Он жил в Ивантеевке. Когда я была маленькая, мы снимали у старушки комнату в маленьком деревянном доме во Власовке, недалеко от Болшево, и он к нам приезжал довольно часто. В ящике гардероба хранятся шёлковые платья, которые он мне подарил - красное в белый горох и голубое в чёрную крапинку.
Он гулял со мной и рассказывал о том, какие хорошие и смелые люди - моряки. Он окончил военно-морскую академию, был инженером на литейном заводе. Мне нравилось, что у меня такой симпатичный папа, да ещё и моряк. Но к вечеру он уезжал, да и приезжал всё реже.
В нашей семье - она состояла из мамы и бабушки, - считалось, что мне надо иногда видеть отца. Мне, конечно, не объясняли, почему отец не живёт с нами, но соседки не сомневались о причинах и донесли их до моего слуха - изменил, наверно.
Я тоже так думала - ведь об этом поётся много песен, которые мы слушали по радио. Мама моя была красавица и бабушка шила ей великолепные платья из шёлка. Мне хотелось попросить её простить папу за измену, но я молчала - мне ведь не было и пяти, и я могла многое понимать неправильно.
Когда мне было 9 лет, мама устроилась завучем в школу, при которой ей дали квартиру, и наши мытарства по съёмным комнатам кончились. Туда и приехал на моё десятилетие отец и подарил красный бархатный альбом для фотографий. Мне всегда хотелось иметь именно такой.
Отец по-прежнему был красив. Правда, я давно его не видела и почему-то надеялась, что он приедет на собственной Волге и в генеральском облачении. А он пришёл от станции пешком и был одет в приличный, но скромный костюм.
Было обидно, что он так долго не приезжал ко мне. Ведь я скучала о нём. И соседки говорили, что он бросил нас. У меня были гости - подруги из класса. Я ушла к ним в другую комнату, а он скоро вернулся в Ивантеевку.
С тех пор прошло 18 лет. Он не писал и не приезжал больше. В 1975 году праздновали 30-летие Победы над фашизмом. Мне только что исполнилось 28 лет.
Я окончила МЭИ и работала программисткой. Замуж выйти никак не получалось. Хотелось по большой любви. Да и жить было негде - у нас с мамой была крохотная однокомнатная квартира. Говорили, что я довольно привлекательна внешне, светловолосая и светлокожая, с голубыми глазами, стройная. Мне моя внешность не нравилась - нос длинный, с горбинкой, да ещё и отмороженный. Волосы не густые. На танцах сидела в уголочке и ждала напрасно. А танцевать и петь любила. Крёстная сказала, что я никогда не выйду замуж, но потихоньку приберегала к моей свадьбе одеяло в подарок.
По случаю Дня Победы я решила поздравить отца. Он воевал с первого дня войны на Сааремаа, в подземной крепости. Они сопротивлялись месяц. Потом попали в плен. Отец был в концлагере в Австрии и бежал оттуда много раз. Австрийские женщины незаметно, когда их проводили по улице на свинцовые рудники, бросали в колонну хлеб и свёклу. Освобождали их американцы.
Сразу выдали тушёнку, и многие умерли, не сумев удержаться и съев больше, чем мог выдержать истощённый организм. Отец выдержал - его ждала моя мама и его мама, брат и сестра.
Год их проверяли в специальном лагере. Брат Миша по возвращении не советовал оставаться в Москве. Отец нашёл работу в Ивантеевке - там ему дали комнату в бараке.
Моя открытка пришла не в тот барак, в котором я родилась, а в маленький двухэтажный домик, где у отца с сыном была небольшая двухкомнатная квартира. По весне река Уча, протекавшая неподалёку, заливала пол, а ведь отец мой уже стал дедом - сын женился и у них родилась дочка Машенька, названная в честь умершей второй жены.
На открытку мне ответили и я, волнуясь, отправилась заново знакомиться с отцом. Я ехала от ВДНХ на автобусе и пыталась представить - будет ли моя встреча такой тёплой, как в телефильме "Старший сын" по Вампилову, который тогда недавно появился. Моя родина оказалась уютным зелёным городком с дендрарием при въезде в город. Дендрарий был недалеко от дома моего отца.
Дверь открыл молодой мужчина, похожий на принца из фильма "Золушка". Это был мой сводный брат. Навстречу мне в прихожую вышли отец и жена брата - Машенька спала.
Отец по-прежнему был красив. Седые волосы были коротко пострижены и стояли ёжиком. Голубые глаза на тёмном лице - свинцовые рудники напоминали о себе, но это можно было воспринимать как загар, отец мой ведь до войны руководил группой альпинистов. Правильные черты лица, спортивная фигура.
