Написано американцем, по-старомодному предпочитающим свою родину Франции.

 

Как и любая мода, нынешняя про-французская или анти-американская мода представляет собой вершину человеческого легковерия. За причиной этого феномена далеко ходить не нужно. Люди, не способные думать, могут только верить, поэтому верить всегда было сверхмодно. Но предмет веры или то, во что верят, время от времени изрядно меняется. Несколько лет тому назад (если данный писатель верно помнит) в моде был патриотизм. В этом году весьма популярно предпочитать la Republique francaise Америке.

Как обычно Париж способствует моде, а Нью-Йорк её преувеличивает. Наш модно мыслящий француз счастлив думать, что Франция лучше Америки, с чем совершенно не согласен так же модно мыслящий американец. Послушать его, так Франция является воплощением всего хорошего на земле, включая жизнь, свободу и стремление к счастью. В сравнении с ней Америка похожа на материалистичного монстра, людоеда-оппортуниста, долларового дракона-дегенерата. Ваш модно мыслящий американец тогда становится чем-то вроде святого Майкла, вооруженного великолепной культурой и помешанного на героической миссии уничтожения этого безобразного чудища (то есть его родной страны) во имя разума, праведного и Пуанкаре.

Это действительно очень красивая идея, но по некой непонятной причине мозг данного писателя выделяет немодность. Когда нужно было быть патриотом, он им не был. А теперь, когда мода диктует антипатриотизм, он осознает себя благодарным своим счастливым звёздам за огромную и милую страну США.  Сам размер Америки радует его. И именно это заявление поднимут на смех, ведь как известно, размер не имеет значения.

Что безусловно  имеет значение, так это глубина. К примеру, может ли кто настаивать на том, что определённая картина Сезанна качеством хуже определённой картины Саржента из-за того, что труд г-на Саржента покрыл больше холста? Станет ли кто-нибудь утверждать, что бруклинский мост в тысячу раз прекраснее, потому что он в тысячу раз больше Pont Neuf? Какая нелепость! Америка может быть хоть в миллион раз больше, чем она есть, а Франция всё равно будет лучше Америки.

Хороший аргумент. Глубина несомненно имеет значение. Тем не менее, глубина бывает разной. Размер может быть и иногда бывает одним из видов глубины -- как в хорошо знакомой ситуации с небоскрёбами, чьи внушительные строения своей интенсивностью обязаны главным образом и в основном своему размеру. Ваш модно мыслящий американец, тем не менее, очень любит исказить факт того, что величина Америки поощрила массу бредовой болтовни и превратить его в ложь о том, что Америка несёт чепуху, потому что она большая. Так можно поверить и в то, что изумительный потолок Сикстинской капеллы суть масса белиберды, потому что авторы путеводителей постоянно используют его в качестве оправдания своей испачканной жирной едой одежды. На самом деле, так же как и величие Сикстинской капеллы, величие Америки подлинно, или, попытавшись изложить суть несколько иначе, Америка по существу не является гипертрофией чего-либо. Самый размер её суть неотьемлимая часть американской жизни, точно так же как культура Франции является неотьемлимой частью жизни французской.

И это приводит немодно мыслящего писателя к чему-то, что становится окончательным убеждением: он всецело верит в то, что Америка более живая, чем Франция.

Вследствие чего святые Майклы восклицают: "Что ты имеешь в виду, "живая"?" Ты хочешь сказать, что она "эффективная" и "прогрессивная". Заметив, что типичный американский бизнесмен слишком занят для того, чтобы переварить свой обед, ты, наверное, типично по-американски сошёл с ума и приписал всей американской нации высшую степень жизненной силы. Как и множество материалистов ты перепутал перемещение с движением, темп с ритмом, простое оживление с жизнью. Полуутонувший в типичном американском комплексе неполноценности, ты отчаянно цепляешься за видимость. Ты притворяешься, что в основе существования лежит всемогущий доллар. Ты намеренно игнорируешь духовные ценности. Всё то, что делает жизнь живой для чувствующих людей, для тебя ничего не значит. Как насчёт Искусства, к примеру? Есть ли что-нибудь более живое, чем Красота? И где, на всём протяжении шумной, вульгарной, уродливой Америки, можно найти музей, подобный Лувру или собор, подобный соборам в Шартре, Нотр Дам и массе других шедевров?"

