Наталья Я.. Киргизия 89

КИРГИЗИЯ 89. 20.12.2011

13.06.89. На автовокзале ко мне подошла худенькая женщина, на лице у которой было написано, что она воспитывает ребёнка одна. Тут же был и ребёнок - сероглазая худая девочка лет десяти, похожая на свою мать. Ей надо было лететь на каникулы к бабушке во Фрунзе.

Я 6 лет не летала на самолёте, забыла, кому какую бумагу показывать и волновалась. Девочка летала каждое лето и всё время, пока ехали в автобусе, рассказывала анекдоты.

Люду Орешонкову встретила в самолёте, она пришла позже, но заблаговременно. Третьим в нашем ряду летел небритый мужчина, еврей из Фрунзе. Он летел из Ленинграда со встречи ветеранов. Всем объяснял, что из-за СПИДа в парикмахерских отменили бритьё. В молодости был адвокатом, но сейчас работает не по специальности. Ему не шло быть небритым, но приветливость многое искупала.

Летели над множеством солёных мелеющих озёр, над ослепительно-прекрасными кучевыми облаками. Видели много других самолётов, извилистые реки, но нам не объявляли, какие. Девочка сидела в салоне сзади. Она рассказала мне в автобусе, что однажды её вёз Чингиз Айтматов, но она была маленькая и не помнит подробностей.

Сели быстро. Отдала девочку бабушке и подружке-киргизке и быстро получила вещи. Люда, оказывается, списалась с ещё двумя конными туристками из Могилёва. Они летели с нами в самолёте и должны были идти вместе на маршрут. Доехали на автобусе до Фрунзе. Аэропортом Манас не любовались - южная ночь обрушивается быстро, а нам надо было добраться до турбазы.

Смотрели в пути на свинцовые отроги гор на горизонте и высушенную до соломы траву. Всё было другое, и это радовало. Во Фрунзе долго ждали автобуса до турбазы. Она расположена в старой тенистой роще, и её со всех сторон окружают сады. Уже было темно, когда мы приехали.

Мы сели у клумбы с чайными розами у памятника Фрунзе и стали ждать, когда откроется регистратура. Прождав, поняли, что она не откроется, нашли дежурного инструктора, убедили его, что наш маршрут проходит через их базу и добились двух кроватей и двух раскладушек в комнате спасателей, где Люды тут же сломали замок.

Открыл его Михаил Михайлович Михайлов, огромный мужчина с усами, сотрудник базы. Выпили чаю и легли спать. Спали плохо, так как за стеной до утра однообразно хохотала какая-то девица.

Утром выяснилось, что завтраком нас кормить не будут, а на экскурсию по городу повезут. Утром подъехала ещё одна знакомая Люды Орешонковой - Оля Вараксина. С большими глазами, уже не очень молодая, но спортивная, начальница в гипроводхоза г.Барнаула, миниатюрная, тщательно причёсанная, представилась как "враг народа".

Фрунзе - город роз, дворцов, скульптур, парков и фонтанов, книг и плёнки ОРВОХРОМ. Хотелось пройтись не торопясь, но долго пробыли в роскошных музеях Ленина и Фрунзе. Отстояв большую очередь и так себе пообедав (надо было ещё достать подносы), легла отдохнуть. Утром Ореш добилась, чтобы нас переселили в уютный домик, более тихий.

Ореш убежала по магазинам, а на меня записали все простыни. Дежурный инструктор сказал с чувством: "Эх, Никитина..." Когда я увидела занавески на застеклённой стене коттеджа с изображением парусников, сразу вспомнился 76год, и как нас с Халаджиевым по всему побережью преследовал парусник "Товарищ". Но как же резануло по сердцу, когда я развернула занавеску и прочла: "Регата 76. Парусник "Товарищ""!

14/06/89 После завтрака была экскурсия в Ала-Арчу. Лазили на гору смотреть альпинистское кладбище. Пугали, что может пойти снег, но был небольшой дождь. Я взяла накидку, а шерстяные брюки забыла и ходила в шортах, поверх которых повязала свитер как передник. На дерево у кладбища все повязывали тряпочки, и я повязала. Видели след селя, фотографировала на нём Николая Сергеевича. Познакомились тут с ним и с Димой.

Николай Сергеевич - человек лет 60-ти, с больными ногами. Ходит в раскачку, но очень шустрый. Некрасивый, несносный, но добрый. Всё время носил за мной сумку. Дима - высокий парень 25 лет с интеллигентной расслабленностью во взгляде и осанке, круглой спиной. Одно плечо выше другого. Светлые волосы и борода, голубые добрые глаза, мягкие черты лица. Похож на одного из центральных персонажей картины "Куликовская битва" Юрия Ракши Ещё похож на последнего русского императора и знает об этом, наверно.

После ужина я с ним и НС плясала на дискотеке. Она расположена рядом с туалетом - очень удобно. На меня весь вечер глазел какой-то парень с длинными тёмными волосами и красивым нервным лицом.

15.06.89 После завтрака поехали на Иссык-Куль. Мне, как всегда, уезжать не хотелось. Экскурсовод, некрасивая пожилая еврейка с широкой полосой недокрашенной седины, рассказала нам про Семёнова Тянь-Шаньского много интересного хорошим языком. Предупредила, что по приезде на турбазу "Кырчин" у нас может быть горная болезнь.

Фотографировала Семёновское ущелье. Когда уезжали с Иссык- Куля в горы, захотелось там остаться на денёк-другой. Но настоящий вопль раздался, когда мы повернулись спиной к нежно-голубому, бесконечно привлекательному Иссык-Кулю и наш автобус по узкой дороге стал углубляться в горы. Это кричал НС - он плохо читал свою путёвку.

Турбаза "Кырчин" расположена на территории заповедника. Мы не сразу заметили, в каком красивом месте она расположена, так как стоило нам выйти из автобуса - и пошёл дождь. Главное, что меня расстроило, - на турбазе в прокате не было кирзовых сапог, а это очень желательно для конных походов. Были только вибрамы. На моё возмущение мне ответили - главное, чтобы было солнце.

Нас запихнули в комнату коттеджа впятером - тесно!

Серо, холодно. Время от времени моросил дождь. Сидели в комнате и пили чай с чак-чаком, который купили Оля и Ореш в Быстровке, по дороге из Фрунзе.

В дирекции поняли, что мы недовольны, и предупредили, что будут нас торжественно встречать в столовой, о чём объявят по радио дополнительно.А пока передавали песню: "Ходжа Насреддин, ты туркмен и ты узбек, Ходжа Насреддин, ты хороший человек!"

Когда нас пригласили, все волновались. Девушка в национальном костюме держала поднос, а парень в национальном костюме играл на гармошке. Больше мы не видели его с гармошкой, а девушка подавала нам еду в столовой.

Я видела, что девушку в киргизском костюме с хлебом-солью и нашу группу отделяет 2 метра и решила, что из-за нашей инертности сцена затянется.

Поэтому смело вышла вперёд и протянула руку к хлебу. А она, оказывается, собиралась говорить речь.

Уже после того, как я отколупнула довольно чёрствый хлеб, а затем, спохватившись, отправила себе в рот горсть соли. За это безобразие мне не дали ветку какого-то их цветущего растения, но оно стояло у нас в комнате в графине 5 дней, преподнесённое Ореш и двум Людам из Белоруссии.

Потом гармонист заиграл, киргизка стала плясать, приглашая нас, и я сплясала с ней вдвоём.

Под "Во поле берёзонька стояла" я исполнила соло (говорят, что здесь выручила), и потом уж без меня несколько пар станцевали вальс.

Вечером гуляли нашей комнатой с Меркурьевыми, НС и Димой по дороге от базы. Видели цветущую черёмуху. Позже, когда нас возили на Иссык-Куль, заметили, что и там ещё цветёт черёмуха и сирень. Местные опасаются, что у них не будет своей картошки. Спать легли поздно, так как Дима и НС ушли от нас в 23час.

Меркуловы - это Оля, на два года моложе меня, и её дети, Серёжа 10 лет и Наташа 15 лет. Серёжа - вратарь хоккейной команды - чемпиона в Нижневартовске, Наташа - 3-ий разряд по туризму. У всех троих большие карие весёлые глаза.

Когда гуляли после ужина, касались то тех проблем, то других. Начали с турок-месхетинцев, как-то задели торговлю, и оказалось, что Люды из Могилёва - продавщицы книг и просят не задевать продавцов. У Оли предки были немцы и надо было о них тоже говорить осторожно.

В комнате было холодно и сыро, как в погребе. Я подстелила под матрас прикроватный коврик, одела лыжный костюм, шерстяные носки и шапку и накрылась двумя одеялами. Люды из Могилёва осуждающе посмотрели на меня и улеглись спать в одних рубашках.

16.06.89 С утра Жоддош (сначала мне сказали, что его зовут Джиргаз, и я несколько раз назвала его неправильно) повёл нас на прогулку к чабанам. Это красивый парень 25 лет с нежным лицом и густыми жёсткими волосами. Волосы были коротко пострижены и блестели. Тонкокостный, стройный и ловкий, невысокий. Короткий изящный нос, большие карие глаза, маленький подбородок. Руки тоже маленькие, но сильные и ловкие. Одет в модные джинсы и рубашку с короткими рукавами.

