Примерно в два часа пополудни, вскоре по окончании часовой мессы, высокий худощавый священник постучал в двери сиротского приюта, расположенного на территории монастыря кармелиток.
За узкой кованой дверью, украшенной ромбами, что-то заскрипело, заскрежетало. Монахиня, приотворившая дверь, выглянула в образовавшуюся щель.
- Что вам угодно, господин аббат? - осведомилась сухо.
- У меня дело к матери-настоятельнице, - ответил в тон монахине человек в черной сутане.
Из глубин приюта раздавались детские голоса и плач. Строгий женский голос кого-то отчитывал. Тянуло сыростью.
Наполненная звуками темнота пахла чем-то кислым и малоаппетитным.
Вслед за монахиней человек поднялся по узкой лестнице с качающимися перилами и скрипучими ступенями. Монахиня распахнула дверь, впустив сноп света в темноту коридора.
- Проходите сюда.
Комната, в которую его привели, оказалась достаточно светлой. В ней на одной стене располагалось несколько узких окон, отделенных одно от другого небольшими простенками. Все они теперь были распахнуты настежь.
- Матушка сейчас к вам выйдет, - пообещала монахиня и удалилась, оставив в помещении ощутимый шлейф неудовольствия.
Человек в черном одеянии прошелся по комнате, которая, невзирая на все старания хозяев, носила отпечаток давней и неистребимой нищеты. Белые стены были покрыты пятнами плесени. Очевидно, с плесенью старались бороться. Но последняя неуклонно побеждала.
Наконец, дверь снова отворилась. Вошедшая женщина была как сестра-близнец похожа на предыдущую. То же тусклое, утомленное выражение лица и поджатые губы.
- Прошу прощения за вторжение в вашу обитель, - произнес иезуит - Меня к вам, матушка, привело дело, касающееся одного из детей, находящихся на вашем попечении.
- Я слушаю вас. Прошу, присядьте, - она сама села и сложила смиренно руки на коленях. - О ком именно вы говорите?
- О Дени, сыне графа де Брассер. Он поступил к вам прошлым летом.
Аббатиса нахмурилась. Губы ее стали совершенно бледны и тонки.
- Это ребенок из семьи, поднявшей свое оружие против короля.
- Вот именно, - сурово сказал иезуит.
Настоятельница с тревогой взглянула в холодное лицо гостя.
- Это дитя еще очень мало, но уже исполнено гордыни и ненависти. Это нельзя осуждать, но следует всячески искоренять.
- Мы с этим разберемся, - священник поднял глаза на висевшее на стене распятие.
Казалось, когда он говорил "мы", он имел в виду себя и самого Господа. Настоятельница дрогнула пальцами.
- В каком смысле?
- Я готов освободить вас от забот об этом ребенке.
- Что это значит, господин аббат?
- Это значит, что я забираю его с собой.
- Но как я могу отдать вам мальчика? - настоятельница поднялась, не в силах сдержать волнение. - Ребенок находится под защитой и покровительством нашей обители.
- С этого момента - нет, - спокойно ответил человек в черном.
Все еще сомневаясь, настоятельница спросила:
- У вас есть какая-нибудь бумага, подтверждающая ваши полномочия?
Иезуит молча протянул ей сложенный вчетверо лист. Развернув, взглянув на него только, настоятельница едва не выронила листок из рук.
- Надеюсь, с ребенком не случится ничего дурного? - пролепетала.
- Не сомневайтесь, - улыбнулся в первый раз за все время беседы. - Принесите бумагу, перо и чернила, я оставлю вам расписку.
Когда настоятельница вышла, чтобы отдать необходимые распоряжения, гость подошел к окну.
Внизу раскинулся большой яблоневый сад. Весеннее солнце заливало ярким светом кроны яблонь и золотыми пятнами растекалось между деревьями. Посреди этого природного великолепия прогуливались монахини с детьми.
Несмотря на прекрасную погоду и весьма юный возраст воспитанников, в саду царило уныние. Дети парами-тройками бродили между стволами деревьев. Не играли. Почти не разговаривали. Едва кто-то из них, не совладав с бурлившей в организме энергией, срывался с места, чтобы пробежаться по весенней траве, гневный окрик тут же настигал его. И ему приходилось, понурившись, возвращаться в компанию сверстников.
Иезуит уже готовился отойти от окна, когда внимание его привлекла неприятная сцена.
Через сад быстро шла молодая монахиня. Тянула за руку ребенка. Тот упирался, громко кричал. Она остановилась, взялась что-то сердито внушать воспитаннику. Вдруг, разгневавшись, принялась хлестать его свободной рукой по попе, по спине, по лицу. Ребенок извивался, топал ногами, старался вырваться.