Ответом на такие вопросы является сам вопрос: "Где, во всей малости Франции или абсолютных просторах любого иного места, можно найти художника, "подобного" Джону Марину, скульптора, "подобного" Гастону Лашезу и феномен, "подобный" Ниагарским водопадам?" Но под "более живая" данный писатель имел в виду нечто, что не заключается в таких определениях, как "эффективная" и "прогрессивная". Он имел виду, что во Франции происходило больше, чем в ней происходит, тогда как в Америке происходит больше, чем в ней происходило.

В этой довольно неуклюжей идиоме видится предположение всего лишь того, что прошлое Франции своим величием намного превосходит прошлое Америки. На самом деле,тем не менее, она подразумевает совершенно другое, а именно то, что Франция находит убежище в своём прошлом, потому что её прошлое роскошно огромно, в то время как Америка вынуждена жить настоящим, ибо её прошлое неуютно микроскопично. Как бы ни было, факт остаётся фактом: Франция - не продвинутая страна. И этот факт чрезвычайно важен, ибо прикрываться прошлым, будь этот беженец нацией или отдельной личностью, означает совершать неврастенический поступок, где под прошлым подразумевается заменитель жизни.

Америка совершает чудовищные ошибки, у Америки есть колоссальные дефекты, но одного у неё не отнять: Америка всегда в движении. Конечно, она может попасть в ад, но во всяком случае она не стоит на одном месте. Чего нельзя сказать о la Republique francaise. И нельзя оправдать неподвижность Франции на основании темперамента. Суть в том, что прошлое Франции подорвало её настоящее. И в самом деле, всё больше и больше мир начинает осознавать, что Франция не движется, потому что она больна. Кроме того, будучи такой больной, Франция не может помочь вашему модно мыслящему американцу, который пытается уверить нас в том, что страна Кулиджа - это западня и иллюзия, что в Гринвич Вилледж скучно, в то время как Монпарнас вдохновляет и пр., но который на самом деле использует la Republique francaise в качестве деревянной лошадки, на которой он может вьехать в Трою своего собственного прошлого.

Сухой закон! С этими жуткими словами, до сих пор эхом раздающимися в наших ушах, ваш скромный слуга приступает к вызыванию необычной помощи той оккультной науки, которую в народе называют "теория относительности". Затравленный сухим законом он ищет убежища у Эйнштейна. Момент достаточно сгустился. Затем, защищенный от всех зол, он нагло смотрит в лицо потухших обвинителей и требовательно вопрошает: "Господа! Что важнее, вино или женщины?" Видя, как враг зашатался от этого неожиданного удара, эйнштейнец сопровождает своё преимущество следующим образом: "Несомненно, сухой закон - это проклятье. Чтобы вынести это суровое испытание требуется весьма невиданная стойкость. Только Божья нация со сверхестественной жизненной силой могла изобрести для себя такую бесчеловечную муку. Не удивительно, что эти брюзгливые "янки", которые совсем недавно принизили "лягушачью" республику, ныне до небес восхваляют коньячное государство! Неудивительно, что пароходы доверху нагружены слабовольными "тряпками" по маршруту Бургундия или Шампань! Сухой закон портит душу, он - позорное пятно, клякса на гербе свободы, клеймо, которого должны стыдиться все приличные люди, и всё такое прочее.

"Но на то (как удачно заметил один Р. Бернс) он и мужчина. Для каждого мужчины, если он мужчина, не вино важнее всего. Ты, американец, спроси у меня, американца: где во всей Франции ты найдёшь напиток более ужасный, чем лучшие из американских синтетических заменителей или разжижженных истин? Как мужчина мужчину я спрашиваю тебя: где во всей Франции ты найдёшь женщину более настоящую, ароматную и во всём остальном несравненную, чем (имя вписывается по заказу)?"