Жолдош - инструктор пешеходной группы, которую поселили в соседней комнате в нашем коттедже. Он маленького роста, тонкокостный, худой, но сильный, жилистый, ловкий. Он приехал из Алма-Аты. Поскольку там только что были студенческие волнения, я кое-что предположила для себя, но никому ничего не говорила. Жолдош - седьмой ребёнок в семье, младший.

Поднявшись по крутому объеденному овцами склону, мы углубились в лес - где берёзовый, где хвойный. Цветы были на лугах, но не поражали альпийской роскошью. Погода стала жаркой, а я, намёрзшись за ночь, как встала с кровати в шерстяном тренировочном костюме, так в нём и пошла. Двигались медленно. Прошли много кошар - они тесно стояли одна за другой. У одной из кошар остановились. Пили молоко и обнимались с кавказскими овчарками.

Один из чабанов отличался внешностью от киргизов. Жолдош потом сказал, что это - метис, его отец был цыганом. Красивый, с мужественным худым лицом, седой головой и голубыми глазами. Зубы плохие - частью гнилые, частью - золотые. Дали нам - и пешеходной группе, и конной, -посидеть на лошади. Сначала села Света- директор детского сада из Братска. Вульгарная внешность, всё время ходила в отдельном купальнике, но села ловко, взяла в руки ружьё и с ним сфотографировалась.

Конь Малыш под ней двигаться не хотел. Я решила, что он болен, а он вдруг под чабаном-метисом пошёл. Но уже в Москве мне Ореш сказала, что его плохо подковали и испортили очень хорошего коня. Почему она раньше этого не сказала?

Диме тоже удалось прокатиться на Малыше. Я просто посидела на нём и погладила его по морде. Морда была вся в соли - то ли пот, то ли слёзы. Из уголков глаз - гной. А ведь он молод. В ответ на мои поглаживания он не то жалобно, не то презрительно закрывал глаза. Света снова села на Малыша и только по ходу дела научилась, как поворачивать. Жолдош по дороге к кошаре сказал, что он - 7-ой ребёнок в семье, младший. Он катался на коне без седла и стрелял из ружья в воздух.

На обратном пути Света нашла чабрец и сказала, что его можно заваривать как чай. Жолдош и я спустились с той горы, где был чабрец, и все стали его собирать. Жолдош перепрыгнул через ручей, сел на корточки и закурил.Он много курил. Я сидела на другом берегу, время от времени с улыбкой оглядываясь на публику, карабкающуюся за спиной.

Я сказала Жолдошу, показав рукой: "А вот это растение ядовито".

Он ответил: "Лошади едят. А вот это - наркотик".

Я сфарисействовала: "Можно применять как обезболивающее".

"Можно убить".

После обеда ездили на Иссык-Куль. По дороге к Иссык-Кулю пели со Светой. У неё был роман с шофёром Колей, усачём атлетического сложения и интеллигентного вида. На озере было жарко. Автобус и шофёр были прикреплены к нашим группам. Пляж был замечательный - тонкий горячий песок, голубая вода, над озером - прозрачный хрусталь Терскей-Алатоо.

А на меня вдруг накатила тоска. Не хотелось фотографировать. Всю жизнь хотелось увидеть Иссык-Куль, и вот вижу- и тоска. Откуда это? Вспомнила, что у меня дома в подшивке журнала "Турист" есть прекрасная большая фотография Иссык-Куля , и с этими хрустальными вершинами на горизонте.

А когда я не хочу фотографировать, мой фотоаппарат ломается, теряется или что-нибудь происходит с плёнкой. На пляже выяснила, что 3-ий лепесток моей "Смены" западает и две плёнки, хорошо, что чёрно-белые, я скорее всего засветила!

Панораму Терскей-Алатоо я сфотографировать не смогла. В селе Ананьево дешёвых фотоаппаратов не было, но Ореш предложила свой. Вечером в том же составе гуляли по дороге. Легли поздно.

17.06.89 А горы Терскей видно и от турбазы Кырчин, что значит "молодость". Сегодня с утра, как и вчера, шёл дождь. Трава вокруг коттеджей ещё не вытоптана - 1-ый заезд. Она вся мокрая. Вибрамы промокают не сразу, а кроссовки - сразу. Поэтому я не бегаю трусцой с НС, хотя он со Светой бегает по утрам, и меня звал. Всё рассказывает, как она там на дороге красиво упала в группировке, а то бы ушиблась. Иногда с ними бегают Дима и Галя.

А мы встаём, чтобы успеть к завтраку. Погода в горах быстро меняется. После завтрака - солнце. Вынесла из комнаты стул, поставила на солнце среди травы и, греясь, пишу дневник.

Иссык-Куль слева от меня, в хорошую погоду виден в ущелье. За спиной у меня столовая - стекляшка, где ласточка свила гнездо, кормятся воробьи, собаки и кошки. К ней ведёт широкая живописная лестница. Наверху этой лестницы нас встречали хлебом-солью. Прямо передо мной - невысокие горы, поросшие травой с проплешинами, и небольшими ельниками.

По одной из них мы спускались после посещения чабанов. Справа вблизи - долина с кошарами и шумной речкой с каменистыми берегами. Эта речка течёт мимо нас к Иссык-Кулю.

Прямо передо мной - горы, поросшие травой с проплешинами и небольшими ельниками. По одной из них мы спускались после посещения чабанов.Справа вблизи - долина с кошарами и шумной речкой с каменистыми берегами. За долиной речки (ущельем) - такие же невысокие горы, а за ними - снежные вершины. Нижняя часть их белизны словно нехотя заштрихована тонким мелком, как будто выходит из ельников, выше белизна безупречна.

Иногда рано утром от белых вершин на треть горы спускается иней и гора стоит, словно припудренная. Перед походом это радости не вызывает. В последнее время из-за этих вершин выплывают то облачка, то тучки, когда мы взобрались на горку над турбазой, оттуда неторопясь выплыла грозовая туча. Мы укрылись под замечательными по густоте и уюту кронами ёлок, на сухом полу из ёлок, но народ соскучился и попёр прямо под грозу.

Инструктор взял у меня матерчатую сумку с одеждой и фотоаппарат, а я в шортах, майке и накидке бросилась за группой по мокрой глине. У Гали отказала нога и я ей массировала.

Кругом грохотало и начался град. От града спрятались под кустом вдвоём с юношей и девушкой под моей накидкой. Идти втроём было скользко и неудобно, особенно прыгать через ручьи. Я их бросила под накидкой и побежала на турбазу. Полдня сушились.

Конь, взятый от сохи, сбросил седло. Юра Долгоруков, наш инструктор, застенчивый, как девушка, боролся с ним вместе с напарником. Мы разбежались и смотрели издали. Я кричала: "Спокойно, спокойно, стой!", но он, наверно, остановился, когда упало седло.

И все мы стояли, дрожа: конь, инструктор и туристы, и ещё один киргиз. Он хорошо говорил по-русски и объяснил, что конь был испуган во время наводнения. У коня был след от хомута. Он был не подкован. И на нём, как и на других конях, ездили по трое киргизы-дети. А кони то одну ногу подожмут, то другую - им больно по булыжникам бегать неподкованными.

Нет, не так это было. Я только что одела и сняла перстень и серьги из бирюзы - она помогает всадникам от падений и других неприятностей. Я стояла среди толпы недалеко от прыгающего коня. Я убежала на возвышение, за ограду, и сверху смотрела на толпу, в центре которой бесновался конь, и наслаждалась несколько секунд оттуда безопасностью. На меня смотрел Игорь, будущий кришнаит. Я поняла, что должна помочь коню и людям. Я произносила слова очень громко и убеждённо, словно заговаривала коня: "Стой...Стой...Стой!". Последний выкрик был на октаву выше, словно я видела коня перед пропастью. Конь остановился и посмотрел на меня вверх. И пожилой киргиз посмотрел.

Я устала от этих трёх слов как от тяжёлой работы, вспотела даже, и распласталась на ограде как выжатое бельё. Но до этого посмотрела на пожилого киргиза, который стоял среди толпы, но в первом ряду. Он, словно послушавшись, подошёл к коню и взял его под уздцы.

И вовсе не от сохи был взят этот конь. Это был один из лучших коней на всей базе. Звали его Малыш. На нём потом ездил наш инструктор. Орешонкова мне потом рассказала, что его плохо подковали, и так и оставили. Он страдал от боли. Он был светло-коричневый - не помню, надо посмотреть, как такой цвет называется у коней, в белых чулках, и с прекрасными заплаканными глазами. Если бы Орешонкова рассказала мне это не в Москве, а на турбазе, я бы постаралась что-нибудь сделать для него. У нас и сёдла были ужасные, и даже люди, всю жизнь проводящие в седле - инструктора с турбазы и чабаны, - подкладывали на сёдла одеяла.

17.06.89 Встали в 5час, поехали на ярмарку. В универмаге я купила шерстяные носки, красные вельветовые тапочки и, главное, большие кирзовые сапоги.

