Назаренко Татьяна Юрьевна : другие произведения.

Сказания не лгут?

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 8.00*4  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Что есть историческая правда? Об этом и не только...


   Слова и выражения, отмеченные знаком * объяснены в конце текста эпизода.
  
   ПРОЛОГ.

   Юрка не придавал значения снам, особенно кошмарным. Это сестра любила в них копаться, да и то не могла явно определиться, в какую из версий верить. То толковала по Фрейду, подтверждая таким образом, что ничего, кроме уже имевшегося в твоей башке, в них не появится. То, ссылаясь на верования коренных народов Сибири, утверждала, что сны есть результаты странствий могильной души по иным мирам. Якобы, пока человек спит, эта душа выбирается из головы. И, бродя повсюду, видит всякую всячину про этот и другие миры. Ну и прочая фигня из области фэнтези. А иногда сестрёнка и вовсе загибала: мол, сны берутся, разумеется, из твоего собственного опыта, но ты живёшь не первую жизнь, вот иной раз и всплывает воспоминание о прошлых рождениях.
   Да какая разница? Сон - он и есть сон, посмотрел - забыл. Ну, иногда, не сразу забыл. Как в анекдоте: "Скажите, мучают ли вас эротические сновидения? - Доктор, ну почему же мучают?"
   Но сегодняшний сон отличался такой реалистичностью, что, проснувшись, Юрка испугался: где, чёрт побери, его оружие?! И потом некоторое время не мог сообразить, почему в доме не пахнет дымом, железом и давно немытыми мужскими телами? Куда делся земляной пол, шкуры на дерновых лежанках?
   Потом окончательно очухался и понял - сон это был.
   Разумеется, сон. Насколько он помнит, никогда не жили на земле народы венделлов, фрейсов...
   Значит, и войны этой не было. И свирепых богатырш-хак.
   Не было и крепости, называвшейся Хардусой.
   Только вот едва прикроешь глаза, так сразу и видишь: ограда, крытые дёрном длинные дома, золотой идол в центре...
   Не было никакой крепости, и никто не брал приступом её ворот! Хотя сердце до сих пор колотится: враг прорвался! И радость подкатывает к горлу - перебили стерв!
   А в ушах всё ещё звучит крик Фритигерна: "Атанарих, огородами побежала! Кобыла!"
   И верно, одна из хак, почуяв, что иначе не спастись, метнулась между домами и - сараями, через огороды к невысокой стене ограды. А они - всё сплошь молодёжь, прибылые* в дружине... нет, в хардраде, так у них дружина называлась, - ломанулись вдогон. Он сам первый её настиг, ударил древком копья в спину, так, что бегущая упала ничком. И нам мало было убить её - хотелось поиздеваться, натешиться. Сердце до сих пор колотится от азарта погони, предвкушения забавы.
   Он перевернул добычу на спину, и с удивлением увидел редкие усики и бородку на лице врага... Мужик это был - не баба. А все думали, у хаков только бабы воюют. И, оглянувшись на сопящих и гогочущих от предвкушения кровавой забавы товарищей, он молча перерезал хаку горло и показал в сторону ограды: выкиньте, пусть его свои похоронят по-человечески.
   Кто это сделал? Атанарих, или всё-таки Юрка? Спросонья он никак не мог найти границу между собой из сна и собой проснувшимся.
   Чёрт, приснится же такое!
   Уже окончательно проснувшись, он предпочёл ещё раз осмотреться, чтобы убедиться, что находится в своей квартире.
   Ну да, а где ж ещё?
   Вот будильник электронный - показывает, что до подъёма осталось два часа. Компьютер в темноте гудит - снова выключить забыл. Гёлфренда под боком посапывает. И пахнет от неё дорогущим гелем для интимной гигиены, туалетной водой "Секси граффити", а не потом и чем-то кисловатым... э... не хотелось думать грубо о той женщине из сна. Как же её звали? Берта... Теодеберта, кажется? Или Фридиберта? Запах ещё помнился, тело - крепкое, ширококостное, всё веснушчатое - помнилось, а лицо и имя - уже с трудом.
   Да какая разница, как её звали, и какое у неё было лицо, если её на самом деле не было?
   Ни-че-го не было!
   Всё спокойно.
   И безопасно.
   И скучно...
   Юрка перевёл дыхание и улёгся в надежде, что этот сон приснится ему снова.
   И, задрёмывая уже, подумал: "А вдруг это правда было? Или есть... где то... не здесь..."
  
   Объяснение незнакомых слов и выражений.
  
   Прибылый - волк первого года жизни, так же - молодой воин, первый год живущий в хардусе.
  
   ГЛАВА 1
  

Не оттого, что я на год моложе,

я менее удачлив и любим?

В. Шекспир. Тит Андроник.

  
  

1468 год от основания города Мароны.

  
   Мерный плеск вёсел убаюкивает. Солнышко пригревает так, что даже не думается об осени, которая на полуночье мира такая же сырая и тоскливая, как в Нарвенне зима. Выжженная за лето равнина - с одной стороны и крутые обрывы - с другой. Мыслитекут вяло и непонятно куда.
   Дорога - по суше ли, по воде - всё одно. Атанарих, сын Хродерика, не раз слыхал: если всё время ехать, куда глаза глядят, то можно добраться даже до того света. Он в это верит, хотя, прошёл за лето столько дорог, сопровождая купца Басиана... Выучился с мачтой и снастями управляться, в шторме был. Кормщик даже похвалил его. Бился с разбойниками, самому приходилось нападать. Повезло вот - ранен был. Несильно, и на молодом теле всё зажило, как на собаке. Но Басиан раскудахтался, словно баба, перепугавшись, и после этого его опека стала совсем невыносимой. Помощники Басиана, крексы, даже шутили - не поймёшь кто при ком телохранитель: Атанарих при купце, или купец при Атанарихе? Но разве для этого сын славного воина отправился с торгашом, чтобы сидеть собачкой у хозяйского кресла?
   Юноша горько усмехается. Как говорил его воспитатель, раб-крекс* Антиной, правда - не то, что было, а то, что помнят. А помнят в Нарвенне ту попойку в лупанарии, когда разгулявшиеся парни, венделлы и крексы, гоняли по улице голых шлюх. И то, как отец отчитывал наутро перед всеми домашними своего младшего. Атанариху не надо сильно напрягать память, чтобы вспомнить покрасневшее от гнева лицо доблестного Хродерика и услышать его громкий, хрипловатый голос. Как привык отдавать команды в бою, перекрывая звон мечей, так и дома говорил. Своды просторного, ещё крексами построенного дворца, отражали трубный бас. А голова Атанариха и без того болела с похмелья.
   Отец расхаживал по зале, словно разъярённый лев в клетке. Бросал яростные взгляды на потупившегося сына, выплёвывал слова, будто мечом рубил:
   - Мало мне чести иметь такое дитя! Разве для того твоя почтенная мать мучилась, рожая тебя, чтобы ты покрывал наше имя позором, бражничая с крексами?!
   Даже сейчас, вспоминая слова отца, Атанарих чувствует, как приливает кровь к щекам, и от мысли, что по покрасневшим лицу и ушам все на либурне* догадаются, о чём он думает, становится ещё стыднее. Атанарих с деланной неторопливостью достаёт гребень, распускает косички и расчёсывает волосы, пряча не к месту залившееся краской лицо. Прогнать мучительно-постыдные воспоминания он не может.
   Отец в то утро решил ограничиться словесным вразумлением. Трудно сказать, что тяжелее. Хродерик не раз бивал сыновей, но всегда наедине, без свидетелей. Рука у него тяжёлая, а всё же Атанарих предпочёл бы увесистые тумаки, чем прилюдное наставление. Особо обидно, что при братце Хильперихе, который не принимал участия в той попойке только потому, что обольщал перезрелую крекскую матрону, мяукая под её дверьми слащавые песенки. И потому брат сейчас сидел, злорадно ухмыляясь, за столами рядом с воинами. А Атанарих принимал перед всеми позор.
   Отец, разъяряясь, подлетел, вцепился в волосы, заставляя поднять голову и глядеть в побелевшие от злости светло-голубые глаза:
   - Или не знаешь: крексы рады вашей низости?! Она разъедает боевой дух венделлов, как ржавчина - висящий в безделье меч! Умрём мы, и крексы вас пинками прогонят, как бродячих псов!
   Оттолкнул сына и выдохнул:
   - Что скажешь?
   Да что тут можно сказать?
   - Мне стыдно, отец, - Атанариху стоило труда не опустить голову, а смотреть в глаза Хродерика. Главное, продолжить, даже если отец перебьёт. - Но пойми и меня. Хвала риху* Аллобиху, сыну Видимера, он держит в страхе врагов. Ты воспитывал меня, чтобы я был достойным славы предков. Ты обучил меня владеть копьём и мечом, и сам знаешь - в поединках я лучше многих юношей! И я хотел бы совершить дела, которые могут сравниться с твоими подвигами! Но вот уже сколько лет в королевстве царит мир...
   Отец, хотевший было продолжить бранить нерадивого сына, остановился, вскинул бровь, склонив голову набок, поглядел на Атанариха и проворчал:
   - Выучился болтать, как крекс...
   Но щёки его стали бледнее. И метаться по залу прекратил. Атанарих, прижав руки к груди, словно молитвы богам возносил, страстно продолжил:
   - Я вёл себя постыдно, отец, я виноват. Но... это не от того, что я уподобился изнеженным крексам. Здесь, - он особо выделил это слово голосом, и даже руками развел, показывая, что имеет ввиду не только родительский дом, но и всю Нарвенну, - мне нечего делать! Прошу, пошли меня на границы, или куда-нибудь ещё, где будет пригодно моё умение воина! И поверь, тебе больше не придётся стыдиться меня!
   Это было сущей правдой. Ещё в детстве, слушая на пирах песни сказителей, Атанарих мечтал скорее вырасти, стать рядом с отцом под знамя короля Аллобиха. Но он не успел на свою войну.
   А тут ещё Амалафрида назвала его юнцом. Небось, никто не называл юнцами пятнадцатилетнего Хродерика и его сверстников. И достойные девы не смеялись им в лицо, когда те тайком под столами хватали их за коленки. Но Амалафрида посмеялась, и, назвав его дитятей, пошла танцевать с Хильперихом. А потом, уйдя из пиршественной залы, сидела с ним на траве, сплетая пальцы. Слушала его болтовню, без устали хохоча старым, как мир, шуткам. Победи Атанарих хоть одного настоящего врага, а не сверстников на ристалище, разве посмела бы Амалафрида так разговаривать с ним?
   - Гладко сказал, - Хродерик не успел скрыть довольную улыбку. И Атанарих вскинул голову, с мольбой глядя на него:
   - Помоги мне, отец!
   Тот сдвинул брови и бросил подчеркнуто сурово:
   - Ступай!
   А всё же было ясно - оттаял. Атанарих хотел уже обрадоваться, но отец закончил:
   - Подумаю.
   Значит, сомневался. А в таких случаях он советовался с матушкой.
   Вечером Атанарих, прокравшись на крышу женской половины дома и притаившись у фенестры*, подслушивал разговор отца с матерью. Внутрь не заглядывал, боясь попасться на глаза. Да и не нужно было смотреть: по звучанию голосов и долетавшим словам легко представлялось, что происходит в покоях.
   - Ведь ему всего лишь шестнадцатое лето! - мягко, но настойчиво возражала матушка. Лицо у неё, скорее всего, было кротко-печальное. Она всегда изображала печальную кротость, когда упрямилась.
   - Или ты предпочтёшь видеть своего любимчика неженкой и пьяницей, словно внука риха Аллобиха? - рычал отец.
   - Да хранят нас Аирбе и Айвейс* от этой беды! - воскликнула Амаласунта. - Но всё же Атанарих поспешен в решениях и легко склоняется на сторону умеющего красно говорить.
   Молчание. Попала в точку. Отец задумался. Небось, жуёт губами, шевелит длинными золотистыми усами, гоняет желваки на выбритых скулах. Проклятье! Значит, действительно считает его, Атанариха, ветрогоном. От этой мысли у юноши даже слёзы выступили. Но как мог он доказать родителям, что они не правы?
   - Нельзя научиться ездить верхом, не сев на коня, Амаласунта, - вздохнул, наконец, Хродерик. - А сев верхом, не раз упадёшь, прежде чем выучишься.
   Потом сказал тихо, ласково, упрашивая жену:
   - Я думал, что уже потерял двух сыновей в этом проклятом крекском болоте. Ведь Хильперих вырос вовсе пустым человеком. Сегодня я узнал, что хотя бы младший не до конца увяз.
   Атанарих судорожно втянул воздух сквозь сжатые губы. Дальше-то что?
   - И ты посылаешь его на границу со свирепыми тацами*, где он может погибнуть? - в голосе матушки слышались слёзы. Хорошо, пусть плачет! Отца это всегда сердит. Вот, добилась: отец решительно рыкнул:
   - Пусть он лучше погибнет, как мужчина, чем я буду видеть, как мои дети становятся ничтожествами без чести и доблести!
   - Да, да, ты прав, Хродерик... - матушка вскочила, зашлёпала босыми ногами по комнате, - Прости глупую женщину...
   Атанарих понимал, что она не согласна с отцом, но не спорит. Тянет время, ищет выход и боится перечить, чтобы отец окончательно не упёрся.
   Ложе заскрипело - Хродерик тоже встал.
   - Дай Атанариху хотя бы почувствовать, что значит быть воином!
   - Пропадёт без пригляда! - охала матушка, мечась по покоям, но вдруг остановилась, щёлкнула пальцами. Что-то надумала! Сердце застывшего в ожидании Атанариха готово было выскочить из груди.
   - А почему бы не попросить Басиана взять Атанариха с собой? Он собирается этой весной к фрейсам за мехами!
   Отец некоторое время молчал. Потом произнёс не без издёвки:
   - Значит, до этого ты ни в какую не хотела отправлять сына на границу с тацами? А теперь готова сунуть его прямо в пасть к хакам? К бешеным кобылам, которые расчленяют трупы? Греют ноги в распоротых животах рабов и, подбросив вверх младенцев, ловят их на свои копья? Что-то я мало понимаю твои помыслы, Амаласунта.
   - Что-то я не заметила, чтобы Басиан вернулся оттуда с распоротым животом! - насмешливо отозвалась матушка.
   Отец расхохотался, ударил в ладоши и плюхнулся назад на постель - кровать коротко крякнула под ним. Потянул к себе жену - ложе снова надсадно застонало.
   - Хитра ты, Амаласунта. Басиан присмотрит за Атанарихом, чтобы тот не слишком бражничал и вообще, вёл себя разумно, - засмеялся Хродерик с явным облегчением. - Что же, будь по-твоему.
   Хаки! Воительницы, свирепые, как всадники Кёмпе*! Атанарих снова впился зубами в руку - на сей раз, чтобы не закричать от радости, и стал молить Прях-Куннан*, чтобы они не переменили помыслы отца до утра. Даже мысль, что какой-то мужлан-крекс будет за ним присматривать, не могла отравить его радость...
   Зря радовался...
   Где они, эти хаки? Недалеко - Атанарих их даже видел - несутся вдоль берега на низкорослых конях, улюлюкают, зарятся на караван. Но река, по которой идут суда, широка. Кораблей у хаков нет, они ездят на конях. А их ужасные луки тут безопасны. Даже если хакийские стрелы летят дальше, чем стрелы венделлов, какой смысл обстреливать либурны, до которых нет возможности добраться? Больше следует опасаться имеющих быстрые суда фрейсов, или сёров*, но Басиан идёт не один, а с другими купцами. На такой большой караван только безумец решится напасть. Так что опасность, о которой Атанарих наслушался, нанимаясь к Басиану, кажется ему раздутой, словно рыбий пузырь. Не подходить близко к берегу, останавливаться на ночлег на островах, выставлять дозор - и можно спать, как в отцовском доме, ни о чём не беспокоясь. А он-то надеялся, что вернувшись, сможет рассказать на пиру о своих подвигах...
   Атанарих не сразу понимает, что напевает вслух:

- Веди меня, дорога,

Веди куда-нибудь,

Далеко-далеко!

   Спохватывается, краснеет от досады и воровато оглядывается: не слышал ли кто? Он не умеет слагать песни так хорошо, как его отец или Хильперих. И слух у него не слишком точен. Да что оглядываться? На либурне всегда кто-нибудь рядом окажется. Ну, гребцам не до того, а вот воины или торгаш наверняка слышали. Показалось, что сидящий рядом толстенький, подвижный Басиан, хозяин каравана, насмешливо щурит глаза, и с противной ухмылкой человека, который помнит тебя, когда ты ещё в колыбель мочился, понимающе кивает.
   Ну и альисы* с ними! Голос у Атанариха приятен, а сфальшивить, распевая песню, которую никто до тебя не пел, нельзя. Как нельзя сбиться с пути, если не знаешь, куда идёшь.
   - Басиан - поворачивается Атанарих к крексу. - Расскажи мне о хаках.
   За долгий путь Атанарих много раз просил Басиана рассказать, и каждый раз внимательно слушал скороговорку купца, где причудливо мешалась книжная речь с обыденной: "В давние времена были народы небывалых великанов, которые в своей гордыне прогневали Солюса*, и тот заточил их в землях на краю света. Но, по грехам нашим, Солюс попустил им выйти из тех земель. Языка они не имеют, а только кричат, подобно зверям: "Хак-хак!" - за то их так и зовут - хаками. Воюют у них только жёны, а мужи их ростом малы, нравом робки, в кибитках сидят, растят детей. Хаки эти с малолетства садятся в седло и верхом всю жизнь проводят - на конях и едят, и спят, и совокупляются в повозках, и когда детей родят, то в колыбелях за плечами возят. Едят конское мясо, которое сырым кладут под седло и так вялят. Пьют конское молоко. Одеваются в конские шкуры. Всё, что не даёт конь, добывают грабежом или выменивают у торговых людей". Но теперь купец только ворчит:
   - Сто раз рассказывал! Через день доберёмся до Торгового острова, сам насмотришься! Ты вот что лучше послушай. На Торговом острове закон таков - ссоры и драки запрещены.
   Атанарих морщится:
   Знаю! Сто раз слышал: все вокруг сразу разнимать кинутся, правому и виноватому по шее наваляют, потом платить пеню придется...
   - Сто первый послушай, - ворчит Басиан, - Пени за тебя кто платить будет? Введешь в убыток. - и смеётся.
   Атанарих понимает, что Басиан шутит, но улыбаться не хочется. Вздыхает раздражённо, поднимается и отходит к мачте. Достаёт меч из ножен. Тот огнём горит на солнце, и Атанарих раздражённо засовывает его обратно. За дни пути по реке он успел его на пять раз отменно наточить и до зеркального блеска отполировать. И каждую железную бляху на своей боевой куртке, и шлем...
   Когда же он будет, этот Торговый остров?!
  
   Объяснение незнакомых слов и выражений.
  
   Крексы - собирательное название народов, обитающих на полуночном побережье Крекского и полуденном побережье Ласийского моря. Земледельческие народы, объединённые в начале VII века от основания Мароны в единую империю.
  
   Либурна - судно водоизмещением около 80 т. с двумя рядами весел. Может взять на борт до 120 человек. Отличается широким развалом боков. Годно для длительных каботажных плаваний и ведения боевых действий.
  
   Рих (венделло-фрейск.) - военный вождь, предводитель войска, также - король.
  
   Фенестра - окно в крыше дома. Под ним находится небольшой бассейн для сбора дождевой воды.
  
   Аирбе - венделлская и фрейсская богиня земли и урожая.
  
   Айвейс - верховный бог венделло- фрейсского пантеона, владыка неба и покровитель знания, магии.
  
   Таци - оседлый варварский народ, живущий в горах на полночь-восходе от Крексского полуострова. Кёмпе - в венделло-фрейсском пантеоне - бог войны и охоты. Его свиту составляют безвременно умершие мужи, погибшие на войне и на охоте. Ураганы, штормы и шквальные ветры происходят, когда Кёмпе со своей свитой охотится.
  
   Пряхи- Куннаны - судьбы в венделло-фрейсском пантеоне - три богини.
  
   Фрейсы - родственный венделлам народ, живущий в лесах верховьев Винфлоды и по р. Оттерфлоде. Союз племен, находящийся на стадии военной демократии.
  
   Сёры - собирательное название народов, живущих к восходу и на полдень от Ласийского моря. Изначально - кочевники-скотоводы; ко времени, о котором идёт речь, отдельные группы сёров перешли от кочевого скотоводства к оседлому и освоили земледелие, создали пять государств. Для сёрских государств характерна единая монотеистическая религия, развитая торговля, ремесла, искусства и науки.
  
   Альис - в венделло-фрейсском пантеоне - собирательное название злокозненных природных духов, живущих в неосвоенных человеком местах (в противовес лейхта - неупокоенным духам умерших, которые опасны для живых людей, или айхва - доброжелательным духам). Позднее, по мере распространения веры в Солюса, были переосмыслены как злые духи, изначально враждебные Солюсу и его творениям.
  
   Солюс - дословно - Единственно Истинный - наиболее распространенное наименование Бога в период сосуществования веры в Него с многочисленными языческими религиями.
  

* * *

   Торг шёл уже давно. Покупательница - шарообразная хака в парчовом халате, едва не ломающемся от грязи, - яростно тыкала пальцем в амфору с вином, потом, рыча и лопоча что-то, совала короткой лапой за свою жирную спину. Там, со связанными руками и палкой поперёк рта, чтоб не кусалась, стояла светловолосая женщина. Пленница была одета в грязную, порванную в нескольких местах рубаху: хаку мало волновала внешняя привлекательность товара. И то правда - не наложницу, а работницу продавала толстозадая воительница. А рабочие стати и так хорошо видны. Раба ещё молодая, крепкая, здоровая.
   - Да что мне твоя дохлятина? - ласково бормотал и медово улыбался, но не уступал Басиан. - У нас такого добра в Нарвенне, что на тебе вшей.
   Атанарих почесал нос, пряча улыбку. Точно. Уж на что воняли, пропотев от работы, гребцы на либурне, а такого запаха юноша отродясь не нюхал. Говорят, хаки вообще никогда не моются, а одежду таскают, покуда не порвётся и не сползёт с плеч.
   - Быр-тыр-дыр! - брызгая слюной, пыхтела раскрасневшаяся хака, задирая на пленнице рубаху и показывая крепкие ноги, предлагая пощупать мускулы: мол, хороший товар.
   - Отдам я тебе вино, только не за эту скотину, а вот за это! - Басиан беззастенчиво ткнул в тяжёлую золотую фибулу на массивной груди бабищи. - Ну, давай, соглашайся. Вино отменное.
   - Быр-тыр-дыр! - рычала, тараща узкие глазенки, хака, мотала головой, её длинные сальные косы метались, как змеи.
   - Тогда нет, - мотал головой и махал руками в ответ Басиан.
   Хака, переваливаясь, сердито пошла было прочь, но видно хотелось ей купить вино. Вернулась, показала два пальца, потом на кувшин, потом на фибулу.
   - Быр-тыр-дыр? - это было уже согласие.
   - Идёт, - кивнул Басиан, махнул рукой, - Забирай.
   Бабища отстегнула фибулу, небрежно бросила на дощатый прилавок, потом оглянулась. Две её спутницы - обе в замызганных овчинных халатах, подлетели, потащили прочь кувшины, а знатная хака со своей пленницей двинулась за ними. Басиан удовлетворенно спрятал фибулу в поясной мешочек, почесал вспотевшую шею:
   - Ну, вот, другое дело, а то на что мне её пленница? Того гляди - убежит, а держать в путах - подохнет.
   Атанарих подумал, что крексы в этом отношении куда более выгодные рабы - у них нет гордости. А эта - умрёт, а в неволе жить не станет.
   - А не обманешь этих зверей. Плохое вино брать не стала, самое лучшее взяла, - внезапно закончил Басиан. - Избаловались. Раньше всё подряд хватали.
   Тем временем хаку с пленницей остановили два мортенса*. Порывшись в котомках, достали оттуда несколько шкурок, отдали хаке. Та бросила верёвку и, равнодушно поглядывая по сторонам, вразвалку направилась дальше. Рабыня, едва её избавили от кляпа, злобно закричала вслед бывшей хозяйке. А как руки развязали - и вовсе! Кулаки сжала, рванулась вслед бывшей хозяйке, но мортенсы повисли на ней и удержали. Та опомнилась, и только плюнула вслед. Юноша невольно начертил на груди знак, оберегающий от колдовства - вдруг проклятье прилетит не тому, кому послано? Эти лесные - такие искусные, что и драться им не нужно. Нашлют порчу по ветру. Басиан тоже осенил себя знаком Солюса. И сказал не без досады:
   - А наших вот не выкупают...
   Помолчал и продолжил назидательно:
   - Дикари эти лесные - тоже не овцы невинные. Сами рады чужое украсть. Я помню, однажды, - тогда ещё молодой был, с отцом своим торговал, - нагнали они нас на челнах. Я так и не разобрал, фрейсы это были, или мортенсы. Ночь, темно, речи я в ту пору не слишком знал... В двух днях пути отсюда. Да тем же оружием, которое мы им продали, и отняли у нас всё. И шкурки, и золото, и рабов. Ладно, хоть людей живыми отпустили. Что скажешь?
   - Скажу, что молодцы, - засмеялся Атанарих, - Не надо было пускаться в путь в одиночку. Сильный берёт то, что ему даётся.
   - Сильный, - добродушно проворчал Басиан. Но на Атанариха не обиделся. Сам при случае не преминул бы отнять добычу у слабого, так что же на других злиться? Ведь жив остался?
   - Я вижу, тебе фрейсы по нраву пришлись?
   Атанарих кивнул.
   - Они нам сродни. Фрейс и Венделл - родные братья были. Мне их речь совсем легко понимать. По-нашему говорят, только неторопливо так, будто горячее во рту.
   - Тогда вот с теми сейчас поможешь. Ко мне идут. Не один год я их прикармливал. Всегда оружие берут!
   Басиан указал пальцем в толпу. Атанарих привстал на цыпочки, выглядывая. Невольно присвистнул - заметные люди! Одному лет сорок, а двое - немногим старше Атанариха, едва бородки пробиваются. Все широкоплечие, коренастые, как быки.
   Басиан засеменил им навстречу из-за прилавка, завопил приветствия.
   Старший добродушно улыбнулся, обнажая крепкие, желтоватые зубы. Махнул короткопалой, с навеки въевшейся копотью рукой. Атанарих продолжал восхищенно рассматривать покупателей. Не только ростом и статью были они приметны. На груди старшего в три ряда красовалось ожерелье. Нижний ряд - кабаньи клыки, выше - волчьи и рысьи, а вокруг бычьей шеи - медвежьи. У младших пока такого великолепия не было, но тоже не один-два клыка болтались на нитке - полное ожерелье. У одного даже медвежий коготь имелся.
   - Молитвами Солюсу, - осенил себя знамением своего бога Басиан. - Что привело тебя ко мне, доблестный Рицимер?
   - Мне нужно два меча и два щита, - произнёс фрейс гордо. - Мой хейм даёт Витегесу в хардусу двух воинов. Сын мой Фритигерн (он хлопнул по плечу того, что с медвежьим когтем) давно желает пойти по моим стопам. А вот племянник, Гелимер, - тому больше по сердцу оставаться в лесах. Силой не уступит Фритигерну, а из дома уходить ему не по нраву.
   Видно, не одному Атанариху послышалась в словах Рицимера скрытая издёвка. Тот, кого назвали Гелимером, набычился, упрямо засопел.
   - Я разве противлюсь? Раз Куннаны хотят...
   Рицимер похлопал его по плечу, успокаивая, и продолжил:
   - Что попросишь за твой товар, почтенный Басиан?
   - Привёз ли твой отец мёд и воск? Коли так - за меч - пифос мёда, за щит - круг воска.
   Фрейс кивнул. Торговаться не стал, хоть Атанарих и решил, что запросил крекс немилосердно.
   Разумеется, ни мёда, ни воска с собой у фрейсов не было. Но тут часто меняли заглазно: выбирали товар, условливались о цене, потом приносили плату и забирали своё. Но сейчас Басиан заулыбался льстиво:
   - Выбирай. Бери с собой всё. Знаю, доблестный Рицимер, ты скорее умрёшь, чем обманешь и нарушишь слово.
   Фрейс был готов и дважды наведаться. Но басиановы слова ему польстили. Кивнул юношам: подходите. Фритигерн, нетерпеливо топтавшийся и косящийся на прилавок с оружием, кинулся и замер, растерявшись при виде ряда обнаженных мечей, льдисто сверкающих на солнце. Дрожащими руками схватился было за один - самый большой, погладил его кончиками загрубелых толстых пальцев, будто женщину ласкал, потом к другому кинулся, а там третий манит... Как тут выбрать?
   - Этот попробуй, - сжалился над ним Атанарих. Парень недоумённо посмотрел на безусого юнца, но, увидев на его поясе меч, принял совет. Благоговейно, в обе руки, принял оружие, прикинул - уравновешен ли, какова тяжесть, удобно ли лежит рукоять в ладони.
   "Вот бы в Нарвенне на ристалище сойтись с таким медведищем! - думал Атанарих, привычно оценивая противника. - Великая слава - такого одолеть".
   Тот тем временем придирчиво тронул лезвие, поискал, на чём бы опробовать, но не нашёл и прогудел недоверчиво:
   - А не туповато ли?
   Атанарих обиделся. Туповато ему! Да он сам лично всю дорогу каждый меч до совершенства доводил!
   - При твоей силе главное, чтобы он не сломался, а острота у него достаточная, - серьёзно заметил Атанарих. - И вообще, не меч тебе нужен. Тебе бы в руки дубину или хотя бы топор.
   Парень недобро зыркнул на венделла. Видно, счёл его слова насмешкой и пробасил угрожающе:
   - Сойдясь в поединке со мной, ты бы не был так дерзок!
   Атанарих презрительно прищурил глаза. Этого хватило: Фритигерн шумно, как свирепый бык, выдохнул, Басиан перепугался, но прежде, чем успел вмешаться, Рицимер полюбопытствовал:
   - А что, юноша, ты искусный воин?
   - В Нарвенне последним не был, - гордо задрал голову Атанарих.
   - Не побоишься показать своё искусство в поединке с моим сыном?
   Атанарих коротко кивнул и легко перескочил через прилавок. Фритигерн проворно выхватил из ножен меч.
   - Палки возьмите, - сорвался на визг Басиан.
   Рицимер в тот же миг оказался между юношами, невольно заставив разойтись, забрал у сына меч и кивнул племяннику - мол, позаботься об оружии.
   Гелимер - впервые за весь разговор с лица его сползло мрачно-упрямое выражение - метнулся в сторону, выломал из оградки поодаль два подходящих по длине дрына. Атанарих, прикинув их в руке, великодушно отдал Фритигерну тот, что тяжелее и длиннее:
   - Я и так тебя одолею.
   У Фритигерна аж пятна по щекам пошли, желваки на скулах заиграли, но головы не потерял, гордо отмолчался.
   Басиан подал им щиты - круглые, обтянутые бычьей кожей.
   К прилавку Басиана потянулись зеваки. Столпились кругом, загомонили: ставили на поединщиков. В победу Атанариха мало кто верил - даже те, кто с ним на одном корабле плыли и повидали его в бою.
   Парни встали друг против друга, изготовившись.
   Атанарих оценил, что ноги фрейс поставил крепко, только слишком прямо. И спина - будто кол к ней привязали. Значит, будет неповоротлив. И он с лёгким сердцем уступил фрейсу первый удар. Тот дрын над головой занёс и опустил со всей силы, Атанарих щит подставил, а сам слегка и стремительно по ногам рубанул. Фритигерн не то, что отступить не успел - вообще ничего не понял. Толпа взвыла, Рицимер восхищённо захлопал в огромные ладоши:
   - Всё, сын мой, нет у тебя ноги!
   Атанарих осмотрительно обозначил ещё удар по шее - мол, добил, а то раненный зверь опаснее.
   Поскольку на Фритигерна ставило большинство, в насмешках его не пожалели. Но что уж после поражения кулаками размахивать? Осталось проворчать с напускным добродушием:
   - Быстр ты, словно хорь вонючий.
   А у самого улыбка кривая, и глаза кровью налиты, как у быка. Только гордость не позволяла в драку кинуться. Атанарих примиряюще протянул ему руку.
   - Опасно думать о противнике с пренебрежением, - Рицимер положил руку на плечо сына, успокаивая. А на юношу посматривал с немалым любопытством.
   - Со мной возьмёшься биться?
   Зеваки, разочарованные быстрым исходом поединка и потянувшиеся было прочь, остановились, повернули назад.
   - В бою поостерёгся бы. - осмотрительно польстил бывалому воину Атанарих, - А так - отчего бы не попробовать?
   В толпе загомонили, прикидывая, есть ли на сей раз у венделла хоть какие-то надежды на победу. Рицимер, взвесив дрын, ухватил его половчее. Встал. В отличие от неопытного сына он держался верно. И, несмотря на мощное тело и солидное брюхо, перетянутое широким ремнём, должен был выказать немалое проворство.
   - Уже то для меня будет честью, если ты меня не сразу одолеешь, - произнёс Атанарих и набросился на противника.
   Удар, который незамедлительно обрушил на щит юноши Рицимер, чуть не выбил венделлу плечо. Атанарих пожалел, что нельзя подставить сопернику неокованную кромку щита. Настоящий меч увяз бы в дереве, и мига, пока противник его вытаскивает, могло хватить, чтобы рубануть. Но пока он не мог достать длиннорукого фрейса. Оставалось только отступать, отражая удары щитом. Рука всё ощутимее ныла и явно слабела. Вскоре фрейс уже гонял молодого венделла по кругу, всё больше увлекаясь погоней. И мало похоже было, что он скоро задохнётся. Атанарих вовсе забыл о своём мече, только за щитом прятался. Зрители надрывались от крика и хохота, награждая венделла нелестными прозвищами. А тут ещё юноша оступился и упал на одно колено. Рицимер со всей силы ударил сверху, но Атанарих вскинул щит и рубанул противника поперёк пояса, вскочил и отбежал.
   - Смотри, он кишки ему выпустил! - заорал кто-то в толпе. - Хитрый щенок!
   Рицимер бросился, было, за венделлом, но из толпы напомнили весело:
   - Ты ранен, Рицимер!
   - С распоротым брюхом не побегаешь!
   - Падай и кишки с земли подбирай!
   - Перехитрил!
   Удивлённый Рицимер, под улюлюканье и крики зевак, послушно опустил дрын и, переводя дух, покачал головой:
   - А я думал, ты того... совсем ополоумел от страха. Думал - загоняю.
   Зеваки бесновались, Фритигерн и Гелимер - те вовсе смотрели на юношу, как на колдуна. Атанарих, поняв, что его хитрость удалась, едва всё не испортил. Чуть не заорал от радости. Хуже - только начать скакать, словно обезьяна. Чудом опомнился. Скромно склонил голову, произнёс почтительно:
   - Мне повезло...
   Снял щит и потряс всё ещё болевшей рукой, показывая, что ему досталось.
   Старый фрейс дружески похлопал Атанариха плечу.
   - Не принижай своё умение. Ты перехитрил меня - разум в бою важней силы.
   Достал из поясной сумки беличью шкурку, протянул купцу:
   - Дай нам вина, Басиан, я хочу угостить молодого воина!
   Толпа, поняв, что ничего интересного больше не будет, потянулась прочь. Атанарих, польщённый оказанной воином честью, потягивал вино, отвечал на вопросы о своём роде и о дороге, которая завела его так далеко от дома. Потом Рицимер осмотрел предложенные сыну мечи и одобрительно кивнул:
   - Ты, Атанарих Вепрь, выбрал для моего сына самый лучший клинок. Помоги и моему племяннику.
   Гелимер покорно зашагал к прилавку. Сам искать не стал, а принял тот меч, который посоветовал ему Атанарих. Внимательно осмотрел его, взвесил, спросил другой для сравнения. Атанарих одобрительно кивнул, дал ещё пару попробовать. Гелимер долго сравнивал, потом остановился-таки на первом. Нацепил ножны, бережно вложил в них меч. Атанарих подумал, что из этого парня воин, пожалуй, вышел бы получше, чем из его двоюродного братца. И никак не мог понять, почему Гелимер так трепетно держится за незавидную долю мужлана?
  

* * *

   Вечером фрейсы - уже знакомые Атанариху Рицимер и Фритигерн, и ещё двое, сходных с ними обликом, - привезли на долблёном челне мёд и воск. Подняли без натуги большие, из деревянных плашек сделанные, пифосы с мёдом, занесли на либурну. Потом Рицимер подошёл к Атанариху и, поклонившись, произнёс:
   - Я рассказал своим сородичам о твоей победе, Атанарих, сын Хродерика. В нашем роду много славных воинов. Они хотели бы увидеть тебя. Не удостоишь ли ты нас чести, доблестный воин? Будь нашим гостем сегодня!
   Басиан заметно встревожился. Метнул на фрейса недобрый взгляд. Сплёл руки на груди и предостерегающе вытаращил глаза.
   - Благодарю, доблестный Рицимер, я принимаю твоё приглашение. - Не без вызова торгашу ответил юноша. - Сейчас, только переоденусь...
   Басиан метнулся за ним, схватил за рукав. Зашептал испуганно:
   - Ума лишился? Не боишься, что ночью тебя пьяного оберут, да и самого запродадут сёрам?
   Атанарих вспыхнул, грозно сдвинул брови. Набросился на зарвавшегося купца.
   - Придержи язык! Даже слушать не хочется! Кто оберёт?! Фрейсы гостя?! Разве они из вашей подлой породы?!
   Басиан саркастически улыбнулся, мол, знаю я вас, варваров. Эта улыбка оскорбила Атанариха. Он даже кулаки сжал: такие слова мечом назад в глотку следовало загнать! Купец понял, что сболтнул лишнее, попятился.
   - Простите его, - виновато улыбнулся фрейсам Атанарих, - Он привык жить среди людей, которые не боятся позора. Думает, все такие.
   - Он ничуть не оскорбил нас, Атанарих, сын Хродерика, - добродушно развёл руками Рицимер. - Ведь Басиан поклялся, что будет беречь тебя.
   - Я не дитятя, - буркнул Атанарих и поспешил в палатку, где в мешке лежала его праздничная туника и золотое ожерелье, подаренное рихом Аллобихом за победу в праздничных поединках.
   До Фрейсовой косы, где был стан Зубров, плыли на огромном, человек на двадцать, челне. Четверо фрейсов легко управлялись с ним, предоставив гостю честь праздно сидеть на носу.
   От станов на берегу несло дымком и съестным, раздавался весёлый гомон - торговля закончилась, везде варили ужин. Сначала тянулись сплошь крекские и тауросские* суда. И Атанарих невольно подумал, что подобное тянется к подобному. Крексы и тауроса - один народ, только крексы изнежились, потому их легко завоевали венделлы. А тауроса противостоят сёрам много лет, и хранят воинскую доблесть. Но держатся оба племени не то, что рядом - вперемежку.
   Дальше шли лёгкие корабли сёров - все, как один, с выступающим носом и высоко поднятой кормой. Рядом - плоты хаков. Явственно пахнет мясным чадом и конским навозом. Как сёры - утончённые, любящие благовония и умащения, - терпят такое соседство, Атанарих не понимал. Даже подумалось: "Сёры, значит, такие же кровожадные, быстрые до грабежа, как и хаки". А вот и улебские* корабли - стройные, похожие на лебедей. Улебы останавливаются подле мортенсов. Когда Атанарих прибыл на остров, он долго не мог на взгляд отличить, кто перед ним: мортенс, фрейс или улеб. Все светловолосые, бородатые, одежда похожа: рубахи да штаны, на плечах плащи, на ногах - поршни или плетёные из коры короткие обутки. Сапоги - редко у кого. Фрейса хоть по говору отличишь, а улебы с мортенсами всё равно непонятно лопочут. Басиан объяснил: на вышивки надо смотреть. Фрейсы любят чёрное с алым мешать, мортенсы - по белому красным шьют. Улебы - тоже, но узоры совсем другие...
   Наконец показалась пустынная Фрейсская коса - только перевёрнутые долблёные челны лежали на прибрежной гальке. Родичи венделов не любили селиться на открытых местах и заняли тенистую дубраву - в паре полётов стрелы от реки. Атанарих, привыкший к мысли, что в лесах жильё ставят либо разбойники, либо поклонники Солюса, прячущиеся от людей, подивился этой привычке. Но ещё больше поразил его вид становища. Фрейсы не разбивали шатры, а строили полуземлянки, пугающе похожие на хлайвгардсы* - последние пристанища умерших венделлов. Столбы с черепами различных зверей, красовавшиеся перед каждой землянкой, усиливали сходство. В домах венделльской знати изображения зверя-предка каждого рода давно стали делать из золота, серебра или бронзы, а на кладбищх по старинке водружали черепа. Только сообразив, что входы в землянки обращены на полуденную сторону, Атанарих смог преодолеть охватившую его оторопь и даже попытался догадаться, какой зверь положил начало роду Рицимера и Фритигерна. Череп был похож на бычий или турий, но массивнее и рога другие.
   - Это зубр, - пояснил один из спутников - кудрявый и круглолицый, - Неужели никогда не видывал?
   Атанарих покачал головой.
   - Только от стариков слышал - лесной бык, сильнее которого нет, верно?
   - Верно, сильнее зубра нет никого, - согласился Рицимер. - Даже медведь и лев его боятся.
   Тем временем из дверного проёма появился, опираясь на посох, старец - такой же коренастый, как Рицимер. Годы согнули его, но было видно, что он ещё крепок и подвижен, а посох взял больше для того, чтобы придать своей могучей фигуре величавость.
   Рицимер тронул юношу за плечо, шепнул тихо:
   - Моего отца зовут Рекаред, он сын Фритигерна.
   Атанарих поклонился хозяину и приветствовал его так учтиво, как будто старик был не мужланом, а воином. По правде сказать, на деревенщину он ничуть не походил - ни статью, ни взглядом, ни даже одеждой.
   Рекаред улыбнулся, и Атанарих отметил хитрый, приценивающийся взгляд фрейса. "Этот своей выгоды не упустит", - решил он, улыбаясь в ответ.
   - Приветствую тебя, Атанарих, сын Хродерика Вепря. Слава о твоей победе уже облетела Торговый остров. Для меня честь принимать у своего очага такого умельца, как ты.
   - Это для меня честь разделить с тобой трапезу, могучий Рекаред, - отозвался Атанарих. Старик величавым кивком велел следовать за ним.
   Они шагнули в дымный полумрак, вкусно пахнущий жареным мясом. Внутри жильё фрейсов походило на хлайвгардсы не меньше, чем снаружи. Такие же высокие, до колена, дерновые приступки вдоль увешанных оружием стен. Только сложенный из скрепленных глиной булыжников очаг у входа, да изображение хозяйки очага Фровы и выдавали, что тут не мёртвые живут. Атанарих низко поклонился богине и попросил у неё разрешения остаться в доме.
   К приходу гостя готовились: расстелили на полу свежую траву, укрыли дерновые приступки расшитым холстом и сейчас две простоволосые жещины расставляли на нём долблёные блюда с лепёшками, печёной рыбой, жареными на вертелах тушками какого- то не слишом крупного зверька и горшки с варёным зерном - фрейсы называли его кашей. Когда принесли два ушастых сосуда, склёпанных из дощечек, и небольшие резные чаши, видом напоминавшие уточек, стали садиться за столы. Атанариху указали место подле хозяина, среди старших. Сверстники - Фритигерн, Гелимер и ещё один юнец сидели в дальнем конце стола, почти у входа. Робея величавого старика, Атанарих опустился на указанное место.
   Рекаред назвал гостю своих сыновей - Рицимера и Зизебута, племянников - Сара, Гундобальда, Гермингельда, Эвриха и Теодемера - сыновей своих пятерых братьев. Показал внуков - Фритигерна, Гелимера, Рарога, Радагайса, и Теодеберта (Атанарих, кроме троих, знакомых ему ранее, уверенно запомнил только Сара, который был несколько уже в плечах, чем остальные Зубры, да ещё своего ровесника Теодеберта).
   Приступили к трапезе. Атанарих, боясь показаться невежей, внимательно смотрел на сидевшего напротив Рицимера. Обычаи фрейсов мало отличались от венделльских. Так же перед едой старший в доме подносил угощение Фрове, потом делил мясо. Трепетное отношение к варёному зерну - каше - было внове. Но Атанарих быстро понял, что черпать кашу из общей миски надо не чаще, чем старик. И, схлебнув, обязательно класть ложку на холст, закусывать мясом или рыбой, а не черпать два раза подряд. Сдержаться было не сложно - Атанариху каша не понравилась. А вот мясо было очень вкусным. И даже когда он узнал, что диковинный зверёк - обычный сурок, всё равно не счёл угощение менее вкусным.
   Пировали неспешно. Провозглашали здравицы в честь гостя и присутствующих. Чинно беседовали об урожае, охоте и прочем житье-бытье. Атанарих, как полагается воспитанному юноше, помалкивал. Женщины сновали вдоль пирующих, подкладывая на лепёшки рыбу, наполняя медовым напитком опустевшие ковши. Напиток этот, как показалось Атанариху, ничуть не туманил голову, только согревал и веселил сердце.
   Так что, когда со стола убрали опустевшие плошки, и Рекаред начал расспрашивать гостя, Атанарих уже утратил робость, но ничуть не отупел и не осмелел больше меры. Он мог бы прихвастнуть, расписывая свои умения, подвиги и значение при дворе риха Аллобиха, но постыдился врать. Отвечал коротко и почтительно, замечая, что многое в его рассказе и так кажется фрейсам странным. Рекаред не мог понять, как можно обучать сына только воинской премудрости, и легко отпустить его из дома. Рицимера удивило, что рих Аллобих легко расстался с умелым воином. И все поразились, что венделлы много лет живут в мире, и Атанарих ушел из этой благодатной земли только для того, чтобы найти, где воевать.
   - Я мог удовольствоваться той честью, которая досталась мне по праву рождения. - пытался объяснить им Атанарих, - но нелепо покупать меч и вешать его на стену, чтобы он ржавел от безделья. Вот и я...
   На этих словах губы старого Рекареда дрогнули не то в печальной, не то в презрительной улыбке. Атанарих осёкся, поняв, что сказал что-то не то.
   - А не страшишься ли ты, отважный Атанарих, что тебя убьют на чужбине? - спросил Зубр.
   - Другого страшусь, - страстно ответил юноша, вскидывая голову, - что умру я в старости, не совершив славных подвигов.
   Многим за столом его ответ пришёлся по нраву. Самый младший из мужей, кудрявый и круглолицый, даже восторженно воскликнул:
   - Вот ответ, достойный воина!
   - Ответ, достойный юнца, но не зрелого мужа, Эврих, - резко осадил его старик. Рицимер, кажется, готов был возразить, но не посмел перечить отцу. А вот Эврих не унялся:
   - Если бы не воины, что живут в хардусе, дядя, ты не мог бы свысока поглядывать на них. Мертвецам спесь неведома!
   За столом стало тихо, пирующие опустили головы, лишь исподволь взглядывая на Рекареда. Тот сжал губы, полоснул Эвриха глазами и отрезал:
   - Сдаётся мне, что мы засиделись за хмельным, раз иные несут несуразицу!
   - И то верно, - поторопился поддержать отца Рицимер, - Вечер тёплый, пойдёмте развеемся?
   Все стали подниматься с мест. Атанарих к ужасу своему обнаружил, что ноги его не слушаются, и упал бы, не подхвати его Рицимер.
   - Не бойся, это с непривычки, - произнёс он весело. Атанариху стало жарко при мысли, что он сейчас у всех на глазах будет ковылять, словно впервые отведавший вина малец. Но фрейсы дружно сделали вид, что ничего не замечают, зато принялись потешаться над Теодемером, который тоже обезножел. Тот беззлобно отругивался - хмель ударял в ноги, но голову не туманил.
   За землянкой лежали брёвна, и пирующие перебрались на них. Атанарих, покуда не отпустило, держался в стороне. Когда он подошел к Зубрам, те уже разожгли костёр, рабыни принесли ковши и хмельное, а Эврих дергал струны маленькой, похожей на лебедя, арфы, настраивая её. Мрачного Рекареда не было видно - знать, остался в землянке. Рицимер потеснился, давая Атанариху место на бревне подле себя, и протянул ковш, но юноша решил, что больше не будет пить этот коварный мёд, потому что мало чести валяться на задворках мужланской землянки и кормить ночных комаров.
   - И про что вам спеть? - спросил Эврих, закончив возиться с арфой.
   - Про то, как Картал убили, - робко подал голос Теодемер и оглянулся, поняв, что слишком дерзко повёл себя. Но все вокруг поддержали его. Эврих, кажется, тоже хотел петь про это. Он откашлялся и начал негромко:

- Ветер в вершинах сосен шумит,

Хаки идут по долине.

Ведёт их хоттын* Бури,

Старая, матёрая хака,

Волчице подобная.

   Голос у Эвриха был низкий, глубокий, и в сгущающихся сумерках, при свете костра, он пьянил сильнее мёда.

Треплет ветер

Конский хвост на копье Бури.

Похваляется Бури,

Смеётся на всю реку,

Руками в круглый живот себя бьёт,

Говорит: "Приду я к хардусе,

Перебью воинов,

Золотого бога Кёмпе себе возьму.

Много у Витегеса искусных охотников.

Драгоценные шкурки хранятся в их домах.

Все их заберу,

Хардусу сожгу дотла,

Голову сниму с отважного Витегеса,

Надену её на копьё ".

   На звуки арфы к костру подтягивались люди из других землянок, становились и слушали в благоговейном молчании. Никто не обращал на них внимания - даже сам Эврих, который, казалось, уже не видит ни костра, ни землянок, но лишь наступающих хаков, приближающихся к хардусе.

Рядом с ней едет дочь её, молодая Картал.

Косы Картал как змеи извиваются.

Говорит Картал, смеётся:

"Кожу спущу с храброго Витегеса,

Круп коня ею покрою..."

   Песня текла неспешно. Эврих подробно описывал все стычки и подвиги совершенные воинами Витегеса. Атанариху не приходилось участвовать ни в осадах, ни в оборонах, но он понимал, как нелегко пришлось защитникам. Врагов было едва ли не вчетверо больше, чем фрейсов, и каждая хака не уступала фрейсу ни умением, ни отвагой. Атанарих ни на миг не сомневался: так и было! Сказания не лгут! Стыдно приписать одному воину подвиг другого, забыть о славе или позоре кого бы то ни было.
   И, слушая скорбный рассказ Эвриха о гибели очередного фрейса, Атанарих приходил в ужас: становилось ясно, что крепости не выстоять, если рих Витегес не решится на поединок с биё* Картал, славнейшей из хаков. А та не жалела слов, бахвалясь.

- И Витегес молвил:

"Сойдясь в поединке со мной

Ты не будешь столь дерзкой!"

И вышел на поле.

   Это был славный бой! Сердце Атанариха каждый раз замирало, едва Витегес оказывался в тяжелом положении. Особенно когда Картал сбросила его с коня... Но рих был искусный воин, и ему удалось избежать рокового удара. И когда Эврих запел, как рих поверг наземь молодую Картал, ногой на одну её ногу встал, за другую дёрнул, порвал, как собаку, голову оторвал, на копьё надел, в хардусу принёс - Атанариха охватила радость, будто от исхода поединка зависела его жизнь. Он даже не усомнился, что такой славный воин, как Витегес порвал воительницу, будто истлевшую тряпку.
   Под торжествующий звон арфы тосковал юный венделл, что есть такие битвы на земле, но он не сражался в них! Только память о том, что слово, даже сказанное сгоряча, приходится держать, заставила смолчать, как хотел бы он отправиться в хардусу.
   А Эврих, спев о том, как отступили хаки, начал рассказывать, как фрейсы хоронили славных воинов, погибших в этот набег, и вдруг благоговейную тишину, нарушаемую лишь голосом Эвриха, треском костра и шумом дубравы, нарушил странный, хриплый звук, похожий на глухой стон раненного зверя. Он был так неуместен, что Атанарих резко повернулся. Старый Рекаред стоял совсем рядом за его спиной, и, закрыв лицо рукой, плакал, не в силах сдержаться. Это было страшно.
   - Погибший Вертерхард был сыном ему? -шепотом спросил Рицимера Атанарих.
   - Нет, но сын его, Алатей, друг Вертерхарда, мой брат, был ранен в этом набеге и с тех пор стал колченогим. Это хуже смерти...
   - А Радагайс с дальнего хейма? - поддержал сына Рекаред. - Ему руку отрубили. Забыл, как твой сородич этой весной к предкам в лес ушел? Кто про него споёт? А Валию что, забыли? Головой он теперь болен, чуть что - пену пускает и бьётся, как порченный. А Вольфмера, а Рицимера, Годлибова сына? Да всех разве упомянешь?
   И старик снова зашёлся в рыданиях.
   - Один ты, что ли, платишь кровавую дань, Рекаред? - сказал кто-то из темноты. - Мы не меньше людей даём и столько же не досчитываемся. И пустые ли это потери? Дорвись хаки до хеймов - большего бы мы не досчитались.
   - А правда ли, что младенцев, подбросив, на кривые мечи ловят, и в распоротых животах людей ноги греют? - спросил Атанарих.
   - Неужели до ваших краёв слава дошла? - удивился Сар. - Верно, всё верно.
   - Дочь мою, сестру-близнеца Фритигерна, так убили, - хрипло отозвался Рицимер. - Прав был отец, не стоило выдавать девицу Волкам, они близко от хаков живут...
   Атанариху показалось, что голос воина стал слишком хриплым. И не только ему.
   - Зато честь и слава в веках тем, кто уберёг другие хеймы от лютой смерти! - торопливо воскликнул Эврих, желая свести разговор на другое. Но не вышло.
   - Плохое утешение, - горько продолжал Рекаред, уже сладивший с рыданиями, но не со своим сердцем. - И не доходя до хеймов, забирают хаки лучших мужей! Ладно, я смирился с тем, что отправлю к Витегесу Фритигерна! Ему бы не фрейсом, а хакою родиться - только война на уме. Но как подумаю, что Гелимера отдам в хардусу - сердце болит. Молил ведь Куннан, чтобы другому, не ему выпала доля уйти! Так нет!
   Старик принялся раскачиваться и говорить нараспев, будто мёртвого оплакивал:
   - Жаден на работу! Всё уже знает: и как ладнее поле пахать, и как сеять, и как жать. Мечтал: вот, сосватаю ему Ингунду у Годлиба Медведя. Хорошая девушка, работящая, крепкая. Так нет же, выпало Гелимеру идти к Витегесу!
   Старик сетовал и сетовал горько. По морщинистым щекам катились крупные слёзы.
   Атанариху стало и стыдно за проявившего слабость старика, и до боли жалко его. Видано ли, такой гордый муж, а не может больше себя сдерживать...
   - Теперь Медведь не отдаст мне Ингунду за Гелимера. Кто к Витегесу ушёл - всё равно, что больной. Долго не проживёт. И не будет у Гелимера детей. С кем мой род останется? С колченогим Алатеем? С Ариульфом, который только и может, что на дуде свистеть да скотину пасти? Или с Теодорихом Тупицей? Нет, не отдам я Гелимера Витегесу. Пусть зовут меня бесчестным!
   Один из мужей, стоявших за спиной Сара, хотел было возразить, но старик зыркнул на него яростно, чтобы не смел перебивать его.
   Атанариху снова стало жарко, только на сей раз не от хмеля и не от восторга - от стыда. Одним словом он, Атанарих, мог избавить и гостеприимного хозяина от тоски, и Гелимера от чуждой доли. А он, Атанарих, промолчит, вернётся в Нарвенну - хвастать тем, что видел ужасных хаков. Будет пировать и в лупанарии ходить... А тут, на границе мира, люди свершают подвиги, которые куда достойнее геройства его отца.
   Не в силах больше молчать, он вскочил, поднял свой ковш.
   - Послушай, гостеприимный Рекаред. Не придётся тебе провожать любимого внука к Витегесу. Призываю в свидетели всех вас! - он обвёл взглядом Зубров и тех, кто за их спинами стоял в темноте, - Трором* Громовержцем и Мудрым Айвейсом клянусь, богом войны Кёмпе и хозяйкой моего очага: я пойду к Витегесу вместо Гелимера и буду служить ему, как подобает благородному венделлу служить своему риху.
   Правда ли стало тихо, или так показалось Атанариху? Но, сказав, он вдруг почувствовал себя так легко и радостно, как будто долгое время блуждал в лесу, потеряв дорогу, и вдруг увидел знакомые места.
   А фрейсы растерялись, особенно Гелимер, который и хотел обрадоваться, и не смел принять драгоценного дара.
   - Да разве?.. - наконец, прохрипел он. Задохнулся, и не то попытался кашель сдержать, не то всхлипы...
   Первым опомнился Рекаред. Суетливо вскочил, зашаркал по-старчески к внуку, прикрывая лицо руками и хлюпая носом.
   - Да благословят тебя Куннаны, чужестранец, - запричитал он, вцепившись в плечо юноши, - Гелимер! Гелимер! Благодари достойного Атанариха!
   Гелимер всё молчал, и старик воскликнул грозно:
   - Что же ты, неблагодарный?!
   И с силой толкнул внука.
   Тот неловко, будто враз одолел его мёд, поднялся с бревна, медленно-медленно подошёл к юноше и хрипло произнёс:
   - Знай, венделл... доколе живу я - буду тебе обязан. Будешь ты мне всё равно, что брат мой...
   Заплакал, закрыл голову руками, и, стыдясь своей слабости, бросился в темноту.

* * *

   И вот, подобно небольшой стае уток, скользят по спокойной воде Винфлоды пять челнов. Снова дорога, снова по воде, к полуночной стороне, куда, говорят, уходят умершие венделлы. Впрочем, Атанарих в это уже почти не верит. Там, куда ведёт его дорога, живут фрейсы, а за ними говорящие на иных языках мортенсы и ещё улебы, иннауксы и другие народы.
   Три дня назад он и не подозревал, что отправится в полуночные земли. А сейчас радуется, что едет туда. Одно тревожит: вернувшись в Нарвенну, Басиан наплетёт родным, что Атанарих спьяну обет принёс. Выставит перед всеми глупцом, не умеющим язык свой на привязи держать. Убедить крекса, что он ничуть не жалеет о своём обещании, так и не удалось. Атанарих, конечно, отцу письмо написал, рассказав, что было, и почему он решил остаться с фрейсами. Захочет ли отец то письмо слушать? Но всё равно - при мысли, что наконец-то знаешь, куда едешь и зачем, становится радостно.
   Видно любят Атанариха небесные Пряхи-Куннаны, раз так легко и ловко повернули его судьбу.
  
   Объяснение незнакомых слов и выражений.
  
   Мортенс - племена, живущие на полуночь- восходе от фрейсов. Находятся на стадии военной демократии.
  
   Тауроса - крексы, живущие за Тауросским проливом, разделяющим Крекское и Ласийское моря, крексы полуденного побережья Ласийского моря.
  
   Улебы - земледельческий народ, живущий к полуночи от Мортенсов. Находятся на стадии военной демократии.
  
   Хлайвгардс - дословно - дом умерших - у фрейсов и венделлов семейные и родовые склепы, в которых помещаются тела умерших или их пепел. Хлайвгардсы венделлов напоминают по виду архаичные жилища живых, в которых некогда жили общие предки того или другого народа, в то время как хлайвгардсы фрейсов - точные копии большого жилого дома.
  
   Хоттын (хакийск.) - предводительница племени или союза племен у хаков.
  
   Бие (хакийск.) - дословно "кобылица", титул славной воительницы у хаков. Мужчина-воитель назывался титулом "айхыр" - "жеребец".
  
   Трор - в венделло-фрейсском пантеоне - бог грозы и защитник небесных чертогов.
  
   Сказка про то, как воитель Атанарих отправился славы искать.
   (Из сборника: "Сказки старой Фридиберты: Фрейсские героические сказания в пересказе для детей. - Арбс: Изд-во "Детлит", 2986 г.)
  
   Жил в давние времена в Венделлии один благородный герцог. Было у него много детей. Герцог тот был отважен и искусен в бою. Много войн вёл он и одолел всех врагов.
   И сыновья все пошли в отца. Младшего из них, самого любимого, звали Атанарихом. Вот исполнилось Атанариху пятнадцать лет. Устроил герцог в честь дня рождения своего любимца большой праздник: турнир, богатый пир, о которых потом люди долго судачили. На том турнире сражались многие отважные воины, но не было никого лучше Атанариха.
   Вот после пира герцог обходил свой замок, видит, стоит Атанарих на стене, печальный. Удивился отец, спрашивает:
   - Что случилось, сын мой младший, любимый? Или я устроил плохой праздник в честь тебя? Или не ты оказался отважнее и искуснее всех прочих воинов? Или дошли до тебя плохие вести, что на нас идут враги?
   Поклонился ему почтительно Атанарих и отвечает:
   - Ничуть, отец мой. Доволен я праздником, что ты устроил в мою честь. Рад, что оказался отважнее других рыцарей. Одно только заботит меня. Живу я в твоём замке, словно слабая девица. Не знаю ни забот, ни тревог, провожу время в развлечениях. Разве для того ты обучал меня воинскому умению?
   Хотел было отец рассердиться на непочтительного сына, но решил дослушать. Кивнул головой, чтобы Атанарих продолжал. Тот ему и говорит.
   - Позволь мне, отец, покинуть твой замок, отправиться странствовать. Может быть, найдётся место, где моё мастерство сгодится для иного, чем красоваться на турнирах?
   Опечалился герцог: любил он младшего сына больше всех остальных. Но, подумав, решил:
   - И то, правда, Атанарих. Жаль мне с тобой расставаться, но не для того мужчина на свет родится, чтобы прятаться за материнской юбкой.
   Наутро простился Атанарих с братьями и сёстрами, попросил благословения у матушки. Отец на прощание дал ему меч и сказал:
   - Помни, сын мой, что всегда и везде, ты должен обнажать свой меч только ради достойного дела: защитить слабого, постоять за обиженного, соблюсти справедливость. И никогда не служи тому, кто не заботится о своей чести и чести своих воинов, даже если он платит за службу щедрее прочих.
   - Я запомню твои слова, - ответил Атанарих, прижав руки к сердцу, поклонился отцу на прощание и отправился в путь.
   Ехал он долго, и совершил по пути много добрых дел: истреблял разбойников, вызывал на бой бесчестных рыцарей. И было много городов и замков, где его просили остаться. Но Атанарих задумывался: а вдруг есть на земле место, где ещё нужна его помощь? Потому покидал он замки, где мог бы жить в покое и довольстве, и отправлялся в новый путь.
   Так прошёл почти год. Атанарих ехал навстречу солнцу, и дошёл до лесной страны фрейсов.
   В те давние времена во Фрейсии были густые леса, городов мало, а деревни находились так далеко одна от другой, что люди зачастую только на празднике Винтрусбрекка - Середины зимы - обменивались новостями за год.
   И вот ехал-ехал Атанарих по лесной дороге, и стало смеркаться. Увидел юный рыцарь деревню и решил в ней заночевать. Поскольку время было позднее, постучался в первый же дом. А жили в нём старик со старухой, вдова - сноха их - с кучей детей, из которых работником был только старший сын по имени Гелимер. Остальные же - либо девушки, либо ещё дети малые.
   Хозяева впустили странника, и, как полагается обычаями фрейсов, истопили для него баню, выставили на стол лучшую еду, развлекали его беседой. Ведь гость - посланник бога. Атанарих ел-пил, отвечал на вопросы. Но, как ни были учтивы хозяева, показалось ему, что они очень печальны.
   - Ответьте мне, добросердечные и радушные хозяева, - спросил тогда Атанарих. - Что так озаботило вас? Может быть, обижает вас ваш господин?
   - Нет, - отвечали дружно хозяева. - Наш владыка, король Витегес, мудрый и отважный, и правит справедливо.
   - Тогда, может быть, завелись возле вашей деревни чудища или разбойники? - спросил он.
   - И тут всё спокойно, - ответили фрейсы. - Но нападают на наше королевство дикие воительницы, хаки. Их больше, чем звёзд на небе, а свирепостью они превосходят любого разбойника. Если берут они город или деревню, то прежде, чем разграбить их, убивают всех - от старика, до грудного младенца. Они истребляют даже скотину, которую не в силах угнать. Наша деревня находится далеко в лесу, и мы можем надеяться на то, что король Витегес не допустит хаков в эти края. Но для того, чтобы оборонить страну от свирепого врага, нужно много воинов. Их берут из каждой деревни ежегодно. И в этом году выпал жребий идти к королю нашему внуку Гелимеру. А он у нас единственный взрослый мужчина. И не отдать нельзя, а отдашь - пропадём с голоду.
   Выслушал их Атанарих и подумал: "Не захотел я служить многим славным королям. Всё казалось мне, в другом месте я больше нужен. А теперь, видно, нашлось то место, в котором я нужнее всего".
   Улыбнулся он хозяевам и говорит:
   - Вашему горю легко помочь. Пусть Гелимер остаётся с вами, пашет землю, растит хлеб. Я заменю его и отправлюсь служить королю Витегесу.
   Обрадовались крестьяне и сказали:
   - Спасибо тебе, добрый чужестранец. Ушёл ты из родительского дома, но знай - отныне ты в нашем краю не одинок. Теперь будешь нам названным сыном.
   На том и порешили. Благословили Атанариха старики, а с Гелимером стали они побратимы.
   Наутро отправился Атанарих к королю Витегесу, а Гелимер остался в деревне и жил там до глубокой старости. И об обете своём воителю Атанариху всегда помнил.
  
   Из учебника "Всемирная история. Период Тёмных веков" для подготовительных курсов исторических факультетов классических и учительских университетов.
  
   Глава 1. Набеги варваров на Крекскую империю. Образование Венделльского королевства со столицей в Нарвенне.
        -- Крекская империя в начале Тёмных веков.
        --
   1.1.1. Предпосылки упадка Маронской Крекской империи.
   В XII от основания города Мароны столетии Крекская империя переживала пик своего расцвета. Ей принадлежала огромная территория, простиравшаяся от Полночного до Срединного и Ласийского морей. Богатства, стекавшиеся в Марону за счёт ограбления завоёванных земель, позволяли маронской знати жить в роскоши. Государство выплачивало свободным жителям городов деньги, на которые они могли существовать, ничего не производя. Свободные земледельцы дёшево продавали свои участки богатым людям и уезжали в города. В огромных земельных владениях крекских аристократов - латифундиях - трудились рабы. Свободные ремесленники редко имели большие доходы - их товары не выдерживали конкуренции с привозными и произведёнными рабами. Армия из ополчения свободных граждан превратилась в отряды наёмников, которые готовы были служить любому, кто заплатит больше. Всё чаще в ней служили варвары - тацы, арулы, андалески, венделлы и др. То, что стало причиной расцвета Крекской империи, привело и к её упадку.
  
   1.1.2. Причины упадка Маронской Крекской империи.
   XIII - XV столетия от основания города Мароны называют периодом упадка Крекской империи.
   Основные причины упадка:
   1. Экономические.
   Основой экономики империи были латифундии, существовавшие за счёт эксплуатации труда огромного количества рабов, не заинтересованных в его результатах. Держать их в повиновении становилось всё труднее. Благородные владельцы латифундий не хотели платить налоги императору, и постепенно добивались их сокращения. Свободные граждане уже не принимали участия в производстве, живя по принципу "хлеба и зрелищ!". Огромные средства тратились на выплаты пенсиона этим людям. Ещё больше денег уходило на содержание наёмной армии. Казна истощалась. Единственным стабильным источником доходов оставалось ограбление завоёванных территорий.
   2. Большие размеры территории.
   Управлять огромной империей, даже при отлаженной системе дорог, в те времена было невозможно. Приходилось передоверять полномочия императора наместникам, которые становились полновластными правителями на вверенной им территории. Окраины были не заинтересованы в уплате грабительских налогов Мароне. В империи то и дело вспыхивали национальные восстания, жестоко подавляемые. Когда под руководством наместника Тауросы Андроника объединились разные слои населения - от знати до простого народа, - Марона не смогла справиться с восстанием, и Великая Крекская империя в 1273 году от основания города Мароны раскололась на Закатную (Маронскую) и Полуденную (Тауросскую). Экономическая и политическая жизнь Полуденной Крекской империи была построена на принципиально других основах.
   3. Политическая нестабильность.
   Власть Маронских императоров ослабевала. Реальной силой, диктовавшей свои условия правителям, становились владельцы латифундий и военачальники. За 15 лет, предшествовавших вторжению венделлов, на Маронском троне сменилось 12 императоров. Некоторые правили менее месяца. Дестабилизировали обстановку и постоянные набеги полчищ варварских племён. Даже практика предоставления им земель в провинциях на правах федерации (то есть предоставления права проживания, хозяйствования на территории с условием защиты её от внешних вторжений) не смогла стабилизировать обстановку. Варварские воины, поступавшие в крекскую армию, с одной стороны повышали её боеспособность, с другой - всегда могли изменить чужому правителю и встать на сторону очередного вторгавшегося племени. Кроме того, федераты, недовольные условиями проживания, могли сами выступить в роли агрессора, что, собственно, и произошло и во время венделльского нашествия.
   4. Культурный упадок.
   Развращённые большими богатствами владельцы латифундий и привыкшие к государственным подачкам обнищавшие слои населения одинаково стремились "взять от жизни всё". Они не были заинтересованы ни в том, чтобы развивать экономику и науки, ни в том, чтобы рисковать своей жизнью ради государственных или духовных ценностей, а также защиты государства. Отдельные философские школы, которые заботились о духовном развитии, как правило, делали упор на индивидуальное самосовершенствование и старались не навязывать свои взгляды окружающим. Единственной многочисленной и сплочённой группой маронских граждан, которая имела твёрдые жизненные ценности, были последователи Солюса - нового религиозного течения, проповедовавшего единственность Бога, защищающего человека, и моральное самосовершенствование как путь служения ему. Однако среди них оказались сильны антиимперские настроения, поскольку в развращенных крекских аристократах они видели усердных служителей Хостаса*.
   Столкнувшись с варварским нашествием венделльских племён, Маронская империя не смогла ничего противопоставить противнику.
  
   1.2. Венделльское нашествие и падение Маронской империи.
   Родиной венделлов являются лесостепи, расположенные к закату от реки Винфлоды. В XIII веке от основания Мароны эти племена распространили свою территорию на Ласийские степи вплоть до морского побережья, вытеснив на Восход кочевые племена атаранов. Венделлы были земледельцами. Ко времени прихода в Ласийские степи они находились на стадии разложения родового строя. Освоение плодородных земель и контакты с более развитыми народами стимулировали развитие экономики венделлов, а также социальное расслоение их общества. В 1359 году от основания города Мароны было создано государство под началом короля Витериха.
   Однако в начале XV столетия от основания города Мароны атаранские племена, смешавшись с другими народами, образовали племена хаков (или халыков), которые отличались воинственностью. У них женщины имели равные права с мужчинами, умели обращаться с оружием и сражались в войске, нередко возглавляли племена или выступали официальными соправителями своих мужей. Это породило легенды о том, что хакийские женщины властвуют над мужчинами.
   В 1411 году под натиском хаков племена венделлов вынуждены были отступить на закат, вторгшись в пределы Маронской империи. Сыну Витериха, Гундобальду было даровано право поселиться на условиях федерации в предгорной болотистой местности в полуденно-закатной части Тации. Как подданные Маронской империи венделлы противостояли нашествию халыков на Закат и участвовали в победоносной битве при Атенарском лесе. Однако территория проживания венделлов в империи была неудобна для земледелия, что вызывало постоянное недовольство, вылившееся в поход на Загорную часть империи. Возглавлял венделлов внук Витериха Витимир. Он вошёл в историю как мудрый правитель и отважный воин. Личные качества вождя и ненависть к Маронской империи привели к тому, что на его сторону переходили представители покорённых Мароной варваров (тацев, арулов, андалесков и др.) В 1428 году Витимир пересёк Крекские горы и вторгся в Крексию. Вторжение венделлов практически не встретило сопротивления в предгорной Крексии, где жило много родственных венделлам племён. Витимир захватил большой город Нарвенну на полночье полуострова. Битва в долине реки Паданы, в которой император Сатурналий победил Витимира, слегка замедлила продвижение венделлов. Несколько набегов на Марону, предпринятых им, а после его смерти - его сыном Аллобихом (1437, 1439 и 1440, 1441, 1442 годы), заканчивались разграблением мелких городов и выплатой венделлам большой дани с условием отступления от Мароны. Тем временем в Венделльское королевство стали бежать рабы со всей Крексии, где они получали свободу и наделы земли, либо основывали мастерские. Необходимость завоевания новых земель для размещения стремительно увеличивающегося населения подвигла короля Аллобиха к новой войне с Мароной. В 1445 году Аллобих утвердил свою власть в городах на берегу Срединного моря, отрезав, таким образом, все возможности подвоза продовольствия и денег из дальних провинций. В 1446 году он покорил Марону. Город был разграблен, император Романий убит, столица перенесена в Нарвенну. В Мароне сохранилась резиденция Верховного жреца Солюса, который тогда не имел политической власти.
   С 1446 года начинается почти сорокалетний (до 1482 года) период правления короля Аллобиха, характеризующийся длительным миром в Маронской Крексии. Мудрый правитель и искусный дипломат, Аллобих смог сплотить варваров, проживавших по обе стороны Крекских гор, укрепить границы. Он гарантировал крексам защиту их жизни и имущества, ввёл в свой совет представителей влиятельных крекских семей. Тем самым ему удалось склонить к себе и значительную часть коренного населения Крексии. Однако союз этих разнородных народов был весьма нестабильным, и после смерти короля Аллобиха его наследникам не удалось сохранить могущества, созданного предшественниками.

   Объяснение незнакомых слов и выражений.
  
   Хостас - противник Солюса, воплощение мирового зла, повелитель злых духов, желающий погубить человеческий род.

ГЛАВА 2

1468 год от основания г. Мароны.

   - Берег ниже стал - значит, хардуса близко! - пояснил Рицимер. И верно: раньше справа - словно бесконечная стена Нарвенны высилась. Сейчас обрыв стал менее внушительным.
   - Это из-за того, что рядом с хардусой в Оттерфлоду впадает Вонючка. Это её левый берег.
   Атанариха удивило название, но вскоре с закатной стороны отчётливо потянуло падалью. А потом показалось устье речки, правый берег которой чернел от воронов.
   - Мы сюда после каждого набега падаль хакийскую скидываем!
   Когда подплыли ближе, Атанарих разглядел застрявшие на склонах конские и человечьи скелеты. От самого устья вдоль обрывистого берега Оттерфлоды тянулся местами покривившийся частокол, а в трёх полётах стрелы на высоком мысе стояла хардуса. Увидев её низкие - отсилы в полтора человеческих роста - стены и не заметив ни малейших признаков башен, Атанарих едва не воскликнул: "Айвейс и Аирбе! Куда я попал?!" Разумеется, он не надеялся найти тут твердыню, подобную Нарвеннской крепости, но рассчитывал хотя бы на некоторое подобие приграничных деревянных укреплений! Особенно тяжко было подумать, что пришёл он сюда навсегда. По крайней мере, поводов не приносить или вскоре расторгнуть клятву Атанарих не мог придумать. Слёзы наворачивались на глаза против его воли, и юноша торопливо опустил голову. Не хватало ещё, чтобы фрейсы заметили, как у него губы прыгают. А Фритигерн вдруг принялся по-мальчишески подскакивать на лавке челна, теребить Атанариха, выкликая восторженно:
   - Смотри, смотри, вон - золотой Кёмпе!
   Ну какой золотой Кёмпе мог быть в этой дыре?! Наверно, такой же золотой, как хардуса - крепость!
   Только из самолюбия, чтобы никто не догадался, как он жалеет о своём решении, Атанарих изобразил любопытство - приподнялся, стремясь разглядеть хвалёную святыню.
   Нет, про золотого Кёмпе ему не солгали. То, что венделл сперва принял за полыхающее осенней желтизной дерево, оказалось статуей бога, вырубленной из старого дуба и обитой золотыми бляшками. Сколь ни горько было в тот миг на душе у Атанариха, удержаться от искреннего изумления он не мог. Бог был прекрасен. Пластины волос, бороды и усов прямыми прядями свисали на сверкающую военную рубаху. Только лик (вернее - лики, потому что одно лицо Кёмпе смотрело на реку, второе - на лес, и явно угадывалось ещё третье, а то и четвертое) и могучие длани, перекрещенные на груди, грозно чернели средь блеска. Золотые глаза поглядывали с холодным прищуром, прямой нос, сурово поджатые губы - всё говорило о спокойном мужестве. Бог-воин с презрением смотрел в сторону, откуда приходили жадные чужаки, а его драгоценный убор выглядел вызывающе. Фрейсы не скрывали своего богатства ни от друга, ни от врага. "Жаждешь ограбить меня? - как бы вопрошал Кёмпе. - Что же. Приди и возьми моё золото". А ещё Атанарих заметил над стеной вражеские черепа, насаженные на длинные шесты. Ветер трепал чёрные косы, привязанные под ними. Венделл принялся считать, но на третьей дюжине бросил, поняв, что видит далеко не все.
   И, склоняя перед покровителем воинов голову, Атанарих благоговейно произнёс:
   - Наверно, на нём золота не меньше, чем весит старый баран!
   - Полагаю, поболе будет, - проворчал старый Рекаред. - Это при том, что не так давно хаки его обдирали.
   - Обдирали? - не понял Атанарих.
   - Не хаки, дядя! Мы сами! - возмущённо встрял в разговор Сар. - И не недавно!
   В голосе воина уже не было прежней подобострастности, которая так поразила Атанариха на Торговом острове. Рицимер счёл за благо осадить сородича и произнёс примирительно:
   - Это было в тот год, когда тебя, Атанарих, впервые посадили на коня. Или годом- другим позже. Хоттын Атта пришла с большой силой. Смогла даже ворваться в саму хардусу. Мы, кто уцелел, укрылись в вейхсхейме*, святилище Кёмпе. И рих - Витегес тогда был совсем молод, первый год властвовал - предложил хоттын выкуп.
   - У него всегда была голова на плечах, - одобрительно закивал головой Рекаред, - Любой другой рих, едва севший во главе стола, наверно, предпочёл бы погибнуть со славой, а не пойти на поклон к хакам. А этот сохранил жизнь - и воинам, и тем, кто в хеймах живёт! Не побоялся насмешек.
   - Никто не смеялся над ним, отец, - Рицимер постарался смягчить улыбкой резкость своих слов и продолжил - Хотя не стану отрицать - это было горько. Но разумно. Мы сняли всё золото Кёмпе и отдали его хакам, чтобы они ушли.
   - И они ушли?
   - Там было много золота. И взять его с бою было совсем непросто, - сказал Рицимер.
   - А если бы они взяли золото и нарушили договор? - никак не мог понять Атанарих.
   - Посмотри: путь на берег идёт только через хардусу и вейхсхейм. Ворота перед хаками мы ни на миг не открывали. Золото бросили через стену и стояли на своих местах в полном вооружении.
   - И с той поры мы вернули Кёмпе свой долг сторицей, - многозначительно добавил Эврих.
   - Тебя-то в тот год в хардусе не было, - проворчал Рекаред.
   Атанарих всем видом показал, что восхищён и мудростью риха, и отвагой воинов. Но ни черепа врагов, ни золотой Кёмпе не могли сделать хардусу настоящей крепостью. А тут ещё порывом ветра снова донесло с берега вонь, на сей раз - застоявшейся мочи от одной из жалких лачуг, прилепившихся к обрыву над рекой. Атанарих сперва испугался, что это жилые дома, потом сообразил, что по весне прибережье подтопляет, так что жильё тут нико не поставит. Это кожевни, кузницы и бани. С десяток женщин стирали на берегу бельё, не обращая внимания на разновозрастных детей, игравших рядом. Атанарих привычно отметил, что народу в крепости, должно быть, совсем мало...
   Пристали на мелководье. Мужи привычно попрыгали за борт. Вытянув челны на песок, начали выгружаться. Их прибытие не осталось без внимания. Женщины и дети, побросав свои дела, собрались вокруг. Раздались приветственные возгласы, вопросы о здоровье и происшествиях. Дети висли на воинах и клянчили понести в хардусу щиты и луки.
   - Что там застряли? - брюзжал с челна Рекаред, не собиравшийся задерживаться в хардусе. - Потом будете бахвалиться перед своими трясогузками и приблудышами!
   В кои-то веки Атанарих был заодно с ворчливым стариком. Ему стало вовсе тоскливо, до подкатывавших к горлу слёз. А тут ещё один из мальчишек его заметил, завопил:
   - Ой, а это кто?
   - Какой-то маслёнок... - отозвался второй недоумённо.
   - Сам маслёнок, смотри, меч у него!
   Альисы бы их побрали! Теперь все уставились на Атанариха, гадая, из какого рода может быть это диво. Какому-то безголовому и вовсе придумалось, что парень - из выкупленных нидингов, будто не видел хорошего оружия и крашеного плаща! Зубры, занятые своими тюками и бочками, забыли об Атанарихе. Ладно хоть с другого челна кто-то унял зевак, пояснив, что юный чужестранец одолел в поединке Рицимера. Наконец выгрузились, и воины принялись стягивать с берега четыре челна, которым предстояло плыть дальше. Атанарих едва ли не первый вбежал в воду и вцепился в борт.
   Брод, через который воины перетаскивали челны, оказался мелким и очень широким, в пять шагов.
   - Надо же, на такой широкой и полноводной реке - и такой брод, - удивился Атанарих, выбираясь из воды.
   - Это нам Каменный мыс с Вонючкой удружили! - беззлобно проворчал шагавший рядом Эврих.
   - Потому и поставили хардусу на самом мысе, - пояснил догнавший их Рицимер. - Здесь - самое опасное место. Мало того, что шире и удобнее этого брода не найдёшь, так ещё и стоит он на Хаковой тропе.
   - Хаковой тропе? - не понял Атанарих.
   - Кругом леса, - пояснил Фритигерн, - А тут альисы как нарочно устроили сплошные долины и лощины, в которых лесов мало. Рассказывают, хакийские ведьмы наколдовали, заставили леса разбежаться в стороны. Другим хардусам больше повезло, к ним подступиться труднее.
   Они выбрались на берег. Оружие доверили нести мальцам, скакавшим вокруг, а сами подхватили тюки. Подъем к хардусе был пологий - наверняка, нарочно сглаженный и подсыпанный.
   - А что, другие хардусы есть? - продолжил прерванный разговор Атанарих.
   - Еще три - на других бродах. Там, выше по течению - Фритигерн мотнул подбородком, - сперва риха Хенно, а потом Вальбурга и Дагамунда. Тоже на бродах и там, где удобно на конях приступить. Ну, ещё у мортенсов есть, только они далеко, ниже по реке, мы даже не плыли мимо них.
   Два воина, лениво гревшиеся на осеннем солнышке, неспешно поднялись, распахивая перед прибывшими ворота пошире, и они вступили в святилище хардусы. Вейхсхейм оказался невелик, но устроен весма удобно. Изображение Кёмпе стояло прямо на крыше просторного длинного дома, который Фритигерн назвал Гулагардс - пиршественной палатой. Атанариху показалось, что в ней можно было бы поселить сотни полторы человек, так она была велика. Тут же помещались разные клети и колодец.
   - Глубо-о-кий! - поясил Фритигерн. - Сам не знаю, как такой пробили. Мыс-то - сплошной шейфер*...
   Ворота, ведшие из вейхсхейма в саму хардусу были распахнуты настежь и не охранялись. Крепость оказалась совсем маленькой - по обеим сторонам короткой улицы стояли шесть домов, огороженных плетнями. Несмотря на середину дня, единственная улица хардусы оказалась безлюдна. Свиньи, мирно спящие под плетёными из ивняка оградами, куры, гуси и овцы, разгуливающие у самых ворот, пасущиеся на дерновых крышах козы... Даже путных собак в этой дыре не было! Ни одна из тех, что бродили поблизости, не подумала залаять, а несколько, ошалело виляя хвостами, кинулись лизаться с хозяевами. Сторожа, называются! В конце улицы были третьи ворота, заложенные массивным брусом. На забрале стояли два стража.
   Зубры свернули направо, в самый дальний от вейхсхейма дом. На дворе, поросшем гусятником, рябоватый парень колол дрова, да ещё какой-то старик дремал на солнышке. Увидев приехавших, младший вогнал тяжёлый топор в колоду и, радостно поприветствовав Зубров, помчался отворять двери клети. Старик, тяжело опираясь на палку, с трудом поднялся и заковылял навстречу вошедшим.
   - Аутари! - радостно закричали Зубры. - Встал всё же?
   Тот оскалил в улыбке совершенно целые, длинные зубы.
   - А что ещё мне делать, коли вы сами меня к предкам не отпустили? Теперь терпите! - голос у него тоже оказался не старческий. Приглядевшись, Атанарих понял, что этот муж был на самом деле не старше Эвриха, только измождён болезнью. - Ладно, пойду скажу Видимеру, что вы вернулись.
   - Да сиди... - сказал в ответ кто-то, но Аутари упрямо заковылял в дом.
   Оказалось, этой весной Аутари перебили спину палицей, и он был беспомощен, как младенец. Но его жена, местная гюда*, не отпустила его к предкам. И, ко всеобщему удивлению и радости, он стал выздоравливать, и даже встал. Еще Атанариху сказали, что Аутари - воин не из последних, наставлял в боевом искусстве сеголетков, а когда зимой рих отправлялся в объезд, оставался в хардусе за старшего. Сейчас мало верилось, что он по-прежнему сможет выполнять все обязанности, но воины упрямо звали его Зимним рихом, хотя родом он был из Волков.
   Хлопнула дверь - из дома появился ещё один муж - лет тридцати с небольшим, длинный, поджарый - как есть хорт*.
   - Видимер! - Рицимер, отряхивая с ладоней налипший песок, поспешил ему навстречу. Хорт первый протянул руку могучему предводителю Зубров. И нельзя было не заметить, что Рицимер держался рядом с ним как с отцом.
   Видимер оказался старшим в этом доме и главным советником риха. Хотя Атанарих, увидев Видимера в Нарвенне, наверняка принял бы его за мужлана - такой простой и поношенной была его одежда. Но держался он по-хозяйски. Оглядел собравшихся и спросил сухо:
   - Фритигерна вижу, а Гелимер где замешкался?
   - Не пойдёт Гелимер в хардусу. Вот этот достойный воин, - Рицимер кивнул на Атанариха, - вызвался заменить его.
   Видимер, слегка приподняв бровь, посмотрел на юношу с явным сомнением. Это взбесило Атанариха: "Неужели каждому мужлану придётся доказывать, на что я годен?!" Но сдержался. Однако прилившую к щекам кровь разве скроешь? Длинный понял его мысли, ядовито скривил тонкие губы. И Рицимер тоже, но сделал вид, что ничего не заметил, продолжил, как ни в чём ни бывало:
   - Он венделл. Атанарих, сын Хродерика Вепря. Да, молод, но искусный воин. Он в поединке на мечах одолел не только Фритигерна, но и меня.
   Видимер едва заметно покачал головой, сомневаясь, коротко приказал Атанариху:
   - Оружие покажи.
   Атанариху пришлось подчиниться. Хотя этот хорт, с его ехидненькой улыбочкой и прищуром глаз, ему страшно не понравился. Но не скажешь же поперёк ближайшему помощнику риха? Тем более - любого нового воина сперва попросят показать оружие... Видимер скользнул взглядом по поблёскивающей поверхности, проверил остроту, прикинул в руке. Одобрительно кивнув, вернул хозяину.
   - Добро пожаловать в хардусу. Надеюсь, ты и вправду достойная замена Гелимеру.
   - Поселят их где? - с явным нетерпением уточнил Рицимер.
   - Рих хотел Фритигерна и Гелимера в правый третий дом послать.
   Атанарих услышал, как за спиной шумно выдохнул Фритигерн. Да и Рицимер набычился, возразил:
   - Я обучил сына всему!
   - Рицимер, тебе ли не знать, что прибылые гибнут вовсе не от недостатка силы и умения? - в голосе Видимера послышалась укоризна.
   - Аутари присоветовал? - не унимался Рицимер.
   - Нет. Ну, а если бы он? Разве он советовал когда-нибудь дурное?
   Рицимеру, видно, нечего было возразить, и он промолчал.
   - Вот и ладно, - сказал Видимер и повернулся к юношам. - Пока не решено, где вам жить. Так что будьте нашими гостями, юноши.
   Видимер жестом радушного хозяина показал на дверь. Дом, в котором жили воины хардусы, походил на те, в которых его отец селил своих людей. Разве что из притвора вели не одна, а две двери. Из левой вкусно тянуло дымом и жареным мясом. Справа, в мужской части, всё было привычно. Застеленные шкурами помосты-лежанки вдоль стен. Над ними - распяленные на жердях военные куртки, шлемы, оружие. Всё расположено так, чтобы по первому зову вскочить, облачиться и мчаться на стены. В широком проходе ничего лишнего: даже два очага нарочно сделаны длинными и узкими.
   Фритигерн уверенно направился к лежанке у самой дальней стены. Бросил на неё походный мешок, сурово глянул на Атанариха: моё, не занимай. Надо понимать, примостился рядом с отцом.
   Снова накатило чувство одиночества и тоски - до боли в висках. Атанариху было всё равно, чьим он окажется соседом, пусть даже похожего на мертвеца Аутари! Он ведь под себя не ходит и заживо не гниёт? Атанарих торопливо кинул свой мешок на первую попавшуюся пустую лежанку. Пристроил на вбитые в стену колышки копьё и лук с колчаном. Развязал мешок, достал шлем и военную рубашку. Продел шест в проймы её рукавов: так облачаться ловчее... Тот, кто раньше спал на этом месте, позаботился, чтобы оружие было в порядке. Ничего искать не надо, всё само ляжет в руки.
   Чувство опасности нахлынуло внезапно. Прежде, чем понять, что происходит, Атанарих оставил рубаху, которую расправлял на шесте, рванул из ножен меч и резко развернулся. Рябой парень, подкрадывавшийся к нему, стремительно отскочил. Все вокруг захохотали, кое-кто захлопал в ладоши, хвалили вразнобой. Атанарих понял, что Видимер жестами велел Готафриду незаметно напасть на новичка. Испытывал, альисы его задери!
   - А если бы я его ранил? - сердито спросил Атанарих.
   - Так бы я и дался! - засмеялся Готафрид.
   Хорт Видимер выглядел очень довольным. Атанарих, боясь испортить впечатление, подчёркнуто невозмутимо вложил меч в ножны и вернулся к своим делам. А на сердце повеселело...
   А потом, когда все пошли во двор умываться с дороги, короткая радость снова исчезла. А всё из-за дуры-рабыни. Несколько женщин (и откуда их столько понабежало?) черпали воду ковшами из кадки и поливали на спины и плечи раздевшихся до пояса мужей. Те весело гоготали, растираясь ладонями, отфыркивались. Вода была ледяной. Сперва у Атанариха дух перехватило, мурашки по коже поползли. Потом стало горячо и весело. И тут одна из баб едва слышно шепнула подруге:
   - Худой какой.
   - Да молодой ещё, усов - и то не растёт путём, вот и мосластый, - со смешком отозвалась вторая, рослая и статная красотка. - Увидишь - с годами ещё тот кабанчик будет.
   А та, другая, вдруг ляпнула:
   - Если доживёт...
   Как палицей по голове. Атанарих вскинул глаза на раскаркавшуюся дуру. Она оказалась молодой, но, видно, нездоровой: по неприятно рыхлому и бледному, как снятое молоко, лицу повсюду коричневатые пятна, глаза слезливые. Встретившись с ним взглядом, она жалостливо, по-старушечьи, вздохнула. От этого захотелось убежать и спрятаться где-нибудь. Дома Атанарих знал множество укромных уголков, но тут... Айвейс Всеведущий, даже спрятаться негде! Атанарих торопливо выдернул из рук женщины полотенце и принялся старательно вытираться. Как ещё спрятать слёзы досады, просившиеся наружу с самого приезда в хардусу?
   Потом стало ещё хуже: во двор первого дома собрались все, кому не лень - мужчины, женщины, дети. И все пялились на Атанариха, как на диковинного зверька. Охали, сомневались, что такой маслёнок мог одолеть Рицимера. Ладно, хоть Зубры избавили его от необходимости говорить - сами наперебой рассказывали о поединке. Атанариху оставалось только улыбаться, изображая смущение, за которым он смог скрыть, как тяжко у него на душе.
   По счастью, Аутари предложил истопить бани. Фрейсы согласились и дружно потянулись со двора. Атанарих, конечно, ещё на Торговом острове решил, что будет делать всё с другими воинами. Но сейчас обрадовался возможности удрать от толпы. Пробормотал про "посмотреть хардусу" и улизнул.
   Рассматривая крепостицу, снова отвлёкся от грустных мыслей, тем более, что хардуса оказалась не так проста, как виделось с реки. Особенно понравилась хитрость строителей: между стеной и постройками шло пустое пространство, всё изрытое и истоптанное: Атанарих не сразу догадался, что это огороды, с которых сняли весь урожай. Ни одна стрела с подожжённой паклей не долетит до клетей и домов. Разве что до навесов, тянувшихся вдоль всей стены. Под ними, судя по деревянным пифосам и большим котлам, во время осады кипятили воду и вар.
   На стенах стояли стражи. Они тоже вовсю пялились на Атанариха. Один - он назвался Аттан Лось - крепкий молодой муж - вызвался показать воротную стену снаружи. Засов такой, что едва вдвоём сняли, и ворота - тяжелые, сразу не вышибешь.
   Перед хардусой простиралась обширная, окружённая дубравой поляна. Наверно, когда-то мыс весь был покрыт лесом, но сейчас в десятке шагов от крепости стоял одинокий дуб - кряжистый неохватный великан. Вдоль стены шли ров и вал. Два выступа по обеим сторонам ворот давали возможность обстреливать наседающего противника. Сама стена, рубленная из толстых брёвен в паз*, оказалась довольно короткой - около сотни шагов. Её продолжал частокол вдоль обрыва - тот, что Атанарих видел с реки. Он тянулся в обе стороны, упираясь одним концом в лес, а другим - в устье реки, принимавшей в себя вражеские трупы. Вдоль него ещё и ров имелся. Учитывая, что с той стороны частокола начинался крутой обрыв, подойти ко вторым воротам хардусы можно было только с реки.
   - Чтобы нас одолеть, - похвастался, задорно блестя карими глазами Аттан, - Надо очень много хаков.
   - А много вас... нас тут?
   - В каждом доме - дюжины по две воинов, ну, иногда чуть больше. К осени - меньше. Домов - шесть. Правда, те дома, что у вейхсхейма... в них прибылые живут. Мы их обычно в счёт не берём, какие они ещё воины?
   - За лето много гибнет?
   - Если не повезёт... вот, когда золотого Кёмпе ободрали - осталось нас меньше трети. Обычно в набег - с десяток хороним, если набег большой - там и с пару дюжин может быть. По-разному.
   Атанарих задумался, прикидывая силы хардусы и ежелетнюю убыль. Но тут появился Фритигерн.
   - Ты куда пропал, Венделл? - беззлобно напустился Зубрёнок. - Баня истоплена, все тебя ищут.
   - Пошёл хардусу посмотреть.
   - Нравится? - спросил Фритигерн.
   - Мудро устроено, хитро, - Атанарих уже решил, что погорячился, называя хардусу дырой.
   - Да, неприступная твердыня.
   - Венделлы и не такие брали, - не утерпел Атанарих.
   - Нос опусти, маслёнок, - Фритигерна эти слова, кажется, задели, и венделл пожалел о них. Решил всё в шутку обратить.
   - Я маслёнок? - весело зарычал он на Фритигерна. - Вот я тебя!
   - Ты меня? Да я тебя, как кутёнка, сейчас раздавлю! - Зубрёнок принял игру.
   - Сперва догони! - и Атанарих припустил от него. Беги он во всю прыть, тяжёлый Фритигерн враз остался бы позади. Но Атанарих придерживал шаг, и Зубрёнок, весело грозясь, отставал от него совсем чуть-чуть.
   Так, смеясь, они вылетели из ворот вейхсхейма и сбежали вниз по склону. Там, у прилепившихся к самой воде строений, уже раздевались Зубры - Видимер и Аутари. Атанарих вынужден был замедлить шаг, и Фритигерн нагнал его. Но играть при старших им, воинам хардусы, было совестно. И потому Зубрёнок только пригрозился припомнить Атанариху его дерзость.
   - И где ты его нашёл? - поинтересовался Рицимер.
   - Воротной стеной любовался.
   - Да уж, Одоакр здорово придумал, как её устроить... Раздевайся, - улыбнулся Атанариху Зубр, - Одежду отдай Грид, она постирает.
   Грид - та самая пятнистая дура, что каркала давеча - стояла и улыбалась матерински-покровительственно. Ну и альисы с ней! Атанарих начал стягивать рубаху и вдруг вспомнил, что на смену ничего не взял. Растерялся:
   - Так мне же назад голым придётся идти...
   - О тебе позаботились, - Видимер кивнул на мешок Атанариха, лежащий на поленнице.
   - Спасибо, - Атанарих стянул одежду, не глядя швырнул её бабе и нырнул в маленький домик, гадая, как все там поместятся. Потом заметил - истопили несколько бань. Так что с Атанарихом оказались только Готафрид, Видимер и Аутари. Отсутствие пенящегося яичного мыла вполне восполняли щёлок и мылящаяся трава, пучки которой использовали вместо губок. Мужи с наслаждением тёрли друг другу спины, балагурили. Отмывшись, окатывались холодной водой - горячую берегли. Атанарих быстро освоился, но когда Видимер, зачерпнув полный ковш, плесканул на печку, и всю баню заволокло паром, невольно шарахнулся в сторону и некоторое время откашливался. А фрейсы радостно загалдели и, вооружившись пучками распаренных березовых веток, принялись с азартом нахлестывать ими друг друга. Потом с гоготом выкатились из землянки прямо в реку. Атанарих, испугавшись, что задохнётся в этом пару, тоже выскочил на воздух и сиганул в воду. После бани она показалась ему ничуть не холоднее, чем в бассейнах крекских фригидариев, и он с радостным воплем окунулся с головой. Подскочил рябой Готафрид. Словно играющий щенок, уцепил за плечи, норовя макнуть ещё раз с головой. Атанарих вывернулся и лягнул его по голени. Тот упал, повалил на себя Атанариха.
   - Наших бьёшь, Волк? - весело взревел выскочивший из соседней бани Фритигерн, размахивая веником, как дубиной. Бросился и отхлестал не только Готафрида, но и Атанариха. Тот в долгу не остался, подсёк Зубрёнка. Навалившись на него вдвоем с Готафридом, отняли веник. И пока Фритигерн не поднялся, хлестали его. Потом Зубрёнок свалил обоих, лапищами придавил им шеи, и они, хохоча, барахтались на мелководье, покуда совсем не замёрзли и не запросили пощады. Втроём помчались назад в баню. Её душное, горячее нутро после ледяной речной воды показалось особенно приятным.
   - А ведь ты париться не умеешь, - заметил Готафрид, - Давай я покажу, как надо. Ложись.
   Атанарих, вспомнив, как радостно растянулся на деревянной плахе Видимер, охотно улёгся лицом вниз. Готафрид плесканул ковш воды на каменку и, вооружившись раскалённым веником, принялся охаживать венделла по спине. Тот вскоре пожалел, что согласился на это, некоторое время крепился, потом не выдержал. Почувствовав, что в глазах нехорошо темнеет, обратился в бегство и снова сиганул в речку. Готафрид, размахивая веником, помчался следом:
   - Жизни или смерти просишь, трус?!
   Вода живо привела венделла в чувство, он развернулся и первый напал на товарища.
   - Разыгрались, маслята! - за возней они не заметили, как Видимер подплыл к ним и, ухватив обоих юношей за шеи, макнул в воду. А потом развернулся и неспешно зашагал на глубину. Зайдя по грудь, бросился на живот, и, размашисто загребая длинными руками, поплыл к середине реки, где купались двое Зубров. Атанарих хотел было последовать их примеру, но почувствовал, что мёрзнет, и повернул обратно. В бане, раскалённой и пахнущей травами, теперь был только Аутари. Он по слабости не мог долго мыться. Потому, зачерпнув ковшом холодной воды, поливал себя, смывая остатки пены и щёлока. Ополаскиваясь, он воздавал хвалу Фрове, хозяйке дома. Атанарих тоже стал ополаскиваться, молча.
   - Разве у венделлов не принято смывать с себя банную нечистоту, взывая к хозяйке живых? - Аутари не укорял, он был удивлён.
   - У нас нет таких бань, - Атанарих, тем не менее, почувствовал себя неловко, - Мы моемся в крекских термах. Там это не принято.
   - Где же рожают ваши жёны и обмывают ваших покойников? - заинтересовался Аутари.
   - В домах. Они большие, там много покоев.
   Аутари качнул головой, выражая изумление многообразию чудес в этом мире, и промолчал. Атанарих сам понял: то место, где бывают новорожденные и покойники - это земля Холлы*, и чтобы не приманить её, надо позвать хозяйку живых. Он послушно трижды окатился водой, призывая Госпожу Домов, и спросил замешкавшегося Аутари:
   - Тебе помочь выйти?
   Тот улыбнулся и покачал головой:
   - Нет, Венделл. Если я позволю нянчиться с собой, как с немощным стариком - я никогда не стану прежним.
   Атанарих смерил взглядом его тощее тело. Особенно пугали ноги, костлявые и бледные. И он отвёл взгляд - не хотелось, чтобы воин прочёл в его глазах сомнение.
   Они вышли из бани и сели на траву, поджидая, когда остальные закончат купаться.
   День склонился к закату, но ещё не похолодало. Глядя, как блестит в косых лучах солнца Оттерфлода, и сияет на высоком мысу Кёмпе, Атанарих блаженно улыбался. Он помнил о том, что совсем недавно едва сдерживал слёзы и жалел, что поехал в хардусу, но уже не понимал, что так угнетало его.
  
