Пантера не приходит как зверь, которого можно назвать, - она приходит как запах, который нельзя забыть. Я узнал это в ту ночь, когда город лежал безмолвен, а улицы - словно жилы, по которым кровь бежит едва слышно. Вкус луны на губах был прохладен, и в этой прохладе - обещание.
Я не звал её по имени, чтобы не спутать с любой кошкой из зоопарка; я слушал, как откуда то изнутри мира звенит мелодия - нежная и вместе с тем безжалостная. Сначала я подумал, что слышу собственную память: те слова о пантере, записанные в старых бестиариях, где она кроткая и уединённая, как монашеский дом в горах, и где её дыхание благоухает - не для того, чтобы ласкать, а чтобы притянуть всё живое к себе, к тому месту, где ничто не может скрыться.
Сказание учит: она спит три ночи - и этот сон подобен закрытой книге, которую никто не смеет листать. На четвёртую ночь - пробуждение и голос, который не похож ни на рык, ни на зов; это музыка, которая распахивает пещеру, делает её храмом, - и тогда из деревень, из замков, из городов тянутся люди и звери, потому что музыка обещает мир.
Я думал о том, что обещания - это ловушки, - и всё же шёл: не по дороге, а между дорог, там, где случай теряет смысл. Был ли рядом дракон - тот древний Враг, холод которого не смягчает ничто? Возможно. Но пантера не воюет в моей истории - она делает вид, что не видит врагов, как женщина, которая закрывает глаза, чтобы её красота не убила тех, кто подошёл слишком близко.
Этой ночью я понял: у неё не бывает имени. Имя - сеть; мы бросаем его на сильные вещи, чтобы думать, будто владеем ими. Но она скользит сквозь сети, оставляя их пустыми, как берега после половодья.
Я увидел её не глазами - не так, как видят силу, которую можно измерить. Я почувствовал тепло, как будто на плечи легла шкура - не чужая, а моя, - и всё тело вспомнило себя. "В чудном образе пантеры прозреваю я её", - сказал бы поэт, если бы стоял рядом. Но он ушёл в свою пещеру - туда, где тысяча мыслей становятся одной болью. Я же задержался здесь, на пороге, в поле, где звёзды порой похожи на следы когтей.
В древних текстах говорится: её запах приятен людям. И это не греческая метафора - это лекарство от забвения. Запах - то, что не нуждается в доказательстве. Он не осуждаем логикой, он проходит, как игра ветра, - и вдруг открывает дверь, которая считалась стеной.
Я шёл на запах, как шёл бы на надежду. Мой голос был тише, чем трава, - и всё же мир услышал. Я не знал, что моя тишина - это приглашение. Как в Экстерской книге Шайора, где толпы собираются, едва она запоёт, - лишь вместо толп пришли тени, похожие на меня: незавершённые, разорванные, тяготеющие к тому, чтобы стать целым.
Я говорил себе: "Не обольщайся. Кротость - маска. Всё кроткое скрывает зубы". И тем не менее я не повернул назад.
Я вспомнил те записки, где сказано: пантера подобна львице, но гибче, и её взгляд - ужасен. Поэтому она опускает глаза - и тогда животные подходят ближе, чтобы полюбоваться, а она хватает того, кто рядом. Я должен был опустить свои глаза - в знак уважения, в знак страха, - но поднял. Я всегда поднимаю, когда нужно опустить. Это мой порок.
И вот - не схватка, а больше похоже на прикосновение: её лапа легла на моё сердце, словно тень дерева на воду. Там, где была вода, вдруг - два отражения, и ни одно - не я.
Быть может, она и правда - Христос, как сказали те древние, - Христос, который не возражает против запаха, притягивающего зверей. Но я не хочу искать аллегории - для меня всё произошло буквально.
Я стоял в поле, мир был тише своих законов, и в этой тишине я стал другим. Я взял у зверя одеяние своё - не шкуру, не знак, а право быть живым без разрешения. Я накинул это право на плечи - и стал походить на того, кем боялся быть.
Сначала пришёл страх - он всегда приходит как первый гость. Затем пришла лёгкость, как будто тело перестало спорить с ветром. И затем - память, сильнее, чем у меня была: память о том, кем я был в своих ранних ночах - в те времена, когда любовь казалась огнём, который убивает, если к нему приблизиться.
Пантера - не про нежность. Она про ясность. Про то, как тьма становится честной. Я полюбил её не за красоту - хотя красота здесь уместна, - а за то, что она отменяет привычки. В её присутствии дурные привычки - как мухи: они кружат, не понимая, что уже мертвы.
Я стоял, и мне казалось, что город за спиной стал легче, будто дома избавились от этажей. На месте одного из домов - пещера. Я знал, что там - смерть, но не просто смерть, а как событие. Я не вошёл в неё, но понимал: меня зовут не стены, а то, что внутри - не ночь, а голос, который не умеет быть слабым.
"Странно, - думал я, - что музыка может пахнуть. И ещё страннее, что запах может говорить".
В моей памяти музыка всегда была без тела - чистым воздухом, который невозможно взять в руки. Теперь же, в присутствии пантеры, музыка стала материей, а запах - строем, более строгим, чем армии.
Конечно, она - дисциплина. Её сила - не буйство, а порядок. Она не толкает - она выстраивает. Я услышал внутри себя ряд - не чисел, а шагов. И в этом ряду моё тело нашло место, как на лестнице, где каждый ступень - ответ.