Пока я писала, из-за снежников наплывала свинцовая полоса. Теперь она подходит к турбазе. В долине уже повис дождь. Полоса всклубилась клочьями, расширилась и несётся на нас.

Люда приручает Рыжего, сбросившего позавчера седло: стоит, протягивая ему на ладони кусок хлеба - уже час. Только в Москве я потом уже догадалась, что кусок надо было посыпать солью.

Девчонки моют голову. У инструкторов играет магнитофон. С ним уже ездили на ярмарку. "Розовые розы Светки Соколовой"...Сегодня Троица.

Из-за снежников всё время выплывает разное. Когда синцовое надвинулось, я проходила мимо Светы. Рядом с ней сидел длинноволосый молодой брюнет в позе медитации. Говорили, что он художник. Но он не медитировал, а рассказывал про сыроядение и йогу. Разговор всех увлёк.

Хлынул ливень и град величиной с таблетку витамина С. Говорили про обморожения, гемоглобин, правых и левых йогов, Ленина, вреде цивилизации и ситаре, о невозможности ночёвки на природе в такую погоду.

Света, около которой сидел йог, была молодым директором детского сада из Братска. У неё было грубое решительное лицо с правильными чертами и полным отсутствием интеллекта. Фигура мужиковатая, без лишнего жира. К слушателям йога также относилось двое детей из Нижневартовска, приехавших с мамой в конный поход. Все трое - мама, сын и дочь, были миловидны и хорошо одеты. У всех троих были одинаковые живые круглые карие глаза, умные и добрые.

Когда ливень уменьшился, все продрогли от стояния на мокрой веранде. Меня пригласили пить чай, но я под накидкой пошла к себе. Взглянула на снежники. Они светились под солнцем на фоне нежно-голубого неба. От них наплывали в нашу сторону остатки туч, а на зелёной части гор рельефно, как жилы у стайера, были прорисованы все ложбинки и неровности, расположенные грядами и собирающиеся к вершине. Это было похоже на картины Богаевского.

Йог не слишком грамотен в речи, вряд ли мыслит самостоятельно, но много читал об индийской культуре и интересно о ней говорит. Интересно - так как всё время хочется спорить с ним. Я бы даже сказала - с мнением, которое он излагает, так как в основном он приводит мысли из книг.

Пожаловался, что ему негде медитировать: люди, музыка по радио и магнитофон, невозможность уединения. Намекнул, что для вдохновения ему нужна женщина. Может быть, я утрирую. Ему 25лет, выглядит на 20.

Небо почти ясное, над снежниками небольшие белые облачка. Оля с детьми вроде бы не пойдёт на 4 дня с ночёвкой.

Николай Сергеевич хотел, чтобы я сфотографировала его со штангой ( с нами отдыхают дети из спортшколы во Фрунзе), а я заговорилась с йогом.

Николай Сергеевич из Ессентуков женат на женщине, которой прооперировали грудь, и поэтому, будучи преданным семьянином, тем не менее считает себя свободным от обязательств. Ему около 60лет. Лысоват, прихрамывает, невысок ростом, но чрезвычайно активен.

Я штудирую карточки, на которые выписала из книг, как обращаться с лошадью и как на ней ездить. Все веселятся по этому поводу.

20.06.89 При базе живут пёс Шавкат и собака Наташа. Косим траву. Выписываем продукты.

В туалет ходить - почти поход, за километр, через мост. Однажды ночью встретила там группу местных после танцев. Я тоже танцевала на базе и кто-то из местных сказал местной девушке на русском языке: "Вот видишь, здесь есть ещё женщины". Девушка с недоверием оглядела мою фигуру в шерстяном тренировочном костюме, куртке, вибрамах и шерстяной шапке, признаков пола не обнаружила, но на танцы осталась.

Итак, на мосту встреча прошла на высшем уровне. Они меня спросили: "Что вы тут делаете?"

"Своих жду", - соврала я.

И тут действительно на мост вышли из темноты какие-то люди с турбазы.

Той же ночью, кажется, выскочила из уха золотая серьга и укатилась. Спала плохо, представляя, что она канула безвозвратно или её нашёл в туалете кто-нибудь, когда рассвело. Дождалась рассвета, пошла и в углу она лежала - жёлтенький шарик, слегка мерцающий из тени. В это время за перегородкой кришнаит Игорь рассказывал стихи о царе, который собирался отдать дочь за того, кто сделает больше кучу в туалете. Молодые штангисты, пришедшие вместе с ним, от души смеялись.

Афганец Коля и киргиз - инструктора.

Дима погладил Рыжего головой и укротил.

Заблудилась в прибрежных кустах вчера вечером - кусты вдоль реки до самого Иссык-Куля. Мы гуляли с группой вдоль ущелья перед сном, и я отошла ненадолго.

К рабочему турбазы приехал сын, как говорили, "афганец". Когда я вылезла из кустов, найдя, наконец, мост, наша компания, кроме Димы и Люды Орешонковой, ушедших к пастухам, стояла и слушала его. Он сказал, что он кадровый военный и каждый год приезжает к отцу в отпуск. У него жёсткое волевое лицо, глаза умные, добрые, узкие. Нос длинный, клювом. Подбородок твёрдый. Весь ладный. В такой военной форме, которую я никогда не видела, без знаков отличия и погон, хорошо и целесообразно сшитая.

Уборщица с двумя орденами за Отечественную войну. 5 лет работала у немцев разведчицей.

21.06.89 Ездили в Пржевальск и Джеты-Огуз, фотографировали Иссык-Куль. В Джеты-Огуз Коля-кудрявый, инструктор, хотел рассказать мне про Афганистан, но не смог. Сказал только, что иногда не ели по 11 часов, а когда получали чай, то сразу всё выпивали. Мне хотелось, чтобы он выговорился и почувствовал облегчение. Он отправился в Афганистан, так как был из бедной семьи и не мог откупиться.

Накануне ночью он напился в комнате, где жили инструктора, у нас за спиной, разбил зеркало, порезался в кровь. Света, директор детского сада из Братска, вышла к нему на улицу, где он плакал, перевязала руку и бродила с ним до рассвета, слушая его стоны.

23.06.89 Несколько дней ждали лошадей. То одна уйдёт, то другая. Подковывали их тоже долго. Выдали нам позавчера сухой паёк, вчера самовар. Мы сидели на веранде и пили чай с мёдом и вареньем из самовара, делая вид, что нас вполне устраивает это положение.

Потом Дима повёл нас в горы. Его привлекал опыт Николая Сергеевича: тот влез на какую-то гору, с которой видно Иссык-Куль, но опоздал к обеду. Я опаздывать никуда не хотела, торопила компанию вниз.

Дима с Олей бежали вперёд по ельнику, а Оля с детьми, задыхаясь, за ними. Обе Люды были против гонки. Наконец мы сели на поляне и сказали, что дальше не пойдём. Дима с Олей, разгневанные, долго не хотели спускаться. Когда мы дошли до базы, там стояли осёдланные кони. Было решено, что в поход выходим немедленно. Меня это расстроило - я рассчитывала ещё ночь поспать в кровати.

Лошади стояли у административного здания, под ногами - овёс. Наши девчонки при виде лошадей прослезились - это были голодные больные клячи. Приличные кони были только у Юры-инструктора, Димы, Люды Орешонковой и Оли Вараксиной.

Я видела, как слёзы лились у Оли - а у неё был приличный на вид Рыжка. Я спросила, где здесь самая тихая кляча, и мне показали тёмно- коричневого (каурого?) коня, привязанного к дверям склада. Он дёргал повод, грозно тряс роскошной гривой, чёрной, но не блестящей. Она была спутанная и грязная, в ней застыл сухой навоз.

Навоз был и на копытах. Глаза у него были, как у всех коней на свете - прекрасные и печальные. На бедре - номер. Имён у коней не было. Я тоже вместе со всеми начала плакать потихоньку, но не из-за лошадей, а из-за себя - ну как я на нём поеду по горам, если я боюсь его отвязать от дверной ручки?

Кто-то выскочил из железного вагончика, где хранился овёс с тазом, наполненным этим овсом. Потом я подошла к своему коню с тазиком. Он охотно поел, слегка слюнявя зерно. Я слёзно просила провожающих ругать нас, чтобы нам повезло.

Это были: Николай Сергеевич, Коля-кудрявый, Коля Деревянкин, шофёр из Фрунзе. Алмаз - киргиз из спортшколы - сказал, что плохо, что мы поздно выезжаем. Я спросила почему.

"В темноте коня может испугать какая-нибудь птица, вылетевшая из кустов, и он понесёт".

Я надеялась, что мой конь не понесёт, и надеялась правильно. Когда я, терзаемая предчувствиями, взгромоздилась на коня и собиралась реализовать все свои знания, накопленные в книгах, под головой у моего коня проскочил мотоциклист. Дело в том, что мы с ним стояли поперёк дороги и я никак не могла его развернуть. Нам с ним повезло, что это был мотоцикл, а не грузовик.

А до этого я радовалась, что купила на побережье Иссык-Куля кирзовые сапоги 43 размера. Все говорили, что лучше совсем без сапог, чем в таких больших. А они меня выручили: я подставила коню ногу, а он на мою ногу наступил. Совсем не больно в сапоге с толстым шерстяным носком и портянкой. А у Оли - она маленькая, были маленькие сапожки, которые она достала с большим трудом и привезла с собой.