Меня проводили в комнату и усадили в кресло. Поначалу беседа шла трудно, и брат помогал - он был приветлив и деликатен. Выпили чай, посмотрели альпинистские фотографии, полюбовались Машенькой и я уехала.
Возвращалась на автобусе до Пушкино - мне подсказали, что так удобнее. Проезжала мимо церкви на горе недалеко от Ивантеевки. Перед глазами стояла тесная комната с абажуром из катушек с чулочной фабрики - отец сделал. Когда я там была, заходила бабушка жены брата и сказала про абажур: "У тебя отец большой умелец, вон какую красивую вещь сделал". А бабушка с мамой говорили наоборот.
У сводного брата милая жена. Глаза большие, круглые, цвета коньяка. Лицо бледное, круглое, но не полное. Женственная, с тихим голосом. Ноги слегка кривые, но это придаёт ей лёгкий шарм.
Часы отца. Большие, серебряные, на цепочке. Он гордо доставал их из кармана. Их вручили отцу в Кремле, когда, будучи курсантами военной академии, они проплыли на шлюпках от Мурманска до Баку. В войну их сохранила его мама, и ещё домашние тапочки.
Несмотря на некоторый холодок в отношениях, тянуло приехать к отцу ещё и ещё. Я тогда работала по вечерам до полуночи, не высыпалась и очень уставала, но всё-таки старалась время от времени посещать отца.
Мы гуляли с Машенькой в коляске в дендрарии и он, вынув её из коляски, прижимал её головку к своей голове - виском к виску. Когда я увидела это в первый раз, дух захватило - так он прижимал к своей голове и мою голову, когда я была маленькая.
Гуляли всей семьёй по мосту через реку Учу. Когда выходили из дома, изо всех окон высовывались одинокие соседки и напоминали отцу о своём существовании. Было лето, сияло солнце, отражаясь в водах реки. На мосту наверху сидел на балке какой-то пьяный и, чтобы поразить нас, прыгнул оттуда и не разбился. Виктор, сводный брат, сказал, что он всё-таки умер потом. Жаль.
Когда Машенька немного подросла, мы гуляли вдоль реки. Берега заросли берёзами, Маша лазила среди них и играла с нами в мяч.
Зимой мы с отцом однажды гуляли на лыжах. Я тогда была лыжницей, но туристских навыков не было, и отец посоветовал мне не переодеваться на поле, а уходить от ветра в лес - я меняла носки. И ещё посоветовал для тепла положить в лыжные ботинки стельки из газеты.
На том берегу реки были неплохие горы для спуска на лыжах. Неожиданно оказались около кладбища. Отец предложил зайти на могилу жены. Он говорил о ней с большой любовью и болью. Хотел, чтобы похоронили рядом.
Ему нравилось, когда я задерживалась у них подольше. Мне было интересно слушать его альпинистские рассказы. Тогда вся страна смотрела "Вертикаль" Говорухина и заслушивалась песнями Высоцкого о горах. У меня сотрудница была альпинисткой и мы вместе тренировались на лыжах и бегали трусцой. Отец и волейболистом был хорошим, их сборная заняла первое место в Москве среди студенческих команд. Почему в Москве? Теперь уже некого спросить.
О походе на шлюпках он тоже рассказывал охотно, но меньше, а про концлагерь ему, конечно, совсем не хотелось рассказывать. Он только отвечал на вопросы, но мне тяжело было их задавать. Говорил только, что Саарема был укреплён великолепно и очень живописен. Он мечтал там жить с моей мамой в маленьком уютном домике и купил сервизы - чайный и столовый, а также много милых уютных вещиц.
Когда я появилась у них в 75-ом, ему как раз дали медаль в ознаменование Дня Победы, а до этого его считали чуть ли не предателем.
Однажды я задержалась допоздна, а телефона у них не было, чтобы позвонить маме и остаться ночевать. Они уговаривали остаться, но я поехала. Я всегда приходила домой ночевать и представляла, как мама будет волноваться. Отец испытывал горькое удовлетворение оттого, что я задержалась. Мне пришлось делать пересадку с одного автобуса на другой на безлюдном и тёмном шоссе, спустившись с насыпи в темноте недалеко от той церкви на горе. Там была лестница, но всё равно было страшно, да и шофёр автобуса мог проскочить мимо, не заметив меня на остановке. Но он заметил. Я вернулась домой в час ночи.
