Мы с братом жили на самом верху. День за днем наблюдали за солнцем. Оно всходило над зелёными полями, выпивало ночную росу с соседских крыш и, нарисовав над нашими головами дугу, исчезало где-то за пальмовой рощей. Нас часто мучил вопрос о смысле нашей однообразной, и, казалось, никому не нужной жизни. Ничем особенным мы не занимались: качались под солнцем на упругих стеблях, весело шумели под дождём и тихо шелестели на ветру.
Однажды, ближе к вечеру мы оказались на земле. Силились приподняться, но не могли. Помимо своей воли мы перемещались по пыльной тропе. Где-то далеко наверху мелькали чьи-то грубые загорелые руки, круглые шляпы, небритые, но добрые лица. Все вокруг изменилось: не было ни зелёного поля, ни пальмовой рощи, ни солнца - только темнота и странный жестяной запах, перемешанный с едким запахом чего-то горючего, знакомый нам с самого детства. Что-то непрестанно тарахтело поблизости, но мы с братом не могли понять, что это.
Наконец, звук прекратился, и мы увидели свет. Не тот мягкий желтый свет, которым мы наслаждались каких-то несколько часов назад, а жесткий бело-синий свет, которым было залито обширное помещение непонятного назначения. Нас повесили вниз головой на каких-то перекладинах и втолкали в тесную, жаркую комнату. Мне казалось, что прошла вечность. От жара, исходившего от пола и стен, я стал лёгок, сух и тонок как мумия. Я вспомнил, как наши сестры, что жили гораздо ниже, все время жаловались на свою полноту, и всем сердцем пожелал им оказаться на нашем месте. Брата я потерял из виду - его увезли несколько часов назад вместе с одной из тех рам, на которых нас повесили вместе. Вокруг были тысячи мне подобных, но все были незнакомы, и стало как-то не по себе. Я всегда мечтал о путешествиях, о переменах, о чем-то необычном, но теперь начал скучать по зелёному полю, пальмовой роще и солнцу. Вскоре, и меня вынули из этой темной душегубки.
Через несколько мгновений я лежал плашмя на трясущейся черной ленте, вместе с другими. Где-то впереди безжалостно свистели длинные, блестящие лезвия странной машины и я неумолимо приближался к ней. Все ближе и ближе свист лезвий и шуршание исчезавших под ними соседей. Вот оно... все померкло.
Я не знаю, что и как произошло, но теперь я нравился себе гораздо больше: туго затянутый белый фрак, увенчанный желтым цилиндром, предавал моей персоне столько шарма и обаяния, что окажись я сию минуту на родном поле, то смог бы завоевать внимание всех окрестных дам. Одно только растаивало: я был такой не один. Вокруг толпились тысячи господ в белых фраках с желтыми цилиндрами, так что на их фоне я мог только затеряться, но никак не выделиться. Мы толкались в узких прозрачных коридорах, ведомые нежной, но настойчивой силой. Вокруг был все тот же бело-синий свет, к которому я уже привык и с которым смирился.
Наверняка, именно такой свет подходит к белым фракам и желтым цилиндрам. Не успел я это подумать, как оказался в темной тесной конуре с одним выходом, вместе с другими 19-ю господами. Свет вновь померк, что-то прошуршало вокруг, нас тряхнуло, повело в сторону, еще раз тряхнуло и все затихло. Через некоторое время опять что-то затарахтело, но приглушенно, где-то наверху. Раз сто мы наваливались друг на друга в этой тесной коробке, пока не почувствовали, что нас поднимают. От резкого падения, стало дурно - никто из соседей не был в восторге от происходящего, но я казался себе несчастнее всех. На что мне этот белый фрак и желтый цилиндр, когда вокруг темнота...
Раздался длинный, протяжный вой, похожий на тот, который мы с братом иногда слышали на своём зелёном поле по ночам, когда луна была полной. Но этот вой не был живым, как и все то, что окружало нас. Запахло солью и йодом, я знал, что так пахнет море - именно такие ароматы приносили дожди на наше поле. Мы спали...