Итак, мы вышли кавалькадой с турбазы. Кавалькада наша выглядела так себе. Оля держала в рюкзаке наше знамя "40 лысых".

Надо вспомнить 40 живых лысых, чтобы была хорошая погода. Мы накапливали эти фамилии и отчества группой человек в 15. Среди нас был Николай Сергеевич, инструктор по лечебной гимнастике из Ессентуков. Он тоже предложил лысого. "Хороший лысый?" - "Отличный, голова голая, как моё колено".-"Покажите!" Коля задрал брючину и показал. Колено было загорелым и волосатым. За окном непрерывно лило дней пять. Мы пили чай с вареньем, мёдом и булками. Было уютно, но страшновато, что такой же дождь будет в походе. Иногда пили чай на веранде.

Иногда сочиняли песни:

"Давайте раздвинем тучи

И в горы дружно пойдём.

На снежные горные кручи

Мы кляч своих приведём.

И будем там наслаждаться

Мы видами горных красот

И в горных ручьях купаться.

Не сдохнем, коль повезёт.

И клячи наши, отъевшись

Вернутся в свой табун,

В "Кырчине", омолодившись

Устроим туристский бум.

Чтоб на снегу не простудиться,

В обнимку с лошадью мы спим,

Чтоб горным солнцем насладиться,

Мы 40 лысых всколготим.

В Кырчине мы омолодимся

Целебным средством боорсок

Чтоб наши лошади скакали

Под собой не чуя ног.

Много смеялись, Оля вспоминала про какие-то курсы. ФПК - факультет престарелых кретинов.

Не Жолдош, а Джолдош.

Итак, мы отправились в поход.

Мой конь двигался с такой скоростью, будто каждый его шаг - последний. Так ползают навозные мухи. Но не останавливался, и это было мило с его стороны. Остановился он, когда выехали за турбазу, у 2-ой кошары.

Тут у каждого коня есть кошара, с которой связан максимум воспоминаний, но она, как правило, не единственная. Кошара есть, а имени нет. Я назвала его Мародёрушкой. Причин несколько: роскошные чёрная грива и хвост и воспоминания о ночи накануне выхода (Коля-афганец напился).

Мой конь философски рассудил: "Хоть горшком назови, только в печь не ставь", и всё равно не слушался. Меж тем солнце садилось, а на юге оно садится быстро. Если у первой кошары два инструктора не могли сдвинуть с места коня Оли Меркурьевой, так как он провёл там, повидимому, свои лучшие годы, то мой более разумно затормозил у 2-ой, когда не только инструктора, но и группа, обессилев в ожидании, унеслась куда-то вперёд.

Пастухи и местное население были доброжелательны, вышли мне навстречу и толкали его сзади, как застрявший "Москвич". У третьей кошары мы с конём оказались в гордом одиночестве. Выскочило несколько собак, и конь сделал вид, что испугался. Темнело.

Я попросила девочку - чабанку в линялой красной фуфайке отогнать собак, и она не сразу поняла, при чём тут собаки, но отогнала. На небе появилась

первая звезда. Подул холодный ветер. Мой конь грустно заржал, делая вид, что не знает дороги, и посмотрел на вершину горы. Его грива красиво развевалась. Мне представилось, что от последней кошары две тропы, и он не знает, по какой идти.

Закрапал дождик. Захотелось одеть свитер, но он был в рюкзаке и я боялась, что если слезу с коня, он уйдёт, я не удержу его, да и навьючивать рюкзаки - целая история.

Конь наклонился к куче мелких камней посреди тропы. Она лежала треугольником. Это, конечно, не было осыпью, а просто напоминанием о ней. Мародёрушка снова посмотрел на вершину горы, потом нагнулся к горке камней и многозначительно заржал. Я поняла, о чём он: "Куда вас несёт? Чего вам на базе не сидится?"

Я ответила тихим спокойным голосом, который рекомендуется при дрессировке животных: "Ну, камнепад здесь был раньше, сейчас его нет, верно?"

Конь грустно вздохнул и поднял голову от груды камней.

Мне впору было тоже затосковать с ним в голос, но не хотелось его пугать. Инструктор должен был быть где-то сзади, но я с трудом видела окрестности в сумерках. Горы были дикие, каменистые, и я вспомнила напутствие Алмаза: "Ночью идти плохо".

Сердце моё с каждой вновь появляющейся звездой всё больше наполнялось страхом. А вдруг Мародёрушке вздумается погулять со мной на спине так, как если бы он просто отвязался? Завалится в какую-нибудь заброшенную кошару и будет там лежать-отдыхать. А мне при нём что делать? Сидеть на спине у него лежащего или пойти куда-то среди ночи?

Но тут конь вдруг сам пошёл. На какой-то момент мне показалось, что вдали проглядывает цепочка ждущих всадников. Но я боялась, что это уже мираж. Вокруг были камни и горы, внизу шумела невидимая река, над этим всем равнодушно царствовали звёзды. Представилось, что пейзаж по безлюдью чем-то напоминает горы на коробке папирос "Казбек", которые курила моя бабушка, когда у неё на отдыхе ничего помягче не было.

Правда, на всадника в бурке я ничем не походила. А конь вздохнул ещё раз и

куда-то потрюхал.

" Уж не собирается ли он покончить с собой и со мной заодно?", - подумала я, когда мы подъехали к краю обрыва. Но он увидел каменистую тропинку, спускающуюся всё-таки не по обрыву, а по склону, и поднимающуюся с другой стороны оврага.

Мой страх несколько притупился усталостью.

На спуске коню положено давать столько поводьев, сколько ему надо, и я дала. Он осторожно спустился, поднялся и я увидела свою группу, которая мерещилась мне во тьме совершенно обоснованно.

Кажется, ждали не меня или вообще не могли разобрать, кого надо ждать, потому что после моего прихода стояли ещё сколько-то времени. Потом двинулись - у Мародёрушки больше не было желания отставать. Наверно, он рассчитывал на кормёжку.

Но шёл медленно, поворачиваясь к реке, которая шумела внизу где-то глубоко и зачем-то держался ближе к обрыву. Я почти отпустила поводья и только немного поворачивала его от обрыва. Потом был спокойный каменистый спуск к переправе.

Мародёрушка переправу прошёл молодцом, только раз ударил ногой по воде, что означает желание лечь, - тут я натянула поводья, а он сделал вид, что ни о чём таком и не думал. Бодренько, без понуканий, одолел четыре рукава реки.

Стали подниматься в гору. Впереди темнели деревья. Мародёрушка вслед за другими конями прошёл по самому краю высокого берега над озером, которое чернело загадочным провалом где-то внизу, и протащился между двумя красивыми, как выяснилось потом, тянь-шаньскими елями, провезя меня лицом и шляпой по веткам. Хорошо, что шляпа у меня прочная.

Наконец-то мы все встали, а некоторые уже ходили, спешившись. Сверкали фонарики. Я мысленно поблагодарила Вадима Васильевича - он починил мне фонарик для поездки. Спешилась и почувствовала, что ноги меня не держат.

Только через два дня поняла и мне удалось доказать своим помощникам, что путлища стремян надо удлинить на 8 см - у меня же длинные ноги. А так получалось, что мне из ног приходилось делать колесо, да ещё выворачивать их у щиколоток! Ноги дрожали и не слушались.

Я позвала в темноте Люду Орешонкову и попросила привязать моего коня. Она прицепила его повод к какому-то сучочку и помогла мне снять седло и рюкзаки. Как только мы сделали это, Люда отошла и крикнула: "Твой конь отвязался!"

Этот крик в разных вариациях преследовал меня все четыре дня. Он любил свободу. Люда поймала его, а Юра Горборуков, инструктор, сделал коновязь и привязал. Я достала фонарик, и он тут же был унесён Димой, а светить при установке палатки пришлось Людиным.

Ставили её, казалось, бесконечно долго, и при этом Люда твердила, что ужин ни к чему. Но я-то знаю, что и так худею во время походов. Сил в этот день было потрачено немало. Мне тоже хотелось рухнуть и заснуть. Кроме того, среди нас были дети, Наташа и Серёжа Меркурьевы, и мысль о том, что они устали и голодны больше меня, придавала мне силы.

Оля назначила меня дежурить на следующий день. Это не слишком радовало, но порядок есть порядок. Юру я предупреждала, что сторожить лагерь не останусь - на следующий день планировалось, оставив лагерь, подняться на лошадях к леднику. Юра слегка улыбнулся и сказал, что тогда придётся сворачивать лагерь и идти к леднику с нагруженными лошадьми.

Мы спустились к озеру вымыть руки, а Юра с Лёней по моему настоянию пошли за дровами для костра и водой для чая. Озеро отражало огромные ясные звёзды и было, как положено, таинственным и многообещающим. Когда мы поднялись к палаткам, костерок уже потихоньку разгорался. Юра раздувал его изо всех сил.

Я стала махать на него штормовкой, но мне сказали, что толку от этого нет. Тогда я вынула нож и стала готовить бутерброды на мешке, с которым Оля Вараксина ходила в душ на турбазе.

