Есть одна профессия, которую забывают называть в списках: слушатель правды. Не тот, кто слушает ради вежливости или долга, а тот, кто слушает, зная заранее, что правда неотличима от вымысла по одной простой причине - они сделаны из одного вещества.
Я встретил такого человека в Стамбуле, в квартале, где торгуют старыми часами. Он сидел в лавке, заваленной циферблатами без стрелок, и курил трубку, набитую чем-то сладковато-горьким. Когда я спросил, чем он занимается, старик ответил: "Я различаю время по запаху дыма".
- Невозможно, - сказал я.
- Именно поэтому это правда, - ответил он.
Тогда я понял, что попал не в лавку, а в ловушку. Того сорта ловушку, из которой выбираешься другим человеком - если выбираешься вообще.
Старик рассказал мне историю. Нет, не ту, что вы подумали. Он рассказал о человеке, который жил в XIX веке и изобрел машину для чтения мыслей. Машина была размером с гроб, работала на электричестве и угле, и требовала, чтобы пациент лежал неподвижно сорок минут, пока латунные щупальца считывали колебания его черепа.
"Никто ей не поверил," - сказал старик. - "Сочли шарлатанством. Зато охотно верили, что в Африке живут люди с песьими головами, а в океане - кальмар размером с собор".
Он затянулся, и дым принял форму, напоминающую цифру восемь, лежащую на боку. Знак бесконечности или просто клубы дыма? Я не решился спросить.
- Дело не в том, что люди глупы, - продолжил старик. - Дело в том, что у веры есть геометрия. Чудо должно быть достаточно далеко. Паровоз, который везет тебя на работу, - это не чудо, это скука на колесах. А синяя корова, на которой покоится мир? О, это достойно веры - потому что ты ее никогда не увидишь.
Он постучал трубкой по краю стола, вытряхивая пепел.
- Шехерезада, значит, рассказала султану о пароходах и телеграфе, и он велел ее удавить. Не потому что солгала. А потому что сказала правду слишком рано. Правда имеет срок годности, мой друг. Расскажешь ее сегодня - она ложь. Подожди сто лет - она снова станет правдой. Еще через двести - легендой. А через тысячу? Снова ложью, потому что никто уже не помнит, как это было.
Я сидел и слушал. В лавке было душно, пахло маслом и старой бумагой.
- У меня был дед, - сказал старик, - который в молодости служил толмачом при османском дворе. Он переводил европейские газеты визирям. И вот однажды пришла весть: в Америке поймали живого человека, которого сделали из мяса в лаборатории. Не родили - сделали. Собрали по частям, как мебель.
Визирь выслушал и приказал: "Не переводи больше этих европейских сказок. Они оскорбляют разум". А через неделю тот же визирь с наслаждением слушал историю о джинне, который жил в кофейнике и исполнял по три желания в день, кроме пятницы.
Старик улыбнулся, обнажив десны - зубов почти не осталось.
- Видишь ли, дело в форме чуда. Джинна в кофейнике можно вообразить. Его не нужно понимать. Он существует в том пространстве, где возможно все, потому что невозможно проверить ничего. А человек, собранный по частям? Это ужас другого рода. Это значит, что границы мира проходят не там, где ты привык. Что завтра придет кто-то и скажет: "Извини, но твоя душа - это просто химия. Твоя любовь - электричество. Твой Бог - привычка".
Люди, продолжал он, защищаются от таких истин единственным доступным способом: объявляют их ложью. Не потому что доказали обратное. А потому что если это правда, тогда весь их мир - иллюзия, построенная на песке, который оказывается не песком, а чем-то еще более эфемерным.
- Но ведь Шехерезаду удавили, - заметил я.
- Да, - кивнул старик. - В сказке По - удавили. А в настоящих "Тысяче и одной ночи" - нет. Почему По это изменил? Потому что он понял: правду должны удавить. Иначе она разрушит все сказки, а люди не могут жить без сказок. Даже когда сказка называется "наука" или "прогресс".
Он встал, прошел к дальней стене, где висели сотни карманных часов. Выбрал один наугад, завел его. Тиканье наполнило лавку.
- Слышишь? Это звук времени, идущего вперед. Но послушай внимательнее.
Я прислушался. И правда - через несколько секунд показалось, что звук начал удаляться. Словно время шло не вперед, а куда-то в сторону, в измерение, для которого у нас нет названия.
- Вот в чем штука, - сказал старик. - Мы всегда думаем, что живем сейчас. Но "сейчас" не существует. К тому моменту, как ты осознаешь настоящее, оно уже прошлое. А будущее еще не наступило. Мы живем в зазоре между двумя несуществующими вещами и называем это реальностью.
Султан Шахрияр, продолжал он, казнил Шехерезаду не за ложь и не за правду. Он казнил ее за то, что она показала ему этот зазор. Она рассказала ему истории о мире, который настолько странен, что в него можно только поверить - но нельзя понять. О птицах размером с гору, о металлических конях, пожирающих камни, о людях, которые разговаривают через расстояния, превышающие путь от Багдада до Дамаска.
И султан понял: если все это правда, значит, нет разницы между правдой и сказкой. А если нет разницы, то его власть - тоже сказка. Его дворец - тоже сказка. Его право казнить жен - тоже сказка.
Поэтому он велел затянуть петлю.
Но вот что странно: затягивая петлю на шее Шехерезады, он затянул ее и на собственной. Потому что теперь он знал. И это знание было хуже любой смерти.
Старик вернулся на свое место, снова наполнил трубку.
- Есть такая теория, - сказал он, выдыхая дым, - что каждая рассказанная история создает параллельную вселенную. В одной вселенной Шехерезаду удавили. В другой - нет. В третьей - она сама стала султаном. В четвертой - султан оказался ее выдумкой. В пятой вся история - сон кота, спящего в углу комнаты, которой не существует.
Он посмотрел на меня.
- А ты в какой вселенной, как думаешь?
Я не ответил. В углу лавки действительно спал кот - рыжий, с порванным ухом. Он дергал лапой во сне, охотясь за какой-то зверушкой в том измерении, куда нам хода нет.
Когда я выходил, старик окликнул меня:
- Знаешь, почему часы в моей лавке без стрелок? Потому что время никуда не идет. Оно стоит на месте. А двигаемся мы - сквозь него, как сквозь воду. И каждый раз, рассказывая историю, мы оставляем в этой воде завихрение. След. Как лодка на поверхности озера. А потом кто-то другой проплывает по этому следу и думает: "Это я первый здесь проплыл". Хотя на самом деле он плывет по чужой памяти.
Я вышел на улицу. Стамбул шумел, пах рыбой и бензином, смесью веков, наложенных друг на друга, как страницы книги с разорванным переплетом. И я подумал: может быть, старик прав. Может быть, все мы - персонажи чьей-то тысяча второй сказки. Той, которую так и не дорассказали. И именно поэтому мы до сих пор живы.
Потому что конец истории - это всегда удавка.
А пока история не закончена - мы бессмертны.