   Объяснение незнакомых слов и выражений.
  
   Вейхсхейм или Святилище - цитадель хардусы, дополнительное укрепление внутри крепости. В Вейхсхейме находятся не только изображения богов, но и жилише риха, колодец, запасы продуктов, загоны для скота и хлайвгардс - коллективный склеп для жителей хардусы.
  
   Шейфер - филлит, прочная осадочная слоистая порода.
  
   Гюда (вендельско-фрейсск.) - ведьма, жрица.
  
   Хорт - короткошерстная борзая, охотничий пес. Рубка в паз - способ рубки, когда горизонтальные брёвна стены закрепляются стёсанными концами в вертикально стоящем бревне с пазами.
  
   Холла - вендельско-фрейсская богиня смерти и хозяйка подземного царства.
  

* * *

  
   Едва проснувшись, Атанарих возвратился мыслями ко вчерашнему, запечатлевая его в памяти на долгие годы, чтобы потом, наставляя своих сыновей, рассказывать им о самом главном дне в жизни мужчины.
   Сколько раз Атанарих представлял себе, как будет приносить клятву верности риху Аллобиху (разумеется, старому риху, а не его дочери и уж тем более, не наследнику - пьянице и неженке). Рисовал в воображении украшенные мозаикой своды Нарвеннского дворца, достойных мужей, сидящих за столами на пиру в его честь. Видел себя, одетого в новую рубаху и вышитый золотыми нитями синий плащ с родовым вепрем. Представлял, как проходит величавой поступью через залу, и его шаги гулко отдаются под высокими сводами. Разумеется, воображение рисовало разгар лета: вскоре после его, Атанариха, дня рождения. Яркое южное солнце и множество цветов, украшающих головы знатных женщин, пришедших посмотреть на принесение клятвы.
   А вышло всё не так. И день был дождливый, и Гулагардс хардусы могла показаться роскошной лишь тому, кто никогда не видел ничего просторнее. Одежда на Атанарихе была самая нарядная (из взятой в дорогу), но никаких золотых кабаньих голов на плаще и в помине не было. А всё же этот дождливый день Атанарих не променяет на сотню солнечных. Потому что главное - не пышность убранств, не наряды, не тонкие вина и изысканные яства. Важно, чтобы рих, которому ты приносишь клятву, был человеком доблестным и честным. А сравниться с рихом Витегесом, защитником фрейсов, не мог не только никчемный Торизмунд, но и его стареющий дед Аллобих.
  
   Вообще-то они с Фритигерном надеялись, что рих возвратится в хардусу сразу, как узнает о приезде Зубров. Не зря же к нему послали вестовым мальчишку! Но солнце скатилось почти до самой кромки леса, а Витегес не пришёл. Тогда они договорились с утра пораньше пойти на приречную стену - ждать риха.
   Ночью погода испортилась, ветер завывал, в дымовые отверстия задувало. Атанарих и без того не смог бы заснуть, а тут к волнению прибавился промозглый холод. Утром на дворе стояла сплошная серая мгла, сквозь которую ещё просматривались сараи и хлевы, а ограда стены уже едва угадывалась. Понятно, что в такой туман рих вряд ли пустится в дорогу. И только ледяной ветер радовал - под его порывами туману долго не устоять. Юноши старательно умывались, показывая друг другу, что озноб им нипочем. Потом оделись и побежали на стену. Двое продрогших стражей пошутили, что, мол, смена пришла, и они охотно уступят своё место новичкам. Атанарих припал к ограде, хотя понимал - рих не может появиться так рано.
   Белесая мгла бесила.
   - Мне кажется, в таком тумане хаков можно увидеть лишь тогда, когда они окажутся у самого рва. - проворчал Атанарих. - Интересно, как вы успеете закрыть ворота, напади хаки внезапно?
   Один из стражников тут же горячо возразил, что о внезапном нападении и речи быть не может. За лощиной есть дозор, и едва завидят хаков, запалят костёр, который всё равно можно будет разглядеть. И против мортенсов, что могут нагрянуть с реки, есть дозор - вон там! Он ткнул рукой в туман куда-то вниз по течению Оттерфлоды. Второй стражник не без ехидства поинтересовался, уж не знает ли чужестранец иные способы закрыть ворота перед носом наступающего врага? Атанарих начал рассказывать про воротные решётки-герсы, которые были в Мароне и Нарвенне. Про то, как два воина при помощи ворота поднимают их на цепях, а опускаются они и вовсе в один миг. Но появилась старуха Кунигунда, которая распоряжалась всем в Первом доме.
   - И что тебе не спится? - проворчала она Атанариху. - Пойдём, я собрала для тебя одежду. Надо померить, да велеть девушкам ушить её по тебе.
   - Потом, - запротестовал Атанарих, но старуха схватила его за руку и бесцеремонно поволокла за собой, сетуя, что таких маслят в хардусе ещё не было, и хорошо, если чужестранцу подойдёт одежда какого-то худосочного Журавлёнка.
   Тряпьё, которое старуха навалила на лежанку Атанариха, выглядело столь невзрачно, что он наотрез отказался надевать это рваньё.
   - Рваньё! - возмутилась старуха, - Журавлёнок это и года не проносил! Ведь ему мать всё новое справила, провожая в хардусу. А тебе рваньё!
   Атанарих, уступая натиску старухи, взял шапку из волчьей шкуры. От неё пахло полынью и лежалым мехом, но не человеческим потом. И, правда, почти не ношена.
   - Давно его убили, Журавлёнка вашего? - проворчал Атанарих.
   - Про то не бойся, и петухи опели всё, и полынью окурили. Да и прошло немало, годов шесть... ну да! Мой Гульдин ещё мальцом был. Меряй, давай, что брезгуешь?
   Атанарих сдался. По правде сказать, длинная меховая куртка и отороченный мехом плащ были даже красивы, точно так же, как пара расшитых рубах. Но половину одежды не то что Атанарих, но и слуги в доме его отца погнушались бы надеть.
   - Это-то мне на что? - снова запротестовал он.
   - А стену подновлять или за дровами в лес - в чём пойдёшь, в нарядном? - обозлилась старуха. - Какой ты строптивый! Меряй, давай. Потом благодарить будешь.
   И не отстала, покуда не перемерила всё, подгибая рукава по нужной длине. Когда Атанарих вырвался из её лап, ветер уже разогнал туман, но светлее и теплее не стало - тучи нависали над самыми хакийскими черепами. Атанарих побежал к воротам. Стражи уже сменились, а Фритигерн развёл в стороне костерок и грелся.
   - Долго ты, - смеясь, заметил он.
   - Еле жив ушёл!
   - Кунигунда - баба-огонь, - весело подтвердил один из стражников. - Но ты ей теперь должен, венделл. Раз она взялась за дело, тебе зимой вовсе заботы о холоде не будет.
   - Хотел бы я знать, какие тут у вас холода, если вы шьёте штаны из меха?
   Стражи наперебой начали рассказывать про толстенный лёд на реке - табун коней выдерживает! Про снег, который укрывает землю, как меховое одеяло. Про отмороженные носы и щёки. Атанарих верил, но представить не мог. Дома снег был редкостью, всё больше дожди да промозглая стынь.
   Потом стражи вдруг враз умолкли и подобрались. Атанарих понял, что идёт рих. Вскочил на стену, торопясь увидеть его. Два человека и собака собирались перейти реку...
   Рих был пешим. На шее у него болтались связанные за ноги куропатки. Рядом, заложив кренделёк хвоста на спину, бежала остромордая собака. Чуть поодаль гордо вышагивал мальчишка. Вот они спустились с пологого откоса к воде. Малец замялся, подумав, начал стягивать штаны. Оно и понятно - вода в реке даже со стены казалась стылой до стука зубов. И ветер пронизывающий. На таком ходить в мокрой одежде - мало радости. Но рих бесстрастно зашагал через брод. И собака кинулась вплавь.
   Витегес был немолод - примерно той же поры, что Рицимер. Ростом примерно такой же, но в плечах уже, а животом - больше. Но, не смотря на брюхо и солидную ношу, двигался легко. И осанка была человека, привыкшего не склонять голову ни перед кем. Однако, чем ближе подходил Витегес, тем больше недоумевал Атанарих. Встреть он такого в Нарвенне - никак не подумал бы, что тот хорошего рода. Пристало ли знатному мужу ходить в вылинявшей рубахе и засаленной куртке? И лицо у риха до отвращения заурядное. Похоже на начищенную медную плошку: круглое, плоское, красное от загара. Глазёнки маленькие, нос курносый, при широких ноздрях вовсе на пятачок смахивает. Разве что жёсткая линия большого рта и тяжёлый подбородок, угадывающийся под окладистой бородой, указывали на нрав, подобающий вождю: решительный и несгибаемый. Ещё лоб, выпуклый от природы и казавшийся ещё выше из-за обширной лысины, смотрелся величаво.
   - Примёрз ты, что-ли? - взволнованно зашипел Фритигерн, дёргая Атанариха за полы плаща.- Идём встречать!
   Атанарих поспешно спрыгнул со стены. Вождь шёл быстро, но юношам показалось, что минула вечность, прежде чем они склонились перед Витегесом в почтительном поклоне.
   От риха крепко несло кровью, дымом костра и застарелым потом. Вспомнилась львица, которую риху Аллобиху привезли из Земли песков. Атанарих с братом любили смотреть, как её кормят. Львица не хотела есть куски мяса, брошенные в клетку. Ей требовалось самой убить жертву. Задрав очередную овцу, она разрывала острыми клыками её брюхо и погружала свою морду в ещё бьющуюся тушу. Если мальчишки, глазевшие на неё, слишком шумели, она отрывалась от трапезы, поднимала голову, перемазанную до самых ушей кровью, и глядела, тревожно подрагивая ноздрями широкого носа. Маленькие острые глазки горели злобой. И пахло в вольере кровью, навозом, чужим страхом и силой. Это было восхитительно... Атанарих, наконец, решил, что, несмотря на всю непритязательность одежды и невзрачность облика, перед ним настоящий вожак, которому он готов служить до самой смерти.
   Витегес приветливо улыбнулся:
   - Здравствуй, Фритигерн, сын Рицимера, и ты, Атанарих, сын Хродерика!
   Он посмотрел на Атанариха и спросил:
   - Значит, ты победил Рицимера в поединке?
   - Я не могу этого отрицать, - постарался придать своему голосу как можно больше почтительности Атанарих.
   Рих хмыкнул и похлопал юношу по плечу. Это дружеское внимание окончательно расположило Атанариха к Витегесу.
   - На что годен ты, Фритигерн, я знаю, - продолжал рих, снимая с шеи связку дичи и отдавая её Зубренку. - Да и другим это известно. А ты, Атанарих, сын Хродерика, покажешь мне своё умение?
   Он внезапно выхватил из ножен меч и, пользуясь преимуществом в росте и весе, нанёс рубящий удар сверху. Атанарих, прежде чем успел сообразить, что его испытывают, поднырнул под руку и, оказавшись за спиной противника, выхватил меч. Витегес успел развернуться и встретить удар.
   Как и в поединке с Рицимером, Атанарих предпочёл уходить от более сильного и тяжелого, но подвижного соперника в надежде загонять его. Некоторое время они кружили, словно в танце, по утоптанной земле двора. Атанарих дважды попытался обмануть риха ложным выпадом - и оба раза безуспешно. Второй раз чуть сам удар не пропустил. Боясь, что не оправдает своей славы, решился на отчаянный шаг. Перекинул меч в левую руку, уповая, что с левшой драться труднее. Рих только усмехнулся, оскалив мощные клыки, легко ушёл от нападения, которое многим противникам Атанариха принесло поражение, и снова обрушился на юношу, яростно и однообразно разя его. А потом внезапно изменил манеру. Меч риха белкой метнулся снизу вверх, описал дугу и должен был обрушиться на правое плечо противника, но Атанарих, собрав все силы, лаской скользнул мимо. Витегес захохотал и вложил меч в ножны. Венделл, который едва не рубанул Витегеса, торопливо отскочил назад и растерянно опустил меч.
   Тот, довольно сощурившись, подошёл к юноше, похлопал его по плечу и изрёк:
   - Я думал, мне приукрасили твоё умение. Рад, что не соврали. Сегодня вечером я приму твою клятву. И твою, Фритигерн.
   Забрал у Зубрёнка птиц, свистнул собаке и зашагал к гулагардсу.
  
   Вечера Атанарих еле дождался. Сколько раз он видел обряд принесения клятвы верности. А уж сколько раз играл - сначала изображая воина, пришедшего на службу риху, потом - самого риха. Фриттигерн тоже знал всё назубок, и когда Видимер взялся рассказывать, что надо делать и что говорить, было видно, что лишь почтительность мешала ему перебивать. Атанарих слушал внимательнее - вдруг обряды отличны чем-то? Но особой разницы не нашёл.
   В Гулагардс, как назло, пришли рано. Мужи только снимали со стен выскобленные добела столешницы и ставили их на козлы, женщины расстилали вышитые холстины и приносили зажженные жирники и еду. Стремясь отвлечься от противных подёргиваний в животе, Атанарих принялся разглядывать палату.
   Гулагардс, о котором так восторженно пел Эврих, ничуть не напоминал пиршественные залы Нарвенны. Он отличался от остальных домов хардусы с их с обмазанными глиной стенами, земляными полами и дерновыми крышами только своими размерами. Ни иноземных ковров, ни написанных умелыми мастерами картин, ни разноцветной смальты здесь и в помине не было. Украшали её расшитые холщёвые полотна да резьба на столбах, поддерживающих крышу, и дверных притолоках. Главное богатство палаты составляло оружие - фрейсское и хакийское. Вражьего больше, и всё такое роскошное! Луки - малюсенькие, из рога, украшенные позолотой, на тулах - узоры и самоцветы. Кривые мечи - на рукоятях звериные и птичьи головы. Атанарих невольно замечтался, представляя, как было добыто то или иное оружие, и отвлёкся от тревожных мыслей.
   Зала постепенно наполнялась людьми. Некоторых воинов Атанарих уже знал, но большей частью люди в Палате были ему незнакомы. Пришёл Рицимер и сел на лавку за первым правым столом. Потом появился рябой Готафрид, сопровождавший своего дядю Аутари. Зимний рих уселся на скамейку напротив Рицимера, а племянник - на лавку, но много ниже, у дальнего края стола. А Аттан Лось сел за первый левый стол. Атанарих сообразил, что места за столами соотвествовали домам, и только сейчас понял, что так расстраивало Фритигерна, которого хотели отправить в третий дом. Мало чести сидеть в самом конце залы. Шевельнулась тревога - неужели и ему, Атанариху, придётся восседать за столом с сыновьями мужланов, которые первый год в хардусе? Но расстроиться из-за этого Атанарих не успел - его отвлёк вошедший в зал горбун. Он был наряжен не хуже любого из воинов, но прокопччёное морщинистое лицо и огромные руки со вздутыми венами не вязались с нарядом. Урод вразвалочку прошёл мимо столов и поднялся на помост, где за столом риха было всего четыре места. Справа от трона - кресла, покрытого медвежьей шкурой, - уже сидел Видимер. Горбун по-хозяйски устроился слева, положил на стол огромные лапищи.
   - Кто это? - ахнул Атанарих.
   Фритигерн дёрнулся, будто его кнутом ожгли, укоризненно посмотрел на венделла, но всё же ответил:
   - Это - Одоакр Кузнец.
   И опустил голову, давая понять, что не намерен продолжать разговоры. Атанарих сперва удивился, что ремесленник удостоился столь высокой чести, но потом решил, что этот муж - колдун.
   Рих через залу не проходил, а появился прямо на помосте - Атанарих не сразу сообразил, что за толстым основанием статуи Кёмпе есть дверь на жилую и женскую половины дома. Сейчас, в праздничной одежде, Витегес выглядел совсем по-другому, чем утром - уже никто не мог усомниться в том, что перед ним - рих. Длинная красная рубаха из привозной ткани была расшита чёрными узорами и золотыми бляшками. Багряный шерстяной плащ скрепляла на правом плече массивная золотая фибула с большими винно-красными камнями - словно маленькое солнышко искрилось в свете жирников. Даже корона имелась - кованный из золота обруч, украшенный алыми камнями. На плечах вождя лежало обычное для фрейсов ожерелье из когтей и клыков. Из-под него выглядывала массивная золотая цепь. Рих вскинул руку, приветствуя прочих пирующих, и Атанарих заметил на запястье широкий чеканный браслет.
   Оба юноши, исполняя обычай, натянули на головы полы плащей, сгорбились и съёжились. Изображали, будто пришли издали, устали, замёрзли и вообще - бесприютные, ни роду своего не имеют, ни дома. И, правда, кто такой новый воин? Бродяга - ни сородич воинам, ни гость. Покуда рих не пригласил их и не указал места за столами, они не должны проходить на почётную половину дома.
   Страх, с которым Атанарих хоть как-то справлялся, навалился с новой силой и одолел его. Всякий знает такое: и дышится с трудом, и ноги словно из шерсти, и руки множеством иголочек колет, и жар такой, будто в огне горишь... Попробовал вспомнить слова клятвы - и не смог, всё в голове перепуталось... Атанарих облизнул губы, украдкой стёр выступившую на лбу испарину. Покосился на Фритигерна. Тому было не лучше: бледный, с каменно неподвижным лицом, смотрел в пол, шевелил губами.
   Витегес, будто впервые увидел юношей, спросил Видимера:
   - Кто тот муж, что не смеет приблизиться к моему очагу?
   Атанарих замер - кого назовут первым? Если не его - то как переждать, пока Фритигерн произносит клятву?
   - Он пришёл издалека, - ответил сидевший одесную Видимер, - На поясе у него - меч. Это - свободный муж. Он говорит, что зовут его...
   О, эти мгновения, как же сердце не разорвалось?
   - ...Атанарих Вепрь, сын Хродерика из венделльской Нарвенны.
   Атанарих постарался выдохнуть как можно тише, чтобы скрыть неуместную радость. Фритигерн вовсе дышать перестал, но венделл уже не смотрел на него. Не до того было, самому-бы не запнуться, не сбиться...
   Витегес продолжал расспрашивать Видимера:
   - Что он хочет от нас?
   Напрямую спросить нельзя: чужестранец - словно новорожденный, бессловесен.
   Низкий голос Витегеса отдавался в ушах Атанариха, как будто он стоял в храме Солюса, где любое слово, сказанное даже шёпотом, разносится по всему немалому залу.
   - Он хочет быть сыном тебе, отец... - отвечал Видимер.
   - Не пристало свободному человеку сидеть на пороге, - рих говорил так, будто не ритуал исполнял, а впервые увидел бродягу, ищущего приюта в его доме. - Атанарих Венделл, сын Хродерика! Если ты честный человек, войди.
   Юноша неловко поднялся. В палате стало совсем тихо, казалось, даже огонь в очагах и плошках горел бесшумно. Или это грохот крови в ушах заглушал всё, кроме голосов риха и Видимера?
   - Приблизься к моему очагу, согрей возле него руки, - приветливо проговорил Витегес.
   От очага юношу отделяло десятка два шагов. Только ноги не слушались, будто он напился мёда. Собравшись с духом, Атанарих прошёл их, но присаживаясь на корточки у огня, качнулся, оступившись. Выругал себя за неловкость. Протянул руки к пламени - они подрагивали, как от холода.
   - Что заставило тебя покинуть родительский дом? - спросил Витегес.
   - Я... - голос сорвался, Атанарих раздосадовано кашлянул, - я слышал, тебе нужны воины, рих Витегес.
   - Воины мне нужны, - отвечал невозмутимо вождь. - Приблизься, покажи мне своё оружие.
   Надлежало подойти к риху, склониться перед ним и протянуть меч. Но Атанарих опустился на одно колено, как было принято в Нарвенне. Ему этот жест казался красивее.
   Фрейсы зашептались, до Атанариха донеслось:
   - Это ж надо, какой гордец. Спина-то прямая!
   - Да уж, встать на колени так, будто он рих...
   Однако Витегес ничего не сказал. Как полагается, принял меч. Произнёс серьёзно и торжественно:
   - Сдаётся мне, ты - воин не из последних.
   - Я не могу этого отрицать, - совсем уже хрипло отозвался Атанарих. - Но коли не веришь словам - докажу.
   - Разве достойно мужа лгать, приукрашивая свои умения? - ласково отозвался Витегес. - Я верю тебе.
   Дальше должны были прозвучать самые главные в клятве слова, после которых уже нельзя повернуть, не запятнав свою честь. Проклиная не к месту приключившуюся сухость в горле, юноша судорожно сглотнул. И впервые за церемонию голос его прозвучал чисто и звучно:
   - Я буду служить тебе делом, словом и помыслом, великий рих, доколе будет нужда в моем мече.
   Рих величественно кивнул.
   - Клянёшься ли ты почитать меня, как своего отца, Атанарих, сын Хродерика?
   - Клянусь. Клянёшься ли ты, Витегес, заботиться обо мне, как отец о своём сыне?
   - Клянусь. Клянёшься ли ты служить мне, даже если служба потребует от тебя жизни?
   - Клянусь. И если нарушу слово своё, то пусть назовут меня бесчестным.
   Витегес, помолчав, продолжал:
   - Отныне ты принадлежишь мне, как сын принадлежит отцу.
   И юноша отозвался:
   - Отныне тебе принадлежит меч мой, и моя жизнь. Всё, кроме моей чести.
   Последнее Атанарих добавил из клятвы, приносимой венделлами. Фрейсы загудели, обсуждая, не разрушают ли клятву новые слова. Но Витегес только улыбнулся едва-едва и промолвил:
   - Да будет так...
   Слегка прикоснулся мечом к плечу юноши и возвратил меч хозяину. Атанарих вложил его в ножны и, не вставая с колена, взял в ладони правую руку вождя и поцеловал. Тот едва заметно улыбнулся, слегка пожал холодные пальцы Атанариха, снова опустил ресницы, как бы говоря: "Я понимаю твоё волнение".
   Видимер подал риху крашеный мареной вышитый плащ. Рих взял его в руки, заботливо оглаживая, и шагнул к Атанариху. Тот торопливо потянулся к вороту своего плаща, но руки не слушались, и он провозился с фибулой дольше, чем хотел бы. Может, больше никто и не заметил, но Атанарих с такой яростью рванул её, едва почуял, что застёжка ослабла, что Витегес не сдержал лёгкой усмешки. Однако принял из рук юноши фибулу и сам сколол ею новый плащ.
   Далее полагалось появиться жене или, если принимающий клятву рих был одинок, матери вождя. Действительно, к столу подошла женщина. Глядя на её вышитую рубаху и золотое крекское ожерелье на шее, Атанарих было решил, что она и вправду жена Витегеса и поразился: неужели рих краше себе не нашёл? Потом сообразил, что это гюда. Та самая Гуннель, жена Аутари, которая в своё время не разрешила дать мужу лёгкую смерть. Кто ещё из женщин мог сидеть за столом с воинами? Из чьих рук не бесчестно принять новому члену семьи хлеб и вино?
   - Раздели трапезу с доблестным Витегесом, Атанарих Венделл, - кротко произнёсла она, - и пусть Фрова будет к тебе благосклонна.
   Рих принял от гюды рог, сделал из него глоток и протянул Атанариху. Передавая, придержал руки юноши, чтобы сидящие за столом не заметили их явную дрожь. Венделл выпил вино и отдал рог хозяйке. Рих взял лепёшку, преломил её и протянул кусок Атанариху, а второй закусил сам. Несмотря на выпитое, во рту снова было сухо, и венделл с трудом проглотил хлеб.
   - Да будут все присутствующие в этом доме свидетелями - я принял воина Атанариха Вепря, сына Хродерика, в нашу хардраду, - торжественно провозгласил Витегес.
   Сейчас надлежало определить место юноши за столом. Атанарих дыхание затаил. И все прочие затихли. Не будь юнец Атанарих столь искусен - его послали бы к прочим прибылым. Но поселить в первые дома новичка - разве не бесчестье тем, кто давно служит риху? А отправить Атанариха к прибылым или даже во вторые дома, где сплошь переярки живут - не позор ли такому искусному воину? Но Витегес и тут уже всё продумал и решил.
   - Эрарих, Бадвила! - рих кивнул на первый левый стол. - Потеснитесь, примите нового воина.
   Атанарих задохнулся от восторга. Пусть не на лавке, а на скамье, пусть ближе к концу стола - но всё равно среди ближних риха! Воины зашумели, кое-кто, кажется, недовольно, но Витегес давно всё решил и продолжал твёрдо:
   - Сей муж искусен во владении мечом. Аутари, ты наставляешь, - голосом выделил - "наставляешь", а "не наставлял"! - молодых воинов. Пусть Атанарих Венделл будет твоим верным помощником.
   Аутари не был удивлён. Верно, рих уже оговорил с ним это решение. А вот за другими столами загомонили, качая головами и изумлённо разводя руками. Атанарих, понявший свою удачу и ещё не до конца поверивший в неё, снова опустился на колено перед рихом. Это уже не было предусмотрено обрядом, но Атанарих хотел отблагодарить Витегеса.
   - Ты не пожалеешь о чести, которую оказал мне, государь! - произнёс он. Витегес улыбнулся.
   - Если бы я хоть миг сомневался в этом, Атанарих Вепрь, я указал бы тебе иное место. Отныне ты один из нас. Пойди и сядь за стол рядом с твоими братьями!
   Взволнованный Атанарих направился к своему месту. Едва сел, как все дружно загомонили, сунули ему в руки ковшик и потянулись, чтобы стукнуть своим ковшом о его. Атанарих улыбался, готовый заплакать от счастья. Свершилось!
   А Витегес уже снова спрашивал:
   - Кто тот муж, что не смеет приблизиться к моему очагу?
   Настала очередь Фритигерну принести клятву...
  
   Потом был пир - в честь него и Фритигерна, которому указали место за тем же столом, но ниже Атанариха. Однако Зубрёнок остался доволен - не будь Вепря, вовсе не красоваться бы ему тут. В крайнем случае, во второй дом отправили бы.
   В Нарвенне Атанарих не раз с завистью смотрел, как Аллобих оказывает честь новому воину. Поглядывая из дальнего конца залы, где сидела молодежь, с горечью думал, что пройдёт ещё много времени, прежде чем он будет главным гостем на пиру. Оказалось, не так много.
   Атанарих, раскрасневшись от всеобщего благожелательного внимания пуще, чем от хмельного, разговорился. Рассказывал о поединках, в которых успел показать своё умение; о маленьком свинцовом мече, вручённом в день, когда ему остригли детские волосы; про копья, на древки которых насаживали кожаные мешочки, туго набитые песком, чтобы случайно не ранить юного бойца; про то, сколько раз его вышибали из седла, прежде чем он научился твердо сидеть в нём и спешивать своего противника. Фрейсы не только слушали, но и расспрашивали. Аларих Куница, глава первого левого дома, уже не раз одёргивал их, напоминая, что новому воину надо насытиться, да и не он один сегодня вошёл в их братство.
   Вот! Куница снова стукнул ладонью по столу, приказывая рабыне обнести всех пивом. Опять возгласил здравицу в честь Фритигерна и вознёс мольбу, чтобы Кёмпе послал ему много лет в хардусе. Пирующие отозвались радостными криками. Атанарих, спохватившись, глянул на Зубрёнка. Тот сидел, скалясь в улыбке, которая должна была выказывать радость, но получалось плохо. Атанарих смутился и разозлился на себя: сколько раз отец наставлял тебя, дурень?! Недостойно благородного мужа одному величаться! Нет, забыл, а у Фритигерна сегодня не меньший праздник! Поклялся про себя, что больше не будет ни о чём рассказывать до конца пира.
   - Слава могучему Фритигерну! - поддержал он. - Среди венделлов мне не приходилось видеть таких удачливых охотников! Я слышал, своего медведя ты одолел в одиночку.
   Фритигерн смущённо улыбнулся:
   - Не в одиночку, с собакой.
   - Расскажи, как удалось тебе убить матёрого зверя, - постарался перевести разговор на товарища Атанарих.
   - Да что. Как медведей добывают?! Он пошёл на меня. Собака давай его за штаны хватать. А он прёт. Я стал к нему боком. Упёр копьё тупым концом в землю. Ну, ногой подпёр, ясно... А острым выставил ему встречь. Медведь хотел достать меня. А там копьё. Вот он сам на копьё и напоролся, - ответил Фритигерн. И замолчал. Атанарих даже слегка рассердился - тоже мне, кто же так немногословно радуется всеобщему вниманию!
   - А у вас медведи водятся? - спросил воин, сидевший напротив. ("Его зовут Зигемунд, он из Соколов, как и Видимер, что похож на хорта" - вспомнил Атанарих).
   - Бывают, хотя таких лесов, как ваши - не найти. Болот много, и птицы, которая там гнездится - тоже немало. А всё равно такой охоты, как в ваших лесах, не найдёшь.
   - Можно подумать, ты у нас охотился, венделл, - вставил с другого конца стола кто-то из старших.
   - Довольно было из челна поглядеть, - засмеялся Атанарих. - Нескончаемые леса, ни хейма, ни хардусы. Я диву дался, как увидел: люди плывут, а лось вышел к реке, пьёт, и даже ничуть нас не страшится. Поглядел на ладьи, да и продолжил пить.
   - А ты хороший охотник, венделл?
   - Люди говорят, неплохой. Однако медведя не добыл ни разу. Даже не видел его на воле. Оленей, кабанов - этих бывало, но тоже не в одиночку.
   Он всё надеялся, что Фритигерн начнет рассказывать, но тот молчал. Тут спросили про луки: из чего делают и какие лучше: венделльские, крекские или фрейсские. Вскоре Атанарих, забывшись, рассказывал про то, как совсем дитятей стоял по пол-дня, держа в руке налитую свинцом деревянную палку, чтобы приучить себя метко стрелять из лука; про обычай стрелять из луков враз, по команде; про строй, в котором бьются крексы; и про поединки, которые устраивали специально обученные пленники на потеху крексам. Фритигерн снова оказался забытым... Может, Зубрёнок бы окончательно обиделся, но тут запели волынки и арфы - затевались пляски.
   Мужи, выстроившись в ряды друг перед другом, делали разные коленца. Венделлы тоже так плясали, но чаще - мужчины с женщинами. Тогда пляска превращалась в шуточное, исполненное лукавства и тайной симпатии соперничество, заканчивавшееся примирением. В пляске воинов всё виделось иначе - тут шёл яростный и прямодушный спор. И когда пара, взявшись за руки, скачками проносилась между рядов, это было как поединок двух рихов перед своими войсками.
   К пляске присоединялись всё новые и новые пары, и Атанарих уже тоже собрался пойти, но кто-то тронул его за рукав. Обернувшись, юноша увидел Одоакра. Вблизи облик колдуна казался ещё более необычным - особенно чёрные, почти без белков, глаза, глубоко посаженные, окруженные опалёнными ресницами. Перед пиром Одоакр вымылся в бане, однако глубоко въевшуюся в морщины копоть невозможно было отмыть. И сам он, жилистый и угловатый, будто составленный из оплетённых корнями валунов, внушал робость. Юноша даже подумал, что, может, и не совсем человек этот Одоакр? Может, его мать разделила ложе с одним из подземных альисов? И отец наградил его не только тайным знанием, но и сходством с собой?
   И вот этот сын хьюлунди* подошёл, потянул за рукав рубахи, и приказал (не попросил, а именно приказал):
   - Выйдем из палаты.
   Атанариха удивило, что голос у Одоакра был обычный, а не сиплый, как у жителей подземной страны. Ни о чём не спрашивая, он встал и вышел следом за горбуном.
   Шёл дождь. После духоты палаты и выпитого он не казался холодным. Атанарих с радостью запрокинул голову, подставляя ему лицо. Одоакр сказал:
   - Сын мой говорит, ты утром рассказывал про какую-то герсу. Да Кунигунда помешала.
   Атанарих не сразу сообразил, что один из стражей, стоявших утром на стенах, был сыном колдуна. Поняв, кивнул:
   - Рассказывал. Что хочешь узнать ты, Одоакр?
   - Что за герса такая? - проворчал кузнец. - Из чего сделана, как поднимается и опускается?
   Атанарих, как мог, рассказал. Кузнец слушал, не перебивая, только карие глазки напряженно поблескивали в темноте. Потом подытожил:
   - Я полагаю, железной решётки нам не сделать, но можно и из жердей связать. Сосновым кореньем или черёмуховой вицей. Легче будет. Одного я не понял - как такая решётка быстро поднимается и опускается?
   Атанарих задумался. На городских стенах он бывал много раз. Не раз вращал тяжёлый ворот. Но как объяснить про хитроумное устройство кузнецу - не понимал.
   - Там башня высокая, - наконец, неуверенно пробормотал он, - и блоки... Эх...
   Атанарих, едва стоило прикрыть глаза, всё видел в точности. Тяжёлые дубовые колёса, приводившие в движение ворот, на который наматывалась цепь, и два малых валика, на которые были закинуты цепи со свинцовыми грузами. Слышал скрип цепей и постукивание блоков.
   Подумав, выхватил кинжал и, отойдя на тропку, начал чертить, как умел, башню и цепи, перекинутые через блоки. Одоакр смотрел исподлобья, сперва явно не понимая, что делает венделл. Потом вдруг смекнул, просиял весь, и навис над Атанарихом, обдавая его запахом пота и гари. Смотрел во все глаза, кивал, если понимал, о чём идёт речь. Временами резко хватал юношу за руку.
   - Помолчи! Куда торопишься?
   И расспрашивал, иной раз до того, что Атанарих ярился непонятливости колдуна. Но Одоакра злость Атанариха ничуть не заботила. Скажет только:
   - Не ори, не глухой я.
   И снова за своё. Под конец стал понимать лучше. Даже принялся рисовать на земле что-то своё, сердито стирая линии, начерченные Атанарихом. Наконец приказал:
   - Помолчи...
   И уставился на начерченные на тропке линии, стал их трогать пальцами, бормоча себе под нос.
   - Почтенный Одоакр, - прождав некоторое время, решился окликнуть Атанарих. Тот раздраженно отмахнулся:
   - Не мешай...
   Юноша вспыхнул - в Нарвенне никому не позволил бы он так говорить с собой. Обидевшись, вскочил, хотел сказать что-нибудь грубияну, но тот вроде и не заметил, что собеседник встал. Атанарих решил не связываться, крутанувшись на пятках, пошёл назад в палату.
   Там как раз плясали боевой танец с мечами. У венделлов он тоже был в чести, и Атанарих, забыв о кузнеце, присоединился к хороводу молодых воинов, распевавших:

- Славно вороны пируют,

Там, где тешили мы Кёмпе,

Вражьи трупы волк оплачет,

Прорастёт трава сквозь кости.

Кто придёт сразиться с нами,

Не увидит больше дома,

Будет он рабом у Холлы,

И добычей псов у Кёмпе.

   Юноши, разбившись на пары, мерно ударяли оружием в такт словам. Тот же, кто оставался один, выходил в центр круга, и там, высоко подпрыгивая, яростно вращал своим мечом, хвастаясь ловкостью и умением управиться с ним. Через пару куплетов он возвращался в круг, а оставшийся без пары воин сменял его. Всем хотелось посмотреть на умение новичков, и потому Атанарих вскоре оказался в кругу.
   Хвалясь, он ловко перебросил меч из одной руки в другую, потом повторил это движение, держа руки за спиной, высоко подпрыгнув, повертел его над головой. А напоследок стремительно повращал его перед собой, вызвав восторженные возгласы танцоров и пирующих. Подлетел к Годлибу, стоявшему в паре с Фритигерном. Пусть Зубр своё умение выкажет. Конечно, тяжёлый воин не мог плясать с той ловкостью, что и гибкий Атанарих. Но он ничуть не растерялся: несколько раз рубанул сплеча, грозный, как буря.
  
   Объяснение незнакомых слов и выражений.
  
   Хьюлунди - в венделльско- фрейском пантеоне - подземный альис, горный дух, хранитель несметных сокровищ, искусный кузнец и знаток магии.
  
  

* * *

  
   И этот день обещал быть таким же, как два предыдущих. С неба сыпало - ни дождь, ни вёдро. Податься было некуда. Атанарих надеялся, что займётся с прибылыми. Но Аутари сказал, что раньше, чем зарядят большие дожди, и думать об этом не стоит. Те немногие, что уже были в хейме, пропадали на речке - ловили рыбу для фискс*. Или на огороде пахали. Остальные ещё в хеймах горбатились. Атанариха позвали было на реку, но он отказался - в Нарвенне рыбу ловили только мужланы, и переступить через свою гордость он не смог. На огород его никто не звал. Атанарих поглядывал издали на парней, которые, запрягши низкорослых лошадок в странного вида плуг*, пахали. В Нарвенне ни коней, ни мулов для пахоты не использовали, и ему хотелось подойти поближе и посмотреть, как же это фрейсское ярмо не давит коню на горло, но он побоялся, что тогда придётся и землю ковырять. Он надеялся, что кто-то захочет поупражняться с мечом и копьём - во время пира многие просили научить секретам. Но на деле - кроме старшего в его, Атанариха, доме, Алариха Куницы, никого не нашлось. Если, конечно, не считать немощного Аутари, который приплёлся посмотреть на поединщиков. Куница сперва держался осторожно с известным бойцом. Присматривался, уворачивался. Вскоре перенял несколько хитрых ударов и начал всерьёз гонять Атанариха. И не унялся, пока несколько раз подряд не победил. Только тогда вложил меч в ножны и, с трудом переводя дыхание, довольно рассмеялся:
   - Хитры у вас воины, Венделл... Что, Аутари, пожалуй, Атанариху придётся учить не только прибылых?
   Тот молча кивнул. Атанарих впервые оглянулся на него, и сразу потупился. Глаза у Волка были... как у нищего, который пришёл на пир, а подачки не получил. Голодные и отчаянные. Юноша и так не сильно расстроился, что бывалый воин его одолел, а тут и вовсе забыл о поражении, так жалко стало калеку.
   Аларих понял по-своему, похлопал Атанариха по плечу и поспешил уврачевать раненное самолюбие.
   - А сдаётся, многому ты ещё можешь меня научить. Ну да ладно, осень долгая, научишь.
   Атанарих невольно разулыбался, плечом дёрнул: он что, не понимает, что одолеть в поединке бывалого воина для такого юнца, как он - большая удача?
   - Научу, конечно. А зиму что, в расчёт не берёшь?
   - Так зимой мы в гиман* уходим по хеймам. Объезжаем все хеймы, которые есть в округе, там кормимся - иной раз по полдюжине дней, иной раз меньше. И только к весне возвращаемся назад в хардусу. Так что зимой тут народу будет мало - твои прибылые.
   - А если хаки нападут?
   Воины засмеялись, Аутари заметил:
   - Ну, это вряд ли. Зимой они к Ласийскому морю откочёвывают. Разве мортенсы наведаются. Но этих даже в хеймах никто не боится - у них ватаги малые, если врасплох не застанут, всегда отбиться можно.
   - А что за люди мортенсы? - Атанарих их на Торговом острове видывал, и кое- что слышал. - С виду на нас похожи, а лопочут на чужом языке...
   - Так у Фрейса и Венделла сестра была. Старики говорят, её альис с полночья похитил и женой сделал. Вот от неё мортенсы и пошли. Женщина их по-людски жить научила, и живут они и вправду на нас похоже. Тоже лес корчуют, палы жгут, хлеб сеют. А лопочут по-отцовски, непонятно. Ну и колдуны все поголовно - альисово же отродье!
  
   А потом Атанарих остался один. Снова навалились мысли о том, что поторопился он сменять родную Нарвенну, и гнать эти мысли становилось всё труднее. Атанарих был уже почти готов пойти на реку и присоединиться к рыбакам. Тем более, оттуда доносились весёлые крики и смех. Но подумал, что после своего отказа выйдет - глупее некуда.
   И тут Куннаны снова повернулись к нему лицом. Пришёл Куница - приволок охапку стрел с маленькими наконечниками, и спросил, не пойдёт ли Атанарих завтра на уток?
   Оно конечно, фрейсы на уток охотились иначе, чем знатные венделлы. Но Атанарих с Куницей был готов идти куда угодно, разве что землю пахать да навоз таскать не стал бы. Или стал бы? Но решать этот сложный вопрос было некогда. Аларих потащил Атанариха в сарай, где хранилось всё добро дома. Показал особую траву, которую надо навертеть на ноги, чтобы они не замёрзли, даже если промокнут. Потом учил вабить - приманивать уток на манок, изображая сначала стаю, которая только что выбрала место, а потом оживлённо кормится.
   - Это просто: тыгдык-дык-дык-хыть! - наставлял он и весело смеялся, глядя, что такое простое дело у Атанариха не получается. - Как же вы охотитесь там, если ты таких вещей не знаешь?
   Но выходило у него совсем не обидно. Атанарих только смеялся и рассказывал о псарях, которые ведут собак и спугивают птицу, и о том, как знатные воины бьют её влёт, не спешиваясь.
   - Мы - словно рыси, - смеясь, подытоживал Аларих. - Из засады бьём. А вы, как волки, гонитесь за добычей. Только запомни, Венделл, рысью быть куда разумнее.
   Потом спохватился, что у Венделла, наверно, нет ни засапожного ножа, ни топора, ни простого тула, который не жалко таскать по болотам.
   - Обожди! - приказал и умчал проворно куда-то вглубь сарая. Вернулся, вывалил на приступку берестяной колчан, с особенным почтением протянул топор.
   - Держи. Это моего друга Сванвельта вещи.
   Атанарих невольно проникся почтением к этому топору с лоснящейся рукоятью. Воин с красивым именем Сванвельт, раз жил в первом доме, явно был не новичком. И погиб... интересно, как давно? Атанарих уже привык, что вещи тут много долговечнее людей, но почему-то именно про Сванвельта захотелось спросить, каким он был. Но не спросил - постеснялся растревожить душу старшего в доме. Одно мог сказать про Сванвельта наверняка: муж сей был рачителен. Топор, прежде чем уложить, наточил, жиром смазал старательно. Может, думал, что он ему завтра понадобится?
   - Одежду помочь выбрать? - спросил Аларих.
   - Да я сам.
   Тот пожал плечами, но предупредил:
   - Грязно будет и сыро...
   И пошёл уже, было, но о чём-то вспомнил, остановился уже в дверях и предупредил:
   - До свету вставать. Пива много не пей - не выспишься.
   Атанарих только улыбнулся, хотя на кого другого, может, и обиделся бы. Аларих был лет на десять старше Атанариха, но такой весёлый, юркий и красивый - как герой песен Зигефрид. Обижаться на него Атанарих не мог.
   Набил берестяной колчан стрелами из большого плетёного короба, сгрёб ту самую траву, которую надо на ноги навёртывать, топор за пояс заткнул. Пошёл одежду выбирать. Она уже не так пахла лежалым. То ли вытрясли её, то ли принюхался. Кожаную куртку с куколем примерил и нашёл, что в ней ловко. Штаны тоже кожаные отобрал. Сапоги... Да уж, что-что, а тачать сапоги фрейсы не умели. Тупорылое чудище, а не обувь. Но оно было крепко сшито и старательно пропитано варом - не промокнет. И с травяной портянкой на ноге сидело ловко. Подумав, решил, что надо наточить стрелы. Нашёл камень в своём мешке. За водой пришлось идти на женскую половину.
   Несколько молодых женщин в простых рубахах, плотно увязав волосы платками, теребили и потрошили уток. Атанарих пока из них запомнил только красотку Фледу да хворую Грид. Остальных двух только в лицо узнавал - рыжую пухленькую и вторую, тощую, с огромными недобрыми глазами. Эта сухопарая показно жаловалась, что изломала все руки, теребя добычу Куницы.
   Женщины расхохотались:
   - Ах, бедненькая! Это, верно, так тяжко: спать на пуховых перинах и подушках, и всю зиму есть мясо.
   Та оскалила мелкие белые зубки - в лице у нее было что-то безумное, как у хорька.
   - Лучше спать вдвоём на соломе, чем одной на перине. А Алариха осенью не дождёшься - пропадает на своих староречьях.
   - То-то ты его не дождалась этой ночью. До рассвета вопила, как течная кошка! - заметила доселе молчавшая Грид.
   Чернавка полоснула ее яростным взглядом, готовая разразиться бранью и насмешками. Но, увидев Атанариха, женщины смутились и визгливо расхохотались. Атанарих догадался, что эта, с безумными глазами и странным лицом, видать, подруга Алариха Куницы. Любушка улыбчивого мужа, похожего на героя Зигефрида из песен о древних воителях! Страшнее не нашёл, что ли? По его, Атанариха, пониманию, старший в доме должен был обладать самой красивой женщиной. Высокой, стройной Фледой, у которой из-под простого платка выбивается отливающий солнцем локон, а глаза светлые. Которая была краше, чем мортенса Яруна, наложница Витегеса. А эта... Ночью, наверно, вообще можно за лейхту - неуспокоенный могильный дух, принять. Потом вспомнил, что в лупанарии в Нарвенне была одна шлюха, тоже страшная, как смерть. Но за ней вечно хороводились, словно кобели за течной сучкой, и крексы, и венделлы. А когда Атанарих, поддавшись общему безумию, решил, что и ему надо поискать её снисходительности, посулил ей перстень, она, запрокинув голову, хрипло рассмеялась, и велела ему обтереть молоко с губ. Отослала, даже не глянув на его подарок. Жалкая потаскушка, державшая себя, словно знатная жена. Эта, наверное, тоже горячая. Или ведьма. Точно, что ж он раньше не догадался? Приворожила воителя! Мужи, чем достойнее, тем беззащитнее перед женским колдовством. Красотка Фледа заметила взгляды Атанариха, засмеялась - дерзко и призывно:
   - Кажется, наш новый воин так голоден, что не ровен час проглотит нас всех.
   - Вместе с непотрошёнными утками, - поддержала чёрнавка.
   И женщины снова расхохотались. Атанарих сделал вид, что не обращает на болтовню рабынь внимания, намочил камень и вышел. Но слышал, что бабы заговорили совсем о другом - что из рыбы сделать: квашеный фискс или сушёный. А то в этом году урожай плохой, на пиво бы хватило...
   Высыпал стрелы и начал доводить их. По правде сказать, все они были достаточно остры. А потом он подумал, что у Куницы они такие же, и решил пометить, хотя бы маленькими надрезами.
   За этим занятием его и застал Фритигерн. Только что вернувшийся с реки, замёрзший до мокроты под носом и синих губ, он, тем не менее, был весел и оживлён. Узнав, что Атанарих собрался на охоту, позавидовал и, как был, в мокром, выбежал из дома. Вернулся вскоре и довольно заметил:
   - И мы с отцом завтра пойдём.
   Напевая, переоделся в сухое и принялся раскладывать на лежанке свои куртки и сапоги.
   Вдруг появился какой-то юнец, с порога крикнул:
   - Фритигерн! Хорошо, что ты тут... Отец завтра просил всех Зубров к себе в подмогу...
   И умчал.
   Фритигерн выругался и раздражённо швырнул сапог к стене:
   - Альисы его подери, этого Одоакра.
   И вышел, раздражённо шарахнув дверью.
   Атанариха и Куницу, тоже собиравшегося на охоту, не позвали, но венделл побоялся, что вдруг и о них вспомнят. Аларих, однако, утешил, сказал, что особой силой ни он, ни Венделл похвастаться перед Зубрами не могут, и потому Одоакр на стены изх не позовёт.
   Закончив со стрелами, Атанарих отправился бродить по хардусе. Увлёкся разглядыванием черепов на кольях - и сам не заметил, как забрёл за хлайвгардс, что стоял в Вейхсхейме, обсаженный елями. Раньше он туда ни разу не ходил, думал, что там ничего нет.
   Оказывается, там-то и стояла одоакрова кузница, да ещё длинная, но явно нежилая клеть. И возле кузницы собралось всё одоакрово семейство. Шестеро сыновей и отец столпились вокруг разложенных на земле жердей и брёвен и спорили. Двоих Атанарих уже запомнил - они жили в его доме. Остальных... Нет, они не были горбаты, подобно их отцу. И даже не походили друг на друга, в отличие от Зубров. Но когда стояли рядом, становилось понятно - родня. Причём один из них, лет двадцати, не больше, покрикивал на старших братьев, и те не обижались. "Наверно, это и есть тот самый Прехта, о котором говорили, что он примет от отца колдовской дар..." - подумал Атанарих.
   Венделла заметили, но, к его великой радости, не подозвали.
  
   Утром Атанарих сам вскочил до свету, едва услышал, что кто-то завозился. Воины ещё спали, но во дворе тюкали топором и гремели вёдрами, блеяла коза. Значит, скоро рассвет. Снова засыпать не стоило - поднялся. На дворе было темно - небо затянуто тучами, и сыпал мелкий, холодный дождичек. Прямо как в Нарвенне в начале зимы. Рыжая расщипывала полено на растопку.
   Наскоро умылся. Ушёл на женскую половину. Подружка Алариха уже вздула огонь и грела на вертеле мясо. Увидев юношу, забурчала под нос, что всё бы им таскаться по лесам, дома не сидится.
   - У тебя длинный язык, женщина, - огрызнулся Атанарих.
   - Или решил укоротить? - начала было чернавка, но тут же осеклась. Аларих вошёл. Наскоро расчесывая пятернёй и заплетая в косы длинные волосы, поинтересовался у Венделла, выспался ли он.
   Женщина с его появлением враз стала ласковой и услужливой, словно кошка. С показной послушливостью подала на стол. Дождавшись, пока охотники поедят, принесла два тяжёлых узла:
   - Вот, собрала. Лепешки, мясо, лучок.
   - Можно подумать, Линда, ты не на уток нас провожаешь, а на войну, - хмыкнул Куница. - Вроде мы не добудем ничего, или, добыв, не сготовим?
   Хлопнул её по плоскому заду и вдруг весело спросил:
   - Или ты желаешь, чтоб мы ничего не добыли?
   Она рассмеялась:
   - Желаю. Устала уже с твоей добычей возиться.
   - Иди к альисам, - весело отозвались оба охотника. Женщина хрипловато расхохоталась.
   На дворе всё моросило - и перед рассветом стало ещё холоднее, чем ночью. Или после тёплой женской половины показалось? И тьма была такая же густая, дом и плетень в ней едва угадывались. Свистнули собак. Те, пустобрешки, так и бросились, виляя хвостами. Их было раза в четыре больше, чем охотников, и пришлось отбирать нужных, а остальных отгонять. Аларих показал Венделлу своих: крупного, молодого кобелька Магуса и сучку по имени Гульб. Вопреки имени, шерсть Гульб была грязно-серого цвета, а вовсе не рыжего или желтого, как полагалось бы при ее имени*. Куница пояснил, что дело не в масти, а в том, что выучена хорошо и умна, как человек.
   Вышли со двора. Хмурый, продрогший страж - кто-то из второго дома, - спрыгнул вниз. Приотворил ворота, выпуская их. Пожелал ничего не добыть - и снова был отправлен к альисам.
   - Сейчас надо постараться, чтобы вообще ничего не добыть, - проворчал под нос Аларих.
   Они спустились вниз к реке и сели в лёгкую долблёную лодчонку, которую Аларих весело назвал душегубцем. Атанарих решил, что имя - вернее некуда. Лодчонка плясала на воде, так что из головы не шла мысль: "А если какая из собак резко вскочит, и лодка перевернётся? Удастся ли тогда мне, закутанному в тяжёлые одежды, доплыть до берега?" Но Аларих держал себя уверенно. Шли по тёмной реке. Куница между делом пояснял, показывая в темноту, где что находится. Там заливные луга, там - хейм Цапель - зимой, когда рих уезжает в гиман, к ним никогда не заезжает. Потому что Цапли охотнее всего в хардусу дают и зерно, и мёд, и мясо. Понятное дело - коли хаки через брод переберутся, Цапли - первые, кому достанется от их грабежей. А вторые - Зубры. По реке от хардусы до их хейма - дня два пути. Зимой через лес и замёрзшее болото на лыжах можно напрямую за короткий зимний день добежать.
   Наконец повернули с Оттерфлоды - Атанарих едва различал в темноте, где устье Хоринфлоды, но Куница не то видел, словно зверь, не то, и не видя, всё тут знал.
   Смешное имя - Хоринфлода*, как пояснил Аларих, речка получила за то, что петляет, будто пьяная баба, то и дело меняя русло и оставляя по берегам староречья. И верно - едва в неё вошли - то и дело поворачивали, огибая мыски. Уже рассвело - и Атанарих разглядел по берегам густые долговязые тальники. Длинные голые стволы - и пушистые макушки наверху.
   - Это что, вода так высоко поднимается? - удивился он.
   - По весне наша Гулёна шире нынешней Оттерфлоды становится - подтвердил Аларих.
   Уток здесь была тьма тьмущая. Всё небо в чёрных точках и гомон непрестанный. Уж на что в болотах возле Нарвенны хватало дичи, а столько видеть не приходилось. Выбрались на берег. Душегубец пристроили меж тальников - Куница тут часто бывал - чуть поодаль стоял камышовый шалаш и возле него - аккуратно обложенное прокаленными кусками земли кострище. Зашагали через лужок к обрамлявшим староречье тальникам и камышам. Трава уже полегла, идти было легко. Собаки убежали вперёд, но Алариха ничуть не заботило, что они распугают добычу.
   - Беспечная птица утка. Людей ещё боится, а на собак и смотреть не хочет.
   Едва они вышли из зарослей, как кормившаяся стая крякв взмыла в небо. Успели сбить несколько птиц влёт. Атанариху, привыкшему стрелять с седла, это было вовсе нетрудно. А Куница, ясное дело, с детства охотился.
   Тех, что упали близко к берегу, подобрали сами, собаки принесли оставшихся. Магус хитрил - плавал за теми, что бились на воде. А вот Гульб упорно рыскала в камышах. Вернулась с подранком и протянула хозяину.
   - Вот нет во всей хардусе лучшей собаки, чем моя Гульб, - оглаживая ее по мокрой спине, произнёс гордо Куница.
   - Даже у риха? - удивился Атанарих.
   - Хорошую собаку можно только в хейме выучить. В хардусе с ней некогда возиться. Эту я у отца выпросил... Тот, конечно, поворчал, но отдал. Знает, что я человек лесной. С детства в лес убегал, а вот за ралом ходить - этого не люблю.
   Вроде бы даже со значением сказал и на Атанариха глянул украдкой. Тот обрадовался. Значит, если он откажется на огороде работать, не все будут над ним смеяться.
   У Куницы скрадок уже стоял, и он помог Атанариху соорудить рядом другой. Дело нехитрое - и раньше приходилось кущи строить. Потом развесили повыше добытых уток - Аларих предупредил, что вокруг много лис, но можно было и не говорить - на прибрежной грязи следов хватало. К той поре, как управились, совсем рассвело. До вечерней кормёжки можно было и передохнуть, но охотники решили побродить по лугам. Ходили долго. Из-под ног то и дело выпархивали утки, и они сперва считали, кто больше собьёт, потом надоело. Дождь моросил не преставая, но в кожаных куртках и штанах было даже жарковато.
   - Вот как целый душегубец набьём, тогда и домой подадимся, - пояснил Аларих. Атанарих подумал, что долго они тут не задержатся. Дичи много.
   - Что делать в хардусе?
   - А мы добычу жёнам отдадим, да назад уедем, - согласился весело Аларих.
   Утомившись, передохнули в шалаше. Костёр решили не разводить, перекусили тем, что взяли из дома. И пошли в свои скрадки. Спугнули лисицу, что прилаживалась к развешенным на тальнике уткам. Атанарих едва удержался, чтоб не выстрелить в длиннохвостую хаку. Но какой был в том толк? Шкура плохая, мясо в еду не годится... Посмеялись вслед и только.
   Закинули в воду полдюжины деревянных уточек, привязали их к колышкам, чтоб не унесло. Атанарих некоторое время смотрел на воду и нависшие тучи. Солнце должно было уже идти к закату, но точнее - поди пойми... Потом прибежали пропавшие куда-то собаки, затеяли возню. Но и они устали, завалились на солнцепёке и задремали. Атанарих не заметил, когда заснул. Проснулся от оживлённого кряканья. Одинокая уточка высмотрела место и звала товарок. Открыл глаза. Осмотрелся. Спал он недолго - ничуть не стемнело. Уток не было - это Аларих в своем скрадке вабил. Атанарих достал дудочку и присоединился к товарищу. Вскоре на их зазывные песни прилетели и настоящие шилохвости. Охотники перестали нахваливать место и приступили к изображению изобильного пира. Вскоре их голоса потерялись в гомоне настоящих уток. Атанарих сам не знал, как догадался, что Куница отложил манок и взялся за лук. Товарища он не видел. Но первые стрелы охотников вылетели почти одновременно. Увлёкшиеся кормёжкой утки не сразу поняли, что происходит, но и когда стая снялась с места, замельтешила в воздухе, они успели выпустить по ней не одну и не две стрелы, задав собакам работу. Пока не стемнело, они трижды приманивали стаю. Последнюю добычу уже вряд ли бы нашли, не будь с ними упрямой Гульб.
   А костёр и вовсе развели в кромешной тьме - дождь так и не унялся. Выбрав самого жирного селезня, Атанарих принялся потрошить его. Аларих сказал, что знает, где глина, и ушёл. Когда он вернулся, Венделл уже приготовил и тушку, и ямку, а довольные собаки в стороне лакомились требухой. В четыре руки, со смехом, обмазали утку глиной и закопали. Сгребли назад костёр. Пошли к озеру, отмывать руки. Становилось всё холоднее, вода обжигала. Атанарих с трудом сдерживал дрожь. Вернулись, плюхнулись к разгоревшемуся огню, греться,
   Совсем прояснилось. Они молчали - от усталости ли, или потому, что не нужно было ничего говорить? Где-то совсем недалеко кормились утки, а у Хоринфлоды взлаивала лисица. Сытым собакам было лень заниматься ею. Потом в небе протяжно, гнусаво запричитала своё "кау-кау" болотная нечисть. Охотники торопливо сделали знак, отгоняющий зло, и рассмеялись - снова вместе.
   - Ты, Венделл, как волк - вожака без слов понимаешь, - заметил Аларих. - Хорошо, если и в бою так.
   Атанарих опустил голову - слышать эти слова было так приятно, что губы расплывались в глупой улыбке.
  
   Они пробыли на староречицах два дня. А когда возвратились, все только и говорили о решётке, которую Одоакр устроил на воротной стене. Едва скинув добычу, пошли посмотреть, и едва узнали воротную стену. Одоакрово смемейство и Зубры перед самой стеной вкопали четыре толстых ровных бревна - по два с каждой стороны. А дромос*, образованный выступами, выдвинули ещё дальше, так что он теперь отделял дорогу, ведущую в хардусу, от рва. Над забралом возвышалась, опираясь на устроенный князёк из цельного соснового бревна, ощетинившаяся деревянными кольями, решётка, связанная из жердей - вроде тех, что идут на древки копий. Верёвки, тянувшиеся на забрало, заставляли думать, что решётка приводится в движение воротом, укрытым наверху
   Аларих, увидев это сооружение, в изумлении замер. Молчал некоторое время, наконец выдохнул:
   - Зачем понадобилось вешать над входом в нашу хардусу борону?!
   Стражи, стоявшие у ворот, расхохотались.
   - Эта борона может закрыть вход в хардусу быстрее, чем ты успеешь моргнуть! - пояснил один. Второй что-то тронул наверху, и решётка сорвалась снизу и вмиг рухнула перед носом охотников. Они оба невольно отскочили и расхохотались над своим испугом:
   - Ловко, - заметил Аларих, - И так же легко поднимается?
   - Чтобы поднять её, надо попотеть, - согласился стражник. - Но поднимать-то её не к спеху.
   Они отошли, навалились на невидимый снаружи ворот. Решётка, слегка бултыхаясь в пазу меж брёвен, рывками поползла вверх.
   - Погодите! - запыхавшийся стражник свесился через зубцы забрала. Сейчас зажмём её, чтоб не сорвалась.
   - Давай скорее, - подал голос второй, - Держать тяжко.
   Первый исчез. Куница и Венделл стояли, терпеливо ожидая, когда всё будет готово. Получить по голове такой решёткой - мало хорошего. Над забралом снова появились стражники.
   - Идите без страха. Мёртво!
   - Одоакр точно колдун! - не выдержал Атанарих восхищенно. - Так быстро сделать то, что никогда не видел!
   - За два дня! - охал Куница, тряся головой.
   - Больше. Бобрята решётку раньше сладили. И что тут сложного - та же борона, только большая и без зубьев.
   Охотники вошли в хардусу. Аларих оглянулся, разглядывая поставленный на забрале ворот.
   - И что, похоже на то, о чём ты рассказал ему?
   - Не... Другое, но ведь сделал! - восхищался Атанарих.
  
   Объяснение незнакомых слов и выражений.
  
   Фискс - квашеная или высушенная до ломкости мелкая рыба.
  
   Странного вида плуг - рало с дышлом, приспособленным для вспашки на конях. Атанарих привык видеть крекские плуги, в которые запрягались быки.
  
   Гиман - дословно - приходить - форма раннефеодальной ренты, которая выражалась в том, что рих объежал подвластные ему хеймы в течение зимы, и жители хеймов устраивали в честь гостей пиры, таким образом беря на себя затраты по содержанию хардрады.
  
   Гульб - Золотая, Золотце. Магус - Мальчик, Детка.
  
   Хоринфлода - дословно: "Шлюха-река", "Гулёна".
  
   Дромос (крекск.) - оборонительное сооружение, часть крепости, узкий проход, галерея, образованная двумя стенами. Устариавается для того, чтобы было удобно обстреливать сверху врага.
  
   Сказка про то, как воитель Атанарих учил воинским премудростям фрейсов.
   (Из сборника: "Сказки старой Фридиберты: Фрейсские героические сказания в пересказе для детей. - Арбс: Изд-во "Детлит", 2986 г.)
  
   Правил в давние времена могучий король Витегес. Он был доблестный воин, мудрый правитель и благородный человек. Ему служили верой и правдой множество прославленных в битвах воинов. Жили воители, как родные братья, короля почитали, словно отца. Все дела решали сообща, по очереди стражу несли, в дозор выезжали. Захваченное у врагов золото, чтобы не сеять меж собой розни, жертвовали Солюсу - в собор, что стоял на высоком холме посреди хардусы и высоко светил позолоченным шпилем над водами Оттерфлоды и окрестными лесами.
   Вот к этому королю и держал свой путь отважный воитель Атанарих, вызвавшийся заменить крестьянина Гелимера. Приехал он к городу, стучится в его дубовые ворота.
   На страже в ту пору стоял воитель Фритигерн, равного по силе которому не было во всей хардусе. Атанарих был годами юн, станом тонок и гибок, ростом невелик. Фритигерн из бойницы выглянул, спрашивает:
   - Что привело тебя к хардусе, дитя? Или на твой хейм напали свирепые хаки, и ты прибыл искать подмоги? Или случилась ещё какая-нибудь беда?
   - Никакой беды не случилось, - отвечает ему Атанарих. - А пришёл я из прославленного города Нарвенны, чтобы служить доблестному королю Витегесу.
   Рассмеялся Фритигерн.
   - Разве так плохи дела у нашего короля, чтобы он брал к себе на службу детей? Ступай, мальчик, к родителям, дождись, покуда на твоей верхней губе хоть пушок появится.
   Не стерпел насмешки юный Атанарих, вспыхнул от гнева, кричит:
   - Легко поносить соперника из-за стены! Выйди, испытай, на что я способен!
   - Мало чести мне будет - драться с дитятей! - отвечает Фритигерн.
   Тем временем, услышав перебранку, вышел на стену мудрый Видимер. Увидел он, как ловко сидит Атанарих в седле, и что оружие у него хорошее и в полном порядке, и сказал:
   - Зачем ты обижаешь юношу? Может быть, он не таков, каким кажется с первого взгляда?
   И, обратясь к Атанариху, произнёс:
   - Не сердись на Фритигерна. Он часто поспешно и опрометчиво судит о людях. Давай условимся. Ты будешь биться со мной. И если одолеешь, то примем мы тебя в наши ряды, а нет - то приезжай через год.
   Атанарих согласился. Облачился для боя, вышел против Видимера. Уговорились сшибиться тупыми концами копий. Видя, что противник ростом велик и телом могуч, припомнил Атанарих тайные словеса, которым обучила его матушка, и от этих слов стало его тело словно свинцовое. Сшиблись воины, и поверг юноша Видимера наземь. Спешился, помог сопернику подняться.
   - Видно, не просто ты искусный воин, но и владеешь колдовскими тайнами? - спросил его Видимер.
   Атанарих скромно потупился и ответил:
   - Не могу этого отрицать, воитель. Врагу бы солгал, а тебе не смею.
   - Что же, - отвечает Витегес, - В том нет бесчестья, коли ты противостоял сопернику всем своим умением.
   Тут и Фритигерн захотел испытать искусство Атанариха, говорит ему:
   - Ловок ты на коне, а насколько силён будешь в поединке на мечах? Но только условимся: биться без колдовства.
   - Солюсом клянусь, - отвечает Атанарих, - что в поединке с тобой никаких чар применять не стану.
   Обнажили воители мечи, рубятся. Фритигерн ростом как гора, силой зубру подобен. Меч его на две ладони длиннее, чем у прочих мужей. Теснит он Атанариха. Юный воин сделал вид, что ослабел и прочь побежал. Бросился за ним Фритигерн, а Атанарих неожиданно развернулся, выбил у него меч из рук.
   Подивился Фритигерн и говорит:
   - Первый раз вижу такое, чтобы кто-то и меня, и Видимера в один день победил. Достоин ты служить королю нашему, Витегесу.
   - Коли король примет от меня клятву - то ничего я не утаю из того, что сам знаю, всему вас обучу, - отвечает Атанарих.
   После чего впустили его мудрый Видимер и могучий Фритигерн в хардусу, повели к королю Витегесу в его дворец. Подивился Витегес умениям Атанариха и принял его клятву верности.
   Стал Атанарих в хардусе жить и всех воинов учить тому, что сам знал: заклинаниям, как сделать тело могучим и нечувствительным к боли, оружие - надежным, прочим умениям своим. Вскоре воители переняли все его хитрости, стали Атанариха побеждать в поединках. А он лишь радовался этому и говорил:
   - Нет мне бесчестья в том, что мои ученики стали лучше меня. Мне был бы позор, если бы я утаил от них хоть толику своих знаний.
   Был в хардусе один человек, звали его Одоакр. Был он горбат и хром, и потому сражаться не мог. Однако умел он мастерить разные хитрые вещи. Узнал Одоакр, что Атанарих много странствовал и многое видел, и стал расспрашивать о разных крепостях. И запало ему в мысли сделать воротную решётку - герсу, вроде той, что была в Нарвенне.
   - Это какая же сила нужна, чтобы такую тяжёлую решётку поднять и опустить на двух цепях? - смеются вокруг.
   А Одоакр подумал и отвечает:
   - Особой силы не надо. Дитя из колодца при помощи ворота тяжелое ведро поднимает.
   - Так в Нарвенне стены каменные, - возражали ему, - А у нас деревянные.
   Отмахивается Одоакр:
   - Для того у меня на плечах голова, а не пивной котёл...
   Ушёл в свою кузню. Семь дней и семь ночей не показывались оттуда ни он, ни его сыновья. А на седьмой день вынесли искусно скованную железную решётку, цепь. А чтобы закрепить её - сложил перед воротами деревянную башню. И все удивились, как скоро Одоакру удалось справиться с этой задачей.
   А когда на хардусу внезапно напали хаки, то опустили защитники решётку перед ними. И многие наездницы, не ожидавшие, что врата вмиг закроются, разбились об неё насмерть или покалечились.
   Увидел Атанарих, что Одоакр сметлив и искусен, и рассказал ему о машине военной, которая называется скорпионом, и может метать тяжёлые камни на расстояние выстрела из лука.
   Одоакру затея понравилась, и он стал мастерить скорпиона. Люди сперва ждали, что он и скорпиона смастерит так же быстро, как воротную решётку. Но прошёл месяц, за ним - другой, и все перестали ждать. Начали насмехаться над Одоакром:
   - Старый ты, Одоакр, седина уже в бороде светит, а послушался юнца безусого. Он тебе про детскую игрушку говорит, а ты и веришь.
   Атанарих на глупцов сердился, а Одоакр только посмеивался и рукой махал.
   - Давай сделаем так. Скажем, что не удалась наша затея. Глупцы посмеются и забудут. А у меня за кузницей довольно и леса запасено, и канаты есть, и железные части я сковал. В коровьем хлеву будем тайно делать нашего скорпиона. Люди услышат стук и шум, да внимания не обратят: я кузнец и мастер, всегда чего-нибудь делаю. А сыновья мои тайну не выдадут, они хоть и дети малые, а молчать умеют.
   Так и поступили.
   Посмеялись люди и забыли о скорпионе. Только Одоакр и Атанарих не отчаивались.
   Снова напали на хардусу хаки. Много их было, как саранчи. Четвертая часть войска с утра до полудня бьётся, другая - с полудня до сумерек, третья - с сумерек до полуночи, а прочие - с полуночи до утра. А в хардусе воителей мало, некогда отдыхать. Силы убывают, многие уже погибли.
   Говорит король Витегес хакийской хоттын Бури:
   - Может, решим дело честным поединком?
   Смеётся хоттын, отвечает:
   - Сил у тебя, король, немного осталось, я выжду, когда вы все у меня милости запросите. Тогда я вас помилую: не смерти предам, а только глаза выколю, да пошлю чёрную работу делать. Скоро ко мне подкрепление придёт, а вам помощи ждать неоткуда.
   Вот тут Одоакр с Атанарихом и выкатили на стены скорпиона. Хаки никогда такой машины не видели, потешаются над ней.
   - Что за тележка, - говорят, - а на ней ковш?
   - Тот ковш, - отвечает Одоакр, - для того, чтобы воды из Оттерфлоды зачерпнуть пиво сварить, да вас допьяна напоить.
   Тем временем в ковш положили фрейсы камень, который едва могли поднять десять могучих мужей, верёвки отпустили и метнули тем камнем в самый стан врага, в шатёр хоттын Бури. Так погибла хоттын, а хаки прочь от хардусы бежали.
   И устроил король Витегес пир в честь Атанариха и Одоакра, и все прочие воины славили их. А Фритигерн и мудрый Видимер назвали Атанариха своим побратимом и все трое поклялись Богом, пока живы, вместе быть.
  
  
   Из учебника "Всемирная история. Период Тёмных веков" для подготовительных курсов исторических факультетов классических и учительских университетов.
  
   Глава 3. Фрейсы в XV - XVI веках от основания города Мароны.
  
   3.1. Хозяйство и социальное устройство фрейсского общества.
  
   В XV - XVI веках в лесной и лесостепной зоне к полночи от Ласийских степей, на берегах рек Оттерфлоды и Винфлоды, а также их многочисленных мелких притоков жили племена фрейсов. Название народа происходит от слова "свободный".
  
   3.1.1. Природные условия.
   Полуденная граница проживания фрейсских племён приходится на лесостепную зону с умеренно-влажным климатом. Полночная - на зону смешанных лесов. Лето в этих районах тёплое и влажное, зима мягкая, с частыми оттепелями. Почвы и климат обеих зон удобны для земледелия. В этом поясе распространены по-преимуществу лиственные леса, часто встречаются дубравы. Кроме дуба растут граб, береза, липа, осина, клён, ольха. Лесные массивы перемежаются долинами и лугами. Особенно надо выделить так называемую Хакову дорогу - естественно образованную цепь долин, глубоко вдающуюся в лесную зону. Именно по этим долинам кочевники совершали постоянные набеги на фрейсов. Далее на полуночь начинается зона смешанных лесов. Из хвойных деревьев чаще всего встречаются сосны. Ельники крайне редки, и в древности их считали местами, через которые человек может войти в царство мёртвых.
   В лесах можно легко найти пищу. В изобилии растут рябина, орешник, дикая яблоня, малина, смородина, шиповник, барбарис, синюха, большое разнообразие видов съедобных грибов. На болотах - клюква, брусника и черника*, по берегам рек - съедобный вид тростника - альгуз. Водятся косули, благородные олени, лоси, кабаны, туры, зубры, медведи; много пушных зверей - куница, хорь, горностай, белка, барсук, бобёр; много боровой, водяной и болотной промысловой птицы. Реки изобильны рыбой.
  
   3.1.2. Хозяйство фрейсов.
   Основным занятием фрейсов было подсечно-огневое земледелие. Жители поселения - хейма - выбирали участок леса, чертили - обдирали кору с нижней части стволов деревьев. Через два-три года, когда деревья высыхали, их срубали, выкорчевывали пни, а ещё через год сжигали. Образовавшееся поле вспахивали ралом -примитивным деревянным плугом, запряженными быками, реже - конями, бросали в плодородный слой зёрна и закрывали их землей при помощи деревянной решётчатой бороны. Поле пахали в течение 4-5 лет, потом оно истощалось. Его оставляли и переходили на новое поле, которое подготавливали заранее. Когда удобные поля вокруг хейма истощались, поселение оставляли и переходили на новое место. Такую систему хозяйствования, основанную на постоянном освоении новых территорий, называют экстенсивной.
   Сеяли рожь, полбу, ячмень, овёс, коноплю. Урожайность была невысокой, поэтому к зерну часто использовали примеси из лебеды, альгуза или сушёной рыбы-фискс. На огородах выращивали капусту, репу, лук, чеснок, морковь, свёклу. Кроме земледелия было развито домашнее скотоводство: держали коров, овец, свиней, кур, гусей, уток. Кони были большой редкостью. Большую роль в хозяйстве играли присваивающие промыслы - охота, рыболовство, бортничество (сбор мёда диких пчёл), собирательство.
   У фрейсов было натуральное хозяйство - всё необходимое для жизни производилось дома. Женщины сами обрабатывали коноплю, крапиву и шерсть, пряли нитки, из которых на вертикальных ткацких станах изготавливали ткани. На них же лежала обязанность производить одежду, глиняную посуду. Мужчины обрабатывали кожу, шили обувь, делали необходимые сельскохозяйственные орудия труда, деревянную утварь. Наиболее уважаемым человеком был кузнец: он имелся далеко не в каждом хейме. Владеющий кузнечным ремеслом считался колдуном и пользовался особым уважением.
   Торговля носила эпизодический характер. Летом фрейсы на челнах отправлялись в Ласийские степи на Торговый остров на р. Винфлоде. На пушнину, зерно, воск, мёд и рабов они выменивали оружие, коней, предметы роскоши.
  
   3.1.2. Социальное устройство фрейсского общества.
   В отличие от близких родственников - венделлов, у которых раньше началось социальное расслоение, фрейсы до XV века жили родовым строем. Роды велись от мифического предка - тотема и носили названия животных: Зубры, Туры, Волки, Дятлы и др. Следы этого деления сохранились не только в современных фамилиях, но и в топонимике. Как правило, к одному роду принадлежало несколько соседних хеймов. Хейм населяла одна большая неразделённая семья: родители, женатые братья, их дети. Во главе хейма стоял мужчина, чаще всего - самый старший в семье. Средняя численность жителей хейма была от 20 - 50 человек. Иногда семья разделялась на две, но при этом отселившиеся ставили свой хейм на родовых землях и считали своим предком то же животное, что и раньше. Имущество всего рода было общее.
   У фрейсов имелось домашнее рабство - пленники или выбывшие из рода люди жили в семье на правах младших членов рода.
   Самым страшным наказанием для человека считалось изгнание из рода. Изгнанника называли тем же словом, что и мертвеца - "лейхта". В одиночку он выжить не мог, поэтому либо погибал, либо становился рабом в чужом роду.
   Несколько близкородственных родов составляли племя.
   В указанный период фрейсы вступили в период разложения родового строя. Причиной этому служили не столько экономические предпосылки, сколько политические.
  