Было, правда, предложение резать хлеб прямо на земле, но я обоснованно заметила, что ничего не видно, и можно поставить буханку прямо на лошадиную говёшку, а это скажется на вкусе бутерброда.

Первые бутерброды с сыром - инструкторам и Диме. Масло мазали не экономя. Я запивала холодной водой из озера, сильно опасаясь заразы. Но есть всухомятку тоже вредно, а на то, что ведро чая закипит на чахлом костерочке, я не надеялась. Да и спать не только хотелось, но и было надо - подъём в 7час. Одела все тёплые вещи и залегла.

Оля в темноте не могла найти носки и слегка простудилась. Спали хорошо - тишина, свежий воздух и физическая усталость.

24.06.89 Проснулась с чувством бодрости и ожидания новых приключений. Но на ледник решила не ходить и остаться в лагере. На то было много причин: натёртое седалище (Оля залепила его пластырем), неуверенность в том, что мы с Мародёрушкой поднимемся к леднику, желание описать свои ощущения первого вечера пути, пока они не поблекли, желание побыть одной и отдохнуть от трёпа, желание посмотреть, что из всего этого выйдет ( в том числе обед).

Утро было прозрачно-ясным. Сияли белые шапки на вершинах. Бирюзой сверкало озеро, шумела по камням впадающая в него река. Небо было синее-синее, а по горам без устали куковали кукушки. Вокруг, куда ни глянь, стояли гордые в своём великолепии тянь-шаньские ели, между двумя из них была сделана коновязь и я вспомнила, что Ореш с вечера опасалась, что навоз потечёт к нам в палатку. Лошадиные зады у коновязи были повёрнуты прямо ко входу в нашу палатку, напоминая вчера вечером какую-то картину Караваджо.

Мы втроём пошли умываться на речку, впадавшую в озеро. Какое это наслаждение - умываться сверкающей водой из горной реки! Стоишь на камне и видишь, как зубной порошок быстро расходится в воде, и вот снова она прозрачная и словно разговаривает с тобой, каждую секунду разная, живая!

Мы ещё раз посмотрели на то место между елями, через которое ломилась наша группа вчера вечером в темноте. Впечатляет.

На завтрак Люды с Олей, встав пораньше без особого труда, сварили гречневую кашу. Мне оставалось только помешивать её, чтобы не пригорела. Ещё нарезала бутерброды с маслом и сыром. У нас ещё был огромный мешок дешёвых шоколадных конфет, и мы их не жалели.

Долго собирались в поездку на ледник. Слегка удивились, что я остаюсь в лагере, но не уговаривали с собой. Я собралась готовить обед, но Оля сомневалась, что я сама наберу сушняк. Но если наберу, то суп и кисель сварю. (Оля - завхоз).

Юра, наш инструктор, молодой улыбчивый блондин, сказал, что у этого озера никого не бывает, даже чабаны не приходят. Немного страшновато, но что поделать! Даже интересно. Одиночество перед лицом вечности. Об этом что-то говорил Айтматов. Вспомнила и Владимира, сына Олега, как он жил отроком зиму в лесу в землянке один по воле отца. В общем, целый вагон фантазий.

Собирались, как всегда, долго. Седлать лошадей как следует умели только инструктора и Дима. Остальным они помогали. Оля как-то сама оседлала и пошла похвастаться Юре. Вернулась - уздечка расстёгнута. У коня Люды Орешонковой были потёртости от пут и ремней. Он лежал и плакал.

Ореш поехала на моём, а меня просила помазать его антибиотиком, когда тот повернётся и это будет удобно сделать. Конь тут же и повернулся, чтобы было удобно мазать. А потом на другую сторону. Он плакал. Антибиотики вызывают у меня аллергию, но жалко было коня. Тщательно вымыла руки в озере.

Наконец они ушли. Хотя Юра и сказал, что место нашей стоянки необитаемо абсолютно, я усомнилась в этом и в некоторых целях забралась поглубже в кусты. И правильно сделала.

Потому что как только я вытащила все спальники и вкладыши на солнце на просушку и уселась с тетрадью и ручкой в руках, стараясь не оглядываться по сторонам и не озираться от каждого шороха, как тут же увидела на том берегу озера на дороге, по которой и мы сюда пришли, неторопливо бредущего Игоря. Мы как-то на турбазе имели с ним во время грозы интересную беседу о кришнаизме. Он хотел бы стать кришнаитом, но жалко голову брить. Тогда нашу беседу на крыльце прервал саркастическим смехом индюк конюха.

Когда я увидела компанию с базы (штангистов из спортшколы), то не была уверена, что мне надо выходить на берег и махать им рукой. Но вышла и махнула, сделав весёлое лицо. И они все густой толпой припёрлись в лагерь! Последними пришли их тренеры. Замыкал шествие НС. Потешно он шёл, прихрамывая и разворачивая корпус, но довольно быстро.

Я пошла за водой на озеро. Там сидел Игорь в позе лотоса и у него опять ничего не получалось. Я небрежно поздоровалась первая. НС велел кому-то из спортшколы взять у меня ведро и поднять к костру.

Володя-тренер нашёл дикий лук и угостил. Он сказал, что будет вкусно, если лук поджарить со сливочным маслом и заправить суп. Спросил, кормлю ли я дома мужа. Сказала, что мужа не кормлю. Фамилия мужа была Османалиев. Он был корейцем из Фрунзе.

НС: "Наташа, а что бы с тобой было, если бы пришли не мы, а какие-нибудь посторонние люди, а может быть даже хулиганы?"

Я улыбнулась и опустила глаза: "Я плохо подумала. Наших всё нет. Может, они в трещину свалились? Пока вы не пришли, мне всё время в шуме реки чудились голоса и шорохи.

"Ребята, не уходите, может, пойдём спасать наших на леднике? Вообще я бы без вас дозрела до сумасшествия - уже 15.30, а они обещали вернуться в час".

Тут вернулись наши. Обед был готов.

Орешонкова решила возвращаться на турбазу, ведя больную лошадь в поводу.

С гостями приплелась небольшая чёрная скулящая собачка, сорвавшаяся с палки, к которой была привязана ремнём. Я разломала палку и хотела покормить её супом, но он ещё не остыл. Старалась держать её подальше от палаток и мисок.

Наши гости собрались обратно на базу. Мы тоже отправились. Вдали погромыхивало. Флаг с 40 лысыми был свёрнут и засунут в Олин рюкзак. Я не совсем понимала, куда идёт Ореш, а куда мы.

Мародёрушка опять заржал у того же каменистого мыса, слегка выдававшегося на тропу. Видимо, вид этих мест вызывал у него какие-то сильные чувства. Наверно, это был камнепад. Он встал. Я бы сказала: "Он даже встал", если бы он не вставал по любому поводу. Но тут, как только я успокоила его голосом, пошёл дальше. У знакомой кошары опять начал выкобениваться. Но Юра, наш инструктор, старался идти последним, а при нём Мародёрушка вёл себя приличнее. Но от кошары мы удалялись с большими трудностями - надо было отдать повод на спуске, а он то щипал траву, то поворачивал в стороны.

Пошёл дождик. Шляпа намокла, но поля не провисли.. На турбазу вернулся инструктор Лёня с конём Ореш.

Меня беспокоило, что Юра поведёт группу один - он не знал маршрута. И действительно, миновали несколько кошар, шли берегом реки, но брода не нашли и в темноте повернули обратно в поисках сухого места для ночёвки. Заночевали на камнях, прижатые к ревущей реке.

Всё делалось, как накануне, долго, у меня опять тряслись ноги - к лагерю пришлось вести Мародёрушку под уздцы через болото. Он проваливался чуть не по брюхо, пришлось крикнуть Ореш, так как я боялась проскочить лагерь. Но это было маловероятно - слева крутая гора, покрытая тяньшаньскими елями, справа - река.

Ореш занималась хозяйством - выдачей продуктов, - а я не могла дождаться, когда можно будет лечь. Я дежурила, резала бутерброды, выпила воды из реки и съела бутерброд. Есть от усталости не хотелось. Зады коней были повёрнуты ко входу в нашу палатку. Юра без моей просьбы расседлал и привязал моего коня. Дима опять унёс до утра мой фонарик.

Легла спать одна, не дождавшись Оли с Людой. Они до двух болтали у костра с Юрой и Димой. В палатку задувало через незастёгнутый полог и утром я проснулась с лёгким насморком.

Утро было солнечным и на удивление тёплым. Ночью ржали кони и шумела река. Утро началось с того, что к палатке подбежала белорусская Люда: "Наташа! Твой конь отвязался!" На следующее утро было то же самое. Мародёрушка не уходил только с коновязи.

Справедливо рассудив, что если за всю ночь конь никуда не ушёл, то и теперь не уйдёт, я сначала умылась. А Мародёрушка не дурак - ведь их бедных привязали на ночь в хвойном лесочке, где нечего было есть, а он немного поднялся на гору и подкормился. По моим понятиям, уйти ему было некуда. Но это, конечно, смотря до чего довести животное.