Отец постоянно писал в разные инстанции про пол, который заливает весной, да и вообще о тесноте. Теперь, когда ему дали награду, а потом ещё, он мог надеяться на жильё. Он советовался со мной - получить ему однокомнатную квартиру отдельно от семьи сына или с сыном?
Вместо того, чтобы предупредить, что я мало понимаю в жизни, я ответила: "Конечно, с сыном!"
А он мог бы жениться и в третий раз! Он многим нравился. Много позже я поняла, что он хотел жить с нами - с мамой и мной. Если бы я поняла, то хотя бы объяснила ему, что это невозможно - мама разлюбила его, когда мне и года не было.
Отец сетовал, что приезжаю редко - он хотел видеть меня каждый выходной, а я бывала даже не каждый месяц.
Отец часто спрашивал: "Паренька-то завела себе?". Расстраивался, что у меня никого нет. Однажды подарил на день рождения ночник - вот будет у тебя мужчина, включишь ночник и вспомнишь меня". Мысль о том, что у меня будет не муж, а мужчина, показалась мне неприличной. А выйти замуж я уже не надеялась.
Ночник был в виде кареты, из окна которой пробивался свет. Он мне нравится. Только там надо что-то починить - он свалился с верхней книжной полки и что-то отскочило.
Отцу дали квартиру в новом доме! Дом был обыкновенный, снаружи некрасивый, и лестницы неуютные, но квартира была из трёх комнат, с двумя балконами, прилично, на мой взгляд, обставленная. Дом был в центре города, недалеко от техникума, где мама до развода преподавала химию. Рядом был дворец культуры. С одного из балконов был виден серый барак. В нём ещё жили люди. Виктор и его жена Лена всегда радушно принимали меня. Виктор рассказывал, что Лена принадлежала ему ещё в школе. Он очень гордился этим.
Виктор был талантливым хоккеистом, знаменитым в Ивантеевке. Победы, естественно, отмечали. Это происходило всё чаще и Лена, уже будучи его женой, ходила в слезах за компанией и умоляла Виктора не пить. По-моему, это помогло - в какой-то момент он совсем перестал пить.
Лене не хватало терпенья заниматься с Машей - готовить уроки. Удивительно Маша была на меня похожа! С большими голубыми глазами, светлыми волосами и кожей. Ещё недавно, на старой квартире, я записывала, как она читает стихи, на магнитофон, а теперь уже школьница. Мой отец уделял ей много времени. А уроки с ней делал Виктор - он терпеливее Лены.
Муж он был внимательный, но раздражительный. Купил жене французский косметический набор, мечту любой женщины тех лет, а она пошла за хлебом и где-то в киоске приобрела дешёвенькую губную помаду. Он закатил такую бурю! Лена плакала.
Узнав, что я собираю редкие кулинарные рецепты, Лена просто так, не в праздник, подарила мне книгу "Кухня разных стран". Когда я съездила в Коктебель, подарила хорошую брошюру про Коктебель.
Отец тоже любил Крым. Он ездил туда отдыхать к другу, с которым учиося в академии. У друга был дом под Феодосией. Отец там питался почти одними помидорами, спал в палатке в саду и большую часть времени проводил на пляже - плавал и играл в волейбол.
Мы с ним не то мечтали, не то и впрямь обсуждали возможность поехать в Приэльбрусье, жить там в палатке с видом на Эльбрус. Но его тянуло прогреться на солнышке. Я не настаивала и ездила по путёвке в места, о которых давно мечтала - на Алтай, в Молдавию...Когда приезжала к отцу, всегда с неизменным интересом смотрела альпинистские фото и дневники.
Смотрела и фотографии свадьбы Виктора и Лены. Они были совершенно счастливы тогда и ослепительно хороши. У Виктора есть машина. Однажды он проезжал мимо дворца культуры и видел, как несколько человек бьют одного. "Надо бы вступиться, да? А его, оказывается, за дело били". Я поразилась мудрости сводного брата. Да и куда ему в драку лезть? Хоккеисты со стажем все перебитые, да и лицо у него синюшное, хотя по-прежнему красивое.
Виктор хотел как-нибудь заехать к нам. Ни он, ни отец, не говоря уже о Лене, у нас с мамой не были. Я сказала, что спрошу маму. Она отказала наотрез: "Он будет ездить в Москву по делам и у нас останавливаться. Это неудобно".
Мне хотелось пригласить к нам отца, но мама не хотела с ним встречаться, а он этого не понимал. Я предложила покататься на лодке на ВДНХ. Когда мне исполнилось 10 лет и я сидела на школьном диване в нашей пришкольной квартире и ждала, когда из соседней комнаты уйдёт отец, за спиной у меня и моих подруг висела фотография фонтана "Колос" на ВДНХ. Синее небо, синяя вода вокруг. Мне тогда ещё хотелось поплавать на пруду вокруг этого фонтана. И теперь мне хотелось поплавать там на лодке с отцом.
