Весеннее небо угасало медленно. Над головой оно уже темнело густым лиловым, вдали же по-прежнему золотилось тонкими полосками. Это севшее солнце прорывалось последними своими лучами сквозь слои уплотнявшихся к горизонту облаков.
Обрэ прибыл в Париж вечером. К своему удивлению, он едва успел до закрытия городских ворот. Уже заскрипели петли, оповещая путников, что ворота затворяются, когда Обрэ приблизился настолько, чтобы его услышали. Ступил на подъемный мост.
- Эй, парни! Не рано ли вы запираетесь? - окликнул он швейцарцев, готовящихся натянуть цепи.
- Такофф приказ коспотина паришского прево, сутарь, - ответил один из швейцарцев сухо.
- Мне нужно попасть в город.
- Если у фас есть соотфетстфующая пумага...
- Какая бумага, - вспылил Обрэ, - если ворота еще должны быть открыты?
Обрэ положил было руку на эфес шпаги. Но тут вспомнил, что Мориньер перед отъездом из Марселя дал ему лист, на котором начеркал несколько слов и шлепнул для внушительности печать.
- На всякий случай, Жак. Если возникнут непредвиденные препятствия, воспользуйтесь этим, - сказал.
Обрэ вынул из-за пазухи сложенный листок, подал его швейцарцу.
Тот, недоверчиво взглянув в глаза Обрэ, поднес факел поближе. Рассмотрев печать, выпрямился:
- Што ш фы сразу, сутарь, не скасали.
Обрэ забрал у него бумагу. Спросил:
- А что такое творится в городе, что вы вынуждены держать такую оборону? Неужели англичане готовятся осадить Париж? Или испанцы пошли на нас войной?
- Я на слушбе, сутарь. И не толшен обсуштать с фами прикасы сфоефо начальстфа. Но... - швейцарец оглянулся по сторонам, будто хотел удостовериться, что их никто не слышит. - ...тело ф том, что сафтра утром ошитается казнь какого-то опаснофо преступника. Боятся, што трузья ефо устроят ф короте песпорятки... Так што ворота, сутарь, и зафтра до опета путут саперты.
Жака это не интересовало вовсе. Поэтому он кивнул только, обозначая, что услышал все, что ему сообщил молодой швейцарец. И, пришпорив коня, двинулся по темной улице, ведущей в центр города.
Обрэ рассчитывал найти Мориньера в его доме. Но особняк встретил его тишиной. И искать бы ему полночи место на постоялых дворах, если бы не грум Мориньера, задержавшийся с выгулом любимого коня господина.
Когда Обрэ, поднявшийся поначалу бегом по главной лестнице и постучавший в высокие резные двери не раз и не два, понял, что дом, скорее всего, пуст, а слуги в отсутствии хозяина, видимо, спят мертвым сном, он решил попытаться войти через ворота, ведущие во внутренний двор особняка. Надеялся, что привратник отворит ему или хотя бы подскажет, где теперь искать его господина.
Спустился. Взял под уздцы коня, пошел вкруг дома - до ворот. И там, - о, счастье! - увидел через решетку ворот мальчика, ведущего в сторону конюшен любимого жеребца графа де Мориньер.
Грум, услышав зов Обрэ и узнав его, растолкал дремлющего в своей каморке привратника. Тот отворил ворота.
- Господина в Париже нет, - сообщил лениво, потягиваясь.
- Где же он?
- В Сен-Жермен-ан-Ле, я слышал, вроде бы. Впрочем, в доме вам все скажут. Им лучше знать. А я - что. Я человек маленький.
Дворецкий, встретивший его в холле, сообщил, что господин, в самом деле, уже которую неделю находится в Сен-Жермене, куда еще в феврале переехал весь двор. И когда вернется - не говорил.
Жак собрался было сразу отправляться туда. Но вышедшая вслед за дворецким в холл девушка-служанка переменила в момент все его планы. Она улыбнулась ему:
- Господин Жак, я так рада видеть вас. Проходите в гостиную, я принесу вам поесть.
И он подумал: новость, что он везет Мориньеру, не так уж срочна. А у него так давно не было женщины. Да и в дороге он так давно, что теплая, мягкая постель ему сегодня совсем не помешала бы...