Оля даже вымыла голову в реке. После завтрака долго собирались. Я смогла убедить, чтобы Юра удлинил мне путлища для стремян. Седлал Юра, он же удлинил одно путлище. Я положила одно одеяло на седло. Дима по моей просьбе удлинил и второе путлище , тем самым переседлав. Похоже, что как следует седлать коня мог только Юра, так как после Димы Юре пришлось пересёдлывать моего коня посреди дороги, после брода. А вот броды Мародёрушка проходил замечательно!Смело, спокойно и быстро. Не ложился и не пил. Другие лошади тоже не ложились, но переходили неуверенно. Правда, я успокаивала Мародёрушку - он же чувствовал, что седло с него съезжает. Сразу после брода Юра снова седлал моего коня.

На той стороне открылось такое разнотравье и разноцветье, что вызвали грусть у нас и наших коней. Всё-таки звери наши были голодны и мы старались дать им урвать клок то здесь, то там.

Когда я восклицала: "Ах, как красиво!", - Мародёрушка тут же натягивал поводья, я их из жалости отпускала, и он начинал жадно есть.

Выехали на всхолмленную равнину, потом потихоньку плавно начали подниматься в горы, проехали кошару с коптящимся мясом на столбах, потом спустились к посёлку, где нам навстречу как на пожар выскочила куча ребятишек. Поехали по большаку, с двух сторон огороженному проволокой. Слева от нас был заповедник, справа - луг, за ним - река, за рекой - безлесные почти горы со следами осыпей и круглыми на удивление пятнами травы.

В обнажённых местах гор просвечивали розовые и голубые жилки мягких пород. Тут я заметила, что Оля и кое-кто ещё ведут лошадь в поводу и, похоже, так отдыхают. Я тоже слезла и пошла. Тут Юра наступил на проволоку слева от дороги (а справа был луг, густо залитый незабудками) и мы прошли к реке.

Она шумела внизу, мы шли поверху , но постепенно спускались. Здесь тоже было много сочной травы и Мародёрушка не хотел приближаться к каменистому берегу реки. У Юры тоже конь делал не всё, что хотел Юра. Это был Малыш. Очень красивый, пегий, в белых чулках.

Как-то пришлось держать повод Малыша и я несколько театрально протянула пальцы к его морде. Но он не укусил их, а ласково, но всё же ощутимо покусывал руку в штормовке выше локтя.

По крупным булыжникам вдоль реки идти было неудобно и мы поднялись наверх. Тут я почувствовала, что идти в сапогах 45 размера тяжело и попросила Олю пронаблюдать, как я сама сажусь в седло. Сесть удалось с третьей попытки - всё время сваливались поводья. Надо отдать должное Мародёрушке - он стоял как вкопанный. Как приятно после прогулки пешком сесть на коня! К концу этого дня я вообще не устала. Но горы постепенно становились выше и уходили от реки.

В одном месте мы въехали в чудесный лес из тяньшаньских елей, покрутились в нём, перешли реку, и спомощью чабанов выяснили, что озеро, на котором мы ищем группу Жолдоша, не здесь, а надо спуститься с высокой крутой горы, объеденной овцами до земли, по узенькой тропочке, по диагонали, над озером.

Я спешилась, кажется. Но в какую-то подобную гору въехала на коне, правда, без всякой уверенности в успехе. По брёвнышку перешли ручеёк и оказались на лугу, ещё недогрызанном овцами, спускавшемся к ручью под углом в 45 градусов. Переходили мы с Мародёрушкой замечательно - я по брёвнышку, а он рядом по воде, и если бы он дёрнул повод, я могла бы упасть с бревна, но он этого не сделал.

За лугом был лесок из тяньшаньских елей. Здесь была стоянка. В первый раз за поход пришли засветло и я стала мечтать о том, что высплюсь. Поставили палатку вдали от остальных. Это мне не понравилось. Но в уютном месте - среди елей была как бы комната, закрытая со всех сторон, кроме тропинки. К ней девчонки сделали вход.

В общем-то логично, если отвлечься от того, что в него дул резкий ветер. Но к часу ночи, когда, не рискуя простудиться и, значит, сидя у костра, я дождалась своих соседок по палатке и улеглась, ветер утих и стало тепло.

В первый раз за время похода мы вбивали колышки не среди камней, а в песок и хвою, а одну стропу привязали к могучей ели с U-образной развилкой. На той стороне развилки на ветвях была подвешена моя шляпа, на ней - тёмные очки, под ней - наш флаг.

На первой стоянке моя шляпа была всю ночь у коновязи и очки отбрасывали зловещие блики от костра, а утром ею подозрительно заинтересовался один конь, но меня вовремя предупредили, и шляпа была спасена.

Вымыли в ручье руки и картошку.На той стороне реки был плоский голый склон под углом 60 градусов, спускавшийся к ручью. Он был покрыт чахлой травкой. Слева - озеро с голыми краями, из середины которого торчало несколько мёртвых деревьев. За ним - ели. Справа - тоже плоская гора, а между ними - небольшая, на вид простая снежная вершина, очень скрашивающая окрестности своим сверканием. Говорили, что где-то в её окрестностях был вожделенный Ореш водопад. Вот уже год как она мне про него рассказывала, увидев на слайдах у приятельницы. Я же к водопадам равнодушна, может быть потому, что видела их немало, и если с водопадами у меня связана какая-нибудь мечта, то выкупаться в одном из них и не простудиться.

После одинокого засыпания на прошлой ночёвке насморк прошёл, а вот у Димы очень сильный появился. Ему дали средство из аптечки. Он не взял с собой тёплых вещей и коврика.

Еды у нас осталась уйма. А завтра вечером уже возвращаться на базу. Конфеты жевали как хлеб, а хлебом кормили коней. Ели сардины, доедали утреннюю гречневую кашу, хлеб с маслом, картошку с тушёнкой, - в общем, пировали. Но гвоздём программы был мёд, купленный Ореш и Олей на Иссык-Куле (я в тот раз не ездила).

Помнится, в Быстровке, по дороге к Иссык-Кулю, купили чак-чак, лучше, чем в Москве в Татарской кулинарии.

Темнело. В сумерках какой-то всадник проскакал, не поздоровавшись, к переправе и исчез из виду. Вдали раздался выстрел. Пока он переправлялся, мы ломали голову - здороваться или нет, если он не поздоровался. Не стали.

Снежная шапка под звёздами светилась таинственным светом. По тому берегу ручья гуляла птица, похожая на утку, но с белой шеей. Юра сказал, что это атайка. Звёзды высыпали крупные, круглые. Особенно одна - явно не звезда, спутник, наверное, а может летающая тарелка.

Чай, как всегда, кипятился с трудом, а мёду очень хотелось. Пока кипятился чай, звёздное небо слегка повернулось над нами всеми созвездиями, кроме той тарелки. Я не хотела, чтобы она приближалась. А через некоторое время она не сдвинулась, а исчезла.

Раздался топот копыт и к костру подъехали двое. В темноте было трудно разобрать - русские или киргизы. Один - тулупе и шапке, другой - в белой киргизской шапке. Поздоровались. Мы пригласили их к чаю.

Тот, что в тулупе, лёг в нём на землю у костра, поигрывая красивой нагайкой. Человек в киргизской шапке не слезал с коня, картинно развалившись на нём, как на диване. Брюки на нём были натянуты изо всех сил, чтобы подчеркнуть стройность ног. Его конь охотно брал хлеб из рук, а другой отказывался.

Конный сказал, что он - брат Жолдоша, и что мы искали его группу не на том озере. Они вчера видели его там. Сейчас они ищут телят. Говорили о торговле яблоками на рынке, Чингизе Айтматове (они его тоже встречали), съезде депутатов в Москве, экологии (из мест, где мы сидели, хотят сделать парк), арендаторах. Объяснили, что мы слышали не выстрел, а звук камчи. Ореш заявила, что хочет жёлтых помидор. Ей ответили, что если будут, то в августе - был град. На Иссык-Куле хорошие яблоки, но рано.

Они выпили по кружке чая, Поинтересовались, много ли получает Юра, говорили о колхозах и свободе, и о том, что в Семёновке живут куркули, так как там теплее и всё растёт.

Лошади на коновязи несколько раз путались. Я каждый раз просила Юру пойти посмотреть. Он мог бы нас послать, но там было темно.

Чабаны сообщили, что им нужна кухарка. Никто из нас не хочет? От мёда отказались, а мы съели по два куска хлеба с мёдом. Я уже еле сидела - так хотелось спать, но рассказала про своё письмо к съезду о радиоактивных отходах под Загорском.

После отправки письма вышла из дома за молоком, увидела трёх несущихся к нашему дому чёрных "воронков" и взвешивала для себя возможность рвануть в Магадан прямо в босоножках с сеткой, но решила, что может быть сошлют под Вологду.

Спросила, не могут ли они научить меня киргизской песне, а то уезжаем, а песен не знаем. Правда, у меня есть на пластинке, но только одна. Сначала они прикидывались дикими людьми, которые всё время живут в горах, но потом признались, что у них дома есть ТВ.

Я рассказала, как в Фанах неожиданно для себя выпили у киргиза бурдюк кумыса, а его племянник, к стыду дяди, но и по нашим виноватым просьбам, захотел металлический ремешок для часов под золото, который был на руке у одной из наших туристок. Мы спросили его адрес и она обещала присласть.