Я понял, что тьма - не хаос; тьма - это собрание вещей, которым запретили говорить. Пантера отменяет этот запрет.
Три ночи - сон. Что происходит в эти ночи? Не знаю. Может быть, она уходит в глубину мира, где чёрные воды умеют быть безопасными. Может быть, те ночи - для нас, чтобы мы успели понять, что готовы.
Я ждал не три ночи - я ждал годы, и все мои ожидания были похожи на пустыню, где ничто не цветёт, кроме терпения. На четвёртую ночь терпение стало плодом - и мне не понадобилось ничьё разрешение. Я вошёл в себя, как в лес, который не боится огня.
Я рассказываю историю, потому что иначе нельзя. Если молчать, всё рассыплется в пыль, и ни у кого не останется образов. А образы - это наши животные: они питают нас, они охраняют нас, они же и ранят, когда мы забываем, кто мы есть.
Пантера - образ, которому нельзя дать приказ. Я не мог заставить её остаться, как не мог заставить дождь идти дольше. Я мог только сделать шаг - и держаться. Я сделал. И узнал, что удерживание - это не хватка, а доверие.
"Почему ты пришла ко мне?" - спросил я не вслух.
"Потому что ты забыл себя", - ответила она не словами, а шелестом сухой травы.
"Я всегда забывал", - сказал я.
"Ты забывал из страха. А теперь - из смелости. Это другое".
Я не умею спорить с травой. Я умею только слушать. Я слушал, и всё становилось ясным.
Любовь, которой я боялся, - больше не огонь, который убивает, а огонь, который меняет форму вещей, не касаясь их сущности. Я понял тогда, что любовь - не трепет, не расчёт, не утешение. Она - пантерова музыка: то, что делает ближнее ближе, не сокращая расстояния. Она - мост, который строится из воздуха, но выдерживает вес. Она - вкус, который остаётся на губах даже после того, как мир перестал пахнуть.
Я не хочу превращать это в аллегорию. Я не хочу говорить, что пантера - Христос, любовь - вера, дракон - сомнение. Всё это верно, всё это можно написать латинскими буквами, и тогда на полях тоже будет музыка. Но эта история - моя. Она не родилась в библиотеке - она родилась ночью, там, где простые вещи перестают быть простыми.
Я хочу, чтобы те, кто прочитают её, забыли, что у них есть привычки. Чтобы они слышали запах и видели звук. Чтобы они знали: трёх ночей достаточно, чтобы мир перестал быть сразу всем и стал единственным - тем, что нужно сейчас.
Когда я вернулся к городу, улицы снова стали жёсткими. Дома вернули свои этажи. Люди шли, как им положено, - и никто не знал, что их походка изменилась. Я улыбнулся - не потому что стало легко, а потому что стало возможно.
Возможность - это дверь. Когда она открыта, неважно, кто входит. Важно - не закрывать её.
Я снял шкуру - не потому что пришло время, а потому что теперь она - не снаружи. Я не хочу носить её как знак, я хочу быть ею как суть.
Внутри меня - тишина, которая пахнет, и запах, который звучит. Внутри - музыка, которая знает, что три ночи уже были. Внутри - лестница, по которой тьма поднимается к свету - не чтобы исчезнуть, а чтобы стать честной.
Я не ищу пещеру. Если она придёт - войду. Если не придёт - пойду дальше. Дорога стала мягче, как если бы её изобрели вчера. Я знаю, что дракон где то живёт - он любит числа, он любит углы, он любит доказательства. Я не против доказательств - они полезны, как инструменты хирурга. Но музыка пантеры - не инструмент. Она - причина, благодаря которой всё можно резать без крови.
Если спросить меня, что было самым трудным, - я скажу: принять, что кротость - не слабость. Принять, что тишина - не отсутствие, а плотность. Принять, что страх - не враг, а дверь. Когда всё это принимаешь - пантера уходит. Её программа выполнена. Она не остаётся как награда, - она оставляет тебя с тобой. И это - самая большая награда.
Я знаю, что всё это звучит, как будто я стал кем то другим, - но я не стал. Я остался собой. Я просто перестал быть своим врагом. Если нужно аллегорий - пусть будут: я был тем, кто держал себя в цепях; теперь цепей нет, потому что мне больше не нужно притягивать к себе своё собственное бегство. Я ничего не держу - я сижу на земле и смотрю, как тени делаются светлее.
И последнее. Если ты читаешь это и думаешь, что музыка пантеры - роскошь для тех, у кого много ночей, - ты ошибаешься. Она приходит к тем, у кого нет времени, и делает из него вечность, которую можно носить в кармане. Она приходит к тем, кто устал - не чтобы утешить, а чтобы вернуть их телу голос. Она приходит к тем, кто забыл - чтобы память больше не нуждалась в доказательствах.
Я не знаю, будет ли она петь для тебя. Возможно, да. Возможно, нет. Но если однажды вторая ночь окажется первой, если запах скажет тебе то, чего никто не сможет перевести, - иди. Иди без доказательств и без чужих имён. Иди, будто ты уже дома, - потому что дом там, где музыка.
Если это и было испытанием - оно не про победу. Оно про честность, которая делает победы ненужными. Я сижу и смотрю, как мир снова становится сложным - и это хорошо. Сложность - не противоречие, она - узор. Узор - не лабиринт, он - путь. Путь - не дорога, он - дыхание. Пантера - не зверь, она - запах. Запах - не роза, он - музыка. Музыка - не звук, она - возможность. Возможность - не дверь, она - ты.