   Объяснение незнакомых слов и выражений.
  
   В дальнейшем в тексте будут использованы устаревшие названия ягод.
  
   ГЛАВА 3
  

1468 год от основания г. Мароны.

  
   Мыши были мелкие и на удивление проворные. Атанарих взял свой мешок, а они выскочили оттуда. Он хотел их убить, гнался за ними, пытался затоптать. Но мерзкие твари или забивались в угол, или жались к деревянным плахам лежанок - не достанешь. От злости сдавливало дыхание. А прибылые - те самые, которых он уже вторую дюжину дней гонял по двору Вейхсхейма, обучая воинским премудростям, хохотали. Надо же, выставил себя дураком перед учениками. Дались ему эти мыши! Зачем он за ними погнался? Ну, пробрались они в мешок с его одеждой, так вытряхнул ведь! Нет, стал гоняться! Всем на посмешище... И что теперь делать? Атанарих оглянулся, ища взглядом Аутари - но тот, как назло, куда-то запропастился. Ни брошенной вовремя шутки, ни совета... Ну, да, он уже не раз говорил: "Ты и сам справляешься!" Справляешься... Разумеется, если не с мышами воевать!
   Обычно Атанарих пресекал всякую тень непослушания или насмешки, вызывая смутьяна на поединок. Хорошее средство, покуда ни один из новичков не может справиться с ним. Но сейчас? Не звать же на бой сразу всех? Тем более, сам уронил достоинство....
   Атанарих, тяжело дыша, остановился, обводя зрителей яростным взглядом. Искал самого бойкого. Им оказался Фритигерн. Просто заходился в хохоте, сгибался пополам, хлопал лопатами ладоней по мощным ляжкам.
   - С хаками биться надумал, а сам с мышатами не сладишь!
   - Ты, бык неповоротливый! - крикнул Атанарих, поворачиваясь к нему. - Сам догони их, и я посмотрю, кто победит - ты или мышата!
   - Ещё я за мышами не бегал! - гоготал Фритигерн.
   - Так, доставай свой меч и выходи биться со мной! - задыхаясь от бешенства, крикнул Атанарих. Голос предательски сорвался, словно молоденький петушок кукарекнул.
   - А ты поплачь! - Фритигерн не собирался биться, стоял и смеялся. Атанарих вдруг понял, что может только убить Зубрёнка. Должен его убить, иначе уже никогда и никак не заставит прибылых слушаться себя. Он потянулся к мечу и проснулся...
   Во сне накрылся одеялом с головой, вот от духоты и снилась всякая дрянь. Резко сел. Сразу обдало холодом.
   За последние дни он не помнил ночи, чтобы ему не снилось что-нибудь в этом роде... Оказывается, страшно быть наставником... А когда-то Атанарих завидовал Бадвиле! Никакой заботы - гоняй до седьмого пота этих неумех (надо же, он не так давно с фрейсами, а уже привык к этому обидному слову, будто всю жизнь так бранился!). Интересно: а Бадвиле тоже по ночам снилось, как его подопечные смеются над ним? Нет, Бадвиле было легче. Хорошего рода, друг отца. Главное, старый, седой уже... Никому и в голову не приходило его ослушаться...
   Ученики Атанариха - все поголовно! - были старше его. Глядя на молодые пушистые усики и бородки стоящих перед ним новичков, Атанарих чувствовал, как в животе начинает противно свербеть, и пот прошибает.
   А вот с чего бы? Разве наяву над Атанарихом смеялись? Или кто-то выказывал пренебрежение? Никто! Как можно потешаться над ним, когда Рицимер, положив на колени огромные кулачищи, добродушно посмеиваясь, рассказывает про свой поединок с Венеделлом? Когда сам рих при всех спросил, не хочет ли Атанарих поучить его воинским хитростям? Помнится, вся хардуса сбежалась смотреть, как маслёнок безусый звенит мечами с прославленным воином. Ох, какой это был бой! Рих наседал вовсю, словно разъяренный бык на волка, старался повалить маленького наглеца. Атанарих вертелся вокруг, словно собака вокруг медведя. Старался обойти, закружить, загонять. Наконец, Витегес повалил Атанариха мощным ударом щита по щиту. И Атанарих, словно змея, извививаясь, на спине уползал казалось-бы из-под верного удара. Да ещё норовил не просто спастись, а ударить противника по незащищённым ногам. И ведь уполз и смог подняться. (После некоторые из старых воинов пытались повторить эту шутку, и удавалось не всем). И потом ещё долго сопротивлялся, показав не один хитрый ход. О, да, это был славный бой, и даже то, что в конце-концов победа досталась не Атанариху, никого из его учеников не смутило. Рих должен быть лучшим из лучших, кто с этим поспорит? А потом Атанарих видел, как Аутари говорил с молодыми воинами об этом бое, и указывал на ошибки не только Атанариха, но и самого Витегеса!
   Аутари... Атанарих, вспомнив о калеке, улыбнулся. Первые дни Зимний рих неотступно ходил с ним, смотрел, что новый наставник делает. Ни слова не говорил, в сторонке сидел, ни во что не вмешиваясь. Было спокойно - Волк рядом, подхватит и поможет. А когда Атанарих сказал, что хочет в деревянные мечи свинцовую сердцевину сделать, чтобы тяжелее настоящих были, и щиты сделать тяжелее, чем боевые, местные мастера заспорили. Мол, никогда такого не было - сперва палками дрались, а потом и настоящими мечами, а воины вырастали не хуже других. Атанарих готов был уже уступить, но Аутари внезапно упёрся. И ведь самого Одоакра на свою сторону перетянул. Понадобилось - и Витегеса бы на подмогу позвал, да мастера уступили.
   А когда Атанарих каждого из новичков вызвал биться, Аутари потом снова всем разъяснил, в чём его слабость. Да так ловко - Атанарих так бы не сумел. Бадвила, воинский наставник, он по-другому с учениками обходился - бранился обидно, слова доброго не дождёшься. А этот наоборот - и дитятю не обидит. И Атанариха наставил:
   - Ты своё дело знаешь. Одно скажу - не смейся над ними и не злословь. Не к лицу тебе уподобляться тявкающему щенку.
   Атанарих, подражавший Бадвиле, сперва рассердился. Хотел что-то резкое сказать, и слов не нашёл. Пролепетал лишь, что коли бояться не будут, как их удержать?
   - Удержишь, - ответил Аутари, - Они знают, на что ты годен в бою. И помнят - весной хаки пожалуют. А будешь насмешничать - среди них найдутся проворнее тебя в ответах. Тогда точно общим посмешищем станешь.
   Не с того ли разговора такие сны снятся?
   Да чтоб альисы забрали эти мысли! Как начнёшь раздумывать, аж голова заболит. Нет, лучше уж не раздумывать. Иной раз, не раздумывая, лучше выходит. А коли уж хочется голове работу дать - так лучше решить, чем сегодня своих неумех занять. Нет, нельзя их неумехами звать, даже в мыслях. Фрейсы на это слово обижаются больше, чем венделлы, когда им говорят, что их мать - бесчестная женщина.
   Прислушался: снова идёт дождь? Если дождь, значит, прибылых он будет наставлять в Пиршественной Палате Вейсхейма. Дерновая крыша глушила все звуки, но в непогоду дымоходы закрывали досками, и по ним капли лупили звонко и назойливо. Нет, вроде тихо. Значит, сегодня можно пострелять. По правде говоря, от лука в хардусе больше толка, чем от меча. Аутари давеча подсказал: давать по дюжине стрел и петь боевую песню. Она короткая - в ней всего восемь строк. Пока её поют - надо, чтобы человек все стрелы успел выпустить. Атанарих, прежде, чем так поступить, убежал на берег, к Вонючке, и проверил, сам-то успеет? А то опозорится перед учениками...
   Ох, вот опять о том же думается!
   Ладно, хватит вылёживаться. Атанарих рывком скинул одеяло - сперва холодно и ломотно, а потом ничего, привыкаешь. Обул поршни. Местная обувь ему казалась нелепой и мужланской, но фрейсы не умели тачать остроносые сапоги, и Атанарих берёг свои. И одеваться стал в то, что ему Кунигунда дала. Решил, что на следующую осень на Торговом острове накупит себе побольше сапог, красивых плащей и рубах. Тогда будет наряжаться. Больно простые эти фрейсские одежды, ему, знатному венделлу, не пристало такое носить. Плевать, что прочие воины тоже особо щегольством не грешат, наряжаясь в крашеные наряды только на пиры. Некоторые, и Атанарих в их числе - ещё по вечерам, когда работа закончена, и люди могут сидеть в домах, натачивая стрелы или ладя другую не слишком грязную работу, которую можно делать за забавами.
   Подумав об этом, Атанарих снова помрачнел. Его сверстники вечерами собирались в третьих домах. Пили пиво, вольно шутили с рабынями, смеялись, танцевали и пели. Фритигерн туда ходил, а Атанарих - нет. Проводил время с мужами своего дома. А с ними ему, маслёнку безбородому, волей-неволей приходилось держаться скромно и почтительно. Всё потому же - насмешек боялся.
   Свет едва пробивался в щели на крыше, но Атанарих мог ходить по дому в полной темноте. Во дворе ещё сумеречно и моросило. Натянув куртку на голову, пробежался до нужного чулана. Разбив тонкий ледок, налил в рукомой воды из бочки. Хотел ограничиться мытьём лица, да за спиной скрипнула дверь. Он не знал, кто вышел, но поспешно скинул куртку и стянул рубаху. Вдруг Альбофледа? Красотка Фледа в первый день решила над ним посмеяться. Глазки строила, заигрывала - у Атанариха до сих пор горячо становится внизу живота, как вспомнит перекатывающийся под ладонью упругий жирок на её талии и животик, прижимающийся к его бедру. Он готов был с ней поразвлечься, но она не далась. Пообещала прийти вечером, и не пришла. Поглядывая на венделла, смеялась и шутила с Аларихом Куницей и с Алавивом Бобром, потом легла с Бобрёнком. А теперь насмешничала - вроде и по мелочам, но очень обидно. То напомнит о возрасте, то при всех укажет, что он не знает вещей, с детства привычных любому фрейсу. Если сейчас увидит, что он моет только лицо - выставит неженкой или грязнулей. И что ей нужно? Неужели ждала, что он бросится вдогон и всё же расстелит её прямо во дворе, при всех?
   Плескаясь, исподволь глянул, кто там? Нет, не Фледа. Фридиберта Рыжая. Вострушка Берта, круглая, веснушчатая от самых огненных волос до крепких икр, мелькавших из-под подоткнутой рубахи. Она, при всей веселости, никогда лишнего не болтает.
   - Утро доброе, Атанарих! - женщина обнажила в улыбке мелкие белые зубки, схватила вёдра и помчала к реке.
   Знать бы, что это Берта - не стал бы морозиться. Но что уж теперь? Сдерживая дрожь, растёрся висящей на колышке холстиной, оделся. Прежде, чем зубы перестали клацать, и по телу разлился приятный жар, юноше пришлось некоторое время попрыгать, размахивая руками. Согревшись, распустил и взъерошил волосы. Гребень остался в доме, идти за ним было лень. Атанарих обошёлся пятерней.
   Снова хлопнула входная дверь, вошли, на ходу стягивая мокрые кожаные накидки, Алавив, сын Одоакра и Валамер Куница. Из дозора возвратились. За ночь намёрзлись и оба топали ногами, согреваясь.
   - Что там твой отец говорит, наступит вёдро? - продолжая начатый разговор Валамер. Заметил, что Атанарих уже проснулся, улыбнулся, - О! Венделл! Удачного тебе дня!
   - И вам того же, - бодро отозвался Атанарих.
   - Да нам-то сегодня удача на что? Мы сегодня спим... - усмехнулся Алавив и продолжил, - Да, скоро начнётся вёдро, можно будет на сома пойти.
   - На сома? - Атанарих не понял: в словах воинов звучала такая радость, словно собирались на загонную охоту. Но как можно охотиться на рыбу?
   - Ну! - пояснил Алавив. - Сома лучить.
   И, догадавшись, что Атанарих всё равно не понимает, удивился:
   - Неужто никогда рыбу не лучил?
   Лица у них были такие, будто приближалось что-то очень значимое, радостное, как праздник, и в то же время трудное...
   Атанарих не нашёл ничего умнее, как отрицательно покачать головой.
   - О! - мужи переглянулись, но смех сдержали.
   - Попробуй, не пожалеешь, - нашёлся Валамер.
   Атанарих кивнул, не желая продолжать разговора, вернулся в дом, взял лук и колчан со стрелами. До того как прибылые соберутся - самому надо пострелять...

* * *

  
   Атанарих мрачно наблюдал за ученьем. Стрелы летели, вопреки обычному, вразброс. По окончании песни у некоторых одна-две в колчане оставались. И было мало похоже, что причиной тому нудный дождь... Прибылые, ожидая своего черёда только и говорили, что "скоро наступит вёдро, и поедут лучить". Дай им волю - забросили бы свои луки, мечи и копья и подались бы "остроги готовить". Каждый раз, услышав слово "лученье", Атанарих едва удерживался, чтобы не отдубасить межеумка, думающего о забаве. Но оглядывался на невозмутимо наблюдавшего за стрельбой Аутари и прикусывал губу. Интересно, что бы старый Волк сделал? Уж точно драться бы не стал. И тут осенило: Атанарих захлопал в ладони, давая знак:
   - Довольно вам сосунков, впервые луки взявших, изображать! Берите свои щиты, будем биться хардрада на хардраду!
   О лученьи враз забыли, перекинули со спин тяжёлые щиты, поспешили на воротную стену.
   Дождь не унимался. Атанарих было подумал, а не помахать ли мечом самому. Аутари приглядит, кто как бился. Но, опасаясь, что калеке будет обидно, решил помёрзнуть, хотя стоять под таким дождём радости мало. Добродушия это Атанариху не прибавляло.
   Двое стражей, Бальхобавд Дятел и Алагерн Рысь из вторых домов, уверенные, что врага сегодня ждать точно не приходится, говорили всё о том же лученьи.
   - Эй, - огрызнулся Атанарих, - А если мортенсы пожалуют, вы тоже будете про лученье говорить?
   - Ха! - рассмеялся Рысь, - Дурни что ли мортенсы - надо рыбу лучить, а они в набег подадутся!
   - На своих переярков рыкай, не на нас, - Дятел, вроде, улыбался, но больше для того, чтобы не ссориться, покуда на посту стоит. Ещё не ясно, что больше бесило - шутка Рыси или строптивость Дятла.
   Дурной сегодня день... Лишь бы не сорваться.
   - Гульдин и Тейя - рихи, остальные - в их хардрады. Фритигерн - иди к Тейе, их хардрада послабее будет.
   Правые загомонили недовольно: теперь, мол, точно левые победят.
   - Хорошо, - закипая, произнес подчёркнуто-ласково Атанарих. - Тейя сегодня не будет рихом левой хардрады. Рихом будет Фритигерн...
   И обвёл взглядом прибылых, как бы спрашивая, есть ли желающие и дальше поспорить. Уже прикидывал, кого из гульдиновой дружины заберёт, но спорщиков больше не нашлось. Оглянулся на Аутари. Тот, сдерживая улыбку, одобрительно опустил ресницы - верно поступаешь.
   - Сдаётся мне, - присвистнул Алагерн Рысь, и ухмыльнулся Бальхобавду, - Венделл сегодня всех переярков загрызёт, словно хорь куриц в клети. И Аутари их не спасёт.
   - И вас на закуску, - буркнул Атанарих, изобразив улыбку: мол, я пошутил, и поднялся на забрало. Опёрся на поднятую решётку. Волк остался внизу - оттуда было видно не хуже, но Атанариху просто хотелось быть подальше от всех.
   - В клетку залез, чтоб беды не вышло, - подытожил Дятел и тоже улыбнулся: шучу я, шучу. Атанарих решил сделать вид, что ничего не слышал, крикнул прибылым:
   - Сходитесь!
   Фритигерн с яростным рёвом первый бросился на врага. Навстречу ему рванул Гульдин Бычок, едва уступавший могучему Зубрёнку ростом и весом. Он обогнал своих воинов, стремясь сразиться с соперником.
   - Тьфу на них! Сейчас Фритигерн уложит Бычка, и можно считать, что конец бою, - заметил Алагерн. Атанарих не смог с ним не согласиться. Сколько раз говорил, что так не стоит делать. Сам - да, он мог себе позволить такое в бою... с этими неумехами. И Фритигерн ... Потому как любого враз одолеют. Но Бычок- то куда лезет?
   По счастью, хардрада Гульдина сообразила, что их риху грозит опасность, и ускорила бег. Левые тоже прибавили хода. Две ватаги яростно сшиблись. Все кричали, стараясь устрашить противника.
   На поле боя образовалась свалка - Атанарих потерял из вида Фритигерна и слышал лишь его свирепый рёв. Но вот из орущего клубка потянулись к валу первые "убитые" и "покалеченные". И стала различима фигура Зубрёнка: проредил противников, теперь отмахивается только от троих. Молодец, конечно, лучший из всех, но по-прежнему силой берёт, а пора бы уже не только на неё уповать. Рисуется, а не видит, что спину открыл. И Атанарих, приложив сложенные ковшиками ладони ко рту, крикнул:
   - Атбольд, зайди Фритигерну со спины, что ты спереди прёшь, как дурень?
   Атбольд услышал, но и Фритигерн тоже. Хотел срубить врага, а тот отскочил и бежать бросился. Стражи загоготали и заулюлюкали:
   - Заяц робкий!
   Атанарих, поддерживая их, вложил в рот пальцы и засвистал, как на охоте. Но не мог не признать - Атбольд верно поступил, Фритигерн за ним не погонится, на него ещё двое наседают. Фритигерн одного рубанул, но тот продолжал биться. Эх, глаз да глаз за ними надо!
   - Эй, Медвежонок, тебя убили! Ступай на вал!
   - Так вскользь! - заспорил было Медвежонок, и на сей раз хорошо получил по спине. Под дружный смех заковылял на вал.
   Увлёкшись боем, Атанарих забыл о своём дурном настрое. А тут и стражи радости прибавили. Бальхобавд, кутаясь в мокрый меховой плащ, произнёс с видом бывалого:
   - Смотри-ка ты! Ещё месяц не завершил свой круг, а они уже бьются вполне прилично.
   Атанарих про себя фыркнул: Дятел был совсем молодой, пришёл в хардусу год назад, и только этой осенью перешёл во второй дом. Но всё равно слышать его похвалу было лестно. А тут ещё и Алагерн, что пятый год в хардусе живёт, увидев, как его сородич ловко отправил на вал сразу двоих подряд, хитро покосился на Атанариха и протянул, подначивая:
   - А что, Венделл, ещё месяц - и они будут одолевать тебя в поединке!
   Атанарих воздел руки к небу и возгласил истово:
   - Айвейс Всемогущий, Трор и Кёмпе, пошлите этот день поскорее!
   И закончил с показным сожалением:
   - Но мало похоже, что я увижу это раньше, чем седину в своей бороде!
   Стражи захохотали.
   - Ты её сперва отрасти!
   Сейчас упоминание о возрасте ничуть не обижало, скорее, прибавляло чести наставнику. Тот показал всем видом, что не слышит лестных слов, присмотрелся к свалке и крикнул:
   - Кунульф! В штаны наложил? Чего лишний раз боишься задницей шевельнуть?
   - Как ты за всеми успеваешь следить? - удивлённо заметил Бальхобавд.
   Атанарих самодовольно улыбнулся. Пусть так думают. Кунульфа, по правде говоря, он выбранил только потому, что тот первый из находившихся в гуще свалки, попался на глаза. Брань возымела своё действие: не только попавшийся на язык наставнику, но и прочие юноши, сражавшиеся друг с другом, подтянулись.
   Тейя Бобёр сильно сглупил - забыл о том, что не только одного противника надо видеть, и Атбольд его походя срубил. Молодец, что скажешь, запомнил совет. Но срубил и встал, довольный, дух переводит.
   - Атбольд, в бою тоже будешь стоять? Валия, тебе голова нужна, чтобы шапку носить?
   Валия сообразил быстро, но Атбольд тоже не спал, не дал отправить себя на вал. А сражающихся уже так мало осталось, что каждый как на ладони.
   - Прехта! Что ты по щиту лупишь, если Тагавард брюхо открыл? Фаствин, по ногам руби! Адхельм, альисы тебя задери, щитом надо было. Ну, иди на вал, покойник!
   - Слушай, Венделл, какая змея тебя учила так ругаться? - ковыляя к прочим убитым, ворчал Адхельм.
   - Та же, что учила сражаться! Не сердись, ты и так продержался очень долго.
   - Венделл прав, ты глупо погиб, - заступались за наставника с вала прочие убитые.
   А на поле уже совсем мало народу осталось. Вожаки оба живы и избегали схватки друг с другом. Убитые и раненые, которых теперь стало больше, чем живых, надрывались вовсю, поддерживая свои хардрады и пока ещё уцелевших предводителей. Но уже было ясно, что одолеет Фритигерн. Однако отряд Гульдина бился с отчаянием обречённых. Убили Радагайса Лосёнка - самого ловкого из правого дома. Видно приложили крепко - направляясь к валу, он держался за плечо, и лицо его кривилось от боли. Атанарих даже испугался - не сломали ли парню ключицу. Лосёнка обступили, и тот, кривясь от боли, поднял руку вверх. Атанарих облегчённо перевёл дыхание - мог насовсем лишиться дельного ученика. Гульдин - от отчаяния, не иначе - решил попытаться убить Фритигерна. Но у того в отряде не дураки сражались, сбились в кучу, риха своего, на один бой назначенного, берегли. Гульдина убили, да так приложили по ногам, что он упал. И, пожелав всем врагам сесть на колья альисам, заковылял на вал, отирая грязь с лица и мокрой одежды. Дальше битва напоминала бойню. Только у одного, Рандвера Волчонка, руки не опустились, и он ожесточенно рубился против четверых, пока не получил удара в грудь от собственного сородича - Алавива. Рандвер, бедолага, чуть не расплакался от злости, но покорно направился к валу.
   - Рандвер! Ты настоящий воин! - крикнул Атанарих. - И ты, Зубрёнок, молодец! Ваша победа.
   Фритигерн устало опёрся на деревянный меч, сдул прилипшие к мокрому лицу волосы и гордо оскалился в улыбке. Словно настоящий бой выиграл.
   - Фритигерн, а если тебе оставить половину твоего отряда - победишь? - крикнул Рысь.
   - Отчего не попробовать? - расплылся в улыбке Зубрёнок.
   Мысль показалась не из худших. Атанарих захлопал в ладоши.
   - Значит так. Отдыхайте. Потом разобьём вас по-новому на хардрады, и будет ещё один бой. Радагайс! Иди в дом, пусть женщины позаботятся о твоём плече. Если завтра будет болеть - отдыхай.
   Тот скорчил недовольную мину, но подчинился.
   Парни побросали на вал тяжёлые щиты и мечи и потянулись в хардусу - к бочкам, попить. Атанарих глянул на Аутари, кутавшегося в мокрый меховой плащ.
   - Тяжело тебе?
   - Ничего, я привычный, - улыбнулся тот. - Знаешь, скоро я тебе уже не понадоблюсь, Венделл.
   - Скажешь тоже, - расплылся в довольной улыбке Атанарих. - Слушай, а почему меня все Венделлом зовут? Я ведь Вепрь.
   - Вепри у нас тоже есть, - вместо Аутари влез в разговор Бальхобавд. - Только они больше идут не в нашу хардусу, а к Хенно, что выше по реке. А Венделл ты тут один. Ни с кем не перепутаешь.
   Парни вернулись быстро - в дождливый день стоять не хотелось. Атанарих свистнул в два пальца, обращая внимание на себя. Приказал:
   - Тейя! Собери своих. Пусть каждый второй идёт к Гульдину в отряд.
   Гульдин, мрачно грызший ногти, враз повеселел и первый засвистел в два пальца, созывая своих. Разбились заново. Атанарих оценивающе посмотрел на будущих противников, покачал головой:
   - Так, Рандвер, ступай в хардраду к Фритигерну. А ты, Гульдин, выбери взамен Рандвера любого.
   Тот неуверенно оглядел воинов противника и показал пальцем на старшего в доме, Бобрёнка.
   - Хорошо, пусть будет Тейя, - согласился Фритигерн.
   Парни, всё ещё разгорячённые боем, недобро посматривали друг на друга, будто и не жили в одной хардусе. Гульдин о чём-то быстро переговаривался с друзьями.
   - Вперёд! - крикнул Атанарих.
   Обе ватаги обнажили мечи и с воплями кинулись друг на друга. Гульдин кое-чему научился. Собрал своих в стаю и они вскоре отбили Фритигерна от его хардрады. Окружили его, словно собаки медведя. Зубрёнок успел убить троих, но Тейя треснул таки мечом сначала ему по руке, а потом рубанул по плечу. Зарычав, как зверь, Фритигерн покорно зашагал на вал, присоединяясь к недавно убитым им противникам.
   - Теперь всё, - выдохнул печально Атанарих. Но Рандвер сдаваться не собирался. Сбил оставшихся вокруг себя и держал оборону. Отряд Гульдина редел. Когда силы почти сравнялись, с вала выскочил маленький и вредный Фридобальд Журавлёнок, кинулся в бой.
   - Ты куда? - закричали все - и сидевшие на валу, и Атанарих и дозорные.
   - А я мёртвым прикидывался! - звонко отозвался тот, уже добежав до схватки и успев исподтишка срубить двоих гундобальдовых, прежде чем его снова отправили на вал, где, к слову сказать, так и не вспомнили, кто срубил Журавлёнка. Выходит, и правда схитрил. Замешательство, вызванное выходкой хитреца, стоило гульдиновым воинам куда больше двоих сражающихся: рандверовы воины не дремали. Силы сравнялись.
   - Рандвер! Рандвер! - надсаживались с вала и недавние враги, и друзья. Дозорные и Атанарих, забыв обо всём, вторили воплям прибылых.
   Потом у Гульдина снова появился перевес, но торжество длилось недолго - на предводителя насели сразу двое, он убил одного, второй изо всех сил приложил вражеского риха по спине. Люди Рандвера теснили врага, но недолго. Прошло совсем немного времени, и у Рандвера остались всего двое против четверых. Еще немного - и сражался один Рандвер. Поняв, что сила не на его стороне, он кинулся бежать. Те, увлекшись, помчались за ним, и один, Вульфрам Дрозд, вырвался вперёд. Рандвер внезапно развернулся и рубанул его по ногам. С последним, Фарой Лосёнком, пришлось повозиться - и всё же Волчонок в ударах оказался проворнее. Все вопили так, что на Вонючке всполошились невозмутимые вороны. Все прыгали, били в ладони, кричали наперебой.
   Рандвер, кажется, последний понял, что победил.

* * *

   После невероятной победы бились ещё долго. Сперва Атанарих решил погреться. Позвав сменившихся стражей, бился один против обоих. Переярка Бальхобавда быстро одолел, а вот с Алагерном долго звенел мечами на потеху всем прочим. Пришлось туго - прежде, чем смог противника по ноге ударить, в грязи поизвивался, что змея. Вывозился, будто альис болотный. И синяков заработал, наверно, немало. Ну да когда без этого обходилось? Потом парни отдышались. Позвав в помощь Фритигерна, Рандвера и Гульдина, Атанарих, Бальхобавд и Алагерн вшестером отбивались ото всех сразу. В поле прибылые их одолели, но когда старички взялись оборонять стену, то не просто смогли отстоять хардусу - ни одного убитым не потеряли...
   Когда Атанарих с Фритигерном, мокрые и грязные, вернулись в дом, мужи сидели у очагов и наводили смертельную остроту на кованные остроги, напоминавшие трезубцы, которыми в Циркусе бились крекские боевые рабы. Только эти имели по два зубца, каждый из которых украшал внушительный шип. Фритигерн тотчас за своей острогой побежал и сел точить.
   Атанариха про то, поедет ли он лучить, никто не спрашивал. Так уж повелось. Не звали его ни за дровами, ни стены подновлять, ни рыбу ловить, не говоря уже об огородных заботах. И трудно сказать, кто завёл этот обычай. Не то Аутари, который сказал, что было бы неразумно наставника прибылых впрягать в воз, который любой свезти может. Или Аларих Куница, который сам мужланской работы избегал и Атанариха на неё не посылал. Атанариху это было по нраву. Он безропотно шёл стоять в дозоре не в свою очередь, или обучал искусству воинского дела всех желающих. Или с Аларихом на охоту уходил... Но сейчас-то Куница сидел и яростно орудовал напильником! Наверно, лученье всё же не было простой рыбной ловлей...
   А разговоры! Стоило только одному припомнить, какую рыбу удалось залучить, остальные наперебой начинали рассказывать своё. Атанарих наслушался о щуках, налимах и, особенно, сомах, длиной больше маха, которые рвали сети, словно шершни паутину, но от остроги уйти не могли; о сомовьем рихе, который в длину не менее трёх махов и сгубил выпавшего из лодки Хейлига. Это казалось сказкой. Но человек пять уверяли, что сами видели это несчастье.
   И Атанарих сам попросился "лучить". В доме будто только этого и ждали - каждый захотел помочь. Алавив выбрал острогу. Фридерих насадил на древко и, сунув её в бочку, долго смотрел, не идут ли из-под втулки пузыри. Аттан Лось приволок верёвку: мол, если древко всё же сломается, она поможет сохранить острогу и вытянуть рыбу.
   И все наперебой рассказывали, как надо лучить. Непременно ночью! При свете берёзовых лучин и соснового корья! На плоскодонках, потому что душегубец сом непременно перевернёт! А сколоть стоящую в яме сонную рыбу - только кажется простым! Секрет надо знать! От советов голова пухла, и особенно было непонятно, почему так сложно попасть по хорошо видной неподвижной рыбине здоровенной острогой.
   Из соседнего дома пришёл Рицимер. Полез в вещи Атанариха, выбрал оттуда меховые штаны, просаленные сапоги, длиной аж до самого паха, две тёплые рубахи и куртку с куколем. Велел одеваться и пойти с ним учиться. Атанарих не стал спорить, хотя за день зорово устал.
   Рицимер проследил, чтобы Атанарих надел всю одежду. Сам, совершенно не обращая внимания на недовольное ворчание юноши, закатал рукава, словно дитятке неразумному. Пошли на реку. Дождь всё моросил. Ноги в неуклюжих болотниках были как деревянные и не чувствовали тропы. Атанарих оскользался, пока волочил плоскодонку, взмок. Только на воде почувствовалась промозглая стынь, и Атанарих решил, что не зря его укутали, словно крекскую старуху в ветренный день.
   Зубр сел на корму лодки, привычно запалил сложенный на кованой решётке костерок на корме, шевельнул веслом. Плоскодонка медленно и бесшумно двинулась по тёмной воде.
   - Смотри! - шепотом показал он Атанариху за борт.
   - А что шёпотом-то? - невольно понижая голос, отозвался юноша.
   - Чтобы рыбу не пугать, лучше вообще не говорить или совсем тихо, - отозвался Рицимер. - Ты в воду гляди.
   Они поплыли вдоль берега. Свет от зажжённого корья был настолько ярок, что Атанарих чётко видел на дне полегшие водоросли, крупные валуны, мелкую - явно не для остроги, - рыбёшку, полузатянутый песком конский череп.
   - Попробуй его сколоть,- посоветовал Рицимер. - Пока приноравливаешься - медленно подводи острогу, а как до него останется ладони две - резко коли со всей силы. Понял?
   Юноша кивнул. Сделал всё сказанное, норовя попасть меж глазниц. Лодка слегка приплясывала под ногами. Он привык доверять своей сноровке и сильно удивился, когда острога воткнулась в дно примерно в ступне от черепа. Ошарашено оглянулся на Рицимера. Тот беззлобно улыбнулся.
   - Вода обманчива. Стань за моей спиной, смотри, как надо.
   Поднялся, перехватил острогу, дождался, когда уляжется поднятая муть, начал заводить...
   Атанарих прилип к его плечу, стараясь видеть примерно то же, что и охотник. Острога шла перед торчавшей из песка костью. Венедлл был уверен, что Зубр промахнётся. Но когда Рицимер легко и стремительно нанёс удар, зубья оказались как раз промеж глазниц.
   - Попробуй ещё раз.
   Атанарих кивнул и снова наладился колоть. На этот раз он попал куда ближе к намеченному месту, царапнув по затылку конской башки. Но угодить точно промеж глаз удалось лишь с пятого раза. Юноша перевёл дыхание.
   - Стыд какой...
   - Ничего, приладишься, - приободрил его Рицимер. - Передохни, попробуем кого-нибудь залучить.
   Потом они долго мотались на лодке вдоль берега, охотясь на топляки и коряги, то отплывая глубже, то наоборот, забираясь в камыши. Атанарих сильно замёрз, до ломоты в пальцах ног, руки одеревенели и худо слушались. Спина с непривычки заныла, но он уже уверенно попадал по добыче, и хотелось довести умение до совершенства. Рицимер, тоже шмыгавший покрасневшим носом, терпеливо ждал, не без одобрения поглядывая на упрямого Венделла.
   - Ну что, домой поплывём? - наконец сдался Атанарих, постукивая зубами. Рицимер кивнул.
   Направились к берегу. Вытянули мокрую лодку на песок. И некоторое время прыгали, согреваясь. Рицимер, глядя на Атанариха, по-отечески тепло улыбнулся и спросил:
   - Когда лучить поплывём, я попрошу... - задумчиво произнёс Рицимер, пока они вытягивали лодку на берег, - Ты вроде с Аларихом сладился?
   Атанарих кивнул.
   - Вот с ним и с Видимером Соколом, значит, попрошу тебя в лодку. Они раньше с Аутари всегда лучили... Ты в этот раз за острогу не хватайся. Лучше сядь на корму и следи за огнём.
   Ещё вечером Атанарих обиделся бы, что ему отвели столь незавидную роль. Но теперь лишь согласно кивнул.
  
   Лучить собирались далеко от хардусы - у Хаковой излучины, которую, как смутно помнил Атанарих, показывали ему на пути с Торгового Острова. Он ещё тогда спросил, почему она так называется? Ведь вокруг леса, и до этого места всадницам нельзя добраться.
   - Хаки своих не хоронят, - ответили ему тогда. - Ну, если только своих хоттын жгут, тогда на костёр вместе с ними могут других биё положить. Вроде как хардрада убитой. А так - бросают падаль, а мы в воду её сбрасываем и баграми на стрежень оттаскиваем. Их водой уносит. А тут, на излучине, отмель есть. Многих сюда выбрасывает. Сомов тут - тьма! На дохлых хаках жируют.
   Двинулись ещё до заката. Народа собралось много, со всех домов. До места лова было далеко, но все соблюдали тишину. Темнело быстро. Небо ещё краснело над лесом, а деревья уже сливались в сплошную чёрную стену, и на воде стало темно.
   - Огонь зажги, - почти одними губами произнёс Видимер. Атанарих передал ему весло, вынул из поясной сумки кресало, высек искру. Сухое смолистое корьё разгорелось. Огонь, вспыхнув, осветил воду под кормой. Атанарих нагнулся пониже, с интересом разглядывая, что творится за бортом. Шли далеко от берега, дна видно не было, зато постоянно попадалась рыба. Не те гигантские сомы, о которых рассказывали фрейсы, а больше мелочь, из которой женщины делали фискс. На других плоскодонках тоже разжигали корьё. Зрелище плывущих по широкой реке огней завораживало. Атанарих залюбовался и не сразу сообразил, что дощаник поворачивает: начиналась та самая Хакова излучина. Вышли на мелководье. Глянув в воду, Атанарих увидел множество обглоданных дочиста костей - и конских, и человечьих. Некоторые уже поросли водорослями. Атанариху то и дело казалось, что он видит колышущиеся чёрные косы.
   И тут под кормой слабо шевельнулось что-то длинное и толстое. Атанарих подался вперёд и увидел рыбину, длиной не меньше маха. Она сонно висела у самого дна. Атанарих, памятуя о тишине, показал на неё пальцем. Видимер кивнул: мол, скоро. Аларих неспешно выбрал одну из трёх острог, лежавших на дне лодки. Видимер продолжал грести, плавно пошевеливая широким веслом. Они скользили дальше, и Атанарих всё чаще видел рыб. Огромные, почти недвижные, они не обращали внимания на плывущих над ними людей...
   Аларих стоял, подняв острогу, но не торопился бить. Видимер впился в охотника взглядом, ожидая знака остановиться. Наконец, Куница кивнул, лодка стала. Аларих начал медленно-медленно опускать острогу под воду. Атанарих замер, как собака, почуявшая дичь. Рыба пошевеливала плавниками, не чуя, что смерть крадётся к ней. Вот конец остроги замер и вдруг метнулся вперёд, сом очнулся, резко взмахнул плавниками и хвостом. Но было поздно, кованые зубцы вошли в его спину, он даже не успел забиться, как Аларих до отвращения неспешно потянул его наверх, заводя между положившим весло Видимером и Атанарихом. Едва над водой показалась широкая, усатая морда рыбы, Атанарих вцепился ей в жабры.
   - Не мешай, - прошипел Видимер, перехватывая у него добычу, - За огнём следи! Дрова намочишь.
   Атанарих, как побитый, отпрянул на корму. Видимер перекинул рыбину в лодку. Запахло свежей кровью. Сокол достал засапожный нож и быстро ткнул рыбину в спину за головой, перерезая хребет. Сом дёрнулся и замер, разинув рот. Атанарих уставился на его редкие, острые зубы. Подумал, как могут они впиваться в мёртвое человечье тело. И в живое тоже...
   Аларих равнодушно придавил спину жертвы ногой, выдернул острогу, глянул на корму: огонь! Атанарих поспешно подбросил лучины. Притухший было костерок снова вспыхнул. Видно, пойманная рыбина потревожила соседей, но не настолько, чтобы те одолели одурь спячки. Видимер сделал пару бесшумных гребков. На новом месте рыба ещё не знала о пришедших охотниках. Снова в неподвижную спину жертвы нацелилась смертоносная острога, качнулась и накренилась лодка, Видимер нагнулся и потянул очередную жертву. Шлепок, укол ножом и чавкающий звук. Аларих и Видимер давно охотились вместе, и действовали слаженно, понимая друг друга без слов. Лученье казалось лёгким. Атанарих ещё замёрзнуть не успел, а на дне уже лежали шесть сомов среднего размера. Под кормой иногда попадались и более крупные рыбины, но их Аларих словно не замечал.
   Остальные охотники растянулись вдоль излучины. Иногда взглядывая на соседей, Атанарих видел выхваченные огнём людские силуэты, вздымавшие из воды рыбьи туши. Аларих и Видимер отплыли как можно дальше от других.
   Внезапно одна из лодок дёрнулась и быстро двинулась на глубину. Атанарих увидел, как отклонился стоящий в ней человек, натягивая верёвку, идущую к остроге.
   - Ума нет, - едва слышно поворчал Видимер. - Сейчас всех распугает. Можно подумать, он один тут!
   - Гребём к мысу! - прошипел Аларих, - Подальше от дурня.
   - Эх, всё равно, конец лученью,- посетовал Видимер. - Могли бы больше добыть.
   - Пустое, ещё поохотимся, - покачал головой Аларих и вдруг кивнул Атанариху.
   - Давай ты.
   Венделл поднялся. Вроде бы наловчился уже охотиться с острогой. Но тут, при мысли, что будет настоящая добыча, разволновался. Лодка предательски заплясала под ним. Юноша замер, боясь, что оскользнётся на сомах, или расшатает лодку настолько, что та черпанёт воду бортом - только сейчас он заметил, как глубоко просела их плоскодонка.
   - Не бойся, - подбодрил его Видимер.
   Добычу долго искать не пришлось
   - Веди перед её носом, - напомнил Куница.
   Атанарих, закусив губу, нацелился. Неспешно подвести и...
   - Есть! - свистящим шепотом отозвался Видимер. Рыба забилась так, что подняла со дна чей-то череп. Атанарих прижал ее со всей силы ко дну.
   - Ты её далеко сколол, - возбужденно прошипел Аларих, - Сейчас сорвётся.
   - Куда она с зубцов денется? - хмыкнул Видимер.
   Атанарих повёл бьющуюся рыбу наверх. Вытаскивать сколотую слишком далеко рыбу было неловко.
   - Чтоб ей в ельник уйти, - простонал сквозь зубы Атанарих, пытаясь подтянуть рыбину ближе к борту. Древко остроги вырывалось из рук, лодка раскачивалась - и только камыши мешали ей накрениться так, чтобы черпануть воды. Ледяные брызги осыпали охотников с головы до пят. Аларих закатал рукава повыше и бесстрашно сунул руки в бурлящую воду, уцепил за жабры и уверенно уколол ножом за головой.
   - Вот боров, - довольно подытожил он. Рыбина, правда, была не самая крупная из улова, но и не особо меньше прочих. Атанарих стал выдёргивать острогу и почти переломил рыбу.
   - Ничего, с почином тебя, - подытожил Видимер, - Давай ещё.
   Вторую удалось сколоть удачнее - вытаскивали её с меньшей морокой. Третью и чтвёртую - вовсе легко. Следующую Атанарих попортил - зацепил, но она сорвались, ушла подыхать на глубину.
   - Ничего, ты уже устал, - хлопнул его по плечу Аларих, - Хватит подранков плодить. Довольно с тебя на сегодня. Да и пора...
   Атанарих опустился на дно лодки, чувствуя, как руки подрагивают от напряжения и болят ноги и плечи.
   Лодки сбивались рядом, ближе к середине реки.
   - Видиме-е-р! - раздалось над водой. Ясно, об охоте уже никто не помышляет.
   Аларих уступил Венеделлу весло, а сам сел к костру, погреться. Налегли на весла, нагоняя остальных.
   - Что так далеко отбился? - возбужденно поблескивая из темноты глазами, спросил кто-то, кажется, Зизебут Зубр. Это они скололи кого-то очень большого, и тот увёл их на глубину.
   - Стану я с вами, дурнями, рядом лучить! - проворчал Видимер, - Вы тут реку взбаламутили.
   - Зато смотри, какого добыли! - весело отозвался Готафрид Рябой, поднимая голову добычи. Даже при неверном свете многочисленных костерков было видно, что она вдвое шире, чем у самого крупного сома, лежащего на дне лодки Видимера. У Атанариха в груди защемило от зависти. Вот повезло, а им такой не попался даже.
   - Мах и рука в длину, - не унимался Готафрид. - Еле вытянули.
   - Ума нет, - поддержал Сокола Рицимер. - А потопил бы он вас?
   - Не потопил же! - шало хохотал Готафрид.
   - Было бы из-за чего - старый, невкусный, - смеялись с других лодок.
   - И много ещё добыл?
   - Двух! Этот третий.
   - У меня поболе будет, - равнодушно бросил Видимер. - Только Венеделл четверых сколол, про Куницу я и говорить не хочу.
   И гордо похлопал по борту. Атанарих только тут понял, что их плоскодонка сидела в воде глубже многих. И это нельзя было списать на тяжеловесность охотников. Он весело рассмеялся.
   - Ничего, Венеделл, молодцом, - заметил Рицимер. - А подранил много?
   - Одного, - мрачно отозвался Атанарих.
   - Для начала вовсе хорошо.
  
   В хардусе никто не спал. На берегу толпились и воины, и женщины, и дети. Разожгли несколько костров, многие держали в руках факелы. Это было расточительством, но все рыбаки, не сговариваясь, подбросили на решётки лучины, разжигая огонь поярче. Причалили. Попрыгали в воду, налегли, вытягивая тяжёлые плоскодонки. Народ столпился, разглядывая улов.
   Рыбаки с деланным безразличием вытаскивали свою добычу. Зизебут и его друг, Андаг из Соколов, подняли за жабры своё чудище. Все столпились вокруг, прикидывая, сколько же ему может быть лет. У остальных добыча была вдвое короче. Атанариху снова стало завидно до слёз. Даже мелькнула мысль, что в следующий раз надо бы сесть к Рицимеру в лодку, или с тем же Готафридом. Или с Саром, который сейчас ходил вокруг добычи и по-детски сокрушался, что ему это бревно не попалось.
   - Довольно охать, - притворно проворчал лучащийся от всеобщей похвалы Зизебут, - побыстрее покончить с этими хакожорами, да в баньку бы.
   - Топят уже, - радостно отозвались несколько голосов.
   Разделывали рыбу возле домов. Ловко поддев ее острогами или просто жердями под жабры, подвешивали в воздухе. Пока один держал, второй отрезал конец хвоста. Кровь из туш почти не шла - сомы давно уже уснули. Мужи легко и уверенно распарывали рыбинам животы. Требуху, вопреки ожиданиям Венделла, не выбрасывали, а складывали в принесённые женщинами вёдра и корыта. Её перебирали дети, иногда радостно поднимая над головой находки: кости, а то и какую-то мелочь вроде фибул и пряжек.
   - А требуху-то зачем? - не понял Атанарих.
   - Жир топить, - весело пояснил Аларих. - Зимой похлебать - и сытно, и на здоровье. Кто жир пьёт, у того скорбута никогда не случается, и куриной слепоты тоже.
   Он стоял с ножом в руках, перемазанный кровью, возле рыбины, которой только что вспорол брюхо. Показал Атанариху печень и висящий рядом пузырь:
   - Вот это - не раздави.
   Кажется, желчный пузырь был единственным, что выбрасывалось. К печени относились тут с огромным почтением. Атанарих сомов ни разу не пробовал, но решил, что именно она - самое вкусное.
   Тем временем Аларих уверенно отделил от хребтины мясо. Всего два надреза ножом - и тяжёлые половинки отправлялись на услужливо подставленные руки очередной женщины или воина, а на острогах болталась только голова и хребет. Их тоже не выбрасывали: пойдут в уху.
   Аларих поддел на острогу небольшого, с руку длиной, сома и кивнул Атанариху:
   - Ну-ка, сам попробуй.
   Распороть живот сома оказалось нетрудно, равно как и осторожно оторвать ядовито-жёлтый желчный пузырь. А вот ловко спороть мясо с хребтины не удалось. Тем не менее, Аларих, посмотрев на рваные края пластин, и на куски мяса, оставшиеся на хребте, похлопал Атанариха по плечу.
   - Уха наваристей будет. Ничего, вот у нас в хейме племянник живёт, твой одногодок. Он тоже не умеет рыбу разделывать.
   Атанарих, злившийся на то, что выглядит явным неумехой рядом с фрейсами, засмеялся.
   - Мне, значит, простительно?
   - Ты раньше этого не делал, а фрейса с малых лет приучают. Не злись, привыкнешь.
   Скопом с добычей управились очень быстро.
   Потянуло дымом - во всех дворах запалили коптильни. А у ворот кто-то кричал:
   - Бани истопили. Бегите за чистой одеждой - пойдём сейчас.
   Атанарих блаженно потянулся. День сулил новые удовольствия.
  

* * *

   Берта не любит пиры, но кому есть до этого дело? Совершенно никому, поэтому никто даже не догадывается, что Рыжая Берта не любит пиры. Что, едва начинается первая суета - вытаскивается котёл для варки пива, и Яруна принимается распоряжаться:
   - Ты за водой ступай, ты за солодом, а ты котел вымой и бочку для сцеживания приготовь! - внутри у Берты всё сжимается, как перед ударом. И хочется клясть всех и всё вокруг на чём свет стоит. Но браниться Берте покуда не с руки. Когда она будет постарше, особенно, если станет хранить ключи от дома, тогда можно и побраниться. А пока ты молода и никто из воинов ещё не назвал тебя своей подружкой, язык лучше прикусить. Потому что забранишься или заспоришь - получишь полотенцем или, что хуже, рукой. Рука у Яруны не такая тяжёлая, как у мужей, но тоже мало не покажется. Интересно, почему и у старой Гуннель и у молодки Яруны одинаково сухие и жёсткие ладони? А как выставит костяшку среднего пальца повыше прочих, как этим пальцем даст по лбу - всё равно, что камнем! А плакать - хуже нет. Люди не любят больных и кислых. Что толку, что Грид ноет и жалуется? Берта таскает воду с реки и мелет солод, и Грид таскает такие же вёдра и двигает тяжёлыми дубовыми жерновами. Только на Грид ещё и ворчат, и никто не жалеет её, хоть она и в тягости. Только и слышишь: "А то она первая ходит!"
   Нет уж, Берта лучше будет смеяться, напевать и, словно весёлая рыжая белка, помчится выполнять новый приказ спесивой Яруны. Давно ли эта мортенса ходила по хардусе, боясь голову поднять? А как рих Витегес взял её на ложе - так будто снова стала честная женщина, начала нос задирать!
   Да что уж! Не до гордости, Берта, беги бегом! Тогда и похвалят, и пожалеют скорее, чем стонущую Грид. Потому что Грид все почитают бездельницей, а на Берту можно положиться - поможет охотно и легко.
   Но пиры Берта не любит. Куда лучше таскать те же вёдра для стирки, чем для ухи. Работа по приготовлению пира вовсе не тяжела. Когда тебе ещё нет двадцати зим, легко подвесить на крюке огромный котёл для ухи и натаскать в него воды. А уж побросать туда сомовьи головы, плавники и хребты и вовсе несложно. Ещё сказали бы, что трудно небольшой огонь под котлом поддерживать, чтобы уха, упаси Фрова, ключом не вскипела. Весь вкус отобьёт! Или щелучить вываренные сомовьи головы, отделяя мягкое, вкусное мясо от черепов. Всяко легче, чем снимать со стен пиршественной палаты тяжёлые столешницы, водружать их на козлы и скоблить дочиста ножом, натирать хвощом, чтобы были гладкие и жёлтые. А впрочем - и это не работа. Как не работа - нанизать на вертелы куски огромного сома, добытого сегодня Готафридом и поджарить их так, чтобы жир не стёк бесполезно в огонь.
   Может, будь это только забота Берты, она бы утомилась, но в хардусе немало женщин. И когда готовятся пиры, то приходят со всех домов, так что не одной Берте приходится хлопотать. Вон из третьего дома уже тащат поджаренную сомовью печень. А из второго лепёшки принесли - горяченькие. А тут как раз и мясо всё отлущено и готово отправиться в навар. Пусть у Яруны голова болит - за всеми уследить и всем распорядиться! А Берта лучше за ухой приглядит.
   И это здорово, когда уха уже доходит, и её дух разносится по всей пиршественной палате. И в ушаты наливается густой, жирный навар. Разумеется, сперва надо накормить мужей, но старуха Гуннель, дай ей Куннаны здоровья, - не то, что Яруна. Обязательно подойдёт и, положив костлявую руку на плечо Берты, скажет:
   - Там в котле осталось. Иди, похлебай, только быстро.
   Гуннель всегда даёт жёнам поесть перед пиром. Так они будут расторопнее, и не станут браниться меж собой у очага. И первыми всегда позовёт Берту, и Асагерду, и Ингунну - расторопных и неунывающих. А те уж подружек покличут. Рассиживать долго некогда: надо ещё успеть волосы причесать и надеть чистое платье: пир ведь! И украшения. Иной раз воины дарят подружкам серьги, и бусы, и браслеты. Ну и когда их носить ещё? Только на пиру и показать, что у тебя есть. Хотя Берта может похвастаться только расшитой рубашкой да налобной повязкой, и ещё ожерельем из сушёного шипишника. Никто ей не дарил ни колец, ни браслетов, ни перстенёчков. Не то, чтобы у неё вовсе не было мужчины. За два года, что Берта в хардусе, их было немало. Считать - не всех и вспомнишь. Разве что двоих... Один вот, Валамир, трепало вырезал с узором. Ещё прялку нарядную начал, да не успел докончить. Убили его. А второй, Вульф, тот, что её в Первый дом из Третьего увёл, теперь и думать о ней забыл - получше нашёл. А впрочем, и ладно, что забыл. Злой он, нравный. Что не по его - дерётся. Пусть теперь красотка Гоисвинта слёзы льёт, сама же задом перед ним вертела, увела от Берты. Ну и что с того, что привёз он Гоисвинте ожерелье золотое, с красными каменьями? В тот же вечер, как с Торгового острова вернулся - поколотил.
   Ох, гости уже собираются! Ради пира приоделись в лучшую одежду, надели свои ожерелья из зубов и клыков, расчесали промытые щёлоком волосы. Кое-кто оставил их лежать пушистыми волнами по костяным ожерельям, а кто заплёл в косы. В палате сразу становится весело, празднично - хороши чёрно-алые родовые узоры на нарядных рубахах. Палата наполняется радостным гомоном.
   Но как не любит Берта пиры!
   Это совсем не трудно - позаботиться, чтобы на всех семи столах еды было вдоволь, а ковши и рога вовремя наполнялись пивом и мёдом. Если ты, конечно, не спишь на ходу и не считаешь чаек. Еды вдоволь, две бочки мёда выкачены и стоят посередь зала, пива наварено вдосталь. Черпай и разноси. Ноги молодые, и нечего стонать, как старуха, что ломит. Не ходили ещё эти ноги столько, чтобы их ломило.
   Уже то хорошо, что еды - вдосталь, и беречь её покуда не приходится. До весны, когда каждая пластина солонины и горсть зерна на счету, далеко. Меж столов носятся дети: этим - и мальчикам, и девочкам - пиры в радость. Еда и выпивка делают воинов добрыми. Всякий готов подсунуть лакомый кусочек, угостить мёдом или пивом из своего ковша. Иной раз и женщинам перепадает. Угощают, а сами так и норовят руки под подол сунуть. Но покуда их ласки Берту не пугают. Всегда можно сказать, что надо носить угощение и улизнуть. Пирующие не насытились - только знай, подноси!
   Ох, только бы на собаку не наступить. Иная лежит смирно под столом, получает от хозяина подачки. Все бы так! Нет, грызутся меж собой, забавляя пирующих мужей. Те их нарочно стравливают. Шум, крик, хохот.
   Нет, не любит Берта пиры.
   Это в начале пира все добродушны, а как захмелеют - только и держи ухо востро. Это женская забота, чтобы застольная перебранка не переросла в драку, или чего похуже. Унять ссорящихся не всякая женщина может. А иная может, да побоится. Хотя - чего бояться? Ты ведь не отцовская дочь, не мужняя жена, ты - в хардусе живёшь, лейхта - почти раба... Тебе нечего терять, значит, и бояться нечего!
   Берта умеет понимать пьяный гул пира, как хороший охотник - звуки леса. Там вот питьё закончилось, тут весело, а здесь ссора назревает. Точно, назревает! Вон там, где прибылые сидят, смех неладный. Ох! С маслятами этими сплошная морока. Пьют наравне с мужами, а держать себя не умеют.
   Бери кувшин с пивом в руки - и вперёд, к гогочущим дуром прибылым. Мало ли что - в животе сжимает от страха. Может, ещё ничего плохого и не случится. Иногда хватает одного появления женщины, чтобы буяны унялись. Не то, чтобы постеснялись, как при матери или сестре. Просто забывают, о чём бранились.
   А рёв, правда, нехороший, похабный. Помоги, Фрова! Травят этого маслёнка, Венделла, что их наставляет. Понесли его альисы из-за своего стола, где сидят мужи постарше, к прибылым! Понятно, там ему веселее, вольготнее. Но парнишка горячий, вспыхивает, что сухая ветка. И на трезвую-то голову едва сдерживается - Берта давно это поняла, а что от пьяного ждать?! Надо не спешить, послушать, что к чему...
   - Говорить-то всё что угодно можно... - надрывается звонкоголосый Ботерих.
   - Да, это врёшь ты, Венделл. - вторит ему, подперев тяжёлую голову, Фритигерн. Говорит ещё неспешнее, чем обычно - по виду не скажешь, что крепко хмелён, а по речи слыхать. - Альбофледу не обма-анешь!
   - Я вру? - орёт Венделл, пунцовый от гнева и выпитого. Глаза совершенно шалые, бессмысленные.
   - Не было у тебя никого, - ржёт Гульдин Бык. - Дитятя ты ещё.
   - Ди- тя- тя? - Атанарих вскакивает и бросается с кубком на Гульдина. - Да чтоб ты подавился своим навозным языком, Гульдин!
   У Берты сердце ухнуло. Гульдин - здоровенный, не хуже Фритигерна, Атанариха одним пальцем размажет по стенке, словно клопа. Ладно, хоть Рандвер успевает перехватить безголового Венделла, да и Гульдин не собирался драться.
   - Венделл, он пьян!
   - Рандвер, иди в ельник, - рычит Атанарих, вырываясь.
   - Тебя угомонить? - начинает злиться Рандвер.
   - Ну, ударь меня... - вопит Атанарих. - Пусти, альис! Ну, ударь!
   Атанариху удаётся вывернуться от Рандвера, он поворачивается:
   - Ударь, и я тебя убью!
   Рандвер, однако, не то трезвее прочих, не то просто во хмелю голову не теряет.
   - Не буду я тебя бить, Венделл, я ещё жить хочу.
   Гогот громом грохочет. Ржут, дурни. Но Рандвера, хвала Фрове, хранящей пирующих, не собьёшь. Берта подскакивает и наполняет ковш пивом. Рандвер соображает быстро, подхватывает ковш, протягивает Атанариху:
   - На вот, выпей и остынь.
   Атанарих залпом выпивает, обводит всех невидящим, мутным взглядом. А Рандвер продолжает примирительно:
   - Ну, ладно, были у тебя бабы. Да хоть бы и не было! Это ведь не позор, в наши годы не знать женщины! Поправить недолго.
   И он властно хватает Берту за руку и рывком сажает на колени Атанариха. Пиво выплёскивается на парня, но никому до этого нет заботы:
   - Вот тебе баба, возьми её, и дело с концом!
   Пьяные юнцы одобрительно ревут, подбадривают, скоты сопливые:
   - Давай, Венделл. Насади Рыжую Фридиберту на вертел, тогда никто не будет смеяться над тобой!
   - Посмотрим, есть ли у неё веснушки на заднице.
   Атанарих ржёт над дурацкой шуткой, решительно комкает подол бертиной рубахи, сует под неё липкую от пива руку.
   Сейчас загнет, щенок, полозья прямо на столе... И ведь никому в голову не придёт защитить девку из хардусы. Чего ей помогать-то? Подумаешь, убудет от лейхты, коли в её ступке воин потолчёт...
   Что делать-то? Плакать? Вырываться, с воплями бежать по палате - на потеху пьяным мужам?! Так ведь они теперь, словно псы. За бегущей бросятся все: добыча!
   Берта уверенно шлёпает его по руке:
   - Прямо тут решил, как собака?
   Венделл на миг опешил, и этого хватило, чтобы Берта уже сползла с его коленей. Проговорила мягко:
   - На лежанке-то удобнее...
   Мальчишка тупо моргает, пытаясь сообразить, что происходит. Драться не с кем, женщина не сопротивляется.
   - Чего сидишь? - Берта улыбается как можно ласковее - Пойдём?
   Протягивает ему руку.
   - О-о! - ревут соседи. - Берта, подскажи ему, что надо.
   - Пшли на кол, - опять рвётся Атанарих, - Сам знаю!
   - Плюнь на насмешки, пойдём, - Берта настойчиво тянет Венделла из палаты. Он встаёт и, нетвердо ступая, идёт за ней. Она обнимает его за талию.
  
   Вышли на улицу. Уже стемнело и морозцем прихватило, но Атанариха, кажется, это ничуть не тревожило. Рванул ворот своей шерстяной рубахи, развернувшись, ухватил Берту, притиснул её к стенке Палаты, стал искать её губы своими мокрыми губами.
   - В дом пойдём! - мягко отстранила его от себя Берта, - Холодно тут... Пойдём.
   Он подчинился.
   Зашагали из Вейхсхейма. Улица совершенно пустынна. Жители хардусы пируют, только стражники стоят на стенах. На морозце парень, вопреки ожиданиям Берты, ничуть не протрезвел. Наоборот, шаг стал неувереннее, и Берта обняла его, поддерживая. Он сначала забормотал что-то, противясь, мол - сам дойдёт. А потом смирился. Э... да ему, похоже, сейчас вовсе не до этого будет! Совсем герою лихо стало. Оттолкнул её и почти шлёпнулся на плетень у соседнего дома.
   - Худо тебе, Атанарих?
   - Пшла на кол, - невнятно огрызнулся тот и скорчился. Его рвало.
   Берта подошла, осторожно придержала за плечи.
   Подумала сердито: "Надо же было столько пить, маслёнок сопливый. Небось, в хейме ему бы такой воли никто не дал". Но привычно смолчала: юнцы жутко злятся, когда им напоминают об их годах. Парень отвалился, тяжело переводя дыхание.
   - Пошли до дома. Недалеко тут.
   - Угу, - отозвался Атанарих. - Сейчас...
   С трудом оттолкнулся от крякнувшего плетня и заковылял дальше. Берта семенила рядом, готовая, коли надо, подхватить.
   У входа он задержался - нужду справить. Кажется, чтобы не упасть, лбом в стену стукнулся.
   "Ну, не появится вскоре - выйду, подберу", - решила Берта и пошла в дом. Там тоже было пусто и темно. Только в очагах краснели полупогасшие угли. Берта привычно вздула огонь - успело выстыть. Хлопнула дверь: Атанарих всё же соображал, куда плестись. Тяжело уцепился за косяк, побрёл вдоль стены, загремел рукомоем. Берта торопливо подбросила ещё дров и стала разбирать постель. Уверенно развернула скатанную в изголовьях шкуру, расправила меховое одеяло. Парень всё стоял, покачиваясь, возле лохани с водой. Подошла, развернула куда нужно, подтолкнула вперёд:
   - Пойдём, дитя...
   Прикусила язык. Ещё обидится. Но Венделл, кажется, не услышал.
   Она усадила его на помост, сняла поршни, стянула рубаху, аккуратно отложила в сторону: утром надо забрать и постирать. Помогла лечь. Мальчишка как рухнул на шкуру ничком, так и не двинулся больше.
   Доведя его до лежанки, Берта запросто могла бы удрать. Но стоило ли? Не всё ли равно, с кем делить этой ночью ложе: с этим упившимся мальчишкой или с сильно хмельным мужем? Она устала, готовя пир и прислуживая гостям.
   Берта, стянув платье, нырнула под одеяло. Обняла, притянула Венделла к себе.
   Тот в полусне что-то замычал, ткнулся лицом ей в грудь и затих. Разве что губами не зачмокал. И вскоре захрапел.
   Берта рассмеялась: вот ведь, герой. А потом стало жалко его. Щенок, хоть и умеет махать мечом лучше иного бывалого мужа. А больше ничего и не умеет, кроме войны. Даже рыбу как следует разделывать не умеет. Она повозилась, устраиваясь поудобнее, уложила голову Атанариха к себе на плечо, погладила светлые волосы, удивляясь, что они, оказывается, такие мягкие, хоть и непослушные. "Надо будет ему жижи из-под капустки утром подать, - подумала. - И яблочек. Кисленькое-то с утра будет самое то...".
   Вскоре Берта тоже заснула. Обычно, после пиров она снов не видела. А тут вдруг приснился родной хейм, ещё не ограбленный хаками. Два дома с клетями и хлевами, баня на берегу мелкой речушки, дорога, ведущая к каменистому броду, а за рекой - сосновый борок, в котором стоит статуя Кёмпе. Кёмпе-охотника, тогда она и слыхом не слыхивала, что этот бог помогает воинам.
   И щенок Силубр. Он выделялся из всего помёта, который их сучка Нидва привела той весной. Все говорили, тот помёт - от разных отцов был, известное дело, в собачьей свадьбе сучку все, кому ни лень, покрывают. Вроде как жёнку в хардусе. И вышло так, что привела сучка пятерых щенков. Трое - лобастые, большие, с изжелта-бурой псовиной - явно от волка. Их мужи оберегали, как могли. Двое других - от местного кобелька Сунно, тоже толстолапые и прожорливые, но ростом меньше и нравом попроще. И такие красавчики! Особенно Силубр, с его ровной, светло-серой, как у зимней белки, гладкой шёрсткой. Берта, впрочем, и другие дети в хейме, любили играть с ним. Такой весёлый, вечно с братишками своими играет. Рычит, борется, до изнеможения. Бывало, возится-возится, наскочит, упадёт и заснёт на месте. А ласковый! Чуть завидит людей, бежит к ним, бросается на грудь, норовит лизнуть лицо, отскакивает, на передние лапки с тявканьем припадает: поиграть зовёт. Готов брошенную палочку принести, и, уморительно рыча, отбирать её у тебя. Ему было всё равно, навстречу кому броситься и чью чумазую мордочку облизать, но Берте хотелось верить, что из всей толпы он выделяет именно её. И она, потому, что верила в это, а не из желания приручить ласкового пса, утаивала от своей еды кусочки мяса и при случае подкармливала щенка. Со временем Силубр и вправду стал отличать её среди прочих детей и временами увязывался за ней в лес - благо, при сборе ягод и грибов его веселая возня и непрестанный звонкий лай не были помехой.
   И сейчас во сне Берта видела, как выскакивает он из дома во двор, взрывая первый выпавший снежок, припадает на передние лапы, потявкивает, приглашая поиграть с ним. Весело подбегает к стоящим у входа в дом мужчинам. Берта ясно различала в толпе деда, отца, дядьев и старших братьев. Все с оружием. Все с тщательно промытыми накануне в бане волосами. Бороды расчёсаны, заплетены в косы и перехвачены медными пряжками, чтобы ветром не задувало в лицо. Под распахнутыми куртками из меха виднеются вышитые чистые рубахи. Каждый раз, как выпадает первый снег, мужчины собираются и идут в лес почтить бога-охотника Кёмпе. Ему приносят в жертву мёд и пиво, а ещё - одного из щенков из последнего помёта.
   Дед манит к себе Силубра. А того и манить не надо. Он подлетает, виляя загнутым на спину хвостом, с весёлым, звонким лаем скачет вокруг.
   - Пойдём, - дед треплет щенка по лобастой голове. - Пойдём со мной.
   И мужчины неспешно направляются в лес. Они идут без лыж - снега выпало мало, растает к полудню. Вот вышли в ворота ограды, опоясывающей хейм, и направляются к сосняку. Рядом с ними весело скачет серебристо-серый, гладкий молодой пёс. Чтобы он не путался под ногами, кто-то поднимает с земли ветку и бросает её. Силубр с готовностью несётся в сторону леса.
   И Берта знает, что вернутся они без Силубра, и скажут:
   - Его взял в свою свору Кёмпе. Зимой, во время вьюги, бог будет охотиться на диких зверей, и в его своре будет бежать наш Силубр.
   Но Берта понимает, что щенка принесли в жертву Кёмпе. Там, в лесу, его зарезали и повесили на священную сосну, рядом с луком и копьём Кёмпе. И она убегает на сеновал, горько рыдает, уткнувшись в сено. Там находит её старший брат. Берёт на руки и, поняв, что так расстроило сестрёнку, начинает говорить, что Силубр теперь всегда будет молодым и здоровым, что он будет жить вечно в стае великого охотника Кёмпе.
   - Нет! - рыдает Берта. - Его убили! Убили!
   Брату надоедает уговаривать крикливую девчонку.
   - Сама дура! - огрызается он. - Нельзя привязываться к собакам, назначенным в жертву Кёмпе.
   Тогда она ещё не знала, что Кёмпе помогает не только охотникам, но и воинам...
  

* * *

   Атанарих проснулся - приспичило по нужде. Было темно - угли в очаге уже прогорели, даже не светили - только у входа слабо горел жирник. Так заведено, чтобы в случае внезапной тревоги легко было найти двери, запалить огонь.
   Голова раскалывалась, и во рту премерзко. Тело поламывало. В доме густо пахло перегаром, запахами ухи (сейчас они вызывали только тошноту), потными телами. Слышался храп, постанывание, кто-то ворочался, бормотал во сне проклятья и поминал сома. Видно, и во сне лучил.
   На непослушных ногах Атанарих выбрался во двор. Ещё не рассвело, и небо было затянуто тучами - не поймёшь, сколько осталось до восхода солнца. Но глаза уже привыкли, и венделл различал в темноте очертания дома, бочки с водой. Далеко он не пошёл, помочился у входа, распинал ногами следы. Доковылял до бочки. Вода в ней взялась ледяной коркой, и Венделлу пришлось пару раз сильно стукнуть рукояткой ковша, прежде чем пробить лёд. Зачерпнул, напился. Аж зубы сводит, и в горле словно колючий комок - едва проглотил! Прополоскал рот, сплюнул на землю.
   - Надо же, как погано! - отломил кусочек льда, приложил ко лбу. Но не помогло. В голове - шерстяной комок застрял, аж мутит. И холодно - враз ознобило, до дрожи. Выругавшись, заковылял к дому. Не сразу открыл дверь.
   Видно, кого-то, разбудил: у очага, закутавшись в плащ, возилась женщина. Ах, да, Рыжая Берта, с которой он вчера ушёл с пира.
   - До восхода долго?
   - А альисы его знают, - буркнул Атанарих. Берта поднялась, подошла к нему, сунула в руки ковшик.
   - Выпей, полегчает.
   От ковша несло квашеной капустой. Пронзительно-кислое пойло показалось приятным - хоть жажду уняло.
   - Спасибо.
   Поплёлся к лежанке. Берта потопала за ним, помогла натянуть одеяло, забралась и обняла его, не то согревая, не то сама пытаясь согреться: в доме выстыло. Запустила руку в волосы, осторожно поскребла ногтями.
   - Не надо, больно!
   - Погоди, сейчас легче станет.
   Атанарих подчинился. Примостил голову на её плече и лежал. Берта возилась в его волосах пальцами, и боль усилилась. Но ломило уже не всю голову, а только под пальцами. Боль уходила в её пальцы, вытекала.
   - У тебя руки целебные, - пробормотал он.
   - Легче стало? - отозвалась Берта, осторожно целуя его макушку. Так похоже на его няньку-крексу. Мать - та воина воспитывала, не позволила бы лишних ласк, а крекса его баловала. Он уже на мужскую половину дома ушёл, а нянька, встретившись, бывало, совала украдкой: то яблоко, то медовые лепёшки. Атанарих сердился на неё: за маленького что ли считает? Но лакомства брал.
   Атанарих, посмеиваясь, уткнулся в мягкое плечо Берты. Представил, как Рыжая Фридиберта украдкой суёт ему яблоко и норовит поцеловать. Получилось совсем не то, что с нянькой. Он бы вовсе не стал отворачиваться и ворчать.
   Хотя Берта вовсе не красавица. Красивой была Амалафрида. Он попытался вспомнить, как выглядела гордая дева. Помнилось, что она была высока и полногруда. Волосы длинные, она перехватывала их золотой тесёмкой на лбу. Лицо же напоминало облик крекских статуй. Амалафрида казалась изумительно красивой, но неживой. Атанарих уже не был уверен, точно ли видит в полудрёме лицо девушки, или намечтал его? А Берта - вот она, рядом. Круглая, рыжая, не красотка, но молодая и добрая. Куда моложе этой шлюхи, Альбофледы, которая набивается в постель ко всем мужам в доме. Альбофледа языкастая, а Берта - хорошая!
  
   "А всё же забавный он, этот маслёнок", - думала Берта, перебирая мягкие волосы вновь задремавшего Венделла. Она не видела в темноте его лица, но было легко представить неотвердевший подбородок, по-детски пухлые губы. Усики едва проклёвываются, только в углах большого рта волоски чуть длиннее, а подбородок и вовсе голый, разве что пальцами можно нащупать редкий пушок. И смотрит на мир открыто, доверчиво, весело. Не зря ей сегодня Силубр снился...
   Ну вот, не хватало ещё расплакаться. Ничем он, этот Венделл не отличается от прочих. Года через два, как возмужает - очерствеет. Или, обороняясь от чужих насмешек, даже быстрее. Вспомнилось, как смеялись над Венделлом парни, что до сих пор ни с какой бабой не спознался. Скажи она, что сегодня ночью было - еще больше потешаться станут... Венедлл, конечно, совсем ещё маслёнок, но ведь не из третьего дома, из первого. Пожалуй, был бы дружок не из худших. Добродушный он, может, и не будет обижать... Если назовёт её своей женщиной - сможет от прочих защитить. Захочет ли? В хардусе есть девы и покрасивее, и помоложе.
   Заскрипела дверь - Гуннель вошла. Значит, рассвело, пора подниматься. Берта выбралась из объятий крепко спавшего Венделла, и заботливо прикрыла его одеялом.
  
   Вечером Атанарих, едва вернулся с учения и переменил пропотевшую одежду, увязался за Фритигерном в Третий дом. Берта придумала какую-то причину и пошла следом. Сумерничали, как обычно: парни приводили в порядок свои мечи и военные рубахи, оттачивали наконечники стрел, лощили ножами древки, прилаживали к ним оперение. Несколько парочек, не шибко смущаясь присутствием прочих, миловались: искали друг у друга в волосах, или сидели в обнимку.
   Берта сама подошла к Атанариху и предложила у него поискать. Тот, под понимающий гул и переглядывания, отложил в сторону наконечник стрелы, который оттачивал, с готовностью сполз с низкой скамеечки, уступая место женщине, а сам устроился на полу, откинув голову ей на колени. Берта, не торопясь, отцепила с пояса деревянный гребень, расплела его косички и принялась перебирать мягкие пряди.
   - Что, Берта, - не утерпел Дасо Ворон, - Видно, по нраву пришёлся тебе Венделл?
   - Я не могу этого отрицать, - спокойно отозвалась женщина, продолжая неспешное занятие. Атанарих с видом победителя нежился у неё на коленях. Не то понял её хитрость, не то впрямь думает, что отменно потолок своим мальчишечьим пестом в её ступке и тем приворожил Берту. А впрочем, приворожил, хоть и не этим.
   - Мне сегодня прийти? - спросила она, заискивающе глядя в его глаза.
   - Ну, приходи, - разрешил он.
   - Приду, - улыбнулась Берта.
  
   Сказка о жене воителя Атанариха.
   (Из сборника: "Сказки старой Фридиберты: Фрейсские героические сказки. - Арбс: Изд-во "Детлит", 2986 г.)
  
   Поехали однажды Фритигерн, Видимер и Атанарих в дозор: если хаки нападут - предупредить хардусу об опасности, первый бой принять. Вот глядят - в лесу дым столбом поднимается, небо всё заволокло. Видно, хаки на деревню напали. Помчали на выручку, да много ли надо времени, чтобы деревню ограбить? Приехали, а врага уже и след простыл: меж догорающих домов лежат убитые мужчины и младенцы, а женщин, детей и скот враги угнали. Разъярились воители, помчались в погоню. К вечеру настигли и увидели, что врагов вдесятеро больше, чем их. Однако не ждут грабительницы скорой мести, сидят у костров беспечно, мясо жарят. Дождались воители ночи, внезапно напали на вражеский стан. Видимер рубит без устали. Фритигерн меч свой сломал, схватил одну хаку за ноги, и давай ей бить врагов, будто дубинкой. Атанариха стрелой в плечо ранили, но он в пылу боя даже не почувствовал. Так три воителя перебили всех хаков, и пленников освободили.
   - Спасибо вам, - говорят им жёны фрейсские. - Рабство - хуже смерти.
   - Не вам нас следует благодарить, а нам у вас прощения просить, что не заметили раньше хаков, не уберегли вашу деревню, - отвечает им Атанарих. - Куда вы теперь подадитесь?
   У кого-то из пленниц оказалась родня в других деревнях, а остальные решили пойти в хардусу и там поселиться.
   Двинулись в обратный путь. По пути воспалилась у Атанариха рана. Совсем ему худо стало - аж свет в глазах меркнет. А среди пленников была одна девушка, по имени Фридиберта. Статная, глаза ясные, а волосы - длинные и густые, словно медный плащ по плечам лежат. Девушка та умела врачевать раны. И взялась Фридиберта ходить за Атанарихом. Приехали они в хардусу, юному воителю вовсе худо стало. Все вокруг уже поговаривают: видно, не поднимется Венделл. А Фридиберта ночей не спит, заботится о раненом. И оказалось её искусство сильнее неудачи Атанариха. Вот он выздоровел и спрашивает её:
   - Скажи мне, Фридиберта, чем я могу отблагодарить тебя за спасение своей жизни?
   Склонила голову девушка, говорит:
   - Не ты меня, а я тебя благодарить должна, воитель Атанарих. Ты меня от хакийского плена спас, от позора великого избавил.
   Атанарих подумал, что девушка не только обликом прекрасна, но и умна, и нрав имеет кроткий. Решил на ней жениться.
   Пошёл к королю Витегесу за благословением, тот и говорит:
   - Ты, Атанарих, рода благородного, а Фридиберта - крестьянская дочь. Не ровня она тебе. Не примут её жёны моих советников.
   - Эта крестьянская дочь лучше их всех, - разозлился Атанарих. - С твоего благословления или без него, а Фридиберта станет моей женой!
   Не стал король Витегес спорить с Атанарихом. Женился Атанарих, стал приводить свою жену ко двору. Мужи вскоре полюбили её за ум и кротость, а жёны их всё время попрекали, что она крестьянская дочь. Особенно кичилась своим знатным родом и красотой жена Фритигерна, Хродехильда.
   Фридиберта сносила насмешки кротко и вела себя со всеми ровно и учтиво. Но Атанариха насмешки над женой обижали, и он не раз просил своих друзей образумить женщин. Те, конечно, увещевали супруг и дочерей, да разве женщин уймёшь?
   Тогда Атанарих, Фритигерн, Видимер и друг их, Аутари, решили поучить насмешниц. Уехали они вчетвером в дозор...
   И вскоре приняли жестокий бой. Обратили врагов в бегство. И вот Аутари, не умывшись после боя и не перевязав ран, оставляет оружие друзьям, и мчит в хардусу. Приходит к королю Витегесу и говорит:
   - На наш дозор напали хаки хоттын Амшун. Они одолели нас, но, признав славных воителей, не лишили жизни, а предложили обмен. Если наши жёны захотят пойти в рабство к хакам, то нас отпустят на свободу. Нет - в рабство продадут.
   Собрал король Витегес жён Атанариха, Фритигерна и Видимера и сказал им о случившейся беде. Те стали горько рыдать и сокрушаться, что их мужей пленили. Тогда король говорит:
   - В ваших силах вернуть свободу своим любимым. Чья жена согласится пойти в рабство - освободит своего мужа.
   Тут Хродехильда, жена Фритигерна, утёрла слёзы и говорит:
   - Что мне проку, если муж мой будет свободен, а я - в рабстве? Коли погибнет Фритигерн - верно, другие посватают столь благородную и красивую женщину, как я. Будет у меня муж удачливее Фритигерна.
   Отвечает Теоделинда, жена Видимера:
   - Дорог мне мой муж, и потребовали бы отдать за него жизнь - мига бы не медлила, Но страшнее смерти позор и рабство. Видимер не станет меня осуждать за то, что я откажусь.
   И, ломая руки, хотела лишить себя жизни. Но Аутари её удержал.
   Отвечает Фридиберта:
   - Однажды довелось мне узнать горечь хакийского рабства. Нет сил думать, что Атанарих переносит такое унижение. Поспешим, Аутари, к хакам, пока они не передумали. Пусть живёт на воле Атанарих Венделл, и найдёт себе другую жену. Мне же радостно, что я смогла воздать ему за то добро, что от него видела.
   И все слышали эти ответы. Тогда рассмеялся Аутари и говорит:
   - Прости меня, король Витегес, и вы, благородные дамы. Я солгал вам. Мужья ваши живы и здоровы, и хаков прогнали прочь. Мы лишь поспорили, кому больше повезло с женой. Теперь я точно знаю ответ.
   И все стали смеяться над знатными дамами и хвалить Фридиберту. Та же от смущения расплакалась и убежала из тронной залы.
   С той поры перестали знатные жёны попрекать Фридиберту её родом. А если кто забывался, то всегда находилось, кому унять злословящих.
  
   Из учебника "Всемирная история. Период Тёмных веков" для подготовительных курсов исторических факультетов классических и учительских университетов.
  
   Глава 3. Фрейсы в XV - XVI веках от основания города Мароны.
  
   3.1.3 Разложение родового строя. Военная демократия.
  
   Разложение родовых отношений во фрейсском обществе XV - XVI веков и создание государства ускорила внешняя опасность в лице кочевников- хаков. Каждый отдельный хейм не мог противостоять угрозе. Племена, жившие ближе всего к степи, стали создавать в наиболее опасных участках укрепления - хардусы. В XVI веке существовало примерно 5 хардус. Самым напряжённым участком являлась Хакова Тропа - цепь долин в лесостепной зоне Фрейсии, которые позволяли кочевникам добираться до левобережья Оттерфлоды. Хардуса, стоявшая у брода через реку, впоследствии стала городом Арбсом, столицей Фрейсского королевства.
   Каждый род, живший на землях, расположенных у хардусы, ежегодно отправлял в неё мужчин. Необходимость отказываться от наиболее крепких работников весной и летом, когда они больше всего нужны на полях, была обременительна для приграничных хеймов. Постепенно возник обычай отдавать в хардусы мужчин по жребию, и не на лето, а на всю жизнь. Принимались в хардусу также чужестранцы, изгои, выкупленные пленники, рабы - при условии, что они были способны сражаться. Так формировалась хардрада - братство воинов со своими обычаями. Численность хардрады редко превышала 100- 120 человек. Во главе хардусы стоял военный вождь - рих. Он заботился об организации обороны родовых земель. Воины хардусы строили засеки - укрепления на подходах к границам, выставляли дозоры. Археологами обнаружены остатки засек - завалов из деревьев, тянущихся на расстояния в несколько километров. Также на возвышенностях, на подступах к хардусам, часто обнаруживают остатки временных жилищ и следы сигнальных костров.
   Период противостояния леса и степи нашёл отражение в героическом эпосе фрейсов. Несмотря на то, что первоначальные тексты претерпели значительное искажение, они являются источником для изучения ранней истории Фрейсии.
  
   3.1.4. Хозяйство хардусы.
   Хардуса была военным поселением. Её хозяйственная жизнь значительно отличалась от хозяйственной жизни хеймов. Жители хардусы практически не занимались земледелием. Для этого имелось несколько причин. Во-первых, выбор места для строительства военных поселений определялся необходимостью организовать оборону. Часто они располагались на землях, неудобных для хлебопашества. Во-вторых, подсечно- огневое земледелие требовало, чтобы по мере истощения полей и освоения новых земель старые поселения регулярно забрасывались и переносились на новые места. В-третьих, набеги кочевников совершались в весенне-летний период, что исключало возможность занятия земледелием. Зерно в хардусу привозилось из хеймов и практически всё шло на изготовление пива и кваса. Привычные для фрейсов хлеб и каша были на столах воинов редкостью. Земледелие в хардусе было представлено в форме огородничества: земли внутри стен поселения, не занятые домами, удобрялись навозом и перегноем. Археологические исследования показывают, что в хардусах практически не держали волов и коров, зато было много овец, коз, свиней и домашней птицы. Самыми ценными животными в хардусе были кони. Далеко не всякий воин имел коня - большая часть сражалась в пешем строю. Значительную роль в экономике хардусы играли промыслы: охота, рыбная ловля, собирательство, бортничество. Охотились на лесную дичь, а также на пушных зверей, шкурки которых обменивали на оружие, ткани, зерно, предметы роскоши. Ремёсла в хардусах получили большее развитие, чем в хеймах. Кузнец, или несколько кузнецов, имелись в каждой хардусе.
   Зимой рих со своими воинами покидал хардусу и объезжал окрестные хеймы, проживая в каждом от нескольких дней до недели. Хозяин хейма устраивал в честь гостей пиры, обеспечивая таким образом пропитание воинов. Этот способ сбора феодальной ренты получил название гиман или объезд.
  