Мы встретились у входа на ВДНХ. Было всё так, как я мечтала, только с оттенком грусти. Он красиво грёб вёслами, я болтала о том - о сём.
Перекусывали в кафе. Сидели на скамейке на берегу у того же "Колоса". Отец вдруг сказал: "Не обижайся на мать".
Я рассмеялась от неожиданности: "А я и не обижаюсь". На отца мне тоже не следовало обижаться. К тому времени мама объяснила, что ушла от отца сама, потому что разлюбила его. Отца можно было только пожалеть. А он жалел меня. Я напевала что-то. Он сказал, что хорошо, но грустно.
Вдруг голубь прилетел откуда-то и сел отцу на голову. Это было как знак, что отец не виноват. Птицы садятся на голову только тем, кому доверяют. Но я прогнала его- он же с грязными лапами! Я и так знала, что у меня хорошие родители.
Всё-таки мне подумалось, что нам следовало бы принять отца. Мне всегда хотелось угостить его чем-нибудь домашним. Я пела торты, пироги, курники и привозила в Ивантеевку. Их одобряли. Отец и Виктор очень вкусно жарили картошку на сале.
И вот мы решились - ко мне едет отец. Ко мне, потому что мама заранее уехала к подруге. Она представила, как наша милая соседка, действительно милая и добрая, любвеобильная и скучающая - она не работала, муж зарабатывал достаточно, а она обеспечивала комфорт, - обязательно придёт посмотреть на отца.
Мама уехала. Отец сидел на диване, уже нашем собственном, а не с инвентарным школьным номером, как при моём десятилетии, и спрашивал: "А где старушка-то?"
"Какая старушка?"
"Ну, мама твоя".
"Она уехала к подруге. Там что-то срочное".
Мы оба потупились. Тут раздался звонок и та самая красавица- соседка, сверкая огненными глазами и потряхивая кудрями, пришла за луковицей. Позже она говорила, что отец ей понравился.
Отец рассказал, что однажды нашёл на улице золотую серьгу и подарил её сыну. Он подчеркнул, что мог бы утаить её для меня, но захотел подарить сыну.
Кажется, мы пили чай. Я очень волновалась и ничего не помню. Смотрели фотографии из красного бархатного альбома, который подарил отец. Говорили о переходе Мурманск-Баку и первопрохождении в Сванетии. Отец подарил мне часть альпинистских дневников. Мне неловко было просить его, но всё же я решилась выпросить его альпинисткий альбом по завещанию. Отец всё надеялся, что мама вернётся домой до его ухода. Потом ушёл. И тут же вернулась мама.
Отец праздновал 70-летие. Приехал его брат Миша и пришли многочисленные родственники первой жены и жены Виктора, Лены. Все они были приветливые, улыбчивые, дружные. Особенно много было опрятных домовитых старушек, которые принесли с собой пироги, соленья, варенья и салаты.
Дядя Миша взглянул на меня и сказал: "Похоже, в ближайшее время свадеб ожидать не приходится". Он был внимателен и добр ко всем - был старшим братом и привык обо всех заботиться. Я фотографировала со вспышкой, но получилось не всё. Отец выглядел великолепно, ему нельзя было дать его лет. Звучало много тостов, но пьяных не было. Витя с Леной бегали на кухню и обратно и мыли посуду. Лучше всех на фотографии получилась Машенька, а в детской кроватке лежала ещё Танечка.
Я осуществила давнюю мечту - поехала в Фаны и потом в Ташкент, Самарканд и Бухару. Когда вернулась, дома меня ждала телеграмма от Виктора - у отца в Феодосии был инсульт. Отец играл в волейбол и неожиданно упал. Его разбил паралич. Виктор выехал туда. Стояла жара. У отца были пролежни. Виктор накупил простыней и менял их. Договорился об уколах. Потом повёз в Москву на поезде.
Отца поместили в больницу на Басманной, в неврологическое отделение. Это было недалеко от того места, где он жил с семьёй перед войной, где было мамино общежитие МОПИ, где был сам МОПИ и Елоховский собор, куда мама бегала перед экзаменами.
Я поехала навестить отца. Это была обычная больница, то есть плохая. В палате пахло грязным бельём и гнилью. Отец держался, потом всё-таки заплакал и по-моему ему стало легче. В углу со слюнями вокруг губ сверкал несчастными глазами очень худой молодой человек. Наверно, он завидовал отцу, что к нему пришли. К человеку в углу никто не приходил.