Раздался скрип и скрежет. Пахло рыбой и мокрыми сетями. Нас снова стали поднимать, но мне было все равно. Несмотря на первозданную белизну фрака, внутри было все черно от ностальгии, все крошилось и высыпалось из меня странной трухой. Соседи страдали тем же, и вскоре на дне нашей коробки скопился слой непонятной ароматной пыли. Мы услышали, как режут картон. Кто-то с явным раздражением запустил нашу коробку в головокружительный полет, и на её дне стало еще больше пыли. Мы лежали на боку. Шел дождь - я помнил, как он барабанил по жестяной хижине, стоявшей около нашего зелёного поля. Очевидно, здесь он тоже барабанил по чему-то, но чему-то более мягкому, так что звук получался не звенящий, а какой-то смазанный, глухой и некрасивый.
- Дайте одну...- раздалось прямо над ухом.
- Как всегда?
- Да, синий...
Что-то зыкнуло, расстегнулось, прошуршало, и мы оказались в вертикальном положении. Хорошенько тряхнуло... Открылась крышка коробки и внутрь хлынул серый тусклый свет: я мельком увидел край серого, затянутого тучами неба и огромную каплю, несущуюся прямо на меня. Моего ближнего соседа что-то схватило прямо за желтый цилиндр и увлекло куда-то вверх, свет померк, капля звонко стукнулась о закрытую крышку. Нас осталось 19-ть. Какое-то неприятное ощущение не покидало меня, но я не мог понять, что это... Что-то чиркнуло, зашипело. Раздался кашель, а затем быстрый вдох и медленный, умиротворенный выдох. Кто дышал, было не понятно, но что-то подсказывало мне, что это связано с нашим бывшим соседом.
Прошло минут пять...
- Что за страна, ни одной урны!
- Мужчина! Вот урна! Зачем вы на пол бросаете!
- Ох извините, не заметил. А как вас зовут?
- Даша.
- А меня Максим, вы куда идёте?
- Да в кафе, не хочу под дождём торчать.
- Я вас провожу.
- Спасибо, огонька не найдётся.
- Найдется, и не только огонёк.
Открылась крышка, два соседа покинули свои места столь же стремительно, как и первый. Свет померк, что-то чиркнуло.
- Что будете заказывать?
- Два кофе, пожалуйста...
Нас было 17-ть и мы находились в забвении, убаюканные монотонным разговором двух незнакомых людей и пьянящим ароматом свежесваренного кофе. Что-то звякнуло.
- Алё, да...да... в кафе, а что? Нет, все прекрасно. Да сейчас буду.
- Надо спешить?
- К сожалению да...
- Но мы же еще встретимся?
- Не знаю, а зачем?
- Вам не понравилось кофе?
- Нет, все отлично, просто не знаю, зачем...
- Оставьте телефон.
- Записывайте: восемь...
- Ах, ты, на чем записать. А вот!
Шелкнуло. Над нашими головами что-то энергично завозилось, производя жуткий шум.
-...семь, шесть, два. Записали?
- Спасибо, Даша.
- Да не за что, позвоните, у меня определиться, пока.
Что-то скрипнуло, с шумом ударилось и затихло. Открылась крышка, еще один мой коллега исчез в свете. Крышка закрылась.
- Рассчитайте, пожалуйста.
Что-то зашуршало, затем опять скрипнуло и с шумом ударилось.
- Проклятая дверь!
Я почувствовал, что куда-то лечу. Теперь, когда нас было 16-ть, все движения ощущались яснее и ярче. Раздался плеск. В нашу коробку затекла грязная вода. Шесть фраков были испорчены безвозвратно. Открылась крышка. Один за другим запачкавшиеся соседи покинули наше вместилище. Вот уже 10-ть, только подумать и куда они все подевались? Нас тряхнуло. Что-то зыкнуло, и вновь мы оказались в вертикальном положении, цилиндрами вверх. Дождь не прекращался... Что то пропело разными тонами одиннадцать раз, длинно загудело.