   ГЛАВА 4
  

1468-1469 годы от основания Мароны

   Снег начался вечером, шёл всю ночь, а к утру прекратился, и на едва светлеющем небе красовалась почти полная луна. Едва выпавший, пушистый снежок в её свете казался особенно чистым. Он уже не первый раз ложился - прошло не меньше дюжины дней с той поры, как принесли жертвы Кёмпе. Но тот снег сходил к полудню. "А этот, - вдруг поняла Берта, - уже не растает до самой весны!" Если умыться таким снегом, то лицо будет белым и чистым. Теперь-то есть ради кого красоту беречь.
   Скрипнула дверь. Она, не поворачиваясь, сказала:
   - Доброго тебе дня, Аутари!
   А кому ещё быть? Зимний рих вставал раньше прочих, даже раньше большинства женщин - ходил вокруг хардусы, спускался к реке, поднимался по крутой тропке, пытаясь вернуть ногам былое проворство.
   - И тебе, Веселушка. Раненько ты...
   - И рада бы поспать, да Фрова за меня дела не сделает, - рассмеялась Берта.
   - Другие-то спят, - заметил Аутари, - А ты всегда раньше других поднимаешься. Ну, удачи тебе, Веселушка.
   И зашагал прочь.
   Берта усмехнулась. И правда - она любила встать пораньше и приняться за дела, не ожидая окриков Гуннель и обычной утренней толчеи. Дел было невпроворот: скотине корма задать, полдюжины вёдер воды принести. А тут ещё новая напасть. Жёны во втором правом доме прозевали, и у них захромали от копытницы* две овцы и свинья. Переполох был на всю хардусу. Животным копыта перемазали дёгтем, а сегодня надо будет подстилки переменить - вычистить старые до самой земли, да новые настилать. Даже если в своём хлеву грязи не терпишь, неровен час, принес кто-нибудь на ногах копытного червя, так не отобьёшься потом.
   Умывшись, вернулась в дом и, прежде чем за водой идти, принесла из чулана и сунула к очагу вёдра с помоями: пока она таскает воду, глядишь, согреются.
   Когда с водой управилась, большинство женщин ещё не поднимались, одна Гуннель возилась у очага. Да во дворе чуть с Грид не столкнулась - та до отхожего места ковыляла - большая, словно мехом надутая. Срок свой дохаживает, скоро разродится. Хорошо, что разминулись... Мало радости с Грид сейчас разговаривать. Она и так на всё хмуро глядит, а сейчас и вовсе, сплошные жалобы да стоны. Берта умом понимает, как подруге тяжко, а иной раз и шевельнётся в груди гнев. И правда, первая она что-ли в тягости ходит? Линда третьего дня сорвалась, наговорила ей, что мол, коли сил Куннаны не дали, так пойди и удавись, что мучиться? Все Линду стыдили за такие слова. И Берта стыдила - не только Линду, но и себя тоже - потому что в душе была согласна с Кунициной подружкой...
   - Ты свинками и овцами займись, да птицей, а с козами я с дочкой управлюсь, - сказала Гуннель, не глядя на Берту. - С Линдой и Фледой управитесь, или кого прислать?
   - Прошлый раз управлялись, - сказала Берта. Подоткнула юбку повыше, приладила глиняную плошку с угольками на крышку ведра и пошла в хлевы.
   Голодная живность тотчас потянулась ей навстречу, столпилась у оград, отделявших стайки от длинного прохода вдоль всего хлева. Пока Берта разжигала масляные плошки на полках, скотина блеяла, визжала и хрюкала на разные голоса. Задав корм овцам, налила в корыто взрослым свиньям, ласково уговаривая поросят немного подождать. Она нарочно оставила их напоследок: пока эти непоседы будут толпиться вокруг корыта, можно без помех прибрать в загородке.
   Хардуса пробуждалась. Со двора донеслись сонные женские голоса, хлопнула дверь - Гуннель и Лив пришли доить коз. Вот ещё кто-то вошёл. Берте было неловко посмотреть. Вроде, не Фледа и не Линда...
   - Пусть твой день будет удачным, подруга, - одышливо произнесла Грид.
   Её-то тут и не хватало! Еле ползает, а туда же! Берта не стерпела, буркнула:
   - Тебя же никто не гнал на работу? Зачем пришла?
   - Лежать ещё хуже. Так вроде забываешься...- простонала Грид и пошла к птице, опирая решето с зерном на огромный живот.
   Вечно у неё на каждое слово отговорка найдётся. Что ни посоветуй - всегда ответит, почему совет не годен. Вот ведь: дали Куннаны ума, а толку положить забыли!
   - Ну, как знаешь, - Берта заскребла вилами, всем видом показывая, что разговаривать не настроена.
   Но Грид остановилась против стайки, оперлась на жерди и начала:
   - Сегодня ночью никак заснуть не могла. Крутит и крутит живот. А опростаться не могу.
   - Так может, это роды? - испугалась Берта.
   - Со вчерашнего утра? - скривилась беременная, - Кабы рожать пришла пора, я уже родила бы, верно. Весь день, и ночь!
   Берта пожала плечами. Мол, откуда ей знать, сама ведь не рожала.
   - Ну... Лучше бы тебе Гуннель сказать.
   - Да не хочется её раньше времени тревожить...
   - Ну, как знаешь, - подавила раздражение Берта. И правда, разве Грид спросила её совета? Подруга, кажется, почувствовала настрой Берты, простонала мученически и прошла мимо. Завела пронзительное:
   - Ти-ти-ти!
   - Да благословят Куннаны этот день! - это Фледа явилась. С ней Линда вошла, крикнула с порога, даже не поздоровавшись:
   - О, Веселушка уже с поросятами возится! Мало одного Кабанчика, ещё дюжину захотелось?
   Берта захихикала: и верно ведь. Была бы жена Атанариху, ответила бы, что не может такого отрицать. Как хорошо бы было - много-много деток от её Вепря, толкающихся за столом...
   - От него бы полосатые пошли, - только и проворчала беззлобно.
   Подруги визгливо рассмеялись. Линда подошла к загону добавить в корыто помоев, увидела в дальнем углу Грид, размашисто поставила на землю ведро и упёрла руки в бока:
   - А тебе тут что надобно? Без тебя не управимся?
   Грид промолчала, сделав вид, что, занятая птицей, не услышала. Но стонать перестала, только покряхтывала едва слышно. Линда вылила помои поросятам и, взяв вилы, шмыгнула в овечий загон. Фледа покачала головой:
   - Шустрая ты, снова работу почище ухватила...
   - Ты бы дольше копалась! - хохотнула Линда.
   - Я уже у поросят заканчиваю, - отозвалась Берта, - Ты воды принеси, а я тебе помогу.
   --Видишь, ей со свинячьим родом возиться в радость, - поддержала Линда.
   Все трое снова захохотали. Фледа пожала плечами и пошла за водой.
   - Есть хромые? - спросила Линда.
   - Да вроде нет, - отозвалась Берта, - Хотя, если боишься, давай им копыта ещё раз дёготьком помажем?
   - Сдурела! Вчера мазали, сегодня чистим всё - и всё вам копытница мерещится? А захромает - так в котёл её...
   - В котёл! - это Грид не утерпела.- И у Ингебольды зря прирезали скотину. Ей просто лень лечить.
   - Вот заскрипела, словно немазаное колесо, - враз осердясь, огрызнулась Линда.
   - Но ведь правда зря, - согласилась с Грид Берта. - Сделала бы им припарки из синявки, и все нарывы бы вылечила.
   - Лучше дырень с желтоглазкой! - заявила Грид. - А ещё лучше желтогубку распарить и прикладывать*.
   - Коли ты такая сметливая, - взвилась Линда, - Что ж ты себя-то не лечишь?
   - Ой, подруги, я лучше пойду от вас, - как можно шутливее произнесла Берта, - А то у вас в руках вилы, ещё сколете друг друга, и мне достанется...
   Линда рассыпала колючий смешок и по-мужски разухабисто выругала попавшуюся под ноги овцу. Грид хотела что-то сказать и вдруг охнула, схватившись за раздутый живот, тоненько, жалобно заскулила...
   - Это Грид у вас там? - подала из козьего загона голос Гуннель.
   - Она, тётушка! - испуганно отозвались обе женщины
   - Гоните её в дом, я сейчас! Лив, с козами уж сама, слышишь, супоросая свинья того гляди деток приведёт.
   Грид оглянулась, страдальчески изогнув брови, и, поскуливая, заковыляла прочь.
   - Эй, помочь? - испугалась Берта.
   - Да она не скоро ещё опростается, это же первые роды, и сама она кислая, - со знанием дела отозвалась Линда.
   - Я дойду... - простонала Грид уже из-за двери.
   - Дойдёшь-дойдёшь, - ласково отозвалась Гуннель, подбегая к ней и уводя в дом.
   - Линда, а почему ты думаешь, что она ещё не скоро опростается? - шепотом спросила Берта.
   - Было бы скоро - она бы уже в голос кричала, а не поскуливала, - усмехнулась Линда, - Вопила бы, что отродясь не допустит до себя никого из мужей! Так что, Веселушка, даже и не думай, раньше вечера не опорожнится твоя подружка.
   - Боязно за неё.
   - Да всё будет, как у других, - отмахнулась Линда, - А и помрёт - не она первая, не она последняя...
   Берта несогласно качнула головой, но смолчала. Толку от разговора мало, только расстроишься.
   Когда они закончили чистить стайки и сметали грязный тростник на рогожку, уже совсем рассвело. Берта, оставив Линду и подоспевшую Фледу стелить свежий тростник, потянула навоз на огороды. На дворе уже стало совсем людно и шумно. Возле кучи чурбаков Фравита Сойка размеренно махал топором, только чурочки отлетали в стороны. Вокруг, словно собачка подле хозяина, подобострастно суетился Атаульф Сиротка, аккуратно укладывал наколотое в поленницу. Несколько мальцов наперегонки с собаками носились, кидались снегом, хохотали. А два старших сына Гуннель, Гульдин и Рагн, уже на охоту собрались - на весь двор оживлённо обсуждали, где будет сподручнее силки ставить. С женской половины тянуло варёным мясом. Несколько голых до пояса мужчин (Атанарих тоже с ними) умывались снегом.
  
   Объяснение незнакомых слов и выражений.
  
   Копытница или копытка - инфекционное гнойничковое заболевание у парнокопытных животных. Фрейсы были уверены, что вызывает его маленький червяк, вгрызающийся меж пальцев раздвоенного копыта животного. Меры, принимаемые в народной медицине против этого заболевания, кроме магических приёмов, содержали рациональные - соблюдение гигиены, обработка копыт животных бактерицидными веществами.
  
   Синявка - цикорий, дырень - зверобой продырявленный, желтоглазка - ромашка, желтогубка - донник лекарственный.
  

***

  
   - Всё, Венделл, дождались! - стягивая с себя рубаху, весело произнёс Куница, - Этот уже не растает...
   И протянул мечтательно:
   - Оттерфлода станет, тронемся в гиман.
   И тут же оглянулся, скорчив деланно-испуганную гримасу:
   - Линды рядом нет?
   Атанарих засмеялся, вспомнив вчерашнюю ссору Куницы с его подружкой.
   - Жаль, мне с вами никогда не поехать.
   Аларих сочувственно кивнул. Такая уж в Венделла неудача. Ученики его на другую зиму подадутся со старшими, а Атанарих будет с новыми прибылыми няньчиться.
   - Я всё удивляюсь на Аутари. Неужели ему никогда завидно не было?
   - Я не помню, чтоб завидовал, - сказал Куница. - Он ведь давно сюда пришёл. А говорили мне, что он потому и оказался Зимним Рихом, что не захотел в гиман идти.
   - Почему? - Атанарих ещё мог представить, что воин остаётся в скучной хардусе по воле своего риха. Но добровольно отказаться от весёлых пиров и поездок?!
   - Говорят, он первое время вообще не мог видеть хеймы. Он ведь здесь не по жребию. Его хейм пожгли - он на этом берегу стоял, вон там.
   Куница показал между восходом и полуднем, пояснил:
   - На берегу Вонючки, в дне пути отсюда. Когда на них хаки напали, он сумел своих увести в лес, и потом в хардусу. Сёстры его, говорят, потом по хардусе всё ходили, величались перед нашими женщинами: они, мол, чести не теряли.
   Атанарих покачал головой:
   - А что с ними потом стало?
   - Рих их в хеймы раздал, в жёны, или кого в род приняли - не место им было тут. Из всех только Гуннель и осталась. Жена, что уж... Аутари готов был её отпустить, чтобы она за другого замуж пошла. Да она не захотела. Так вот, когда играли свадьбу первой из его сестёр, Аутари, понятное дело, в хейм поехал. Как увидел жильё, вдруг лицом побелел, словно покойник, да повернул назад в хардусу. Говорит: "Сердце не снесёт". И больше в хеймах он не бывал, так и живёт тут.
   Атанарих покачал головой:
   - Вот уж не подумал бы.
   - Так говорят, с чего людям врать? - развёл руками Куница. - Но это хорошо, что он у нас такой. А то пришлось бы, как в других хардусах, по жребию оставлять. Мало в том радости - все живут себе без хлопот, пиры, охоты, а ты тут следи за этими недоумками, да баб унимай. Одна Линда чего стоит, да Яруна, как схлестнётся со старухой Кримхильдой, кто из них важнее - так лучше стену от хаков оборонять, чем с ними разбираться!
   Они рассмеялись. Аларих, набрав полные горсти снега, стал растираться им. Атанарих помедлил. Вроде бы, который день умывался ледяной водой из кадки. Но всё никак не мог привыкнуть к её обжигающему прикосновению. Снег-то, небось, ещё холоднее будет? Наконец, насмелившись, тоже стянул рубаху и решительно зачерпнул с земли. Его всего передёрнуло, но смолчал - хотя фрейсы, растираясь снегом, иной раз громко кричали от радости. Но Атанарих боялся, что голос выдаст его страх, и крик будет схож с бабьим визгом.
   - Венеделл, а правда, что у вас снег не ложится? - продолжая растираться, спросил Куница.
   - А мне с чего врать? - пожал плечами Атанарих, сдерживая заклацавшие зубы.
   - Значит, на лыжах ты ходить не умеешь, - скорее заключил, чем спросил Куница.
   Вот ещё забота. Лыжи Атанарих уже видел - широкие доски с загнутыми носами, подбитые с одной стороны шкурой с ног лося. Говорили, что у фрейсов даже малые дети ловко бегают на этих уродах, отталкиваясь одной палкой. Значит он, беспомощно ковыляющий по снегу, снова будет смешон. Разве только, напроситься к Аутари в пару. Если тот заново ходить учится, то и на лыжах бегать, наверно, тоже?
   Из дома вышли Фридерих Бобёр, Филимер Рысь и Фритигерн. Зубрёнок уже голый по пояс, потянулся сладко, по-медвежьи порявкивая и постанывая от удовольствия.
   - Наконец-то лёг совсем! - выдохнул довольно.
   - Скоро в гиман, - вздохнул Атанарих. Зубрёнок, хоть и жил в хардусе первый год, прибылым не считался. Как воин первого дома имел право поехать с остальными.
   - Да что я там забыл, в хеймах этих? Тут останусь...
   Аларих хитро улыбнулся, но промолчал.
   - Самое то - покуда все здесь - охоту сладить. На лося или на кабанчика, - заметил Фритигерн. - Надо будет отцу сказать.
   - Да я полагаю, рих и без советников о том же думает, - отозвался Аларих. И, посмотрев на Атанариха, заметил, - Венедлл, ты бы оделся, простынешь.
   - Вы ж не простываете? Я чем хуже? - обиделся Атанарих, и тут же весь передёрнулся от холода. Все трое рассмеялись:
   - Гордый ты Венделл, - одобрительно кивнул Куница. - Ну, пошли все, что ли, пока все не застыли.
   И первый потянулся за рубахой. Атанарих не без радости оделся, и, оправляя полы, заметил Берту, тянувшую на рогоже кучу грязного тростника в сторону огородов. Она встретилась с ним глазами, улыбнулась приветливо и прошла мимо. Он нырнул в рубаху, влажное тело цеплялось за ткань. В сенях у бочки толпились проснувшиеся мужи.
   - Неженки, - бросил им в шутку Фритигерн, - Боитесь снежком умыться?
   Все расхохотались - в сенях было немногим теплее, чем на дворе, а вода за ночь замёрзла и сейчас в ней плавали льдинки.
   На женской половине кто-то завопил тоненько.
   - Заяц что ли? - не понял Фритигерн, - Уже кто-то успел в лес сходить?
   - Да не, небось, Грид надумала, - заметил Торизмунд Бык. И тут же сложил пальцы кольцом и осенил дверь на женскую половину знаком, отгоняющим альисов. Поправился:
   - Свинья там супоросая, наверно, пороситься начала.
  
   Из дома выскочила Базина Чёрная, растерянно огляделась и, заметив Берту, замахала руками, крикнула:
   - Веселушка, бросай свой навоз. Там, гляди, свинья пороситься надумала!
   Берта выпустила рогожку, и, зачерпнув немного чистого снега, стёрла с рук грязь.
   - Мне-то что делать?
   - Баню топить, - огрызнулась Базина.
   - А баню-то на что? - спросил Фравиту Сойку Атаульф.
   - Поросят туда снести, - буркнула Берта на бегу, - Помёрзнут в хлеву.
   - Сиротка, правда, иди-ка лучше навоз убери, чем дурные вопросы задавать. Потом поленницу сложишь, - крикнула Базина и пробежала в хлева.
   - Навоз убирать - бабье дело! - заспорил парень, недоумённо оглядываясь на Сойку. Тот усмехнулся в усы.
   - Ступай, помоги им, - с усмешкой проворчал Фравита Сойка, не переставая тюкать топором. Но, опуская топор, фыркнул недовольно, - Прямо, будто набег начался.
   Наскоро вытирая подолом руки, Берта кинулась к дому. Оттуда уже выскочила девчонка, протянула укутанный в ветошь горшок с угольями. Лицо у неё было испуганное. Берта торопливо кивнула ей и побежала к реке.
   Из бани пахнуло травами, деревом и холодом - прошло несколько дней с той поры, как в ней последний раз мылись. Торопливо осенив её знаком, отгоняющим спутников Холлы, Берта шагнула внутрь. В бане было маленькое окошко, но сейчас его плотно закрывала вставленная в пазы доска. Осторожно поставила возле ойфена* горшок, нашарила заготовленные бересту и лучину, запалила одну - сразу стало веселее.
   К той поре, как старуха и Фледа привели стонущую и едва переставляющую ноги Грид, огонь успел разгореться и прогнать из баньки холод. А Берта застелила травой и холстом лавку и повесила над огнём котёл с водой - греться.
   Грид ступала осторожно и неуверенно. Лицо у неё было совсем белое, и глаза остановившиеся не то от боли, не то от страха.
   - Ну чего ты испугалась, дурочка? - ласково уговаривала её старая Гуннель. - Твой срок пришёл. Давай, снимай одёжку.
   - Ой, матушки... - простонала Грид едва слышно.
   - Ничего, - раздражённо фыркала Фледа. - Справишься!
   - Сама-то, как первую рожала, как кричала? - заметила Гуннель. И, оглянувшись на Берту, махнула рукой к двери:
   - Сделала своё? Теперь иди!
   Та покорно опустила голову и мышкой выскочила из бани. Верно, нельзя ей, нерожавшей, там быть. И вдруг подумала: а что бы не задержаться? Притаиться, послушать под окошком, что будет твориться? Не ровен час, самой то же дело предстоит.
   При мысли о том, что она может тоже понести, стало страшно. Покуда выносит и приведёт дитя, она Атанариху на ложе не подружка... Пока оправится после родов, да выкормит малого - за это время дружок и думать о ней забудет. Хорошо, если потом вернётся.
   И всё же маленький домишко на берегу реки так и манил к себе Берту. Но тут она вспомнила, что мужей надо кормить, а в доме кроме Базины Чёрной с Линдой, да двух девчонок-слётышей никого не осталось, и бегом помчала наверх.
   На женской половине уже толклись несколько женщин из соседних домов - кто-то разнёс весть о начавшихся родах. Вроде бы помочь пришли накормить мужей, а сами всё шушукались по углам:
   - Ну, сегодня узнаем, чья в ней начинка такая зловредная.
   - По животу судя, так, верно, Зубрёнок. Кому ещё быть такому большому? Тем более, помнится, Сар её на ложе брал.
   - Да правда ли? - усомнился кто-то. - Начинка-то зимняя, из прибылых кто...
   - Сар прошлую зиму раненый был, в гиман не ездил. А Грид всё за ним ходила, вот и снюхались, небось.
   - Да Зубр на Грид и после большого пира не позарился, - захихикали женщины.
   - Вот пустобрешки! - оборвала их Базина.
   - И вовсе не обязательно дитя большое будет. Я вот когда своего носила, так тоже пузо на нос лезло. - заметила Гильда из Первого правого дома. - А выродился - маленький, как кутёнок.
   - Вы помогать пришли, балаболки, или по углам шептаться? - злилась Линда. - Или проваливайте, или несите котёл и черпак.
   Мужей новость мало тревожила. Говорили, что рих перед тем, как уйти в гиман, решил устроить облаву на лося, или на кабана. Спорили, где лучше охотиться: на берегу ли Вонючки, или на левом, у Хоринфлоды? Аутари с Атанарихом сидели рядом и Зимний Рих объяснял Венделлу, как ездить на лыжах. Потом рукой махнул - мол, не расскажешь на словах, и предложил:
   - Давай сразу после еды уйдём за воротную стену, или даже в дол, там тебя никто не увидит...
   - А прибылых я на кого брошу?
   - Урок им задай, они и без тебя справятся, - заметил Ардарих Медведь. - А то, давай я за ними присмотрю.
   - Ну, коли так... - не слишком уверенно отозвался Атанарих.
  
   Берта думала, что к концу завтрака Фледа должна будет уже появиться из бани, но её не было. Ни в ту пору, пока кормили мужей, ни покуда женщины сами ели, ни даже когда перемыли посуду и закончили убираться в доме... И позже тоже...
   Солнце уже далеко за полдень перевалило, когда Линда послала Берту натаскать воды.
   Дорога к реке шла мимо бань. И вроде не было резона сворачивать с тропы. Но оттуда доносился такой жуткий крик! Даже не крик - тоненький, пронзительный визг.
   И она не утерпела, подкралась к баньке и прислушалась. Грид вопила не переставая, захлёбываясь и задыхаясь. В её бесконечном крике Берта с трудом разбирала слова:
   - Ой, да что же это?! Ведь помру-у, помру-у-у!
   - Ничего, ещё всех переживёшь, - зло ворчала Фледа и тут же причитывала жалостливо, - Ну потерпи, потерпи, милая...
   Гуннель тянула заунывно, словно не замечала воплей роженицы:
   - Матерь Аирбе!
   - Да что это? Гуннель, тётушка, ой-ой-ой! Рвёт меня на кусо-о-очки!
   - Как дева быстро...
   - О-ох! Ну когда уж это кончится-то? Ма-а-амоньки-и-и!
   - Стала женою...
   - Сил нет, помира-а-аю! Ой-ой-о-ой-о-йо!
   - Ну, ты хоть немного потужься, только кричишь! - ругалась Фледа.
   - Больно-о-о!
   - Так пусть дитя...
   - Ой-ой-ой-ой-ой-й!
   - Изойдёт из утробы!...
   - О-ох! Сил моих не-е-ет! - завизжала Грид уже вовсе нечеловеческим голосом, от которого у Берты заломило в висках.
   Писка ребёнка всё не было слышно.
   Берта некоторое время никак не могла набраться храбрости. Потом поставила вёдра, и тихонько подкралась к двери. Заглянула в щёлку. Грид, голая, стояла в углу у стены, буквально повиснув на жерди для веников. Гюда сидела подле неё на коленях и в руках держала пучок тлеющей травы, а Фледа гладила по плечам и голове. Волосы всех трёх женщин были распущены, и рубахи распоясаны.
   Берта, побоявшись, что её присутствие повредит роженице, торопливо пошла прочь.
  
   Фледа пришла, когда готовили утреннюю трапезу. Стоя на пороге, устало произнесла:
   - Худая свинка привела порося.
   Волосы её, наскоро собранные в косу, были мокры, и одежда липла к телу, как будто она только что мылась в бане.
   - Свинья-то не сдохнет? - подала голос Линда, поднимаясь навстречу.
   - То одним Куннанам ведомо. По мне, так и хуже бывало.
   Линда зачерпнула воды, подобрала из очага уголёк и, бросив его в воду, двинулась посолонь вокруг очага:
   - Фрова-матушка, - произнесла она тихо и отчетливо, - Видишь ли ты, кто на пороге стоит? То подруга моя, Альбофледа, её я знаю, и ты знаешь. А кто ещё с нею - то только ты ведаешь, а я нет. Пусть войдёт в дом одна Альбофледа, а те, кто с ней пожаловал, пусть идут прочь, на полуночную сторону, в тёмный ельник...
   Трижды обошла очаг и, подойдя к Фледе, стала осторожно сливать ей на руки. Та умыла лицо и руки, и только после этого переступила порог. Тотчас же её окружили все бывшие на женской половине.
   - Порося-то в лес унесли, волкам в зубы? - спросила Базина.
   - Нет. Свинья сама худая, а порося на удивление крепенький. - пояснила Линда. - Жалко волкам отдавать. Тем более - хряк ведь, не свинка.
   - На кого похож?
   - На всех сразу, - устало отмахнулась та, не трогаясь с места, - У всех мужей такое меж ног висит.
   - Если крепкий, видать, всё же от Зубров, - задумчиво произнесла Базина.
   - Может, и от Зубров. Хотя и не они одни у нас тут крепкие. Прошлогодних прибылых вспомяните! - заметила Фледа и зло проворчала, - Лучше бы поесть дали, чем болтать.
   Девчонка Лив, перехватив взгляды старших, спохватилась, захлопотала, разворачивая оставленное для Линды. Та жадно накинулась на еду.
   - А Гуннель-то со свиньёй есть чем подкрепиться? - спросила Берта.
   - С утра взяли, дня на два им хватит, - наскоро проглатывая, ответила Фледа. - Ох, ладно хоть кончилось. Я уж убить готова была эту кислую.
   - Всем этого хотелось, - захохотала Линда, - Не только мне.
   - Нет, ну надо же, дохлятина эта - порося крепкого привела! - задумчиво протянула Базина.
   - Ну, хоть в чём-то ей удача, - согласилась Берта.
   - Мало в том удачи, - ответила Линда. - У неё и так сил не было, а теперь ещё за этим ходи. Уж лучше бы свинку принесла, так и думать бы не пришлось.
   - А я бы тоже на её месте оставила, - неожиданно для всех произнесла Фледа.
   - Вот те на! Что ж ты своих-то всех вынесла, и девок, и даже того мальца? - не поверила Линда.
   - Так тогда Вальдило был жив, - грустно произнесла Линда. - А у свинки нашей дружка нет. И не будет... Только и годится на то, чтобы потыкать, коли все стоящие заняты. От этого мало радости, то всем ведомо. А пока она с поросёнком своим нянчится, ей никто со своим колом докучать не станет.
  
   Объяснение незнакомых слов и выражений.
  
   Ойфен (фрейс.) - открытая печка, топившаяся по черному.
  

* * *

   Загонная охота, устроенная Витегесом перед отъездом в гиман, мало походила на привычные Атанариху. Охотились пешими, а не верхом. И выбрали народу куда меньше, чем ждал Атанарих. Ни одного из живших в хардусе первый год не назвали, кроме него самого. Это никого не удивило: так поступали всегда. Почему Венделлу сделали исключение - тоже ясно, ему охоту накануне Винтрусбрекка возглавлять. Все с этим согласились, кроме Рицимера. Завёл разговор, что Атанарих, конечно, славный воин, но в здешние леса ещё мало знает. Рих рассмеялся и сказал, что так и быть - пусть Фритигерн тоже охотится и стоит в засаде. Атанарих понял, что Зубрёнок зимой захочет возглавить охоту. И про себя решил, что не уступит никому этой чести, но до времени смолчал.
   Выбранные ушли в лес. Шли весь день и заночевали в большой землянке. В ней, к удивлению Атанариха, очага не было. Так, в холоде, скинули свою одежду и нарядились в хранившуюся там, пошитую из оленьих и заячих шкур. Она простыла насквозь и воняла прелью. Пришлось попрыгать и поприседать, согреваясь, но огня так и не разожгли. И ели холодное. Легли спать под шкурами. Жались друг к другу, борясь с холодом. Атанарих так и не смог заснуть - пробирало до костей. Скудная еда радости не прибавила. Но все говорили, что Кёмпе скорее пожалеет продрогших и полуголодных, чем сытых. Сжалится и пошлёт им добычу в тот же день. Кёмпе, однако, решил испытать своих слуг. Лосей они нашли только на второй день - в урочище, которое называлось Сухим болотом.
   Оглядывая лощину - совсем затянувшееся староречье Вонючки - Атанарих в очередной раз подивился, насколько точно дают фрейсы названия разным местностям. Наверно, весной и в начале лета тут бывало болотце, а к осени оно окончательно пересыхало - только кочки под ногами напоминали о нём. Не удивительно, что урочище нравилось лосям. Многочисленные осинки и ивы - порядком погрызенные - в изобилии росли в ложбине. Атанариха всегда удивляли привычки лосей: они могли здорово озобать одно дерево и с презрением пройти мимо другого, ничем не отличавшегося от соседа. Помнится, он даже пробовал веточки с разных деревьев, пытаясь найти отличие в горечи каждого из них. Фрейские лоси в этом мало отличались от венделльских. На неглубоком снегу чётко виднелись следы лосиных копыт - даже короткие подставы чётко отпечатались. И помёта хватало. Судя по всему, этой ночью тут жировало большое стадо. Должно быть, стельная лосиха и молодняк. Матёрый бык - гон ещё не закончился - вряд ли потерпел бы вокруг себя такую толпу. Охотники разглядывали следы, слюнили пальцы, ловя ветер. Удачный ветер - как тянул с самого утра на полуденную сторону, так и не переменился.
   Охотники разделились. Видимер остался с загонщиками. Остальные, предводительствуемые Витегесом, выбрались из лощины, чтобы верхом пройти на полдень и перерезать дорогу лосям. Путь их был много короче лосиного. Сухоречье круто изгибалось, и лоси неспешно шли по дуге, а охотники торопились по прямой. Загонщикам предстояло обождать. Условились начать охоту, когда солнце окажется над верхушкой кривой берёзы, росшей поодаль.
   Атанарих не без зависти проводил взглядом удаляющегося Фритигерна. Большого и тяжёлого Зубрёнка сразу взяли в засаду, а легконогому Атанариху досталось место в загоне. Пришлось проститься с надеждой в эту охоту самому добыть зверя.
   Казалось бы, до вершины берёзы не так далеко, а ждать было томительно. Кроме того, вспотевший от быстрой ходьбы Атанарих начал подмерзать. Чтобы скоротать время, завёл про себя хвалебную песню Кёмпе:

- Клянусь тебе, Кёмпе,

Леса владыка,

Что не погибнет

Телёнок в утробе,

Матка тяжёлая,

Дитя несмышлёнок...

Не тронет их

Лук мой стрелою

Копьё своим жалом..."

   И успел пропеть её пять раз, прежде чем Видимер поднялся и знаком показал, что пора.
   Лосей они увидели не скоро. Рослые, длинноногие - у пары молодых бычков ещё рожки не сброшены - объедали молодые деревца. Видимер затрубил в рог, подавая знак к началу загона. Тотчас все закричали, зашумели, неистово завертели над головой трещётками. Лоси кинулись прочь по лощине, ни одному не пришло в голову податься в лес. Не то, что кабаны, которые забиваются в самую непролазную крепь.
   Догнать лосей не было никакой надежды, но всё же загонщики, крича на разные голоса и трубя, бежали следом. Даже когда добыча исчезла из вида, ни один не перешёл на шаг, не замолчал. И даже когда стало ясно, что лоси уже нарвались на засаду, всё равно кричали и бежали, прогоняя промозглую стынь и предвкушая тепло от огня и горячее жареное мясо.
   Когда добрались до места, всё уже было кончено. На изрытом, испятнанном снегу темнели две большие туши. Пахло кровью и свежим навозом, а с откоса уже тянуло костерком: истомившиеся за трёхдневный пост воины собирались жарить требуху.
   Атанарих направился к Рицимеру и Фритигерну, склонившимися над молодым бычком. Зубры свалили лося всего двумя стрелами. Первая попала по печени: следы на снегу чётко рисовали, как лось резко подался в сторону и замедлил ход. Вторая стрела повалила его. Зверь забился, взрывая снег, смешивая его с палыми листьями и кровью. И Зубры, зайдя со спины, добили его копьём, а потом перерезали горло.
   Фритигерн, увидев Атанариха, выпрямился, замахал руками, крикнул:
   - Я его положил!
   Атанарих опустился на корточки возле добычи. Потрогал молодые - всего о двух отростках - рожки, покосился на длинные острые копыта.
   - Рих вроде как положил бычка с одной спицей, - продолжал Фритигерн, - Прямо в сердце. Ты бы видел, как он ногами брыкнул!
   - Ещё бы одного добыли, но там матка бежала, её боялись зацепить. - заметил подошедший Аттан. За его спиной топтался, принуждённо улыбаясь, Эврих. - Ушёл, а совсем близко от меня был.
   Рицимер хмыкнул и, выдернув стрелы, приказал коротко:
   - Поверните его...
   Атанарих, Аттан и Фритигерн ухватились за пышущую жаром тушу, и повернули на спину. Достали ножи, слаженно заработали, начав снимать шкуру с ног - каждый со своей стороны.
   Рицимер показал Атанариху длинное острое копыто и, улыбнувшись, сказал:
   - Какое из четырёх нравится тебе больше, загонщик?
   Атанарих улыбнулся, но про себя подумал, что хотел бы получить рога. Хотя бы и такие скромные, как у этого бычка. И решил, что в зимней охоте, в которой он будет всем распоряжаться, обязательно станет в засаду.

* * *

   - Следишь ты что ли за мной, Веселушка? - спросил Атанарих, а в глазах его - добрая усмешка, мол, знаю я, что ты следишь, и рад этому.
   - Случайно увидела, - весело отнекивалась Берта. Положила на скамью сухую рубаху, приняла добычу: шесть удавившихся петлями куропаток и попавшую в клепец куницу. Не слишком богато, столько же маслята привозят каждое утро. Атанарих мог бы высмотреть себе делянку получше. Но облюбовал Альисов лог на левом берегу Оттерфлоды - больше из-за крутых склонов, на которые он каждое утро забирался, учась ходить на лыжах не хуже любого фрейса.
   - И вчера, и третьего дня - тоже случайно? - поддразнил её Венделл. Он уже скинул меховую куртку и стягивал через голову мокрые рубахи.
   - Конечно, случайно... - невозмутимо ответила Берта.
   Она сама не поняла, как меж ними началась эта игра: уследить, когда Венделл возвращается в хардусу, и как бы невзначай принести ему сухую рубаху - переодеться. Разумеется, он и сам бы переоделся и оставил пропотевшее платье на своей лежанке, чтобы она забрала и вымыла. Но ей было приятно услужить, и Венделлу это нравилось. По крайней мере, когда, смётывая привезённый с левого берега стожок, она не заметила его возвращения, Атанарих, словно маслёнок, запустил в неё снежком, и пошёл в дом, как ни в чём ни бывало.
   А по всему видать, сладился с лыжами, хотя сначала был неуклюж, будто только что родившийся лосёнок. И приходить стал раньше, и рубахи уже не такие сырые, как в начале. Молча протянула мокрое полотенце, чтобы обтёрся. Он, принимая его, как бы невзначай коснулся её рук, и она почувствовала жар приливающей к щекам крови. Опустила голову: должно быть, это смешно. Лейхта из хардусы, а разгорелась, будто невинная девушка на вечёрке. Но так сладко!
   Венедлл ничего не заметил. Или не захотел заметить. Торопливо нырнул в рубаху, перепоясался, расправил складки - такой красивый, ладный. Протянул ей руки - чтобы помогла стянуть тесёмки на запястьях. Ей хотелось бы продлить удовольствие помогать ему, но не стоило забываться. Он спешил. Едва Берта управилась, хотел бежать, да она остановила:
   - До стола ещё долго! - отцепила от пояса свой гребешок и протянула ему. - Причешись!
   Он покорно взял гребешок и распустил растрёпанные косички. Ей бы хотелось самой причесать Атанариха, но это уж и вовсе смешно. Сгребла мокрые рубахи и пошла прочь.
   В сенях столкнулась с Яруной.
   - Ну, Веселушка, с тобой и факелов не надо - сияешь, как солнышко, - беззлобно проворчала та.
   Берта смутилась, но ничего не могла поделать с собой.
  
   Хардуса зимой становится похожей на хейм. Когда все переселяются в вейхсхейм, и перед едой собираются вместе - сразу видно, что в хардусе вовсе не так уж мало женщин, да и детей хватает. Может потому Аутари Зимний рих держится иначе, чем Витегес? Тот выступает величаво, говорит зычно, словно в бою. А уж если наказывает кого - походит на летнюю грозу. Чело словно тучами заволакивает, глаза как молнии блещут, голос -что гром раскатывается. Но выплеснет свой гнев, и вот всё стихло, и снова ласковое солнышко греет. Аутари Зимний рих не такой. Глава любого хейма - и тот с виду более грозен. Когда собирает всех за столами, приносит угощение Фрове и раздаёт работу мужам, жёнам и детям, говорит тихо. И улыбается всем ласково. А наказания раздаёт, словно бы с неохотой, слова грубого не скажет. Но ничего не забудет, всякую малую вину вспомнит и воздаст по заслугам. И Атанарих уже не первый раз замечал, что маслята и даже прибылые не на шутку боятся его. И то верно - умеет он такие слова сказать перед всеми, что сквозь землю от стыда бы провалился. Впрочем, его, Атанариха, он прилюдно ни разу не стыдил - позовёт к себе и спокойно растолкует, где тот ошибся и чем это плохо. Атанарих про себя уже давно решил, что лучше гнев Витегеса или отца, чем эти тихие назидания. И всё же пытался подражать именно ему, запоминая слова, улыбки, взгляды старого Волка. Уходя в лес на лыжах, иной раз проговаивал вслух, пытаясь подражать голосу Аутари. Придумывал наказания провинившимся, чтобы было как у Зимнего риха. И каждый раз оставался недоволен собой.
   Вот и сейчас Зимний Рих чинил суд и расправу. Двум задирам - на стене стоять в вечернюю пору, когда все прочие отдыхают и веселятся. Неряхе, поленившемуся вычистить своё оружие и военную рубашку - в сараях прибраться. Строптивца, отказавшегося коня щетью и скребницей холить - мол, отродясь за ними так не ходили, - нужную клеть чистить. На сём наказания закончились, но Зимний Рих не спешил взять ложку. Оглянулся на Атанариха, сидящего справа от него, и молвил:
   - Пора подумать об охоте на Винтруссуайна, Зимнего вепря*. Те, кто ходит в леса, если увидят кабанов или их следы, пусть немедля скажут об этом Венделлу.
   За дальними столами, где сидели разновозрастные маслята, тотчас начались гомон и возня. В леса мальцы ходят чаще прибылых. У тех забота воинскому искусству выучиться. Значит, и честь найти следы кабанов достанется младшим. Гульдин, сын Кримхильды, и Атбольд Косматый - самые старшие, едва до драки не дошли, споря, кто первый отличится, да вовремя опомнились, встретив спокойный, но внимательный взгляд Зимнего риха. Враз притихли, за ними и прочие унялись. Аутари улыбнулся и взялся за ложку, давая понять, что больше ни распоряжений, ни наказаний не будет.
  
   Объяснение незнакомых слов и выражений.
  
   Винтруссвайн - фрейсско- вендельск. - Зимний Вепрь. Кабан или домашняя свинья, мясо которых подаётся на стол во время празднования Винтусбрекка - праздника Перелома зимы.
  
   ***
   После яркого морозного дня жильё казалось сумрачным, и Берта некоторое время стояла у порога, выжидая, когда глаза привыкнут. Свет был далеко за очагами. Там за рукоделием сидели Яруна и её ближние. Последнее время Берту в этом тесном кругу признавали своей, и она охотно пользовалась правом посидеть с подружкой риха за рукоделием. До Винтрусбрекка оставалось не так много времени, и надо было дошить новое платье. Она бы не стала браться за эту работу - старое было вовсе не плохо - да Атанарих потребовал. Сетовать начал, что не купил на Торговом острове тонкой шерсти и сёрских шелков подружке. Расстроился из-за нарядов, будто девица на выданьи. Берта сперва сочла это шуткой, но Венделл в ответ на её смех разъярился, словно дикая кошка, и бросил сердито:
   - Мало чести мужу, коли его подружка ходит ненарядная. Возьми холст, что рих мне подарил, там хватит на женское платье.
   Берта было заспорила, но Атанарих аж кулаки сжал:
   - Кто тебя научил с мужами спорить?
   Берта испуганно отшатнулась - неужели драться будет? Нет, даже не замахнулся, только посопел яростно и прочь пошёл. Но охоту спорить у Берты отбил.
   Женщины, конечно, дали волю языкам, судачили о них с Атанарихом, но, сколь ни насмешничали, принялись помогать. Линда приволокла два лоскута алого сёрского шёлка, что остались от аларихова подарка - как раз хватило, чтобы горловину и оплечья украсить. А Гуннель отдала свои стеклянные бусы...
   Вот и сейчас принялись беззлобно насмешничать, подобострастно хихикая на слова Яруны и старухи Кримхильды. Берта дала им потешиться, а потом добродушно проворчала:
   - Можно подумать, я не платье шью, а в набег на хаков собираюсь.
   Женщины захохотали, а старая Гуннель, не отрываясь от своего шитья, заметила:
   - Зимой и платье в новость.
   Берта согласилась и подумала, что не будь она подружкой Атанариха, вряд ли стали бы говорить об её обновке.
   Повесив на вбитую в стену спицу некрашеный плащ, Берта достала узелок с рукоделием и пристроилась на лавке рядом с Гуннель. Та заботливо подвинула ей глиняный светильник.
   - Похвастай хоть, что у тебя выходит? - сказала Яруна.
   Откуда в ней столько спеси берётся? И просит так, будто приказывает! Все жёны за спиной риховой подружки её осуждают, а в глаза ни одна не скажет. Только расступаются подобострастно перед ней. Ну да Берта тоже голову задирать не будет, мало чести кичиться, если удача дала тебе хорошего дружка. Молча протянула мортенсе один из рукавов и расшитую, нестачанную с одного края станину*. Яруна повертела на свету, глянула изнанку, не без зависти покачала головой и похвалила:
   - Фрова тебя благословила, Веселушка!
   И отдала рукоделие Кримхильде, хоть та и не просила. Берта прикусила губу, чтобы не улыбнуться: всем ведомо, что старуху Яруна не любит. Каждую осень спорит с ней из-за ключей. В последние два года подольстилась как-то к Витегесу: тот, уезжая в гиман, велел всем распоряжаться Яруне. Но та хоть и спесива, да не глупа. К Кримхильде ластится и второй год иначе, как "матушка", не называет. Кримхильда прошлый год губу выпячивала, недовольно говорила: "Благословила Аирбе доченькой на старости лет!", а в этот год смирилась, уже не косоротится. Вот и сейчас милость риховой подружки приняла кротко, тоже принялась разглядывать бертину работу, одобрительно цокая языком:
   - В таком платье не то, что на пир, в рощу к Аирбе идти не стыдно.
   Берта вспыхнула: ну, разозлила тебя Яруна, зачем же других обижать? Никогда лейхте не пойти в рощу невестой, зачем рану бередить?
   Но прочие ничего обидного в словах Кримхильды не нашли. Едва та из рук ткань выпустила, потянули к себе, дивясь и ахая.
   - Как ты так успела? - спросила Одальрада. - И оба рукава, и грудь, и подол! Я бы побоялась на такое замахиваться.
   - Я всё сразу шила, - пояснила Берта, - Вышью на рукавах по рядочку, тут же у горловины и по подолу кладу. Думала, остановлюсь там, где получится. Главное, чтобы рядов было одинаково - и на рукавах, и на груди, и на подоле.
   - Хитрая ты, Берта, - протянула Ингельда. - Как только додумалась?
   - Так у неё есть время думать, - съязвила Кримхильда, - Все болтают, зубы скалят, а она сидит и думает, да работает, не разгибаясь. Не то, что ты, полоротая!
   - Что, уже сшивать будешь? - возвращая ей рукоделие, спросила Гуннель.
   - Вот, рядок завершу по подолу, да и буду сшивать.
   - По подолу! - покачала головой Линда. - Сказала бы - у пояса!
   - Закончить бы сегодня вечером - сил нет, как измотал этот наряд! - вздохнула Берта.
   - Нет, не закончишь, - заметила Линда, - Атанариху мало понравится, если ты будешь занята холстом, а не им.
   - С этим трудно не согласиться! - отозвалась Берта. Забрала ткань и, расстелив её на коленях, принялась шить, кладя плотно друг к другу стежок за стежком. По чёрному вышивать - хуже некуда, ниток не видно - как глаза не полопаются? А белые и алые полосы уже все плотно расшиты. Потрескивал огонь в очаге и жирниках, жужжали веретёна... За занавеской, проснувшись, заскрипел было сын Грид, и стих - мать сунула ему в рот коровий рожок с разведенным козьим молоком - своего ей не хватало...
   Хлопнула дверь в сенях. Обивая с ног снег, вошла Ратберга из второго левого дома. Шагов за пять начала почтительно кланяться, а приблизившись, завела медово:
   - Пиво подходит к концу, Яруна. Дай мне солоду и ячменя.
   Рихова подружка недовольно поморщилась. Она только что только что пропустила уток и теперь старательно подбивала его в холст, висящий на ткацком стане. Бросать работу не хотелось. Ратберга, поняв, что время выбрано удачно, умильно улыбаясь, предложила:
   - Ну, можешь дать мне ключи и наказать, сколько взять.
   Яруна было потянулась к связке, приколотой к фибуле на груди. И спохватилась, нахмурилась, бросила короткий взгляд на ткацкий станок, на почтительно склонившуюся Ратбергу:
   - Нет. Прошлый раз я думала, ты возьмёшь ровно по две мерки того и другого, а ты взяла по три.
   - Так я и пришла позже... - заспорила было Ратберга.
   - Ничего не позже. Мы варили пиво на полнолуние, и сейчас луна снова почти полная, - настаивала Яруна, - Кончилось, как обычно. Знать, ты не бережёшь запасы, даёшь всякому маслёнку, едва он запросит.
   - Разве я слишком щедро распоряжаюсь вверенным мне добром? - удивилась Ратберга. - По осени...
   - Сейчас не осень, - отрезала Яруна. - Я уже давно сказала, что покуда козы дают достаточно молока, давай один день пиво, а другой - молоко! Сдаётся мне, что и вчера, и третьего дня было пиво! Рих, вернувшись, не похвалит меня, коли я не сберегу запасы до самого лета!
   - Никто не говорит, что ты небережлива, Яруна, - упиралась женщина, - Мужи и так жалуются, что ты моришь их голодом!
   - Мужи? - Яруна аккуратно пристроила челнок в развилку на столбе ткацкого стана и всплеснула руками, - Я не слышала, чтобы Аутари и Одоакр жаловались на меня. Или ты хочешь назвать мужами тех желторотых, что едва отрастили тощие бородки? Нет, Ратберга, не будет такого, и тебе я не советую совать нос в мои дела.
   Ратберга вспыхнула, но ничего не ответила. А Яруна, пропуская меж нитей основы новый уток, продолжала сердито.
   - И запомни: тебя, раз ты такая добрая и щедрая, следовало бы проучить. Не давать тебе ни ячменя, ни солода до той поры, пока не подойдёт срок.
   - Но что я дам мужам? - Ратберга испугалась.
   - Хоть воду! - фыркнула Яруна. - У меня всё отмерено так, чтобы мы не знали голода до нового урожая.
   Ратберга оглянулась вокруг, ища поддержки - на старую Кримхильду, что стояла у соседнего ткацкого стана. Надеялась, что та хотя бы из соперничества скажет слово поперёк Яруны. Но старуха, слушая молодую хозяйку, лишь одобрительно кивала.
   - На Винтрусбрекк ты будешь так же жадна на еду и питьё? - не собиралась уступать Ратберга.
   - Будешь такой доброй за моей спиной - придётся! - отрезала Яруна. - Тебе-то хорошо быть доброй! А я, выходит, плохая, голодом всех морю?
   - Никто не говорит это, - поддержала рихову подружку Гуннель, - На столах вдоволь мяса и рыбы. А кому не по нраву - так только скажи Венделлу, что мало еды - он, небось, уже засиделся в хардусе и с радостью устроит охоту...
   Женщины дружно закивали. Яруна гордо вскинула голову. Ключи на её груди победно звякнули. Повернулась к Кримхильде.
   - Скажи мне, матушка, - спросила подчёркнуто вежливо, - Лучше ли сберечь лишнюю мерку зерна до долгих ночей, или пожалеть эту расточительницу?
   - Дай ей одну мерку, - предложила Кримхильда, - Не стоит оставлять мужей без питья.
   Ратберга скривилась и всё же вяло заспорила, говоря, что возиться из-за одного ушата толку мало. Но Яруна была непреклонна, и Ратберга сдалась.
   Рихова подружка величаво спустилась с помоста и пошла к двери. Ратберга поплелась за ней, как побитая. Едва обе женщины вышли, все оставшиеся расхохотались.
   Кримхильда покачала головой, потом посмотрела на Гуннель и, словно младших женщин рядом не было, сказала одной ей:
   - Похоже, зря я боялась, что рих оставил ключи молодой хозяйке. Она разумна и рачительна.
   Гуннель невозмутимо кивнула:
   - Это верно, нам уже недостаёт проворства. Яруна молодая, везде поспеет. А где не умеет, там не боится лишний раз спросить совета у нас, старух.
   - А всё же, - невинно улыбаясь, сказала Линда, - Ты, Кримхильда, никогда не была столь жадной на еду, как Яруна.
   Женщины опять залились ехидным смехом.
  

* * *

  
   Третий короткий день месяца кюльда*, самого студёного и тёмного в году, начался обычно. Был он солнечный и холоднее прочих. Атанарих с первыми лучами солнца вывел своих парней на воротную стену. Привычно разбил на две хардрады. Меньшую отправил на стену, вооружив длинными жердями. Остальным надлежало брать хардусу. Сам тоже встал на сторону оборонявшихся. Вскоре бой закипел не на шутку. Когда малец Хродхари прибежал на стену, и стал звать Атанариха, тот не сразу обратил на него внимание, и только поняв, что в вейхсхейме радостно кричат и бьют в сосновое било, затрубил отдых.
   Следы кабанов видели на Красной гриве, чуть дальше излюбленного Атанарихом Альисова лога.
   Айвейс и Трор! Ещё вчера люди поговаривали, что Кёмпе гневается, увёл отовсюду кабанов. И тут они прямо под боком! Пройди сегодня утром Атанарих чуть дальше лога - и он увидел бы кабаньи следы! Третьего дня добегал до Красной гривы, а сегодня поленился! Атанарих стоял, тяжело переводя дыхание, а тем временем Хродхари уже всех не на раз обрадовал, и Фритигерн, лениво облокотясь на стену, басил:
   - Боги к нам благосклонны, раз послали кабанов жировать у самой хардусы! Знать, сегодня нам поститься, а с утра пойти по льду Хоринфлоды, да стать у двойной сосны...
   Атанарих вспыхнул: Зубрёнок, никак, считает, что он возглавляет охоту? И наговорил бы наглецу, да Аутари - когда только успел подойти и всё заметить? - положил ему руку на плечо и спросил:
   - Атанарих, что скажешь?
   Что тут можно было сказать? То, что Фритигерн уже сказал: поститься сегодня, а наутро выступать. Чтобы не повторять слово в слово за Зубрёнком, стал расспрашивать мальца, где видел следы, и куда стадо шло. Выходило, что хоть ветер и неудачный, но если зайти не со стороны Альисова Лога, а сделать крюк и бежать сперва по Оттерфлоде, а потом уже и гнать на засады - то, может, и пошлёт Кёмпе удачу. Фритигерн сказал, где лучше всего охотникам стать. Место, и правда, выбрано лучше некуда. Но сразу согласиться с Зубрёнком? Атанарих оглянулся на Аутари и спросил:
   - Где бы ты устроил засаду?
   Тот, разумеется, назвал раздвоенную сосну на берегу Хоринфлоды, но согласиться с ним было уже не стыдно.
   - Так и будет, - кивнул Атанарих.
   Фритигерн по-бычьи опустил голову, и желваки под бородкой знакомо перекатывал, но молчал. И Атанарих продолжил увереннее.
   - Там такое место, что загонщикам придётся непросто, - сказал он. - Я бы поставил во главе их Фритигерна...
   Зубрёнок испугался, и не смог скрыть этого. Атанариха эта маленькая победа вполне удовлетворила, и он сменил гнев на милость:
   - ... Но было бы глупо пренебрегать его силой и сноровкой. Такие, как Фритигерн нужны в засаде.
   Зубрёнок перевёл дыхание и улыбнулся благодарно.
   - Пусть он выберет самых надёжных воинов и встанет в самом опасном месте.
   Атанарих бросил короткий взгляд на Аутари, тот едва заметно опустил ресницы: верно, мол.
   - А загонщиков возглавит Рандвер.
   Тот довольно зарделся. Зато Тейя Бобёр заспорил:
   - Отчего же Волчонку такая честь? Разве не я старший в его доме?
   Атанариха будто в грудь ударили, и в животе неприятно вниз скользнуло - проклятый страх! Но развернулся и ответил как можно более твёрдо:
   - Давно ли в хардусе воины спорят со старшими?
   Тейя осёкся на миг, и этого хватило, чтобы Атанарих продолжил:
   - Что же, раз ты желаешь стать старшим, будешь. Над стражей, что остаётся в хардусе.
   Тейя побагровел от гнева, уставился в глаза Атанариху. Словно мечи скрестили! Спустя несколько мгновений Бобёр совладал с собой и опустил голову, сказал примирительно:
   - Что же, пусть Кёмпе вам пошлёт добычу в тот же день, как вы выйдете из хардусы.
   Но Атанариху показалось, что они смотрели друг на друга целую вечность.
   - А кого назначишь на стенах стоять? - робко спросил кто-то в толпе.
   Венделл стянул шлем - голову тут же обдало холодом, пропотевший насквозь подшлемник не спасал. Поёжившись, он предложил всем пойти в гулагардс и обговорить всё в тепле. Прибылые гурьбой поспешили за ним.
   Никому не хотелось оставаться в хардусе. Мало того, что вместо охоты приходилось мёрзнуть на стенах, никто не мог быть уверенным, что Кёмпе даст добычу в тот же день. И тогда шестерым несчастным придётся всё время охоты нести свой дозор.
   Неудача выпала Хлодульву Туру, Тагавару Соколу, Вальдило Сычу, Фаствину Косуле и Нанберу Росомахе.
   - Зато вы сегодня будете грызть репу, а нам поститься не надо, - пошутил Нанбер, но видно было - расстроен. Мелкий, как горчак*, Ботерих Рысь предложил жребий кинуть и на загонщиков. Все смеялись - парню точно никогда не бывать в засаде, разве что один надумает охотиться.
   Решили с загонщиками просто: выстроили всех от самого рослого к самому мелкому, первую дюжину назначили в засады, остальных - в загонщики. Больше в этот день ни о чём не думали: готовили сети, проверяли крепость древок на тяжёлых копьях, вострили дротики и наконечники длинных стрел. Одежду вывесили на берегу, подальше от жилья - чтобы отбить запах гари и железа.
  
   Мужам - удача, жёнам - устои.
   Атанарих уже извёлся, гадая и ожидая, когда пошлёт Кёмпе своим людям Винтруссуайна, Зимнего вепря. Бывали годы, когда и не посылал, и это предрекало мало хорошего. Но что бы ни пророчила немилость Кёмпе, и не такие беды сносили фрейсы.
   А Берте тревожиться не надо. Из года в год в один и тот же день собираются ночью жёны, чтобы варить зимнее пиво. Из года в год в одни и те же ночи они смалывают на тяжёлых жерновах ячмень, готовят хмель. Пекут хлебы на сусло, и устилают на дно большой бочки травяные и соломенные обручи, чтобы гущу отцеживать. Калят камни и варят сусло. Моют и сушат котлы и бочки, запаривают хмель и готовят закваску. Мешают их с суслом, разливают по бочкам, плотно закрывая тяжёлыми крышками на четыре-пять дней, чтобы выбродило к самому празднику.
   Что бы ни случилось, даже в самый неурожайный год, женщины сберегут ячменя и заготовят вдоволь хмеля. Или загодя выменяют зерно у более благополучных соседей. Если случится так, что неоткуда будет взять зерна на Зимнее пиво - то выходит, мир вовсе должен перевернуться.
   Из года в год поются одни и те же песни про светлого юношу, что в зимнюю ночь услышал, как горько рыдает в березнике голодная старуха. Не было у юноши ни мяса, ни хлеба, ни пива, чтобы помочь старой женщине. Потому отрубил он свою руку, напоил старуху кровью, накормил своим мясом и лепёшкой из костей, и, обессиленный, заснул на её коленях. А проснулся утром живым и здоровым, и склонилась над ним не дряхлая старуха, а юная дева.
   Берта знает, что скрыто в той песне. Хотя ни она, ни мать, ни даже бабушка не помнили того времени, когда раз в семь лет в Винтрусбрекку роды собирались вместе, выбирали меж собой и приносили матери Аирбе в жертву не свинью и не козла, не раба и не малое дитя, а молодого, полного сил юношу. Надлежало ему стать женихом Аирбе, разделить с ней ложе, чтобы по весне его семя проросло сквозь землю обильными хлебами и густой травой. Знать, смягчился нрав? Или довольно ей стало молодых и крепких мужей, что не хочет она на ложе новых? Или, видя ежегодную дань, что платят роды хардусе, сжалилась матерь Аирбе над своими детьми?
   В этом году вышло так, что Кёмпе, являя свою милость, послал мужам вепрей как раз в ту ночь, когда жёнам настаёт срок идти на свою половину и, вращая тяжёлые жернова и начищая котлы, петь песни о светлом женихе матери Аирбе. Хотела бы Берта знать, что это предвещает?
   Потому что мужам - уверенность, а жёнам - тревога.
  
   Выступили ополночь. Часть во главе с Рандвером спустилась на лёд и пошла через устье Хоринфлоды. Охотники, вооружённые копьями, дротиками и луками, двигались за Хродхари. Мальчишка скользил на лыжах впереди, гордый доверием. Атанариху было непросто поспевать за ним, но он ничем не выдал, что ему трудно.
   Вышли ночью, и до света пришли на место, осмотрелись, раскинули сети на густых ветвях бересклета, расставили засады. Проверив их, Атанарих успел занять своё место и скинуть надоевшие лыжи, утоптать снег, удобно воткнуть несколько дротиков и тяжёлое копьё, изготовить лук. Наконец, затрубил вдалеке рог, возвещая начало охоты. Но, прежде, чем раздался треск ломаемых кустов, и ветер донёс слабый запах разгорячённого бегом кабана, он успел подмёрзнуть. Ветер в лицо, а не пошевелишься лишний раз...Но вот в в глубине леса мелькнула туша - и снова скрылась за деревьями. На засаду Фритигерна шёл... А вот и его добыча! Атанарих чуть не метнул дротик, но вовремя заметил, что на него бежала свинья, наверняка супоросая. Удержался, и потому промедлил, а в сеголетка, шедшего чуть поодаль от матки, попала стрела Адабранта Журавлёнка. Кабанчик взвизгнул, мотанулся в сторону, но бега не замедлил. Атанарих, не выпуская из вида свинью (не ровен час, набросится!), кинул дротик в подранка, и промахнулся. Его удача, что самка решила спасаться бегством - даже хода не замедлила, ломясь по глубокому снегу. А сеголеток получил вторую стрелу, повернул и угодил как раз в раскинутые сети. Дротик Венделла и третья стрела попали в него одновременно, кабанчик осел, и, пытаясь подняться, всё заваливался. Знать, хребтину задели.
   Адабрант оглянулся на Атанариха. Тот махнул рукой, добивай, мол. Всё равно Журавлёнок первую кровь добыл, значит, и клыки его. Оглянулся на лес, надеясь, что ещё кто-нибудь покажется. Но Кёмпе им больше удачи не посылал. Левее раздавались яростные крики, а справа - тишина. Ещё одной засаде вовсе ничего не досталось.
   Там, где шла борьба, кто-то отчаянно, предсмертно заорал. Забыв о своей добыче, они с Адабрантом бросились туда. Кабан, вышедший на засаду Фритигерна был огромен - всяко, за пятое лето перевалил! Пожалуй, осторожный Видимер не стал бы с ним связываться. Но разве Фритигерн упустит такую удачу? Дротик Зубрёнка отскочил от твёрдого, как военная рубаха, калкана*, Карлсман Медвежонок добыл кровь, но толку от его броска было мало - он лишь ободрал морду. Хлуберт Хорь и вовсе промахнулся. Кабан кинулся на Карлсмана. Завяз в раскинутой сети. Порвал её, словно шершень паутину. Кинулся на оказавшегося поближе Корнберта Хоря, пытавшегося сколоть зверя тяжёлым копьём. Тот ударил кабана в бок, но древко хрустнуло, словно лучина. Хорёк, неповоротливый в глубоком снегу, был смят. Тагасвинт кинул дротик, попал в бок. Это спасло Корнберту жизнь. Вепрь, не успев задавить охотника, развернулся. Куница был благоразумен - белкой взлетел на дерево. Кабан, пятная кровью снег, помчал прочь, а Корнберт, корчась в изрытом снегу, выл от боли. Забыв о кабане - всё равно с двумя такими ранами он не жилец, выследят и добудут - все столпились вокруг раненого. Меховая куртка и поддетая под неё военная рубаха на груди и животе были разорваны, но на животе крови не было. Зато на груди - смотреть страшно, и из правого рукава вовсю хлестало. Атанарих представил, что зверь сломал Хорьку кости, и те прорвали кожу и теперь торчат наружу. Первая мысль была: "Лучше смерть... Кому нужен косорукий?". Потом понял - Крорнберт шевелит пальцами, и завизжал радостно:
   - Не сломана!
   Карлсман, услышав Атанариха, облегчённо выдохнул, рявкнул на раненного:
   - Да перестань ты вопить, альис!
   И буквально вытряхнул его из меховой куртки.
   Да, удача Хорька была больше, чем сперва подумалось. Он упал на правый бок, и кровь из раны на груди потекла в рукав. Плечо, конечно, вывихнуто, и рёбра сломаны с обеих сторон, но могло быть и хуже. Пока Атанарих поливал рану вином из фляги, кто-то из первогодков оторвал от своей рубахи полосу на перевязку, Фритигерн и Дасо Ворон разжигали костер, а Хлуберт Хорь устраивал лежанку для раненого. Корнберт, опомнившийся от испуга, уже стыдился, что поднял такой крик, порывался встать и, дурашливо смеясь, спрашивал про кабана. Лицо у него было белое, почти как снег. Атанарих сунул ему флягу с вином, рыкнул, чтобы не мешал перевязывать. Вино помогло, Хорь перестал визгливо гоготать и ворочаться. К тому времени, как подошли загонщики, костёр вовсю горел, и укутанный в меховую куртку и несколько плащей Корнберт смотрел, как разделывают добычу. Кроме Журавлёнка повезло ещё двум засадам левее: добыли сеголетка и молодого кабанчика.
   Атанарих велел всем позаботиться о добыче и раненом, а сам, отобрав ещё Фритигерна, Рандвера, Карлсмана Медвежонка, Дасо Ворона, Фаствина и Гульдина Бычков решил идти за раненым секачом. Они уже было двинулись, как его нагнал Адабрант Журавлёнок и поднёс опалённые на огне уши сеголетка.
   - Прости Венделл, все говорят, я должен уступить тебе клыки - твой дротик перебил хребет той добыче.
   - Первая кровь твоя, - отмахнулся Атанарих, принимая, однако, дар. - Я себе ещё добуду.
   Фритигерн, повернувшись к Корнберту, помахал рукой:
   - Ну, дружище, держись. Клыки того секача - твои.
   - А вы донесёте всё мясо? - поинтересовались сразу несколько парней у костра.
   - Да Зубрёнок один дотащит! - рассмеялись охотники, - Тем более, подранок наредкость умён, побежал в сторону хардусы.
   - К Альисовым ямам он побежал, - заметил Дасо Ворон. - Так что Венделл ещё свои ловушки проверит.
   - Да съедят тебя альисы, - весело хохотнул Атанарих и первый двинулся в лес по кровавому следу.
   Подранок оказался куда сильнее, чем надеялись охотники. Обломок копья задевал за кусты и бередил рану, но секач по-прежнему ломился крепью. Солнце уже хорошо за полдень перевалило, а они всё шли и шли по глубокому следу. Настороженно прислушивались - мало ли чего преподнесёт лес? Вдруг, альисы помогут подранку, и он надумает мстить, заложит крюк да выйдет на охотников? Такое бывало.
   Про Альисовы ямы, конечно, шутили, мол, добыча сама в хардусу придёт. Но секач, и правда, оказался там. Лежал неподвижно в большой западине. Только вздыбившаяся щетина и прижатые уши выдавали, что он ещё жив.
   Фритигерн, скинув лыжи, ласково бормоча что-то под нос, вразвалочку зашагал к кабану. Тот попытался встать, и грузно рухнул навзничь. Зубрёнок добил его точным ударом тяжёлого копья и, когда стало ясно, что секач навсегда затих, с видом победителя отрезал засапожным ножом внушительных размеров муди, тщательно обтёр снегом руки и кинжал, и точным движением рассёк брюшину. Охотники с интересом столпились вокруг, посмотреть, что предвещают внутренности.
   Боялись, что разорван желчный пузырь, но нет, повезло, цел остался. Печень была повреждена и на ней красовался огромный кровоподтёк. От левого лёгкого, в которое попало копьё Корнберта, - кровавые ошмётки. Все удивлялись, что зверь бежал так долго с подобной раной. Сердце, сильно сдвинутое ударом фритигернова копья, разрезано надвое. Рандвер составил обе половинки, плотно сжал, и оно снова показалось целым.
   Толковать знаки по утробе Винтруссвайна умели все - каждый год ведь гадают. И не надо было быть гюдой, чтобы понять - ничего хорошего знаки не предвещают. Тем не менее, долго рассматривали, морщили лбы, наконец Атанарих произнёс:
   - Хватает недобрых знаков, однако, на оконечности сердца много жира - может, неудача фрейсов будет меньше, чем предвещает широкая рана и сдвинутое со своего места сердце?
   Он сам мало верил своим словам, но парни охотно закивали. Потом Рандвер показал на печень:
   - Плохо было бы, если бы она была раздвоена. Это предвещало бы гибель риха. Значит, Витегес будет жив.
   - А на печени рана прямо на нашей стороне, - не утерпел Фаствин Бычок, - А на хаковой - всё ровно, гладко, жилы крепкие...
   Все об этом думали, но зыркнули на Фаствина недобро.
   - Богатство и удача врагам нашим. И нам немалые будут испытания. - вздохнул Атанарих, и, поняв, что парни приуныли, добавил, - Но разве это плохо? Разве не для кровавой жатвы собрались мы в хардусе? Посмотрите, нет трещин и язв, которые бы появились до того, как дротик ударил кабана в бок. Что тут плохого?
   - Верно, - подхватил его Фритигерн, - Хардуса устоит, рих будет жив. Разве это худые знаки?
   - Год из году вещает нам Зимний Вепрь испытания, - согласился Рандвер, - Я в хардусе сызмала живу, не бывало такого, чтобы всё было добрым.
   - Зато урожай в этом году должен быть отменный, - задумчиво произнёс Дасо Ворон. И все засмеялись, а Гульдин Бычок, махнув окрававленной рукой, сказал:
   - Разводите костёр, и нет такого дурного знака, который бы не переварила моя голодная утроба!
   Все с ним согласились.
  
   Объяснение незнакомых слов и выражений.
  
   Станина - часть цельнокроеной туникообразной рубахи, платье без рукавов.
  
   Кюльда - последний месяц года, предшествующий празднику Винтрусбрекка.
  
   Горчак - мелкая (около 10 см) рыбка семейства карповых.
  
   Калкан - крепкий подкожный слой соединительной ткани на спине самца. Служит для защиты животного во время поединков с другими кабанами.
  

* * *

   Никогда доселе Берта не завидовала другим жёнам, а тут - всё сердце источило, будто в нём крыса завелась! У Яруны и Линды три платья, одно поверх другого, все три из сёрского шелка и тонкой фрейской шерсти. У Яруны - верхнее - новёхонькое, первый раз надела! На Фледе наряд хоть и ношеный, да не из домашнего холста. До того, как убили её дружка, он ей с Торгового острова немало возил. И рицимерова Ланца вся сияет, платье алой шерсти, и на широкой груди красуется золотое ожерелье в три ряда. И... да полно! Что сердце рвать? Наряд Берты - хороший, все вокруг дивятся, и сама Берта знает, что потрудилась на славу. Но вот глянется ли её домотканое платье Атанариху, привыкшему к нарвеннским щеголихам?
   Как выйти в палату? Только что, в старом, будничном, бегала туда-сюда, словно резвая мышка. Вышивки и ковры на стенах меняла, скатерти расстилала, еду носила. А тут вдруг обомлела, ноги трясутся, сердце колотится. Но ведь не отсидишься же на женской половине дома весь вечер?
   Стараясь держаться как можно увереннее, пошла в залу. Атанарих уже там. Тоже принарядился ради праздника - в своё, привезённое из Крексии. Такой он нарядный! На шее золотое ожерелье, под ним - костяное: за зиму успел добыть и волков, и росомах, и другого красного зверя. С Фритигерном, может, и не сравнится, а не хуже, чем у многих. А для Берты - краше нет во всей хардусе. И это плохо. Она-то не лучше многих. А при таком соколе во что ни рядись - всё равно будешь невзрачной, словно перепёлка. Убежать бы, но он её уже заметил, пошёл навстречу, ласково улыбаясь. И вдруг враз помрачнел.
   У Берты в груди всё оборвалось, а он уже рядом. За руку взял, что-то говорит, а она и слов не разберёт, только слышит в голосе досаду. Он срывает со своей шеи золотое ожерелье, ей суёт. Зачем?
   - Что встала-то? - наконец понимает Берта, - Надевай!
   - Зачем?
   - Или я допущу, чтобы моя женщина была на пиру в стеклянных бусах?
   И, откинув её промытые в бане волосы, сам застёгивает маленькие кованые крючочки. Отступает, любуется и довольно хмыкает.
   Выходит, домотканое платье ему глянулось? Это ожерелье не понравилось... Нашёл, как поправить дело - своё отдал. Как это Берта в нём будет красоваться? Это же его ожерелье! Он сам хвастался, что подарил его нарвеннский рих. Спорить Берта не решилась, только краской залилась. Вокруг все глазели на них. Небось, думали, что стыдно с воина его украшения сдирать и самой наряжаться! Но Атанарих явно не замечал этого, видел только блеск золота на груди своей подружки. Пообещал заносчиво:
   - Пока так. По осени куплю, чтобы твоё было.
   Берте от этих слов стало страшно - Валдемир, тот, убитый, тоже много что обещал. Недобрый это знак - когда воин обещает подарки!
   Хорошо хоть Яруна подошла и сказала:
   - Уже стемнело - настала священная ночь Винтрусбрекка. Отнеси угощение в хлайвгардс, Берта.
   Улыбается, мол, милость оказала. Великая честь - отнести медовую кашу с ягодами пришедшим на праздник умершим. А Берта уже тому рада, что можно сбежать.
   Горшок, обёрнутый в несколько тряпиц, чтобы руки не жечь, уже ждал у очага. Разволновавшись, Берта забрала его, но ни факела, ни жирника не взяла. На дворе уже стемнело, но не возвращаться же? Тем более, она не боялась своих мертвецов, давно утешенных огнём, а ходить без света по хардусе ей тоже было привычно. Мела лёгкая позёмка - и подумалось, что это буйные всадники Кёмпе степенно идут на праздник в свою хардусу.
   Берта уверенно прошла меж елей, отделявших живых от мёртвых, и отодвинула засов хлайвгардса. Ощущая на лице холодное прикосновение еловых лап, подумала, что в хеймах в обычае невестам перед свадьбой, надев праздничное, идти в хлайвхейм и, угощая предков, просить для себя и суженого долгих лет жизни. Сперва это рассмешило Берту, потом испугало.
   На пороге низко поклонилась и приветствовала умерших. Прошла меж уставленных корчагами с прахом давно и недавно убитых воинов, поставила на застеленную соломой и белым полотном лежанку у дальней стены угощение. Развернулась, как полагалось по обычаю, земно поклонилась.
   - Деды и матушки наши...
   Можно было просто пригласить умерших к пиру, и уйти, надеясь, что довольные угощением, они упросят Аирбе дать богатый урожай. А можно и о своём попросить...
   - Простите нас, коли мы чем вас обидели. Вот вам угощение, пируйте с нами, и просите мать Аирбе, чтобы она послала нам урожай на это лето.
   Темнота дышала холодом, и Берта почувствовала, что в просторном жилье стоят, обступив её, сотни людей. Мужи, убитые давно и недавно, жёны, умершие или убитые при осадах, даже дети. Они все были ей чужие - Косули не отдавали своих людей в эту хардусу. Разве что среди жён могли быть лейхты, вроде неё. Но эти чужаки были её семьёй и родом, другого не дано.
   И вот они стояли и смотрели на неё, добродушные в предвкушении праздника. И Берта вдруг почувствовала, что к горлу её подступают слёзы, и мысли в голове путаются. Она медленно осела на колени, и произнесла:
   - Не прогневайтесь на меня, умолите Кёмпе обождать, не звать в свою хардраду Атанариха Венделла...
   И снова подумала, что слова эти очень похожи на просьбы невесты, пришедшей в хлайвхейм. Ох, не к добру!

* * *

  
   - О, Венделл, теперь я знаю, каков ты будешь, когда у тебя наконец отрастут усы и борода! - Фритигерн задохнулся от быстрого бега, но это не мешало ему смеяться, - Наконец-то ты стал похож на мужа!
   - Иди в ельник, Зубр, - Атанарих настолько запалился, что еле выдыхал слова. Через силу поднял голову и прыснул со смеху. У Зубрёнка иней молодую бородку превратил в окладистую и совершенно седую. И на ресницах намёрзло, и на бровях, и даже на шапке - из-под вывернутой наизнанку женской шубы вовсю валил пар. А лицо - в чёрных пятнах: перед тем, как выехать, вымазался сажей, но сейчас от неё остались только причудливые разводы. Да и другие парни - не лучше. - Ой! Как есть альис! Детей пугать!
   - Что встали, маслята? - поворачивается к ним красотка Альбофледа, - подбоченивается, выпрямляет спину, вскидывает голову и презрительно щурит глаза. Атанариха передразнивает, и парни от хохота готовы валиться в снег, виснут на палках, которыми отталкиваются при беге.
   - Альисы тебя покрой, Фледа! Вылитый Венделл!
   - Перепутать можно, - булькает Гульдин Бычок.
   Атанарих смеётся вместе со всеми. Красотка, конечно, та ещё язва, и за Винтрусбрекка уже и Витегеса изображала, и Рицимера, и Видимера, и Аутари, теперь вот Атанариха передразнивает. Но, на сей раз, совершенно необидно.
   - Безбородый, - прикрикивает на него Фледа, - Что, жалеешь, что увязался?
   - Иди на кол, рих, - Атанариху вдруг пришло в голову, что было бы неплохо в ответ передразнить насмешницу, но голос срывается. Чтобы не портить шутку, он по-бабьи выпячивает бедро, как любит делать Альбофледа. Парни гогочут, и эхо отзывается им.
   - Разве он неженка, вроде тебя, рих? - подыгрывает кто-то в толпе.
   - Не обижай нашего воина! - и в Фледу прилетает снежок. Не больно, в грудь. Никому не хочется портить праздник.
   Фледа с деланным гневом отряхивается и приказывает, подражая голосу Венделла:
   - Хватит веселиться. А то Цапли дождутся нас только к рассвету!
   Все снова срываются с места. Не обращая внимания на ветер, тянущий вдоль реки, весело бегут ему навстречу. Атанарих со всех сил отталкивается палкой и не отстаёт.
   За три дня, прошедшие с начала Винтрусбрекка, безделье надоело, ласки с местными красотками приелись. С изобилия еды и питья захотелось погулять повеселее, чем в хардусе. А тут ещё Фледа всех раззадорила. Надела на себя мужские штаны и рубаху, утянула у Атанариха его позолоченный шлем, нацепила на пояс деревянный меч. И давай звать всех в поход - хоть на хаков, хоть на мортенсов. Кто-то добавил:
   - На хаков идти далеко, а вот если на Цаплин хейм?
   Всем это понравилось. По реке - не больше конного перехода*, рукой подать. И Аутари беды в том не увидел, что прибылые порезвятся на воле. Тотчас сбилась ватага, рихом избрали Альбофледу. Может быть, поэтому половина парней напялили на себя женские шубы вместо привычных лёгких курток, а головы увязали холстами? Кое-кто даже рубахи длинные надел, и на время пути подоткнул их повыше, чтоб не мешали бежать.
   Путь только из хардусы казался близким. На морозце хмель повыветрился, стало ясно, что приедут в Цаплин хейм ближе к полуночи. Но поворачивать - стыдно, потому, задыхаясь, бежали.
   Когда ветер донёс собачий лай и весёлые крики, сил враз прибавилось, помчали наперегонки. Вот в темноте заблистал сквозь деревья костёр, а вскоре в свете луны стал ясно виден частокол на вершине холма. Ворота настежь, и все обитатели тут как тут. Окружили костёр, и хозяева, и рабы, песни поют. Фледа завопила боевой клич, и первая рванула вверх по пологому берегу. Хозяева сперва опешили, женщины завизжали, потом поняли, что свои. И в нападавших полетели плотно скатанные снежки. Ответили тем же. Вскоре все были похожи на снежных альисов. Но гости добрались-таки до костра. Оборонявшиеся дружно запросили мира и повели пришельцев в хейм. Покуда гости выколачивали набившийся в одежду снег и искали оброненный Альбофледой шлем, хозяева собрали на стол. Все были сыты и заметно под хмельком, но как иначе? Будут говорить, что Цапли гостей голодом морят? Появились жареный на вертеле гусь, начиненные сердцем, печенью, лёгкими и зерном бараньи кишки, обложенные печёной репой, зажаренная на углях рыба и кувшины с пивом. Вроде то же, что в хардусе, и дом мало отличен от домов хардусы. Но отчего-то в гостях веселее!
   Выпили в честь Аирбе и Кёмпе-охотника, гости дружно затянули величальную песню в честь хозяев, притопывая в такт ногами и ударяя ковшами с пивом. Не успели допеть песню, как вдруг дверь с грохотом распахнулась, и через порог кубарем вкатилось странное существо. Голова большая и лохматая, словно болотная кочка, сам толстый и шерстистый весь, как медведь. От неожиданности женщины завизжали, и кто-то даже выронил кувшин с пивом. В дальнем углу, где жались проснувшиеся дети - вылезли, маслята, поглазеть на праздник взрослых, - дружно завизжали и сыпанули на женскую половину дома. Мужи захлопали в ладоши, радостно крича:
   - Альиса, альиса играть будут!
   Некоторые женщины и девушки, хихикая и прикрывая рукавами лица, якобы от смущения, потянулись прочь. Старики, хитро посмеиваясь, торопили замешкавшихся: мол, не для их ушей и глаз затеваемая забава. Но дальше сеней никто не пошёл, столпились там, исподтишка подглядывая.
   Чудище, ничуть не стесняясь произведённым переполохом, вылетело в серёдку дома и заскакало, потешно заваливаясь. Хозяева и гости переглядывались, пытаясь понять, кто же это.
   - Вакар! - наконец, зашептались парни из хардусы. - Вакара нет за столом.
   Ряженый, тем временем, натешив всех прыжками, загнусавил песню о своих похождениях:
  

Плёлся альис из болота

Зимой в болоте холодно!

Жаловался он Куннанам:

Зимой в болоте холодно!

   Шутник дрожал и уморительно поскуливал, расписывая свои злоключения. И еды- то у него не было, и растопить печку нечем, и одежда вся заледенела. Потом альис набрёл на хейм и заговорил с рабыней, прося пустить его переночевать. Тут Вакар подскочил к наряженному девицей Карлсману Медвежонку, и начал заискивающе вертеться вокруг него, изображая попрошайку. Медвежонок было отмахнулся от него:
   - Иди в болото, бесстыдник!
   - Зимой в болоте холодно! - жалобно пропел Вакар. Все захохотали, и Карлсман, вздохнув, поднялся со скамьи, пошёл в круг. Развернулся к зрителям, и скорчил такую глупую рожу, что все покатились со смеху.
   - Ну как тебя я в хейм пущу?
   - Зимой в болоте холодно, - гнусил своё Вакар. Лица его не было видно - его закрывала навязанная вокруг головы солома, но он так сгибался и просительно тянул руки, что не надо было видеть его лица.
   - Я от хозяйки получу!
   - Зимой в болоте холодно! - клянчил альис.
   Так они препирались, и если у кого-то слова были не в такт, то припевка "Зимой в болоте холодно" спасала дело.
   Все знали, чем дело кончится, но играющие каждый раз препирались по-новому. И когда шутка была особенно удачной, хохотали и грохали по столам ладонями.
   Альис был хитёр, как и подобало его роду. Сперва он напросился спать на дворе, мол, погреюсь от навозной кучи, потом уговорил пустить его скоротать ночку в отхожем месте под крышей, затем - в хлеву, потом - в тёплой клети. Так незаметно он забрался под одеяло рабыне и уж тут сдерживаться не стал, показал себя во всей своей мужской стати. Затем появилась хозяйка-старуха, которая потребовала выгнать прочь это чудище, воняющее болотом и навозом. Искать старуху не пришлось - разохотившийся Адемар Ворон сам вылез из-за стола. Кто-то из хозяйских женщин, которые стояли поодаль и покатывались со смеха, кинул ему связку ключей. Адемар, согнутый в три погибели - он изображал вовсе древнюю бабку, - тем не менее, скакнул навстречу связке и ловко поймал её на лету. Но тут же закряхтел и заохал, жалуясь, что оступился. Альис без труда напросился в постель к старухе, давно не видавшей мужской силы. Скучавшую без хозяина женку изобразил кто-то из хозяйских парней. Свернул плащ наподобие женского покрывала и выскочил в круг. Он тоже получил свою долю смеха и восторгов, а Вакар, хоть и разыгрался не на шутку, тем не менее, с хозяином держался не столь похабно, показывая, как миловались альис и блудливая жена. Потом настала очередь хозяйской дочки - Брунсвид Журавлёнок был не столь остроумен, как прочие, но народ уже так развеселился, что и это сошло. А уж когда, вопреки обыкновению, Фледа выскочила изображать вернувшегося хозяина хейма, хохот стоял такой, что все готовы были повалиться под стол или на пол, и девушки, толкавшиеся у входа, забыли прятаться. Языкастая Фледа долго и смешно препиралась с альисом, не уступая ему в ответах. Но тот устроил всё так, что потом жители хейма не хотели отпускать альиса из дома:
  

Куда же ты пойдёшь дружок?

Зимой в болоте холодно!

А здесь есть тёплый уголок -

Зимой в болоте холодно!

   И когда Вакар доиграл песню, и довольный, скинул с себя солому и собачью шубу, все окружили его. Потянули за стол, сунули ковш с пивом, наперебой хвалили его и норовили стукнуть своим ковшом или рогом о ковш Вакара. Наконец, гомон пошёл на спад.
   И, словно только этого и ожидая, с женской половины выскочила Зимняя коза, вернее - совсем юная козочка. Покачивая деревянными рогами, утверждёнными на макушке, она закружилась, развевая полы покрывала, укутывавшего её до самых ног. Тяжёлая ткань взлетала, приоткрывая стройную девичью фигурку, одетую в расшитую алым рубаху. Её украшения позванивали, когда девица подпрыгивала, приближаясь в пляске к столу. Не требовалось особой сметки, чтобы понять - она молодая и, должно быть, красивая. А если она идёт выбирать себе Зимнего Вепря, то кому же не хочется пройтись с такой в пляске? Все гости невольно приосанились, поправили растрепавшиеся волосы. Включая тех, кто смеха ради надел на себя женское платье, и наряженную в мужское Фледу.
   Старики насупились, и один из них, верно отец козочки, сердито зыркнул на неё. Показал глазами на Фледу: вот её выбери в пару! Оно и понятно - были бы тут гости из соседнего хейма, никому в голову не пришло бы советовать выбрать ряженую женщину. Потому что тот, кого девица на выданье выберет для перепляса, может оказаться подходящим женихом. Но гости-то - из хардусы! Что толку, что как на подбор статные красавцы? Никто за них не отдаст хорошей девушки.
   Козочка взгляд отца заметила. Но шальное веселье кружило ей голову больше пива, и она пренебрегла благоразумным советом. Миновала Фледу, пошла вдоль стола, пристально разглядывая всех мужчин. Глаза, - а только их и было видно на завёрнутом в холстину лице - блестели задорно и призывно. Она разглядела всех и снова двинула к почётному концу стола. Туда, где сидели самые видные парни: Атанарих, Фритигерн, Тейя Бобёр, отважный Рандвер Волчонок и красавчик Хлодульф Тур.
   Помнится, Атанарих подумал, что девушка идёт к Хлодульфу. Тот действительно отличался всеми статями - ростом, силой, умением и мужественной красотой. Но козочка пренебрегла им и Фритигерном тоже. Надумала, плутовка, пройтись перед всеми с самым почитаемым из гостей. Остановившись перед Атанарихом, она призывно забила ладной крепкой ножкой. Тот, внутренне торжествуя, теряться не стал, поднялся и вышел из-за стола, подбоченился и закружил вокруг девицы, словно голубь вокруг голубки. Козочка поумерила прыжки - ведь когда пляшут мужчина и женщина, надо дать возможность мужу выказать свою стать. И Атанарих, подпрыгивая, то ударял руками по подошвам своих сапог, то ловко падал на руки и тут же выпрямлялся, будто ивовая ветка, освободившаяся из-под мокрого снега. Несколько раз он даже, под одобрительный рёв пирующих, кувыркнулся через голову. А козочка в это время отступала перед ним, призывно покачивая бёдрами.
   Остальные недолго оставались зрителями - повели вокруг Атанариха и его козочки круговой пляс. Под конец девушка сдёрнула с головы покрывало и козью шапочку и кинула их на землю, а Атанарих ловко кувыркнулся через них и вскочил на ноги. Козочка - имени её Атанарих так и не узнал - стояла в кругу и переводила дыхание, оправляла волосы. Она была, наверно, парой лет младше Атанариха - едва вошла в возраст. Может, и не красавица, но так свежа и разгорячена пляской!
   Атанарих как глянул на неё, так и не смог больше отвести глаз. Она улыбнулась - светло и беспечно - и шмыгнула прочь за круг. Только тогда Атанарих тоже отошёл от пляшущих, налил пива и жадно вытянул весь ковш - запалился..
   А пляски продолжались, и сидеть за столом со стариками никому не хотелось. Тем более, козочка плясала со всеми! И Венделл вернулся в круг. Козочка, позванивая серебряными украшениями, скакала далеко от него. Но тем легче было её рассматривать! И он глазел на неё так, что Гульдин Бычок, оказавшийся рядом, дёрнул его за рукав, и весело произнёс:
   - Ты так ешь её глазами - смотри, не подавись.
   Но Атанарих отмахнулся от Гульдина, пожелав тому отправится в болото к давешнему альису. Потом плясали парами. Атанариху досталась рабыня, которая льнула к нему слишком уж вольно. А его недавняя пара кружилась, притопывая ногами, с Фритигерном. Это было обидно. Атанарих хотел оставить свою рабыню и пойти к той девушке, и тут заметил, что Турёнок Хлодульф тоже смотрит на его козочку, словно голодный волк. Они встретились взглядами, и обоим не осталось ничего, кроме как рассмеяться и продолжать кружить тех женщин, которых Куннаны привели к ним. Но вот пары распались, вновь пошли по кругу, Хлодульф и Атанарих оказались слишком далеко от козочки.
   - Что, волчата, не про вашу честь коза, - пьяно хихикая, навалилась на них Альбофледа. Обняла обоих парней за талии, прижала к себе. - Пойдёмте лучше со мной, я не хуже!
   - Иди в ельник, Фледа, - оттолкнул её Атанарих, - Старая корова.
   Фледа вспыхнула, и, повиснув, на Хлодульфе, что-то заговорила ему, всхлипывая.
   - Брось, он пьян, - ответил Хлодульф, - Ничего ты не старая.
   И потянул Фледу в хоровод. А Атанариха схватила за руку какая-то молодка, и он тоже плясал. Женщина мельтешила перед ним, и что-то говорила, а у него вертелось в голове: "Ведь я могу украсть эту козочку! Примчать на коне - снега на реке немного, конь пройдёт. Подстеречь у проруби..." И за этими мечтами он ничего не видел и не слышал. А потом спохватился, что потерял из виду свою козочку. Вышла, наверно...
   В доме становилось всё душнее. Пот лил с Атанариха, и пляска уже не веселила. Дождавшись, когда все снова станут в круг, он незаметно выскочил во двор. Сразу обдало холодом. У дверей толпились люди. Атанарих жадно вдохнул. И вдруг понял, что здорово пьян. Решил, постоять на холодке.
   Стоять на одном месте было скучно, и он побрёл вдоль глухой стены дома в сторону от толпы. Вскоре расчищенный и утоптанный двор кончился. Атанарих привалился к стене, набрал снега, отёр им разгорячённое лицо. Постепенно глаза его привыкли к темноте, он даже стал различать не только освещённых факелами людей у дверей, но и очертания погребов, клетей и частокола справа от себя. Слева, видимо, шли огороды: снега там было выше колена, только тропка тянулась меж сугробов к какому-то приземистому домишке - бане, что ли? Нет, баня стояла на берегу, за частоколом, а это, наверно, летняя клеть. Мелькнуло в голове, что здешние хеймы не похожи на венделльские. Там редко встречалось поселение меньше чем в пять дворов, и укрепления вокруг не было. А тут жила одна огромная семья. Никак не меньше шести женатых мужей. Отец давешней козочки явно не самый старший...
   Меж тем от дома до одной из клетей быстро промчалась девушка, накинувшая на голову толстый шерстяной плащ. И тут же от стоявших у входа следом за ней пошёл Фритигерн. Его и в темноте трудно было с кем-нибудь перепутать. Пртопал через двор и исчез в тени клетей. Заскрипела дверь. Женщина, натолкнувшись на Зубрёнка, негромко ойкнула, и тут же звонко хохотнула, стыдясь испуга. Они о чём-то едва слышно заговорили и направились на тёмную сторону двора. Вернее было сказать, что Фритигерн обнял женщину и теснил в темноту.
   - Пусти! - смеялась она.
   - А вот не пущу!
   Атанарих был уверен, что женщина - та самая козочка, которую он мечтал украсть.
   - Закричу ведь... - шутливо пригрозила она.
   - Ну, кричи, - хмыкнул Фритигерн.
   Она не закричала, только снова попросила, уже без смеха и жалобно:
   - Пусти, совестно!
   - Как хоть зовут тебя, козочка? - Фритигерн облапил её смелее.
   - Пусти, медведище! - в голосе девушки мешались игривость и недовольство.
   - Я не Медведь, я Зубр!
   - А то я не знаю! Пусти, мне больно.
   Не было ей больно, это Атанарих точно знал. И Фритигерн ей нравился. Пожалуй, если Зубр не заробеет - будет девчонка его! Этот деревенщина времени не теряет, снимет сливочки с цельного молочка и уедет! А он, Атанарих, может тешиться мечтами о том, как мог бы украсть девицу!
   - Поцелуй, пущу!
   - Ну ладно, только один раз.
   Не успев сообразить, что делает, Атанарих торопливо скатал снежок и запустил им в целующихся. Залепил Зубрёнку пол-лица. Козочка и Фритигерн шарахнулись друг от друга. Девушка выскользнула и белкой метнулась назад в дом. Зубрёнок затряс головой, отплёвываясь. Увидел Атанариха и прорычал, сжимая кулаки:
   - Венделл! Я тебя сейчас задавлю, как кутёнка!
   Атанарих попятился, но Фритигерн ударом в грудь сбил его. От толчка Атанарих пролетел несколько шагов назад и со всего маху сел в глубокий снег, увяз в нём, как в западне. Завозился, но ноги оказались выше головы. Вскрикнула у входа женщина, кто-то заспешил к огородам. Фритигерн опомнился. Смущённо прогудел:
   - Да ведь мы шутим!
   И, подойдя, протянул Атанариху руку:
   - Вставай. Прости, не рассчитал силёнок.
   Атанарих поднялся, отряхиваясь, произнёс примиряющее:
   - Пустое, я сам оступился...
   И оба рассмеялись - сперва через силу, но начав смеяться, поняли нелепость ссоры и залились уже вполне искренне.
   - Ладно, пойдём в тепло, - прогудел Фритигерн.
   Им поверили и оставили их в покое. Уже в сенях Фритигерн вдруг положил руку на плечо Атанариха, и, заглянув в глаза, сказал:
   - Прости меня, Венделл. Ведь от большой беды ты меня уберёг. Не кинь ты в меня снежком - могло до худого дойти, совсем я ополоумел от этой козы!
   - Думаешь, эта деревенщина подняла бы шум?
   - Ну, вряд ли они захотели бы отдать за меня девчонку. Наверно, на родьяне* мне бы велели заплатить девушке за бесчестье.
   - Вот как? И много?
   - Столько, чтобы её, короткопятую, захотели взять с таким приданым, - рассмеялся Фритигерн. - Так что я тебе должен.
   Атанарих, оправляя рубаху (снег, набившийся под неё, растаял, и теперь она была противно мокрая) молчал. Не знал, что сказать. Правда, ладно вышло. Хотя его заслуги в том нет. Позавидовал другу, намечтал глупость - украсть деревенскую девчонку - вот и упас его от беды.
   - Полно! Знаешь, мы оба здорово напились.
   - Это верно, - обнял товарища Фритигерн.
   Так и вошли в покои. К ним тут же подсеменила старуха, принесла кувшин с пивом:
   - Это всё Гоисвинта переполох подняла, - притворяясь, будто извиняется, произнесла она, - У нас в хеймах не принято так играть. Право, как щенки. Она подумала, вы дерётесь.
   - Мы же друзья, матушка, - в голос подтвердили парни. - Никто ничего дурного не мыслил.
   Старуха хитро улыбнулась: мол, поверила. Однако, оглядевшись, заметили: в кругу уже не было ни хозяйских дочек, ни молодок - только старухи и рабыни. Да и плясунов почти не осталось. Вакар Сойка, Тейя Бобёр и несколько хозяйских парней, сидя за столом, нестройно пели. А кое-кто уже и вовсе улёгся спать на дерновом помосте вдоль правой стены. К друзьям подошли две рабыни - ещё нестарые, подсели рядышком. Та, что подле Атанариха, была моложе. Она молча опустилась рядом и взяла его руку, без обиняков давая понять, что ей велено согревать ложе гостя. Атанарих решил, что от добра добра не ищут, а хозяева, кажется, решили отблагодарить его за то, что он спас их дочь от бесчестья. Взяв рабыню за руку, он повёл её к приготовленной для гостей лежанке.
  