Когда к наказывающей ребенка монахине подошла уже знакомая ему матушка-настоятельница, мужчина хмыкнул в подтверждение своей догадки.
- Ну да, - усмехнулся, - нелепо было искать Брассера среди чинно прогуливающихся.
Молодая монахиня, со вниманием слушавшая теперь, что говорит ей матушка, выпустила руку мальчика из тисков. Малыш, отбежал в сторону, стал прислушиваться к разговору, не забывая при этом быть начеку. В этот момент он был похож на неприрученного зверька.
Священник на секунду отвлекся. Услышав дробный топот в коридоре, а затем - скрип открывающейся двери, отвел взгляд от происходящего за окном.
В появившуюся щель просунулась запачканная физиономия мальчугана. Тот с интересом уставился на иезуита, потом, услышав какое-то движение позади себя, испуганно ойкнул и исчез. Появилась вторая физиономия, третья. Смешные, всклокоченные ребятишки, один за другим просовывали в комнату свои мордочки - любопытствовали.
Когда иезуит опять повернулся к окну, монахини с ребенком уже во дворе не было.
*
Они появились в комнате спустя несколько минут.
- Вот, прошу. Дени, поздоровайся с господином аббатом, - настоятельница подтолкнула мальчика к священнику.
- Здравствуй, Дени, - сказал иезуит, не дожидаясь, пока ребенок сделает это первым.
Но мальчишка, упрямо выпятив подбородок, молчал.
Настоятельница посмотрела на гостя с выражением: "Ну, что я вам говорила?"
- Дени! - сурово окликнула она ребенка.
- Оставьте, - махнул рукой иезуит. - Не надо.
На мальчике была застиранная серая одежда, явно с чужого плеча, и подозрительного вида холщовый головной убор. Священник подошел к ребенку поближе и стянул с головы дитя это подобие шапочки. Светлые, соломенного цвета, кудряшки упали на нахмуренное личико.
- Что случилось? За что тебя наказали?
Он спрашивал у мальчика, но ответила аббатиса:
- Он не хочет стричься. Мы сегодня стригли детей. А он спрятался. Вот - только нашли.
Иезуит внимательно смотрел на ребенка.
- Мне нравятся мои волосы, - сказал мальчик.
Монахиня продолжила:
- Это гордыня, а гордыня - грех, - сообщила она то ли ребенку, то ли гостю. - Все это от дьявола.
Монахиня не заметила опасной ухмылки на лице священника, зато ее увидел ребенок, и его глаза расширились от удивления.
- У тебя красивые волосы, Дени, - сказал мягко иезуит.
Взглянул на настоятельницу:
- Не переживайте. С этим мы тоже разберемся. Переоденьте ребенка, матушка. Мы уходим.
Скоро мальчик вновь стоял перед иезуитом.
Глаза ребенка блестели. Он водил ладошками по темно-зеленому бархату своего костюмчика. И выглядел значительно более довольным, чем прежде.
- Это твоя одежда, Дени?
- Да, господин аббат.
- Ты очень вытянулся за этот год, - заметил иезуит, глядя на руки мальчика, смешно торчащие из рукавов.
- Дети быстро растут, - ответила матушка укоризненным тоном. И было не очень ясно, кому она желала бы направить свой упрек - то ли собеседника корила за непонимание, то ли воспитанников - за излишнюю ретивость.
Иезуит протянул матери-настоятельнице написанную им расписку.
- Возьмите.
Она не взглянула даже. Положила на край стола. Стояла, смотрела на ребенка, на мужчину. С какой-то непонятной ей самой ревностью отметила, как иезуит протянул мальчику ладонь, как доверчиво, с готовностью отозвался на этот жест гостя ребенок.
Когда иезуит с мальчиком подошли к двери, сказала вдруг озабоченно:
Они вышли на залитую солнцем улицу. После пребывания в приюте даже мужчине показалось, что воздуха, солнца и свободы на этой узкой, кривой улице как-то особенно много.
Сначала иезуит отправился с мальчиком в самое сердце города, где на одной из выходящих на центральную площадь улиц нашел дом портного.
Он шел наугад. Но, судя по всему, случай привел его к неплохому, а, главное, весьма сговорчивому, мастеру. Впрочем, кто бы в этом случае не стал сговорчив!
Когда мужчина с мальчиком зашли в полутемное помещение, называемое мастерской, старик работал на высоком помосте у окна. Он сидел, поджав под себя ноги, согнувшись, склонившись к разложенному на коленях платью.
