я хочу тебя. - Он поцеловал меня глубоким, тающим мёдом поцелуем, оторвался на миг, длящийся сладко и протяжно, как звучание низкой ноты, взял меня рукой за подбородок и посмотрел в глаза, хитро улыбаясь.
  - Потерпи немного. - Он завел машину, чтобы отъехать в какое-нибудь место поукромнее, так как мы находились в центре Манхэттена.
  Но у меня даже мысли не мелькнуло, что вокруг люди, что нас могли увидеть. Всё, о чём я могла думать, это как он проникнет к заветному источнику жаждущего лона, сольется со мной в неиссякаемом потоке и напоит моё тело негой.
  Пока мы ехали, он ласкал меня, настойчиво играя своей рукой, будто пытаясь добиться звучания заветной мелодии. Мучительной пыткой экстаз завладевал моим телом, хищной птицей уносил меня ввысь и, разрывая мою плоть на дрожащие кусочки, безжалостно бросал меня на землю. Возбуждение нарастало все сильнее. Казалось, этот голод никто не сможет утолить.
  Мы остановились, и я увидела, что мы заехали под мост. Разум просто покинул меня, остались только голые чувства.
  Ник обошел машину, подошел ко мне, отодвинул мое сиденье, откинул спинку, уложив в кресле, обнажил меня одним стремительным движением руки и стал самозабвенно ласкать меня. Всё мое тело стало податливой горячей глиной, готовой принять любую форму, переродиться в руках уверенного скульптора, подчиняясь его одержимости, его стремлению к совершенству.
  Он оторвался, посмотрел на моё лицо, будто изучал своё творение, довольно улыбнулся, и продолжил творить надо мною и из меня, добавляя ярких, невыносимых красок потрясающего, растворяющего удовольствия. Эти ласки были такими непохожими ни на какие другие до этого, всё это было так оголяюще откровенно, так до краев наполнено животной страстью и так естественно прекрасно в своей неподдельной искренности.
  Я пыталась снять с него футболку, хотела притянуть его к себе, но он не давал мне такой возможности, весь погруженный в ласки.
  - Я умоляю тебя, умоляю...
  Но он продолжал целовать меня в губы, дразня языком, пробегая руками по всему телу от самых сокровенных мест до груди, шеи и лица. Потом вдруг резко остановился, вышел из джипа и поднял сиденье. Мне показалось, что я лишилась чувств, будто весь мир покинул меня. Сорвал с себя майку и сбросил брюки на землю. Сияние звёзд и луны играло на его теле, наделенном немыслимой, нечеловеческой силой, окрашивая его образ мистическим позолоченным светом, и мне казалось, что он - бог любви, во власть которого я отдалась, не раздумывая ни секунды.
  Ник вынес меня из машины и пересадил назад. С легкостью, он вырвал оба передних сиденья из джипа, освобождая нам место сзади. Склонился надо мной и уверенно взял меня.
  Моя душа взмыла ввысь, покинула бренные телесные оковы, соединяясь с божественным началом в поисках своего изначального, неведомого смертным дома. Изредка, на мгновенье, окрыленная душа возвращалась в моё тело, я открывала глаза и видела, что мы уже не в машине, что Ник держит меня на руках и продолжает свой дикий танец под открытым небом, но тут же с новым оргазмом сознание покидало меня и дух мой уносился всё выше и выше. Лёгкий дождик освежал наши разгоряченные тела. И казалось, мы слились не только друг с другом, но и с природой. Я повторяла, как заклинание:
  - Ник. Ник. Ник.
  Он шептал моё имя в ответ и просил, чтоб я не переставала произносить его.
  Так продолжалось до рассвета. Я была обессилена, но тело мое и разум не были опустошенными, напротив, каждая мысль, нерв, кровь казались напоены истинным счастьем, теплом и светом.
  Мы курили, сидя в машине, пуская голубоватые облака дыма в открытый люк и улыбались друг другу, почти смеясь. Счастье струилось по всему телу, наполняло разум и дух, переливаясь через край в этом смехе.
  Мы оделись, Ник завёл машину и привез нас в Манхэттен.
  Не в силах расстаться, мы гуляли по улицам, будто неприкаянные, которым нет пристанища в этом городе, подглядывающем за нами миллионами светящихся глаз. Мы хотели перекусить, заглянув в дайнер ближе к утру и даже заказали пышные американские блинчики с кленовым сиропом. Но мы не могли ни есть, ни говорить, будто измученные долгой дорогой странники, ни в чем не находили успокоения, обессиленные жаждой любви.
  Ах, какой это был роман! Такие, наверное, случаются только в молодости, когда ты ещё не владеешь собой и не понимаешь своих чувств. При этом отдаешься им всецело, ещё не отягощенный бременем зрелых раздумий, ты летишь в бездну страсти, уверенный, что паришь в небесах.