Еще раз взглянул на девушку. Она зябко повела плечами. Снова улыбнулась ему лучезарно. Это все решило.
*
Утром, на рассвете, Обрэ выехал из Парижа в Сен-Жермен. Расстояние в пять лье преодолел довольно быстро. И уже ко времени окончания утренней мессы он был на месте.
Прошел вслед за юным пажом, торившим ему путь, по заполненным придворными коридорам дворца. Задержался на мгновение-другое у дверей комнаты, на которых было написано "для графа де Мориньер". Отпустил пажа, поблагодарив. Когда тот удалился, осторожно постучал.
- Ты провел сегодня приятную ночь, я вижу, - заметил Мориньер, едва Жак Обрэ предстал перед ним.
Мориньер держал в руках документы, которые готовился передать Обрэ. В последний раз перечитывал. Проверял.
- Да, монсеньор, - смутился Жак.
- В Марэ?
- Да, монсеньор.
- Надеюсь, ты не забыл поберечь эту дурочку Лу от возможных сложностей? - скользнул взглядом по залившемуся краской Обрэ.
- Но, мессир... Откуда вы знаете?..
Мориньер улыбнулся:
- Ну, кто, кроме нее, в моем доме мог бы теперь привлечь твое внимание? Не старая же Агнес?
Сложил документы в стопку. Посмотрел на Обрэ:
- Как дела в Грасьен?
- Девочка, монсеньор.
- Все прошло благополучно?
- Более или менее.
- Были сложности?
- Я не очень-то разбираюсь в этом, монсеньор, - пожал плечами Обрэ. - Жиббо поначалу была обеспокоена. Если я правильно понял, у графини начались проблемы со здоровьем. И Жиббо вызвала роды, дав ей выпить какой-то отвар...
Мориньер отвернулся, снова взял в руки документы:
- Жиббо хорошо знает свое дело, - сказал.
- Графиня провела в постели несколько дней. Я отправился сюда, едва она стала подниматься.
- Хорошо. Спасибо, Жак.
Сложности были.
Увидев Клементину, взглянув на ее лицо, коснувшись ее опухших пальцев, ощупав ее живот, Жиббо тут направилась на кухню. Приказала поставить на огонь огромный чан с водой. Сама взялась колдовать с травами. Повесила над огнем небольшой котел, вскипятила воду, насыпала туда смесь трав. Что-то долго шептала, помешивая.
Потом сняла отвар с огня, поставила остужать.
Тереза, спустившаяся в кухню вслед за Жиббо, возмущенно закудахтала, обнаружив колдунью у очага:
- Что это делает тут эта старуха? Я была сейчас у госпожи. Она хорошо себя чувствует. И схватки еще не начались. Так зачем волноваться раньше времени?
Жиббо обернулась, рявкнула:
- Замолчи, глупая гусыня! Если ты не готова помогать мне молча, то и приближаться к комнате своей госпожи не смей!
В помещении кухни повисла тишина. Работавшие на кухне слуги замерли. Они никогда не видели Жиббо в такой ярости.
Жиббо взяла в руки котелок. Проходя мимо Терезы, проговорила жестко:
- Пошли. Улыбайся и делай все, что я скажу. Но чтобы никаких комментариев, поняла? Можешь только улыбаться и ободрять. Испугаешь госпожу - быть беде.
Аннет осмелилась спросить:
- Что, Жиббо? Что-то не так?
- Роды будут трудными. Организм госпожи перестал справляться с ношей. Мало того... Если мне не удастся ребенка повернуть в чреве матери, выходить он будет ножками...
Помолчав, добавила:
- Если девочка не родится скоро, она погубит мать и погибнет сама.
- Но госпожа так молода! - воскликнула Аннет.
Жиббо взглянула на женщину. Промолчала.
*
Клементина чувствовала, что в этот раз все не так, как с Вик. По-другому.
У нее кружилась голова, и как будто уплывало сознание. Жиббо улыбнулась, заметив ее испуганный взгляд.
- Выпей, крошка. Я старалась, чтобы он был вкусным.
- Жиббо, мне кажется... как будто я и без твоего отвара пьяна.
- Мы сейчас все поправим. Пей.
Она проследила за тем, чтобы Клементина опустошила кружку. Та пила медленно, маленькими глотками, пытаясь справиться с тошнотой.