Однажды ему было плохо и я хотела позвать сестру. Он испугался и просил не звать. Но я уже позвала. Она пришла, грубо ругаясь, и он с упрёком посмотрел на меня.
Я хотела порадовать отца какой-нибудь едой. Ему можно было всё, но Виктор ревновал меня к отцу. Он накричал за что-то на отца и тот пожаловался мне, но просил не рассказывать об этом маме.
Ездить в больницу было очень тяжело, хотя я работала тогда недалеко в местной командировке. Однажды я даже зашла в парикмахерскую и почистила лицо, чтобы поднять настроение. "Ну что, полегчало?", - спросила меня косметичка, когда я уходила.
Виктор перевёз отца в Ивантеевку. Я приехала их навестить. Виктор, более нервный, чем обычно, заявил: "За отцом я буду ухаживать сам". Он действительно даже Лене не разрешал ухаживать за отцом, вернее, не просил её об этом, хотя очень уставал на работе.
Отца перевели из комнаты с балконом в самую маленькую комнату и собрали там старую мебель, а в ту комнату купили новую и поместили Танечку: "Ребёнку нельзя быть в одной комнате с парализованным".
Отец обижался. Я не знала, кто прав. Он жаловался, что Маша часто заходит к нему в комнату, утомляет его и грубит. Я утешала его и не знала, что сказать.
Я обратила внимание на то, что у него длинные ногти. Виктор не стриг. Начала стричь - заметила грибок. Очень испугалась, но закончила. Надо было одеть резиновые перчатки и протереть потом руки спиртом, а ножницы прокипятить. Я вышла на кухню, где Виктор делал с Машей уроки, такая бледная, что Виктор спросил, что случилось. Я сказала и посоветовала прокипятить ножницы.
Однажды мы с отцом собрались на прогулку. Ему было несколько лучше, но он жаловался, что Виктор с ним не гуляет. Отец собирался долго, словно готовился к ответственному старту. Наконец он оделся. Он по-прежнему был красив. Паралич не изуродовал его лица, а только несколько сковывал движения.
Мы спустились и медленно пошли мимо серого барака. Я пыталась развеселить его, рассказывать анекдоты и сама смеялась им. Мимо прошла женщина из серого барака, она сказала, что ей меня жалко. Мне было грустно, конечно, но всё-таки приятно пройти под руку с отцом. Он очень устал, хотя мы прошли недалеко. Обратно еле шли. Виктор привычно ругался, что не надо было нам гулять.
Я ездила по-прежнему нечасто, хотя и было тяжело видеть больного отца, но я рвалась туда, несмотря на ночные работы. Потом я заболела и месяц лежала в больнице, а затем три месяца после операции дома - мониторы вычислительных машин в то время были несовершенны.
В декабре пришла грустная весть - отца не стало. Была метель и мороз. Я приехала на похороны. Там были те же, что и на 70-летии отца: дядя Миша, Ивантеевские старушки и Наташа Бондарь, которую я видела однажды, когда она просто пришла навестить больного отца. Она была весёлая и ласково говорила с отцом, чем резко отличалась от Виктора. И внешне симпатичная. Вот такой должна быть женщина, ухаживающая за больными. Ещё тут была сестра отца тётя Соня. Крупная, с больными ногами, яркая и приветливая, с несколько капризными интонациями бывшего избалованного ребёнка - любимца всей семьи.
Виктор успокоил, что автобус подъедет почти прямо к могиле и мы не простудимся - на кладбище всегда холодно. Был серый мрачный день из тех декабрьских, когда кажется, что солнца вообще нет, оно пытается взойти и не может, как у полюса. Мы стояли молча. Всё прошло очень быстро.
Поминать поехали к одной из Ивантеевских старушек в маленький деревянный домик. Там было уютно и тепло. Народу было много. Мы с Виктором сидели рядом и в какой-то момент даже засмеялись чему-то, но тут же оборвали смех.
Обратно ехали с тётей Соней. Она везла две трёхлитровые банки солёных помидор. Я ужасалась её больным ногам и не советовала впредь таскать тяжести. Мы ждали электрички вместе с Виктором - он пошёл нас провожать в джинсах и куртке и выглядел посиневшим. Я уговаривала его не дожидаться поезда, но он был непреклонен. Было неудобно напоминать про альпинитский альбом.
Через год я приехала навестить могилу отца, но Виктор плохо себя чувствовал и не мог проводить, а одна бы я могилу не нашла. С тех пор я не была в Ивантеевке.