   Объяснение незнакомых слов и выражений.
  
   Конный переход - расстояние, которое может без отдыха одолеть запряженный в сани или осёдланный конь. Около 30 км.
  
   Родьян - общее собрание свободных мужчин, на котором принимались важные решения, вершился суд.
  
   ***
  
   Перед рассветом холод становится крепче, тьма - гуще. Факел прорывает её, но не разгоняет. Наоборот, кажется - исчезает даже то, что глаз различал за несколько шагов. Вода в проруби ещё чернее. Отражение в ней мутно и дрожит вместе с колышущимся под порывами ветра пламенем факела.
   Ветер не силён, но от его порывов лес постоянно шумит. Какое-то дерево на высоком обрыве надсадно скрипит - будто старуха стонет. Волки воют. Но это далеко - и потому не страшно. Вот раздалась - посередь зимы-то! - соловьиная трель. Но и это не знак от иного мира. На воротной стене сегодня стоит Вольдегар Сойка - маслёнок, которого поставили в дозор, пока прибылые у Цапель гостюют. Большая честь - как настоящий воин дозор нести! И чтобы не опозориться, не заснуть, он пересвистывается на разные голоса - то иволгой, то жаворонком, теперь вот соловьём заливается. Вот ведь правда, сойка-пересмешница!
   Не думать о нём, о стонущем старом дереве, о ветре и далёких волках. Не для того пришла Берта к проруби, чтобы слушать ночные звуки. Ей надо другое, то, что можно услышать только в эти ночи. Не думать, не думать о Сойке, что посмеялся над Бертой, увидев её глубоко ночью у ворот. И, правда, совестно! Берта не ворожила с той самой поры, как покинула родной хейм - о чём ей ворожить, что спрашивать? Но сейчас обязательно надо услышать то, что говорят голоса богов. Потому что теперь есть что беречь и какой утраты страшиться. Сойка, конечно, растреплет, что Рыжая, как девица, ночью к проруби пошла. Ну да пусть! Если бабьи да детские пересуды дойдут до Венделла, и он спросит, о чём ворожила - Берта правду расскажет. Венделл не рассердится. Разве что отмахнётся от её забот, как от пустой болтовни! А может, Сойка и не растреплет. Забудет до той поры, как вернутся от Цапель разыгравшиеся прибылые.
   Берта сидит на льду, вглядываясь в чёрную стылую воду, чутко вслушиваясь в непроглядную тьму, что начинается за кругом, замыкающим прорубь.
   Но в воде видны лишь отблески пламени, слышится вой волков вдалеке, и стоны старого дерева, и трели Сойки, коротающего долгую ночь.
   Может, Берте не стоило тревожить распросами богов?
   Зачем она пошла сюда? Сколько дней с Венделлом ни выпадет - все её, а настанет пора расстаться - что она может сделать? Оно и без гадания ясно, что не выпадет Берте долгого счастья!
   Какая радость знать, что рано или поздно его положат на погребальный костёр, а ты будешь рвать волосы и кричать, царапая ногтями распухшее от слёз лицо? Но не пойдёшь за ним, будешь и дальше тянуть лямку постылой жизни. А что, может, и направиться следом? Что ей, Берте Веселушке, останется беречь в этом мире? Лучше - только уйти на погребальный костёр раньше своего воина. Но при мысли об этом изнутри обдаёт жаром, и пальцы сами складываются в знак, отгоняющий злое. Отсветы факела в воде похожи на отблески погребального костра, но нет ни криков, ни рыданий, ни протяжных песнопений, предвещающих смерть. Не видно - и не надо!
   А иной мир молчит, лишь волки воют, и дерево скрипит, и ветер шумит, а Сойка устал свистеть, и теперь напевает под нос песню про славного воина с рыжими косами, который бьётся с дышащим смертью змеем.
   Может, в проруби видна другая женщина? Атанарих в силу, в славу вошёл. И если раньше многие девушки смеялись над маслёнком безусым, теперь ни одна не задирает голову, когда Атанарих смотрит на неё. Разве в хардусе нет девушек моложе и красивее Берты? Ох, нет, нет, об этом и думать не следует - приманишь ненароком злую судьбу. А в чёрной воде лишь один женский лик - страшный и старообразный, но это - отражение самой Берты.
   Не надо ни о чём думать, не надо смотреть в чёрную, с огненными отсветами, воду, не надо ждать, когда боги захотят заговорить с собой.
   Вот, вроде, дитя заплакало? Что это? Может, сова рыдает в лесу? Или Грид вынесла своего ребёнка из дома? Она часто так делает, когда её неугомон берётся посередь ночи кричать. Выходит, обтирает его снегом, укутывает меховым одеялом, и малыш тотчас засыпает... Да, наверно, это Ингвиомер плачет.
   Но отчего же молчат боги? Что скрывают они от Берты? Или они молчат, потому что нечем её обрадовать? Или не от чего предостеречь, и будет всё по-старому: Атанарих жив и будет звать Берту на свое ложе - что богам про это говорить? Разве так плохо, когда всё идёт по-старому? Будут нести стражу на стенах хардусы воины, и не потревожит пожаром ни старое дерево на левом берегу, ни далеких волков, ни сов в лесной чаще. Вернутся с гимана воины, и пойдёт лёд на Оттерфлоде. Придут к стенам хаки, и воины отразят их. Кто-то кровью оплатит эту победу, и среди тех, кто уйдёт в дружину Кёмпе, не будет Атанариха. Венделл останется жить и временами будет делить ложе с другими женщинами, но своею назовёт одну лишь Берту?
   Надо ли гневить богов жалобами на судьбу, коли всё сложится так?
   Берта решительно поднялась, разулась, перемешала босой ногой воду в проруби, замела круг, оберегавший ее от альисов, и, подхватив пешню и факел, решительно зашагала в хардусу.
   Сойка, завидев её, перестал петь, навалился грудью на стену, спросил задорно:
   - Что высмотрела, Веселушка?
   - Ничего из того, что пожелала бы своим врагам, - весело отозвалась Берта и толкнула ворота. Они едва слышно скрипнули, растворяясь.

* * *

   Мужи возвратились из гимана, когда лёд на реке ещё был толст и надёжен, но с крыш в полдень уже текло, намерзая к вечеру во внушительные сосульки. Привезли подарки - особенно все обрадовались мешкам с ячменём.
   Не то чтобы еды в хардусе не хватало. Мясо забитых по первому морозу овец и свиней ещё не трогали - берегли до возвращения мужей из гимана. Так исстари заведено: что прибылые должны сами позаботиться о своём пропитании. До самого конца Винтрусбрекка об этом и не думалось. Зверя много, и в эту пору он жирует недалеко от Оттерфлоды. Мелкой дичи вокруг тоже хватает. Но к весне красный зверь отходил на полуденную сторону, добывать его становилось не то, чтобы труднее, но дольше. Всё же, пару раз устраивали загоны, промыслили несколько лосей. Атанарих даже завалил одного бычка. Слава ему от этого была, а памяти - нисколько. Лоси в эту пору безрогие.
   Вот чего всегда было вволю - так это рыбы. Наготовленный фискс варили в похлёбке, сушёный - мололи на жерновах и пекли из него лепёшки. Атанарих находил, что они вкуснее тех, что из зерна. Копчёная рыба ему тоже полюбилась.
   А после Винтрусбрекка начались заморы. И Атанарих, уже позабывший, что рыбалка - дело не для знатного воина, ездил с Фритигерном и Рандвером Волчонком на Зуброво староречье. Взяли только пешни и сетки в виде небольших мешков, натянутых на ивовые обручи и приспособленных на палки. Ещё весло зачем-то взяли. Атанарих решил, что увидит - разберётся, и спрашивать не стал.
   Ехали на санях, запрягши в них холощёного конька. Фрейсы говорили, что нагрузят сани с горкой. В это мало верилось. Но оказавшись на месте, парни продолбили в толстенном льду две проруби и канавку меж ними. Едва вода хлынула из-подо льда, пошла и рыба. Не слишком крупная, но вполне годная для еды. Волчонок гнал веслом воду меж прорубями, а Атанарих и Фритигерн черпали рыбу сетями и вываливали на лёд. Была она вялая, если не вовсе снулая. Редко какая, оказавшись без воды, билась.
   - Староречья промерзают, воздуха рыбе не хватает, вот она и задыхается, - поясняли фрейсы Атанариху.
   Черпали, пока не набрали довольно. А было бы желание - ещё бы взяли. И другие на заморы ездили - так что рыбы было вдоволь.
   А вот зерна в хардусе всегда мало. Яруна, и без того скупая на него, после Винтрусбрекка порой по нескольку дней не давала людям ни пива, ни кваса. Молока тоже не было - козы все запустились. Жёны варили разные сушёные травы, сдабривая их мёдом. Пока питьё не остывало, Атанарих находил его вкусным, не говоря о том, что согревало оно даже лучше крекского вина. Вернувшись после стояния в дозоре или долгого боя, сидеть за дымящимся кубком сладкого сейдена - так называли эти отвары фрейсы - было приятно. Жить было можно. Но сама необходимость обходиться без привычной еды выводила из себя не только Венделла. Парни не жалели злых слов о Яруне, однако, терпели. С возвращением мужей из гимана, все снова разошлись из Святилища по своим домам. И пиво с квасом стали появляться на столах через два дня на третий.
   Витегес, едва возвратился, призвал к себе прибылых. Велел показать, чему они за зиму научились. Смотрел, как парни обороняют и берут стены, играют с мечами на дворе Вейхсхейма. Особо подивился, как прибылые выучились сражаться верхом. Было бы неправдой сказать, что фрейсы вовсе не умеют биться в седле и обучать боевых коней. Но всё же сражаться предпочитают пешими. Если говорят, что спешенная хака подобна стрижу на земле, то сидящий в седле фрейс похож на медведя, забравшегося на дерево. Атанарих ещё по осени проверил всех жеребчиков и оценил их свирепость. Табун был не так уж мал, для верховой езды оказались непригодны разве что совсем молодые и пугливые. Трусы в табуне и не задерживались - отправлялись в котлы. Жеребцов, чтобы были свирепы и без страха перед болью шли на врага, оказалось куда меньше. Однако набрал из взятых с бою, уже прошедших жестокую выучку. Велел молодых натаскивать - под жалостливое оханье жёнок. Известное дело, смотреть на учёбу радости мало - когда горячего жеребчика привязывают меж двух столбов, и мучают, покуда отчаявшийся конь не начнёт отбиваться от мучителя. Атанарих мечтал, чтобы у каждого воина был хотя бы один свой конь, но отступился - на всех не хватило. Себе отобрал лучшего и никому на него садиться не позволял. И хотя кони фрейсов - малорослые и мохнатые степняки - были неприхотливы, после каждого учения старательно выгуливал его и сам чистил. Фрейсы смеялись над ним, говоря, что он холит жеребца, словно мать первенца. И Атанарих назвал коня Сунусом - Сыночком. Фрейсы посмеялись и отступились, сами стали чаще подходить к коням со щёткой и скребницей. Набрав коней, Атанарих всерьёз взялся за наездников. Заставлял парней сражаться друг с другом верхами. Но если на земле многие из его учеников уже одолевали наставника, то в седле с ним сладить не мог никто, даже Рандвер Волчонок, которому это искусство давалось лучше прочих.
   Но всё равно Атанарих оробел, показывая, чему обучил прибылых. Ждал попрёков. Витегес, тем не менее, остался доволен всадниками, не говоря о пеших бойцах. Велел старшим воинам сесть верхами и биться с Атанарихом. И сам скрестил с ним меч, причём не по разу. Следил за боями, а потом, призвав к себе, спрашивал, кого Венделл считает самым сильным соперником. Атанарих посетовал, что многие даже не захотели с ним биться, а одолели его, кроме Витегеса и Видимера Сокола, только Аларих и Гэндзо Куницы, да Готафрид Рябой и Бадвила Козёл. Из Зубров ни один не сладил - слишком тяжелы для степных малорослых лошадей, чтобы биться верхами. Из тех, кто с ним не сладил, похвалил братьев Адхельма и Ингвиомера Рысей, сына Видимера - Зигемунда, Урсимана Медведя, Танкреда Выпь и Дагариха Лося. Витегес слушал, кивал, а потом подарил Венделлу золотой перстень для стрельбы из лука и велел ещё и стариков учить сражаться в седле. Желающих и тут оказалось больше, чем коней. Но потом поотстали, и Атанарих имел дело только с теми, от кого видел толк. Да Зубры все, как один, не отступились, показывая гордый норов.
  
   Ингвиомер, сын Ингерид, пришёл в этот мир незадолго до отъезда мужей в гиман. И хотя мать его, Ингерид, была слаба и болезненна, ребёнок её народился велик и тяжёл. Первое время после того, как Грид Плакса вернулась к людям, всё было хорошо. Даже то, что у матери не хватало молока для такого большого дитя, ничуть не вредило ему. Жадно набросившись на её грудь, Ингвиомер быстро опустошал обе, и смиренно принимал в ротик сосок рожка с разведённым молоком или тряпицу с нажёванными лепёшками. И животом маялся не больше, чем другие младенцы. А на Винтрусбрекку его сглазили. Или лейхта коснулась дитя в последние долгие ночи, когда все живые особенно беззащитны перед слугами Холлы? Грид сперва не придавала значения тому, что сын стал чаще просыпаться по ночам и вопить от каждого стука. Такое бывает с младенцами. Ночной пот, сопли и кашель тоже мало напугали её - знала, какие травы и отвары стоит давать, чтобы поскорее прогнать болезнь. Но Ингвиомер, вопреки её стараниям, никак не поправлялся. Напротив - худел и хирел, плакал всё тише и всё чаще и назойливее, разевая синюшные губки. А личиком бледнел, и кожа его цветом изо дня вдень всё больше напоминала снятое молоко. С каждым днём он всё меньше походил на жильца этого мира. Не помогали ни отвары, ни заклинания, ни ночёвка под петушиным насестом, чтобы на заре над младенцем заголосил петух, и вселившая в него лейхта бежала, устрашившись.
   Начались шепотки, что малец всё равно умрёт, и нечего матери изводиться. Грид заупрямилась, и с упорством безумной ходила за своим заморышем. Вечерами, как в полубреду, рассказывала Берте о своей тоске. То клялась, что выходит его, то жаловалась, что всё равно он никому, кроме неё не нужен. Младенцу день ото дня становилось всё хуже, и мать, казалось, уже потеряла надежду. Но продолжала поить бесполезными отварами и настоями. Гуннель, жалея, предложила ей переделать дитя - она отказалась. Стоило ли дивиться, что в хардусе не осталось женщины, которая не злилась бы на Грид?
   В день, когда мужи вернулись из гимана, Гуннель встретила Сара Зубра у саней, отвела в сторону и что-то сказала. Тот было отмахнулся, но гюда нахмурилась, и тот, бросив возы и мешки, которые надлежало разгрузить, пошёл в Вейхсхейм. Отыскал Грид, попросил показать ребёнка, и с удивлением смотрел на синелицее пищащее существо, копошащее опухшими лапками. Брезгливо поторогал пальцем его раздутый живот.
   Грид молчала, глядя тяжёлым взглядом на Зубра. Сар помедлил некоторое время, а потом взял дитя на руки, подержал с миг и поспешно отдал матери, вздохнув:
   - Что ж ты его мучаешь? Переделала бы что ли, коль он тебе так дорог!
   Грид оскалилась, словно хорёк, и взвилась:
   - На верную смерть отправляешь!
   От резкого голоса матери младенец покрылся испариной, но сил запищать громче у него уже не было, заскулил, часто поводя костлявой грудкой.
   Сар пожал плечами: неужто не видно, что умрёт? Взял женшину за голову, равернул её так, чтобы она смотрела прямо на мертвенное личико младенца, и несколько раз ткнул её, будто несмышлёного щенка воспитывал. Потом развернулся и ушёл.
   И всё-таки признал, что этот полудохлый малец был его сыном, а не подброшенным альисами в тёмные ночи Винтрусбрекки. И сказал своё мужское слово на счёт судьбы младенца. Мало бы кто одобрил Грид, если бы она и после этого продолжала упрямиться. Только она посидела недолго над сыном, потом поднялась, нашла Гуннель и сказала едва слышно:
   - Переделывай.
   Гуннель только выдохнула облегчённо, и ответила:
   - Коли согласна, то завтра вечером...
   Грид посмотрела на неё исподлобья, испугавшись собственного решения, кивнула, а потом всё же спросила:
   - Многих ли ты переделывала, Гуннель?
   - Пятерых, - невозмутимо ответила старуха, - Лив, как видишь, живёт.
   И хотя гюда не сказала прямо, что из пятерых четверо отправились к Холле, надо было быть совсем без ума, чтобы не понять правды. И Грид поняла, вздохнула:
   - Куннанам виднее.
   - Я не пойду! - тотчас вскочила Линда, - Можешь меня проклясть, не пойду. Прошлый раз чуть сама к Холле не отправилась от жара!
   Грид брезгливо поморщилась и оглянулась на Берту. Та опустила глаза: про переделки говорили многое и страшное, но отказать подуруге она не посмела и кивнула.
   Гуннель велела:
   - Возьми пол-мерки ячменя или овса. Посмотри, чего больше. Да корня рогожника* возьми пол-мерки.
   - Поможет ли рогожник? - спросила Берта испуганно.
   - Коли ему не время идти к Холле - поможет, - отрезала Гуннель.
  
   - Зачем ты оставил меня, дитя моё, ненаглядный мой Ингвиомер! - Грид рвала волосы и ломала руки, царапала лицо до крови. Сопровождавшие её женщины рыдали и ударяли себя кулаками по груди, как будто хоронили человека пожившего и всеми любимого. Они вереницей спускались с обрыва по тропе, ведущей к реке, разрывая быстро сгущающиеся сумерки протяжными, надсадными криками. Писк лежащего в корыте младенца за этими причитаниями был вовсе не слышен. Потом Яруна затянула песню про тёмные ельники, в которые должен успеть до заката солнца безвременно ушедший Ингвиомер. Женщины проливали слёзы, а наверху, на женской половине, стоял стол, на котором их дожидались лепешки и сладкая каша с ягодами, пиво и мёд, как на настоящих поминках. А из щелей двери ближайшей бани валил пар.
   И со стороны казалось - правда, похороны. Только никто не хоронит покойников близко к ночи. Никому в голову не придёт устраивать в честь младенца, едва явившегося в этот мир, столь пышные похороны с плачами и обильной тризной. Всякий, кто дорожит своей головой, не станет топить баню близко к ночному часу.
   И хотя дома были совсем рядом, и днём этой дорогой каждая ходила бессчётное количество раз - не было среди женщин ни одной, чьё сердце не сжималось бы от страха.
   Грид робко постучала. Один раз, и второй. На третий раз дверь бани распахнулась, и показалась укутанная белым холстом с ног до головы невысокая фигура:
   - Кто тревожит нас в нашу пору? - хриплым шёпотом спросила она.
   Женщины, сопровождавшие Грид, невольно отшатнулись при виде выглянувшей, некоторые вскрикнули, не в силах сдержать страха. Хотя каждая знала, что это Берта Веселушка, которую Гуннель позвола помочь. И Грид отступила назад, но тотчас совладала с собой и с поклоном произнесла:
   - Мой Ингвиомер покинул меня, ушел к Холле.
   - Что же... - принимая корыто с лежащим в нём ребёнком, произнесла безликая фигура и торопливо захлопнула дверь. Она что-то ещё сказала, но уже нельзя было разобрать...
   Грид, взвыв раненным зверем, повалилась на солому перед порогом бани.
   - Ингвиомер, моё дитя, мой сынок! Не увидеть мне тебя больше, не услышать твоего смеха, не взглянуть в твои глазоньки, не взять на руки!
   Линда и Фледа сели рядом с ней, обняв и утешая.
   - Так Куннаны решили, Грид! Нельзя на них роптать. Дети часто умирают, не ты первая, не ты последняя... - наперебой утешали они. Остальные женщины, слушая рыдания матери, нетерпеливо переминались с ноги на ногу. Хотелось уйти поскорее - и вовсе не потому, что день выдался ветреный, и с неба сыпала крупа, больно хлеставшая по щекам. И не оттого, что в хардусе их ждало тепло, сладкие лепёшки, каша и хмельные меды.
   Линда и Фледа не без усилий подняли рыдающую подругу, ничего не видящую от слёз, потянули наверх. Она должна была идти первой, и женщины расступились перед ней. Линда, пропуская Грид, произнесла мрачно:
   - По мне, чем её задохлика переделывать, её саму бы перепечь.
   Словно ответом на эти слова ребёнок за стенкой бани завопил так, как не кричал с самого рождения. Мать, услышав его рёв, зажала уши, и, путаясь в подоле длинной белой рубахи, побежала наверх.
  
   Гуннель, раздевшись догола, надела на голое тело сделанную из волчьей шкуры и чёрного холста шубу. Распустила седеющие волосы, подхватила их повязкой с волчьими зубами. И оттого, как переменились лицо и стать гюды, Берта оробела: сердобольная Гуннель враз превратилась во властную и жёсткую старуху, будто не хорошо знакомая хозяйка её дома была перед ней, а сама суровая владычица Холлахейма. Совсем не по себе стало, когда она протянула Берте холстину - широкую, в шесть полос. Это нужно было на себя надеть, облачиться в тот убор, что носят невесты на свадьбе, покойники да слуги Холлы.
   С утра Берта не раз пожалела, что согласилась помогать Гуннель. Когда слушала, что поёт старуха, пока Берта вращала жернова, пока топили баню до такого жара, что казалось - в огонь зашла, и вот сейчас... Подумала даже, что надо было поспорить - тогда, глядишь, упросили бы Линду. Та уже не первый раз гюде помогает... И дело это - по ней, все говорят, что быть Линде чёрной гюдой, всё к этому идёт. Но пожалела подружку, которой ни в чём счастья нет. Теперь вот терпи.
   Грозная хозяйка повернула к ней голову и, заметив испуг помощницы, ободряюще улыбнулась.
   - Передохни, их даже не слышно... - привычный голос Гуннель слегка успокоил Берту. - На вот, выпей, поможет...
   Берта послушно приняла из рук колдуньи небольшую чашечку. Выпила. Сквозь вкус мёда пробивалась незнакомая горечь... Ждала, что голова закружится, как от хмеля, но ничего не было. Опустилась на лавку, устланную еловыми ветками, и ткань уложила рядом. Отёрла лоб - пот лил с неё градом.
   Затопив баню, Берта сняла с себя всю одежду, осталась в рубахе из белого полотна. И та уже промокла насквозь, противно липла к телу, путалась в ногах.
   Сухой воздух маленькой бани пах вытопившейся смолой и подопревшей хвоей. Угасающий огонь гонял по стенам раскалённой баньки тревожные тени. Место недоброе, и время злое... Дом смерти. И только голос Гуннель был ещё из этого мира. Она наставляла, деловито и спокойно.
   - Слова все помнишь?
   - Да.
   До чего же трудно дышать! Каждый вдох - через силу, и в голове, как во время болезни, противно и пусто. Вроде бы как бабочка летает, бьётся о череп, ищет, как выбраться. Часто-часто стучится крылышками. От этого слабость и простые слова понимаются с трудом.
   - Долго на пороге не стой, а то после такой жары может так прохватить, что сведёт судорогой и помрёшь. Ладно, надевай покров, близко они. Должно быть, на берег спустились.
   - Неужели ты слышишь? - удивилась Берта.
   - А ты разве нет?
   - Нет... - замотала головой она. - Кровь стучит...
   - Эх... Зря я тебя позвала, надо было бы кого посуше взять. Ну да ладно, выдержишь, крепкая...
   Прислушалась, и вдруг решительно встала:
   - Пора.
   Как такое может быть? Только что была рядом старуха Гуннель: сутуловатая, улыбчивая... И вдруг снова переменилась: статью, поворотом головы, горделивым холодным взглядом. Другая стала, вроде и не человек уже - сама Холла. Берта торопливо натянула на голову край холста - лишь бы не видеть её.
   И тут гюда запела. Сперва едва слышно и непонятно, потому что обычный её, высокий голос вдруг стал низким, как у мужчины, и рокочущим, как барабан. И Берта теперь отчётливо разбирала слова:
  

- Запах еловый -

запах смерти.

Факел упал

На сухую солому

От жара его

Всё занялось.

   Голос пробирался в уши, заполнял собой голову Берты. И, переполнив её, соскальзывал в грудь, так что сердце замирало и захлёбывалось этим звуком. Голова сделалась пустой и гулкой, как дуплистое дерево. Звук метался в ней, наталкиваясь на костяные преграды, и голосил эхом. Берте показалось, что смерть вползает в неё, вытесняя душу и разум, и всё естество. Даже тело - её тяжелое, потное тело становится иным, лёгким. Бабочка, порхавшая в голове, наконец нашла выход на волю, выпорхнула, и Берта успела подумать, что это, верно, и есть сама лейхта, а потом поняла - что она и есть эта бабочка...
   А Холла выла и рычала яростно:
  

- Воздух горяч,

Жар нестерпим -

Мёртвое тело

Истлело в костре,

Лейхта пошла

Холле на службу.

   Заунывно распевая, поднялась, подошла к квашне, в которой подходило с утра тесто, замешенное на трёх водах - снеговой, колодезной и речной. Подбив его, оглянулась.
   - Лейхта, ты здесь?
   Край покрывала слегка сползает, и владычица Холлахейма снова видна, но она уже не пугает. Глядя прямо в глаза зовущей, женщина поворачивается к ней всем большим и невесомым телом. Сгибается в почтительном поклоне:
   - Госпожа Холла.
   Пение женщин и вопли живых хорошо слышны. Доносятся издалека, как сквозь сон.
   Рядом стоит госпожа Холла, урчит, как рокот далёкого грома. Слова не различаются, но лейхта отлично понимает, что говорит госпожа. Дверь грохочет под ударами чьей-то руки, и Холла приказывает:
  

- Лейхта, ступай,

Посмотри на дворе,

Кого привели к нам

Дороги заросшие?

   Лейхта невесомо движется к дверям, распахивает их. Невыносимый мороз обдаёт её, и она произносит, едва переводя дыхание:
   - Кто тревожит нас в нашу пору?
   - Мой Ингвиомер покинул меня, ушёл к Холле, - голос женщины режет уши. Холод и резкие звуки невыносимы.
   - Что же... Давай его сюда. - лейхта, едва выхватив из рук женщины гроб с телом ребёнка, поспешно затворяет дверь. -Мёртвое - Холле.
   - Кого принесла ты? - вопрошает Холла.
   - Того, кто не жил, - отзывается лейхта.
   Холла не спешит. Перемешивает тесто. Ловко подхватив ребёночка под животик, щедро плюхает упругим тестом на спинку, попку, ножки и ручки. Окутывает его, словно пеленой, залепляет глаза, оставляя свободным только орущий раззявленный ротик и розовые дырки ноздрей.
   - Дурное тесто - и хлеб негодный, - поёт Холла, - Его замесить и снова испечь. Женское лоно, женское чрево - горят, словно печка.
   Холла, припав к орущему ротику, трижды дует в него.
   - Коли возьмёшь дар мой - бери, - рычит она. - Лейхта, слуга моя, отвори лоно Аирбе!
   И, прежде чем отдать, кидает на орущий ротик сырое тесто. Лейхта, схватив сложенную в несколько раз тряпку, срывает с котла крышку, В лицо ударяет густой, смолистый пар - дно котла устелено еловыми ветками, которые в сухом жару уже дали смолу. Холла кладёт в котёл ребёнка. Лейхта опускает крышку. Та звенит, наполняя голову пустотой. Лейхта спрашивает:
   - Матушка Холла, что ты делаешь?
   - Хлеб пеку, - голос Холлы доносится издалека.
   - Ну, пеки, только не перепеки, - отвечает лейхта.
   Кричит дитя в котле или кровь звенит в ушах?
   Слова застревают в горле.
   Лейхта снова спрашивает:
   - Матушка Холла, зачем ты печёшь хлеб?
   - Чужая душа забрела в Холлахейм.
   - Откуда же взялась эта душа?
   - Брела в утробу, да забрела ко мне. Мне таких не надобно.
   - Матушка Холла, где же та чужая душа?
   - В утробе Аирбе.
   - Ей выйти пора.
   - Погоди, пока рано.
   И снова рычит что-то, потом приказывает:
   - Теперь пора!
   Лейхта срывает крышку.
   Среди размякших смолистых ветвей, в пелене из припечёного теста лежит нечто - не поймёшь, живое ли, мёртвое?
   Холла выхватывает его из утробы котла, склоняется над ним, отлепляет тесто с лица. Миг, который хозяйка Холлахейма молчит, прислушиваясь, кажется вечностью.
   Потом Холла переворачивает ребёнка, держа его за ножки, встряхивает и, смачно шлёпнув пару раз выдыхает яростно:
   - Ступай прочь отсюда, Геусхейт! Имя твоё - жар живущего, что делать тебе в Холлахейме, доколе этот жар не остыл? Вон твоя дорога!
   Холла яростно показала на дверь. Дитя пищит.
   - Ночь на дворе, госпожа Холла. Позволь ему остаться у нас.
   - Только лишь на ночь, и пусть не ждёт от меня ни еды, не питья! - гневно говорит Холла. - Пусть ляжет на лавке, а ты раздели с ним ложе.
   Лейхта кланяется и покорно несёт ребёнка, облепленного горячим тестом, на указанное место. Стягивает с себя рубаху, ложится рядом.
   Холла приносит коровий рог с натянутым на него соском от козьего вымени. Лейхта даёт его плачущему малышу, и тот тотчас замолкает, начинает сосать. Холла обессилено плюхается на лавку рядом и тяжело дышит. Потом тяжело встаёт и бредёт к кадке, где была заготовлена вода, зачерпывает ковшом и жадно пьёт. Снова зачерпывает, несёт лейхте.
   - Надо же, выжил... - голос Холлы тих и высок. Да ведь это не грозная Владычица Мёртвых. Это гюда, её Гуннель зовут.
   - Он теперь будет здоров? - спрашивает Берта.
   - Это лишь Куннанам ведомо, - отзывается Гуннель. - Мне приходилось видеть таких, кого это спасло.
   Гуннель снимает с себя шубу и остаётся совершенно голой. Её сухпарое тело тоже мокро от пота, длинные груди висят до самых бёдер, и Берте на миг снова кажется, что перед ней владычица Холлахейма.
   - Душно, сил нет.
   - Терпи. Ночью ещё замёрзнем тут. Но до утра отсюда не моги...
   - Да, я понимаю...
   - Накрыться-то взяла чем?
   - Там всё, над печкой, - отзывается Берта. - Только не сейчас накрываться...
   - Не сейчас, - соглашается Гуннель. - Ты ложись, поспи.
   - Да я не могу сейчас, - произносит Берта. - Душно...
   - Ну, так лежи, его согревай... - Гуннель растягивается на еловых лапах. Берта тоже ложится. Лежать на лапах неудобно, они колются и одуряющее пахнут смертью. Но Гуннель лежит, словно на мягком сене...
   Ночью стало холодно. Берта переоделась в сухую рубаху, заготовленную на печке, спеленала младенца - он к её удивлению был жив и мирно спал, даже не проснулся. Потом затопила печку и снова легла. Не заметила, как задремала. Когда проснулась, Гуннель уже не было в бане, малыш всё ещё спал, а с реки доносились голоса - видно, женщины уже не только встали, но пошли за водой. Оставив свою грязную рубаху в бане - всё равно стирать будут тут, она накинула меховую шбку и платок, спрятала ребёнка за пазуху и пошла наверх. Вошла в дом. Ингерид увидев её, вскочила, как ужаленная, бросилась навстречу. Яруна повернулась к вошедшей и сказала удивлённо:
   - Никак Берта дитя принесла.
   - Принесла, - ответила та без восторга, - Я назвала его Геусхейт. Только на что он мне? Может, вынести его в лес?
   - Погоди! Мне надо раба, - взволнованно подскочила Грид, - Продай его мне.
   - Кому нужно это добро? - проворчала Берта, - Впрочем, продам за кусок мяса и ковш пива. Я голодна.
   Грид схватила со стола приготовленную плату, чуть не расплескав, и помчалась к Берте. Та отдала ребёнка и взяла еду, оставленную от вчерашних поминок. Села к столу, и принялась есть - она и правда не ела со вчерашнего утра.
   Грид убежала в свой угол, сгибаясь над вновь обретённым младенцем, но о ней, казалось, все забыли.
   Так Геусхейт пришел в этот мир.
  
   Объяснение незнакомых слов и выражений.
  
   Рогожник или альгис - особый вид тростника, корни которого пригодны в пищу. Фрейсы заготавливали его в сушёном виде с лета и добавляли в хлеб ради экономии зерна. В обряде переделывания обычно пользовались чистым зерном.
  
  
   Сказка о Гелимере Боговом Любимце.
   (Из сборника: "Сказки старой Фридиберты: Фрейсские героические сказки. - Арбс: Изд-во "Детлит", 2986 г.)
  
   Жил в старые времена во Фрейсии крестьянин по имени Гелимер. Был он годами совсем молод - едва отпустил бороду. Отца у него не было, а семья - большая: заботился он о деде с бабкой, матери-вдове и младших братьях и сёстрах.
   Для того чтобы прокормить такую семью, Гелимеру приходилось работать не покладая рук. Ещё солнце на небо не взойдёт, а он уже в поле. Солнце уже давно село - а он только домой идёт. То лес чертит, то рубит, то выжигает, то корчует, то пашет, то боронит, то сеет, то косит, то жнёт, то с поля урожай возит, то сушит, то молотит. Всё, что по хозяйству надо, мастерит. Любую работу умел делать.
   Из-за того, что трудился много, лицом Гелимер был чёрен, руки имел грубые, одежду - грязную, а спину - сгорбленную. Горбатился, не отдыхая, а богатства не имел - всё уходило на большую семью. Но Гелимер на свою жизнь никогда не жаловался, а продолжал работать по-прежнему. И когда кто-то принимался его жалеть, он только отмахивался и говорил:
   - Я самый счастливый, меня Солюс любит!
   Ему на то отвечали:
   - Что-то не слишком разбогател ты от его милости!
   И прозвали в насмешку Гелимером Боговым Любимцем. Называли так и в глаза и за глаза. Но Гелимер на людей не обижался, только посмеивался добродушно.
   И вот дожил Гелимер до того возраста, когда на празднике Винтрусбрекк - Переломе Зимы - молодые парни метали жребий, кому в своём доме оставаться, а кому идти в хардусу к Витегесу. Дед говорит Гелимеру:
   - Скажись больным, не езди!
   Задумался Гелимер: не пойти жребий метать - стыдно, пойти - вдруг выпадет идти к королю Витегесу? Вовсе семью по миру пустишь. Может, и правда, схитрить? Лёг спать, и снится ему сон.
   Приходит к нему прекрасная женщина и говорит:
   - Послал меня к тебе Солюс. Велел сказать, что хитрецов и бездельников он не любит и от них отворачивается.
   Проснулся Гелимер и говорит деду:
   - Поеду я. Солюс меня любит - он не даст ни мне, ни вам пропасть от голода.
   Поехал - и выпал ему жребий идти к Витегесу. Узнали о том гелимеровы родичи, плачут, и сам Гелимер едва сдерживается. Но раз выпала такая судьба - хуже нет от своего долга прятаться. На последние деньги купил меч и военную рубаху из кожи и железа, а на боевого коня денег не хватило. Ему дед говорит:
   - Забирай того, на котором ты пашешь. Брат твой ещё мал, я - стар, а больше никому не справиться!
   И вот наутро, как ехать Гелимеру к Витегесу, зарезали дед с бабкой последнюю овцу, чтобы устроить прощальный пир. Только сели за стол - в дверь постучали:
   - Пустите переночевать!
   Открывают дверь - на пороге молодой воин стоит. Пустили его, за стол посадили, стараются порадовать гостя. Гость тот оказался чужестранцем, Атанарихом Венделлом. Вот дед с бабкой угощают его, стараются быть весёлыми, но заметил чужестранец, что хозяева печальны, стал расспрашивать, и поведали они ему о своей беде.
   - Горю этому помочь легко, - отвечает Атанарих, - Я за вашего внука к королю пойду, а Гелимер пусть пашет землю!
   На том и порешили.
   Только на злые языки разве найдётся уздечка? Стали над Гелимером смеяться:
   - В кои-то веки Гелимеру Богову Любимцу Солюс решил помочь - а он из рук своих удачу упустил. Воины Витегеса едят досыта, пьют вволю, носят одежду нарядную, ходят в золоте. А Богов Любимец не захотел, ему лучше на поле горбатиться, в навозе возиться. Одно слово - Богов Любимец.
   А другие говорят:
   - Верно, Гелимер ростом велик, словно бык, да труслив, словно заяц!
   Смеются над Гелимером и мужи, и жены, и парни, и девушки. Невесты - особенно:
   - Да хоть самого короля Витегеса послали сватом, а Гелимеру бы отказали!
   Одна только не смеялась, Ульрикой её звали. Всем говорила:
   - Гелимер - работник лучше прочих. Вырастут его братья, станут ему помогать - увидите, богаче всех заживут. Я бы за него без страха замуж пошла.
   Но родители её были против:
   - Когда гелимеровы братья в силу войдут - у самого Гелимера борода поседеет. Не бывать тебе женою Богова Любимца. Ты у нас невеста - не другим чета, мы тебя за самого лучшего жениха отдадим.
   Гелимер же на все издёвки только посмеивался и ничего не говорил. А на Ульрику посмотрит и вздохнёт. Нравилась ему девушка, да разве решился бы он в свой бедный дом, на большую семью, жену привести?
   Так лето прошло, осень наступила. Собрал Гелимер урожай и повёз его Витегесу в хардусу. Привёз, отдал кому следует. А ему и говорят:
   - Послушай, Богов Любимец. На Белом холме стоит наша застава. В ней как раз твой побратим Атанарих сейчас с друзьями. Отвези им зерна и мяса.
   Гелимер согласился. Велел Витегес дать ему охрану, но воины вспомнили, что тот не захотел в хардусу идти, и погнушались его охранять.
   Ничего не сказал Гелимер. Взял под узцы свою лошадь, пошёл до Белого холма на заставу. Идёт. И была его неудача такова, что напали на него хаки. То не большой набег был - а так, несколько воительниц решили по-лёгкому разжиться. Увидели одинокого крестьянина, идущего с гружёным возом, и решили на него напасть.
   Но Гелимер был силён и ловок. Схватил он оглоблю, да начал отбиваться. Пятерых убил, остальные убежали. Запряг Гелимер свою лошадь и пошёл дальше. Увидел Атанарих своего названного брата, выбежал ему навстречу.
   - Почему ты один идёшь?
   - Да было бы далеко идти. Чего зря воинов тревожить?
   - А что это у тебя одежда порвана и сам весь в крови?
   - Да собака какая-то кинулась, я её оглоблей огрел. Издыхая, кровью облевала.
   Не поверил Атанарих, вскочил на коня, поехал по дороге, и увидел убитых хак. Понял, что случилось, обозлился и поскакал в хардусу. Пришёл к Витегесу, говорит:
   - Что же ты, рих, моего побратима без охраны послал? Его чуть хаки не зарубили! Ладно хоть, что Гелимер силён и смел - пятерых убил, остальные убежали.
   Позвал Витегес тех воинов, которым велел о Гелимере позаботиться, узнал, что они посмеялись над крестьянином. Разгневался, велел им всё богатство, которым они владели, отдать Гелимеру. Кроме того, когда крестьянин вернулся в хардусу, подарил он ему пять взрослых рабов в помощь - по одному за каждого убитого врага.
   С того подарка Гелимер разбогател. Перестали над ним смеяться, а невесты стали улыбаться ему, да намекать, чтобы сватов засылал.
   Но Гелимер на то внимания не обращал, а послал сватов к Ульрике и женился на ней. По-прежнему работал от темна до темна. Работников своих держал как братьев и ничем не обижал. Сестёр замуж отдал в хорошие семьи. Братьев воспитал трудолюбивыми и честными. О деде с бабкой до самой их смерти заботился. В ответ на похвалы лишь посмеивался да отмахивался.
   А люди по-прежнему звали его Гелимер Богов Любимец, но уже без насмешки.
  
   Из статьи Т. Вато. "Женская честь в представлениях фрейсов XV века". //Сборник "VI научно-практическая конференция "Вопросы гендера в хронологическом и географическом аспектах", 11-13 луйгана 3014 года, г. Арбс, Арбский государственный университет"/ под ред. Р. Вульфса и Х. Аухса. Арбс. Типография Арбского государственного университета, 3015 г. С. 40-44.
  
   Обычно, говоря о представленияхо женской чести, не только носители обыденного сознания, литераторы и кинематографисты, но и часть историков экстраполируют на языческие общества представления, сформировавшиеся в более поздний период под влиянием становления классового общества, а также принятой фрейсами веры в Солюса.
   Цель работы - уточнить, насколько различались языческие и монотеистические нормы морали в отношении женской чести и достоинства.
   Источниками для исследования являются героические сказания фрейсов. Также использовались данные анализа исторического эпоса иннауксов, т.к. он подвергся меньшему влиянию новой религии и привнесённой ею этики. Учитывая, что хозяйственно-культурный тип, уровень развития социальных отношений, ментальность фрейсов и иннауксов имеют значительное сходство, можно предположить, что и в гендерных вопросах имелось значительное сходство.
   В сообщении анализируются существующие стеротипы, формирующие обыденное представление о "честной женщине".
   ...Широко распространено противопоставление жесткого патриархального обычая фрейсов (в зависимости от позиции автора "скромного" или "несвободного" поведения женщины) более вольным обычаям иннауксов. Особое внимание уделяется девственности невесты. Действительно, у принявших веру в Солюса фрейсов невеста, утратившая невинность до вступления в первый брак, решительно осуждалась. Уничижительный термин "порванная", употреблявшийся по отношению к такой девушке, заметно сокращённый обряд свадьбы, возможность в случае, если отсутствие невинности женщины вскрывалось после свадьбы, расторгнуть брак (а в старину - продать женщину в рабство), подозрительное отношение к такой женщине на протяжении всей её жизни - общеизвестные факты. Опозоренной считалась даже та девушка, что утратила невинность в результате насилия.
   Однако у иннауксов девушки, утратившие невинность до брака в результате связи с любым свободным мужчиной (даже если они рожали от этой связи детей) существенной дискриминации не подвергались. Обычно, Всеобщим презрением были окружены только те девушки, которые утратили невинность вне брака, сойдясь с человеком социально неполноценным: рабом, изгоем. Ее неполноценный статус стигматизировался особым наименованием "скёмма" - опозоренная. Её общественный статус был сравним со статусом лейхты - рабыни или женщины, освобождённой из плена. Но лейхта, которую приняли в род или которая вышла замуж, не смотря на её прошлое, уже не рассматривалась как неполноценный член общества. В то время как скёмма оставалась стигматизированной даже в случае вступления в брак. В то время как Исходя из того, что культура, экономические и социальные условия иннауксов и фрейсов в XV - XXVI веках были очень сходны, представляется допустимым экстраполировать представления язычников-иннауксов на культуру их полуденных соседей - фрейсов...
  
   ГЛАВА 5.
  

1469 год от основания Мароны, Хардуса на Оттерфлоде.

  
   Предрассветная стража самая трудная - сил нет, как спать хочется. Атанарих и Фритигерн вот уже добрый час вместо того, чтобы смотреть в сторону Белого холма с заставой, глазели на восход. Там медленно выплывало солнце. Когда оно будет над рекой, придут их сменить. Но над рекой солнце будет ещё не скоро.
   Одно радует - люди поднимаются, проще бороться с дремотой. Небо едва посинело, а над дерновыми крышами уже потянулись дымки. Потом заскрипели двери - выпустили из стаек скотину. Стуча копытами по утоптанной земле, прошагали матки с жеребятами. Весь табун пасли на другом берегу, а этих, покуда была возможность, от хардусы далеко не отпускали. Управлялся с ними мальчишка Валамер, гордо восседавший на холощеном коньке. Фритигерн соскочил с насыпи вниз, распахнул ворота и, не дожидаясь, когда все пройдут, поднялся наверх. Валамер, проходя под забралом, засвистал, хвастаясь умением ездить без седла.
   - Важный маслёнок! - хохотнул Атанарих. Мальчишка, услышав голос Венделла, развернулся и поклонился ему. Атанарих снисходительно кивнул в ответ, не без удовольствия глядя, как Фритигерн пытается скрыть зависть. Для всей здешней мелкоты Атанарих был богом: каждый мечтал, чтобы наставник его заметил и разрешил учиться обращению с деревянным мечом и езде верхом.
   Фритигерн скрипнул зубами. Любому ясно - он лучше Венделла. За зиму наловчился биться так, что уже несколько раз одолевал Атанариха. Но он всё равно оставался простым воином первого левого дома. А Атанарих - наставник прибылых, ему и честь наособицу.
   Пастушок проехал. Матки разбрелись по лугу перед хардусой.
   - День будет ясным: ни облачка, - зевая, заметил Атанарих. Привычно окинул взглядом окрестности: нет ли где вспугнутых птиц, а особенно - не запалили ли костёр на Белом холме?
   И вдруг враз сонливость потерял. Зажмурил глаза, раскрыл их пошире - не рябит ли? Нет, в бледнеющей синеве чётко виднелась дрожащая красная звёздочка костра. Дёрнул Фритигерна за рукав:
   - Смотри, огонь!
   Рука сама потянулась к верёвке била, но Фритигерн недоверчиво покачал головой:
   - Погоди, заполошный! Вдруг снова примерещилось?
   Венделл закусил губу, набычился. В прошлый дозор ему тоже виделся знак приближения хаков. Валамер Куница, нёсший с ним ночную стражу, долго приглядывался, но ничего не разглядел.
   - Видно, повоевать не терпится, - ворчал тогда Валамер, однако, поспешил к Ариульфу Кукушке, старшему над стражей в эту ночь. Мало ли что? Тот всю хардусу тревожить не стал, поднял только свой дом. Но хаков не было, и простоявшие наизготове под моросящим дождём воины не скупились на злые шуточки. Кукушка, правда, прикрикнул на них: мол, было бы хуже, если б к утру хаки заявились под стены хардусы нежданно. Сегодня Атанарих собирался в дозор, и Аттан Лось напутствовал Фритигерна:
   - Тебе, Зубрёнок, сегодня тревожиться не о чем. С тобой зоркий воин идёт - видит хаков, что собираются в набег на берегах Ласийского моря.
   - Ты-то разглядишь их не раньше, чем они окажутся у тебя перед носом, - огрызнулся Атанарих. Аттан вскочил было, но Аларих Куница так зыркнул на них, что Лось, махнув рукой, сел, а Атанарих счёл за благо выйти. Фритигерн некоторое время смотрел вдаль и, наконец, выдохнул:
   - Кёмпе и Айвейс! Бей тревогу!
   А у самого голос весёлый. Началось! Наконец-то появился враг, и они смогут себя показать. Всю зиму мечтали, едва снег стаял - ждали, скрывая от старших нетерпение. Вот и пришло время ратное, когда смогут они, воины, исполнить своё дело.
   Венделл изо всех сил заколотил в сосновую доску, выбивая звонко и радостно: "И-дут! И-дут!". Стук подхватили другие дозоры. В Нарвенне так перестукивались медные била в дни больших праздников.
   Крексы, узнавая о приближении врага, кричали и плакали. Но фрейсы и венделлы - другой породы. У них не то что слёз и сетований, не было даже бестолковых криков и суеты.
   Прекратился стук молотов в кузне Годасгила, смолкли весёлые пересмешки женщин на берегу. Пастушок Валамер засвистал, собирая табун. В домах поднялись по тревоге воины - Атанарих слышал деловитые, короткие приказы. Прежде всех появился на забрале Видимер. Подбежал, вспрыгнул легко на сложенный из полубрёвен помост вдоль ограды. Сощурился, вглядываясь вдаль: рассвело, огня почти не видно. Но птицы, спугнутые войском, висели вдали чёрным облаком. Хмыкнул довольно:
   - Идите есть и спать! До полудня они не появятся.
   Молодые воины заспорили было, но Видимер лишь насмешливо губы скривил - и они враз примолкли. Видимер прав - начнётся приступ, неизвестно когда удастся поесть и отдохнуть. Они своё дело сделали, уследили прближение врага.
   Пусть другие к осаде готовятся.
   Маслята, едва перевалившие за шесть зим, свистят собакам: надо скотину собрать и отогнать в Вейхсхейм. Туда же отнести вовсе малых детей. Матерям некогда - им надо еду готовить, воду греть, за раненными ходить. Несколько женщин и мальчишек катят к стене деревянные бочки и тащат огромный котёл для вара. В доме Гуннель, Грид Плакса и Чёрная Базина кормят воинов. Те едят торопливо, но без суеты. Увидев Атанариха и Фритигерна, улыбаются. Аттан Лось дружески хлопает Атанариха по плечу. Он, конечно, не забыл, как подтрунивал над Венделлом вечером, но то - дело прошлое.
   - Сказали, до полудня не подойдут. Что-то медленно тянутся, - говорит Атанарих.
   - Телеги да эсир - они медленные, - говорит Аттан.
   - Эсир? - не понимает Атанарих.
   - Пленные, которых кобылы гонят вперёд себя, живым щитом.
  

* * *

   Перестук бил ворвался в сон Атанариха. Он вскочил - спал в одежде и не разувшись. Только военную рубаху надеть и оружие взять. Двое мальцов тут как тут - подлетели, сдёрнули со стены жердь с распяленной военной рубахой и поднесли: только поднырнуть под неё - и готово, надета! А мальцы уже жердь выдернули из рукавов и тащат шлем, налучь, колчан. Вокруг Фритигерна тоже хлопочут, и можно было бы обождать его, да сил не хватило утерпеть. Схватил копьё и щит - и бегом к стене.
   Воины все, кроме него и Фритигерна, на местах. Под навесами - Одоакр построил их вдоль стены как защиту от стрел - женщины под присмотром Кунигунды калят камни и бросают их в кадки с водой. Аутари следит за прибылыми, носившими дрова к кострам. Увидев Атанариха, бросает сухо:
   - Перевяжи шлем тряпицей. Целиться по тебе слишком просто.
   - Я их не боюсь!
   - Мне мало понравится, если я после этого набега провожу тебя на костёр, - пожал плечами Аутари. Атанариху стало стыдно. Нашёл среди женщин Берту, подошёл, торопливо погладил по плечу. Она не ждала неуместной ласки, вздрогнула, повернулась к нему, растерянно улыбнулась
   - Чего-нибудь на шлем не найдётся? - спросил Атанарих.
   Молча сняла убрус, ловко завертела ткань наподобие сёрского тюрбана.
   - Удачи тебе, мой воин.
   Он хлопнул её по заду и умчал на стену.
   Его место было в трёх махах от забрала, между Валамером Куницей и Годасгилом Кузнецом из рода Россомах. В первые же дни в хардусе Аларих показал ему это место и велел накрепко запомнить. Теперь-то он прибежит сюда и не ошибётся, даже если будет мертвецки пьян. А во время осенних страж он ковырял ножом на бревне своё имя "Atanarix". Говорил, что от скуки, а на самом деле боялся, что не сразу место найдёт...
   Вспугнутые птицы, кружившие над перелеском, давали знать, что тревога поднята не напрасно. Но хаков не было видно, и прошло немало времени, прежде чем меж перелесков мелькнуло что-то серое, издали казавшееся телом огромного змея.
   Валамер достал лук и принялся натягивать тетиву, спокойный, будто собирался не в бой, а так - на ученье пострелять. Атанарих последовал его примеру, а когда снова глянул за стену, в лощине у хардусы показались первые хаки. Уже можно было раглядеть отдельные фигуры. Валамер дёрнул Атанариха за руку:
   - Скройся, сейчас навесом обстреляют.
   Тот послушно присел, вскинул над головой щит, как его наставляли с детства, и, заметив меж брёвнами щель, припал к ней.
   Всадницы, достигнув поляны перед хардусой, остановились на краю. Говорили, пересмеиваясь. Потом одна их них резко вскрикнула, и все враз взяли с места резвой рысью. Докатились лавиной на полёт стрелы и по вскрику выстрелили. Воздух наполнился резким, как зубная боль, воем. По щиту, навесам и доскам настила часто застучало - будто ливень внезапно припустил. Одна стрела упала рядом с Атанарихом, и тот увидел прикреплённую к древку свистульку. Пожалуй, не было в хардусе маслёнка, у которого не было бы такой игрушки. И Атанарих часто слышал этот пронзительный свист. Но когда одновременно взвыли десятки таких свистулек, показалось - над головой кружит лейхта, ищущая твоей крови!
   - Эврих, оказывается, ничуть не приукрасил, - смеясь, крикнул Атанарих.
   - В сказаниях нельзя врать, - хохотнул рядом Годасгил Кузнец и пожал плечами: нашли, мол, чем пугать! Атанарих позавидовал его спокойствию - он сам мечтал равнодушно пережить первый натиск. Но не так это просто оказалось - только сидеть, прикрывшись щитом, и слушать перестук стрел. Они, кажется, пока не приносили особого вреда - только у навеса какой-то маслёнок пронзительно взвизгнул и выругался - видно, зацепило, но не слишком.
   Самое мерзкое, что ответить невозможно. Атанарих припал к щели меж брёвен, наблюдая, что происходит на поляне. Лучницы сыпали стрелами, не давая защитникам хардусы распрямиться. За ними к стене приближались пешие люди с вязанками хвороста. Среди них было много женщин и даже дети. Атанарих догадался, что это и есть эсир. Оборванные и грязные, без оружия, они шли, подгоняемые бичами. Многие плакали и молили пощадить их. Но Атанарих не чувствовал к ним ничего, кроме презрения и ненависти. И не он один - Годасгил тоже бормотал под нос ругательства. За эсиром двигались толпой спешенные хаки с обнажёнными кривыми мечами.
   А на краю поляны хаки устраивали стан. Плотно поставив по краям крытые войлоком повозки, воздвигли в середине белые шатры, утверждая возле них длинные копья с конскими хвостами у наконечников.
   - Соловый бунчук в середине - это Бури, - пояснял наблюдавший за врагом Куница. - Вороной справа - Юлдыз, её названная сестра. А красным крашеный - это Гелинчик, родная сестра Бури.
   - Три хоттын? - переспросил Атанарих, прикидывая, сколько же людей могла привести каждая.
   - Весной всегда много приходит. Норовят у нас шкурки, заготовленные за зиму, добыть, чтобы до большой торговли сбыть их сёрам или на берегу Ласийского моря, - встрял в разговор Годасгил Кузнец. - Наверно, их раза в три больше нашего.
   - Что эсир не счёл? - заметили от навеса. - Раза в четыре больше.
   - Ладно. И не таких гоняли, - хохотнул Годасгил и добавил тише. - Худо, что Бури злая.
   - Едва до сухой дороги дотерпела, - согласился Валамер Куница. - Пришла за дочку мстить!
   - Ты, Венделл, сильно не геройствуй, с тебя станется, - наставил Кузнец.
   Атанарих не без раздражения кивнул в ответ.
   Лучницы откатились в стороны, давая пройти эсиру. Пользуясь этим, фрейсы стали стрелять по врагу. Атанарих, не целясь, выпустил по толпе пять или шесть стрел, прежде чем снова укрылся щитом, густо утыканным стрелами со свистульками. Толпа эсира - ничуть, казалось, не поредевшая, - подходила к валу. Карабкались на него, швыряли в ров вязанки. Хаки сыпали навесом, и оставалось только смотреть на то, как приближается враг.
   - Суки! - выругался в бессильной ярости Атанарих.
   - Не обижай собак, - насмешливо заметил Годасгил, пряча лук и берясь за копьё, - Они кобылы.
   Атанарих и Валамер коротко рассмеялись. Старая шутка. Ещё осенью Аутари рассказал, что кобылы, это, оказывается, не ругательство: хаки сами себя так величают. Биё. А биё - это на их языке значит "кобылица".
   Тем временем хакийские стрелы перестали стучать по щитам: эсир принялся карабкаться на стены. Та подрагивала под их ногами. И хаки теперь стреляли редко и прицельно.
   - К Холле их! - крикнул Атанарих. Не подымаясь с колен (покуда на стенах не будет много хаков, выпрямиться - значит угодить под верную стрелу), сжал копьё, готовый нанести первый удар, едва голова врага появится над краем стены.
   Вот показалось чьё-то перекошенное отчаянием лицо, и Атанарих ударил, не думая, кто перед ним. И тут же второго сбил - этого он успел разглядеть. По древку побежала кровь. От навеса подскочил Фравита Сойка с парящим ведром. Одна стрела попала в него, но не пробила дублёной кожи доспеха. Не глядя, Сойка плеснул кипяток за ограду. Отчаянный вой - вар достиг своей цели. Да, при такой толпе мудрено промахнуться. И поделом им!
   Третья голова, показавшаяся над стеной, была в шлеме - и Атанарих выпрямился - теперь хаки вряд ли станут срелять, раз на стене появились их воины! С силой толкнул врага копьём в грудь. Широкое лезвие вошло меж пластин доспеха.
   - Одна готова! - крикнул радостно, и тотчас забыл о своей первой убитой хаке.
   На нём - полтора маха стены. Враги ползут, как мураши. Даже лестницу приставили... Слегка отступив, чтобы удобнее было колоть, Атанарих бил копьём то налево, то направо. Снова подскочил Сойка и плеснул за ограду кипяток. А Валамер Куница взвыл и скорчился, зажимая лицо руками. Такая была ему неудача - поймал редкую стрелу. К раненому метнулась от навеса женщина в плаще из толстой кожи. Укрыла полой, помогла уйти. Значит, Атанарих теперь оборонял не полтора маха стены, а два с лихвой. А там прислонена ещё одна лестница!
   Страшный удар сотряс стену - это в ворота с разбега били бревном. Не страшно: тяжёлые дубовые створки выдержат долго, а случись беда - упадёт решётка! С забрала, перекрывая шум боя, раздавался голос Витегеса. Атанарих не вслушивался в его приказы: он был на стене, а рих - с теми, кто держал ворота.
   Отбиваться трудно только первое время. Потом дух воина укрепляет Кёмпе. И больше не нужно думать. Ноги сами переступают, уходя от опасности, а копьё, обагрённое кровью... - опьяняюще пахнущей кровью... - само колет, без труда сбивает трусов из эсира и встречает кобылу, прячущуюся за их спиной. С чем сравнить боевую радость? Так по весне кололи идущую с нереста белугу.
   Но боевая радость не затуманивает головы. Осмотрительность почётнее храбрости - сколько раз Атанарих слышал это в хардусе. Людей мало. Пока ты жив - держишь свой кусок стены. Погибнешь - друзей подведёшь. Вот падает Годасгил Кузнец, и тотчас перемахивает через ограду молодая биё, ловкая, как ласка. Кидаётся с обнажённой саблей на стоящего за Годасгилом Вульфа Бобра. Тут подскакивает с ведром кипятка Фравита Сойка. Выплёскивает за ограду, в лезущую следом кобылу. Вульф бьёт древком по руке с кривым мечом. Колет в грудь хаки. Она валится с помоста на тело Годасгила. Вульф делает шаг в сторону Атанариха. Атанарих подвигается к нему. Брешь закрыта. Теперь на его совести два с половиной маха стены. Ничего, никого не пустим!
   Хвала Кёмпе, чьи руки дают воину смекалку и ловкость. Но бой длится и длится, и хоть голова по-прежнему ясная - бог не оставляет своих людей! - но тело изнемогает. Рубаха промокла насквозь. Жарко. Нёбо распухло от жажды. Пить некогда. Облизать губы и колоть, колоть! Древко копья - липкое от крови и уже не скользит в руках. Свист стрел, надсадное кряхтение, предсмертные вопли ошпаренных, двуязыкая ругань... Гнусит хакийский рог... Атанарих догадывается, что сейчас хаки отступят. Пока биё готовятся к новому приступу, можно попить. Альис и Холла - квас тёплый! Но повезло - какой-то малец подскочил с лагушком, а в нём вода... холодная... Атанарих, не отрываясь, весь вытянул. На место Годасгила подбегает Иддо Лось из второго дома. Хорошо. Значит, снова будет два маха стены, а не два с половиной, легче... Снова эсир ползёт к стене, подгоняемый бичами... Успеть копьё ловчее перехватить, врага встретить.
   Хаки сменяют друг друга, прут, как евражки. Но фрейс приучен к тяжелому труду. Кобылы норовят перемахнуть через заплот? Не выйдет! Он, Атанарих Венделл, упрямее.
   Долго ли идёт бой - кто скажет? Неутомимый Сойка подскакивает и льёт свой кипяток там, где нет уже ни Валамера, ни Аттана, ни Годасгила... Живы ли они? Убиты? Некогда разбираться. Хаков много. Стиснуть зубы, выругаться (На кого - на хаков? На немеющие руки? На пот? На солнце палящее? На язык, распухший от жажды? ). И колоть, колоть, колоть. Через силу - колоть. Пот заливает глаза. Но Кёмпе направляет руку воина, отводит его из-под вражьей стрелы и меча.
   - Венделл, иди, отдохни... - это Танкред Выпь из второго дома. Смена пришла. Атанарих скатывается с помоста у заплота и торопливо ковыляет в сторону навесов. Отдых. Значит, он, Атанарих Венделл, доживёт до утра. На стенах будут воины из вторых домов. Ночью хаки тоже ходят на приступ, но не так свирепо.
   - ... Решили стену обойти. Гляжу, через частокол на берегу перелезли и спускаются на верёвках. Ну что, мы их из луков всех положили... - восторженно рассказывает кто-то из прибылых. Но Атанарих не может вспомнить, кто это...
   - Что, теперь у нас возле бань куча дохлых кобыл? - хохочет какая-то женщина.
   - Ну! - смеются ещё несколько голосов.
   - Не дороги им их головы!
   - Похоже, в них вовсе не было ума! Посередь дня под стрелы лезть.
   - Видимер! - это Витегес, - Ночью с обрыва глаз не сводить, костры на берегу жечь.
   Атанарих ищет взглядом риха. Вот он - его военная рубаха и лицо забрызганы кровью, но он бодр, словно лев после охоты...
   Атанариху становится стыдно, что он так устал.
   Отдых. Он с трудом разжимает пальцы на древке копья и тянется за флягой. В ней ещё есть квас, тёплый, но кислый - на один долгий глоток.
   - Там жёны воды принесли, - говорит Иддо Лось. - И еду.
   Есть не хочется, но Атанарих бредёт туда, где толпятся люди. Пахнет варёным мясом. Ему дают в руки лагушок. Он жадно пьёт холодную воду.
   - Ещё?
   - Ещё...
   Атанариху кажется, что он никогда не напьётся. Распухшие от жажды губы и язык так и останутся, как из шерсти. Но после третьего ковша становится легче.
   - Давай на руки солью, Венделл, - предлагает Базина Чёрная. - Все в крови, глянь.
   И, не дожидаясь ответа, черпает ковшом.
   Воины толпятся у котла с мясом, а старуха Кунигунда раздаёт.
   - Что это? - смеется кто-то. - Конина что ли?
   - А что же ещё? Овцу вам, что ли, резать? - бойко отвечает та. - А кобыл вон сколько набили!
   Все хохочут, Атанарих тоже, хотя смысл шутки доходит до него как сквозь сон. Он получает лепёшку и мясо, отходит в сторону, садится на землю и ест. К горлу подступает тошнота - устал. Спать, наверно, надо поближе к стене, на дворе. Кого-нибудь из детей попросить плащ принести. Солнце садится, холодком тянет. Мокрая от пота рубашка холодит. Это приятно... Отупение усталости постепенно опускает.
   У стены толкутся маслята - стрелы собирают. Особо охотятся за срезнями, ласточкиными хвостами. Воины в хардусе их любят. Срезень оставляет длинную, кровоточащую рану. А ласточкин хвост, засевший в теле, можно вытащить, либо насквозь пропихнув, либо выдрав клок мяса. Если его, прежде, чем стрелять, ещё в падали подержать, то всякий, в кого ласточкин хвост попадет - всё равно, что покойник. Свистульки - этих навалом - себе на игрушки разбирают. Обычные хакийские стрелы собирают, словно мусор - от них только и толку, что можно набрать железа, да отдать Одоакру или Годасгилу. Ах, нет, Годасгилу уже не отдашь. Другому кузнецу, Теодориху из второго дома, что ли? Он скует что-нибудь полезное, потому что хакийскими стрелами из фрейсских луков не постреляешь - слишком легки и коротки.
   Атанарих вспоминает, что в колчане осталось стрел едва-едва, и подзывает ближайшего маслёнка:
   - Эй, Витерих. Принеси мне стрел и плащ.
   Тот радостно бросает свою добычу, кричит, показывая на неё, другим мальцам:
   - Эй, вы! Меня Венделл за стрелами послал! Это моё! Тронете - дам в лоб!
   И вприпрыжку несётся в сторону дома. Ещё бы - он может услужить самому Венделлу! А Атанарих ест - голод всё же напомнил о себе. И надо наполнить флягу. Подняться тяжело - он всё-таки сильно устал. Сейчас квасу наберёт - и спать. Ещё неизвестно, сколько придётся отдыхать.
   Витерих принёс плащ и стрелы. Атанарих набивает колчан дотуга, отходит к плетню у огорода, кладёт под голову щит, пристраивает рядом копьё, колчан и шлем. Укладывается, кутаясь в плащ. И проваливается во тьму...
  

* * *

  
   Солнце ещё дюжину и три раза всходило и сползало за горизонт. Дни, однообразные в своей тяжести.
   Бывалые поговаривали, что не надумай Бури мстить - глядишь, давно бы отступила, пошла искать пути полегче. Тем более - вода в Оттерфлоде в этом году низкая, и, наверно, с такой силой было бы проще взять хардусу риха Хенно. Другие спорили - мол, там брод неудобный, и раньше Зоммербрекка - Перелома Лета - соваться туда не следует. Но ни те, ни другие не спорили, что Бури не добыча нужна, и она готова сидеть под стенами бесконечно. Говорили, что это предвещает мало хорошего: того и гляди другие хоттын захотят поживиться фрейсским добром. Не надо быть гюдой, чтобы предречь: многие захотят пойти через этот брод. Говорить о том, что будет, когда к озлобленной Бури подойдёт подмога, ни у кого охоты не было. Это хаки могут выбирать, биться, или нет. У фрейсов выбора нет, так и нечего языком молотить.
   Три первые ночи хаки, едва отдышавшись после очередного приступа, шли на новый, но потом поостыли. Днём досаждали по-прежнему, а ночами натиск сперва ослабел, а потом и вовсе иссяк - кобылы тоже устали. Но вовсе забываться не стоило - кто же мешал хакам вдруг посреди ночи подняться и пойти на приступ? Такое бывало - дважды. На восьмую ночь кобылы снова попытались подойти с обрыва, через частокол. Но их ждали и встретили, как следует. Может, желания попытаться ещё раз и не отбили, но заставили затаиться. Через три ночи они собрались и навалились на хардусу всей силой. Только не вышло у них внезапно напасть.
   А всё потому, что в хардусе у Витегеса был заведён обычай, которому даже любящие порядок крексы могут позавидовать. Стены, выходящие на реку, оберегали прибылые. Днём - из правого дома, ночью - из левого. Им помогали маслята, которые постарше. На воротной стене сменялись воины первых и вторых домов. Последних, правда, становилось всё меньше. Осаждавшие гибли чаще, но и защитники уплатили кровавую дань Кёмпе. На место убитых приходили воины из вторых домов. Поговаривали, что из прибылых Гульдина Бычка и Рандвера Волчонка возьмёт к себе Куница. Только Аутари упросил риха не торопиться, дождаться конца этого набега. Чтобы как-то покрыть слишком большую убыль людей, Фледу послали по ближайшим хеймам - просить о помощи. Но на это надеялись мало: кто ж летом лишние руки из хейма отдаст? И тому были рады, что от Цапель пришли трое, вовсе маслёнок и два раба, да Зубры двух рабов прислали, да ещё четыре хейма - по одному.
   Но покуда держались, и соблюдали черёд для отдыха. Спали - благо ночи стояли тёплые и сухие - тут же, на огородах. Падали, наскоро перекусив и не смыв пота и крови. Даже вездесущие мухи не мешали. Мух приманивали трупы. Раздавленные сотнями ног, они издавали всепроникающий приторный кисло-сладкий запах. Старуха Гуннель, оставив раненых на попечение женщин, била в барабан, угрожающе распевая, чтобы отпугнуть вражеских лейхта от защитников хардусы. Вейхсхейм, в который уводили раненых, денно и нощно окуривали можжевельником, чтобы уберечь самых слабых и уязвимых от зловредных мертвецов. Атанариху раньше казалось, что лейхта похож на труп. Но теперь всё чаще думалось - на муху. О мухах Эврих не пел, как не пели сказители венделлов. Но однажды, после очередного приступа, Атанарих сравнил хаков с мухами. Как злорадно хохотали все! Аларих Куница даже сказал, что посоветует Эвриху, чтобы тот в следующий раз не унижал благородных волков, сравнивая с ними хаков. Вот с мухами их сравнить - самое верное дело.
   Иногда, в редкие дневные затишья, из стана выезжала какая-нибудь биё, и, бахвалясь, звала фрейсов на честный поединок. Фрейсы осыпали её насмешками, она тоже выказывала проворство в ответах. Атанарих уже начал узнавать некоторых и знал их имена. Конечно, хаки все на одну морду, но толстая Айдолай в крашеном доспехе и золотом шлеме мало похожа на рослую, как мужчина, Меше. Чаще других выезжала вёрткая Байгуш. И на насмешки она была злее многих. У Атанариха чесались руки сразиться с ней, но ему настрого запретили даже думать об этом. У Вашьяз оружие сверкало золотом. Она приходилась роднёй хоттын Юлдыз. Плечистая Куш была дерзкой, и все говорили, что ей не дорога её голова. Но покуда никто не мог снять эту голову с широких плеч. Коренастая Селмиз любила хмельное. Лицо у неё всегда было красным, и глаза шало блестели. Но ловкость свою она и пьяная не теряла. Прочих Атанарих так и не научился различать.
   Лучше всего, когда накатывали с севера короткие проливные дожди. И хаки обещали воротиться, как только перестанет лить. Едва проглядывало солнце, они возобновляли натиски. В одну из таких передышек Атанарих поднялся на забрало: говорили, что оттуда виден хакийский стан, будто на ладони. Добрый дождь хлестал вовсю, скрывая даль лощины, в которой разместились хаки. Но то, что творилось прямо за стеной, образованной крытыми войлоком повозками на тяжёлых, в пол-человеческого роста, древянных колёсах было видно хорошо. Удивило, что на пространстве от кибиток до шатров хоттын не было ни одной палатки. Хаки - их было много - укрывались от дождя плотными войлоками, теснясь у многочисленных костров.
   Помнится, Атанарих не сдержал своего удивления, но рих Витегес подошёл к нему и пояснил, что хаки гордятся своей неприхотливостью в походах. Даже прославленные биё, имеющие много скота, в походах спят под открытым небом, постелив толстый войлок и положив голову на щит. Только хоттын могут жить в шатрах, не боясь упрёков в изнеженности.
   - Если напасть на такой стан на конях, - ответил Атанарих, - ничто не помешает добраться до шатра хоттын.
   - Зачем? - хитро прищурился Витегес.
   - Убить хоттын - тогда её хардрада разбредётся. Всегда так бывает.
   - Но как ты преодолеешь стену? - Витегес явно знал ответ, и спрашивал молодого воина, желая его проверить. Атанарих, польщённый тем, что рих заговорил с ним, указал на пару повозок, которые хаки откатывали всякий раз, когда шли на приступ.
   - Они меньше, легче, стоят иначе - если что, Зубры смогли бы их откатить.
   Витегес рассмеялся, а Видимер Сокол, сидевший у дальней стены забрала, укрывшись от дождя щитом, хмыкнул и сказал:
   - Смотри, рих, ты думаешь заедино с безусым юнцом.
   - Не оттого ли, что даже безусому юнцу ясно самое простое решение? - весело отозвался рих.
   Атанарих навострил уши, поняв, что Витегес уже обдумывал вылазку. Но разговора об этом больше не было. Вскоре дождь кончился, небо посветлело, и хаки затрубили сбор. Атанарих помчался на своё место, едва не упав на скользкой после дождя лестнице.
   За эти дни Атанарих ни разу не вынул из ножен меча. Копьём обходился.
   За эти дни решётка, которую смастерил Одоакр, ни разу не была опущена. Высоко поднятая над воротами, торчала, как нелепое украшение.
   За эти дни Атанарих много раз думал, что зря тратил время, обучая воинов умению держаться в седле, словно хака. Да и биться мечом редко кому приходилось. Не было в том нужды!
  
   На дюжину и третий день биё Вашьяз долго дразнила воинов хардусы. И многим стоило труда сдержаться и не принять её вызов. Не добившись своего, Вашьяз повела на стены хардраду. И такова была её неудача, что какая-то стрела всё же заткнула её поганую глотку. Вашьяз унесли, после чего хаки бросились на стены с такой яростью, какой от них не видели даже в первые дни. Витегес велел поднять и поставить на стены Второй правый дом, иначе не удалось бы сдержать натиска.
   Отбиваясь копьём, Атанарих вдруг понял, что не видит на стене Куницы. Переживать за друга было некогда, но мысль, что Аларих ранен или убит, едва не стоила жизни самому Атанариху. Не прикрой его Аттан Лось, срубили бы.
   Потом в стане хаков забили бубны, и раздался рёв рожка, дававшего знак отступить. Берта принесла напиться, и лицо её было тревожным. Атанарих спросил, где Куница:
   - Жив он, - мрачно ответила Берта, - Витегес зовёт тебя в Правый дом.
   Наскоро отерев лицо от пота и крови, Атанарих поспешил на зов. Там уже были многие, и Аларих Куница (хвала Кёмпе - живой и здоровый!) тоже.
   - По всему видать - Вашьяз мы убили. Значит, сегодня её будут оплакивать и устроят тризну в честь благородной биё. - пояснил Рицимер. - Значит, сегодня мы выйдем из хардусы и попробуем убить Бури.
   Несмотря на усталость, Атанарих радосно вскрикнул, ударяя в ладоши. Над этим никто не засмеялся - все в доме были радостны. Даже Видимер, всем видом показывавший, что считает затею опасной и потому бессмысленной.
   Потом Витегес, сидевший у стола, поднялся, и все стихли, готовые слушать его.
   Самым ловким и неслышным охотникам надлежало выйти из хардусы пешими. Обогнуть стан, запалить кибитки, угнать или распугать коней, пасущихся дальше по лощине, у Ближнего Староречья, где удобные водопои и богатые травой луга. А потом, не ввязываясь в бой, лесами пробираться на Белый холм и там ждать конца набега. Обоим первым и второму правому дому, как разгорится пожар, выйти из хардусы на конях и напасть на стан. Зубрам - откатить повозки и оберегать проход до самого конца боя, остальным - ворваться в стан. Атанариху, Алариху Кунице и Урсиману Медведю, которые выказывали особое искусство в верховой езде, велели отобрать четверых или пятерых человек. Им - каждому во главе своей малой хардрады - предстояло пробиться к шатрам хоттын и запалить их. Честь поджечь шатёр Бури досталась Алариху, Урсиман должен был добраться до Геленчик, а Атанарих - до Юлдыз. Чтобы загорелось наверняка, Одоакр наколдовал какой-то особый вар, и разлил его в рыбьи пузыри. Стоило упасть на него хоть малой искре, он вспыхивал, словно сухая солома. На воротной решётке хотел стоять Одоакр, но Витегес не велел колдуну даже показываться из Вейхсхейма. Хотел поставить на забрало Прехту, но тут Одоакр упёрся. Решётка была вверена старшему сыну Одоакра Вульфзигу и его брату Алавиву.
   - Третьи дома и второй левый дом пусть сейчас идут на переднюю стену. Они же ночью будут беречь хардусу, - сказал под конец рих. - Над ними старший будешь ты, Видимер.
   Сокол вскинул бровь, возражая:
   - Ты сам пойдёшь с воинами?
   - Где же ещё должен быть рих? - Витегес говорил спокойно, без заносчивости, и оттого всем стало понятно, что всё давно решено. - Бой будет слишком опасный, чтобы я остался в хардусе. И если удача покинет меня - ты будешь хорошим рихом.
   Видимер прикусил губу, сдерживаясь, но поклонился. Витегес продолжал:
   - Аутари. Коли нас останется слишком мало, ты поедешь по хеймам, и приведёшь новых людей. Не рабов и не маслят, а тех, кто давно носит меч! А теперь - есть и отдыхать. Ко второй трети ночи все должны быть готовы.
  
   Хаки не ждали вылазки. Знали, что воинов в хардусе мало, что каждый на счету. Знали, что подмоги воинам ждать неоткуда. Считали фрейсов плохими всадниками. Потому и провожали знатную биё к грозной Эрелик пышно. Сложили погребальный костёр - сполохи его были видны из хардусы. Пока горело тело (ветер нёс на хардусу вонь палёного мяса), устроили тризну. Ночная тьма ещё оглашалась звоном бубнов и горестными хмельными криками, когда, перебравшись через стены, вышла из хардусы дюжина смельчаков. Пятеро из них были воины, остальные - ещё не опоясанные мечами маслята. Для порученного им дела не нужны были сила и умение вести пляску мечей.
   Наконец, настало время перед рассветом, когда тьма сгущается, и сон людей особенно крепок. В сгустившейся тьме небо над лесом пошло красными всполохами, взвыли яростно волки, заржали испуганно кони вдали, раздались первые крики, затрубил тревожно один рог, затем его клич подхватили другие. И поднялся над хакийским станом многоголосый шум - словно воронью стаю потревожили.
   И тогда спустился с забрала рих Витегес, надел шлем, приказал отворять ворота. Помчались, разрывая факелами ночную тьму, на потревоженный хакийский стан воины из хардусы. Впереди - Зубры, мощные и тяжёлые, за ними - Витегес и прочие.
   Никто не обольщался надеждой, что удастся надолго отвлечь хаков. Но всё же, прежде, чем враг понял, что нападают не со стороны леса, а в лоб, да ещё верхом, фрейсы успели подлететь к кибиткам. Спешившись и вцепившись в борта повозок, стоявших чуть наискось по отношению к прочим, Зубры сдвинули их с места, и поволокли, осовобождая проход для всадников.
   Хаки, сперва бросившиеся к дальнему краю стана, поняли, что их одурачили и хлынули навстречу фрейсам. Но те, яростно выкликая "Кёмпе! Кёмпе!" рвались к белым шатрам и разноцветным бунчукам. Впереди - словно стрела, входящая в живую плоть - рих Витегес. Жеребец, названный Фрьёндсом, Другом, не подвёл. Он легко вставал на дыбы и бил копытами, наседая на людей, будто на спине его сидел не могучий муж, а легковесная хака. Витегес разил направо и налево кованой дубиной.
   - Кёмпе! Кёмпе!
   Но смятение недолго владело биё. Не уподобились хаки испуганным уткам или осторожным гусям. Навстречу фрейсам уже неслось пронзительное:
   - Ха-ак! Ха-ак!
   Никто из фрейсов не ждал, что с лёгкостью доберётся до шатров. Это только поётся, что спешенные хаки - будто стрижи на земле. Нет, они отлично знали, как биться пешему против конного. Атанарих едва успел стоптать одну и срубить другую биё, как третья кинулась на него со спины. Хорошо, что сзади шёл Бадвила и прикончил гадюку. Атанариху некогда было благодарить - он рванул дальше, рубанул ещё одну, сцепившуюся с Адхельмом Рысью. Встретил щитом стрелу, ещё две тенькнули по замотанному бертиным убрусом шлему, сорвали ткань. И ладно! Пусть все видят его золотой шлем!
   Атанарих, горяча своего коня, торил путь к левому шатру. За ним - Бадвила Козёл, Адхельм и Ингвиомер Рысь. Ингвиомер, что ловчее всех бросает камни, сейчас был самым беззащитным. В руке у него факел, на шее - наполненные одоакровым варом рыбьи пузыри. Правее - Аларих Куница, с ним Зигемунд Сокол и Готафрид Рябой с факелом. И ещё двое - кто - не углядишь в неверном свете разгорающегося пожара. Ещё дальше - их не видать, но Атанарих знает - Урсиман Медведь, Гэндзо Куница,Танкред Выпь и Дагарих Лось. За спиной - сплошная свалка, и сквозь перезвон мечей несётся:
   - Кёмпе! Кёмпе!
   - Ха-ак! Ха-ак!
   Впереди - тоже сумятица и бой. Или это пожар тушат? Или эсиры поднялись? На них мало надежды, они безоружные!
   Врагов всё больше, и все свирепые, как ведьмы - видно, ближние хоттын! Но Кёмпе оберегает своих людей!
   - Кёмпе! Кёмпе!
   - Ха-ак! Ха-ак!
   Готафрид и Аларих с Зигемундом пропали из вида. Бадвила - почти безоружный, с факелом - у шатра! По войлоку бежит огонь. Смердит палёной шерстью. Бадвила окружён. И Атанарих окружён. Адхельм Рысь - за спиной.
   - Кёмпе! Кёмпе!
   Горит правый шатёр! Хорошо!
   Ингвиомер пробивается к ним.
   Но - альисы! - навстречу с криками "Ха-ак! Ха-ак!" пробиваются всадники.
   Не всех коней распугали и увели!
   Конь Рыси спотыкается. Ингвиомер падает.
   - Всё! - отчаянно ревёт Адхельм, - Шлюхи!
   - Ингвиомер в беде! - это кричит Бадвила. Он уже с мечом, щит вперёд перекинул, торопится к Ингвиомеру.
   Но далеко! Не помочь! Сам обложен со всех сторон.
   Хака повисла на узде. Получила мечом по голове. Но рук не разжала, волочётся за конём. Всё, свалилась!
   Подожгли шатёр Бури! Рог трубит.
   - Уходим!
   Никого рядом.
   Нет, клич подхватили.
   - Кёмпе! Кёмпе!
   - Ха-ак! Ха-ак!
   Нет отхода. Слева тяжёлая всадница с копьём. Падает - Аларих срубил. Шаг вперёд и слева - щитом её! Справа - мечом.
   Куница впереди рубит, расчищая путь. Снова обложили. Одну срубил, другую Адхельм сколол. Снова Куница рядом. В пяти шагах Готафрид. К нему не пробиться.
   Витегес! Выход близко!
   Рих бьётся с всадницей, ростом ничуть не меньше его самого. Меше? Не разобрать! Налетает слева - без доспехов - коренастая биё. Аларих прикрывает риха, сцепляется с ней. Атанариха теснят. Но своих много - расступаются, принимая его. Пятятся к выходу. Уже близко!
   Фритигерн размахивает оглоблей. Ещё два шага. Аларих тут! Где Адхельм и Бадвила? Где Готафрид? Пара дюжин шагов до выхода - так далеко!
   Рих! В крови, но бодр. Его пропускают. Фритигерн торит путь.
   - Зигемунда убили! - это Адхельм.
   Жив! По лицу - кровь ручьём. Ранен! Дать пройти вперёд. Отбил удар, другой. Готова, кобыла! Куница прикрыл.
   - Танкред! Дагарих! - это Готафрид. Жив! Танкред воет у самых кибиток... Альисы! Смолк!
   Повозки совсем рядом. Поднять жеребца на дыбы. Парой прыжков проломить вражеские ряды. Сделал! Уже у самого прохода. Снова Адхельм. Прикрыть его. Пропустить. Аларих подскочил, подхватил уздечку коня Адхельма. Путь свободен.
   Снова сомкнулись враги.
   - Кёмпе! Кёмпе!
   - Ха-ак! Ха-ак!
   - Наддай! - рычит Рицимер слева.
   - Иди к альисам! - надсадно вопит Урсиман Медведь, - Годасгил! Годасгил!
   Годасгил воюет справа. Слева - хака! Отбил.
   - Кёмпе! Кёмпе!
   Пробились - повозки уже за спиной. Конь берёт в галоп, и Атанарих его не сдерживает. Рядом несётся Аларих. Ведёт в поводу коня Адхельма. Рысь припал к гриве. Лишь бы не упал! Сзади хрипло дышит и зовет Фритигерна Готафрид. Где рих?! Вот он, поодаль! Сзади воины. Хардуса темнеет на фоне синеющего неба. У ворот, на краях рва, обозначая проход, над забралом пылают два факела.
   До них - рукой подать. Сар пропускает мимо. Атанарих - под навесом забрала.
   Жив!
  
   Куда проще идти в бой, чем стоять и смотреть с забрала. Решай сам, Видимер Сокол - он был бы за стенами, а рих - здесь, вне опасности. Тяжело слышать, как доносится гул битвы и гадать, что случилось. Пожар на дальнем конце стана высвечивает мечущиеся тени воинов - не разобрать, кто и где. Вспыхнул алым цветком огонь посреди стана. Запалили шатёр Геленчик. Занялся, разгорелся, а рядом - шатёр Юлдыз занимается. И - о, да, третий! Добрались до Бури! Трубят отход.
   Вульфзиг Бобёр вцепился в рукоять ворота. Аутари затрубил сбор - чтобы прибылые перегородили улицу.
   Всадники стремглав летят через поляну, уже различимые в отступающей тьме, и Видимер угадывает, кто остался жив. Вот Аларих Куница и с ним кто-то раненый. Они почти в хардусе. Раненый - один из Рысей - Ингвиомер или Адхельм - сейчас не разглядеть. Почти следом за ними влетает, радостно визжа, этот мальчишка, Венделл. Следом - Рябой Готафрид, племянник Аутари Зимнего Риха. Хорошо, что жив. Вон Витегес! Жив! А Зигемунда, сына - нет.
   Что же, удача фрейсов была немалой - многие вернулись из боя. Сперва плотно, потом всё реже и реже.
   Витегес в хардусе, с ним - другие воины. Окружили риха - не позволят, чтобы он погиб после боя. Несутся прямо по улице к Вейхсхейму.
   Но где же Зигемунд? Где Зубры? Живы ли? Фрейсов на поле становится всё меньше. Вместе с отставшими фрейсами скачут к хардусе хаки. Их всё больше - смешиваются с воинами, норовят прорваться за стену. Что ж, и Видимер так поступил бы на их месте. Если бы не знал о решётке.
   Зубры живы - их ни с кем не перепутаешь. Вот Сар, Эврих, Зизебут. Сзади всех летит Рицимер, Фритигерн немногим его опередил. И как они ещё далеко! Последние... А Зигемунда, сына, нет! И не будет - погиб он. Иначе Зубры дождались бы его.
   - В хардусу ворваться хотят! - кричит брату Алавив. Видимер кивает и приказывает:
   - Ждём!
   Ждём, хотя хаки уже в стенах хардусы, и на улице завязалась битва. В ворота, бок о бок с хакой влетает Кейльхарт Осётр. Хака тут же вытягивает его кривым мечом и сама падает, сраженная чьей-то стрелой. Их кони несутся дальше по улице, и тело Кейльхарта волочится по истоптанной земле. Удача Дагариха Лося больше - он оторвался от хаки, а Годасгил Волк смог срубить свою соседку на скаку.
   - Как Рицимер проедет - отпускай решётку.
   По улице уже несётся широкоплечий Фритигерн. За ним - Сар, Эврих. Голос Рицимера слышен под забралом. Алавив и Вульфзиг с силой выбивают стопор ворота, и решётка тяжело падает вниз, переломив спину хакийской лошади, которая в этот миг была под ней.
   Всадница упала, придавленная конём, и тут же на неё набрасываются несколько воинов со стены. Готово! Добили. А по ту сторону стены разлетевшиеся лошади не успели стать. Решётка, надсадно затрещав под их натиском, не выдерживает, ломается. Но она своё дело сделала. Хаки, не успев остановить коней, падают и гибнут под напором наседавших сзади, своими телами заваливая проход в хардусу.
   - Ай да решётка! - дуром орет Алавив и прыгает, словно мальчишка.
   - Чтоб её альисы побрали, - зло хрипит внизу Рицимер. - Подсоби выдернуть!
   Под забралом несколько человек, пытаясь затворить ворота, натужно вскрикивая и кряхтя, тянут застрявшего под кольями решётки коня. В хардусе вооруженные копьями прибылые добивают прорвавшихся за стены хаков.
  