Отдав кружку, опустилась на постель. По всему телу выступила испарина.
- Что-то не так, да? Жиббо?
- Все в порядке, милая. Просто девочке твоей пришла пора рождаться. Что тебя пугает? Это ведь не первые твои роды...
- Тогда все было по-иному.
Клементина вспомнила, в каких условиях рожала свою первую дочь.
Улыбнулась.
- Вик родилась в поле, в снегу, под взглядами пленившего меня индейца. Я не знала, что нас ждет. И то я не чувствовала в себе такой слабости.
- Эта девочка пока не так сильна, как первая твоя дочь. Но мы сейчас дадим ей сил. Она родится, выправится. И будет радовать тебя всю жизнь. Отдыхай теперь. Скоро начнутся схватки.
*
Когда Мориньер сообщил Филиппу о том, что отправил двух его воинов из замка Грасьен прочь, он ждал вопросов. Полагал, что придется объясняться. Придумал великолепную легенду.
Впрочем, равнодушие Филиппа его устраивало. Оно многое упрощало.
Мориньер скользнул взглядом по приближающейся к ним молоденькой девушке. Отметил нечаянное движение навстречу ей Филиппа. Откланялся.
Что ж... Двор приходил в себя. "Короля отпустило..." - шептались радостно придворные, уставшие от траура. Скоро им снова будет дозволено веселиться. Когда скорби нет в сердце, демонстрировать ее долго - сложно.
Мориньер предвидел перемены. И не только в жизни двора, но и в личной жизни Людовика. Король, утомленный долгой печалью, одновременно с нею должен был устать и от своей прежней пассии - Лавальер. С ней было легко скорбеть. Но Людовик, - Мориньер знал своего короля лучше многих, - не умел продолжительно предаваться унынию. И теперь, когда совесть короля не без его, Мориньера, помощи, успокоилась, вечная меланхолия, в которой пребывала фаворитка, стала раздражать Людовика. С каждым днем все больше.
На смену Луизе, - не надо быть провидцем, чтобы догадаться, - должна была прийти женщина совсем иного склада: живая, остроумная, умеющая развеселить короля.
*
Мориньер чувствовал непреодолимую потребность поскорее убраться из дворца. Такое с ним иногда случалось - когда все, каждое слово, каждый жест окружающих его бездельников начинали раздражать до такой степени, что он, вынужденный из вежливости реагировать на их реплики, едва удерживался от резкости. Мориньер не мог себе позволить потерять выдержку.
И сегодня, почувствовав, что раздражение переполняет его, решил, что нет лучшего способа избавиться от нестерпимого беспокойства, как отправиться в Париж. Совместить удовольствие с делом. Узнать, о чем говорят теперь на улицах французской столицы, чем дышат, о чем сплетничают, чего ожидают покинутые королем горожане.
Распрощавшись с Филиппом, Мориньер решительно направился к выходу. Однако сделать это незамеченным ему не удалось.
Сначала его остановил Пьюигильен де Лозен - лишенный, на его, Мориньера, взгляд, приятности молодой человек. Завистливый и тщеславный, он вечно был недоволен жизнью и всегда желал большего. Его, правда, нельзя было упрекнуть в невоспитанности и отсутствии манер. Но он бывал жесток более чем это считалось дозволенным. Мориньер, который никак не мог бы числить себя человеком мягким, был немало шокирован, обнаружив однажды принцессу Монако, сестру графа де Гиша, с перевязанной рукой. Принцесса, отвечая на сочувственные вопросы, лепетала что-то невнятное. Улыбалась сквозь слезы. Говорила, что сама виновата - она была так неуклюжа. Но Мориньеру не составило труда выяснить, что именно герцог де Лозен являлся причиной слез принцессы. Влюбленный он ревновал. Не без причины. Ревнуя, проявил себя мстительным. Однажды, явившись в Сен-Клу, где в это время находился двор Генриетты Английской, - или, как ее называли, Мадам, - он нашел свою неверную любовь расположившейся вместе с другими придворными дамами на каменном полу в одном из залов дворца.