Увидев посетителей, стал, кряхтя, подниматься. В спешке уронил с помоста ножницы. Они упали с грохотом, раскрылись, растопырили по сторонам лезвия.
Дени бросился, поднял ножницы. Когда старик спустился с возвышения, подал их ему.
- Спасибо, дитя, - смутился старик. - У тебя доброе сердце. Простите, господин, - обратился к иезуиту. - Сноровки уже не хватает. Возраст.
Склонил голову.
- Чем я могу быть полезен драгоценным господам?
Иезуит положил руку на голову ребенка.
- Нам нужен костюм. Вот для этого молодого человека. Готов он должен быть завтра утром.
- Завтра?? - портной от изумления пошатнулся. - Это совершенно невозможно, господин аббат!
- Завтра, - повторил иезуит.
Он подошел к столу, высыпал на край его горсть золотых монет.
- Нам нужен костюм к завтрашнему дню.
Старик подошел поближе. Взял луидор, покрутил его в пальцах.
- Тут слишком много, - сказал тихо, оглядывая рассыпанные по столу монеты.
- Я знаю, - ответил иезуит спокойно. - Это плата за спешку. А теперь покажите нам ткани, чтобы мальчик мог выбрать.
Старик вздохнул. Еще раз бросил взгляд на луидоры. От такого предложения отказаться - было немыслимо.
- Сшить костюм я успею. Но как быть с отделкой? Каким бы хотел видеть свой наряд молодой господин?
Дени смутился, взглянул на иезуита. Тот понял, ответил за ребенка.
- Думаю, достаточно, чтобы одежда хорошо сидела. Позаботьтесь более всего о сорочке. Она должна быть шелковой и нарядной. В остальном - все на ваше усмотрение.
Старик направился в глубину комнаты. Принес один за другим несколько рулонов ткани. Бархат, парча, сукно.
Дени долго смотрел на разложенное перед ним богатство. Наконец, ткнул неловко в рулон густо-синего итальянского сукна. Вопросительно взглянул на иезуита.
- Прекрасный выбор, Дени, - одобрительно улыбнулся тот. - Нам предстоит длительное путешествие, - сказал он, обращаясь к портному. - А посему костюм должен быть не так роскошен, как удобен.
Портному, определенно, все больше нравилась эта пара. Старик ловко снял мерки. Так ловко и быстро, что ребенок и не успел, кажется, понять, как это произошло.
Сказал напоследок:
- Я все сделаю, господин аббат. Вы останетесь довольны.
Мужчина с мальчиком явились в гостиницу "Золотой петух", когда солнце уже садилось. К этому времени посетителей в зале прибавилось. Они ели, пили, спорили о чем-то. В углу вот-вот готовилась вспыхнуть драка.
- Что вам угодно, господин аббат, - окликнула хозяйка иезуита с ребенком, ступивших на лестницу, что вела на второй этаж. Иезуит обернулся, и женщина, узнав постояльца, замерла с вытаращенными глазами.
Следом за ними поднялась и хозяйка. Постучала нерешительно в двери, заглянула. Дождавшись приглашения войти, протиснулась осторожно в комнату.
- Так вот, монсеньор, для кого вы просили принести сюда кровать. А я-то думала, что вы придете со слугой. И распорядилась поставить сюда вот эту, - она выкатила из-под большой кровати другую - низкую, выдвижную, на колесиках. - А теперь сомневаюсь, подходит ли она для мальчика.
Она с любопытством разглядывала золотоволосого ребенка, держащегося, как настоящий вельможа. Тот стоял с видом неприступным, даже холодным, изо всех сил стараясь не выказать естественного для всякого человека в его положении интереса к окружающему его пространству.
- Думаю, вам не о чем беспокоиться, сударыня. Мне нравится эта кровать, - вдруг ответил Дени таким величественным тоном, что мужчина в изумлении покачал головой.
Он, кажется, ошибся, полагая, что отпрыск семьи Брассер сможет стать священником, как большинство младших детей дворян. Этот негодник, и в самом деле, горд, как принц крови.
- Не прикажет ли монсеньор принести в комнату теплой воды? - почтительно спросила хозяйка. - Может быть, мальчик захочет умыться?
- Хорошо, - махнул рукой мужчина, - несите сюда все, что нужно.