Я думала, что когда чабаны уйдут, мы ляжем спать. Но чабаны ушли, а Оля с Ореш всё сидели. Наконец я стала возмущаться и мы улеглись. Было уже часа два.

Юра говорил, что в Киргизии тоже неспокойно. Он служил в Змеиногорске.

25.7.89 Проснулась на удивление выспавшейся. Снежная шапка ярко горела на синем небе. Ласково бурлила река. После завтрака, как всегда, долго собирались.

Приехал один из чабанов - Серёжа. Он был русским, очень красивым. Это был тот, что в тулупе. Помог оседлать коня, причём хорошо. Пока седлали, сказал, кивнув на другой берег: "О, бабай едет!"

Подъехал чабан, накануне показавший путь к стоянке. Разрешил себя сфотографировать и сказал адрес. Сообщил, что уже лет 10 не фотографировался. Он тоже лично видел Айтматова - тот приезжал к ним в деревню в гости и его встречали бешбармаком. Сказал, что Айтматов прост и знает традиции.

Серёжа вызвался проводить к водопаду - Юра не знал дороги. Поднялись все верхом по довольно крутому склону прямо за бродом, проехали мимо кошар, опять спустились и поднялись. На подъёме вела коня в поводу - дорожка узкая, крутая.

Сели отдохнуть. Серёжа сидел на земле у коня. Я спросила, почему он грустный с таким чувством, будто знала его 1000 лет. Он тонко улыбнулся и ответил, что сын боленаллергией и он скоро повезёт его в Ленинград, там родственница - платный врач. А вчера началось с обиды, когда я сказала, что у нас весной торгуют вялыми яблоками по три рубля, а он ответил, что их трудно сохранить, и что раньше он стеснялся торговать на рынке, а теперь ему нравится, особенно в Ташкенте и Барнауле.

.Наверху нас догнал Жолдош. Они стали договариваться, кто куда кого поведёт. Жолдош предупредил, что дорога к водопаду не для лошадей, но дело наше - пусть решает наш инструктор.

Юра опустил глаза, покраснел и стал как невеста перед выданьем - такой нежный блондин с голубыми глазами. Он был очень хорош вчера, когда разводил костёр, сжимал губы, как для поцелуя, и нежно дул. Свет от костра рельефно выделял правильность его носа, глазные дуги, хрупкий подбородок, просвечивал густые пшеничные ресницы...Юра молчал, ссутулившись, стесняясь своей нерешительности.

Орешонкова галдела, что все должны ехать к водопаду. Оля Вараксина - что не хочет отделяться от большинства. Голос Орешонковой - низкий и уверенный, - перекрывал всё. Оля Меркурьева заявила, что не хочет рисковать детьми. Ореш предложила мне встать на месте лагеря Жолдоша и там с тюками их подождать, а остальные пусть идут с Жолдошем на базу, так как Люды из Белоруссии должны вымыться, чтобы завтра уехать.

Жолдош заметил, что он с группой должен вернуться на турбазу в 16 час и сейчас уходит. Он сидел с ружьём в руках и целился во что-то в небе. Немного рисовался. Я крикнула: "Жолдош, не уходи!", - и добавила:" К водопаду хотят Орешонкова, Оля и Дима, остальные не хотят".

Подскакал парень - совсем как с Дикого Запада, весь в джинсовке и в шляпе как на родео.

"Это что за ковбой?", - спросила я у Серёжи тому в спину.

"Арендатор".

"Романтик, авантюрист?"

"Да".

Жолдош повёл за собой тех, кто не хотел к водопаду, с рюкзаками тех, кто хотел. На Мародёрушке оказалось 4 рюкзака, я повела его в поводу. Он еле плёлся, пришлось вставать под углом к горизонту, чтобы вести его за собой. Рюкзаки на стоянке Жолдоша сняли и отправили на грузовике. Пешком шли Света, Галя, Жолдош, на конях - Люды, Меркурьевы, я и Кеша, которого, как потом выяснилось, звали Кадыром.

Когда мы вошли в лагерь, нам рассказали про зайца, которого застрелил Жолдош, а Галя приготовила. А накануне они ели хариуса.

Николай Сергеевич мне обрадовался и прицепился - почему не вынула у Мародёрушки изо рта "железо", ему трудно пастись.Как будто мне легко вставить его обратно.

Взяла текст песни и знамя, думала, будем участвовать в концерте, но Люды вдрызг разобиделисьна тех, кто ушёл на водопад.

Кадыр - красивый юноша с длинными светло-зелёными глазами, несколько хищным лицом и стройными ногами, одетыми в туго натянутые джинсы. Он сообщил, что ему нравится ускорять моего коня. Своего коня он объезжал сам, и признался, что иногда сердце в пятки уходит. По его виду этого не скажешь - великолепен в седле.

Каждый раз заботливо предупреждал: "Держись!", - и хлестал Мародёрушку сзади, наезжая на него, или просто кричал: "Ого! Ого!", - и тот переходил на красивую рысь! Мне нравился Кадыр и нравилась рысь. Ехали по той же дороге среди проволоки и при въезде на неё видели искомых телят. Вид у них был невинный.

После посёлка присели перед подъёмом. Жолдош обещал страшную дорогу. Подкрадывалась гроза. Шли долго. Дорога действительно была узка и над обрывом, но Мародёрушка был молодцом.

Гроза настигла нас и мы промокли. Потом высохли. Зато видели великолепную долину, которая называется Зелёной. Она была изумрудно-свежа, а со всех сторон её окружали снежные вершины.

Дальше тоже было трудно - коням пришлось прыгать через трещины. Я спросила Кадыра, мусульманин ли он и исповедуется ли, имея в виду Колю кудрявого. И кто друг Коли -афганца?

Кадыр пожал плечами, но себя не назвал, а на первый вопрос залился смехом. Когда я в первый раз понукала Мародёрушку, чтобы он прыгнул через трещину, он не стал, пока я не отошла от того места, куда он должен был приземлиться. Какой молодец.

Вышли к кошаре чабанов, куда нас в первый день водил Жолдош. Тут выяснилось, что Жолдош боится опоздать к 16час, и мы его отпустили.

При подходе к лагерю увидели, что нам машут - повернуть, чтобы не подвести Юру и отсидеться в кустах до 19час. Тут Жолдош попрыгал с нашими конями через ручьи, взмок. Его группа давала концерт, а мы сидели в болоте в засаде.

Тут нас увидел в бинокль Коля Деревянкин и предложил идти на базу. Мародёрушка на прощанье выкинул номер - не хотел уступить место на дороге легковушке с выбитыми стёклами. Кони, рассёдланные, катались спинами по траве.

Наши вернулись с водопада поздно, я очень волновалась. Впереди с бесконечно счастливым лицом и развевающимся знаменем гордо восседала на коне Орешонкова. Хорошо смотрелась группа.

26.7.89 Встретился в умывальнике Коля-кудрявый. Спросил, как поход. Я ответила, что если путешествовать на голодных больных лошадях удовольствие, то мы его получили. И больше я его не видела. Он уволился.

Мы возвращались во Фрунзе. Я сняла со стены карту Киргизии.

Перед отъездом много фотографировались. Садились в один автобус, потом в другой. Дима перетаскивал рюкзаки. Я помахала Кадыру из автобуса.

В Быстровке Игорь в первый раз за всё время задержал автобус - бегал за индийскими пластинками. Они там новые уцениваются до 1руб.

Во Фрунзе все устали с дороги и никто мне не помог тащить рюкзак. Нас всех разместили в одном домике. Галю со Светой в одной комнате, нас с Людой - в другой, Меркурьевых в двух комнатах, и в одной комнате Диму, Игоря и Николая Сергеевича.

Решила не ехать со всеми на экскурсию по рынкам Фрунзе, а походить по городу. Но подумала, что на автобусе легче добраться до центра. Игорь ехал покупать билет на автобус до Ташкента.

За завтраком я, любуясь его мускулами (он был всё в той же майке тёмно- зелёного цвета, не тривиально-белой, какими соблазняли женщин рабочие первых пятилеток).

Обсуждали события в Коканде. Он сказал, что там смотрят паспорта - если ты не турок - отпускают. Или он говорил про Сумгаит?

В сберкассе меня поймал Николай Сергеевич и увязался за мной в прогулке по городу. Были в музее изобразительных искусств.

Упаковали посылки и пошли вечером с Димой и Людой в карагачевую рощу. А дежурный, у которого ключи, после этого ушёл.

Танцы были рядом с туалетом. Я пошла на танцы прямо в сарафане, в шлёпанцах. Дима стоял сбоку, сонно уставившись в какую-то девушку. Я предложила ему пойти потанцевать, и мы плясали до самого отбоя.

После танцев мы вечером втроём пили чай на террасе: Дима, Люда и я. С барбарисовым вареньем.

На следующий день Игорь с нами завтракал. Рассказывал, что в Грузию он поехал отдыхать с девушкой, и её там пришлось защищать. Пару раз применил карате, их разняли, но вечером его обещали зарезать и пришлось уехать.