- Алё, Даша, это Максим, мы сегодня днём кофе пили вместе, вы помните? Вы сегодня свободны? Отлично! Где? Как-то не удобно, так сразу... ну хорошо. А там направо или налево? Ладно, спасибо, постараюсь не опоздать.
Свет. Сосед исчезает, я перекатываюсь к другой стене коробки и замираю в ожидании. Шум. Голоса.
- Осторожно, двери закрываются, следующая станция Кропоткинская.
- Куда ты прешь!
- Извините!
- Нет, вы посмотрите на него! "Извините", а кто мне на ногу наступил, возмутительно! Идиот.
- Скажите, вы такая же ядовитая как ваши духи?
- Откуда вы знаете, что я душусь Poison?
- Читайте Зюськенда, все поймёте.
- То же мне, парфюмер, нашёлся!
- Станция Кропоткинская. Осторожно...
Снова запахло сыростью. Шум колёс, стук каблуков. Свет. Нас 8-мь. Длинный звенящий звук.
- Привет.
- Привет, чудно выглядишь.
Что-то чмокнуло. Шелест одежды. Что-то падает, разбивается. Какая-то возня, вздохи. Что-то дрожит и дребезжит. Я находился в полном недоумении. Так же шумно было только в том помещении с лезвиями, залитом сине-белым светом. Но сейчас шум был не агрессивный, а какой-то другой. Тихая музыка и какое-то умиротворение. Пахло запекшимся воском и дымом потухших свечей. Приглушенный желтый свет. Рука с длинными ногтями медленно вынула двух моих соседей. Два раза чиркнуло. Тишина. Крышка осталась открытой, и я видел два мутных силуэта. Они, как и мы вшестером, находились в горизонтальном положении.
- Как же так?
- А что так?
- Ты же меня совсем не знаешь...
- А мне и не надо знать, мы все равно ничего кроме этого не успели бы.
- Почему?
- Я больна.
- Чем!?
- Тем, то бывает вот от этого...
Она ткнула в крышку длинным ногтем, и мы вновь оказались в темноте.
- Что говорят врачи?
- Что еще не поздно.
- А ты?
- А мне все равно, не для кого...
- А ради меня?
- Я же тебя не знаю...
- Главное останься, узнать успеешь...
Прошло несколько часов. Нас тряхнуло, крышка открылась, и мы посыпались вниз. Я видел огни ночного города, так похожие на освящённое тусклым светом окно жестяной хижины неподалёку от зелёного поля, только больше и красочнее. Пятеро моих друзей были безжалостно втоптаны в балконную грязь и вытолкнуты сквозь ржавые поручни куда-то вниз. Я, в своем изрядно помятом и испачканном фраке лежал на подоконнике, и ветер возил меня из стороны в сторону...
- На память...последняя...
Ко мне протянулась рука. Мой желтый цилиндр оказался в чем-то теплом и влажном. Что-то чиркнуло и ярко засветилось прямо под ногами. Подул ветер, свечение исчезло, я увидел струйку дыма и глаза другого человека.
- Брось, это не для тебя...
- Раз ты, то пусть и я, я не могу...
- Не говори ерунды, я попробую остаться.
- Мы...мы попробуем...
Прошло тридцать лет. Я лежу в своей, теперь одноместной коробке. Они называют её "пачка". Моя "пачка", исписанная какими-то непонятными знаками, с какими-то каракулями явно не фабричного производства, лежит на каминной полке под прозрачной крышкой. И вот уже тридцать лет я наблюдаю за ними. Они счастливы, у них дети и внуки. Она "осталась". Я не понимаю, что это значит, но, наверное, что-то важное, связанное со мной, с зелёным полем и жестяной хижиной, о которых я буду помнить всегда.