Стояла жара. И дамы, весьма утомленные ею, искали прохлады на каменных плитах. Принятый Мадам весьма приветливо, он взялся заигрывать с девушками. Улыбался, любезничал, соблазнял. Развлекая их анекдотами, повернулся, да так ловко, что наступил каблуком на ладонь принцессы Монако. Сделал вид, что не заметил этого. Крутанулся на месте, перенеся весь свой вес на оказавшуюся под его каблуком ладонь принцессы, и, откланявшись, вышел. Принцесса нашла в себе силы не вскрикнуть, но потом долго вынуждена была носить распухшую руку на перевязи.
Остановленный теперь герцогом Мориньер без интереса выслушал жалобы последнего на жестокость его очередной пассии и нежелание короля участвовать в его, Лозена, судьбе. Притворно сочувственно покачал головой. На просьбу посодействовать, улыбнулся столь же заметно неискренне: "при случае - непременно..."
Лозену было ясно, что это самое "при случае", соединенное с брошенным на него холодным взглядом, означало отказ. Но настаивать не смел. Лозену достало выдержки вежливо откланяться.
И тут Мориньер, уже решивший, что путь свободен, был окликнут маркизой де Монтеспан.
Услышав зов, он обернулся. Удержал на лице вежливую улыбку. Краем глаза заметил, что Филипп, оставленный им вот только что, держит в объятиях девушку - хрупкую, тонкую, неискушенную. Та прибыла ко двору всего несколько недель назад, и ей едва исполнилось четырнадцать. Теперь Филипп, напористый и гордый, как лев, сжимал эту молоденькую козочку в объятиях. И было очевидно, что он не преминет полакомиться ею в самое ближайшее время.
Заметила парочку и маркиза. Проследив взглядом за Филиппом де Грасьен, практически отнесшим свою добычу в нишу у окна, улыбнулась жестко:
- Господин де Грасьен правильно сделал, отослав жену в свое поместье.
- Отчего это?
Улыбнулась надменно:
- Ну, во-первых, она одним своим присутствием мешала нашему милому графу де Грасьен развлекаться самому и радовать своим вниманием скучающих придворных дам. А, во-вторых, эта нелепая женщина просто не могла бы жить при дворе. В своем уже далеко не юном возрасте она так же глупа, как эта малышка, которую держит сейчас в своих руках великолепный граф. В провинции, заперев графиню в замке, окруженном глухими стенами, еще можно попытаться уберечь ее от глупостей. И то я не убеждена, что мадам не соблазнит между делом какой-нибудь мелкий дворянчик. И, вернувшись домой, граф де Грасьен не обнаружит, что на голове его обильно разрослись рога. Это было бы забавно, - рассмеялась она.
Он растянул губы в хищной улыбке:
- С вашего языка так и каплет яд, Атенаис.
Маркиза де Монтеспан ухватила его за пряжку на ремне, приподнялась на цыпочки, зашептала, едва не касаясь губами его губ:
- Вы назвали меня по имени... Значит ли это, что вы помните о том, что мы - не чужие друг другу?
Подумал зло: "Девок в тавернах я тоже, случается, зову по имени". Посмотрел на нее, сощурившись.
- Вы ведете себя, как дитя, дорогая! А коли так, как же иначе я мог бы к вам обратиться?
Маркиза улыбнулась снова. Победно проворковала:
- Вы умеете быть приятным, господин Мориньер. Мне так жаль, что в этом проклятом дворце наши комнаты расположены так далеко друг от друга. Я бы не возражала...
Он неожиданно, одним ловким движением, отцепил ее руки от своего пояса. Сделал незаметный шаг вперед, обхватив ее одновременно за талию. Заставил маркизу отступить, потерять равновесие. Теперь, когда от падения ее удерживали только его крепкие руки, спесь моментально слетела с лица Атенаис.
Она пыталась ухватиться за его камзол, но пальцы скользили по ткани. Оставалось надеяться, что мужчина не расцепит объятий.
Он склонился к ней. Коснулся уха, скользнул губами по шее, вернулся снова к уху. Зашептал:
- Я еще и прозорлив, дорогая. И исключительно по-дружески готов поделиться с вами своими наблюдениями. Вы стремитесь к самой вершине, не так ли? Так вот теперь - самое время ускорить шаг. Не упрямьтесь в своем теперешнем выборе. Не то вы продешевите, поверьте мне.