Он не хотел садиться с нами за стол, но его парни из спортшколы разбрелись. От смущения он выругался матом, но Люда и Дима поняли его состояние. Игорь раньше говорил, что "Речь без мата как суп без томтата". Я сидела, опустив глаза, недовольная, что ему оказывают холодный приём. Но потом он разошёлся, завоевал аудиторию и я поздравила его улыбкой.

Рассказала, как хотела переночевать у одной старушки, тёти маминого сотрудника, на окраине Тбилиси. Уже темнело, мне навстречу вышел чернокудрый юноша, красивый и улыбающийся, и сказал, что убъёт меня, так как у него есть нож. Я рассмеялась и ответила, что у меня тоже есть нож. Он ушёл с дороги.

Предложила ему перекись. Она слегка пролилась, но можно было завернуть.

Он: "Хорошо. Это от ран, да, чтобы заживали?", - и поставил на шкаф. То ли забыл, то ли сделал вид.

После завтрака Дима и Игорь занесли к нам свои вещи, выписались в регистратуре. Николай Сергеевич отбыл вчера вечером с душераздирающими вздохами. Игорь понёс мою посылку. Она была очень тяжёлой.

Утром, когда стало ясно, что Дима и Игорь могут опоздать к завтраку, я шутливым басом крикнула: "Подъём, подъём!",- голосом Васильевой из "Обыкновенного чуда". Постучала.

Итак, Игорь нёс посылку. Он перед этим вещал приятелям про ядерную катастрофу, но увидев посылку, сразу понял, что к чему, и предложил помочь.

"Что в ней?"

"Один сапог и книги".

"У меня нет привычки читать книги. Мать - с тремя классами, отец - рабочий".

Я относила ключи и не могла найти нашу компанию. А они стояли за забором. Игорь предупредил, чтобы подождали. Я сдержанно, с теплотой в голосе, похвалила его, что он не по годам мудр ("Старик Хоттабыч").

По дороге к автобусу говорили о турках-месхетинцах. Я удивлялась, как такие славные люди, как жители Ферганы, могли начать резню. Игорь сказал, что началось с насилия, а теперь это месть до последнего человека.

В автобусе сидела, но не сразу, а кто-то - Дима или Игорь - стояли с моей посылкой. Игорь спросил, до какой остановки мы едем, и я молча показала на Люду - она знает. Он отошёл от меня на освободившееся место рядом с Димой.

На Игоре была белая футболка с рукавами. Она ему шла. Какой-то ребёнок с первого сиденья повернулся и залюбовался Игорем, застыв от восхищения. Игорь решил отнести посылку до главпочтамта. Когда выходили из автобуса, за мою посылку схватились втроём: Дима, Игорь и я. Было жарко, но пальцы у них были сухие и прохладные.

Я спросила, куда он намерен дальше идти. За футболками в какой-то кооперативный ларёк. Там он вчера присмотрел хорошие футболки, но очередь большая, лучше к открытию, к 11час. Осталось 10мин.

"Ну, иди".

После обеда, измученные дурацким хождением по жаре по магазинам, мы с Людой легли отдыхать. Я боялась, что Игорь зайдёт за своими вещами, а мы в каких попало позах. Тщательно завернулась в простыню. Но он всё равно смутился когда вошёл.

Это как Жолдош после похода. Все рюкзаки были свалены у нас, а я не хотела одевать грязный шерстяной костюм и ходила в шортах и лифчике от купальника - и в комнате, и вне.

Жолдош спросил разрешения, вошёл и хотя старался найти что-то в рюкзаке, но не смог, так как был очень смущён и старался не смотреть в мою сторону. Но Света с Галей вообще всё время так ходили.

Так и Игорь - вошёл, смутился: "Отдыхайте", - и хотел выйти. Но мы с Людой к нему пристали - где он был да что видел. Он показал нам футболки.

Спросил - хлопчатобумажная ткань садится?

Я не знала, Люда ответила, что нет.

Он огорчился: "И зачем я три купил? 50-ый, а мне надо 48-ой. Ладно, отцу пойдёт"

"А ты возьми штангу и накачай до 50-ого", - съехидничала я.

Он понял, что я смеюсь. Еще купил фото рычащего тигра - вешать на стенку. Люда тоже захотела. Потом опять посмотрел, как я судорожно ввинчиваюсь в простыню, сказал: "Отдыхайте..."

Я стала уговаривать его тоже отдохнуть, так как ему предстояло ехать на автобусе до Ташкента 12час - с 19 до 7. Он ответил, что не устал.

"Ты когда-нибудь ездил 12час подряд? Это утомительно, ноги некуда деть".

"Ездил, когда в школе учился, в Тбилиси".

Говорили о жаре в Бухаре. Он тоже любит сухую жару. Вихри горячего песка, горячий зелёный чай с лепёшкой, шашлык и доброжелательность.

Когда мы отдохнули (и Дима в соседней комнате, их бывшей, через дверь в коридор), Игорь снова пришёл и я попросила Люду нас с ним сфотографировать. Мы встали в той позе, в какой 15 лет назад фотографировались с Лёней. Сначала я хотела сесть в сарафане на ступеньки, из мазохизма, и уже садилась, но Игорь знал мою брезгливость и сам был брезглив и предложил фотографироваться стоя.

После этого мы пригласили его присесть в нашей комнате.

Игорь: "Долго надо сидеть?"

Я: "Уже можете идти".

На пороге Игорь посмеялся добродушно над Димой, у которого не было билета на самолёт: "Будешь здесь жить, бороду отрастишь лопатой - старожил. Низ брюк обмохрится. Будут говорить - это тот, кто не улетел в прошлом году".

Чай на веранде с белыми бабочками. Мы пьём его с Орешонковой вдвоём. Пахнет розами. Из жаркой темноты налетает временами прохладный ветерок. Белые бабочки были и на водопаде Корбу у Телецкого озера. Они летали над водой, стекающей от водопада к озеру. Летали и падали в воду. Их было жалко. Они торжественно плыли в хрустальных струях.

Бабочки в понятиях древних греков - души умерших. Я тогда как-то смутно, краем сознания, почувствовала, что могло случится что-то дома, пока меня нет. А это умер мой любимый неповторимый дядя Володя, брат бабушки, статистик и поэт, неотделимый от торта-мороженое, с которым он всегда приезжал.

И вот снова вьются бабочки над столом. Я не испытываю страха. Мне никого не жаль. Я смотрю в темноту и с удовольствием пью чай. Бабочки смотрят на нас. Кто-то смотрит на нас, может, не из нашего мира. Доброжелательно, с сочувствием. Может, бабушка, может, Володя Халаджиев, вместе с которым нас преследовал парусник "Товарищ" в Крыму во время регаты - куда бы мы ни поехали, он маячил неподалёку.

Однажды мы там в Крыму компанией собрались в ресторан. Это было в Севастополе. Приличный чистенький скромный ресторанчик с приветливыми официантками. Володя не пошёл с нашей женской компанией. Рядом со мной остался свободный стул - словно специально для него. Было неплохо, но скучновато, и я тогда думала, что может быть Володя смотрит на нас из будущего, отдалённого или не очень. Хотелось танцевать. С ним, конечно.

Прошло несколько лет. Он не звонил и не писал. Я узнала, что в Пушкино, где он жил, обрушился пешеходный мост над железнодорожными путями. Начальник, отвечавший за этот мост, был наказан по всей строгости, хотя давно просил денег на ремонт. Тогда ещё не было терактов - это была вторая половина 70-ых. Просто мост был старый. По нему в час пик возвращалось много народа - работающие и учащиеся в Москве люди. Был ли Володя среди них?

Через несколько лет после нашей встречи с Володей в Крыму я не выдержала написала другому Володе, с которым в группе пришлось постоянно, как напарнику-милиционеру, быть Володе Халаджиеву. Тот Володя, из Кишинёва, оказывал мне постоянные знаки внимания, засыпал комплиментами и внешне был не хуже подмосковного, но мне нравился Володя из города Пушкино. Кишинёвский Володя прислал мне адрес пушкинского Володи. Я не написала и не поехала. Вернее, поехала, но через 30 лет, по необходимости, а не специально, и посмотрела на дом Халаджиева. Он был окнами на тот мост, построен в 1966 году. Я молча постояла, посмотрела, но ещё раз писать кишинёвскому Володе не стала, чтобы узнать, жив ли человек, которого я люблю до сих пор.

Ореш посоветовала мне взять с собой сардины, оставшиеся от похода - не бросать же их на базе, - а кисель, пачек 10, оставить.

Ночью заселили соседей, и они ломились к нам через забитую дверь и в отместку взяли себе зубную щётку Орешонковой. Это они очень хотели в туалет, но не знали, как туда добраться.

В самолёте соседом был подвыпивший мужчина, подаривший китайские палочки - он возвращался из Китая. Ночная посадка в Уфе для дозаправки. Нас высадили и мы все чуть не пропустили посадку на самолёт.

Оставить комментарий © Copyright Наталья Я. Размещен: 20/12/2011, изменен: 20/12/2011. 76k. Статистика. Статья: Проза		Ваша оценка:

Наталья Я. : другие произведения.

Киргизия 89