   Атанарих, несясь по улице хардусы, заметил прибылых с копьями. Они пропускали своих, но готовы перегородить улицу, едва появятся хаки.
   - Враг в хардусе? - крикнул он на скаку.
   - За вами погоня! - ответил весело Гульдин Бычок, распоряжавшийся прибылыми. - Поторопись, ещё успеешь!
   Он торопился, но разгорячённого коня так не бросишь. Потому, как ни спешил, всё равно опоздал. Возле вторых домов улица запружена людьми. Прибылые, щетинясь копьями, держали натиск, и дальше - сплошная свалка и давка. Хаков уже спешили. У стены правого дома три кобылы всё ещё отчаянно пытаются отбиться. У первых домов мечутся потерявшие седоков кони и две всадницы бьются саблями против множества длинных копий. Одна даже прорвалась, смяв Гульдина Бычка. Но её тут же насадили на копьё и швырнули наземь, прямо на корчащегося и воющего от боли Гульдина. Некоторое время хака тоже елозила, бестолково сгребая руками с дороги свои смердящие кишки, потом сдохла.
   У плетня первого левого дома одну кобылу взяли живьём. Она ревёт медведицей, вырываясь из цепких рук Нидгарда Сокола и Нендило Лосёнка. Всё! Атанарих со злостью оглянулся. Из тех троих, что отчаянно отбивались, двое уже мертвы. Третью подранили.
   И вдруг заметил: одна биё, забытая в сумятице, перевалившись через плетень Второго правого дома, катится, словно бревно, через двор. И ей уже совсем немного осталось до клетей. Надеется уйти огородами!
   - Кобыла! - взвыл Атанарих и первый перескочил через ограду.
   Краем глаза заметил - следом, улюлюкая, словно на охоте, помчали ещё несколько прибылых.
   Хака уже возле клетей. Вскакивает на ноги. Мышью кидается в щель между стеной и отхожим местом.
   - За ней, Дасо! - вопит Атанарих.
   Тот бросается следом. Сам Венделл запрыгивает на крышу погреба и, схватив сушившуюся там жердь, спешит наперерез. Хака, запинаясь о грядки, бежит к ограде. Дасо отстал шагов на десять. За ним - Корнберт, Рандвер (ага, он жив! Вернулся!), Кунульф и Адабрант.
   Ещё полторы дюжины махов - и уйдёт. Нет, не уйдёт! - по стене поспешает Фритигерн. Хака замечает его, мечется. Потеряла время. Атанарих в два прыжка нагоняет её.
   - Живой бери! - волчатами взлаивают прибылые.
   Атанарих с силой лупит её жердиной меж лопаток. Она хрипло рявкает и падает ничком. Атанарих пинает упавшую между ног. Хака истошно орёт и корчится.
   К Атанариху подбегают его прибылые, со стены подбегает Фритигерн.
   - Поймали кобылу вонючую!
   Атанарих, тяжело дыша, наступает на спину корчащейся хаке. Хватает её за короткие сальные косички и с силой прикладывает мордой о землю. Оглядывает, победно улыбаясь, парней.
   Они, признавая право Атанариха на добычу, стоят вокруг, словно переярки* вокруг старшего волка, загнавшего косулю. Галдят возбужденно, наперебой:
   - Не убивай!
   - Помучаем кобылу!
   - Живьём на ремни нарежем!
   - Псами потравим суку! - перекрывая всех, одышливо басит Фритигерн.
   Атанарих переворачивает свою добычу. Спина хакийским доспехом не защищена, а на груди плотными рядами блестят медные пластины. Атанарих наступает ей на правую руку и только тогда смотрит в лицо...
   ...У хаки на жёлтой плоской морде - пусть редкая и короткая, но вполне мужская бородка. Атанарих оторопел. Остальные тоже замерли.
   - Муж... - в повисшей тишине шепчет Рандвер.
   - Разве у них мужи воюют? - охает Адабрант.
   Атанарих растерянно оглядывается на товарищей.
   - Первый раз вижу... - почти испуганно бормочет Фритигерн.
   - Надо же...- вторит испуганно Кунульф.
   Хак пришёл в себя. Открыл глаза. Сперва бестолково, а потом с всё нарастающим ужасом и мольбой уставился на парней. Часто-часто дышал. Лицо в поту, перемешанном с кровью и землей.
   Когда Атанарих гнался за ним, то не думал ни о чём, кроме как поймать, затравить. Хотелось быть первым. Наслушавшись рассказов о том, что вытворяют эти бабы, когда берут хейм, жалеть не собирался. Напротив, казалось, будет особенно сладко не просто убить, а, глумясь, выспросить имя, потом обрезать жертве нос, уши. Избивая, сорвать с кобылы одежду и, вырезая из тела полосы кожи, швырять их псам. А потом скинуть под откос обезглавленный и истерзанный труп. А обезображенную голову водрузить на шест промеж обклёванных воронами черепов её соплеменниц.
   Но сейчас он... не то, чтобы испугался, вовсе нет. Но как-то гадко и неприятно было - будто снова стоял перед отцом, а тот ругал его прилюдно...
   Наклонившись, Атанарих выдернул кинжал, висевший на поясе у хака, и, прежде чем кто-либо из окружавших успел сообразить, что Венделл делает, полоснул пленника поперёк горла. Тот булькнул и забился в судорогах, уже не чувствуя боли.
   - Ты что?! - охнул Дасо.
   - Ума лишился? - голос Корнберта сорвался на злобный визг.
   - Кем ты себя считаешь? - вторил ему Кунульф.
   - Зачем потехи людей лишил? - Фритигерн сплюнул тягучей слюной чуть не под ноги Венделла.
   Атанарих выпрямился, пожал плечами. Он и сам не мог объяснить, зачем это сделал. Наверно, парни правы, но поправить уже всё равно ничего нельзя. И потому твёрдо, подражая отцу, отрезал:
   - Муж это, не кобыла. Мало чести - замучить безоружного мужа.
   Обвёл всех вызывающим взглядом, кулаки сжал, готовый дать отпор любому, кто посмеет возразить. Но столпившиеся вокруг парни враз утихли. Будто всем им было тоже неловко, но боялись проявить слабость. А вот Атанарих взял на себя решение, и все остались довольны.
   - Да, муж - это не то, что кобыла, - хрипловатым баском подтвердил Рандвер.
   Даже Фритигерн пожал плечами и подчёркнуто равнодушно ответил:
   - Попадись ты ему, он бы так благороден не был...
   И вразвалочку заковылял прочь, всем видом показывая, что ему до глупостей Венделла дела нет. Парни проводили его взглядом. Молчали.
   - Выкинем его за ограду? - первым нарушил молчание Рандвер.
   - Давай... - единодушно закивали прибылые.
   Дасо, самый крепкий из всех, молча поднял труп. Двинулся было к стене.
   - Погоди, оружие у него забери, лук и колчан, - опомнился Атанарих. - Нечего добру пропадать.
   Труп положили на истоптанную грядку и, кроме оружия и куяка, не тронули ничего, хотя на шее воина были украшения, и халат он носил из тонкой кожи. Даже одежду, как могли, привели в порядок.
   - Пальцы на правой руке обруби! - вспомнил Рандвер. - Чтобы, возродившись, стрелять не мог.
   Атанарих кивнул. Ножом отсёк большой, указательный и средний пальцы. Дасо понёс тело к стене. Парни все ещё стояли у грядки.
   - Как ты завалил его, Венделл... - сказал Кунульф. - как зверя...
   - Зверя... - Атанарих расхохотался. - О! Я зимой ни медведя, ни кабана не добыл.
   - Так зубы уже за стену выкинули! - заметил Корнберт.
   - Зубами хаки не опасны, пальцами! - хрипло гыгыкнул Рандвер.
   Атанарих поднял окровавленный палец убитого. Повертел, рассматривая.
   - Выварю до косточки - и в ожерелье...
   - И я, и я так сделаю! - наперебой загомонили парни. - Будем брать от большого пальца нижнюю косточку...
   - Верно. Эх, жаль с нынешней ночи нельзя будет пальцы взять - сколько мы их порубили! - заметил, поблёскивая глазами, Рандвер.
   Атанарих, не шибко задумываясь, сунул палец в поясной мешок, в котором хранил всякие мелочи. Пробормотал, вытирая окровавленный кинжал о полу рубахи.
   - Ладно, пошли отсюда!
   Со стены возвратился Дасо, довольно улыбаясь, заметил:
   - Кобылы-то приуныли. Солнце взошло, а они на приступ не идут...
   - Эй, нас там ждут, - поторопил Рандвер, махнув рукой в сторону улицы, и оглядел огород. - Эх, как истоптали... Жалко.
   Атанарих оглянулся. В Нарвенне ему тоже приходилось во время охоты скакать через поля вилланов. Тогда поваленного хлеба было не жалко, а тут озлился - и на себя, и на прибылых своих - столько добра повытоптали!
   - Кобыла вонючая. Изгадила все, ровно боров, - выругался он, забывшись, что беглец был мужем, и первый пошёл к ближайшей тропке.
   Прибылые потянулись за ним. Во дворе второго правого дома напились из бочки воды, ополоснули вспотевшие лица.
   Жители хардусы деловито прибирали главную улицу от трупов. Фрейсов среди убитых уже не было. Всех снесли в Вейхсхейм, чтобы обмазать смолой, обернуть холстом и берестой. Так всегда делают, если сразу похоронить нельзя.
   - Те, кто первыми вышел - вернулись ли?
   - На Белом холме костёр запалили, кто-то дошёл. Не скоро узнаем, все ли вернулись...
   Убитых хаков было много. Воины деловито обирали трупы, снимая с них оружие, доспехи и украшения. То, что не годилось в дар Кёмпе или воинам - то может перековать Одоакр. Обрубали пальцы на правой руке, чтобы мертвецы, если даже возродятся, не могли стрелять. Тела укладывали вдоль плетня. Атанарих невольно внимательнее присмотрелся к ним. Нет, право слово, как есть все бабы. Морды плоские, голые. Толстых много - мясо жрут и молоко пьют круглый год, жиреют. Груди у всех топорщатся, брюхо горой... У некоторых заметил на щеках что-то вроде щетины. А может, это грязь? Одно тело было уже без головы. Доспех с неё тоже сняли, и на халате из тонкой кожи, промеж двух несомненно бабьих грудей, красовалась глубокая рана. Голова хаки была тут же, рядом, насажена на кол плетня. Айдолай! Он подошёл, не без любопытства разглядывая перемазанное кровью и грязью лицо прославленной биё. Сейчас оно не было искажено ни яростью, ни страданием. Скорее казалось глуповатым - полуприкрытые глаза, сонно разинутый рот. Женщина была раза в два старше Атанариха - толстые щёки начали терять упругость, морщины потянулись от крыльев короткого вздёрнутого носа. Выбившиеся из кос пряди прилипли к перемазанным потом и грязью лбу и щекам. Длинные косы свисали до самой земли.
   Подошёл Аутари, задумчиво поглядел на голову Айдолай, усмехнулся.
   - Хотел бы я знать, кто её...
   - Вроде, Гульдин Бык, - отозвался возившийся рядом с другой убитой Вольдегар Сойка.
   - Он хоть жив?
   - Жив будет, коли Куннаны того захотят, - встрял в разговор Пилигунд Журавль. - Но мало похоже, что выживет.
   Атанарих вздохнул. Ему нравился Гульдин Бычок - способный малый, и со временем мог бы возглавить не только третий дом. Но, кажется, отвоевался.
   - А ещё кто? - голос нехорошо дрогнул. Атанарих испугался, что его жалость сочтут за слабость, и попытался скрыть против воли кривящийся рот, улыбнувшись. Но Аутари понимающе похлопал Венделла по плечу. Сказал печально:
   - Говорят, Фаствина тоже...
   - Фаствина точно убили, - подал голос Хлуберт Хорь, который деловито обыскивал очередной труп. - Ещё Лудериха сильно ранили и Адхельма Кострюка убили.
   Атанарих закусил губу. Не сразу смог сказать:
   - Достойные воины в дружине Кёмпе...
   Хорёк натужно осклабился, видно, тоже бодрился, сдерживая слёзы. Аутари печально покачал головой... Взял отрубленную голову и пошёл в сторону ограды...
  
   О том, что удача фрейсов оказалась больше, чем они думали, стало ясно сразу после восхода солнца. Едва хаки потушили пожар, раздались надсадные вопли их рогов. Фрейсы изготовились отражать новый приступ, но к рёву примешался звон бубнов и протяжные, горестные крики "Ойе-ойе!". Костра было два. На одном должны были сжечь тело Геленчик - она билась с Витегесом, и рих одолел её. А на другом... Из трёх бунчуков над станом колыхался только черный - значит, Юлдыз уцелела. Никто не рассказывал, что бился с Бури, но выходило, что в живых её нет: либо старуха не выходила из шатра, и её там задавило, либо её срубил кто-то из убитых в вылазке - тот, кто уже не мог похвастаться своей победой.
   А потом был странный приступ: на стены рвались от силы дюжины три биё. И никакого эсира - одни хаки с яростным рёвом бежали через поляну, не страшась фрейсских стрел. Кто добрался до стен - дрались ожесточенно, но по всему было видно, что они искали смерти, своей и чужой, но на победу вовсе не надеялись. Их перебили всех до единой, заплатив ещё двумя жизнями...
   Говорили, что это ближние воины погибших хоттын. Они себя опозорили тем, что не уберегли своих повелительниц и потому не ценили жизнь, что потеряли честь...
   Атанарих и другие воины потом собрали из их пальцев добрые ожерелья.
   Пока опозоренные биё искали смерти, остальные хаки ушли. Услышав это, Атанарих не почувствовал особой радости. Скорее - облегчение и ужасную усталость...
   Весь следующий день фрейсы, не доверяя проклятым кобылам, просидели взаперти. Только желавшие собрать ожерелья перелезали через стены, искали помеченных своим оружием. Далеко не отходили, поглядывали в сторону опустевшего хакийского стана. Многих подмывало пойти и посмотреть, что там осталось, но Витегес строго запретил: хаки коварны.
   Из лесу потянулись пленники из эсира, рассказали, что когда начался пожар, они напали на стражников, и, пользуясь сумятицей, утекли в лес. Некоторые были с оружием - кривыми хакийскими мечами, плетьми. Их охотно принимали, отправляя мужей в третьи дома, радуясь, что хоть чем-то могут возместить убыль. Невеликое утешение - эсиров набралось не больше десятка. Жён - и тех было больше, дюжина и четыре. Прибылые все перешли во вторые дома, а Рандвера взял к себе Куница. Об этом много говорили, потому что убыль из первых домов восполняли воины вторых, и считалось большой честью, когда прибылого сразу брали в первый дом.
   Ночью мальчишка Валамер, накрывшись пёсьей шкурой, прополз через лес к брошенному стану. Вернулся ближе к рассвету. Рассказал об обгоревших повозках, об огромных кострищах, в которых валялись обугленные человечьи и конские черепа, кривые мечи и наконечники стрел.
   На следующий день пришла весть с Белого холма - хаки прошли мимо заставы и идут дальше. И воины, вооружившись крюками и баграми, вышли убирать падаль. Тех, что погибли последними, перед тем, как швырнуть их с откоса в Вонючку, тщательно обыскивали и убирали. С пропастины же - если глаз на что упадёт - срывали, и бросали наземь: мальцы после подберут, отмоют, а то и прикасаться мерзко. И летели под откос раздутые смрадные тела - воронам всё равно, пленник ли из эсира, или прославленная биё. Отъевшиеся, огромные, как собаки, пировали они на трупах, хриплым карканьем воздавая хвалу славным воинам хардусы, и лениво отлетали в сторону, когда под откос падало очередное тело. Вонючка ярилась, принимая в себя смрадную ношу, и торопилась вытолкнуть её в полноводную Оттерфлоду. Там несколько воинов цепляли баграми застрявшие на мелкводьи трупы и волокли на стрежень, задавая знатный пир подводным слугам Холлы.
   И Атанарих вместе с другими воинами таскал к Вонючке убитых, ничуть не тяготясь смрадом, ибо запах мёртвых врагов сладок.
  
   Объяснение незнакомых слов и выражений.
  
   Переярок - молодой волк второго года жизни, к зиме возвращающийся в семью, где появился.

* * *

   Живущие в хеймах строят дома для своих умерших в ельниках. Они ничем не отличаются от землянок живых, только вход повёрнут не на полдень, а на полуночь, да возле очага не стоит изображение Фровы. У Холлы нет опасностей, подстерегающих живых, Фрова-защитница мёртвым без надобности. Ушедший в обширное царство Холлы будет мирно жить в своём доме, корчевать лес, пахать поля, охотиться и ловить рыбу. Там, на дальнем полуночье, в лесах Холлахейма, нет ни хаков, ни мортенсов.
   В хардусе не так. Может, и рады бы многие из воинов, умаявшись от бесконечных кровавых жатв, отдохнуть в дремотных ельниках. Только где же поблизости от хардусы найти такой ельник, чтобы туда не заявились враги, не потревожили убитых? Да и многие ли воины, прожив свой век в хардусе, захотят вернуться в мирные хеймы, к труду, от которого отвыкли?
   Уже никто не помнит, кому из рихов первому пришло в голову ставить хлайвгардсы прямо в вейхсхеймах. А чтобы лейхты, души умерших, не тревожили живых, предавать тела огню. Кто скажет, какая гюда впервые узнала, что не дано сожжённым воинам прийти в мирный Холлахейм? Что им не встретиться со своими предками, безмятежно живущими в тенистых, прохладных лесах, полных дичи? Не увидеть поля, которые из года в год приносят обильный урожай? А дано им вечно нести стражу, разъезжая по небу в хардраде Кёмпе, оберегая своих от чужаков.
   Но теперь все воины сжигают своих умерших. Кости героев, сложенные в большие корчаги, стоят в длинном, похожем на пиршественную палату, хлайвгардсе. А зимой, когда завывают вьюги, многие мужи среди белых вихрей видят очертания несущихся в бешеной скачке охотников, среди которых иной раз и примерещится фигура убитого друга. Это охотится Кёмпе, муж Холлы, владыка лесов и друг воинов. И с ним - его верная хардрада, в которой живут не знающие ни старости, ни усталости, ни мучительных болезней воины, убитые в бою и умершие от ран. Потому и могут живущие в Холлахейме пахать свои поля без страха, что между ними и степными владениями хакийской Владычицы мёртвых Эрелик вечно стоят на страже воины Кёмпе. И есть ли участь более желанная, чем эта? Но лейхта не может уйти к Кёмпе, покуда цела плоть. Потому и томится в тоске, доколе не увидит языков погребального костра.
   Спелёнутые, словно младенцы, в хлайвгардсе ожидают своего часа убитые в этот набег. Терпеливо лежат на заготовленном с зимы снегу. Все три дюжины без двух. Ещё одного поджидают. Им-то ведомо, что Гульдину не выбраться.
   Бычок пока цеплялся за жизнь. Лежал, почерневший от боли, стиснув зубы, чтобы не стонать. А когда терпеть становилось невмочь, хрипло выкрикивал: "Уйди, тут останусь! Рано на полночь!", и только лишившись чувств, стонал и кричал в голос и в бреду просил Кёмпе, чтобы взял его к себе. Гуннель давала ему какие-то снадобья и крепкое крекское вино, перевязывала раны. Молила Фрову задержать юношу среди живых, не отпускать его так рано.
  
   Трудно сдерживать приступы хаков - да разве это беда? Беда - песни слушать. Атанарих увязался было вслед за Фритигерном в первый дом, посмотреть, как Эврих слагает хвалу погибшим воинам. Хорошо слушать песни на пирах... А тут, не успеет запеть про одного, как все начинают вспоминать, каким он был, что любил, с кем дружил и ссорился. Те, кто видел его смерть, начинают подробности высказывать. Эврих Атанариха принялся расспрашивать про то, как погибли Годасгил Кузнец и Ингвиомер Рысь. Боясь забыть что-то важное, или соврать, Атанарих попытался припомнить, о чём они говорили, что делали незадолго до смерти: как наставлял его перед первым боем Кузнец, и как перед выездом он, Атанарих, рассказывал Ингвиомеру скабрезную крекскую сказочку про то, как появился на свет предок основателя Мароны. А Ингвиомер весело, заливисто хохотал, запрокидывая голову, и хлопал себя по ляжкам: "Значит, он на их воительницу со своим колом наперевес кинулся, и в лоб от неё кулаком получил? Так сильно приложила, что он семя пролил ей на подол?!" Припомнил, уже против воли, удивлённые глаза Кузнеца, и то, как конь Ингвиомера наступил копытом на лицо ещё живого хозяина, превращая его в кровавое месиво.
   Рассказал, с трудом сглотнул и был рад, когда в разговор влез Готафрид Волчонок:
   - Тейя Медведь, помнится, его ещё одёрнул - мол, зря он так расхохотался. Не к добру!
   - Тейя Медведь сам не вернулся, - проворчал Ариульф Куница. - Хорошая сказочка, весёлая. Позабавил ты нас тогда, Венделл.
   Атанарих виновато улыбнулся, потянулся за пивом. Подумал, что вряд ли стал бы сказки пустые рассказывать, не будь ему самому в ту ночь страшно.
   - Дорого мы за неё заплатили, за ту вылазку, - ворчал Балдуин Сокол. - И лучшими воинами! Дюжину и восьмерых потеряли.
   - Дюжину и четверых? - недоумённо посмотрел на него Атанарих.
   - Четверых переярков что, не счёл? - поддакнул Фравита Сойка. - Они ведь тоже тогда погибли. Только в хардусе.
   - Хватит, - огрызнулся Эврих, - Вы лучше скажите, кто видел, как пал Гэндзо Куница? Он ведь подпалил шатёр Геленчик-хоттын? Ариульф?
   - Урсимана из Второго дома надо позвать, - заметил Куница, - Меня оттеснили, я только слышал, что Медведь ему на помощь рванул. Ревел, ревел, будто зверь, и враз умолк... Урсиман смерть обоих видел.
   - Я схожу, - поднялся Атанарих. Ему стало совсем тяжело сидеть рядом с Эврихом. Он выскочил на улицу, рванул ворот рубашки. Попытался вздохнуть поглубже. Но воздух был густой и тяжёлый, застревал в горле и давил на виски.
   - Гроза будет, Атанарих, - весело крикнул, пробегая мимо, Рагн, сын Гуннель. - Давно пора...
   - Давно, - согласился Атанарих.
  
   На четвертый день и живые, и мёртвые дождались радостной вести - прискакал с Белых холмов гонец. Все посланные поджечь стан хаков живы. Хаки переправились через Чегара-ки, что отделяет хакийские владения от земель, которые они сами почитают фрейскими. Значит, надолго ушли.
   В тот же вечер начали рубить деревья для дома собравшихся на Полночь. Трудились и ночью, чтобы не мучить и без того заждавшихся мертвецов. Сруб делали возле кучи вязанок хвороста, вытащенных изо рва. Потом хворост, успевший подвялиться после недавнего ливня, сложили у стен и обильно полили одоакровым зельем. Стуку топоров и крикам строящих сруб людей вторил надсадный вой из хардусы - женщины прощались с убитыми, выкликая их имена. И над водой протяжно летело:
   - Гэндзо, о, Гэндзо!
   - Адхельм, зачем ты уходишь так рано?!
   - Танкред! Прощай, могучий!
   - Гилло, Гилло, Гилло! - голос Танки, которая весной сошлась с Годасгилом Кузнецом, звучал особенно пронзительно и надсадно, - Гилло, зачем уходишь ты? Зачем бросил меня, Гилло?!
   - Убивается так, будто решила пойти следом за ним на костёр, - ворчали воины.
   - Нам впору горше плакать, - заметил Аларих Куница. - Он делал хорошие стрелы. Теперь в нашем доме нет своего кузнеца.
   А со стороны Вейхсхейма несётся наперебой:
   - Ингвиомер!
   - Бадвила!
   - Гуальтер!
   - Перхарм!
   И другие имена, потому что каждого, кто покидаёт хардусу, надо было проводить с честью. И Эврих Песнопевец, сидя поодаль от строящих сруб мужей, поёт славу каждому воину, подробно описывая подвиги и гибель нового воина свирепого Кёмпе, супруга Холлы.
   - О, Вальдило!
   - Прощай, Хлодульф, славнейший из Туров.
   - Сакерих!
   - Амальгар!
   - Хротстейн!
   - Аутбодо! О-о-о, Аутбодо!
   К рассвету сруб был построен. Делали наскоро, даже не вырубая в бревнах чаш и желобов. Широкие пазы забивали сухой соломой и берестой. Внутри сделали богато устланные еловыми лапами лежанки, на которых расстелили нарядные плащи и покрывала. Нарядить покойника, спелёнутого просмоленным холстом, нельзя, зато можно положить ему с собой нарядную одежду, любимые вещи, обязательно - ожерелье, которое он заботливо собирал всю жизнь. Чтобы умершие не голодали, забили овцу и утвердили её на вертеле над очагом. Рядом поставили бочонок с мёдом, лепешек не дали - зерна осталось мало, дотянуть бы до следующего урожая. Ну да пусть ушедшие не сердятся: Кёмпе не жаден на еду и на оружие тоже. Всё даст - и лук, и копьё, только вот меч, да особо любимое при жизни можно положить на костёр.
   Едва забрезжил рассвет, стали выносить убитых. Раскладывали на самые почётные места тех, кто жил в первых домах, посерёдке - из вторых домов, а ближе к входу - переярков, что дожили до первого лета в хардусе.
   Атанарих невольно считал - больше всех потеряли два первых дома: в правом девятерых не досчитались, в левом и вовсе - дюжины и одного. Из переживших набег - мало кто не ранен. Атанариха тоже задели в схватке пару раз, да разве он эти царапины за дело считает? Меньше всех заплатили третьи дома. Переярков в опасные места не посылают. А всё же шестерым из них лежанки приготовлены. Да ещё, видно, Гульдину Бычку скоро костёр складывать. Остальные убитые - из вторых домов.
   Прощаясь, Атанарих лично убрал ложе своих переярков. Простился с могучим Фаствином Бычком, что был силён и упрям, но Атанарих сразу понял: глуповат и неповоротлив - не заживётся... Адхельма Кострюка, долговязого и застенчивого, он особо жалел. Этот простодыра глазел на него так восхищённо, что смешно становилось. Вальдило Журавлёнка конями стоптали в ту ночь. Храбр был и мог бы стать великим воином, а пал, почитай, в первом своём бою. Такова была его неудача. Адабрант Сыч - из лука хорошо стрелял, Атанарих чаял: попросит его в первый дом по осени. Не довелось - ни ему, ни Гульдину Бычку, что лежит при смерти. А Хлодульф Тур - того все жёны хардусы горько оплачут - красив был. Атанариха Куннаны красотой не обделили, но Хлодульфу он завидовал: в его красоте была мощь воина, а Атанариха все до сих пор юнцом почитают. А Перхарма Косулю особенно жаль - страшно погиб он, поймав брюхом ласточкин хвост. Выдернул его, а следом - петлями - кишки выпорхнули из живота. Аутари, поняв, что не жилец парень, сам его отправил к предкам: подошёл к нему, руку на лоб положил, ободряя, и враз горло ножом перехватил... А был Перхарм воин не из последних.
   И Атанарих каждому из своих учеников поклонился низко, словно перед рихом. Каждому на грудь положил его охотничье ожерелье, рядом - меч, и укрыл крашеным плащом.
   Потом отвесил низкий поклон своему соседу по стене - Годасгилу Кузнецу. Этому кроме меча положили ещё и молот с наковальней и клещами, чтобы ковал воинам Кёмпе стрелы. Восемь воинов выделялись среди прочих. Это те, кто погибли в схватке, и тела их так и не нашли. Небось, надругались над храбрецами хаки - бросили их собакам на съедение или волокли за своими конями по пыли, отступая... Но души их пойдут в славную дружину, чтобы служить величайшему из рихов. Из прутьев и соломы изготовили их подобия, нарядили в любимые одежды и тоже положили на общий костёр. Атанарих нашёл по браному плащу Ингвиомера Рысь. У него наособицу прощения попросил - вместе они пробились к шатру. Только Атанарих жив, а Ингвиомер - вот он, на Полночь собрался.
   Когда Атанарих уже хотел уходить, из хардусы мальчишка прибежал, велел обождать: Гульдин Бычок не пожелал от прочих отстать, тоже ушёл, и тело его сейчас принесут...
   Волосы Гульдина были ещё мокры - женщины наскоро его обмыли и нарядили в вышитую рубаху. И он не был обвит смолистыми пеленами. Лицо парня, осунувшееся за четыре дня страданий, казалось непривычно старым. Укрывая его плащом, Атанарих понял, что плачет, и не стал скрывать слёз.
   С факелами в руках выстроились у входа Витегес, Видимер, Рицимер и Эврих. Остальные стояли поодаль, каждый со своим домом. И пока было не слишком заметно, что поредел строй защитников хардусы.
   Протяжно, надрывно затрубили турьи рога, давая знать, что настала пора проститься с боевыми друзьями. Смолк нестройный гомон. Стало слышно, как гудит лес за границами росчисти, каркают вороны, и голосят в хардусе женщины. Их пронзительные вскрики сливались с рёвом рогов.
   И тогда возвысил голос Эврих. Его низкий, словно бы надтреснутый бас был подобен звуку боевого рога, и вполне приличен торжественному и мрачному плачу, который он завёл.
  

Юноша шёл

К землям полуденным.

Златоволосый,

С ликом сияющим.

Встретил он воинов,

Видом суровых.

Были доспехи их

Кровью покрыты,

Были зазубрены

Мечи в руках мощных.

   Песню подхватил юный Ботерих, сын старухи Кунигунды. Он стоял на восходе, спиной к солнцу, и оттого казалось - не человек это поёт. Звонкий, чистый голос звучал среди карканья воронов и рёва труб беспечно, будто прожил этот юноша среди богов и никогда не видел ни смерти, ни болезней, и даже малого горя не знавал. Потому что провожало павших новорожденное Солнце, не знающее ещё ни зла, ни боли, ни смерти. Зачин у прощальных песен всегда был одинаковый. Это дальше - на каждых похоронах - славились деяния того, кого провожали в последний путь.
   Четверо воинов, державших факелы, направились к срубу и, просунув факела в щели, запалили еловые ветки, стоящие в бочонках с саром. Пламя тотчас же занялось, побежало по бересте и подсохшей хвое, распространилось с четырёх углов, и охватило, наконец, весь сруб. Вскоре жар стал так велик, что люди невольно попятились от него.
   И снова Ботерих завёл чистым, высоким голосом человека, никогда не видевшего смерти:
  

Будь лёгок путь ваш,

Славные воины,

В земли полуночи,

В тёмные ельники.

Что мне ответить

В землях полуденных,

Коль меня спросят:

С кем же я встретился?

   Огонь подобрался к укрытым в доме телам - запахло жареным мясом. По мере того, как пламя охватывало трупы, вонь горелой плоти крепла, пока не стала перешибать все остальные запахи.
   Воины пели, вспоминая о каждом из ушедших, и голоса их сливались с низким гудением костра и рыданием рогов.
  

* * *

   Духота и комары заедают. Но такое оно, лето: душное, жаркое, потное и всё равно желанное. На плечах - сладостное бремя - полный ранних грибов кузов. Скоро их будет невпроворот, начнут люди кочевряжиться, выбирать только самые лучшие. А пока любым рады. Ещё подоспеет ягода. Сперва суняшница, потом уже недалеко и до риховой ягоды, сладкой пахучки, там костница и синичка поспевать начнут. Как будешь их брать, значит, время Аирбе к концу близится. Ну, а если до журавлихи* дожили, значит, до следующей весны спокойно будет. "Если к той поре, как я начну брать журавлиху, Атанарих будет жив, - думает рассеянно Берта, - Значит, до следующего года точно проживёт...", - и торопливо складывает пальцы в знак, отгоняющий зло. Никогда не надо загадывать на будущее, дразнить Куннан. Особенно, если ты живёшь в хардусе.
   Но отчего лес сегодня особо душен и пахуч? Вроде, гроза не собирается, а так тягостно и ломотно! Никогда Берта не чувствовала запахи остро, а тут вдруг чутьистая стала, словно хорошая собака. Грибы находит по запаху - он совсем иной, чем у мокрой земли, смятой травы и прошлогодних листьев. А спутниц - даже если не видит их и не слышит - всё равно знает, что они рядом, потому что доносится острая струя запаха полынного отвара, которым смачивают от комаров одежду и лицо. И пота. У Линды - горячего и пряного, у Яруны - кисловатого, у Фледы - отдающего пыльным ларём, у Хильды - резкого, будто черемша. Это все оттого, что девка соплива, даже летом у неё под носом мокро. Не перешибает чужие запахи даже собственная вонь. Сегодня с Берты просто ручьём течёт, да так смрадно, вроде бы гнильцой отдаёт.
   - Тё-ётя Берта... - жалобно просит Хильда. - Попроси передохнуть?
   Её голос раздражает хуже комариного писка. Берта едва сдерживается. После целого дня в лесу, с его валежником, и взрослым тяжело ноги передвигать. Что говорить о девчонке, которой едва семь зим минуло? Не виновата Хильда ни в том, что устала, ни в том, что черемшой смердит.
   Берта оглядывается на девочку и улыбается ободряюще:
   - Уже скоро. Смотри, просвет видать... У реки отдохнём. Тут если встанешь - совсем комары заедят.
   Да и сама тоже что-то не в меру притомилась сегодня. Неужели прихворнула?
   - Зря ты её взяла с собой, - ворчит Яруна.
   Раздражение подкатывает к горлу. Так и просится колкое слово. Едва опомнилась: не всякое, что на язык рвётся, надо отпускать. Тем более, Яруна по-своему права. Зря сопливую взяли. Пожалела себе на шею: девчонка так умоляла, даже плакала.
   Хильда Яруны испугалась, притихла. Только по-бабьи вздыхает, пристраивает поудобнее кузовок и бредёт дальше.
   Ну, недолго осталось. Лес становится реже и чище - сюда постоянно ходят из хардусы за хворостом, выгребли всё. Близость дома придаёт сил. Женщины идут быстрее.
   Едва на поляну вышли, стали на цыпочки привставать, да шеи тянуть. Хардусу видно плохо, но по едва заметным знакам можно понять, спокойно ли на высоком берегу.
   Слышны голоса детей на реке. Частые дымы к небу не тянутся - никто не кипятит воду у воротной стены. У Белого холма небо чистое. Значит, быстрые и вороватые гости сегодня не пожаловали.
   Покуда лугом идут, решают искупаться. Потому направляются не к броду, а забирают правее, на песчаный плёс. Трава пока невысока, вода сошла, грязь подсохла - мигом добрались. Снимают тяжёлые пестери и прямо в рубахах лезут в воду. Вглубь не пошли, растянулись блаженно на мелководьи. Вода - тёплая, как парное молоко, - враз снимает дневную усталость. Женщины некоторое время лежат на песке, наслаждаясь. Наконец, Яруна первая поднимается:
   - Хватит бездельничать, жёнки!
   Привести себя в порядок да идти дальше. Прополоскать в проточной воде перемазанные давленым гнусом и кровью убрусы, рубашки. Самим вымыться, натираясь крупным белым песком. Берта рада смыть с себя вонючий пот. Приподнимая груди, чувствует, что трогать их больно - ни с того ни с сего такие твёрдые стали. Точно, простыла! И когда надуло? Вот ещё не хватало - отродясь не было такой напасти. Чем её лечить? Гусятник что-ли распарить и прикладывать? А коли не пройдёт - у Грид спросить. Она чахлая, так от всех болячек лекарство знает.
   Брод по этой поре ещё глубокий. Рослым Яруне и Фледе - и тем много выше колен. А Хильде и вовсе по грудку. Вода на середине реки быстрая, с ног валит.
   - Держись за меня крепче, - говорит Хильде подобревшая после отдыха Яруна.
   Девочка кивает. Снимает кузовок - не хочет грибы мочить. Хотя, по правде, что с ними станется? Всё равно, как придут - мыть и перебирать.
   Линда ворчит на ходу:
   - Вот ведь, лес под носом. А за грибами-ягодами приходится в такую даль таскаться!
   - Кто ж тебе мешает? - смеётся Яруна. - Шла бы в дубраву против хардусы!
   - Ага, - фыркает Фледа, - Говна хакийские топтать.
   Женщины хохочут. Никому в голову не придёт собирать травы, грибы и ягоды в ближних лесах. И вовсе не потому, что туда бегают по нужде хаки. Лето - пора неспокойная. Набег за набегом. Уж лучше промочить ноги и платье, переходя через брод на низкий берег Оттерфлоды - целее будешь.
   У самого брода понимают, что всё не так уж спокойно. Дети купаются, а вот мужей не видать. У Берты в животе противно ёкает и сжимается. Виски заломило - аж до тошноты. Дойдя до дома, она, не переменив мокрой рубахи, спешит на мужскую половину. Там пусто - это не диво - в летний день кому охота в доме сидеть? Но у некоторых лежанок нет военных рубах, оружия и шлемов. Атанариховых - тоже...
   Значит, хаки где-то близко. Небось, снова на приграничные хеймы напали, и рих послал на подмогу небольшой отряд. Стараясь выглядеть как можно более равнодушной, Берта идёт на женскую половину дома. Там Линда и Фледа, смеясь, меняют мокрые рубахи.
   - Ты куда потерялась? - спрашивает Фледа.
   - Набег? - мрачно отзывается Берта.
   - Да, на Волчью падь, - отвечает Фледа, в то время как Линда мрачно скалится и кивает. Ну да, её Куница тоже не в хардусе. А Фледа продолжает - настолько равнодушно, что злоба комком к горлу подкатывает:
   - Малец прибежал подмогу просить. Но я так понимаю: раз народа мало послали, то больше посмотреть, много ли кобыл пожаловало.
   - А сколько уехало? - Берта с трудом сдерживает слёзы (надо же, враз накатили).
   - Дюжина и трое, - подаёт из другого угла голос Базина Чёрная. - Хотели дюжину послать, да твой Венделл с ними запросился. Понятно, и Фритигерну стало завидно, да ещё Рандвер с ними увязался.
   Новость Берте мало понравилась. Пошли Атанариха Витегес, она бы так не расстроилась. Он воин, должен риха слушаться. Но зачем самому на беду напрашиваться? Да вот уж таков её друг! Мало ему забот, от которых не спрячешься, - ищет себе неприятностей! Берта торопливо натягивает рубаху, подходит к женщинам.
   - Давайте вашу одёжу, пойду, постираю.
   - Да куда ты? - не поняла Линда, - Давай хоть поедим!
   - Неохота... - отмахивается Берта, - Душно, что-то я сомлела сегодня.
   - Так мы тоже - аж мутит с голоду, - хохочут женщины.
   Они правы - целый день, почитай, не евши. Кивнула, пошла собирать на стол. А в голове вертится противно:
   "Куннаны! Зачем же вы тогда дали мне Атанариха?! Зачем дали эту зиму? Чтобы потом жизнь моя вовсе несносной стала?"
   Зароптала, и тут же испугалась: а если богини ей в отместку возьмут и оборвут нить жизни Атанариха? Он-то, добродушный и беспечный мальчишка, чем виноват? "Куннаны, простите, - Берта понимает, что плачет. - Пусть Венделл будет жив и здоров!".
   Не надо думать об Атанарихе, особенно - тревожиться за него. Неровен час, призовёшь на его беспечную голову беду. Но как не думать о нём? Все завидуют Берте - Венделл добрый, весёлый, щедрый. И покладистый - за ним жить спокойно. Но тем страшнее его потерять.
  
   Объяснение незнакомых слов и выражений.
  
   Суняшница - земляника, рихова ягода - княженика, костница - костяника, синичка - черника, журавлиха - клюква.
  
   ***
  
   На следующий день пришли с разорённого хейма - и мужи, и жены с детьми, и рабы. Все испуганные, голодные и счастливые - удалось спастись, пленом себя не опозорить. Витегес принял их. В Вейхсхейме накрыли стол. Понятно, набежали со всей хардусы, стали расспрашивать.
   Старику-Волку было чем похвастаться. Вовремя заметил, что птицы над лесом кружат ("Аж небо черным-черно!" - плача, добавляли женщины). Велел людям бросать всё и бежать в крепи. Сколько было хаков - то они не ведали, успели утечь. Почти все утекли...
   Поняв, что об Атанарихе эти люди ничего не расскажут, Берта потеряла к их речам всякий интерес. Все набеги одинаковы, только и разницы, что одни успели вовремя заметить врага и утечь в лес, а другие прозевали... Волки близко к границам живут, осторожные, на всякий шорох внимание обращают.
  
   Бертин дед не был столь разумен. Их хейм стоял далеко от Оттерфлоды. Не верил Карломан Косуля, что хаки, даже перейдя через брод, доберутся до их земель. Сам рих Тенхилло до Косулиных хеймов добирался только в неурожайные годы, а так - ленился в дебри забираться.
   Зря понадеялись дети Карломана Косули на лес. Предал он людей, что губили его красоту, вырубая под поля обширные лядины*, выгребая хворост на растопку. Не преградил врагам пути, не укрыл.
   Зря понадеялись, что от врага отсидятся. Это набредавшие с полуночья иннауксы ходят небольшими ватагами. От них можно отбиться, укрывшись за частоколом хейма.
   Хаки оказались не чета полуночным жителям, смерти не боялись.
   А дальше - рада бы Берта это забыть, да разве забудется?
   Не забыть, как с братишкой Урсольдом торопилась к частоколу через лес. Бросила бы его - добежала бы. Хака их нагнала. Братишку наполы развалила, а её не тронула. Сбила с ног, руки бертиной же опояской спутала. Чтобы девушка не зарезалась, быстро обыскала, ножик отобрала и пряжку острую. В овечий хлев отвела. И опояску забрать не забыла. Только зря она осторожничала. Испугалась тогда Берта, растерялась. Не подумала даже жизни себя лишить, ждала чего-то...
   А чего, спрашивается, было ждать? На что надеяться? В хлеву овец уже не было, а рыдали, забившись в дальний угол, две рабыни и незамужняя тётка Вальтрауд. Дверь клети растворена - всё равно бежать некуда. Берта видела, как хаки грабят родной хейм, как убивают негодных в рабы. Не пощадили ни деда с бабкой, ни старшую тётку Эреливу - что от них толку? Сестрёнку Хеххильт вынесли вместе с зыбкой. Одна хака, весело смеясь, схватила ее за ножку, и кинула другой хаке. А та на лету ребенка рассекла и тоже загоготала, щуря и без того узкие глаза и широко разевая чернозубый рот. А зыбку они отшвырнули к стене. Потом рабыню выволокли и потянули, орущую и отбивающуюся, к хлеву.
   Ну вот, снова слёзы на глаза наворачиваются. Да что это за напасть такая?! Право, словно старуха, второй день плачет! Что теперь оплакивать тот давний набег и погибших в нём? Уж и кости их, небось, волки да лисицы по всему лесу растащили, а пожарище заросло молодыми берёзками!
   Берта торопливо вытирает нос кулаком.
   Волчихи охают и жалуются, Волки хмурятся. А у Берты в голове свербит, словно муха привязчивая: "Если уж пешие добрались до хардусы, то конным той же дорогой давно пора появиться! Где же воины, где Атанарих?"
   И оттого всё происходящее вокруг будто в тумане.
   - Берта, иди, помоги истопить бани. Потом собери у беглых одежду, выстирай.
   Это Яруна. Ей велено приветить беглецов как дорогих гостей, но лицо кислое, будто журавлины наелась. Однако с рихом не спорит. А вот Линда не смолчала.
   - Может, им ещё и гузна помыть? У них жёнок и девок вон сколько, с чего это мы их вшивые портки стирать должны?!
   Среди беглянок, что сидели, сжавшись, и плакали, враз скулёж унялся. Одна из Волчих, молодуха, вскочила и смерила взглядом Линду, потом проворчала презрительно что-то под нос. Но слово "лейхта" прозвучало отчетливо.
   Куницына подружка взвилась, подбоченясь, глазами засверкала. Сухая, чёрная, с перекошенным злобой лицом, она сейчас и правда была похожа на нежить.
   - Лейхта, и что?
   Берта подошла, отстранила её, возразила спокойно:
   - Да что ты взъярилась-то, Линда? Невелика беда - я постираю. Они такого страха натерпелись.
   - Страха?! - не унималась та, - Да они страха-то и в глаза не видели! Что ты перед ними голову наклоняешь? Чем им гордиться? Тем, что хакам не попались?
   Тут уже беглянки вслух зароптали:
   - Вам-то с чего величаться? Смелости не хватило честно умереть!
   Берта махнула рукой и пошла прочь - от греха подале. Не ровен час, сама в голос разрыдается. Линда-то что? Она всегда такая - чуть что - займётся, ровно сухая головня. А она, Берта, держать себя умеет. Ей самой бывает совестно, если сорвётся. А сегодня - ровно альис её одолевает: то зла на весь мир, то глаза на мокром месте... И хорошо, что можно уйти и заняться баней. Около огня глаза дымом ест, и всегда можно сказать: "От дыма слёзы".
   Огонь потрескивает в печи, а Берта никак не может справиться с воспоминаниями, что накатили так не вовремя.
  
   Хаки грабили не спеша. Заходили в дом и клети, собирали всё, на что могли позариться, но больше прочего искали шкурки лесного зверья - куниц, горностаев, белок, лис, бобров, рысей. Волчьими уже брезговали - видать, своих вдосталь. Радуясь, тащили из клетей бочки с мёдом, зерном тоже не пренебрегали. И скотину берегли - куда больше, чем рабов, потому что ни из фрейса, ни из иннаукса, ни из мортенса хорошего раба не получится. Разве что из тех, кто с червоточинкой, побоится умереть, любую жизнь сочтёт лучше честной смерти на свободе. Как потом такому человеку на суровость Куннан нечего сетовать? Сам свою долю выбрал. Так что права та Волчиха: не человек он вовсе - лейхта. Вот она, Берта, не нашла в себе сил умереть - ни тогда, ни после... Сперва растерялась. Время от времени в клеть заталкивали очередную молодую пленницу. Рабыня Тагни сказала Берте, что видела, как убили её мать. Берта уже догадывалась, что мать хакам не нужна. Нужны молодые. Помнится, даже не заплакала, услышав злую весть.
   Наконец, хаки закончили грабить, собрались вокруг сваленного во дворе добра. Раскричались хрипло, словно вороны на падали,- добычу делили, сначала ту, что не сбежит. Потом до пленниц дело дошло. Тут некоторые хаки прочь пошли, звонко пересмеиваясь, а остальные наоборот, сгрудились. Выводили по одной. Сперва молодку Идду, жену старшего брата. Она и правда была самой красивой из всех пленниц. Разглядывали, гоготали низко и хрипло, задирали подол. Кидали в шапку перстни. Идда досталась старой хаке с короткими, тронутыми сединой косичками, торчащими из-под лохматой шапки. Остальные взвыли, словно голодные волки. Получившая Идду старуха пошла прочь. Одна молодая, рослая хака тотчас побежала за ними, стала хватать бабку за полы, совать ей перстни, лопотать умоляюще, и, наконец, сторговалась. Сунула той два браслета и тут же, чуть отведя Идду в сторону, завалила её на траву. Это было страшно и непонятно - зачем?
   - Что это она делает? - вырвалось у Берты.
   - Или ты не видишь - это муж? - горько усмехнулась Бальдегауд - рабыня, которую дядя выкупил несколько лет назад на Торговом острове. И верно - все, кто делил пленных женщин, были мужами. Безбородыми, с бабьими круглыми лицами. Но если приглядеться и прислушаться - можно отличить мужа от жены.
   Из клети вытащили упирающуюся тётку Мадабергу. Эта молодому досталась, и он, радостный, едва в сторонку отошёл и тут же её уложил.
   Потом Берту вывели, и на неё кидали жребий. И тоже расстелили на земле, едва она досталась одному их хаков. Тот не был жаден и тут же поделился добычей ещё с пятерыми... Они все были на одно лицо - плосколицые, голобородые, узкоглазые. Пахло от них, как от козлов. И Берта завидовала тем, кого убили - сестренке Хеххильт, братцу Урсольду, сучке Нидве, которой подчистую снесли голову, и она валялась возле дома; и кобельку Сунно, которого стрелой пришпилили к земле; завидовала матери, деду и бабке, отцу, дядьям и братьям - хоть их тела и остались без погребения.
   Но она не нашла в себе сил уйти из жизни. А чего, спрашивается, было ждать? На что надеяться?
   А ведь немало нашлось в их краях таких, которые предпочли жить любой ценой! Когда их гнали... По пути и хаков, и пленников становилось всё больше: другие хеймы тоже пограбили. Среди пленных не было ни одного взрослого мужа, ни одного старика или старухи, а всё больше молодые женщины, иногда дети - те, кто уже перевалил за седьмую весну... Берта потеряла своих, потому что пленниц стало слишком много. Рассказывали, что хардусу сожгли, рих Тенхилло погиб. Все в хардусе погибли. Но никто точно не знал, правда ли это? Потом дошли до брода. Берта увидела обугленные стены и тучи ворон, круживших над пожарищем. Над Оттерфлодой кисло пахло мертвечиной.
   Пленников гнали дальше. Ослабевших и слишком строптивых убивали. Однажды Берте показалось, что в стороне лежит тело Идды - ветер шевелил коротко обрезанные волосы. Идда всегда была самой лучшей. Не успела уйти от плена - но и жить не стала. А Берта покорно согревала подстилку своего хозяина, пока отряд не возвращался в степь...
   И чего, спрашивается, было ждать? На что надеяться?
  
   ...Баню она истопила, и одежду беглецов перестирала да выкатала - а воины так и не вернулись в тот день. И ночью - она и не надеялась, что в ночь вернутся, но всё ворочалась на постели, прислушиваясь. Нет, не вернулись.
   Утром поднялась до свету, пошла щепать лучину. Гуннель тоже уже встала. Подошла, понимающе погладила по руке и сказала:
   - Не тревожься. Вернётся он живой.
   - Ты гадала? - с надеждой спросила Берта.
   - Гадала. - одними глазами улыбнулась старуха, - Никто из наших не погинул...
   И, правда, не соврала гюда. Все живыми вернулись, к полудню. Пригнали отбитые у хаков возы и лошадей. Не со стороны разорённого хейма пришли, а по Хаковой дороге. Она длиннее, но телеги никак не прошли бы по лесным тропам. Тяжелогружёные, они еле ползли, и всадники не утерпели: как только вступили в дубраву - перешли на рысь, бросив возы на двоих воинов и нескольких пленниц. Встречать их высыпали все. Аларих въехал первым, неся перед собой на копье длинноволосую хакийскую голову. Следом за ним, красуясь в седле и посверкивая золотым шлемом, ехал Атанарих. Величавый, как рих, тоже с вражеской башкой. За спиной Венделла, укрытая его плащом и крепко обняв воина за пояс, сидела какая-то зарёванная девица. У Берты сердце рухнуло, когда она увидела эту пленницу. Атанарих, заметив в толпе свою подружку, весело ей помахал насаженной на копьё башкой, но проехал мимо, навстречу риху. Берта не смогла смотреть дальше, ушла. Коварны Куннаны и мстительны. И почему Берта не подумала, что есть и иные способы отнять у неё спокойную жизнь?
   Наверно с той самой поры, как попала в плен, Берта не чувствовала такого отчаяния. Через силу втягивая воздух, она на трясущихся ногах шагала прочь, боясь голову поднять. В груди и животе всё клокотало и дрожало, словно студень. По счастью, в овечьем куте никого не было. Берта шмыгнула туда и, ничего не видя перед собой, забралась наверх, на повети. Ткнулась лицом в пыльный помост, усеянный сенной трухой, и, закусив руку, разрыдалась. Конечно же, не удержать ей Атанариха! Он молодой, красивый, и та девчонка, что в него вцепилась, годами пятью моложе Берты. Мордочка, конечно, опухшая и чумазая, но всё равно видно - красивая. Личико - словно яичко, гладкое и продолговатое, нос тоненький, прямой, волосы - как солнечные лучи, светлые. Где Берте, крапчатой, с такой сравниться? Той после плена, конечно, надо защитой заручиться! А что Берте останется, если Венделл её бросит? Снова будет жить, словно ягодный куст у тропки? Каждый, кто мимо идёт - ущипнёт? Даже мелькнуло в голове - а не удавиться ли, или утопиться?
   Но слёзы, альисы их забери, принесли облегчение. Сначала нелепой показалась мысль о смерти. Потом подумалось: а с чего это она решила, что Венделл её бросил? Ну, привёз девчонку на крупе своего коня... Что это значит? Да ничего не значит! Когда их отбили из плена воины Витегесовой хардусы, они так же помогали женщинам взбираться на своих лошадей и давали им плащи. Не потому, что холодно было. Просто одежда полонянок к той поре так обтрепалась, что местами тело светило. И она, Берта, въехала в хардусу на крупе коня Аутари Зимнего Риха... Аутари же не взял её к себе на ложе? Даже не пытался, хотя тогда Берта была моложе. "Но то Аутари! У него в хардусе настоящая жена живёт, и какая! Гюда! И рад бы от такой погулять, да боязно!" - билась в голове всё та же назойливая муха.
   Тем временем во дворе засуетились. Кто-то из мужей прошагал в свинарню. Оттуда донеслись поросячий визг и весёлый смех. Вернувшихся с победой ждал небольшой, но пир. Берты могли хватиться. Она утёрла заплаканное лицо и спустилась не во двор, а в огород. Умылась там из бочки, принялась дёргать лук, чтобы с ним появиться в доме. Дескать, понятно же, что пир готовится, вот и пошла нарвать...
   - А ты куда это пропала? - весело бросила ей Линда. Она вся сияла и приплясывала, стоя у котла: Куница тоже вернулся, жив-здоров!
   - Котёл с варевом для птицы на огне оставила, боялась, сбежит, - соврала Берта. - Увидела, что, Венделл жив, а про свои подвиги он мне потом расскажет.
   Женщины захохотали:
   - Это верно, успеешь наслушаться. Знаешь, кого он срубил? Биё Меше!
   Берта охнула: среди воинов покойницы Бури, Меше имела славу воина могучего и свирепого. Сила её была так велика, что Берта была уверена - не кобыла это, а жеребец.
   - Видно, плохо им после смерти Бури пришлось, если сама Меше начала, как шакал, по Волчьим хеймам шарить, - сказала Гуннель. Присмотрелась к Берте.
   - Послушай, да здорова ли ты?
   Берта потупилась.
   - Спалось плохо. Тревожилась я за Венделла.
   Гуннель покачала головой. Потом улыбнулась:
   - Вот что. Ты сейчас ступай, нарядись. Твоему Венделлу мало понравится, если ты будешь растрёпанной.
   - Да успеется, - отмахнулась Берта, и почему-то снова засвербело, что зря это всё. - Пока готовишь, испачкаешься...
   - Ну, тебе лучше знать, - неодобрительно хмыкнула Гуннель.
  
   Она всё же причесалась и нарядилась - потому что иначе о ней бы стали судачить. Потом вызвалась присматривать за жарящимся над очагом поросёнком. И работа вроде не грязная, и в стороне от всех. Опять же - всё уже на столе, а жаркое, хоть и пахнет на весь дом, ещё не готово, и можно быть занятой им.
   А вот и воины из Вейхсхейма пришли. Двор наполнился их громкими голосами и смехом. Берте казалось - она узнаёт голос Атанариха из всех. Потом растворилась дверь в сени - даже прохладой потянуло.
   - Рыжая-то моя где?
   - Да там она, за жарким приглядывает, - смеётся радостно Линда. Хочешь не хочешь, а надо выпрямиться и повернуться навстречу. Внутри всё ходуном ходит и тянет - противно так, муторно. Все в дверях столпились, смотрят на неё и на Атанариха, сияющего довольной улыбкой. Плащ, которым он пленницу укрывал, уже снова на нём, и он прячет что-то в складках... По лицу понятно - ждёт восторга. А Берте не до радости, ком в горле и слёзы на глазах. Ну что же, она восхитится, даже если он сейчас подарит ей тухлую башку той прославленной биё.
   Атанарих уже совсем близко. Неспешно откидывает полы плаща и что-то протягивает ей в вытянутых руках. Нет, это не башка хаки, а что-то длинное и сверкающее, гибкое, как змея. Ожерелье! Она ещё и разглядеть толком не успела, но поняла - вещь редкая, большое сокровище: гранёные красные камни и меж ними - золотые бляшки с вьющимися побегами и птицами. Даже у Яруны нет такого ожерелья...
   Берте показалось, что внутри у неё что-то лопнуло, отдалось болью в голове и внизу живота. Как не разрыдалась в голос? Не видя, шагнула вперёд, в объятия Атанариха, уткнулась в его пахнущую потом, железом и кровью грудь. Он отстранял её, надевая ожерелье, выправляя из-под него распущенные волосы. Смеялся и взахлёб рассказывал, что сам срубил хаку, которая его носила, и что-то про бой, который был славным. И про то, что он очень хотел это ожерелье, чтобы ей, Берте, подарить. Ведь красные камни так подходят к её волосам. И все воины просили риха, чтобы тот дал Атанариху в добычу это ожерелье. Она слушала, но никак не могла понять, что же он ей говорит? Смеялась и плакала, а он тискал её в объятиях, и от этого было больно груди, но сладко и радостно.
   Потом, на пиру, она наслушалась...
   ...И про тот бой. Нашли разграбленный хейм. По следам поняли, что хаков не слишком много. Решили нагнать и отбить обоз. Хаки, видно и, правда, считали, что если их меньше трёх на каждого фрейса, лучше не связываться. А может, хитрили, думали, что фрейсы займутся обозом, и их можно будет взять врасплох. Бросили телеги и бежали. Но не тут-то было. Аларих и подумать не успел, а Атанарих мимо обозов в погоню ринулся. И все за ним. Хаки стреляли - но и фрейсы им отвечали тем же. И подстрелили коня у Меше. Тогда несколько хаков поворотили коней, а остальные продолжили бежать. Одна хака отдала Меше своего коня, и та ринулась навстречу фрейсам, обнажив кривой меч. А Атанарих, забыв обо всём, рванулся к ней, крича, чтобы никто не мешал ему. Никто и не мешал, потому что хаков осталось с Меше хоть немногим, но больше, чем фрейсов. Схватка была яростной и короткой. И Кёмпе помогал своим людям - они одолели врагов. Среди всех выбрали тех, кто казался самым главным. Им головы обрубили. Изловили лошадей, взвалили на них тела убитых врагов, на ком одежда побогаче, и поворотили обратно. Шли назад осторожно, всё следили, не будет ли погони. И верно, хаки устыдились - вернулись, хотели внезапно напасть. Но их ждали и снова приняли бой. Так и извели почти всех кобыл. Разве что две или три бежали.
   - Видно, Кёмпе коснулся головы Атанариха, - повторяли раз за разом воины, снова и снова описывая ту стычку.
   И про ожерелье... Вернее, про то, что Атанарих ради него отказался от более ценной награды. Но он вовсе не глупец - Меше была великой воительницей! Дивились только его решению отдать это ожерелье женщине.
   А Эврих уже песню про этот бой пел, не преминув и ожерелье упомянуть. Берте, правда, в этой песне места не нашлось, но ведь и не для того складываются сказания, чтобы про лейхт из хардусы поминать.
   Атанарих шало смеялся, пьянея от рассказов товарищей больше, чем от пива. То и дело хватал бертины колени под столом. Сердился, что она всё время уходит.
   А ей надо было подавать на стол.
   - Да найдётся кому подать, - злился Атанарих, тщетно пытаясь удержать свою подружку рядом. Наконец, увязался за ней, притиснул на женской половине дома к стене, сжал в объятиях. Берте было неловко - в суете и духоте она снова вспотела, и ей казалось - воняет мерзко.
   - Берта... Какая ты! - Атанарих уткнулся в шею, жадно втянул ноздрями, - Пахнет от тебя как... сладко...
   От его прикосновений и поцелуев у Берты груди отяжелели и внизу живота стало горячо. Но...
   - Атанарих, того гляди кто-нибудь войдёт!
   - Плевать...
   - Не собаки ведь... - отбивалась, хотя сама разгорелась - сил нет терпеть.
   - Ну, значит, пошли отсюда! - Атанарих слегка отстранился.
   - Но куда? - она не могла впопыхах придумать: в доме - пир, на сеновале сена ещё нет, голые доски... - На огород?
   - Ага, меж навозными кучами... - Атанарих хохотнул, задумался лишь на миг, потом радостно ощерился, - Знаю, у Одоакровой кузницы никого нет! На пиру он, и сыновья его все тут.
   И потянул её за руку, довольный своей выдумкой. Она радостно поспешила за своим воином.
   Выскользнули из дома и задворками, боясь, что кто-нибудь встретит и помешает, побежали в Вейхсхейм, на мыс. Время было позднее - уже стемнело. Выбрав местечко, Атанарих бросил на траву свой крашеный плащ и помог Берте улечься, сам навалился сверху, яростно покрывая её шею и болящую грудь поцелуями. И Берта, обвивая его руками, смеялась и не закрывала глаза.
   В лунном свете над оградой красовалась свежая голова. Той самой Меше - славной хакийской воительницы, чьё ожерелье красовалось сейчас на набухшей под руками Венделла груди Берты. В темноте казалось даже, что мёртвая голова следит за убийцей, который вздумал миловаться со своей подружкой прямо у неё под носом.
   Башка ощутимо пованивала, но с реки тянуло ветром, да и они были слишком далеко от стены. Запах этот, смешанный с запахом тела Атанариха, Берте не казался противным.
  
   Объяснение незнакомых слов и выражений.
  
   Лядина - пахотный участок на месте вырубки или пожарища.
  

* * *

   Если Атанарих и жалеет о Нарвенне, то лишь потому, что там никто не узнает о его славных деяниях на дальнем краю мира. Лето едва перевалило за серёдку, а он совершил столько подвигов, что, теперь без стыда может сидеть рядом с прославленными воителями. Отец бы гордился сыном. Жаль, что он никогда не узнает о его делах. Отсюда в Нарвенну погостить не уедешь, а оставлять службу славному Витегесу Атанарих не помышляет. По осени, конечно, приедут на Торговый остров крекские купцы, и Басиан пожалует, но начнёшь ему рассказывать - не поверит, а и поверит - пока доберётся до отцовского дома, половину забудет, начнёт пересказывать - всё переврёт, от себя добавит.
   Разве написать домашним письмо? Отец, конечно, неграмотен, ну да найдётся, кому прочитать. А что? Сделать церу и написать. Что в этом сложного? Взял дощечку, выдолбил в ней неглубокую выемку, наложил туда воску, нагрел, чтобы воск растопился и растёкся ровно по всей выемке. Но на цере много не расскажешь. Разве что наскоро черкнёшь с десяток слов. Разве их хватит, чтобы рассказать хотя бы о победе над Гульсар? А ведь, по правде говоря, одолеть хоттын Гульсар было куда легче, чем остальных. И Атанарих не совершил в тот набег ничего особенного, о чём можно спеть песню. Нет, с церой даже возиться не стоит. Нужна выделанная тонкая кожа - скинна. Или травяная скинна, которую привозят из полуденных земель. Только у фрейсов нет ни той, ни другой. Надо попросить у женщин белой коры берёз, что они наготовили - если на ней можно процарапывать рисунки, то, наверно, и писать можно? Нацарапать буквы, или даже взять краску из чёрных ягод и заострённой палочкой написать. Краской будет легче, вот только как бы не стёрлось...
   От радости, что нашёл решение, Атанарих радостно хлопает в ладоши. Идущий впереди Аларих Куница оглядывается:
   - Ты что, Венделл? Неужели так заели?
   - Нет, - смущается Атанарих, и сердится: неужели его считают за неженку, думают, он оводов бьёт! - Я тут придумал...
   - Никак снова с Одоакром что-то решил сотворить? - добродушно улыбается Рицимер.
   - Нет... Я о другом. Хотел отцу с матерью подарок послать.
   - Так что тут думать? - удивляется идущий поодаль Фритигерн, - Разве ты мало зверей зимой наловил? Сам говорил, что у вас нет такого зверья! Пошли им мешок шкурок. Или они кажутся тебе недостаточно хорошим подарком?
   - Мне бы хотелось другое... Рассказать о том, как мы тут живём. И я придумал, на чём можно написать им письмо.
   - Написать? - фрейсы явно не понимают, о чём он.
   - Крексы так делают, - поясняет Атанарих.
   - А, я видел, Басиан что-то рисует палочкой на вощёной доске, говорит, чтобы не забыть, - вспоминает Рицимер.
   Все снова замолкают - оттого ли, что говорить не о чем, а путь долог, и солнце печёт, потому и говорить лень. Или оттого, что начался густой кустарник, и всем невольно пришлось вытянуться вереницей, следуя по звериной тропе. Ветки нависают всё ниже - Зубрам пришлось спешиться и вести вповоду своих коней, но Атанарих пока ещё в седле, хотя уже низко пригибается...
   Путь впереди неближний. От хардусы Витегеса до хардусы Хенно два дня пути налегке. А с добычей - и того больше.
   За спиной Атанариха Эврих. Он давно спешился: с его ростом трудно ехать по лесу верхом. Но не отстаёт, меряет путь широкими шагами и напевает под нос:
  

Захотела Мусук подползти змеёй,

Устрашить хотела внезапностью,

Мерзким свистом стрел фрейсов напугать,

Тучей воинов стены одолеть.

Подползла она под покровом тьмы,

Понадеялась быть незамеченной.

Да в дозоре стояли воины,

Словно вепри могучие, чуткие...

   - Спел бы громче, Эврих, - смеётся Эбурох Цапля. - Теперь нам кого сторожиться?
   - Верхом сяду - спою громче, - отзывается Эврих. И верно - Атанарих дивится, что у Эвриха вообще на пение дыхания хватает.
   - Новую лучше спой, - просит Фарвин Кукушка.
   - Новую еще вылощить надо, нескладная она.
   - Перед рихом Хенно, небось, спел, - подначивает дядю Фритигерн.
   - Им, щенкам, и такая годится. А для нашего пира я ее так вычищу, чтобы и слова текли плавно, и всю правду говорили.
   Все, кто может слышать этот разговор, хохочут. Это верно. Хардуса риха Хенно - не чета их, родной.
   Она была совсем новой, даже брёвна ещё не потемнели - Берта говорила, что в позапрошлый год, когда её взяли в плен, хаки перебили всех защитников и тамошнего риха Тенхилло и прошли через брод на пологий берег Оттерфлоды. Атанарих, слушая её, вообразил, что тогда был жестокий бой и набег, какие редко бывают. Но увидев стоящую возле брода маленькую крепостицу, окружённую частоколом, понял: не то диво, что её тогда сожгли. Диво, что не каждый год дотла разоряют. Потом понял, в чём спасение этой хардусы. Витигесова стоит на самом опасном месте, и брод возле неё на редкость удобен. Потому хаки к ним наведывались каждый год, и не по одному разу. Добраться до хардусы Хенно много труднее, и брод подле неё опаснее. Хаки сюда приходили только в те годы, когда вода низкая - как в этот год. Но брод у хардусы Хенно всё равно был глубок и узок, чуть оступишься - и провалился на глубину. И, чтобы не переправляться через Оттерфлоду под стрелами, хаки осаждали хардусу.
   А трусами воинов риха Хенно никто не называл. В воинском искусстве они могли равняться с людьми Витегеса. Первый набег в этом году Хенно отразил сам, но заплатил за победу большой кровью. И потому, узнав, что хоттын Гульсар решила попытать счастья в их стороне, послал в хардусу Витегеса гонца с просьбой о подмоге.
   Витегес медлить не стал, велел воинам собираться. Сам выкликнул две дюжины без четырёх. На этот раз Атанариху и Фритигерну напрашиваться не пришлось. Во главе рих поставил Видимера Сокола. Выехали вечером. Сперва поспешали по Хаковой тропе, мимо Белого холма. Шли всю ночь и половину дня. Ночевали в лесу: даже если хаки заметят - побоятся напасть. Перед рассветом поднялись и, уже не таясь, двинулись к хардусе Хенно.
   Хаки удара в спину не ждали. В стане почти никого не было, разве что сама хоттын. И возы, образующие стену, раздвинуты, чтобы не мешать воинам и эсиру идти на приступ. Видимерова хардрада на них обрушилась, как лавина. Бой был короткий, но яростный - о таком Атанарих давно мечтал. Он устремился к большому шатру из белого войлока. Потом, конечно, и Видимер, и Аларих пеняли ему, что он вперёд полез, но Атанарих знал, что делает. Сколол, походя, одну хаку. И вторую одолел, но это стоило ему копья.
   И послали Куннаны Венделлу за его храбрость счастье - бой со славным врагом. Хак был высок и тяжелее его. Но уже в том была великая удача Атанариха, что копья у хака тоже не было. Иначе Венделлу плохо бы пришлось. Они сошлись на мечах. Некоторое время обменивались ударами, выказывая проворство и крепость рук. Хакийский воин был гибок и вёрток, и на коне сидел, словно влитой. Ни один фрейс не смог бы сравниться с ним в искусстве держаться в седле. И в этом тоже была удача Венделла - хак недооценил его выучку и решил спешить противника. И потому яростно, помогая мощи руки своим весом, ударил Атанариха щитом в щит. Но Атанарих сидел на коне не хуже противника, и удержался в седле. Хак же открылся и получил мечом по шее. Позже, отыскав его труп и любуясь делом своего меча, Атанарих решил: "Наверно, это был муж хоттын, и не чистокровный хак". Лицо у поверженного врага было не столь плоское, как у прочих хаков, нос с горбинкой и борода - густая, как у фрейса.
   Славили Венделла за этот поединок не меньше, чем Теутмана Сороку, который зарубил саму хоттын Гульсар. Та оказалась старой женщиной. Наверно, была не хоттын, а скорее - гюдой этого племени, отдала войско в руки своего красавца-мужа. Но Атанарих всё же слегка завидовал Сороке - ведь тот срубил первого человека в войске, а Атанарих - хоть и риха, но всё же второго.
   Да, нельзя сказать, что его голова ему недорога. Хоть и не прятался от опасности, но на плечах её сберёг.
   Увидев, что на стан напали, хаки забыли про стены хардусы и бросились спасать хоттын. Тогда из осаждённой хардусы вышли воины риха Хенно, и ударили отступавшим в спину. Снова эсир помог. Кобыл истребили всех - до единой. Из степных воинов кое-кто сломался и молил о пощаде. Но что делать с пленённым хаком? Опасно держать его в хардусе. В новый набег он предаст.
   Перебили всех.
   Потом сложили свежие трупы - и получилось, что хаков - не более сотни воинов. Не такая уж великая хоттын Гульсар. Но у Хенно было мало людей.
   В этом бою погиб Ардарих Медведь из первого дома. И семеро из хардусы Хенно. Малая плата за такую большую удачу.
   Зато добыча, которую взяли фрейсы, оказалась богаче многих. И искать её приходилось не на гниющих телах убитых, а входить по-хозяйски в повозки и брать, увязанную в тюки. Или срывать с еще не успевших остыть трупов. Десять коней навьючили мешками с добычей - тут и оружие, и золото, и камни. Даже сёрский доспех, что был на убитом айхыре. Атанарих спросил, часто ли воюют у хаков мужи, и эсиры сказали, что айхыр встречается чаще биё. А тот, бородатый, и правда оказался мужем Гульсар, и звали его Тумэр.
   Витегесовым воинам досталась и золотая корона, и ожерелье, которое носила Гульсар. Так Видимер запросил, и Хенно не посмел с ним спорить. И ещё Хенно дал три десятка эсиров - треть от всех, кто остался в живых. Среди них - две дюжины мужей, способных держать оружие. Их поселят в третьи дома, и достойных примут в хардраду. Слишком много людей погибло в это лето, чтобы пренебрегать эсирами. Но дороже всего - хакийские головы и срубленный бунчук.
   А еще Хенно устроил пир в честь спасителей.
   И на том пиру Эврих пел:
  

Нет у Гульсар войска, нет больше рода,

Сама Гульсар - на дне Оттерфлоды,

Сомов Холлы кормит.

Где её слава?

   Последние слова Атанарих подсказал, и всем они понравились. Такой вот славный бой был, и добычи такой богатой давно уже не помнят. Вот бы отец узнал про это! Нет, Атанарих точно выпросит берёзовые тиски у женщин и напишет письмо домой.
   Но как это все написать? Эврих складывает длинные, звучные песни, которые хочется слушать. Но разве Атанарих - служитель Солюса, чтобы написать столько слов? Да и сколько бересты придётся извести для этого! Спеть эти песни Басиану осенью на Торговом острове? Но крекс смеётся над песнями венделлов, а фрейсов и вовсе считает почти зверями. Хотя сам-то - отпрыск народа рабов!
   Значит, всё же придётся сидеть и писать, лепя букву к букве. А это, пожалуй, потруднее, чем махать мечом в битве.
  
   Сказка про то, как Атанарих и Видимер освободили из хакийского плена деву- воительницу. (Из сборника: "Сказки старой Фридиберты: Фрейсские героические сказания в пересказе для детей. - Хардуса: Изд-во "Детлит", 2896 г.)
  
   Снова в хардусе неспокойно. Осаждает крепость хоттын Бури. Явилось с ней хаков без счёта, все биё - воительницы отважные. На каждого фрейса десяток хаков приходится. Но стойки защитники хардусы! День и ночь хаки, словно стая волков, нападают, а они не сдаются. Истребляют врагов без жалости.
   Много дней тянется осада. Стало в городе мало еды, колодцы пересыхают. Вот однажды собрались ближние воины на совет к королю Витегесу и говорят:
   - Без счёта хаков! Если мы будем за стенами сидеть, то возьмут они нас измором. Надо ночью внезапно напасть на стан хаков, и застать их врасплох. Может, удастся убить хоттын Бури, тогда войско её отступит.
   Больше всех горячится юный Атанарих. Словно застоявшийся молодой конь - в бой рвётся. С ним заедино могучий Фритигерн и прочие молодые воины. Сперва король хотел молодёжь осадить, но потом решил, что слова их не глупы.
   Вот ночью вышли воины через потайной ход, прошли к лесу. Поймали хакийских коней, что паслись возле стана, и, сев на них, напали на врага. Ворвались, подожгли хакийские шатры и кибитки. Многих порубили. Однако врагов было больше, чем фрейсов, и мудрый Видимер подал знак, чтобы все отступали. Однако юный Атанарих увидел среди воинов хоттын Бури, и, забыв обо всём, бросился навстречу ей. Срубил её телохранителей, но хоттын тем временем убила под ним коня. Атанарих упал наземь, но поднялся и обнажил меч. Окружили его враги. И погиб бы Венделл в той схватке, если бы не налетел на них могучий Фритигерн. Разметал всех вокруг, словно ураган стог сена. Атанарих вскочил на круп его коня, и так они смогли вырваться из стана врагов.
   Так и не удалось им одолеть хаков, но в ту ночь погибло немало отважных биё. Бури чувствует, что слишком дорого платит за победу. Решила на хитрость пойти. Подъехала к хардусе, зовёт короля Витегеса.
   - Выходи на честный поединок со мной, король. Ты победишь - я уйду, я одержу верх - ты меня в город впустишь.
   Подумал, Витегес, что мало осталось у него людей, и согласился. Облачился в доспех и пошёл навстречу судьбе.
   А Бури решила схитрить: вместо себя выставить против Витегеса свою дочь, могучую биё Картал. Выехала Бури навстречу без доспехов, стонет, охает, жалуется:
   - Совсем болезнь одолела!
   - Что же, - говорит Витегес, - пусть вместо тебя бьётся другая биё, а ты лишь поклянись своими богами, что в случае поражения - отступишь.
   - Клянусь, коли ты тоже обещаешь сдержать слово! - ответила хоттын. На том и порешили.
   Вышла на бой могучая Картал. Ростом она выше любого мужа, конь под ней - хозяйке под стать. Сшиблись они, и вылетел Витегес из седла, но на ноги поднялся, копьё поднял и крепко сжал. Полётела на него Картал, словно орлица хищная, а он копьё выставил и ранил под ней коня. Взвился тот на дыбы и выкинул биё из седла. Тут Витегес, не медля, подскочил к поверженной биё, одну ногу Картал придавил сапогом, за вторую дёрнул и порвал её, как собаку. Пришлось Бури отступить. Едет она, рыдает по дочери, месть замышляет. Наконец, переполнилось её сердце злобой, отдаёт она приказ своему войску назад поворачивать.
   - Обещала я отступить от города, но не давала клятвы не возвращаться!
   Шли хаки в новый набег ночами, словно волки. Костров не разжигали, ели только мясо, вяленое под седлами. Чтобы фрейсов никто не предупредил, убивали на своём пути всех живых. К концу третьей ночи пришли под стены хардусы.
   А фрейсы не знали, что хоттын Бури надумает повернуть вспять. Едва заря занялась, отворили ворота. Люди пошли - кто к реке, кто в кузницы, кто скотину пасти. А в дозоре на воротах стояли в то утро воитель Атанарих и Фритигерн. Увидели они, что птицы над лесом кружат и кричат, догадались, что враг идёт, и принялись в колокола бить. Поспешили фрейсы обратно. Но разве обгонит пеший конного? Бегут люди к хардусе, а хаки с ними смешались и летят к воротам стрелой. Решили Атанарих с Фритигерном, что не позволят людям погибнуть у стен родного города, и не стали затворять ворота. Но едва последний фрейс забежал, обрубили они канаты, удерживавшие воротную решётку. Рухнула она вниз, и многие хаки, не успев остановить своих коней, покалечились. Большая часть хакийского войска осталась у городских стен, но часть ворвалась за ворота. Окружили их славные воины Витегеса. Дорого отдавали свои жизни хакийские биё, однако, вскоре фрейсы перебили почти всех. Только одна осталась, которая сражалась с воителем Атанарихом. Вот и последнюю тот обезоружил и поставил на колени, сдёрнул с головы её шапку, чтобы ловчее было срубить голову. Выпали из-под шапки две длинные золотистые косы. Вскинула девушка голову, обвёла всех взглядом серых глаз. Растерялись фрейсы: хаки все сплошь чёрноволосы и чёрноглазы, раскосы и скуласты, лица имеют смуглые, носы короткие. Пленница на хакийку вовсе не похожа. Спрашивает ее Видимер:
   - Скажи мне, девушка, кто твои отец и мать? Сдаётся нам, нашей ты крови!
   Отвечает девушка:
   - Отцов хаки не помнят и не почитают, а мать моя - славная хоттын Бури, другой не ведаю!
   Рванулась девушка из рук державших её, и выпал у неё из-под кафтана медальон с изображением птицы. Увидел его Витегес, побледнел и спрашивает:
   - А это украшение ты с кого сняла, разбойница?
   Отвечает ему девушка:
   - Много у меня украшений, которые я добыла своим мечом, но это ношу с рождения. Сам посмотри, цепочка у медальона такая короткая, что не смогу я его снять, даже если бы и захотела.
   Говорит тут король Витегес:
   - Пятнадцать лет назад напали хаки на мою жену с дочерью, когда они ехали в хардусу. Помню, этот медальон, прощаясь, я сам надел на шею маленькой Гоисвинты. Полагаю, ты и есть моя пропавшая дочь, которую я считал убитой.
   И показал пленнице свой медальон - в точности такой же, как первый.
   Расплакалась тут пленница:
   - Прости меня, отец, вот уже третий год как воюю я против тебя. Нет мне пощады, много фрейсов я погубила.
   Атанарих говорит королю:
   - Прости ее, славный Витегес, не знала она, чья дочь.
   - Коли даст слово больше хакам не служить - прощу и в дом свой возьму, - отвечает Витегес.
   Обрадовалась девица. Приняла веру в Солюса, Его именем поклялась не делать фрейсам зла. Король Витегес вернул ей оружие и сказал:
   - Дитя моё, я знаю, что среди воинов хоттын Бури много тех, с кем ты росла. Наверно, тебе будет тяжело поднять меч против них. Ты можешь не сражаться против своих прежних друзей, никто не осудит тебя за это.
   - Я поклялась, отец, быть верной тебе, - отвечала девушка, - Твои враги теперь мои враги. Коли доверяешь мне - пусти на стены вместе с прочими твоими верными воинами.
   Не стал Витегес перечить ей, и Гоисвинта вышла на стены в тот же день. Бури, узнав об этом, хотела лично отомстить предательнице. Но не смогла.
   Хаки бежали из-под хардусы. Гоисвинта не захотела выйти замуж. Она стала воином и сражалась с хаками много лет, покуда не погибла в бою.
  
   Из статьи "Раскопки городища "Витегесова хардуса-15" и фрейсские героические сказания"//Сб. статей "От Крексии до Фрейсии: археологические и исторические исследования раннего средневековья" Арбс: Изд-во АН Фрейсии, , 3009 г. С 118- 132.
  
   Цель статьи - сопоставить находки из археологического памятника "Витегесова хардуса-15" со сведениями, содержащимися в героическом цикле фрейсских сказаний...
   ...Среди находок на городище следует особо отметить, что в слое, соответствующем XV веку от основания Мароны найдены остатки воротного сооружения, нехарактерной для фрейсских городищ того времени конструкции. Обнаружёны сгнившие остатки 4-х столбов, расположенных перед воротами. Назначение их неясно. Но расстояние между столбами в 25 см позволяет предположить существование дополнительной защиты ворот в виде подъемной решётки, о которой говорят сказания. Правда, в этом случае следует отметить, что решётка могла быть только деревянной, а не кованой, как говорится в эпосе.
   Ещё одной находкой, имеющей возможные связи с героическими сказаниями фрейсов, следует признать обнаружение бревна ограды, на котором сохранились вырезанные буквы крекского алфавита "АТА...IX". Их можно трактовать как часть молитвы Солюсу "Atan rix" "Отец наш и царь" или как имя "Атанарих". Последняя трактовка слишком заманчива, чтобы счесть человека, вырезавшего своё имя на бревне ограды, тем самым Атанарихом Венделлом, о котором неоднократно упоминается в сказаниях. Однако, большинство исследователей считают эту надпись доказательством того, что среди защитников хардусы XV века были сторонники веры в Солюса.
  
   ГЛАВА 6
  

1469 год от основания Мароны, Хардуса на Оттерфлоде.

  
   Ночь. Не видно, где кончается небо и начинается земля. Лишь угадываешь смутно... По небу густо рассыпаны крупные звёзды, а земля внизу - без единого огонька. Совсем не видно, где берёзовые колки, а где - предательская безлесная полоса Хаковой тропы. Атанарих прислушался. Уши сейчас надёжнее глаз. Если движется большое войско - можно услышать вспугнутых зверей.
   Нет, всё мирно. В глубине колка звенит ручей, переступают и тихо всхрапывают их собственные кони. Фравита и Фритигерн спят - кто-то из них тихо похрапывает, другой тоже дышит глубоко и ровно. Звенят непрестанно кузнечики, и временами ветер колышет листву деревьев и траву. Мирно...
   Когда-то эта благодатная земля была домом его предков. Наверно, в степи ещё можно найти остатки их хеймов и хардус... Бабушка помнила, как хаки изгнали венделлов и арулов с этих земель.
   Подумав о благородной Танке, Атанарих невольно припоминает Нарвенну... Нет, ничуть о ней не тоскует, но там сейчас весело. Самый конец лета - время, когда уже можно охотиться. Фрейсы устраивают загонные охоты только осенью, когда хаки точно не сунутся - уходят, кобылицы, к берегам Ласийского моря... А в Нарвенне в эту пору молодёжь собирается и уезжает на охоту - на оленя, на кабана. Загон на конях - настоящий праздник. Не то, что в скрадке сидеть. Атанарих вспоминает, как за несколько дней перед отъездом на заставу у Белого холма, ходил с Аларихом Куницей и Фритигерном на кабана. На низком берегу Оттерфлоды есть полянки, на которых воины хардусы нарочно высевают овёс - кабанов приманивать. А на деревьях по краям делянки устроены помосты - скрадки. По правде сказать, охотиться на кабана из скрадка - то ещё испытание. Зверь-то осторожный и нюхливый. Чтобы не спугнуть его, надо отбить свой запах. Прежде, чем прийти к скрадкам, три дня живёшь в лесу. Три дня, как отшельники, поклонники Солюса! Без тепла, без сытной еды, без женщины!
   Хотя лето - такое время, когда особо с женщиной не позабавишься. То набег, то охота. Теперь вот на заставе... Уже, почитай, дюжину дней. А Берта, как назло, стала как спелая ягодка - налилась, округлилась. Прямо всем на зависть. И ничего ей не вредит - ни бессонные ночи во время набегов, ни скудная кормёжка! Даже женщины это заметили, поглядывают на Атанариха, посмеиваются, шепчутся о чём-то промеж себя. Атанарих представляет Берту, и внизу живота начинает предательски ныть и покалывать. Этого ещё не хватало - не зря же воины на заставе о жёнах вообще разговора не ведут - ни о своих, ни о чужих. Разве что о хаках, но те разве жёны? Кобылы! Атанарих возится, стараясь унять неприятное жжение, и только сейчас замечает - ноги от долгого сидения затекли. Оно и хорошо - сразу забылось любовное томление... Но если вдруг враг, то что делать, коли ты обезножел, хуже чем от мёда? "Надо всё же слезть, хоть немного размяться, - думает Атанарих и сам себя успокаивает, - всё равно не видно ни зги. Хоть с дерева гляди, хоть на земле сиди - нет различия".
   Атанарих завозился на своём суку, пытаясь как можно тише спуститься. Затёкшие ноги не слушались, и он таки зацепился за сук. Листья зашелестели, тотчас проснулся Фравита. Атанарих не видел его в темноте, но услышал, что тот приподнялся. Затаил дыхание, прислушиваясь.
   - Я это, - чуть слышно сказал Атанарих. - Похожу только...
   Тот что-то мыкнул и снова рухнул головой на траву. Оно и не удивительно - первую половину ночи, до Атанариха, он дозор держал.
   Атанарих сполз вниз, принялся яростно трясти затёкшими ногами. Закололо иголками, Он вцепился в дерево, выжидая, пока отойдёт. Прислушивался чутко. Нет, тихо. Только заскрипела в ночи далёкая птица. Наверно, дудачиха свой выводок потеряла.
   "Эх, поохотиться бы на них, - думает Атанарих, сдерживая зевоту, - столько добра пропадает..."
   Судя по повадкам дудаков, охотиться на них тоже весело. Не любят летать, от любой опасности норовят убежать. Можно загнать верхом... Но как поохотишься? За спиной - Белый Холм, хардуса. Впереди - хаки. Эти, небось, охотятся в своё удовольствие, кобылы плоскомордые.
   "Интересно, зачем Аирбе создала Хакову тропу? - продолжает размышлять Атанарих. - Хотя, она, наверно, создавала её для того, чтобы венделлы и фрейсы роднились промеж себя. А уж если потом венделлы ушли, то не богов вина - людская".
   А заря близится. На восходе посинело слегка. И похолодало. Атанарих поёживается, кутаясь в плащ. Скоро посветлеет, и надо будет снова забираться на дерево. А спать хочется... Пойти что ли, лицо ополоснуть в ручье? Нет, далеко.
   Нести дозор на Белом холме - дело тоскливое. И никак не прославишься. Забота стражей - вовремя врага углядеть. Знак подать, запалив дымный костёр на самой макушке холма. Потом можно в леса уходить и весь набег там отсиживаться.
   Они тут уже шестой день кукуют. И если набега не будет, то столько же ещё куковать. Но, по правде сказать, Атанарих готов поскучать на Белом холме. За это лето ему хватило славы.
   Оно, конечно, хардуса выдержит ещё не один набег. Но Кёмпе, разве мало тебе достойных воинов на этот год? Неужели ещё большей жертвы желаешь?
   Ладно, хватит прохлаждаться. Атанарих вздыхает и лезет на дерево. Осталось немного - вот выкатится солнце на небо, и сменит его Фритигерн. А пока - не сметь спать! Хоть это и нелегко. Предрассветная степь убаюкивает. Трава колышется, и Атанарих рассеянно думает, что певцы не зря сравнивают её с морем.
   Фравита Сойка и Фритигерн спят, а Атанариху нельзя. Он трясёт головой и поудобнее устраивается в развилке березы. Надо о чём-то думать, а то точно уснёшь.
  