  Ни одна мысль не селилась у меня в голове, не тревожила моё счастье, не смела возникнуть, вопрошая, что будет с нами дальше и что будет с нами после наc.
  Это были не просто свидания, не наигранные ухаживания с целомудренными поцелуями под луной, - это был поток страсти, который подхватил нас и унёс в неведомые галактики, где мы, рассыпаясь на молекулы, сливались со светом звёзд.
  Так началась наша история, там, среди небесных тел, она родилась из наших заветных желаний и кружила над землей. Но небо, где витали наши души, никогда не было светлым и безоблачным, а только синим ночным, не считая ярких вспышек сгорающих планет.
  
  Через день-другой вернулся мой муж... Слова "Прощай и прости" вертелись в голове и не смели сорваться с губ, окованные страхом ранить человека, который, возможно и невольно, но причинил мне столько страданий.
  Вечером мы поехали ужинать в Бруклин Хайтс, который я так любила, но в тот раз я не замечала его спокойной красоты, не видела тихих улочек, уходящих ровными линейками к променаду, сонных стареньких домов из темно-рыжего кирпича с веселыми приветливыми крылечками, зовущими в гости. Не любовалась тем, как перенесённые из прошлого века маленькие викторианские дома скрывались в пышной зелени от тысячи сверкающих глаз вечно бодрствующего великана Манхэттена. Он глядел с завистью через залив на безмятежно спящий Бруклин Хайтс. Я думала лишь о том, как сказать эти слова, и что произойдет, когда "Прощай" прозвучит приговором нашим несложившимся отношениям.
  Время бежало, подгоняя мои мысли, но я всё молчала, не замечая официантов, скользящих от стола к столу с огромными круглыми подносами, не ощущая вкуса изысканных блюд, вызывающих аппетит лишь одним своим видом и ароматом.
  Уже на улице, подойдя к машине, я спохватилась, что так и не произнесла вслух, то, что собиралась сказать весь вечер.
  - Прости меня, пожалуйста, ради Бога, прости, но я больше не могу... - Выпалила я поспешно.
  Он всё понял, он, казалось, ждал этого и боялся, как боятся нежелательной, но неминуемой операции, к которой никто никогда не бывает готов.
  - Нет, прошу тебя, я сделаю что угодно, не уходи, ты не можешь, ты не должна, - он поджал губы, лицо его исказилось, будто охваченное судорогой, слёзы брызнули, и я впервые увидела, как плачут в три ручья.
  - Прошу тебя, не надо, ты никогда не любил меня по-настоящему. Мы знали друг друга два дня. Ты просто хотел жениться, и подвернулась я, как первая встречная наивная дура. Ты не любил и не любишь меня. И я не смогла тебя полюбить... И не смогу. Я не могу тебя обманывать, я не хочу и не могу жить с тобой до получения документов, а потом уйти, это подло. Я прошу тебя, если у тебя хватит великодушия, сделать мне документы, я готова заплатить, сколько скажешь...
  - Нет! Ни за что, ты поедешь в Москву. Покатишься к чёртовой матери! - Он уже не плакал, на его лице читалась ненависть, губы кривились в презрительной злой усмешке.
  "НЧ" проклинал и умолял, предлагал мне родить ему ребенка, обещал озолотить и носить на руках, угрожал сделать мою жизнь в Нью-Йорке невыносимой и даже позвал родителей ругать меня и уговаривать.
  Расставаться было невыносимо тяжело, но нельзя причинить большего горя себе и другому человеку, чем остаться с ним из жалости. Его страдания вызывали во мне сочувствие, но ничто не могло вызвать во мне ни малейшего колебания или мысли остаться. За полгода, которые я прожила с нелюбимым человеком, я не была счастлива ни единой секунды. Шесть или семь месяцев отчаяния, безысходности, непонимания, отчужденности. Неужели так живут люди? С тех пор я глубоко сопереживаю, но никогда не пойму тех, кто обрекает себя на подобное и никогда не найду для объяснения этого ни одной веской причины. Ведь земная жизнь даётся нам один-единственный раз, и мы не сможем купить или заслужить ещё одну. Ради каких земных или небесных богатств стоит жить без любви, дающей счастье? И уж лучше прожить всю жизнь в одиночестве, находя утешение и радость в самой жизни, чем жить, разделяя с другим лишь несчастье и неудовлетворенность.
  Когда я покидала серую, неуютную квартиру, закрывала за собой дверь и спускалась в лифте, тяжелые чувства покидали меня, сменяясь облегчением, подобным тому, которое испытываешь после изнуряющей болезни, покидая белые стены больницы. ...Продолжение следует...
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"