В такое время, после напряжённого дня, когда основные дела были завершены, Пилат вместе со своей женой Клавдией выходил из задней части своей резиденции, чтобы отдохнуть в тени финиковых пальм, насладиться вечерней тишиной.
- Почему ты не сменишь свою укороченную тогу на новую. Она уже старая, вся выцвела? - спросила как-то мужа Клавдия, сидя рядом с ним и медленно попивая апельсиновый сок.
- Во - первых, я не на параде и не на приёме у императора Тиберия. Во - вторых, я люблю свои старые вещи, среди которых, например, мой меч, которым я сражался в былые времена против германцев. Они для меня очень памятные, словно живые мои друзья, - ответил Пилат. - К новым предметам, как и к новым людям, окружающим меня, я отношусь, признаюсь, недоверчиво: не знаю, насколько верны они будут мне. Эта моя тога стала для меня не просто одеждой, она часть моей кожи, так я с ней сроднился. Все последние годы она защищала мои кровеносные сосуды от палящего солнца, слышала биение моего сердца. Я бережно храню предметы, к которым прикасались руки моего отца и матери. Для меня они бесценны. Я до сих пор храню медное кольцо моего отца. Оно бесценнее для меня, чем перстень с бриллиантами, который мне подарили. Хочу привить эти чувства, ощущения нашим с тобой двум сыновьям.
- Спасибо, Пилат, что ты есть у меня такой. Без тебя нет меня, - произнесла Клавдия. - Прошу тебя, пощади Праведника. Он, действительно, божественное создание.
- Я чувствую это, Клавдия, и умываю руки от страшного суда, который желают сотворить радикальные иудеи.
- Но в твоей же власти предотварить его. Почему ты это не делаешь?
- Мои желания, дорогая Клавдия, не всегда совпадают с моими возможностями. Если бы я и решился предотвратить казнь Праведника, иудейская религиозная аристократия представила бы меня перед императором Тиберием апологетом государственного преступника, которого бы Тиберий, твой отец, всё равно бы распорядился казнить, а вместе с ним и меня. Нет, Клавдия, я не трус и ты это хорошо знаешь: мои активные боевые сражения за Римскую империю подтверждают это. Но я не обладаю невероятным духом Праведника, который жертвует своей земной жизнью, я не божественное создание.
- Почему ты, Пилат, думаешь, что мой отец, Тиберий, послушался бы ярых иудеев, а не тебя?
- Я не исключаю, что он в глубине своей души поверил бы мне. Но влияние иудейских старейшин на рядовых иудеев очень велико. Тиберию не нужны волнения в Иудеи, хотя бы и потому, помимо всего прочего, что Рим стабильно имел поступаемые от иудеев налоги. К тому же, и римская знать подталкивала императора не ссориться с синедрионом. Не следует ещё забывать, что Луций Вителлий, полномочный представитель имератора в Иудеи, этот лизоблюд, относится ко мне, мягко выражаясь, негативно. И при первом же удобном случае будет воздействовать на Тиберия, чтобы отстранить меня быть префектом Иудеи. Более того, я уверен, это может случиться. Однако такое событие меня не пугает. Почти вся придворная императорская знать состоит из чрезмерно амбициозной своры, жаждущей власти и богатства, погрязшей в неуёмной роскоши. Меня беспокоит, в случае отстранения от высокой должности, не столько гибель моя, сколько гибель наших сыновей и тебя, Клавдия. Я люблю тебя. - Как же нам жить?! - вопросительно воскликнула Клавдия.
- Галлия это моя историческая родина. Мы все уедем туда, - ответил Пилат. - Всем нам там будет спокойно жить. Несмотря на то, что мне пришлось занимать властный пост, меня всегда привлекала тихая жизнь.
Пилат подошёл к креслу, на котором сидела Клавдия, слегка наклонился и с нежностью поцеловал её в губы. Он любил свою жену, своих двух сыновей и свою Италию. Затем Пилат налил в бокал красное вино, привезённое специально для него из Италии, и выпил. Его жена смотрела на него с восхищением в глазах: перед ней стоял мускулистый, красивый и умный мужчина; с ним она была спокойна за свою жизнь. Несмотря на всякие слухи о жесткости, деспотичности Пилата, она знала, что он очень добрый человек. Не зря её муж пытался трижды спасти Праведника, делая это очень искусно, дабы его не заподозрил синедрион в согласии с бунтовщиком, к которому префект Иудеи с каждым днём, втайне от всех его окружающих, начинал проникаться с уважением и признательностью, чтобы не представил его верховный религиозный орган римскому императору Тиберию, якобы склонным к государственной измене. А это для ортодоксальных иудеев послужило бы веским основанием к отстранению от власти в Иудеи, ибо Пилат всеми силами ограничивал их притязания на автономию от римского управления Иудей. Римская знать при императоре Тиберии была не настолько глупа, чтобы не видеть замыслы иудейской религиозной аристократии, которую она тоже опасалась. Но её трусливость поддержать Пилата в противостоянии с синедрионом была настолько велика, что для неё было предпочтительнее отмалчиваться. К тому же, многие римские политические и военные деятели, ползающие у ног императора, с которыми тесно был связан бездарный и продажный Луций Вителлий, боялись дальнейшего возвышения Пилата, боялись его влияния на Тиберия. Грозные тучи с каждым днём сгущались над Пилатом. И это он чувствовал, видя все хитросплетения придворной римской знати. Пилат не цеплялся за власть, несмотря на свою бесконечную преданность Римской империи.
В Кейсарии, где находилась резиденция префекта, прокуратора Пилата, наступала тихая ночь. Чудесный аромат многочисленных цветов витал в воздухе. Вдали раздавались тихие всплески морских волн. Пилат и Клавдия незримо ощущали рядом с собой присутствие Праведника. Пилат не думал о славе, ему нравилась тихая жизнь. Пилат не знал, что будет причислен, как и его жена Клавдия, к лику святых. Не об этом он думал. Пилат мучительно думал о Праведнике, которого толпа во главе с синедрионом будет казнить. И лишь узнав о Воскресении Его, сам стал, наконец-то, христианином.
Поздняя ночь. Пилат не мог заснуть, продолжая мучительно думать о Праведнике. Услышав раскаты грома, он вышел на террасу. Ночное небо полыхало молниями, ураганный ветер ломал оливковые деревья, гнул в разные стороны ветви пальм, бушевало море, казалось, что наступает конец мирозданию. На худощавом лице Пилата, похожем на Юлия Цезаря, появилась тревога. Он чувствовал, что жизнь его заканчивается, хотя ему не исполнилось и пятидесяти лет.
Ну, а дальше... Как Пилат и предвидел: толпа, возглавляемая синедрионом, Луцием Вителлием, имераторской властью, уничтожила его самого, жену Клавдию и сыновей. Толпа мелких, злобных, завистливых, продажных, мерзких людишек, сидящих в синедрионе, в императорских креслах, во всех властных и исполнительных структурах, все фарисеи и лицемеры боятся людей неординарных, ярких, свободолюбивых, какими были и Праведник, и Пилат, и Клавдия Прокула, и апостол Павел, и Текла (Фекла), и уничтожают физически,но не могут разрушить светлую память о святых людях.
Тусклый лунный свет падал на притихшее Средиземное море и его безлюдный берег. Немногочисленные христиане, находящиеся в глиняных жилищах и в гротах, держали в руках горящие свечи, волнующее пламя которых отсвечивали их полутёмные стены, создавая на них таинственные тени, среди которых светился лик Праведника..