   И Атанарих вспоминает последнюю охоту.
   В сгущающихся сумерках среди дальних деревьев появлялись смутные тени. Сперва свиньи, поджарые и горбатые, ходили возле поляны, искали жёлуди. И долго не решались выйти на открытое пространство. Потом один сеголеток выскочил, пробежался, и снова скрылся в тени. И опять потянулось для Атанариха, Алариха и Фритигерна томительно-неспешное время ожидания, прежде чем на поле выбрели другие кабаны. "Не надо торопиться, - твердил себе Атанарих. А сам уже стрелу на тетиву наложил. - Пусть уйдут в середину поля, развернутся боком к лучникам, скрытым в листве. Пусть станут". А они не спешили останавливаться - как умелые воины, всё время двигались, переходя с места на место. Вот один кабан на миг поворачивается к Атанариху боком, и тот спускает стрелу. Двое других охотников тоже стреляют. Сеголеток коротко взрявкивает, грузно взбрыкивает и несётся прочь. За ним - всё стадо. А воины не поспешают за добычей. Атанарих почти уверен, что рана смертельная, но такой уж зверь кабан, что даже со стрелой в сердце пробежит не меньше сотни шагов, прежде, чем ослабеет и ляжет, чтобы уже никогда не подняться. И не стоит людям в темноте искать свою добычу - если зверь ещё жив, то у него достанет сил прихватить с собой и убийцу...
  
   Атанарих улыбается своим воспоминананиям и ласково поглаживает кабаний клык в ожерелье на шее. Оно у него теперь богатое... За зиму набралось шесть волчьих клыков, три росомашьих, рысий есть. Хакийских пальцев за лето добыл больше двух дюжин - это только самых памятных, о чём стоит рассказывать. А вот медвежьего когтя нет, и кабаньего клыка тоже не было. А теперь есть: утром, когда нашли тушу, Аларих долго рассматривал торчащие стрелы, размышляя, чья оказалась смертельной, и отдал клык Венделлу. И Фритигерн с тем спорить не стал.
   Небо светлеет. Розовой полосы на восходе Атанарих теперь не видит - её скрывают деревья, но зато степь видна как на ладони. Всё же повезло ему с очередью сидеть в дозоре - хуже всего тем, кто будет в полдень. Солнце прямо в глаза, и становится жарко, даже в тени берёзового колка.
   Но что за шум? Дрофы! Несутся, словно ошалелые! Кто-то спугнул их, и прежде, чем Атанарих понял, кто, он коротко свистнул. Сторонний человек решит, что свистит птица лесная. А для друзей, которые тотчас проснулись, это знак: не тревога, но что-то насторожило. Атанарих слышит, как они поднялись, торопливо осматриваются, надевают колчаны и опоясываются мечами, натягивают тетивы луков. Он и сам скидывает мешающий плащ и берёт лук.
   Трава высокая, но не настолько, чтобы не увидеть всадника на коне. Хака, разумеется.
   Атанарих резко каркает, подавая знак тревоги. В ответ еще два карканья - видим, мол. Фравита и Фритигерн уже рядом, прячутся за деревьями.
   Хака подъехала так близко, что можно разглядеть чернёные пластины доспеха на куяке, лисью шапку поверх кожаного шлема. На голове коня поблёскивают начищенные бляхи сбруи. Одна была... Степь тем и хороша, что в ней не скрыться, особенно всаднику. Кто она? Не то соглядатайка, не то одинокая охотница.
   Хака, тревожно поглядывая на восход, направлялась в колок. Прямо на них! Надо же, поняла, что близко к Белому холму, испугалась, торопится спрятаться...
   Фравита свистнул один раз, подтверждая - хака, одна...
   Атанарих вскинул лук. Выстрелил по коню. Попал, разумеется - с двух десятков шагов, да не попасть? Конь взвился на дыбы, всадница, сообразив, успела соскочить с седла. Фритигерн и Фравита кинулись в погоню, Сойка в два прыжка настиг, повалил. Она попыталась отбиваться, но подоспевший Фритигерн мигом оглоушил её ударом в подбородок, и женщина обмякла. Когда Атанарих, замешкавшийся на дереве ровно настолько, чтобы вложить лук в налучь, подбежал, Зубрёнок и Сойка уже деловито снимали с упавшей хаки оружие и пояс.
   - Пояс хороший и оружие, а одета не шибко дорого, - весело заметил Фравита, - Видно, из молодых кобылок, что вокруг прославленных биё табунятся... Ну что, Фритигерн, сейчас допросим?
   - На холм?
   - Скажи еще - в хардусу! Тут управимся - сам допрошу, - отмахнулся Фравита. - Я их хрюканье разбираю... А вот разговорить её - ваше дело.
   - Пытать? - ляпнул Атанарих, и тут же рассмеялся: глупость сказал. Разумеется, пытать. Не бывало ещё такого, чтобы враг - если он и вправду воин, а не трус - сразу всё выкладывал: мол кому служит, сколько у его риха, то есть, хоттын, народу, и что та замышляет. А если вот так сразу выложил - веры тем словам нет. Может, обмануть хочет?
   - А что, не умеешь? - хохотнул Фритигерн. Он уже обезоружил бесчувственную жертву и сладил петлю из её же косы.
   - Н-нет, - смутился Атанарих. - Слышал только...
   Понял, что краснеет: одно дело, не уметь землю пахать или веслом грести. А тут дело военное. Бывалый Хродерик Вепрь за свою жизнь наверно немало людей допросил, хотя для грязной работы - он сам так говорил - "грязной работы" - возил с собой крекского раба, у которого вместо имени была кличка - Кувалда. Тот своё ремесло знал, но Атанарих что-то не помнит, чтобы его за это уважали. К последнему золотарю, что отхожие места чистил, кажется, лучше относились, чем к Кувалде.
   - Ну, значит, смотри и учись, - хохотнул Фритигерн, взваливая добычу на плечо. Вразвалочку зашагал в лес. Атанарих поспешил следом. Потом вспомнилось, как сеголетки мечтали: поймать бы живую хаку, нос и уши отрезать, ремней из спины нарезать... Но как-то больше хвастались, а как дело до пленников доходило - то совестно было мужа пытать, то недосуг с ними возиться, с плоскомордыми.
   Отошли в лес подальше. Мало ли что? Вдруг подружки этой кобылки заявятся? Тогда не нападут внезапно.
   - Ты её к берёзе примотай! Верёвка у меня на седле, - распоряжался Фравита. Атанарих метнулся к лошадям, пасшимся у ручья.
   Фритигерн тем временем привалил бесчувственное тело к стволу. Примотал косой за толстый сучок. Не глядя взял верёвку и умело заломил пленнице руки. Ноги той же веревкой привязал.
   - Даже не шевелится, - задумчиво протянул Фравита. - Может, ты её убил?
   - Не, - пробурчал Фритигерн, - дышит, и сердце у неё лупится... Венделл, воды дай!
   Атанарих сдёрнул с головы шапку, воды набрал, плеснул пленнице в лицо, а когда она зашевелилась, поднёс к разбитым губам.
   Женщина открыла, наконец, глаза - чёрные, аж не видно зрачков. И бестолково уставилась на парней, явно не понимая, что с ней произошло. Попыталась пошевелиться, поняла, что коса не даёт двигаться, скрипнула зубами. Потом настолько опомнилась, что разбитое и перемазанное кровью лицо задрожало и перекосилось, а сквозь тяжёлый запах давно немытого тела, застарелого жира и конского пота пробился иной - удушливый. Страх - он вонючий, со злости или от усталости так не вспотеешь.
   Лицо её словно окаменело, стало равнодушным и неподвижным, только глаза жили, и в них было больше злобы, чем страха.
   - Опомнилась, - довольно протянул Фравита, осторожно взяв пленницу за разбитый подбородок. Хака дёрнулась и брезгливо сморщилась. Фравита усмехнулся, повернул лицо женщины к себе и спросил почти ласково.
   - Кайх сенг мынгда кьалдынь, биё?
   Хака сузила глаза и ответила с такой горделивой покорностью, что Атанариху захотелось врезать ей по морде:
   - Айулай-ардасты!
   - Ах ты, кобыла! - обозлился Фравита, - Ещё смеяться будет. Охотилась и заблудилась она!
   - Вот мразь! - выругался Фритигерн, и, коротко замахнувшись, ударил её по щеке. Та дёрнулась, но не вскрикнула, а презрительно скривилась и повторила упрямо:
   - Айулай-ардасты!
   - Ах ты, сука! - взревел Фритигерн, снова давая ей оплеуху. Хака только яростно зарычала, скаля крепкие молодые зубы.
   - Ой, как я тебя боюсь-боюсь! - рассмеялся Фритигерн и отвесил пленнице третью пощёчину. Голова хаки мотнулась, ударилась о ствол берёзы. Она попыталась плюнуть в обидчика, но кровавая слюна шлёпнулась ей на грудь.
   - Зубрёнок! - рыкнул Фравита, - Что ты её по морде, да по морде? Срезай куяк!
   Фритигерн озлился на себя, что не догадался сам. Выхватил нож и, подцепив остриём подол, уверенно повёл лезвие к горловине. Будто брюхо добыче вспарывал, так легко дублёная кожа подавалась отточенному железу. Хака отвела взгляд, сохраняя на лице маску горделивой отрешённости. Фритигерн от этого взверился, оскалился, приблизив своё лицо к её почти вплотную:
   - Эй, кобыла! Кайх сенг мынгда кьалдынь?
   Пленница дёрнулась назад, но ответила всё то же "айулай-ардасты!".
   - Тебе же хуже, - с угрожающим безразличием произнёс Фритигерн. Рывком распахнул куяк и с силой ударил под дых. Пленница скорчилась - насколько позволяли путы и коса, а на глазах выступили слёзы. Но все равно упрямо повторила:
   - Айулай-ардасты!
   И, глядя на злобно перекошенные лица фрейсов, раздвинула в ядовитой усмешке разбитые губы.
   - Ну, значит, будем соски резать и пузо на ленточки кромсать, - пожал плечами Фравита и кивнул Фритигерну - мол, кафтан снимай. Тот кивнул и спорол первую застёжку. Вонь хаки - единственное, что выдавало страх - стала ещё сильнее. А когда Фритигерн рывком распахнул её халат - не утерпела, стыдливо дёрнулась, вжимаясь в ствол дерева. И от этого Атанариха враз обдало жаром, внизу живота знакомо погорячело и зло взяло, что он вдруг распалился на эту вшивую и вонючую ведьму. Потому и хохотнул глумливо:
   - Хых, она ведь боится, что мы сейчас на её грязную щель позаримся.
   - Вот ещё, потом не отмоешься, - скривился Фритигерн, а сам как завороженный провёл рукой по её гладкому тугому животику, и стиснул маленькую, крепкую грудь в своей лапище. Дышал тяжело - по всему видно, припекло его не меньше, чем Атанариха.
   - А ведь яловая ещё, - произнёс откуда-то издалека Фравита, - Вон как титьки торчат.
   И ущипнул хаку за грудь. Та сжалась ещё сильнее и заскулила побитой собачонкой.
   - Вот мы чего боимся, - растягивая слова, сказал Фравита и полез к ней в штаны. Пленница забилась и завизжала, умоляя на своём языке.
   Фрейсы расхохотались.
   - Что, боишься мужа? - гоготнул Фритигерн, похлопывая ее по тугому, мокрому от пота животу. Атанарих щипнул хаку за округлый бочок, запустил руку ей в штаны, нащупал сырой клок волос на лобке. Фравита щелкнул зубами, прихватив пальцами сосок. Девушка завизжала и расплакалась.
   Фритигерн, ухмыляясь, обрезал вздёржку на широких штанах хаки. Те свалились, открывая курчавый треугольник под округлым молодым животиком. Она попыталась, как могла, скрыть свой срам голыми гладкими ляжками. Это вызвало лишь новый приступ хохота.
   - Мы с ними... мечами да копьями бьёмся... - простонал Фравита, - А может, им... простых кляпов бы хватило?
   Парни скорчились от его шутки.
   - Ну! - стонал, утирая выступившие от смеха слёзы Атанарих. В штанах у него и, правда, дёргалось вовсю, - Они на приступ... а мы!!!
   - На валу... со спущенными штанами, - докончил Фритигерн и вдруг правда полез развязывать гашник, - А они... дёру!!!
   Развязал узел, штаны упали... Поднялось у него не хуже, чем у Атанариха. Хака билась и выла, будто волчица в капкане. И, уже забыв обо всяком достоинстве, захлёбываясь, кричала что-то, умоляюще глядя на фрейсов:
   - Кьажет, менг айтамынг! Кьажет, менг айтамынг!
   - Ага, испугалась, сучка, - потирал руки Фравита.
   Фритигерн уже почти навалился на неё, навис, скаля зубы:
   - Сейчас я тебя этим попытаю, кобылка непокрытая!
   Фравита вдруг вцепился в плечо Фритигерна и прошипел:
   - Обожди!
   И крикнул пленнице:
   - Ал нэ, эйели дже "Айулай-ардасты"?
   Она что-то затараторила, испуганно косясь на раскалённый докрасна кол Фритигерна. Фравита, вцепившись в плечо Фритигерна, слушал, довольно улыбаясь и кивая. Потом выпустил Зубрёнка и довольно выдохнул:
   - Есть!
   Фритигерн, глухо взрыкивая, навалился на привязанную девушку. Фравита, оглянувшись на Атанариха, хохотнул:
   - Эк его!
   Заметил, что Атанарих тоже распалён, рассмеялся:
   - Ладно! Только быстрее!
   И, крутанувшись на пятках, весело зашагал прочь. Фритигерн елозил, пыхтя и ругаясь сквозь зубы, постанывая:
   - Альисы её побери, сжалась, словно беззубка!
   - Бревно потолще возьми! - обозлился Атанарих, у которого в штанах тоже дёргался раскалённый кол.
   - Твоё что ли, маслёнок? - обозлился Фритигерн, отвалился и со всей силы врезал воющей пленнице по лицу. Её голова ударилась о ствол, и она затихла. Зубр взревел и, миг спустя, восторженно заорал:
   - Да возьмут меня альисы! Кобылка-то - целая!
   - Была! - заметил Атанарих, захлёбываясь не то смехом, не то стоном.
   - Ну... - согласился Фритигерн, мерно наяривая своим пестом в ступке жертвы. - Была... Теперь всё, кобылка! Покрыли...
   - Эй, Зубр, поскорее нельзя?
   - Иди в болото, Венделл! - огрызнулся тот, - Сдохнешь, что ли?
   - Да возьмут тебя альисы!
   Атанарих непослушными пальцами потянул вздёржку на штанах. Сам не знал, как утерпел до конца - навалился, едва Фритигерн, взревев, будто лось во время гона, отпал от хаки. Пленница, которая, казалось, была без чувств, внезапно извернулась и впилась зубами в плечо Венделла. Только Атанариха уже ничто не могло остановить. Он пробил створки её ворот. Яростно заёрзал, торопясь избавиться от тяжкой ноющей боли внизу живота. Но становилось только хуже и нестерпимей. А потом враз стало легче. Боль неудержимо изливалась из него, оставляя пустоту в голове и истому в теле. Хака так и не разжала зубов, и он с силой толкнул её, освобождаясь.
   Морок исчез - обдало вонью её тела. Торкнуло в горло кисловатым, и он с трудом проглотил подступивший ком. Едва переступая отяжелевшими ногами, попятился от дерева. Опомнился, нашарил путавшиеся в ногах штаны и торопливо натянул их. Фритигерн стоял у дерева и насмешливо смотрел на него.
   - Полегчало? Сладка ли вшивая?
   - Ой! - Атанарих едва не облевал себе рубаху.
   - Да ты что? - опешил Фритигерн.
   - Иди в ельник, Зубр! - отмахнулся Атанарих. Тот и правда метнулся куда-то, вернулся с водой в шапке.
   - Попей... сглазила она тебя, что ли?
   - Да ну, просто воняет от неё! - улыбнулся Атанарих. Отхлебнул воды, сплюнул в кусты, смывая привкус блевотины во рту. Сделал ещё пару глотков. Оглянулся на бессильно обвисшую на дереве пленницу: растерзанная, с разбитым в кровь лицом... Смрадная, как труп. Он недоумённо глянул на Фритигерна:
   - Колдунья, что ли? Что нас так на эту падаль потянуло?
   - Наверно... - Фритигерн торопливо сложил пальцы, отгоняя от себя зло. Посмотрел на Венделла и вдруг нахмурился:
   - Эко она тебя кровью испятнала. Меня тоже?
   Атанарих оглянулся на товарища. Верно, на груди рубахи красовались расплывшиеся от пота алые пятна.
   - Не без этого.
   - Вот скотина... - опустил голову, разглядывая себя, Фритигерн. Снова глянул на Венделла, нахмурился, потрогал пальцем его плечо, присвистнул, - Слушай, да ведь эта сука тебе плечо прокусила!
   - Да врать-то!
   - Не веришь - сам потрогай.
   Атанарих только сейчас понял, что плечо и правда болит. Пощупал - всё в липкой крови. Взвизгнул от злости и, подскочив, наотмашь ударил хаку по лицу. Та даже не вздрогнула, была без чувств, или вовсе померла.
   - Альисы с ней, - потянул его Фритигерн за руку и предложил, - Давай, перевяжу?
   - Да ну! - отмахнулся Атанарих. - Кончай её, да пошли. Фравита, небось, извелся.
   И, не дожидаясь Зубра, зашагал прочь. Фритигерн замешкался, возясь с хакой.
   - Ну что, маслята, наигрались? - Фравита весело оглядел Атанариха и прицокнул языком, - Хорош, будто с боя. Откуда столько кровищи?
   - Да эта тварь прокусила мне плечо! - Атанарих постарался улыбнуться как можно беспечней.
   - Лейхта её поцелуй! - охнул Фравита, - Погоди, дай промою и перевяжу!
   Атанарих было отмахнулся, но Фравита заставил его встать на колени. Достав флягу, стянул с плеча рубаху.
   - Альисы тебя дери, Атанарих, бабу на вертел вздеть не можешь, как следует! - прошипел он сквозь зубы. - Выкусила, скотина, лоскут.
   Достал нож, отмахнул ошмёток кожи, болтавшийся на тоненьком кусочке. Слил из фляги полынного настоя.
   - Где там запропал этот дурень Фритигерн?
   - Остался ей глотку перерезать, - отозвался Атанарих.
   - За это время её не то, что прикончить - второй раз покрыть можно! - ворчал Фравита. - А нам поспешать надо. Хоттын Айю к нам идёт в гости. Пара дней - они тут будут. Эту послали посмотреть, не протянули ли мы где засеку.
   Он, наконец, приладил повязку и хлопнул Атанариха по здоровому плечу.
   - Ладно, успеем.
   Из глубины рощи появился Фритигерн. Шёл, неторопливо сматывая в клубок путы.
   - Что ты с ней так долго возился? - спросил Фравита.
   Он показал путы и добавил:
   - Дальше в лес отволок, чтоб рядом с нашими станами падаль не смердела, - пожал плечами Фритигерн. - Пальцы её - кому в ожерелье?
   Атанарих вспомнил мёртвое, разбитое лицо хаки и с подчёркнутым безразличием пожал плечами:
   - Да забирай, я ещё добуду...
   Ответил и подумал, что, правда, этой добычей хвастать не охота.
  

* * *

  
   Холодно, сил нет терпеть...
   Дует ветер, и множество мелких льдинок впиваются в тело. Они обволакивают Атанариха, и он понимает, что это не мухи, а женщина - та самая, что они убили у Белого холма. Ну да, и на живую она мало похожа. Грязная, воняющая падалью, потом, кровью, давно немытым телом и страхом. А волосы так грязны, что, кажется, шевелятся от вшей. От губ её несет гнилью. Лейхта!
   Атанарих не может двигаться. Через силу поднимает меч, ударяет её. Меч выпадает из рук, и она наступает на него ногой. Перехватывает руки, впивается зубами в плечо. Отталкивает его далеко от меча. Он елозит по земле, и ему удаётся подтянуть ноги к животу, чтобы не дать мерзкой твари навалиться на него. Если ей поддашься - конец, утянет с собой. Куда? К Кёмпе? Вряд ли! В Холлахейм? Скорее - рабом к своей Эрелик... Ну нет! В болото её! Не получит! Упереться ногами в её вздутый, скользкий от пота живот. Ноги немеют, становятся ватными. Жарко. Очень жарко. Но через изнеможение, через боль - ему удаётся отпихнуть её. Где она? Атанарих пытается оглянуться и приходит в себя.
   Пахнет мятой и мёдом. Тепло. Спина упирается в бревенчатые стены, Какая-то женщина бубнит, волосы у неё рыжие и непокорные, пушатся, и лицо круглое и в веснушках...
   - Берта?
   - Очнулся, - облегченно вздыхает какой-то мужчина рядом, а Берта шепчет и шепчет, одно и то же. Атанарих, наконец, чётко различает слова.
  

- Сидит жена на берегу реки,

Одна рука горяча, как огонь,

Вторая рука холодна, словно лёд.

Коснись, жена, Атанариха, огненной рукой,

Оботри с его раны гной и со лба его пот,

Срасти края его раны, не трожь его ледяной рукой.

Фрова, слова мои возьми, надёжно замкни!

   Атанарих понимает, что стоит в углу, прислонившись спиной к бревнам. Его поддерживает Аутари, а Берта отирает пот с лица красной тряпицей и нашёптывает, нашёптывает.
   Хаки были всего лишь бредом. Ну да, конечно. Они ведь ушли - Атанарих это ещё помнит. Рана от укуса той хаки, конечно, уже тогда нарывала, дёргало так, что продирало всё нутро. И знобило всегда одинаково - и возле очага, и на стене. Но сознания он ещё не терял. Всё помнит - как Фравита велел им ехать в хардусу, предупредить, а сам с Готафридом остался на Белом холме, чтоб при виде вражьего войска запалить огонь. Как они сражались на стене. Как отступила Айю...
   Укушенное плечо горит огнём, и от него пахнет кровью и гноем, мёдом, мятой и ещё какой-то распаренной травой. Наверно, недавно перевязали. Первые перевязки он тоже помнит. Ловко и привычно, не задумываясь, Берта бросала листья в глиняный горшок, нашёптывая под нос заклинания, потом откидывала на тряпицу, отжимала и прикладывала горячую припарку прямо на только что промытую и оттого пронзительно болящую рану. И другие раны, от железа, которые Атанарих получил позже, она омывала и перевязывала, но они так не болели.
   Но как жарко! Волосы на лбу слиплись, пот течёт по спине и противно щекочет, рубаха и штаны липнут к телу. А ещё подташнивает, голову ломит, и во рту сухо и противно, как после хорошей попойки.
   - Пить хочу, - шепчет Атанарих, едва ворочая распухшим языком и одеревеневшими губами.
   Берта вздрагивает, не зная, что же теперь делать. Не то бежать и нести пить, не то довести до конца заговор. Морщит лоб, торопливо решая, что важнее. Конечно, заговор. Раз духи немочи отступили, значит, надо прогнать их окончательно:
  

- Коснись, жена, Атанариха, огненной рукой,

Оботри с его раны гной и со лба его пот,

Срасти края его раны, не трожь его ледяной рукой...

   - Альисы тебя побери, - гневно бурчит Атанарих, - Хватит бубнить, принеси пить!
   Берта продолжает шептать, но кто-то из детей уже помчал за квасом.
   - Фрова, слова мои возьми, надежно замкни!
   Потом торжественно отходит к очагу и бросает в него тряпицу.
   - Аирбе, Фрова, помогите!
   - Пойдём на лежанку, Венделл, - говорит Аутари. - Ватикаб сейчас принесёт тебе пить.
   Атанарих покорно плетётся за старшим товарищем.
   - Давно хаки ушли?
   - Давно, восемь дней как...
   Атанарих присвистнул:
   - Это сколько же я провалялся?
   Меньше шести никак не выходит. Атанарих ошеломлённо покачивает головой: ничего себе, укусила! За это лето и срезнем его пару раз цепляло, и в грудь кололи. Только ласточкин хвост не ловил! А тут - баба укусила! Ядовитые у неё были зубы, что ли?
   Прибежавший мальчик протягивает ему деревянный ковш. В нём горячий отвар шиповника с мёдом.
   - Холодненького бы... пива или кваса... - бурчит Атанарих.
   - Это пей, - строго прикрикивает на него Аутари. Венделл не спорит, припадает к краю ковша, жадно тянет сладковатый отвар. Становится ещё жарче. Атанарих отирает заливающий глаза пот. Аутари смеётся:
   - Наконец ты очнулся. Мы уж думали, что тебе придётся костёр складывать. Ладно, отдыхай. Пойду, обрадую Фритигерна, что ты жив.
   - А меня ты уже обрадовал, - устало улыбается Атанарих. - А Фравита?
   - Фравита? - не понял Аутари. - Жив, конечно, что ему на Белом холме сделается? Вернулся.
   Атанарих облегчённо выдохнул.
   - Хорошо что жив. И он, и Фритигерн.
   Аутари и Берта невесело кивают. Зубрам в этот набег особенно не повезло. Зизебут погиб в первом бою. Ночью, во время затишья, убили Сара - стрелой с одинокого дуба, который не смогли срубить, расчищая поляну перед хардусой. А второй стрелой ранили Фритигерна в лицо. В глаз метили, да он повернулся, потому щёку пропороло. К утру - Рицимера убили, тоже стрелой. В том же бою срубили Эвриха. И снова ранили Фритигерна - на этот раз тяжелее - он вернулся на стену лишь в последний день. Витегес велел Зубрам стать по другую сторону ворот. Но от этого оказалось мало толку. На третий день подстрелили Рарога и Гундобальда. Радагайса не стало на шестой... А ещё - смутно, уже сквозь накатывающий бред - помнится, что снова ранили Фритигерна. В последний день это было...
   - Жив и... - Аутари запнулся, подыскивая слова, и, наконец, сказал, - В общем, не раны его мучают. Боюсь, истлеет от горя. После того, как отнесли прах Зубров в хлайвгардс, он оттуда не выходит. Я пытался с ним поговорить пару раз - не слушает, гонит.
   - Ест?
   - Яруна носит, - развёл руками Аутари. Похоже, что от еды Зубрёнок отказывался.
   Подошла Берта. У неё в руках дощатая лохань, через плечо перекинуты полотенце, чистая рубашка, штаны.
   - Давай, оботру, в сухое переодену - прошептала с ласковой улыбкой.
   - Сама справишься? - спросил Аутари.
   - Да я, вроде, ещё не труп, двигаться могу, - слабо улыбнулся Атанарих. - Или - уже не труп?
   Аутари и Берта смеются. Волк по-отечески ласково похлопывает его по руке.
   - Ну, поправляйся.
   Ушёл.
   Берта осторожно стягивает с Атанариха насквозь мокрую, воняющую потом рубаху. Тот стискивает зубы и улыбается, чтобы не выдать, как ему больно. Берта мочит в лохани полотенце и начинает его обтирать.
   - Исхудал ты, - грустно улыбается она.
   - Была бы душа в теле, - стараясь не стонать, отзывается Атанарих.
   Прикосновения омоченного в теплой воде полотенца приятны. Так пропотел, что сам себе противен.
   - В мыльню бы...
   - Слабый ты ещё, любимый... Окрепнешь вот.
   - Пить хочется... Принеси квасу или пива.
   - Лучше бы отвару, любимый...
   - Альисы с тобой, давай отвар.
   Берта отправляет Ватикаба за питьём, а сама продолжает обтирать Атанариха. Сперва по пояс. Надевает на него рубашку и спокойным, умелым движением стягивает штаны. Моет меж ног, будто перед ней не муж взрослый, а дитя малое. Раньше от её прикосновений взыграло бы всё, а сейчас даже не шевельнётся. Так ослабел, что лежит трупом, и даже огорчиться из-за этого сил нет.
   - Приподнимись, давай штаны наденем, - весело приказывает Берта. - Вот...
   Умело затягивает вздёржку. Помогает переползти на сухую половину лежанки, убирает намокшее сено. К тому времени, как проворный Ватикаб прибегает с ковшом, она уже укрывает Атанариха волчьим одеялом. Тот вяло сопротивляется.
   - Жарко.
   - Жар на спад пошёл, вот и жарко... - спорит Берта. - Ложись, говорю. В голове у тебя поискать?
   - Поищи, - бормочет Атанарих. С трудом, боясь потревожить раненую руку, переворачивается, утыкаясь лицом в колени Берте. От неё пахнет едой, очагом, потом и тем самым, кисловатым, женским. Когда то он няньке в колени так же тыкался, требуя ласки. Она ведь совсем молодая была, его нянька. Лет на шесть моложе матери. От неё приятно пахло, к запаху тела примешивались ароматы крекских притираний. Ни тогда, ни сейчас этот женский запах не казался ни противным, ни призывным. Берта отцепляет с пояса деревянный гребешок, запускает пальцы в волосы Атанариха.
   - В колтуны всё сбилось, слиплось... Я расчешу?
   - Дёргать будешь! - капризно ворчит Атанарих, но потом думает, что всё равно расчёсывать, и он, с одной рукой, явно провозится дольше. - Альисы с тобой. Чеши.
   Берта предельно осторожна. Берёт тонкие прядки, распутывает их. Иногда, конечно, дёргает, Атанарих недовольно порыкивает, и женщина шепчет извинения. Попутно - ловко, с весёлым треском - бьёт вшей и, что особенно приятно, молчит.
   - Я завтра уже встану.
   - Будут силы, встанешь, - шепчет Берта. - Поспи, родной. Набирайся сил.
  
   Наутро он встал. Выбрался на солнышко, но дальше завалинки идти не решился. Посидел, словно старик, поскалил зубы, перешучиваясь со встречными. Все были рады, что он жив. Но надолго его не хватило - побрёл назад, думая про себя, что зря вскочил. Голова кружилась, и мутило от слабости. А столько хотел сделать. Фритигерна увидеть, узнать, что с ним.
   Все, как один, сказали, что тот проклятущий дуб срубили. Посетовали, что Фритигерн от горя помешался. Сидит, так и не смыв крови и пота, плачет в голос и твердит: "Никогда себе не прощу!". Оно конечно, тяжело в один набег всех родичей потерять, но достойно ли воина дать горю сломить себя? Атанарих готов был тотчас идти в хлайвгардс, но сил не хватило, и его на руках отнесли домой.
   Лёжа в постели, он в полузабытьи снова видел ту хаку - на сей раз живую, с разбитым лицом и растерзанную. И про себя решил, что дух её явился к сородичам и попросил отомстить обидчикам. Его и Фравиту хаки, видно, не опознали среди прочих воинов, а Зубры - народ приметный. Фритигерна среди них издали вряд ли опознаешь, оттого и выбивали всех подряд. Смутно мелькнула мысль, зачем понадобилось мёртвой просить о помощи живых? Ему же, Атанариху, она сама пыталась отомстить?
   На следующий день он-таки доковылял до хлайвгардса, опираясь, словно дряхлый старик, на батожок, и пару раз присаживаясь отдохнуть. Встречные отговаривали: едва от Холлы вырвался, стоит ли идти на её земли? Но он упёрся и твердил, что надо поговорить с Зубрёнком. Иные предлагали помочь. Только Атанарих должен был поговорить с другом с глазу на глаз.
   Он не знал, что скажет Фритигерну. Слова утешения ему уж точно говорили, да только они мало помогли. И стыдить - что толку? Уже стыдили. Пытался по дороге подумать, но ничего хорошего в голову так и не пришло.
   У самой двери хлайвгардса вдруг испугался - может, правы те, кто отговаривал, и снова его одолеют лейхта? Но потом решил, что вражеским лейхта тут нечего делать, а уж свои ему, Атанариху, точно не навредят, и решительно навалился всем весом на тугую дверь.
   Внутри было темно - по крайней мере, так показалось после дневного света. Пахло свежей гарью, дёгтем, пылью - но не мертвечиной. И холодком тянуло - запасённый с зимы снег ещё не весь растаял. Фритигерн сидел у дальней стены. Резко повернулся, зло буркнул:
   - Кого альисы несут?
   - Это я, Фритигерн, - шепотом отозвался Атанарих.
   - Венделл? - обрадовался Фритигерн.
   Атанарих, осторожно ступая по проходу меж лежанками, уставленными корчагами с пеплом (не хватало ещё оступиться и потревожить прах героев), прошел к дальней стене, у которой сидел, сгорбившись, Зубрёнок. Едва сел, Фритигерн сгрёб его за плечи - так, что рана снова ожгла болью. Атанарих стерпел, обнял друга. Тот уткнулся ему лицом в плечо (хорошо, что в здоровое) и разрыдался, вернее, глухо, натужно зарычал, как издыхающий медведь. Атанарих растерялся и не нашёлся, что сказать, так и сидел, гладил Фритигерна по спине и по голове, пока тот не перестал рычать, а лишь изнеможённо скулил побитым псом. И пахло от него мерзко, словно от шелудивого пса. Это никак не вязалось с Фритигерном. Атанарих подавил вскипавшее отвращение, и, чтобы ме молчать, сказал:
   - Такое с каждым из нас может случиться, Фритигерн. Куннаны бывают жестоки, но разве с ними поспоришь?
   Умнее ничего придумать не мог. Фритигерн отшатнулся, оттолкнул было Атанариха, впился своими лапищами в его плечи - и даже не заметил, что Венделл вскрикнул от боли. Выдохнул в лицо, обдавая его зловонным от голода дыханием:
   - Не Куннаны в том виноваты, Венделл. Я... Это всё из-за той кобылы!
   Атанарих кивнул.
   - Оба мы виноваты. Мы ведь ей обещали, что коли скажет - ругаться над ней не станем... не будем позорить... Надо было её просто убить, и всё. Она и меня ловила, та кобыла.
   - Как ловила? - не понял Зубр.
   - В бреду в меня вцепилась и пыталась утащить. Мёртвая.
   - Сдохла, значит... сука...
   Атанарих удивлённо уставился на друга:
   - Как не сдохнуть - ты ж ей глотку перерезал?
   - Да в том и беда, что нет! - вцепился в свои нечесаные волосы Фритигерн. - Сперва хотел убить, а потом подумал, будь я проклят, что живая она будет больше страдать - покрытая, да без пальцев! Надо было бы ещё язык вырвать суке... Она, наверно, рассказала, что с ней было, и кто опозорил её. Запомнила и мстила, падаль!
   Атанарих не сразу понял, что ему говорит друг. Потом выдохнул изумлённо:
   - Живучая кобылка!
   - Альисы помогли! - поддакнул Фритигерн. - И я... отвязал её, и лошадь убитую не прибрал, так и валялась на виду... Будь я проклят!
   - Но ведь ты не мог знать, что будет, - пробормотал Атанарих.
   - А мне от того легче? - озлился Фритигерн - аж лицо перекосило. Снова вцепился в волосы и, раскачиваясь, застонал:
   - Лучше бы я погиб от той стрелы! Вот, смотри, Атанарих, что от отца осталось!
   Схватил один из горшков, прижал к груди, и, раскачиваясь, запел:
  

- Звали меня

друзья Рицимером,

Враги же - ужасным,

Проклятым, жестоким.

Мне их проклятья

Были желанней

Любой похвалы.

Ужас вселял я

В сердца подлых хаков.

   Атанарих скривился, будто его сейчас вырвет. Но Фритигерн не заметил, продолжал стенать:
  

- А друга вернее

Фрейсы не знали.

Мог я один

Троих одолеть

В открытом бою.

Десять годов

Прожил я в хардусе

И сотни хаков

В омут отправил.

Стрелою мою

Похитили жизнь,

Но тем я горд

Что сына оставил,

Чтоб мстил за меня он.

  
   - Мало похоже, что ты будешь за него мстить. - зло перебил его Атанарих. - Скорее уж Теодеберт придёт, отомстит. Или даже Гелимер, хоть он и не любит брани. А ты... Грид Плакса больше на воина похожа, чем ты!
   Фритигерн вскочил, по щекам его поползли багровые пятна - разозлился.
   - Я-то думал, друг поймёт! Ты и помыслить не можешь, как мне худо!
   - Ну и сдохни! - Атанарих неловко вскочил и, забыв, что в хлайвгардсе, крикнул, - Фритигерн Зубр, Хакобойца! Вижу, смогла кобыла отомстить. Забрала у тебя мужество. Тьфу, смотреть противно!
   - Смотреть противно? - прохрипел Фритигерн, сверкая глазами. Не будь у него в руках сосуда с отцовским пеплом - ударил бы. - Ну и иди отсюда!
   Атанарих развернулся и - откуда только силы взялись? - вышел из хлайвгардса. Тут ноги подкосились, и он тяжело привалился к стене. Но оттолкнулся и упрямо заковылял дальше. Решил отдохнуть в гулагардсе, но на дворе его догнал Фритигерн. Поддержал. Атанарих его не оттолкнул, но промолчал. И Зубрёнок ничего не говорил. Так, молчком, и дошли до дома. Атанарих сразу поплёлся к своей лежанке. Упал ничком, сил накрыться у него уже не было, хотя знобило страшно. Фритигерн накрыл его одеялом и вышел...
   Атанарих успел согреться и даже немного подремать, когда снова подошёл Фритигерн. Осторожно тронул его за ногу. Атанарих открыл глаза. Друг успел выкупаться и расчесаться, переоделся в чистое.
   - Есть хочешь, Венделл? - как будто ничего не произошло, спросил он.
   - Хочу, - ответил Атанарих, хотя голода совсем не чувствовал.
   - Тебе принести, или дойдёшь?
   - Дойду, - Атанарих сел и протянул руку Фритигерну.
  

1469 год от основания Мароны, Хардуса на Оттерфлоде/Зубровый хейм.

  
   Cтарый Рекаред приплыл в хардусу, едва стало ясно, что хаки больше не придут. Увидев приближающуюся лодку, а в ней - приметные фигуры сородичей, Фритигерн подумал, что дед приехал не только оплакать прах своих чад. Словно в детстве, захотелось удрать куда-нибудь подальше и спрятаться. Хотя мужу, уже обзавёдшемуся бородкой и побывавшему в боях, это чести не делало, но свидеться с Рекаредом никак не хотелось. Потому Фритигерн свистнул Атанариху и наказал, умоляюще заглядывая в глаза:
   - Скажи, что я в лес ушёл. Сдаётся мне, дед захочет меня из хардусы забрать.
   - Ты ж клятву давал! - не понял Атанарих. - Кто тебя отсюда заберёт? Ведь не раб!
   - Ничего хорошего мне от его приезда не будет, - выдохнул обреченно Фритигерн. - Упросит, старый, чтоб рих меня отпустил...
   Атанарих кивнул, поняв, что спорить бесполезно, но всё же переспросил:
   - А если ты ошибся?
   - Тогда я буду у кузнецов на берегу, - ответил Фритигерн и, едва дождавшись согласия Атанариха, припустил прочь.
   Венделл вышел встречать названную родню. Теодеберт, сидевший на вёслах, увидев его издали, широко заулыбался. За прошедший год он вырос на пол-головы, обзавёлся усами и бородкой. Выглядел уже не юнцом, а почти мужем. А вот Рекаред сдал - вроде уже не жильцом этого мира был: седой, бледный и весь в белом. Но как до брода дошли, старик выскочил в воду и показал, что за год не ослабел ничуть. И Атанариха приветствовал сердечно: сгрёб в объятия и призвал всех богов, дабы они благословили этого юношу. Но едва выпустил - враз приветливость оставил и спросил с вечной своей издёвкой:
   - А порченый наш где?
   - С утра куда-то ушёл, в лес, кажется, - не сморгнув, отозвался Атанарих.
   Мол, откуда было ведать, что вы приедете?
   Старик, кажется, что-то заподозрил, но вида не подал, только улыбнулся тонкими бескровными губами - всё равно Фритигерн никуда не денется.
   Пока поднимались с прибережья, Атанарих расспрашивал о положенном: как поживают, каков вид на урожай и прочее. Старик солидно отвечал. Поживали, если не считать нежданно случившуюся утрату, неплохо. Гелимера в ту же осень, как спасся он от хардусы, женили. Женщина ему досталась не шибко красивая, но покладистая, здоровая и работящая. И в начале лета привела уже в семью крепкого телёнка*, которого назвали Одальзиндом. Рекаред сделал Гелимера своей правой рукой и не скрывал уже, что передаст ему старшинство. Алатей, калека, смирился с этим. А Гундобальд с Теодемером, понятно, противятся. Но то их дело - не по нраву, так пусть выделяются и сами хозяйствуют. Коли Куннанам будет угодно, он, Рекаред ещё годков пяток протянет и Гелимера в обиду не даст. А там все привыкнут, что внучок хозяйством распоряжается, потому как те трое, конечно, не вовсе пустые люди, а такой сметки, как у Гелимера, у них и вполовину нет. Юный Теодеберт держался поодаль и только поглядывал тоскливо. Дед, оглянувшись на него, похвастал:
   - Я ему так и сказал: коли пойдёшь в хардусу, так сперва меня зарежь. А коли ты такой трус, что не осмелишься - я сам себя жизни лишу, но перед смертью, и не надейся - не то что не благословлю тебя, пустоголового, а прокляну.
   Атанарих понимающе посмотрел на юнца. Никому в голову прийти не могло, что Рекаред будет бросать слова на ветер. Мало удивительного, что Теодеберт смирился. Рицимера, который мог бы поспорить с норовистым стариком, рядом не было. И уже не будет.
   - Потеря ваших сородичей - большая утрата для хардрады. - почтительно произнёс Атанарих, - Не было у нас воинов сильнее и отважнее. За то им вечная слава.
   - Что слава? - проворчал Рекаред, - Что толку от трупа? Сгубило это проклятое место лучших из моих сыновей и племянников.
   Атанарих про себя не согласился, но спорить со стариком не стал. Тем более, они добрались до хардусы, и многие вышли встретить деда и отца славных воинов. А тот словно и не видел почестей - шёл, белый и мрачный, к гулагардсу.
   Риха уже известили о приезде старика, и он стоял на крыльце, в красном плаще поверх повседневной одежды. Ждал.
   Старик немного помедлил с приветствием, потом всё же поклонился, но не заговорил, покуда рих не ответил поклоном на поклон, будто старый Зубр был равен ему честью. Витегес пригласил всех в дом. Яруна принесла холодное мясо и пиво.
   Старик почти не притронулся к угощению и сразу приступил к разговору, ради которого ехал.
   - Сам видишь, рих, какой урон понёс мой род. Такая рана не скоро затянется.
   Спорить было не с чем, Витегес согласно наклонил голову.
   - Позволь мне хоть немногим прореху подлатать, - продолжал неспешно Рекаред. Рих вскинул бровь, выжидая, что скажет старик. Лицо его было спокойно и непроницаемо.
   - Я полагаю, мало чести будет мне и моему роду, и никакой удачи не станет, коли я попрошу у тебя Фритигерна из хардусы. - произнёс Рекаред с показной покорностью. - Хотя не буду отрицать - я бы мечтал о том, чтобы Фритигерн трудился в моём хейме, а не рисковал головой в твоей хардусе. Но он клялся тебе. Боги глухи к молитвам нарушивших клятвы. Пусть он остаётся воином.
   Атанарих перевёл дыхание. Рих молчал, выжидая. Догадался, что старик будет просить освободить его род от обязательства давать мужей в хардусу.
   Теодеберт вовсе извёлся, извертелся, моляще поглядывая на риха.
   И верно, Рекаред заговорил именно об этом. Атанарих впился взглядом в приветливо-сострадательное лицо Витегеса и, сам не зная почему, понял - откажет. Может не впрямую откажет, но не согласится. Витегес дал старику высказать всё. Помолчал, будто размышляя над нелёгкой задачей, а потом ответил с показной печалью:
   - Я бы рад был обнадёжить тебя, Рекаред. Но всё, что я могу - это не тревожить Зубров, покуда возможно обходиться людьми из других родов. Мало верится, что будут столь долгие мирные времена, чтобы я мог щадить вас в обход прочих. Прости меня, Рекаред. Пусть юный Теодеберт остаётся в хейме этот год. А коли повезёт, то и в следующий. Но если будет в нём нужда - отдай его в хардусу без промедления.
   Теодеберт явно не знал, радоваться ему или огорчаться. Он-то надеялся, что уже эту зиму не засидится в хейме!
   - Что же, кому не дано получить всё, - вздохнул Рекаред, - пусть радуется малому. Спасибо и на этом, рих Витегес. Но это не всё. Повели Фритигерну эту осень и зиму прожить в хейме. Я отпущу его, едва только настанет весна и пройдёт ледоход. Но отдай его роду на этот срок.
   - Зачем это тебе, почтенный Рекаред? - непонимающе улыбнулся Витегес. - Он и так не сгинет теперь - вряд ли случится новый набег. Работы на полях подходят к концу - ты же справлялся с ними раньше? Я не брал из твоего хейма новых людей!
   - Я сосватал ему невесту. Пусть он пашет и засевает это поле, пусть даст моему роду новых детей, - без обиняков произнёс старый Зубр. При этих словах Теодемер вспыхнул и потупился, будто его старшего брата ждало не брачное ложе, а рабство, а он ничем не смог помочь ему. Витегес это тоже заметил и слегка прищурился, недоумевая. Но всё же не стал возражать:
   - Что же, этому я препятствовать не стану. Забирай внука, не мешкая, но по прошествии ледохода он должен вернуться в хардусу.
   Атанарих подумал, что если жена Фритигерна забрюхатеет, он, может, и раньше прибежит - на лыжах. Но что же Теодемер так мается? Сам что ли глаз на ту девицу положил? Нет, на это мало похоже. Должно быть, уродина, каких поискать. Эти мужланы считают, что ушедший в хардусу - всё равно, что покойник, и на верное вдовство отдадут только ту, у которой вовсе надежды на свадьбу нет.
   Тем временем Витегес повернулся к Атанариху и приказал:
   - Найди своего друга и скажи - я велю ему прийти ко мне. Ты же, почтенный Рекаред, и ты, Теодеберт, оставайтесь у меня в гостях, ешьте и пейте в своё удовольствие. Или вы желаете пойти в хлайвгардс и там оплакать своих сородичей?
   - Я отправлюсь в хлайвгардс, доблестный Витегес, - произнёс старик, вставая. - Давно сердце моё гложет горе, и надо облегчить его слезами.
   Фритигерна Атанарих нашёл у кузнеца Филимера. Тот сидел на низкой скамье и старательно точил наконечник стрелы. Ещё несколько лежали перед ним на пеньке. Видно, что собрался сидеть тут долго.
   - Твой дед, конечно, ничего, кроме земли да хейма знать не хочет. Но не настолько презирает он нашего риха и хардусу, чтобы просить тебя из хардрады, - с порога заявил Атанарих. - Впрочем, удача твоя не столь велика. Он где-то нашёл тебе невесту, при упоминании о которой Теодеберт кривится, будто хлебнул скисшего пива! Рекаред хочет забрать тебя до ледохода, чтобы ты прожил в хейме и обрюхатил эту корову.
   Фритигерн, выслушав, перекатил желваки на скулах, раздраженно бросил напильник и наконечник стрелы на пенёк, пробурчал:
   - Плохие вести принёс ты, друг. Знаю я деда: сосватал мне рабочую лошадь и, верно, уродливую. Или недоумка. Хуже - коли и страшна, и неумна.
   Атанарих подошёл к приятелю и похлопал его по плечу, утешая:
   - Тебе то что? Тебе её обрюхатить - и вернёшься в хардусу.
   - Так её ещё обрюхатить надо, - отирая руки мокрой тряпицей, ворчал Фритигерн.
   - В темноте они все одинаковы, - со смехом заметил кузнец. - А дальше не твоя печаль - дедова.
   - Твоя правда, кузнец, - заставил себя улыбнуться Фритигерн. Но вид у него был невесёлый.
   - А то, хочешь, я на Торговом острове куплю какую-нибудь красавицу и подарю тебе? - предложил Атанарих. Кузнец Филимер утробно хохотнул, и Фритигерн, наконец, совладал со своим огорчением, улыбнулся уже весело и хлопнул Атанариха по плечу:
   - Я всегда знал: у тебя доброе сердце. Мало того, что растравил тоску! Так ещё и сумел напомнить, что на Торговый остров я не попаду, а вместо этого потащусь с дедом в его хейм!
   - Ну, не хочешь - как хочешь, - шутливо развёл руками Атанарих. - Через год сам купишь.
   - Год ждать! - весело возмутился Фритигерн. - Нет! Пожалуй, купи.
   И предложил, хитро подмигивая:
   - А то поедем ко мне на свадьбу? Ты, вроде, Зубрам не чужой. Будешь другом жениха. Заодно - засеешь несколько делянок, пока народ веселится.
   - Твой дед меня не звал, - расхохотался Атанарих. - А напрашиваться - уволь, не стану!
   - Правильно, будет он кормить тебя, неумеху, всю зиму! - заметил кузнец.
   - Ну, чтобы наплодить ему работников, моего умения хватит! - весело возразил Атанарих. - Но не поеду. Мало радости смотреть на несчастье друга.
   Фритигерн шутливо дал ему подзатыльник, и они со смехом зашагали к хардусе.
  
   Дед привык всем у себя в хейме распоряжаться - вот и над Фритигерном вздумал полную власть взять. Куражиться начал. Не успел внук появиться - заворчал, мол, едва жатву закончили, работы невпроворот, а тут со свадьбой с этой хороводиться. Фритигерн сердце сдержал. Спросил у риха - не у деда - позволения пойти собраться в дорогу. А собираться особо не стал: меч у него при себе был - без меча воин редко ходит. Накинул кожаную куртку, да колчан со стрелами взял - охотиться придётся - и по осени, и по зиме. Остальное - в хейме найдётся, а не найдется - так пусть на себя пеняют. До первого ледка в хардусу уйдёт. Коротко простился с рихом, с Атанарихом. Дед от такой строптивой покорности только головой покачал и замолк.
   Атанарих сунул Фритигерну подарок для Гелимера - кинжал, тот самый, что с тела диковинного мужа взяли, да несколько золотых бляшек, споротых с хакийских халатов. Отплыли тотчас. Сперва молчали, даже Теодеберт, который явно хотел что-то сказать Фритигерну, да тот не спрашивал. Дед тоже помалкивал - видно, боялся спугнуть строптивого внука. Только когда брод миновали и уже на середину Оттерфлоды вышли, Рекаред без обиняков сказал:
   - Ты, Фритигерн, и не надейся, что для тебя, пропащего, свадьба будет, как для хорошего парня. Тем более, сейчас. Работы невпроворот!
   Фритигерн, по правде сказать, обрадовался словам деда. На свадьбах весело всем, кроме жениха с невестой. Может, живи он в хейме, и обиделся бы, что ему не оказали положенной чести. А теперь... И от того немногого, без чего никак нельзя, отказался бы, не задумываясь. Больше для того, чтобы позадирать деда, спросил:
   - Что же ты не дождался осени, сейчас свадьбу играешь?
   Теодеберт от такой дерзости аж сгорбился, поражённый. Надо же, брат за год в хардусе забыл, как себя добрые люди ведут! А Фритигерна словно подхлестнули: вскинул голову, топорща молодую бородку, ухмыльнулся - мол, не на того ты, дед, напал. Я - великого риха воин, и не старику из хейма надо мной насмехаться. Но Рекаред видно, был готов к строптивости внука, улыбнулся хитро и ответил:
   - Оттого, что боюсь, как бы не передумали родители невесты. Хродехильда красива и не бесплодна.
   Не бесплодна? Это о жене можно наверняка знать, если только...
   - Она вдова или порванная? - деловито уточнил Фритигерн.
   - Вдовой её никто не называл, - не утерпев, мрачно бросил Теодеберт и прикусил язык. Но дед сделал вид, что не слышал его слов.
   Ну, чему удивляться? Честную девушку за такого жениха не отдадут, это понятно.
   - С начинкой или с козлёнком уже? - уточнил Фритигерн, стараясь говорить как можно равнодушнее.
   - Была с козлёнком, да уже ту козочку волк задрал*, - охотно пояснил Рекаред. - Поле паханное, а зерном своим засеем.
   Было в насмешливо-бодром голосе деда что-то худое. И Теодеберт не зря кривится. Нет великой беды жениться на той, кто не бесплодна, а что не девица досталась, и не вдова - случается такое. Но родня-то от этой Хродехильды избавиться торопится, будто от проклятой. Что-то тут неладно.
   Фритигерн засмеялся:
   - Дед, так мне тебе в ноги надо падать! Ты мне не невесту нашёл, а настоящее сокровище. И с кем же она так спуталась, что её готовы во время жатвы замуж отдать, лишь бы с рук сбыть?
   Старик внезапно замялся.
   - Отвечай, дед, - приказал Фритигерн. - А то до хардусы ещё недалеко: сигану за борт - и сам думай, что делать с моей невестой.
   Он и сам не верил, что исполнит угрозу - мало ему чести будет, коли он от свадьбы сбежит. Но старик, похоже, испугался, попробовал было застрожиться:
   - Разбаловался, как с дедом говоришь!
   - Ты, дед, хоть и старший, - сухо ответил Фритигерн, - но я не в твоей воле, а в воле риха Витегеса. Хватит уже вокруг да около ходить, словно кот вокруг плошки со сметаной! Говори напрямую! Чем она себя так опозорила, что даже ты мне сказать робеешь?!
   - Буду я перед маслёнком робеть, - буркнул Рекаред, но голос его звучал неуверенно. И, поняв это, Фритигерн вдруг почувствовал такую жалость, что перестал хорохориться перед стариком. Положил руку ему на плечо, улыбнулся и произнёс:
   - Полно, дед, ответь. Никуда я не убегу. Хоть, сдаётся мне, мало чести будет от этого брака. Чем она себя так сильно опозорила?
   - Она принесла от раба, - голос деда прозвучал слишком ворчливо.
   Фритигерн выдохнул, сгорбился и бросил уже без малейшей рисовки:
   - Ну, дед, спасибо. Значит, кроме слабых ног, у неё ещё нет ни ума, ни гордости?
   Старик хотел что-то сказать в ответ, но Фритигерн не дал:
   - Коли ты решил меня женить, то почему бы меня не спросить? Разве я не смог бы украсть себе хорошую девушку?
   Старик вдруг опомнился, что и так дал внуку слишком много воли, позволяя разговаривать с собой, будто с равным. Прикрикнул, сжав кулаки:
   - Хорошую, да только в одной рубахе, в которой ты её украл! А за этой, порванной, дали хорошее приданое!
   Ну да, конечно. Приданое. Да ещё, оженив внука перед осенним урожаем, да молотьбой, да корчёвкой, дед, понятно, впряжёт Фритигерна во все работы. Есть отчего торопиться!
   - Тебе, дед, приданое важнее моей чести, - обозлился Фритигерн. - Опозорит ведь меня эта гулящая! Если уж не погнушалась перед рабом завалиться, то кто поручится, что перед всеми мужами не станет ноги задирать?
   - Я ей не дам тебя бесчестить! - попытался успокоить внука Рекаред и, показывая, что собирается сделать со снохой, коли та загуляет, сжал кулаки - старчески костлявые, но всё ещё тяжёлые, огромные, и потряс ими в воздухе.
   - А то углядишь ты за блудливой бабой, - обречённо махнул рукой Фритигерн. - Ладно, я слово дал тебе, что назад не поверну. Будет ноги задирать - продам хакам на Торговом острове. А свадьба... Оно и хорошо, что быстро - мне стыда меньше перед всеми.
   Старик кивнул и, успокоившись, почувствовал к внуку жалость. Тронул его за плечо, доверительно посоветовал:
   - Верное средство есть... Коли ты не рассолодеешь с нею. В первую же ночь поучи, как следует.
   - Сам разберусь, дед, не маслёнок уже, - буркнул Фритигерн. - А Теодеберта что на пару со мной не женишь? Не нашёл падалицы?
   - Этого осенью женю, - торопливо подхватил разговор дед. - Раз ему в хардусу не идти, теперь можно хорошую девушку сыскать...
   Теодеберт перекатил желваки под молодой бородкой - точно так же, как Фритигерн. Но спорить не посмел.
  
   Объяснение незнакомых слов и выражений.
  
   Телёнок - иносказательное наименование новорожденного ребенка.
  
   Козочку ту волк задрал - Ребёнок была девочка, и её вынесли в лес.
  
   ***
  
   Женихова рубаха заранее не шьётся. Свадьба - дело неспешное.
   Сперва родичи невесты почванятся перед сватами.
   Прежде, чем позволят о деле говорить - высмеют, за каждый шаг выкуп потребуют. Наконец выслушают, с чем гости пожаловали. Сразу ответа не дадут. Коли жених из дальнего хейма - поспрашивают, узнают, какая слава идёт о нём и его роде среди людей. Невесте всё скажут, свои помыслы не скроют. А коли из ближнего - то невесту спросят, хочет ли она за него. Нет такого обычая, чтобы против воли просватанной ответ давать. Коли не по сердцу девушке парень, а родителям по нраву - начнут увещевать, уговаривать, что будет с ним счастье. Бывает, и спорить не станут, поверят, что дочкино сердце не глупо. Понятно, если девушка согласится, и родичи всем довольны, тогда и ответ сватам дадут.
   И настанет время весёлой игры. Невесте - в доме, в сараях, на сеновале прятаться, нарядясь в чужое платье. Сватам - её искать. А молодым жёнам и девам - сватов сбивать с толку, невесту укрывать. Когда отыщут - тогда надлежит ей проститься с Фровой своего дома. Мать и подружки отведут невесту в баню, и там, распустив волосы, переоденут в вышитую рубаху. Окутают, словно умершую, белым покрывалом в шесть холстин шириной. Вот с той поры невесте должно молчать. Тогда и будет ей время сшить рубашку жениху. В песнях поётся о мастерицах, которые могут за одну ночь сшить и расшить рубаху тому, кому Куннаны её отдали. Но обычно девушки заранее ткут браный холст, вышивают его. А в надлежащий срок только разрезают и сшивают в рубаху, думая о женихе. Сородичи её тем временем сватам пир устроят. Большой пир, не на один день. Никто просватанную торопить не станет. Невесту, когда дошьёт рубаху, везут в дом к жениху. Если жених далеко живёт - то с немногими родичами, а если близко - то всем хеймом могут заявиться на праздник.
   Всякой честной девице так свадьбу устраивают. И даже той, что невинность свою не сберегла, если соблазнил её воин из хардусы, или иной свободный муж. И вдове, что уже отплакала год после смерти супруга. Всем добрые проводы положены. Лишь у Хродехильды Цапли - не так. Она даже не надеялась, что успеет сшить рубаху. Не верила, да успела. Правда, не в своём хейме, а в жениховом. Не потому успела, что мастерица, хотя и этого у неё не отнять, а потому, что жених свою невесту не встречал. О такой ли свадьбе Хродехильда - рукодельница, красавица - мечтала? Виделось, что будет лучше, чем у прочих людей, да Куннаны иное напряли. А кого винить? Сама виновата...
   Почему Пряхи так её невзлюбили? Зачем привели Росперта в хейм? Отчего бы отцу на Торговом острове не купить раба страшного, шелудивого, чтобы ничто его не красило? Почему бы не быть ему, проклятому, глухим и косноязычным? Отчего отец не отдал его сразу в хардусу взамен одного из птенцов Цапель? Нет, пожалел отец юность чужака! Видно, глянулся ему ловкий да рукодельный парень! На жатве, да на молотьбе работал за троих! А коли ему он так по нраву пришёлся - так отчего в род свой не принял, ошейника позорного не сломал? Потом уже каялся, бранил себя за неразумие, да поздно.
   Не подумал он, что в доме дочка растёт. Понадеялся на её скромность, на её разум. Поверил, что попавший в плен не всю честь потерял, благодарность не забыл. Но прядут Куннаны, что задумали. Нет им дела до чужого счастья, свой узор кладут.
   Ох, и прогневался отец, как узнал, что Хродехильда в тягости. Ногами топал, кричал на неё, будто медведь рыкал! А уж как узнал от других рабов да от малых детей, что Хродехильду часто с Роспертом видели - и вовсе озверел. Бил нещадно, за косы таскал. Дочка винилась, что лишь раз оступилась, да такова была её неудача. Хотя, есть ли разница, один или много раз прошла она по той тропке, коли Куннаны захотели, чтобы она понесла от Росперта? Сойдись она с чужаком, или с воином из хардусы - была бы её удача больше. Хродехильда и думала соврать, но и тут ей везения не было. Не нашлось той спины, за которой Хродехильда могла бы спрятаться, спасая остатки утерянной чести.
   Так кого теперь винить? Некого!
   Такое ей напряли Куннаны, что лучше бы она умерла родами! Но даже этой малой удачи не выпало, так что от жизни ничего доброго ждать теперь не придётся. Была общая любимица, а теперь даже рабыни на неё свысока поглядывают!
   Когда на жнивье появился отец, а с ним седой, словно беглец из Холлахейма, старик, Хродехильда обрадовалась. Слыханное ли дело - обрадовалась, что из родного дома уйдёт! Хотя и в новом её ничего хорошего не ждало, и ждать не могло! Старик тот, Зубр Рекаред, велел выпрямиться и долго, будто скотину выбирал, рассматривал. Она стыдилась своей пропотевшей рубахи и растрёпанных волос. Но Зубр сказал:
   - Пойдёт.
   А отец кивнул и приказал Хродехильде, будто не дочерью она ему была, а приведённой с Торгового острова или с боя взятой:
   - Работай.
   А когда вечером вернулась она домой, отец, красный от пива и ярости, бросил ей:
   - Твоя удача. Зубры тебя сватают за Фритигерна из хардусы. Завтра едешь...
   Злился отец оттого, что за неё большое приданное вытянули, словно за честную девицу. Хродехильде никто не говорил, да позже сама услышала, что люди судачили. Старик Рекаред торговался за каждую трубу холста и вышитое полотнище на стену. Всё добро, что ей готовили, до последнего лоскута выманил. И украшения, и монеты крекские! А выкупа, почитай, не заплатил: мол, порванная одёжка - кто ж её за цену новой покупает? Бочку мёда да мешок зерна дал, ни щенка, ни поросёнка не прибавил.
   Некогда было рубашку шить - на самом закате в баню свели, да обрядили наскоро. И с домом проститься не дали - да и желания не было. Давно ей отцовский хейм чужим виделся. Усадили на лавку возле очага. Наскоро повыли для виду, без жалости. Мол, нет теперь в роду Цапель Хродехильды, дочери Альбрехта. Хвала Куннанам - от позора избавились!
   А наутро и не провожал почитай никто - всем надо работать в поле. Отец не пошёл и мать не пустил. На пир поехали две старухи, бабка, да вдова одного из братьев дедовых, да сам дед.
   И то хорошо, что никто с ней не разговаривал. Молодой парень, Теодеберт, её чурался, словно заразной. Лишний раз взглянуть брезговал. А как посмотрит, презрением жжёт: мол, стыда нет, с рабом свалялась! Старый Рекаред молчал, на приданое её поглядывал, улыбался в бороду. В Зубровом хейме едва её из лодки высадил - сразу же дальше поплыл, в хардусу за женихом.
   А невесту поселили в отдельной землянке, и словно забыли. Посылали дважды в день рабу - поесть принести. Оно и хорошо, что забыли. Кто ей тут рад? А одиноко сидя, можно рубаху шить, о женихе думать. Только такую невесту разве хорошие мысли одолевают? Какого счастья ей ждать? И тому уже будешь рад, если бить станет не сильно...
  
   Вот он, родной хейм. На взгорке стоит обнесённый невысоким заплотом дом. Дёрновая крыша и высокий столб с белёсым зубриным черепом виднеются над бревнами. Фритигерн был совсем малым, когда Зубры перебрались сюда от Старого хейма: до полей стало слишком далеко ездить, пришлось бросать старое селение. Он помнит, что брёвна раньше были жёлтые, и он играл пахучими щепками. Сейчас ограда почернела. Ещё лет пять - выпашутся все поля, и отсюда съедут. Гелимер уже другое место присмотрел. Ещё год назад спорили с дедом, куда податься, где лес чертить впрок... Странно возвращаться в дом, где ты вырос, после года разлуки. Вроде ничего не изменилось, а столько перемен!
   Тянет дымком от самого берега - баньку топят. На плёсе бегает какой-то малец. Неужели, Галафред так вымахал? Больше некому! Прошлый год совсем кроха был, ходил едва-едва. А теперь вон как припустил, кричит звонко, как птенец:
   - Едут! Едут! Втроём едут!
   - Обычно так встречают невест, - невесело пошутил Фритигерн.
   - Да у вас-то, в хардусе, всё навыворот! - отозвался Рекаред.
   - Так мне надо бы в плат укутаться до самых глаз. Что ж ты, дед, не позаботился? - расхохотался Фритигерн. Старик оскалился, обнажая ещё не совсем беззубые дёсны.
   А из хейма тем временем высыпала толпа, странная для свадьбы - лишь изредка мелькало в ней серое да бурое, а всё больше белое. Весь Зубриный род по покойникам рыдает. Только работники в цветном. А в праздничном и вовсе одни чужаки, и те - старик да две старухи.
   Пока лодка причаливала, сородичи уже спустились к самой воде, стояли поодаль, отстранившись от одной-единственной женщины, закутанной до самых глаз в белый широкий плат. Фритигерн про себя отметил, что невеста высока ростом и статна, но больше ничего разглядеть не мог.
   А женщина стояла - одинокая, отрешённая от всех. Уже не принадлежащая к своему роду, и ещё чужая для Зубров. Её, одетую, будто покойница, в белый плат, окружали люди в печальном. И от этого сходство с похоронами усиливалось.
   Фритигерна увидели, радостно замахали ему, закричали. Дурное предчувствие, закравшееся было в душу, отступило.
   Лодка ткнулась в берег и все трое вышли на песок. Мать, не утерпев, бросилась навстречу - постаревшая, чёрная от горя и солнца. Повисла на шее сына, уткнулась лицом в плечо и разрыдалась. В её бессвязных речах Фритигерн едва разбирал собственное имя и имя отца. Братишка меньшой, Аудимер, топтался рядом, разглядывая меч, остальные не подошли. Потом, поняв, что тётка уняла первую радость от встречи с сыном, Гелимер приблизился - неспешно, как матёрый зверь. За этот год он обзавёлся густой льняной бородой и стал одновременно и шире в плечах, и суше. Протянул сородичу ладонь - жёсткую, будто хакийский куяк, всю в мозолях. Фритигерн отстранил женщин, обнял Гелимера.
   - Экое у тебя украшение появилось, - добродушно улыбнулся Гелимер, кивнув на свежий шрам через левую щёку. - А что мой спаситель?
   - Жив-здоров, и с виду всё такой же маслёнок, - рассмеялся Фритигерн, - Хоть и успел снискать себе славу! Первогодков наставляет. Того гляди, станет в хардусе Зимним Рихом вместо Аутари Хворого.
   - Нет дня, чтобы я не молил Куннан послать ему удачи.
   - О, удачи у него столько, что хватит на всех нас! - заметил Фритигерн. - Он шлёт тебе поклон и подарок.
   Достал хакийский кинжал, вынул его из ножен. Тот сверкнул на солнце каменьями и закалённым лезвием. Гелимер взял его, любуясь. Покачал восхищённо головой.
   - Добрая вещь. Щедрый человек Атанарих Вепрь. Мне вовек не отдариться.
   Повернулся, поискал среди одетых в белое женщин жену. Та подошла, приняла подарок.
   - Прибери, - велел ей и уже Фритигерну не без сожаления сказал, - Надел бы на свадьбу, да как наряжаться, коли стольких схоронили?
   Гелимерова хозяйка покорно взяла подарок.
   - Как её хоть зовут-то?
   - Ульрика, была из Росомах. А сына Одальзиндом назвал...
   - Вроде дед тебе другую прочил?
   - Видно, я Годлибу не по нраву, - беспечно отмахнулся Гелимер. - Ну и ладно. Вон какую красавицу мне Куннаны дали.
   Фритигерн оценивающе взглянул на жену двоюродного брата. Ну, не красавица, хоть и не дурнушка. Много таких. Личико гладкое, нос курносый, глаза - серые. Сама так и лучится радостью.
  
   Сколь не моли отсрочить судьбу, а чему быть - тому не миновать. Два дня о ней не вспоминали, а на третий приехал этот Фритигерн. Засуетились во дворе. Старуха Идисбурга, будущая свекровь, зашла в землянку и произнёсла сухо.
   - Приехал жених. Готовься встретить его. Рубаху-то сшила?
   - Сшила, матушка, - стараясь изо всех сил быть почтительной, произнёсла Хродехильда. Поклонилась низко. Глянула на старуху, но та словно бы и не с ней разговаривала. Посмотрела мимо и прочь вышла. Спрашивала уже у кого-то, кто шест с приданым понесёт. Приданое её тут всем по нраву!
   Кому дело, что у невесты думы тяжелее камня? Что бьётся сердце в груди перепёлкой пойманной? Что подкашиваются ноги от страха, и в глазах мутится?
   Рубаху в узел увязывать - руки слабеют. Из землянки выйти, показаться перед всеми - где силы взять? Но бойся - не бойся, а выйти придётся. И судьбу свою принять, какая сложится. Совладать бы с собой, не расплакаться перед всеми! Вроде бы, до реки дорога недальняя, а пройти её - трудней некуда. А потом выйти навстречу суженому прямо, будто не слышит за спиной злого шёпота, слов недобрых.
   Шла Хродехильда по тропинке от хейма до берега, ног под собой не чувствуя, себя не помня, ничего вокруг не видя. Все Зубры слились в толпу единую, белую. Издали, от хейма, увидела она Фритигерна. Куннанами суженый стоял у воды и беседовал с одним из молодых Зубров. С Гелимером. Он, Гелимер этот, годами совсем юнец, а ходит по хейму по-хозяйски, всем распоряжается, - это Хродехильда запомнила. С виду братьев и не отличишь - головы большие, что котлы, плечи широченные, ладони - словно рога лосиные, ноги крепкие, кривоватые. Невольно подумалось: рубаху она, конечно, шила шире обычной на целую полосу, но вот будет ли она впору жениху - при его росте и плечищах?
   А когда жених, поприветствовав родичей, к ней поворотился, и вовсе сердце рухнуло. Уж на что Зубры ростом высоки, а этот - выше всех! На что видом суровы и свирепы, а у этого лицо шрамом перекосило! Улыбается - будто медведь скалится! Говорит - зверем рычит! Себя Хродехильда не помнила, как шагнула ему навстречу, и руками дрожащими протянула рубаху. Ведать не ведала, сказала ли все слова, обычаем положенные, или смешалась?
   Только и видела желтоватые клыки, да ручищи огромные. А он рубаху взял, развернул, рассмеялся зычно: мол, утонуть ему в ней. А потом отдал рубаху Гелимеру и, шагнув вперёд, приподнял её покрывало. Жёлтыми глазами волчьими в лицо впился, и ещё больше оскалился. Вокруг все заохали, мол, не положено, а он бурыми, словно зубровая шерсть, кудрями мотнул заносчиво - страшный и свирепый, как хозяин дремучих лесов. От подобной дерзости весь страх прошёл, и Хродехильда с укоризной глянула на своего суженого.
  
   - Приветствую тебя, Фритигерн, которого Куннаны дали мне. Эту рубаху я сшила и вышила, думая о тебе. И пусть я буду так же к душе тебе, как прилегает она к твоему телу, - промолвила невеста. Голос её был тонок и приятен, и Фритигерну захотелось посмотреть, так ли красиво её лицо, как голос и стать. Он шагнул к ней и, нарушая обычай, приподнял белое покрывало.
   Невеста оказалась совсем юной и... на редкость красивой! Ни в хардусе, ни в хейме, ни среди невольниц на Торговом острове Фритигерн таких не встречал. Огромные, блестящие от слёз глазищи так и полоснули с осуждением: мол, я, конечно, порванная, но зачем уж так-то? Брови тонкие, чёрные, стрелами сошлись над точёной переносицей. А ресницы густые и длинные, словно еловые лапы. Лицо не бледное - наоборот, кровь к нему прихлынула, румянец алый, глаза строгие - сморит, взгляда не отводит...
   Эх, не будь она девицей, утратившей честь! Надо же, какой узел Куннаны запутали! Такой ладной да красивой женщины в хардусе нет - ни Фледа, ни Яруна с ней сравниться не могут. Даже подумалось, не взять ли её с собой? Но тут же опомнился: опозорит, короткопятая, сваляется с первым же красавчиком! Что ей честь мужа, если у того лицо страшное? Своей не пожалела - со смазливым рабом спуталась! При мысли об этом Фритигерн скрипнул зубами, шрам задёргался и заболел.
   Невеста подалась назад. Видно решила, что прямо сейчас, при всех, жених её на истинный путь наставит? А что? Дед, небось, всю дорогу поучал, что надо молодой жене место показать.
   Фритигерн представил, как он охаживает плетью эту красавицу, и скривился от отвращения, хотя ещё миг назад не видел в поучениях деда ничего дурного. Опустил покрывало и раздражённо бросил:
   - Баня готова? Небось, до вечера успеем свадьбу сладить?
   - Куда спешить-то? - всполошилась мать.
   Но Гелимер кивнул, переглядываясь с дедом, и сказал:
   - Едва рассвело, затопили... Припозднились вы - я думаю, уже остыло.
   - Не страшно! - дед и Фритигерн ответили в один голос, старик аж крякнул от неожиданности и хитровато осклабился. Верно, никогда раньше меж ними не было такого единомыслия.
   Фритигерн крутанулся на пятках и зашагал вразвалочку к бане. Гелимер и Теодеберт оглянулись на деда, на толпу - и покорно заспешили следом. Только у самой бани Гелимер заметил:
   - Куда спешишь?
   - Хлеб не убран, дел немеряно - когда со свадьбой хороводиться? - огрызнулся Фритигерн. Теодеберт захихикал, а Гелимер упёрся:
   - Не к тому я. Нельзя спешить - всю жизнь себе перекосишь.
   - Да ведь мне с ней и жить-то не придётся! - рассмеялся Фритигерн. - Ладно, коли зимой с объездом буду навещать.
   Гелимер сердито фыркнул:
   - Не по-людски всё выходит, Фритигерн. Может, для хардусы и сойдёт, а не положено так.
   - А по мне - и это слишком долго. В бане мать нам перекусить ничего не оставила? С утра не ел.
   - Так ведь не положено... - растерялся Гелимер.
   Фритигерн постарался рассмеяться как можно более непринужденно, а сам подумал: "Эх, в бане ещё сколько пробудем, да в роще бабы начнут до заката голосить, а потом за накрытыми столами сидеть с невестой этой, как два чурбака - к угощению молодым притрагиваться не положено... Скорее бы уж всё закончилось!". Но согласился с подчеркнутым добродушием:
   - Не положено, так не положено!
   Рванул дверь бани, на ходу сдёрнул опояску и стал стягивать рубаху:
   - Тогда делайте, что положено!
   Баня была не жаркой. Женам с маслятами в такой мыться, чтоб не ослабли от жара. Но и этого достаточно, чтобы смыть с себя дорожный пот. Братья молчали, и Фритигерн, растираясь пучками мыльной травы, снова подумал про невесту. Про то, стоит ли её поучить, прежде, чем лечь с ней. Дед прав, разумеется: пожалеешь - она вообразит, что можно вольно себя вести. А на душе было муторно...
  
   Ох, Куннаны и матерь Аирбе! Не надо быть гюдой-провидицей, чтобы понять: не дадут Зубры житья. Старик Рекаред смотрит, словно на блудливую скотину, Идисбурга-свекровушка губы в ниточку сжимает, деверья поглядывают - кто испытующе, кто насмешливо; золовушки да сношенька Ульрика словно от заразной шарахаются. А жених - едва взглянул на неё - скосоротился, словно падаль понюхал. Где у невесты разум был, на что она надеялась? Не лучше ли было утопиться, прыгнув с лодки, пока до хейма Зубрового ехала? Или косой удавиться, вместо того, чтоб рубаху жениху шить? Теперь уж поздно об этом думать - никуда не денешься, всё время на виду.
   Вот толпой окружили, с песнями в берёзовую рощу повели.
   Идут-поют, благословления выкликают, а у самих другое на уме!
   Думы у невесты в голове пойманными пташками бьются, и ничего придумать не получается, только ухватишь какую за хвост, перебивают её песни пронзительные, либо другие помыслы. Только и летает соколом одна мысль, сожаление запоздалое: "Отчего не решилась с жизнью расстаться?". Рекаред торопится и жених спешит, а для Хродехильды лучше бы подольше всё тянулось, оттого... оттого, что... отчего же? Мысли путаются...
   И опомниться некогда. Путь до берёзки раздвоенной, вокруг которой новобрачных благословляют, короток, а жених с двумя друзьями своими, Гелимером этим заносчивым, да маслёнком Теодебертом, ума не нажившим, уже тут как тут!
   Стоит, желтоглазый, смотрит нетерпеливо на родственниц своих. По лицу видно: гадает, надумают ли поиграть, выкупая невесту, или так обойдётся. Не стали выкупать - дед не велел... Расступились, давая пройти к молодым старухе Идисбурге. Та прошагала - широкая, и в то же время сухая, жёсткая. Взяла из рук Рекареда пряди поскони и матёрки, привычно скрутила их в жгуты и переплела между собой. Молодые покорно протянули ей руки. Старуха связала их, старательно затягивая узлы. Оно и понятно - развяжется узел, спадут путы - долгой жизни этой паре не суждено. И старуха боялась, что Куннаны размечут пару, отправив к Кёмпе её сына. О невестке, понятно, и думать не думала - хоть живи она, хоть сдохни. Никому до неё в этом хейме дела нет!
   А ручища у жениха огромная. Рядом с его ладонью хродехильдина - словно детская. Если сожмёт Фритигерн свою лапищу в кулак - то будет этот кулачище с детскую голову. Если таким в висок ударить - не то что Хродехильда, бык сдохнет... Только в том беда, что не будет Фритигерн бить её своим кулаком в висок, по груди ударит, по спине, по животу... Покуда она порожняя - отчего бы по животу не бить? Или даже побоится бить кулаком, чтоб не убить ненароком, а возьмёт в руки плеть. От удара этой плети, небось, быки наземь падают, и в глазах у них мутится. Так отходит, что будешь жалеть, что не убил...
   Не то страшно, что сгинешь, а то, что жива останешься! Не то худо, что все на тебя косо смотрят, а то, что наедине с этим зверищем надо оставаться!
   Пусть солнышко по небу дольше идёт, пусть благословения дольше поются, пусть дорога до хейма длинной станет, трава в ногах путается, пир бесконечно тянется... Но никому не жаль Хродехильды. Не успела в рощу прийти - ан, уже трижды вокруг сросшихся берёз обвели, белый плат сняли - лежать ему теперь до смертного часа молодой жены Хродехильды! Вот на колени их заставили встать, косу Хродехильды расчесали и надвое ножом расплели, голову платом по-женски окрутили.
   Вот уже и домой идут под заунывное пение:
  

- Матерь Аирбе,

Дай жене этой

И этому мужу

Долгих лет жизни,

Деток и внуков.

Пусть их минуют

Болезни и голод.

Пусть на полях их

Жито родится,

Пусть ежегодно

Скот им приносит

Много приплода...

   А на холме уже и хейм показался, вот и ворота его отворились, все в дом идут, к накрытым столам.
   А кудель на совесть связана, не развязалась, не соскользнула. Усадили молодых за стол, сами пируют. Жених истомился весь, вздыхает, и в животе у него бурчит. Ждёт не дождётся, когда споют две положенные песни - и едва последнюю завершили, сам поднялся. Неволей пришлось Идисбурге увязывать в плат угощение для молодых: курицу, целиком печёную, да лепёшки. И гостям голодным из-за столов выходить, чтобы до холодной землянки молодых провожать.
   И двор широкий вдруг показался совсем маленьким, а старая Идисбурга проворна, когда кудель развязывала. И Рекаред скор: поставил у очага горшок с угольями - и вот уже нет его, прочь вышел. Дверь скрипнула, и осталась Хродехильда в темноте со своим суженым. Тот на покрытую шкурами постель уселся, ждёт, только глаза - страшные, жёлтые - во тьме поблёскивают...
  
   Невеста должна зажечь очаг в землянке, а потом развязать узел с едой и протянуть мужу нож, чтобы тот разделил курицу меж ними. Так заведено по обычаю, и Фритигерн решил не спешить, оттягивая то самое, от чего тошнота к горлу подкатывала - хуже, чем от голода.
   Хродехильда оказалась неловкой: запалила бересту, стала в костерок подсовывать - и весь шалашик из лучин развалила, складывать начала - они не стояли никак.
   В животе урчало. И Фритигерн не утерпел, проворчал:
   - Так я с голоду умру, красавица, прежде чем ты накормишь меня.
   Хродехильда вздрогнула и неловко поднялась. Завозилась с узлом - будто пальцы у неё деревянные, никак распутать не могла. И Фритигерн вспылил:
   - Я понимаю, целая бы была - тряслась, словно овца перед волком. Тебе-то чего бояться?
   Хродехильда вдруг выпрямилась, отшвырнула узел с едой к стенке и крикнула сердито:
   - Чем попрекать меня на каждом шагу моей ошибкой - лучше сразу убей!
   Метнулась лисицей к очагу, схватила полено и протянула Фритигерну. Развернула плечи, выпятила грудь, открываясь для удара.
   - Ну, что тянешь? Бей!
   И была она в этот миг, гневная и бесстрашная, прекрасна, как дочь Кёмпе, как дева-лебедь, как Линна-Молния, любимая дочь Трора. И только глупец мог ударить такую женщину, которую сами Куннаны дали ему в жены.
   Фритигерн расхохотался и, вразвалочку подойдя, забрал у неё полено. Хродехильда, беспомощная, будто волчонок перед зубром, ударила его кулаком в грудь. Он, смеясь, сграбастал её. И даже сквозь толстую ткань свадебной рубахи почувствовал, какие тугие у невесты груди. А бёдра крутые, гладкие... Забыв о голоде, повалил её на шкуры и рухнул сверху. Женщина всё ещё брыкалась, но грудь её становилась всё туже и соски упирались в его тело, словно два камешка - горячая! Он задрал её расшитую рубашку, нащупал курчавый волос меж ног - а там уже словно мёдом намазано.
   Он оседлал Хродехильду, и никак не мог найти вздёржку на штанах. Наконец, ему удалось развязать узел - к той поре невеста уже обмякла и податливо впустила его. Только вцепилась пальцами в плечи. А, когда он вошёл в неё, выгнулась, словно кошка.
   И не вскрикнула - только вздохнула.
   Фритигерна теперь мало тревожило прошлое его жены.
   Она сладка и горяча, с ней хорошо. И ей тоже он был приятен - сперва она не хотела выказывать своё удовольствие, только дышала часто, а потом не смогла сдержаться и застонала счастливо. Испугалась - вдруг это прогневает мужа, прикусила губу. Но вскоре выдержка изменила ей, и, уже не сдерживалась, она стонала и вскрикивала. И тем ещё больше распаляла Фритиерна. Кто же из мужей будет сетовать, что ему досталась такая женщина?
   И когда Фритигерн с довольным выдохом откатился в сторону, то смог сказать только:
   - Ты не бойся. Я тебя не обижу.
   Хродехильда молчала, часто дыша.
   - И другим в обиду не дам...
   Она села, но продолжала молчать.
   - Даже дед тебя не обидит.
   Фритигерн тоже сел, стянул с ее головы съехавший набок плат, пригладил растрепавшиеся волосы.
   - Ты мне не веришь? Боишься?
   Она смущённо улыбнулась и по-детски помотала головой. С трудом сглотнула и пробормотала:
   - Я... Я тоже... Правда... Я не буду...
   Фритигерн испугался, что она сейчас заплачет, и торопливо спросил:
   - Есть хочу. Ты куда еду кинула?
   Хродехильда охнула и суетливо принялась шарить в полумраке, отыскивая поданный свекровью узел с курицей и хлебом.

* * *

  

1469 год от основания Мароны. Торговый остров.

  
   - Ты хоть понимаешь, что я сказал? - с отчаянием спрашивает Басиан.
   - Понимаю, купец. Ты сказал слова, которые стоят не одного мешка пушнины. А может, и большего. Я скажу риху Витегесу - он наградит тебя.
   Мальчишка... Да, разумеется, за этот год он стал солиднее. Держится степенно, говорит медленнее, меньше машет руками при разговоре и не всякому помыслу даёт отразиться на лице. Вроде бы даже выше ростом сделался и в плечах раздался. Усы вовсю растут, и бородка пробилась. Лицо отвердело. Но рассуждает всё равно как мальчишка. И глаза, глаза... - того самого юнца, который, узнав, что Басиан везёт его к хакам, начал радостно визжать и скакать по двору. Ему говорят - смерть за плечами стоит. А он... Только улыбается и отвечает, подражая зрелым мужам, что эти слова стоят не одного мешка пушнины!
   Басиан в отчаянии вскакивает и всплёскивает руками.
   - Атанарих, разве я говорю о награде для себя?
   - Что же, можем и не платить, - смеётся Атанарих. - Хотя твои слова стоят больше, чем все привезённые тобою мечи.
   Купец возводит глаза горе, призывая Солюса вложить в эту голову хоть капельку разумения и осторожности. Потом начинает втолковывать, как дитяте малому:
   - Атанарих! Хаки собрались под рукой Амшун. Ты понимаешь, сколько теперь их под единым началом? Все хоттын!
   Атанарих шевелит губами, загибая пальцы. Потом говорит:
   - В степи не менее полутора десятков родов и восемь больших хоттын. Я полагаю, легиона три, а то и все четыре*.
   - Вот! А вас сколько будет, даже если со всех хеймов соберутся мужи, способные биться?! Наберется ли в твоей хардусе хотя бы пол-легиона? - продолжает купец. Атанарих с сомнением пожимает плечами - здешние пахари не чета вилланам Крексии, но неповоротливы, будут сидеть по хеймам.
   - Покуда они пошли на Ласию. Наберут там эсира, прилипнут к ним те, кто не захотел быть разграбленным. Разбухнет орда Амшун, словно река по весне!
   - Зачем ты тратишь слова? - усмехается Атанарих, и глаза его блестят возбуждённо. Басиан никак не может уразуметь: неужели варвар настолько глуп, что не понимает? Нет, понимает всё, и готов встретить смерть как желанную невесту.
   - Ты бы видел, что они сотворили с побережьем! Небо черно от пожарищ, земля - от воронов, пожирающих трупы! Не в ту весну, так в другую они повернут в ваши проклятые Солюсом леса!
   Атанарих как сидел в кресле, неспешно потягивая молодое вино, так и сидит. Поворачивает золотой кубок в пальцах, лицо неподвижное. Небось, мечтает о славе, которую может снискать в этой войне. "Солюс, помоги мне! - обречённо вздыхает Басиан, - Я помню этого юнца с той поры, как он лежал в колыбели. И, хотя он и не заслуживает, но это дитя мне дорого! Помоги его спасти!"
   - Да ты понимаешь, - купец не выдерживает, вскакивает, нависает над Атанарихом. - Ты понимаешь, что они просто сметут ваши крепостицы, как весенняя вода лачугу?!
   - Не так скоро, - улыбается Атанарих. - Мы дорого отдадим свои жизни и унесём с собой много врагов. Это будет достойное дело.
   - Да ты что, пустая башка, не понимаешь, что... как вы там говорите? - что некому будет сложить песню про ваши дела?! - взрывается Басиан и тут же спохватывается: когда это венделл позволял крексу на себя кричать? Атанарих при оружии и всегда был скор на гнев. Сейчас загорится, как сухая трава. Но венделл только берёт торговца за руку и спокойно говорит:
   - Я видел набеги хаков, Басиан. И слышал твои слова. Зачем повторяшь?
   Басиан, мученически застонав, открывает рот, но понимает, нет у него слов, чтобы убедить этого упрямца.
   - Сядь, Басиан. Разве я дурень, чтобы не понять, к чему ты клонишь? Ты хочешь, чтобы я бросил всё и побежал прятаться под материнским подолом.
   Он смотрит на Басиана, снова улыбается и произносит тихо и спокойно:
   - Нет. Не трать слов.
   Сказал - как камнем ударил.
   Некоторое время они молча глядят друг на друга, и Басиан видит насмешку в глазах молодого венделла. Потом его вдруг озаряет сказать:
   - Родителей бы своих пожалел. Они уже потеряли в прошлом году одного сына. Так не множь их утрат!
   Атанарих враз утрачивает спокойствие:
   - Лудериха?
   - Хильпериха.
   Атанарих шумно выдыхает - странная смесь горя и облегчения.
   - Что случилось с ним?
   - Поссорился в таберне...
   На сей раз вздох был горестный. Атанарих сам налил вина себе и купцу, поднял кубок и произнёс печально:
   - Надеюсь, Кёмпе всё же возьмёт его в свою свиту.
   И пьёт в молчании. Купец не смеет перечить, хотя про себя подумал, что его меньше всего волнует, сочтут ли их ложные боги смерть в пьяной драке смертью в бою. Венделл, видно, в этом тоже сомневается.
   И купец молчит, думает: мальчишка идёт прямо к атерам* в пасть и даже не пытается спастись! Может, всё-таки, одумается, узнав о ранней смерти брата?
   Наконец, Атанарих вздыхает и смотрит на купца.
   - Плохая новость... Ну, да на то воля Куннан. А как поживают мои достопочтенные родители? Отец... - он сдерживает предательскую дрожь в голосе. - Что ты ему сказал про меня?
   - Ничего не сказал, письмо твоё прочёл, - устало отзывается купец.
   - И он поверил? Или ты всё же наплёл ему, что я спьяну надавал обещаний?
   Басиан в недоумении смотрит на Атанариха. Вообще-то, мальчишка прав - именно так он и думал: что хитрый Рекаред подпоил юнца и вынудил поклясться. Но сказать про это его отцу - наверняка подставить свою шею под меч Кабана.
   - Нет... Я только прочёл письмо. Не стану скрывать, я ожидал, что благородная Амаласвинта сейчас заплачет, а славный Хродерик взъярится. Но твоя достойная мать только стиснула зубы и смолчала, а могучий Хродерик и вовсе лицом просветлел. Спросил меня: "И что говорят про этого риха Витегеса? Называют ли этого воина достойным?". Я ответил: "Его считают самым славным и удачливым на всей Оттерфлоде". Меня удивило, что твой благородный отец от всего сердца возрадовался! "Что же, это выбор, достойный мужа чести, - сказал он. - Увидишь его - передай: я благословил сына своего Атанариха. И еще передай ему это". И он, не раздумывая, извлёк из-под своей расшитой туники висящий на почерневшей от времени серебряной цепи кабаний клык и протянул мне.
   - Правду ли ты говоришь? - охает, растеряв всю напускную степенность, Атанарих.
   - Солюсом клянусь - осеняет себя знаком купец и, поднявшись, торопливо семинит вглубь шатра. Долго звенит ключами - ищет тот, что от ларца с драгоценностями. Потом роется в своих сокровищах, и, наконец, возвращается, держа в руках оправленный в серебро кабаний клык.
   - Неужто я не сплю?! - восторженно воскликлицает Атанарих, - Ведь этот клык носил ещё мой прадед! И ты после этого смел уговаривать меня бежать от моего риха? Да отец... он, наверно, убил бы меня, если бы я его так опозорил!
   Атанарих, с трудом сдерживая радостные слёзы, прижимает клык к губам. А потом надевает на шею и тщательно оправляет. Басиан только сейчас обращает внимание, что под плащом у мальчишки ожерелье - зубы, когти, и... Басиана мутит, когда он догадывается, из чего сделано украшение его гостя. Они тут, похоже, хакам чета, раз из человечьих костей делают ожерелья! Басиан садится, наливает себе из кувшина вина, выпивает и молчит.
   Атанарих тем временем всё оправляет отцов подарок на груди. Улыбается и говорит:
   - Что же. Я рад, что отец понял меня, и не уроню чести моего рода. А я ему снова письмо написал. - Он достаёт из сапога свиток. - Только я ещё хочу написать. У тебя найдутся чернила и тростник?
   Басиан кивает, снимает с пояса прибор писца и протягивает юноше. Атанарих поспешно разворачивает свой свиток и начинает что-то корябать. Работа эта для него трудная и долгая. Он низко склоняется над свитком, смешно сопит от усердия - совсем как ребёнок. Интересно, из чего у него этот свиток? Никак, кора берёзы?
   Басиан понимает, что сейчас заплачет от отчаяния и жалости к мальчишке, и встаёт:
   - Ты пиши, я за прилавок пойду.
   И торопливо выходит прочь.
   Некоторое время он стоит, глядя мимо товаров, помощников и бродящих меж прилавками людей. Ещё можно спасти этого Атанариха Вепря, да ведь как спасёшь, если он не хочет? Право, хоть напоить да связать, и силой прочь увезти. Постепенно он смиряется с мыслью, что ничего сделать не может.
   Покупатели ходят мимо, останавливаются, говорят с помощниками и уходят. А одна женщина всё стоит у его прилавков. На товары не смотрит, а ждет, словно собака, когда хозяин выйдет из... ну да, из басиановой палатки.
   "А ведь она Кабанчика ждёт!" - догадался купец и стал не без интереса разглядывать женщину. Одета нарядно - расшитая рубаха, а на груди - массивное золотое ожерелье - целое сокровище. Не слишком молода, но волосы уложены по-девичьи. Лицом не хороша и не дурна, низкорослая и в теле.., да не просто в теле, а, пожалуй, в тягости. У Басиана на это глаз намётанный, он привык в толпе углядывать рабынь с начинкой, даже на самых малых сроках.
   Заметив внимание крекса, женщина отходит немного, и Басиан уже не сомневается, что она непраздна - и не первый месяц. А та снова по-собачьи смотрит на басианов шатёр. Выходит, это Атанариха женщина? И начинка - его?
   Тут появляется венделл, суёт Басиану свиток и уверенно направляется к женщине. По-хозяйски обнимается её и радостно говорит что-то и показывает кабаний клык.
   Потом тянет её к прилавкам:
   - Присмотрела что-нибудь?
   - Да зачем мне, Атанарих? - она говорит так, что Басиан понимает - женщина счастлива с этим юнцом.
   - Дура, - смеётся тот, - Ладно, сам куплю.
   И направился к прилавку с тканями. Помощник Басиана, Антифон, бросается к нему, но Атанарих только отмахивается:
   - Я сам знаю.
   И, правда, прошлый год помогал и сейчас не забыл, что к чему. Порывшись немного, выбиерает два куска - рыжий сёрский шёлк и синюю тонкую шерсть. Потом - золотые серёжки. Спрашивает сапоги и, наскоро прикинув, откладывает пару. Бросает всё Антифону, чтоб увязал ловчее, и переходит к прилавку с кинжалами и мечами. Вот тут он роется долго, наконец, отбирает стилет и короткий меч, ещё один кинжал и длинный нож. Всё проверяет на вес и тоже отдаёт Антифону. Потом, не спрашивая цену, запускает пальцы в поясной мешок и небрежно бросаем на прилавок несколько золотых бляшек.
   Басиан привычно отмечает - верно, чуть с переплатой, чтобы покичиться перед крексами, но за тот товар, что набрал - в самый раз... Хороший бы из него купец вышел... И едва сдерживает слёзы: никак не может смириться с тем, что юнец остаётся здесь, с фрейсами.
   А Атанарих весело машет ему рукой и, крутанувшись на пятках, идёт прочь. Женщина торопится за ним.
   Басиан некоторое время сокрушенно смотрит вслед уходящему Атанариху, а потом плюёт и бредёт за прилавок, садится и, подумав, что Хродерик Вепрь всё равно заставит его читать письмо от Атанариха, потому лучше знать, что там написано, разворачивает свиток. Написано много - зная Атанариха, Басиан понял: тот не один день старался. Строчки сперва размашистые, потом стали плотнее, но такие же неровные - наползают друг на друга, буквы стоят, как пьяные, вразброд. А уж написано!.. Где тут изящный слог искать, хоть понять бы, что говорится! "отсу маему и гаспадину храдерику вепрьу атанарих привет шлёт...". Грамотей!
   И, путаясь сперва в переставленных словах и пропущенных буквах, Басиан разбирает:
   "Отцу моему и господину Хродерику Вепрю Атанарих привет шлёт.
   Тороплюсь сказать тебе, отец, что у меня всё хорошо. Рих Витегес славный воин, такой же, как наш рих Аллобих, только молодой. И тут все время война идёт. Витегес отважный воин и в бою сам порвал хаку руками, как собаку. В хардусе Витегеса много отважных воинов и не стыдно служить такому риху. Самые славные воины тут Видимер Сокол, и есть еще семья Зубров, с их сыном Фритигерном я дружен и сижу за одним столом, а с его двоюродным братом Гелимером, вместо которого я поехал в хардусу, я побратался. Гелимер (тут Атанарих что-то старательно замазал) носит меч и, хоть годами молод, всем распоряжается в своем доме, хотя там еще жив дед именем Рекаред. Ещё у Зубров лучший Рицимер, отец Фритигерна, и Эврих Песнопевец, и еще есть трое Зубров. Еще есть славный воин Аларих Куница, старший в моей хардраде. И есть ещё Аутари Калека, которого также зовут Зимний Рих, потому, что зимой он остается в хардусе вместо Витегеса, а тот уезжает с хардрадой в гиман. Это такой обычай. Рих ездит по хеймам. Его там кормят. А калека Аутари потому, что прошлой весной ему хака перебила спину, и он долго лежал. Теперь он ходит. Он наставлял прибылых, а теперь я вместо него. Аутари этот из Волков. Он очень умный и мне помогает и любит меня, как сына. Еще в хардусе есть Одоакр, он колдун и кузнец. Я рассказал ему про герсы на ворота, и он сделал из дерева такую. И в одном набеге мы смогли одолеть хаков, потому что на воротах была герса. Есть еще много других славных воинов. Они могли бы сидеть за столом риха Аллобиха рядом с тобой, отец, и тебе не было бы от этого бесчестья.
   ТЕПЕРЬ ПРО МЕНЯ.
   По воле риха Витегеса я наставляю молодых воинов - прибылых - в воинском умении. И рих Витегес почитает меня, посадил за первый левый стол, правда не на лавку, а на скамью. И мои соседи все старше меня, иные раза в два или больше. Старший в моей хардраде Аларих Куница и я очень дружен с ним: хожу на охоту. В эту зиму я убил пять волков, две рыси и росомаху, а кабана зимой Кёмпе не дал мне, и медведя тоже я не добыл. Кабана я летом убил из засады и клык дали мне. Лося добыл тоже. В моём ожерельи теперь есть и зубы, и когти, и больше всего - пальцев хаков Мы решили брать от каждой убитой хаки по суставу пальца, и у меня уже 4 дюжины, а лето пока не кончилось, ещё будут.
   Я совершил много славных дел и про них теперь поют песни. За это лето набегов было много.
   Сперва весной пришла хоттын Бури, потому что рих Витегес прошлым летом убил её дочь Каман, и ей не терпелось отомстить. Она пришла с двумя своими подругами, и у них было много воинов и эсира - так они зовут пленных, которых гонят перед собой на приступы. Они осадили хардусу, и мы еле отбились. Такова была удача, что рих Витегес устроил вылазку, и я в той вылазке был. И мы стан сожгли, срубили шатры хоттын и убили Бури, оттого хаки отступили. У нас смеются, что у хаков воюют жены, а мужи робки. Это не так. Жёны у них воюют, но больше мужи. Лицом они толсты, бороды и усы редки и носят косы и мужи, и жёны, так что мужей путают с жёнами. Про ту вылазку есть песня и про меня там поют немало. А хаки после смерти Бури бежали.
   Потом один воин из рода Бури - Меше его зовут - стал нападать на хейм Волков, и мы бились с ним и убили. Я убил его своей рукой, и за то рих Витегес дал мне золотое ожерелье и про меня целую песню пели.
   Потом пришла одна хоттын Яплар, у неё воинов было мало и мы её быстро прогнали. Наших убили мало, и меня ранили несильно. За тот набег рих наградил меня золотом.
   Потом внезапно ночью на нас напала хоттын Мусук. Но это не страшно - ворота были затворены, и стража её увидела и всех подняла по тревоге. И мы семь дней от нее отбивались. И про то тоже песни есть и в них про меня поют, только мало - мы за стены ни разу не вышли. А рих меня хвалил и наградил.
   Потом прислали просить помощь из хардусы другого риха, Хенно, и я и еще 2 десятка воинов поехали на подмогу. И там я убил полюбовника хоттын Гульсар, риха Тумера. И мы перебили всех кобыл и никого в живых не оставили, за что рих Хенно дал нам много золота и рабов из эсира.
   Потом я был с Фритигерном и ещё одним воином в дозоре в степи и пленили девицу хаку. Пытали её. Она выдала свою хоттын, и мы с Фритигерном девицу ту обесчестили. Фритигерн её не убил и потом жалел о том. Она мстила, и хаки убили всех его пять сородичей и самого ранили в лицо, но он живой. Дед ему после того велел жениться. И сам я чуть не умер - рана у меня загноилась. Спасла меня Берта, которая есть моя женщина. И теперь я живой и про тот набег есть песни и про меня в них поют. И то был последний набег в это лето, потому что осенью хаки уже страшатся идти на фрейсов, боятся дождей и распутицы, а уходят к Ласийскому морю.
   Так, хвала Кёмпе и Куннанам мы прожили весну и лето, и я погубил 5 дюжин и три хаки, и имя твоё и своё не опозорил. И есть я в чести у Витегеса и память обо мне добрая.
   Почтительный твой сын Атанарих Вепрь, которого фрейсы зовут Венделлом".
   Приписка, сделанная в конце, была ещё более торопливой и корявой:
   "Отец, Басиан сказал, что на следующий год будет большой набег, и звал меня уехать, но я посмеялся и сказал нет, потому что это есть великий позор оставить своего риха в беде. И было бы позором мне и роду моему так бежать. И за предательство сиё будет мне смерть более прискорбная, чем брату моему Хильпериху, о котором я скорблю. Целую дар твой, и помолись Куннанам и Кёмпе, чтобы через год я был живой, и хаков прогнали прочь".
  
   Вечером к Басиану пришли двое воинов, Аттан Лось и Видимер Сокол, принесли четыре мешка: куньего, бобрового, беличьего и лисьего меха. Долго расспрашивали о том, что он видел и слышал про Амшун. Атанарих больше не появился возле Басиана. Тот иногда видел его среди торговых рядов - то с друзьями, то с женщиной, но к купцу он больше не подходил.
  
   Объяснение незнакомых слов и выражений.
  
   Крекский легион - около 2 тысяч воинов. Атанарих предполагает, что у Амшун может быть войско от 7 до 9 тысяч всадников.
  
   Атер (крекск) - злой дух, бес.
  
   Сказка о погибели воителя Фритигерна.
   (Из сборника: "Сказки старой Фридиберты: Фрейсские героические сказания в пересказе для детей. - Арбс: Изд-во "Детлит", 2986 г.)
  
   Правил в Фрейсии великий король Витегес, который собрал при своём дворе много славных воинов. В те времена зарились на его страну дикие племена хаков. И чтобы они не смогли внезапно напасть, завёл король Витегес следующий обычай: каждый воин в свой черёд нёс службу на границе со степью. Были там построены небольшие хардусы. Вот в положенный срок выпало отправиться на границу трём друзьям: мудрому Видимеру, отважному Атанариху и могучему Фритигерну.
   Жили воители в хардусе, со степи глаз не сводили, смотрели: не пылит ли войско хаков вдали, не бегут ли звери, потревоженные нашествием? Время от времени выезжали на охоту.
   И вот однажды охотились все трое в степи. Вдруг видят, скачет одинокая хака - высокая, как мужчина, на большом мохноногом коне. В руках у неё копьё, на голове золотой шлем сияет.
   Узнали её фрейсы: никого в степи не было сильнее, чем биё Айю. Мощью и воинским искусством превосходила она многих мужей.
   Увидела фрейсов, кричит:
   - Эй, мужи, посмеет ли кто из вас сразиться со мной?!
   Заспорили друзья. Каждый хотел помериться силой с отважной воительницей.
   Наконец, Ведимер посоветовал:
   - Мало чести втроём одолеть одного врага. Давайте же кинем жребий, и пусть честь поединка достанется тому, кому он выпадет.
   Так и порешили. Срезали три прутика, тянули по очереди. Выпала удача могучему Фритигерну.
   Выехал он вперёд на своём коне, поднял копьё.
   - На что будем биться? - спрашивает.
   - Биться будем на то, - отвечает ему биё Айю, - Что победитель волен с побеждённым что угодно сотворить. Захочет - смерти предаст, захочет - в рабство возьмёт, захочет - иное что прикажет. И побеждённый не посмеет ему перечить.
   Согласился на то Фритигерн. Стали они биться. Сшиблись сперва на конях. Вылетела из седла Айю, но тотчас вскочила на ноги. Стали рубиться на мечах. Мечи их затупились. Вложили они их в ножны, стали бороться. Схватила биё Айю Фритигерна, подняла, швырнула и вогнала в землю по колени. Но ухватил Фритигерн воительницу, швырнул оземь. Да так, что она лишилась чувств. Подошёл к ней Фритигерн, смотрит и думает: что же ему сделать с биё?
   А была Айю молода и хороша собой. Фритигерн и распалился желанием. Пришла она в себя. Фритигерн ей и говорит:
   - Ничего не хочу, кроме как провести с тобой ночь.
   Услышав волю победителя, помрачнела Айю. Но не пристало воителю отступать от данного слова. Мудрый Видимер и Атанарих обступили товарища, возразили в один голос:
   - Совсем помрачился твой рассудок. Разве ты не знаешь, что хаки великим бесчестьем полагают сойтись с мужчиной против своего желания?
   - Убей её, - говорит мудрый Видимер. - Много вреда принесла фрейсам эта дева. И ещё больше принесёт.
   - Не бесчесть врага, недостойно это отважного воителя, - увещевает его благородный Атанарих.
   Не послушал их Фритигерн. Разбили они шатёр в стороне от шатра Видимера и Атанариха. Взошла биё Айю на ложе Фритигерна. А наутро сказала ему:
   - Вот, выполнила я твою волю. Но коли хочешь ты жить спокойно, лучше убей меня сейчас, потому что я не прощу тебе своего бесчестья.
   - Разве я трус?! - гордо воскликнул Фритигерн. - Коли хочешь, то бейся, но я не собираюсь убивать тебя.
   Снова сошлись в поединке Айю и Фритигерн. И снова не повезло хаке: отрубил он ей правую руку. Ни меч держать, ни лук натянуть. Так и уехала биё ни с чем.
   Минуло два десятка лет. Вот однажды приезжает в хардусу Витегеса молодая хака. Подъехала к стенам и стала звать на смертный бой:
   - Не желаю биться ни с кем, лишь со славным воителем Фритигерном, сильнее которого нет среди фрейсов!
   Фритигерн никогда от боя не прятался, надел доспехи свои, сел на коня, выехал навстречу биё.
   - Как звать тебя? - спрашивает.
   - Зачем тебе моё имя? - отвечает хака. - Не всё ли равно, кто тебя убьёт? Но коли хочешь знать, зовут меня Фарлан.
   Стали они биться. Трижды сшибались на конях, покуда у Фарлан конь не охромел. Спешились, стали на мечах рубиться. Силен Фритигерн, теснит Фарлан, да она не сдаётся. Вдруг оступился Фритигерн, упал. Наступила ему на грудь Фарлан и говорит:
   - Помнишь ли ты, Фритигерн, биё Айю, которой ты руку отрубил?
   - Помню, - отвечает Фритигерн.
   - Она мать мне. За неё я тебе мщу!
   Изумился Фритигерн, говорит:
   - Раз ты её дочь, то и мне не чужая. И мне ты дочь.
   - Это мне ведомо, что ты матери моей бесчестье нанёс, - отвечает Фарлан.
   Отпустила она Фритигерна, стали они дальше биться. Второй раз оступился Фритигерн, упал. Фарлан срубила ему голову, к седлу приторочила. Написала записку: "Голову воителя Фритигерна матери в подарок отвезу, на копьё подле её шатра повешу. Отомстила за бесчестье материнское биё Фарлан, дочь Айю". Привязала записку к стреле, пустила в хардусу. А сама уехала восвояси.
  
   Из "Правдивого сказания о Фарлан-биё". Перевод Т. Вато. Арбс. Типография Арбского государственного университета, 3016 г.
  
   В тот год хоттын Гри-Курт поехала торговать на Остров. Она взяла с собой много людей и Фарлан, которой в ту пору пошёл тринадцатый год. Девочка была ловкой и рослой.
   Фарлан, которая у хоттын Гри-Курт

За конем ходила,

Чашу с кумысом подносила,

Круглый день по слову хозяйскому бегала

   стала упрашивать хоттын, чтобы та взяла её мать, поколеченную Айю. Та сперва не хатела её брать, но Фарлан не хотела оставлять мать в степи, потому

Сапоги хоттын обнимала, плакала,

Косы со спины на грудь перебрасывая.

   Тогда хотын Гри-Курт сжалилась и взяла мать девчонки с собой.
   Однажды шла Айю со своей дочерью по острову, и увидела могучего фрейса со огромным шрамом на щеке. Она показлаа на него дочери и сказала: "Вот тот, от кого я позор приняла. Это твой отец, зовут его Фритугер-айхыр". Фарлан распалилась гневом и сказла: "Видно, не до конца смыла ты с себя позор, если насильник топчет землю!" Не успела Айу опомниться, как Фарлан подошла к фрейсу и сказала ему: "Айхыр, знаешь ли ты ту женщину?" - и показла ему на мать. Тот увидел искалеченую руку Айю и кивнул. "Я дочь её", - сказала Фарлан, выхватила саблю из ножен и срубила голову Фритугер-айхыру. Все растерялись, а Фарлан, схватив голову за волосы, бросилась бежать в стан своей хоттын. Фрейсы бросились за ней, но стражи Гри-Курт не пустили их в стан и фрейсы потребовали суда.
   Гри-Курт, узнав, что сделала Фарлан, сказала: "У девочки той во взгляде огонь, на лице заря! Добрая биё вырастет из неё!" И велела отправить девочку с острова прочь. Так Фарлан спаслась. Она увезла с собой голову Фритугер-айхыра.
   Собрали суд. Хоттын Гри-Курт на нём говорила, и Айу-биё говорила, какое бесчестье причинил ей Фритугер-айхыр. Потому было решено, что Фарлан была в своём праве, и фрейсы ушли, получив за смерть своего айхыра только золотое блюдо.
   А хоттын Гри-Курт взяла Фарлан в ближние биё и держала в чести.
   Так Фарлан

За материн позор отмстила -

Ей честь утраченную воротила.

   Из головы обидчика она сделала две чаши - из одной пила сама, в другой приносила дары духам своего очага.
  
   Из статьи Т. Вато. "Женская честь в представлениях хаков XV века". //Сборник "VI научно-практическая конференция "Вопросы гендера в хронологическом и географическом аспектах", 13-16 луйгана 3015 года, г. Арбс, Арбский государственный университет"/ под ред. Р. Вульфса и Х. Аухса. Арбс. Типография Арбского государственного университета, 3016 г. С. 96-104.
  
  
   Даже после принятия веры в Солюса у халыков сохранялись значительные пережитки матриархальных устоев. Они допускали как добрачные связи, так и сохранившийся до настоящего времени институт пробного брака. При таких условиях девственность невесты при вступлении в законный брак была скорее исключением, чем нормой. До принятия веры в Солюса халыкские женщины имели ещё большую сексуальную свободу и сами выбирали себе партнёров. В том числе могли взять себе на ложе раба, который, впрочем, не мог стать законным мужем. Брак не мог заключаться без согласия невесты. Мало того, женщина или её родители могли сами засылать сватов к понравившемуся мужчине. Дети, рождённые в браке или вне брака, от свободного или от раба - все наследовали социальный статус матери.
   Удалось выявить только один аспект, связанный с сексуальным поведением, когда халыкская женщина считала себя обесчещенной. Связь, состоявшаяся без желания женщины, позорила её. Смыть с себя позор женщина могла только отомстив насильнику - сама, через друзей или родственников. В этом отношении очень показательно халыкское сказание о детстве биё Фарлан. Родившись от позорящего мать союза, девушка не удовлетворилась тем, что родственники матери, пытаясь отомстить, убили отца и братьев насильника. Она вступает в явно неравный бой с фрейсом Фритигерном и с гордостью везёт домой его отрубленную голову, из которой потом делает две чаши. В одной ставит подношения хранителям очага, из второй пьёт сама. И эта чаша для Фарлан является самым главным из её сокровищ...
  
   ГЛАВА 7.
  

1470 год от основания Мароны. Зубров хейм.

   Новость, которую привёз Фритигерн в хейм, взбудоражила всех. Он, обычно такой сдержанный и степенный, сообщил её раньше, чем причалил лодку к берегу.
   - У хаков - падёж! Слышите?! Па-дёж! У хаков падёж!- кричал он, как мальчишка. Изувеченное шрамом лицо было перекошено радостью и оттого выглядело свирепым и страшным. Дети, игравшие на берегу, сперва испугались, увидев одинокого гонца в лодке. Потом разобрали, что это дядя Фритигерн, и кричит он от радости, и сами завизжали и запрыгали, как дикие. А Галафред, подскакивая на бегу и пронзительно визжа, понёс новость в хейм.
   - И-и-и! Падёж! У хаков - падёж!!!
   - Уа-а-а-айи-и-и! - эхо подхватывало звонкий мальчишеский голосок, разносило благую весть по лесу. На вопли ребёнка из дома выскочила сначала мать его, Кунигунда, вдова Эвриха, потом другие женщины. Разобравшись, в чём дело, они тоже крик подняли. Рекаред заворчал, но был рад. Велел послать за Гелимером, что пахал на ближней деляне. А тот и сам крики услышал, бросил всё и, перехватив половчее копьё, кинулся к селению.
   На берегу вокруг Фритигерна уже все топтались, обнимали, веселились. Гелимер, забыв о том, что он взрослый муж и отец, припустил вприпрыжку с откоса. Навстречу ему кинулся Галафред:
   - Дядя, у хаков - падёж!
   Тот охнул, бросил копьё, протиснулся, растолкав баб и ребятишек, к двоюродному брату. Фритигерн сгрёб его в объятия, затискал, затормошил:
   - Братец! Не зря, не зря всё было!
   - Не зря было всё... - отозвался Гелимер, обнимая воина. Потом отстранился, поискал глазами Берту. Та, стоя в толпе баб и детей, тоже смеялась и кричала вместе со всеми, запрокинув к небу мокрое от слёз лицо. Глаза у неё были слепые.
   А потом вдруг рухнула на песок прибережья, и заголосила надрывно:
   - Атанарих, муж мой! Велика была твоя удача! Но что делать мне? Оставил ты меня одну! Ушёл на ложе Аирбе! Ты не видишь, какую радость принёс людям! Не радуешься вместе с нами! Не знаешь, что у тебя родился сын, Атанарих! Не можешь обнять свою жену!
   От надрывного воя все затихли. Потом Ульрика бросилась к Берте, обняла её, залопотала что-то утешающее. Берта закусила руку, чтобы замолкнуть. Потом справилась, извиняюще забормотала:
   - Да что же это я? Не хотела... Простите... Я не хотела!
   И бросилась от берега, зажимая рот. Гелимер виновато потупился, зачем-то пояснил:
   - Впервые плачет, как привёз...
   Или сам удивился крику Берты?
  
   Когда он прибыл на похороны Атанариха, Берта поразила его своей твёрдостью. Стояла у костра, в белом вдовьем одеянии, осунувшаяся, суровая. Не рыдала, даже стона не проронила. Мужи плакали, а она - словно кремень. Многие тогда хвалили её. Хотя - потом уже, узнав, что Берта была в тягости, - Гелимер подумал: разумности тут меньше, чем кажется. Не стоило брюхатой жене на похороны ходить. Нет, пошла. (Впрочем, удача Атанариха велика, на всех её хватало. Отходила положенный срок, и разродилась благополучно, ребёночек здоровый и сама быстро поднялась.)
   Но, едва они отчалили от хардусы, Берта сказала:
   - Как бы не дитя - пошла бы за ним на костёр следом.
   И, закрыв лицо руками, заплакала - горько, безутешно. Гелимер смолчал, хотя полагал, что идти за покойником - глупость несусветная. Оно понятно - то старый обычай. Для старухи, что не хочет быть роду в тягость - святое дело, она своё отжила. А молодой женщине с чего бы умирать?
   Да и было бы по кому убиваться. Нет, разумеется, не ему, Гелимеру, говорить плохое про Атанариха Венделла. Если уж на то пошло, Венделл его своей головой выкупил, а потом и всех - за чужой народ на смерть пошёл. Добрый был - чего не отнять, того не отнять. Ради других себя не жалел.
   Но пустой, словно цветок без завязи. Дальше сегодняшнего дня не глядел, и глядеть не хотел. Ладно хоть догадался напоследок жениться на своей Фридиберте. Всё честь по чести, даже пир сладили - накануне того дня, как его в жертву принесли. Дар ей вручил - украшений золотых, покупных тканей. Ещё ожерелье золотое, что ему подарил рих Нарвенны, золотой шлем, свой меч и прочее оружие - чтобы сыну отдала. Даже если бы без дара взял её в жёны - и то доброе дело сделал: лейхте из хардусы честь возвратил. Вдова героя - завидная невеста, кого угодно себе в мужья найдёт. Тем более, такая работница! Все в хардусе её хвалили - и мужи, и жёны. А она на костёр идти вздумала. Ну да пусть плачет! Известно: муж заплачет - и тому легче станет, что уж о жёнах говорить? Может, дурь выплачет.
   Плыли долго, а Берта всё рыдала и рыдала. И на ночь пристали к берегу - всё не унялась! Слушая её, и Гелимер раздумался...
   Сперва - зло. Замучала Берта его своим воем. Было бы по ком такой жене убиваться? Разве такой, как Атанарих, может быть хорошим мужем? Щедрым - да, любил разбрасывать то, что в руки пришло. Ласковым - разумеется, потому что добр был и скор на подмогу и жалость. Друзьям верен был. А к роду, к семье не привязан.
   А потом - сам едва не разрыдался. Молодой он был, Атанарих Венделл. И такой добрый и весёлый парень. Жить бы да жить ему! Глядишь, с годами нажил бы ума, и, пожалуй, дельный бы из него муж получился. А теперь уже ничего не поправишь.
   И Гелимер сам заплакал.
   Берта подошла к нему, он обхватил её лапищами, и так, обнявшись, словно брат с сестрой, они плакали. Потом Гелимер попытался её утешить:
   - Оставь, Фридиберта. Тебе теперь не о том Атанарихе думать надо, а о другом, что под сердцем носишь.
   - Полагаешь, Атанарих будет? - попыталась улыбнуться она.
   - Атанарих, как иначе?
   А ведь о том, что Берта с начинкой, Гелимер узнал не от неё. От Гуннель-гюды.
   - Берта, а Атанарих, когда Фритигерна за мной посылал, знал, что ты дитя ждёшь?
   Она, не переставая плакать, покачала головой.
   - Я ему только после свадьбы сказала... перед смертью.
   - А что раньше-то? - искренне удивился Гелимер, и даже подумал с сомнением: а верно ли, что от Венделла тот ребенок? Хотя Гуннель клялась и божилась, что с той поры, как Берта с Атанарихом снюхалась, ни с кем она больше не зналась, так что, раз понесла - то от Венделла, больше не от кого.
   - Боялась, бросит он меня, - всхлипнула Берта и снова залилась горькими слезами, выдохнув промеж всхлипов... - Баба, она ведь как? Понесёт - пока приведёт дитя, пока кормит... Скольких жён у нас так вот в хардусе бросали?
   Всё всхлипывая, Берта сготовила ужин. Ела мало, и всё слёзы смахивала. И ночью плакала. Но встала до свету и сготовила завтрак. Он попробовал её утешить, но махнул рукой - ей одной, кажется, легче было.
   Когда привёз Берту в хейм, дед, помнится, глянув на её распухшее лицо и искусанные дочерна губы, проворчал:
   - И что, будет Венделлова вдова на лежанке валяться да слёзы лить?
   - Не будет, - отрезал Гелимер.
   И правда - не стала. С первого дня за работу принялась. И плакать прекратила - будто ножом отрезала. Со стариком Рекаредом быстро поладила. И с жёнами подружилась. Даже с заносчивой Хродехильдой как-то сладилась. Никто не злословил, когда Гелимер весной из своей доли её подкармливал и тяжёлую работу делать не давал. Так, посмеивались, что он за Бертой ходит, словно за стельной коровой. Да ещё шептались, что Гелимер, как у Берты постель после первого мужа простынет, возьмёт её во вторые жёны. Гелимер про это уже думал. Он бы не прочь. Не отпускать же такую работницу из хейма? Не захочет за Гелимера - за любого другого сородича пусть бы шла. Но, по всему видно, Берта не хотела другого мужа. Хотя... ведь года ещё не минуло. Год будет, когда на берёзах листья пожелтеют, а сейчас ещё лето...
  
   - Она сына родила? - спросил, кивнув вслед убежавшей Берте, Фритигерн.
   - Сына. Атанарихом назвали. И твоя Хродехильда родила - Теодорихом назвали. Год урожайный. Еще Нандила Эврихова рожала, да вот не сберегла, ушёл по весне... Жалко, так хотела сохранить память о муже. Теперь вот завидует Эберлинде Волчице, что мы прошлое лето приняли. Она тоже девочку привела, и говорит, от Эвриха.
   - А Ульрика?
   - Не каждый год, - скривился Гелимер и добавил, явно бодрясь. - И так приплод большой, сохранить бы.
   Фритигерн подумал, что, верно, гелимерова жена либо скинула, либо умер ребёнок, и оттого брат так морщится. Осклабился, переводя разговор:
   - Если бы дед вместе со мной успел Теодеберта женить, глядишь, и он отцом бы стал?
   - Не успел. Теодеберт всё хардусой вашей бредит, испортил сватовство... - серьёзно ответил Гелимер. - Ну, глядишь, теперь женит.
   - А что, сватает кого? - Фритигерн только головой качал, дивясь дедовой хватке.
   - У Росомах Иделинда-вдова, ещё не старуха. Да и Кривая Пальдвара Медведица будет рада любому жениху, - серьёзно ответил Гелимер.
   - На месте Теодеберта я бы на Иделинду согласился, хоть она ему почитай в матери годится, а всё же не уродка. По молодости красива была.
   - Вот и присоветуй.
   - Ох, братец! Да ты, никак, с дедом в один голос поёшь.
   - А с кем мне петь в голос? С тобой что ли? - усмехнулся Гелимер.
   -...Бездельником, - скрипуче и ворчливо, передразнивая деда, закончил Фритигерн. Оба засмеялись. К ним присоединились мальчишки, вертевшиеся вокруг взрослых.
   - Вот ещё, - строго глянул на них Гелимер. - Будете мне над прадедом смеяться, захребетники!
   Подростки враз примолкли и, когда они двинулись в хейм, от взрослых поотстали. Видно, Гелимера уже побаивались не хуже деда.
   - Матереешь, - покачал головой Фритигерн. - Неужто дед сломил-таки упрямство наследников?
   Гелимер развел руками:
   - Дядя совсем расхворался, отступился. А остальные меня немногим старше, их дед прижал. А боязно, коли Рекаред уйдёт. Я и вполовину его не стою.
   - Ну, он-то так не думает, - возразил Фритигерн.
   Они уже добрались до заплота вокруг хейма, когда навстречу им показался дед. Он совсем высох. Палка ему теперь требовалась не только для важности. Но глаза по-прежнему были ясные, жёсткие. И говорил властно и уверенно. Фритигерн хотел ему всё по порядку рассказать, а тот ответил:
   - Успеете. Пойдём в дом, что на дворе-то кричать?
   Глянул на старшую сноху, Идисбургу, да на Берту, уже успокоившуюся, и стоящую скромно поодаль. Мол, вы можете идти с нами. Потом повернулся и зашагал в дом. Оба внука и две женщины пошли за ним. Дед пригласил мужчин сесть за стол, женщины остались стоять в стороне. Рекаред, только усевшись и дождавшись, когда гости тоже усядутся, спросил:
   - Что за мор? Откуда узнал?
   - Верные вести пришли, - солидно ответил Фритигерн. - У Витегеса есть верные люди, из купцов, которые доносят ему вести. Так что, не слухи это. Аирбе на хаков беду наслала. Ну и сам суди - лето уже через серёдку перевалило, а ни одного набега!
   Дед и Гелимер кивнули - так слаженно, будто не двое, а один человек были. Мол, продолжай.
   - Ну, как вы знаете, Амшун в то лето вокруг себя много хоттын собрала: кого подарками, кого угрозой приманила. И по осени её на общем сборище хаки подняли на белом войлоке. Чтобы не упустить свою удачу, пошла она набегом на полуденные земли: пограбила и на берегу моря, и на восход солнца немало; набрала золота. Но там и настиг её гнев Аирбе. Взрослым лошадям легче - хоть и в горячке, и гноем чихают, но бывало - выправляются. А молодняк выкосило весь подчистую. Говорят - зарежут такого, а у него всё внутри в язвах! Ну, на восходе да на полудне тоже не трусы живут - сильно поубавили силы у Амшун, и бежали хаки назад в степи в самую зиму. А зима, сам знаешь, какая снежная в этот год была. Лошадям беда, а хакам и того хуже... Вот какова удача была у Венделла! Умилостивил Аирбе, и та врагов извела разве что не под корень!
   Говорил Фритигерн с таким видом, что было ясно - повторял бы и повторял.
   - Да, велика была удача Венделла, - согласился Рекаред. - Верно, нравом он был приветлив и умел тронуть чужое сердце. Умолил Матерь...
   И дед посмотрел на Гелимера, победно щеря в улыбке почти голые дёсны.
   Гелимер рассеянно кивнул: выслушивая о бедах хаков, он вдруг подумал, что зараза, пожалуй, может дойти и до фрейсских земель. А коли беда случится, скоро ли хозяйство оправится? Вспоминал, не было ли тревожных знаков заразы у его лошадей, и в соседнем хейме. Дед перехватил его взгляд, и, кажется, понял, о чём внук думает.
   А Фритигерн всё радовался:
   - Много времени пройдёт, пока кобылы снова на ноги поднимутся. И решать свою беду хаки будут не сообща, а начнут грызться из-за табунов...
   - Ваши-то кони гноем не чихают? - спросил Рекаред. Фритигерн сперва не понял, потом мотнул головой: нет, не видели.
   Гелимер и Рекаред переглянулись и кивнули одобрительно.
   - Большой удачи человек был Атанарих Венделл, - заметил старик. - Может, хватит её и на то, чтобы зараза только хаков била. Ну а покуда нет беды... Не грех и пир ради такого устроить!
   И не утерпел, заглянул внуку в глаза.
   - Ты, конечно, не в советниках Витегеса, а всё же... Слыхал чего? Верно, в этот год не будете вы из хеймов новых людей брать? А то...
   Ясное дело, что. Теодеберта не уберёг, а в хейме ещё трое в возраст входят.
   - Про то рих сказал, - сразу посерьёзнел Фритигерн, - Что этот год не будет никого брать. Если только кто по своему желанию уйдёт из хеймов в хардусу. А там посмотрим.
   Рекаред прищурился, хмыкнул одобрительно. Повернулся к Берте, молвил ласково:
   - Ступай, дочка, распорядись, пусть к пиру готовятся. Великая радость у нас.
   Та поклонилась и выскользнула из дома.
   - Хорошая баба, скажу, Фритигерн. Не чета твоей Хродехильде. Та норовиста, поперечна. Узду на неё надеть некому, муж в отлучке, она чуть что, твоим именем прикрывается. Зря ты ей острастки не дал прошлый год. Да и скучно ей без тебя. Ты бы, если тихо станет, годик в хейме пожил. Так мужей тут не хватает! Делянки вот надо новые под пашни чертить, рощу, что вскоре после рождения Теодеберта чертили, корчевать. Лядину у Сладкого ручья пахать! А?
   Фритигерн нахмурился, проворчал:
   - Хардусу оставлять нельзя, может, с голодухи какая хоттын и попытается на полночь пойти. А с Хродехильдой я поговорю.
   Рекаред недовольно покачал головой.
   - Все вы, из хардусы, как порченные.
  
   После разгульных пиров в хардусе Берту чинные застолья жителей хейма вовсе не утомляли. Разве что о детях беспокоилась. Их, всех троих - её Атанариха, фритигернова Теодориха и Гелимерова топотыжку Одальзинда унесли в землянку и приставили к ним Гильдегарду. А та сама ещё девчонка, не ровен час, заиграется. За одним Одальзиндом нужен глаз да глаз, такой непоседа стал. Так что, как только пирующие угомонились, она с радостью убежала.
   Детишки спали, а в землянке было душно. Ночь стояла тёплая. Закутав маленького Атанариха в шерстяной плат (малыш и не думал просыпаться), она вынесла его во двор. Светила луна. Берта села на завалинку, приоткрыла личико сына. Ей нравилось смотреть на него и находить всё новые и новые признаки сходства с отцом. А чем больше времени шло, тем больше виделось общего и в светлых волосиках, и в разрезе глаз, и даже пухлых губёнках. У того, первого Атанариха, тоже рот не успел отвердеть, и в лице было столько мальчишеского!
   Берта любовалась сыном, и мысли её, перескакивая с одного на другое, постепенно убрели далеко от Зубрового хейма. Надо же, без малого год прошёл с того времени, как Атанариху этот купец, Басиан, на Торговом острове сказал, что Амшун собираются на белом войлоке поднять и возгласить хоттын всех хаков! Может, надеялся, что Венделл с ним уедет, в родительский дом? Плохо же он Атанариха знал.
   После этого только и разговору было, что хаки пойдут всей силой на полуночные земли. Не то, что фрейсы, иннауксы - и те встревожились. Мортенсы и вовсе стали фрейсам посылать своих людей, чтобы союз заключить. Мол, хаки сперва вас пожрут, а потом нас.
   Совета у риха Витегеса тогда многие со страхом ждали. Берта тоже тревожилась, но и во сне ей присниться не могло, что так всё сложится.
   Даже когда все вокруг стали шушукаться про Большую жертву Аирбе - и то сердечко не дрогнуло. Решила: из полусотни, почитай, мужей обязательно, что ли, её Атанариха выберет богиня? А ещё говорят, сердце беременной жены - вещее.
   В старину, рассказывали, каждый год грозную богиню улещали. Потом стали реже, раз в семь лет. Малую жертву - свинью или овцу - понятно, каждый год, а вот большую... Ну, а если беда какая - засуха или потоп, или мор нападает - тут уж не до торга с Матерью. Тут на смерть, как в старину, должен пойти свободный муж, чтобы разделить ложе с богиней. Последний раз такое было, когда Берта ещё не родилась. Она про ту великую жертву только от бабки слышала.
   Все говорили, что Аутари Хворый хочет пойти к богине. Его жалели, но никто не перечил. Одна лишь гюда Гуннель решила Аирбе спросить - можно ли без жребия к ней послать человека? Аирбе ответила, что хочет по жребию...
   Но Аутари тогда лишь улыбнулся загадочно.
   В тот день мужи по-особому к риху собирались - словно не на совет, а на решающий поединок. Лучшие одежды достали, выбирали перстни, сравнивая, чтобы схожих не было. То и дело Атанариха звали, и он по золотым перстням царапал слова - как он говорил - имена воинов, ближних советников риха.
   И Атанарих на тот совет шёл. Хотя ему Аларих Куница сказал:
   - Ты не нашего народа сын. Не ходи, то дело фрейское.
   Атанарих обиделся, заспорил. А тут еще Видимер из соседнего дома пришёл и то же самое сказал. Атанариха аж затрясло. Вспыхнул, бросился к своему мешку. С яростью содрал с себя рубаху из тонкой крашеной шерсти и золотое крекское ожерелье. Вытащил чёрную, сшитую Бертой рубаху, и ожерелье из когтей, зубов и хакийских пальцев.
   - Я вашему риху клятву дал, - кричал, - Значит, я фрейс!
   Мужи махнули рукой - хорошо, Венделл, ты фрейс, пусть будет по-твоему. Эх, как потом Куница сокрушался, что не настоял на своём. Но кто бы мог подумать, что среди пяти дюжин перстней Аирбе выберет именно Атанариха перстень?
   Сейчас, покачивая младшего Атанариха, Берта вдруг отчетливо вспомнила.
   С совета её любимый вернулся, словно пьяный. Берта сразу почуяла беду, едва увидела его неровный румянец и шалый взгляд, услышала его смех. Он вегда такой был перед боем, перед опасной охотой... Хотела спросить у него, да тот вцепился во Фритигерна, и оба убежали куда-то. А Видимер и Куница, что тоже на совете были, наоборот, мрачнее тучи пришли. И как пришли, велели принести крекского вина. Сидели, молча пили. Никогда ещё и никто в хардусе не видел, чтобы Видимер Сокол напивался допьяна...
   К Берте Гуннель пришла. Вывела её на двор. Велела на дёрновую приступку сесть, сказала сухо, не отрывая глаз от земли:
   - Не гневи Великую Матерь своими попрёками. Она Атанариха захотела...
   Берта услышала это - и не умерла. Не рухнула без чувств. Даже слезами не разразилась. И богиню своими упрёками не прогневила. Только руку на живот положила и сказала медленно:
   - Я и так поняла... Что же... с богами не спорят...
   Гуннель положила ей руку на живот, и молчала. Так они сидели, и Берта слышала только грохот крови в ушах.
   - Он ведь у тебя с весны? - спросила, наконец, Гуннель.
   - В тот день, когда Волчий хейм разорили... впервые было.
   Гуннель начала загибать пальцы, потом подытожила.
   - В голодную пору родится. Плохо. Венделл знает?
   - Может, догадывается. Я не говорила. Пожалуй, теперь и не узнает, к чему это теперь?
   Поднялась Берта, придерживая живот. Гуннель её не останавливала, и Берта побрела прочь - из хардусы. Хотела к реке уйти, но если идти по улице, то каждый остановит, жалеть станет. И она свернула к тем воротам, что были повёрнуты на полуденную сторону. Уже почти перед ними подумала, что ворота могут быть затворены. Но они были открыты, и никто не окликнул её. Она вышла и без цели побрела вдоль рва, в ту сторону, что вела прочь от обрыва к Вонючке.
   Скорчившегося на валу человека она заметила не сразу - там у частокола уже вовсю разрослась трава - давно никто не вытаптывал.
   Аутари, натянув на голову крашеный плащ, лежал неподвижно. И Берта сперва тупо уставилась на его костлявые руки, на усаженные пестнями пальцы - три перстня на правой руке и четыре на левой.
   До неё не сразу дошло, что Аутари на совете пытался схитрить. Все бросали по одному жребью, а он - семь. Но Аирбе нужен был молодой и ласковый, а не калека с повреждённой спиной.
   Берта коснулась рукой его плеча. Он вздрогнул, как от ожога, поднялся и увидел её. Некоторое время смотрел, втягивая воздух сквозь сжатые зубы. А когда она хотела ему что-то сказать, закрыл лицо своими длиннопалыми, унизанными перстнями руками, и разрыдался в голос. Никто в хардусе не мог вспомнить, чтобы Аутари плакал, да ещё навзрыд.
   А Берта не смогла заплакать - ни тогда, ни потом, когда Атанарих её отыскал и затараторил с порога:
   - Ищу тебя, ищу. Куда ты делась? Мне надо сказать тебе...
   - Я знаю. Аирбе захотела тебя, - голос Берты не дрогнул.
   Он замер, растерянно глядя на подружку. Было ясно, что он и удивлён, и рад, что Берта уже знает и не плачет.
   - Это великая честь, Берта, - сказал он, сжимая её руки.
   - С богами не спорят, - эхом отозвалась она. - Я знаю, Аутари хитрил, вместо одного жребия бросил семь...
   - Тебе уже рассказали?
   - Да об этом только и говорят, - соврала она.
   Венделл обнял её за плечи, притянул к себе и прошептал:
   - Ну и ладно, что ты всё знаешь. Фритигерн отправится в Зубровый хейм. Он привезёт Гелимера. Я возьму тебя в жёны, Берта. У нас есть ещё четыре дня. Устроим пир, я при всех назову тебя женой. Тогда, как выйдешь за меня замуж, никто не сможет упрекнуть тебя, что ты лейхта... Гелимер увезет тебя из хардусы, примет в свою семью, в род Зубров. Я так решил...
   Берта подумала было, что он догадывался о ребёнке. Живот, правда, ещё не сильно вырос, но всё лето Атанарих увивался вокруг неё, как пчела вокруг цветка, и был особенно ласков. Даже думалось: потому не говорит о ребёнке, что хочет её признания дождаться?
   - Почему ты так решил? - спросила она.
   - Ну, хардуса - не то место, где живёт честная женщина, - он снова засмеялся, Берта поняла - парню вовсе не весело. Это он, скрывая свой страх, тараторил, как сорока - про то, что Гелимер будет ей вместо брата и защитит от упрёков и насмешек, и что ей будет хорошо в хейме. Он говорил и звонко смеялся, не давая ей даже слова вставить.
   Берта боялась, что расплачется. Но слёз не было. Она смогла прижаться к его груди и сказать, притворяясь обрадованной:
   - Спасибо тебе, мой муж и господин.
   Вышло плохо, но Атанарих хотел быть обманутым. Услышав её голос, обрадовался - на сей раз без притворства:
   - Славная ты, Берта. А я уж думал, что сейчас начнутся крики и причитания.
   Он чмокнул её в губы и добавил:
   - Не надо. Мы ведь воины. Живём со смертью рядом.
   Губы его дёрнулись, но он совладал с собой и продолжил твёрдо:
   - Умирать не страшно, коли знаешь, за что.
   Только глаза были, как у больного - неподвижные, и не вязались с весёлой улыбкой и звонким, мальчишеским голосом.
   И Берта нашла те слова, которых он ждал:
   - Великое дело - умереть за людей... И великая честь быть женой такого человека.
   - Может ли воин желать иной судьбы? - в очередной раз попытался убедить себя Венделл и затараторил о том, что нужно сделать для свадебного пира. Берта улыбалась, кивала, слушая его деловитые, смешные рассуждения.
   А сама думала, что девушки обычно проводят последние дни перед свадьбой за шитьём. Жениху полагается на свадьбе быть в рубашке, сшитой и вышитой с думой о нём. А пока девушку не просватают - откуда ей знать, кто жених? Впрочем, у Атанариха есть такая рубашка. Она и сейчас на нём.
  
   Шить, правда, пришлось много - и Берте, и её подружкам. Только не такую одежду, которая женихам делается, другую.
   Покойникам одежду готовят после смерти. Из белёного холста - и штаны, и рубаху. Времени на шитьё немного, потому не сшивают, как принято, а смётывают на живую нитку, стараясь, чтобы даже ненароком не шить к себе иголкой. У Берты три дня было, потому для Атанариха одежду она сама приготовила, никому не доверила. А вот её рубаху - такую же белую, белой нитью вышитую - ту уже подружки делали.
   За шитьём сидели в молчании, без песен, без обычной бабьей болтовни. Разве только когда Атанарих к ним наведывался, тогда начинали смеяться, петь, будто готовились к свадьбе.
  
   Берта прикрыла глаза, вспоминая улыбчивое мальчишеское лицо Атанариха - щёки, покрытые пушком, светлые усики над пухлой верхней губой и ярко-голубые глаза. Все говорили, что Атанарих держится твёрдо, спокоен и весел. Берта бы так не сказала. Не весёлый он был в эти дни - шалый.
   Той, самой последней ночью в его жизни, и той первой ночью, в которую она могла, не греша против правды, назваться его женой, они оба не могли уснуть. Чтобы не мешать прочим, ушли в клеть, где хранились мешки с зерном, настелили сена и на нём лежали. Как полагается жениху и невесте, на пиру они ничего не ели и не пили, и им дали с собой жареного мяса. Берте кусок в горло не шёл, но она ела - лишь бы Атанарих не смущался. Ему завтрашний обряд охотки поесть не отбил. Уписывал за обе щеки.
   Потом властно повалил Берту на солому, запустил руку под рубаху. Огладил живот и хмыкнул:
   - А ты, я гляжу, в последнее время сильно растолстела.
   - Жить стало спокойнее, - не без насмешки отозвалась она, убедившись, что он не понимает, с чего бы это?
   - Не страшись. Гелимер - он надежный, как кремень... Если бы он, как постель остынет, захотел тебя в жёны взять - вовсе хорошо бы было. Но он обещал о тебе заботиться, как о сестре, доколе ты сама свою судьбу не решишь.
   И, как обычно, не особо тратя время на нежности, перешёл к делу. Берте стоило особого труда вести себя так, будто это была самая обычная ночь, и впереди ещё невесть сколько таких же. Венделл был суетливее, чем обычно.
   А потом он вдруг сказал:
   - Вот бы знать, что я обрюхатил тебя в эту ночь. Тогда я бы совсем спокойно ушёл.
   Берта не выдержала, расхохоталась:
   - Какой ты ещё щенок, Атанарих. Сам же сказал, брюхо у меня растёт.
   Венделл сел, она увидела, как напряженно поблескивают в темноте его глаза. Даже испугалась, что растревожила его сердце, и теперь он не сможет так легко уйти, как хотел раньше.
   Но он только счастливо вздохнул, обнял её и снова повалил на сено.
   - Теперь мне вовсе не страшно...Ты родишь сына, нового Атанариха, и он продолжит мой род.
   И снова навалился на Берту, его отвердевший кол чувствительно упёрся ей в пах.
   "Ему бы не одну меня сюда, - подумала Берта. - Глядишь, напоследок бы ещё кого-нибудь обрюхатил".
   Атанарих, понятно, и помыслить не мог, что Берта родит девочку. И сама она почему-то всегда думала о сыне... Но вдруг выйдет так, что будет дочка?
   И вдруг подумалось: лучше бы дочка. Тогда она точно не будет воителем.
   А потом Атанарих всё же заснул - почти как щенок Силубр, который только что играл и ласкался, а потом внезапно упал на бок и уснул, откинув толстые лапки.
  
   Хлопнула дверь в доме. Вышел кто-то из мужчин, шаги нетвёрдые, тяжёлые, дышит шумно. Молодой и, пожалуй, не Гелимер. Должно быть Фритигерн. Точно, он. Заметил Берту, подошёл, сел рядом. Заглянул в одеяло, не без интереса разглядывая мордашку ребенка.
   - Похож...
   Почему-то Берте было неприятно это слышать от Фритигерна. Повела плечами, ответила подчёркнуто-равнодушно.
   - Детские лица меняются. Но да, волосы и цвет глаз - его.
   Фритигерн некоторое время молчал, тяжело дыша. Видно, хотел поговорить, да не знал, как разговор завести. Потом, наконец, спросил:
   - Ты часто его вспоминаешь?
   - Вспоминаю. Пожалуй, только о нём и вспоминаю. У меня в жизни было не так много хорошего, о чём я хотела бы вспоминать, - отозвалась она.
   Фритигерн кивнул.
   - Да, он был очень добрый и честный малый. Покуда я не узнал о гневе Аирбе - я всё во сне его видел. Не скажу, что это доставляло мне много радости. Надеюсь, теперь он не будет приходить так часто.
   Берта ощутила что-то вроде ревности. Наяву она вспоминала об Атанарихе часто, каждый день. А во сне он к ней не приходил. Вот к другу наведывался, а к ней - нет.
   - И что же ты видел? - не утерпев, спросила она и поморщилась: в голосе слышалось ревнивое недовольство.
   - Разное. Чаще - само жертвоприношение.
   Фритигерн замолчал, снова засопел, гоняя желваки на скулах. Берта вздохнула:
   - Мало радости видеть это...
  
   Сама она помнила это утро так отчетливо, будто не минул с той поры почти год.
   В тот день Берта проснулась рано. Атанарих спал, крепко и безмятежно. Поспешно облачившись во вдовье одеяние, она выскользнула из клети. Солнце уже вставало, и следовало торопиться. Натаскать воды, натопить баню - Атанариху надлежало вымыться и облачиться в чистые, ни разу не надетые одежды. День обещал быть солнечным, хотя с утра было зябко и туманно. И очень тихо. После свадебного пира в хардусе все спали. Только старая гюда Матасунта, которую привезли из Бобрового хейма, потому что она знала все обряды и песнопения, поднялась ещё раньше Берты. Гюда сидела на колоде и деловито оттачивала нож. Увидев молодую женщину, посмотрела на неё пристально, поднялась и, тяжело переваливаясь, пошла навстречу.
   - Не забыла? Вода речная должна быть, не колодезная.
   Берта кивнула.
   - Я пойду, помогу тебе каменку истопить в бане.
   Берта снова кивнула и молча направилась к воротам. Старуха от неё отстала.
   Двое стражей-дозорных: Аутари и Готафрид, печально глядя на Берту, отворили перед ней ворота.
   Всё помнилось...
   И как скрипнули тяжёлые створки, и как жгла ноги холодная роса, и туман - густой настолько, что реки видно не было.
   И как бормотала что-то под нос неразборчиво старая Матасунта, подкладывавшая в костёр голыши для того, чтобы согреть воды в ушате. Женщины молчали, занятые каждая своим делом.
   Когда они вернулись в хардусу, люди уже поднялись. В том числе и Атанарих, который, присев на ту же самую колоду, где утром сидела старуха, беспечно болтал о чём-то с Аутари и Фритигерном. Рассказывал, верно, что-то забавное, а те двое смеялись. Берте было ясно - смех давался им нелегко. И только голос Атанариха звучал звонко, как колокольчик.
   Будто не на смерть он собирался.
   Будто была у него надежда вернуться живым.
   Увидев Берту, Атанарих помахал ей рукой и легко поднялся.
   - Ну что, пойдём? - в голосе его звучало нетерпение, выдававшее страх. Она кивнула, протянула ему руку, и они пошли из хардусы.
   За спиной женщины завели протяжное, заунывное песнопение. Берта заметила, как дёрнулся краешек рта у Атанариха, но тут же он снова улыбнулся. Почувствовала, что он хочет ускорить шаги, но поспешность ему теперь не подобала. И Берте было ясно, что Атанариху тяжело сносить эту степенность. Лицо у него стало каменное, с неживой улыбкой. Она даже испугалась, что как только зайдут они в баню, мужество покинет Атанариха, и её - тоже.
   Когда дверь бани захлопнулась за ними, Венделл остановился на пороге, возле самой каменки. У Берты всё сжалось внутри, и губы против воли запрыгали. Она опустила голову, боясь, что её слабодушие разрушит решимость Атанариха. Но того это лишь подстегнуло. Он обнял её за плечи, притянул к груди, коснулся губами макушки.
   - Не плачь, жена.
   И стал расстегивать фибулу на вороте своей праздничной рубахи. Никак не мог нащупать язычок застежки и сердито хмурил брови. Она спохватилась. Это ей надлежало раздеть обречённого в жертву и омыть, будто он уже не живой был, а бездыханное тело.
   Стала развязывать тесёмки на рукавах рубахи, помогла ему стянуть её через голову. Потом разула. Он развязал вздёржку на штанах, и они упали вниз. Переступил, подошёл к лавке, на которой стоял деревянный ушат с разведённым щёлоком.
   - На колени встань, - попросила Берта. Он усмехнулся и покорно опустился.
   Волосы его, чисто вымытые накануне для иного обряда, были мягки и пушисты, но жертву полагалось обмыть, и Берта, зачерпнув ковшом разведенный щёлок, принялась лить его на волосы мужа, а потом споласкивать, доколе они не перестали скользить под пальцами. Потом, взяв травяную вехотку, она оттирала крепкое, юное тело, стараясь не думать о том, что ещё до захода солнца он, живой и такой красивый, погибнет.
   - Знаешь, Берта, - вдруг заговорил он. - У нас в Нарвенне один крекс, Филоменом его звали, покушался на риха Аллобиха.
   Берта вздрогнула от звука его голоса. Странно, он живой ещё, а она испугалась, будто покойник заговорил! Подняла глаза, недоумённо думая: к чему он это.
   - И такова была его неудача, что стражи риха не только оборонили Аллобиха от смерти, но и захватили Филомена живым. Я тогда уже не дитя был, это года три назад случилось. Об этом много говорили. Его пытали, хотели дознаться - кто ещё вместе с ним умыслил против нашего риха... Но он говорил, что делал всё один. Заешь, он был чуть старше Фритигерна, этот крекс. Я время от времени видел его во дворце - он был благородного рода.
   Берта продолжала омывать мужа, не проронив ни звука. Атанарих продолжал:
   - Я помню, мы тогда все пошли смотреть на казнь. Его вывели из дворца риха и повели на главную рыночную площадь. Он был сильно избит и шёл с трудом, но сам. Он шёл и улыбался, даже когда толпа кричала ему проклятия. А когда ему хотели отрубить голову, он отстранил палача и сказал: "Мне не страшно умирать. Я хотел убить насильника, обесчестившего мою землю. Я жалею лишь об одном - что удача была не на моей стороне". И больше ничего не сказал, опустился на колени, и ему отрубили мечом голову.
   Атанарих замолчал, собираясь с мыслями.
   - Ты знаешь, я презираю крексов. Они - изнеженный и праздный народ. Но этот Филомен по духу был сродни венделлам и фрейсам. Когда я смотрел на казнь, я всё думал.., хватило бы мне духу умереть так же спокойно, как этот Филомен?
   Берта сосредоточенно тёрла его плечи - так, что они покраснели.
   - А ведь мне умирать много легче, правда?
   Он, поднялся, осторожно взял её за подбородок и заставил взглянуть на себя. Берта принуждённо улыбнулась: оказывается, горе и страх проще всего скрывать за улыбкой.
   - Тебе хватит сил, Атанарих, принять свою судьбу, - наконец, произнесла она. - Раз уж их хватило тому крексу.
   Сглотнула и добавила:
   - И мне хватит.
   - Да, и тебе хватит, ты ведь фрейса, не крекса... - согласился он.
   Больше они не проронили ни слова - ни пока она расчёсывала ему волосы и заплетала в две косички на висках, ни когда обряжала его в холщёвые одежды, которые в хеймах шьют для покойников.
   Она всё ждала, что он поцелует её или скажет что-то на прощание. Но, видно, Атанариха больше заботили другие мысли. Взгляд у него был такой, будто он видел перед собой не жену, а того крекса, который смог умереть, как доблестный венделл. Едва Берта закончила обряжать мужа, он отстранил её и, расправив плечи, легко шагнул через невысокий порожек бани. Берта оставила всё, как было - другие приберут. Ей хотелось быть с Атанарихом до конца.
   Около бани уже собрались все женщины - от девчонок, на которых доселе никто и внимания до того не обращал, до старух. Среди них одиноко стояли Фритигерн и Гелимер - единственные два мужа, которых допустили до жертвоприношения Аирбе. Хоть одинаково милует Мать всех живущих, а сродни ей всё же жёны. Их мольбу она скорее услышит, а мужи - они и есть мужи. Свой у них ум, неровен час, прогневают Великую Мать. Но и без них не проведёшь обряда. Жертву надо вздёрнуть вниз головой на перекладину, привязанную к двум берёзам. У мужей силы больше, потому двоих зовут на обряд.
   Женщины окружили Атанариха и - не то случайно, а может, намеренно - оттеснили от него Берту. Старуха Матасунта взяла его за руку и повела за собой - туда, где ждали уже украшенные березовыми венками маленькая девочка лет пяти, девица на выданьи - её вместе с Матасунтой тоже из хейма привезли - ибо где же найдёшь в хардусе непорочную? От зрелых жён шла Грид. Матасунта говорила: "Берту бы на её место надо", но потом отступилась, как узнала, что та в тягости. Сказала: "Омоешь своего мужа, да можешь вообще в рощу не идти, сердце зря не надсаживать".
   Эти трое двинулись первыми. За ними Матасунта с Атанарихом, чуть поодаль - словно псы побитые - Фритигерн с Гелимером, а далее уже все остальные. Старая Матасунта завела песнопение, и непорочная девица его подхватила. Хриплый голос бабки сливался со звонким и чистым пением внучки. В хардусе песнопение знали не все. Кунигунда и Гуннель подхватили, да ещё несколько жён. Берта слова хвалы знала и тоже пела, хотя пение и застревало у неё в горле:
  

Скажи мне, всеведущий,

К дому какому

Двинулись в путь мы?

Куда нас ведёт

Дорога далёкая?

В березник идём мы,

Стоит там жилище

Великой богини,

Жизнь всем дарующей.

Ответьте же, люди,

Как имя богини,

Как называют её

В мире подсолнечном?

Люди зовут

Аирбе - Землёю,

Муж её кличет

Неба женою,

Пряхи-Куннаны -

Хозяйкою судеб,
Пахари - Щедрой зовут

и Кормящей,

Охотники чествуют

Матерью Леса,

Мудрые люди -

Жизнь подающей,

Старцы зовут

Смерти владыкой,

Мёртвые Домом

ее называют,

Все, кто живут -

Аитеи - Матерь...

   Часто возле хеймов в священных рощах стояли изображения Аирбе. Но близь хардусы капища не устроишь: хаки найдут - осквернят. Хорошо, что Мать любит березники, и потому довольно прийти в берёзовую рощу и там воззвать к Подательнице Жизни и Смерти. До березника было не так уж близко. Ближе всего - на пригорке возле Белого ручья, но покуда до него доберёшься, хвалу Аирбе раза четыре спеть успеешь. Пока шествовали через бор, где не было никакой травы, ещё терпимо, потом потянулись акация и шиповник, цеплявшиеся за одежду, а потом и вовсе папоротник, такой высокий, что скрывал идущих людей до пояса. Тут уже нарушили строгость, пустили вперёд Гелимера и Фритигерна. Те накануне тут побывали, дорогу знали, а по проторённой ими тропе идти было куда легче. Побратим Атанариха девчонку, что олицетворяла юную Аирбе, на руки взял - эта бы точно из сил выбилась. Два Зубра шли вперёд, пробивая дорогу, остальные за ними следовали. Однако шли и пели, никто, даже совсем малые, не отстали. Старуха тоже устала, но топала упрямо и руки Атанариха не выпустила.
   А тот, юный, тонкий, прекрасный, был похож на весеннего бога. И ступал твёрдо, прямо, спокойно - будто не по земле и траве полегшей шёл, а по утоптанной тропинке. Берта не видела его лица, но была уверена - он улыбался. И слегка поводил головой: то поднимал её и смотрел в небо, любуясь его прозрачной синевой, то на пожухлую траву и летящие паутинки, которые ему так нравились. А когда в березник вошли - то невольно потянулся руками навстречу солнечным лучам, пробивавшимся сквозь пронзительно- жёлтые кроны, будто потрогать хотел, но потом спохватился и снова опустил руки, чтобы держаться чинно и с достоинством.
   А так светло и радостно было в этой роще... Будто и создана она была для того, чтобы по весне приходили сюда парни и девицы и, собирая в туеса берёзовый сок - милость Аирбе, - миловались среди белых, чистых стволов. Они вышли к источнику. Там, возле него, меж двух старых берёз было привязано толстое бревно: Фритигерн и Гелимер накануне вырубили. А от перекладины тянулась до самой земли верёвка.
   Трава вокруг была заметно примята и в ней белели свежие щепки.
   Атанарих повернулся к людям.
   Он действительно улыбался, и голос его звучал звонко и спокойно, когда он обращался к девочке, невесте, молодой жене и старухе, которые стояли подле него - к четырем ликам великой Богини.
   - Великая мать! По доброй воле я иду к тебе посланцем. Мы, фрейсы, дети твои, молим тебя: излей свой гнев на кровожадных врагов наших, хаков. Пусть падут их кони и овцы, пусть умрут их воины, да не будет у них ни еды, ни питья. Пусть болезни подкосят хаков! Оборони своих детей от смерти, которую несут с собой ненасытные враги. И пролей свою милость на фрейсов: даруй им щедрый урожай и здоровье их скоту.
   Сказав это, он кротко преклонил колени перед четырьмя женщинами.
   - Я готов.
   Берта всё надеялась, что он будет искать её в толпе, чтобы напоследок встретиться взглядом. Но юноша смотрел прямо перед собой, не думая уже ни о чём больше, кроме того, что предстоит совершить.
   Снова запели мольбу к Аирбе, призывая на головы врагов всевозможные беды, которые только в силах послать Земля своим детям. Атанарих поднялся и развернулся спиной к толпе. Девушка обвязала его ноги концом верёвки, спускавшейся с перекладины. Фритигерн и Гелимер потянули, и Атанарих, упав, проскользил спиной по истоптанной траве. Взмыл в воздух, повиснув вниз головой. И - Берта отчетливо видела - улыбался, хотя лицо его наливалось кровью. В полной тишине - только листья берёз шелестели, да где-то далеко каркали вороны - старуха, выступив вперёд, приблизилась к Атанариху и коротким, уверенным движением резанула ножом по горлу. Тело юноши судорожно задёргалось и враз обмякло - не мучаясь, он потерял сознание.
   Матасунта подставила под тело сделанную из капа чашу, и алая струя со звоном ударила в дно. Когда чаша наполнилась, она подняла её и первая отпила кровь.
   Старая, грозная Аирбе готова была к мести.
   Передала чашу Грид. Та через силу сделала несколько глотков и, рыдая, передала девушке, привезённой из хейма. Та была серьезна и сосредоточенна. Она не жалела о юной жертве - как и подобало матери-Земле, дарующей рождение и смерть. Выпила почти всё, оставив на дне лишь небольшой глоток для девочки, Гизеллы, дочери Витегеса и Яруны, которая стояла, завороженно глядя на истекающее кровью тело. Она, кажется, не совсем хорошо понимала, что происходит. И за что Атанариха, который никогда не жалел детям лакомства, а иной раз мастерил им игрушки, убивают. И когда ей поднесли чашу с кровью, она стала плакать и вырываться. Старуха ухватила её за плечи, и силой заставила выпить алую жидкость.
   А из тела Атанариха кровь хлестала на землю, стекала к ручью. Вода в нем стала красной. Мать-Земля принимала жертву неспешно и бесстрастно. Теперь уже все, кроме Берты, плакали - Атанариха в хардусе любили. И песнопения звучали нестройно, прерываясь рыданиями.
   А Берта смотрела. Не рыдала. Не лишилась чувств. Не прокляла всех вокруг.
  
   - Многие жалели Атанариха, - помолчав, сказал Фритигерн. - Говорили, что он оказался очень отважен. В бою умирать легче - там не знаешь, что умрёшь. А здесь...
   Фритигерн подумал, не нашёл слова и развёл руками.
   - Какая разница? - Берта почувствовала, что сердится. - Вы все живёте как щенки, определенные в жертву Кёмпе. И Атанарих, и ты, и Витегес.
   Маленький Атанарих завозился, услышав материнский голос. Закряхтел, готовый заплакать.
   Берта начала качать его, но продолжала, сузив глаза:
   - Вот, ещё один подрастает. Он родиться не успел, а все вокруг ему уже хардусу прочат. И ты, и Теодемер, и Теодеберт, и Рекаред... даже Гелимер.
   - Или ты хочешь, чтобы он в хейме остался? - нахмурился Фритигерн.
   Берта кивнула:
   - Хочу. Только, сдаётся, не слажу я с вами всеми...
   И, горько вздохнув, закончила:
   - Видно, судьба моя такая - привязываться к щенкам Кёмпе.
  
   Воитель Атанарих идёт на смерть ради спасения народа фрейсов.
   (Из сборника: "Сказки старой Фридиберты: Фрейсские героические сказания в пересказе для детей. - Арбс: Изд-во "Детлит", 2986 г.)
  
   Много лет удавалось королю Витегесу отражать набеги хаков. Дорого платили за победу фрейсы - каждый год гибли славные и умелые воители. Всё меньше становилось в королевстве мужей, годных к воинскому служению, а всё же одолевали они жестоких врагов. Но год от года становилось хаков всё больше, и с каждым своим поражением делались они всё жестокосерднее.
   Однажды прилетел к королю белый голубь с запиской от верного человека: "Великая беда идёт на твои земли. Появилась среди хаков одна хоттын, по имени Амшун. Задумала она собрать все хакийские племена под своей рукой. Племя её велико, сама Амшун злобна, как волк, сильна, как зубр и коварна, как змея. Часть хоттын ей добром подчинились. Другие - из страха покорились. А тех, кто против неё пошёл, уже в живых нет. Собрала Амшун войско великое и следующим летом пойдёт на фрейсов. Зная отвагу воинов твоих, хочет она предложить вам сдаться. Согласитесь хакам рабами быть - она вас жить оставит. Не покоритесь - всех фрейсов под корень изведёт".
   Собрал король Витегес совет. Сказал о том тайном послании. Разъярились тут воители, в один голос кричат:
   - Никогда фрейсы рабами не были. А хаки - ненасытны, словно волки. Будем мы им дань платить - заберут всё, лучше уж свободными с честью в бою погибнуть, чем опозоренными - от голода! Лучше прикажи разослать по всей стране людей, чтобы повелели они сразу после жатвы собраться в хардусе всем, кто может носить оружие.
   Согласился с советниками король Витегес. Разослал по всем весям верных людей, чтобы собрали они всех, кто может носить оружие. Пришли в хардусу молодые воины, а с ними охотники, рыболовы, пахари. Устроил им Витегес испытание, чтобы знать, на что они годные. Посмотрел и опечалился. Были у него умелые воители. Но год за годом отражали они набеги хаков, и осталась их сотня, не более. Были воины молодые, отважные, но уступали они умением старшим воителям. А из тех, кто пришёл в хардусу - и таких не было. Смотрит на них Витегес и думает:
   "Есть у меня лишь три месяца, чтобы обучить их умению воинскому. Немногому они за этот срок научатся. А хаки с малолетства к войне привычные. Едва ходить- говорить обучится, уже играет с луком и стрелами. Ещё крови не начнет носить - а уже с седла не слезает, умеет биться и копьём, и мечом, и из лука стреляет так, что попадает летящему под небесами орлу в глаз. У меня подобных воителей всего сотня да ещё две дюжины человек, а хаков - тысячи. Хоть и сильнее хаков мои ближние, а что они сделают, выйдя один против сотни врагов?"
   Однако печали своей не показывает, воинов подбадривает. А фрейсы и сами не ленятся, воинскому искусству учатся. Знают, что если хаки хардусу возьмут, то всем фрейсам жизни не будет. Не знают жалости хакийские биё. Хеймы захваченные дотла сжигают, мужей, стариков и малых детей смерти предают, женщин, отроков и детей в плен угоняют. А в хакийском рабстве долго не живут - умирают от непосильной работы, голода и побоев.
   Вот собрал король Витегес своих воителей на совет.
   Говорит мудрый Видимер:
   - Как повелел ты, наш мудрый король, пересчитали мы твоих воинов. Тех, кто тебе давно служит и во многих боях побывал, у тебя сотня; тех, кто в хардусе меньше пяти лет - две сотни, из тех, кто первый год пришёл, хороших воинов - три сотни, а всего в твоём войске людей - ровно тысяча.
   Нахмурились тут мудрые советники короля Витегеса, задумались. Не знают, чего сказать.
   - Значит, будем сражаться до последнего воина, - говорит Фритигерн. - Лучше умереть, чем видеть, как наши жёны и дети рабами становятся.
   Согласились с Фритигерном другие советники, ни один не обмолвился, что хакам надо покориться.
   А жена Витегеса, королева Яруна, была колдуньей, но, когда приняла веру в Солюса и вышла замуж за Витегеса, поклялась волшебство забросить.
   Слушала она, что король с воителями решает на совете, и поняла, что не находят они ответа. Тогда осмелилась она выйти и говорить перед мужами. Опустилась на колени перед королем Витегесом, молит:
   - Выслушай меня без гнева, король мой и повелитель.
   - Говори! - отвечает ей король.
   - Давала я клятву никогда больше не гневить Солюса колдовством. Но известно мне верное средство, как зельем погубить хакийское войско. Только для варева нужно сердце отважного воина.
   Услышали о том воители, заспорили. Слыханное ли дело - идти против заповедей Солюса?
   А другой надежды на спасение фрейсов вовсе нет.
   - Великий грех совершит королева и мы все, если ей позволим!- говорит мудрый Видимер.
   - Никакого греха нет! - отвечает Атанарих. - Грех - фрейсов на растерзание хакам отдать! И жертва невелика. Ведь все мы воители, каждый день смерти в глаза глядим. Обидно умереть по глупости. Стыдно в своей постели с душой расстаться. Но не обидно погибнуть за свою землю, народ свой! А колдовство королеве Яруне Солюс простит, потому что во благо своего народа она его совершает!
   Горячится Атанарих, спорит, и всё больше люди к его речам слух преклоняют. Уже и мудрый Видимер не смеет против говорить.
   Помрачнел король Витегес и отвечает:
   - Не будем спешить с ответом. Утром соберу я совет, и тогда окончательно всё решим. Ступайте и подумайте.
   Разошлись воители, ночь не спят, думают. Наутро собрались, друг на друга не глядят. И когда стал король спрашивать, все не смеют глаза поднять, но говорят:
   - Если не колдовство королевы Яруны, то весь народ пропадёт. А чтобы не погубить души короля и ближних его, я сам готов своё сердце отдать для колдовского зелья.
   Услышал их слова король, горько заплакал.
   - Друзья мои, воители, - говорит. - Знал я, что вы у меня отважные, но не знал, насколько вам цены нет. Если решили вы сделать так, то будь по-вашему.
   Тут воители заспорили - никто не хотел друга на смерть отправлять. Каждый рвался его заменить. Чуть до драки дело не дошло.
   Тогда королева Яруна и говорит:
   - Не спорьте, достойные мужи, лучше снимите по перстню и киньте его в чашу. Накрою я ту чашу платком. Чей я перстень наугад вытяну, тому и придётся с жизнью расстаться.
   Так и сделали. Перемешала королева Яруна перстни, укрыла платком, и наугад достала один.
   И был тот перстень Атанариха Венделла.
   Посмотрел на него король Витегес, пожалел его молодость и говорит:
   - Ты, воитель Атанарих, венделл родом, не фрейс. Ты - чужой земли сын. Нет в том бесчестья, если ты откажешься умирать за фрейсов.
   Вспыхнул Атанарих от гнева, говорит:
   - Я клятву тебе давал, король Витегес, служить честью. Зачем ты меня бесчестишь перед другими воителями? Раз выпал мне жребий, то приму я свою судьбу достойно. О том лишь прошу, чтобы позаботились вы о вдове моей, красавице Фридиберте. Она сейчас в тягости.
   Вскочили тут с кресел его побратимы, Видимер и Фритигерн, говорят:
   - Любой из нас почтёт за честь взять в свой дом красавицу Фридиберту и заботиться о ней, как о родной сестре.
   Покачал головой Атанарих.
   - Вы оба воины, судьба ваша изменчива. Есть у меня ещё один побратим, крестьянин, Гелимер, внук Рекареда. Отвезите мою вдову к нему и, доколе живы, не забывайте о ней заботиться. Если у неё родится дочь - выдайте её замуж за благородного мужа, если сын - выучите его воинскому умению, пусть он служит сыновьям короля Витегеса.
   Сказал так Атанарих, улыбнулся, подошёл к королеве Яруне, протянул ей руку и говорит:
   - Я готов идти с тобой.
   - Есть у тебя времени до заката, отважный Атанарих, - говорит королева, - чтобы проститься с друзьями, с женой, со всем светом.
   Пошёл воитель Атанарих к своим друзьям, к жене, простился с ними, омылся в чистой воде, надел чистые одежды и вечером явился к королеве Яруне. Повела она его на кладбище. Там уже кипел котел, варились в нем травы ядовитые. Вырыла королева из могилы череп, в котел кинула. Поднялся от зелья смрад, заволокло всё ледяным туманом. Взяла острый нож, заколола Атанариха, вырвала его сердце, в котел бросила. Вскипело зелье, вокруг брызги полетели. Где капля упала - там ядовитая трава выросла.
   Собрала королева Яруна это зелье в чашу, обернулась тучей грозовой, полетела в страну хаков, пролилась над ней дождём.
   Началась в стране хаков болезнь, от которой гибли и люди, и кони. От того мора умерли и славные биё, и сама хоттын Амшун. Так спаслись от верной гибели фрейсы. И ничего не было слышно о хаках целых двадцать лет. За время, пока царил мир, у фрейсов родилось множество детей, они выросли, стали отважными воинами, способными отразить вражеские набеги.
   Атанариха с честью похоронили в Золотом храме хардусы, там его могилу показывают до сих пор. Вдову его, огневолосую красавицу Фридиберту, отправили в деревню к крестьянину Гелимеру. Он заботился о вдове побратима, словно о родной сестре. А когда она в положенный срок родила мальчика, то назвал он его Атанарихом и растил до той поры, пока тот не вырос настолько, чтобы учиться воинскому искусству. И тот Атанарих, когда возмужал, занял отцовское место при короле Атаульфе, сыне Витегеса. А королева Яруна, вернувшись от хаков, постриглась в монахини и замаливала до самой смерти грех колдовства. И Бог её простил: после смерти на её могиле выросли дивной красоты цветы.
  
   Из статьи А. Стьюр. "Святой Атанарих Венделл: язычник в сонме святых"// Сборник "IX научно-практическая конференция "Религия и атеизм в современном обществе", 10-12 кальдса 3011 года, г. Арбс, Арбский государственный университет"/ под ред. С. Айкклесьо и Р. Хальтса. Арбс: Типография Арбского государственного университета, 3016 г. С 96- 104.
  
   Переломным моментом в ранней истории Фрейсии считается эпизоотия мыта лошадей, в результате которой консолидация хакийских племён и завоевательный набег на фрейсские племена были предотвращены. Долгое время эпизоотия связывалась с чудом св. Атанариха Венделла. Согласно его житию, в условиях опасности язычники метали жребий, кого принести в жертву своим богам. Жребий выпал на адепта Солюса Атанариха. Тот, видя, что нашествие хаков грозит бедой, простил своих убийц, и молил Солюса, чтобы тот спас фрейсов от кочевников. Солюс уничтожил стада хаков. После чего королева Сванвельда (в фольклорных источниках - Яруна), жена риха Витегеса Святого, жрица языческих богов, отреклась от них и стала последовательницей истинной веры, а потом привела к ней своего мужа, Витегеса Святого. Это событие излагается, с довольно серьёзными разночтениями, в "Житии святого Атанариха", в народном героическом эпосе, а также в записках некоего Басиана из Нарвенны, который путешествовал к фрейсам в середине - второй половине XV века и оставил подробное описание языческого жертвоприношения Аирбе. Этот купец также упоминает, что фрейсы совершали данное жертвоприношение, боясь нашествия хаков под предводительством хоттын Амшун. Называет он и имя жертвы - некоего Атанариха, сына Хродерика, родом венделла.
   В эпоху Просвещения было принято отрицать саму историчность факта данного чуда, а свидетельства Басиана из Нарвенны считать более поздней интерполяцией. В настоящее время, после открытия новых списков записей Басиана из Нарвены, и особенно после систематических раскопок городища Витегесова хардуса, многие факты подтверждены. Эпизоотия мыта лошадей также не вызывает сомнения ни у кого из историков. Хотя её связь с жертвоприношением может считаться исключительно счастливым совпадением.
   Фигура св. Атанариха Венделла, покровителя фрейсских воинов, должна быть переосмыслена. Если ещё недавно большинство исследователей были уверены в полной мифичности святого и героя сказаний, то сейчас всё больше ученых готовы допустить, что во Фрейсии реально жил некий молодой человек, венделл родом. Он был принесён в жертву, и его смерть совпала с эпизоотией мыта лошадей в Ласийских степях. Однако, образ героических сказаний, уходящих корнями в языческие времена, и житие св. Атанариха часто противоречат друг другу. Невольно возникает вопрос: а был ли святой Атанарих адептом Солюса?..

ЭПИЛОГ

  
   Сочинение ещё в классе было написано на черновик, и оставалось только аккуратно переписать его. Берта старательно разгладила ладошками помявшиеся в портфеле листочки, открыла синюю тетрадку и вывела:

Сочинение.

"Мой любимый герой из народных сказаний".

   Очень хотелось написать это сочинение как следует. Не ради отметки. Она и так неплохо успевала по родной словесности. Просто ещё с тех пор, как до школы мама читала ей сказки, нравился ей один из воителей. Даже кукла у неё есть - Атанарих. Обычная длинноволосая кукла, с которой Берта стянула её магазинное платье и упросила маму сшить и вышить ей рубаху и штаны "как в книжке", а для придания сходства, намусолив желтый карандаш, нарисовала ещё и усы. Играла она с этой куклой всегда в одиночестве, во двор не выносила. Почему-то не хотелось показывать своего любимца подружкам.
   Высунув от напряжения кончик языка, Берта стала аккуратно выводить буквы:
   "Моим любимым героем в народных фрейсских сказаниях является воитель Атанарих Венделл. Я читала, что в эпосах всех народов есть такой персонаж - юный герой. Он соединяет в себе самые лучшие человеческие качества: доброту, искренность, умение дружить и любовь к своему народу. У сёров это Тумер, у народов Ласии - Курули, у халыков - Фарлан, а у моего народа - Атанарих. Этот витязь жил в давние времена. На фрейсов тогда нападали племена кочевников - хаков, воинственных женщин-наездниц, не знавших жалости. Положение людей было отчаянное. Хаки продавали в рабство женщин и детей, а стариков и мужчин убивали. У них было хорошее оружие, а у фрейсов такого не было.
   Когда люди попадают в такую отчаянную ситуацию, они начинают придумывать разные сказки и песни, где переделывают реальные события так, как им хотелось бы, чтобы случилось на самом деле. В них описываются герои, которые сильнее простых людей. И они всегда одерживают победы над самым ужасным врагом.
   Борьбе с хаками посвящено множество песен нашего народа. В них действуют разные герои: король Витегес, могучий Фритигерн, мудрый Видимер, справедливый Аутари и добрый, искренний Атанарих. Трудно описать все подвиги, которые совершали эти герои!
   Почему из них мне больше всего нравится Атанарих? Он не отличается мудростью Витегеса и Видимера и часто совершает ошибки, потому что, как говорится в песнях, "был молод и горяч". Он не так силён, как Фритигерн, который мог схватить за ноги хаку и "побивать ею врагов". Но он добр, честен, отзывчив, бесстрашен.
   Так, узнав, что у старика Рекареда должен уйти в дружину последний его внук, Гелимер, Атанарих, пожалев крестьянина, вызывается идти к королю Витегесу вместо юноши. Он, обладая знанием боевого волшебства, не жадничает, обучая всех прочих воинов короля Витегеса воинским секретам. Вместе с кузнецом Одоакром они делают решётку на ворота, и это помогает фрейсам побеждать хаков. Желание быть лучшим заставляет его всегда оказываться в самом опасном месте, иной раз вызывая гнев короля Витегеса. Ненависть к врагам делает его, как и других воителей, жестоким. Но он способен на милосердные и великодушные поступки. Так, взяв в плен невольницу, похищенную в детстве хаками и воспитанную, как воин, он щадит её и оставляет жить в городе Арбсе - оплоте фрейсских воителей. Иногда он даже более великодушен, чем могучий Фритигерн. Так, он уговаривает друга не позорить проигравшую поединок воительницу-биё Айю. К сожалению, Фритигерн не слушает Венделла, бесчестит хаку, а потом рождённая ею дочь Фарлан вырастает и мстит Фритигерну. У Атанариха весёлый нрав, он вспыльчив, но отходчив. Он ценит людей не по происхождению и богатству, а по их личным качествам. Он женится на девушке-крестьянке Фридиберте и высмеивает знатных женщин, унижавших её. И, главное, он самоотвержен. Когда на фрейсов шли войска хаков, и их было так много, что никто не мог их сосчитать, у фрейсов не было надежды спастись. И в отчаянии они разрешили королеве сварить ядовитое зелье, для приготовления которого надо было сердце воителя. Жребий выпал чужестранцу - Атанариху Венделлу, и Витегес сказал ему: "Ты чужой земли сын, ты можешь уйти". Но Атанарих сказал, что готов умереть за народ, которому обещал служить. Он погиб, королева сварила из его сердца зелье, превратилась в тучу, пролилась над хаками ядовитым дождём, и среди хаков начался мор.
   Конечно, Атанариха, Фритигерна, Видимера и прочих воителей никогда не было, хотя ученые говорят, что племя хаков правда было. И хардусы существовали, и в них жили так, как рассказано в сказках. Но я слышала поговорку: "Если бы этого не было, это стоило бы придумать". Так можно сказать и про воителя Атанариха. На его примере наши предки воспитывали своих детей. И мы, современные люди, читая сказания про древних героев, можем брать с них пример".
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   190
  
  
  
  

Оценка: 8.00*4  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"