Через час Дени, вымытый, с чистыми, уложенными на прямой пробор, волосами, сидел за столом и с вожделением разглядывал выставленное угощение. Он очень хотел есть. Но, несмотря на разыгравшийся аппетит, продолжал держать вид горделиво-безразличный. Мориньер с интересом наблюдал за ребенком. Нет, из его первоначальной затеи, похоже, ничего не получится. Во всяком случае, сразу - не получится.
- Сколько вам лет, Дени? - Мориньер без особого удовольствия глотнул принесенного вина. Вино было так себе.
- Пять. Мне исполнилось пять в апреле, сударь.
Дени помолчал. Потом спросил тихо:
- Вы ведь не отошлете меня обратно, в приют? Я туда больше не хочу.
Мориньер задумался. Он намеревался, забрав Дени из приюта, сразу передать его на воспитание иезуитам, чтобы те дали мальчику образование сообразно его происхождению. Но сейчас он понимал, что, во-первых, ошибался относительно склонностей ребенка. Было очевидно, что в этом маленьком теле живет дух непокорный и гордый. А, во-вторых, Жосслен де Мориньер не желал совершать над мальчиком никакого насилия. Достаточно того, что ребенку пришлось пережить за последний год.
Поэтому он со вздохом сказал:
- Нет, Дени. У меня другие планы. Сначала мы поедем в Париж. Но вы должны учиться. Кем вы хотите стать?
- Военным, - уверенно ответил мальчик. - Я научусь драться и убью короля.
Мориньер откинулся на спинку стула, поставил на стол кружку с вином.
- Ну, да... - пробурчал. - Этого только нам и не хватало.
Помолчал. Потом спросил:
- Вот как? Что сделал вам король, Дени?
- Он убил моих родителей. И моего брата.
- Вам довелось лично видеть его величество? Он сделал это сам?
- Нет, - смутился мальчик. - Это сделали его солдаты. Но король приказал...
- Послушайте, Дени, - произнес Мориньер жестко. - Каждый человек несет личную ответственность за то, что он совершает в жизни. Никакой приказ, никакие обстоятельства не могут служить оправданием. Здесь, на земле - еще могут. Иногда. На небесах - нет. К тому же вы уверены, что его величество отдавал подобный приказ? Вы слышали это своими ушами?
- Нет, но... - Дени закусил губу. Казалось, он сейчас расплачется.
Мориньер сделал вид, что не замечает подступивших к глазам мальчика слез.
- А раз так, вам надлежит аккуратнее обращаться со словами. Подобного рода обвинения следует произносить с холодным сердцем и в полной уверенности в своей правоте. Иначе вы рискуете оказаться в двусмысленном положении. А человек вашего происхождения не может себе позволить такой роскоши.
Дени молчал, опустив голову.
Мориньер улыбнулся незаметно:
- Месть, Дени, - штука опасная. Она не облегчает душу. Она ее губит. Но давайте вернемся к этому разговору позже. А сейчас ешьте.
Он пододвинул ребенку миску с еще теплыми булочками, принесенными Жаннет.
Мориньер усмехнулся. Имя смазливой служанки он выяснил благодаря маленькому кавалеру.
Когда та принесла в комнату ароматную сдобу, малыш с такой уморительной серьезностью поблагодарил девушку и поинтересовался, как ее зовут, что девица пришла в восторг. Она засмеялась, представилась, соорудив наскоро что-то вроде реверанса, и едва удержалась от желания ущипнуть ангелочка за щеку. Отказалась от этой мысли, встретив насмешливый и одновременно предостерегающий взгляд мужчины. Опустила глаза, выскочила за дверь.
- Если вы наелись, Дени, ложитесь спать, - приказал он, заметив, что ребенок начал зевать и тереть глаза.
- Можно мне взять булочку с собой, сударь?
- Не стоит, - покачал головой, - в кровати должно спать.
Ребенок огорченно вздохнул, но все же спорить не стал, полез в постель.
Мориньер тоже с облегчением бросился в кровать и тут же провалился в сон.
Проснулся довольно скоро - от шлепанья босых ног по каменному полу. Не двинулся - наблюдал сквозь ресницы, как малыш, всхлипывая и дрожа, заполз осторожно на самый краешек его кровати, неловко поерзал, потом, осмелев, забрался под одеяло и ткнулся холодным носом ему в бок. Мориньер обнял ребенка, решив оставить выяснение причин посягательства на его постель на утро. Мгновенно уснул вновь.
- Сударь, мне приснилось... Мне приснилась матушка-настоятельница. Она... она... - малыш захлопал глазами, какое-то время молчал и вдруг залился слезами.
Мориньер помедлил, замерев с кувшином в руке. Потом поставил перед ребенком кружку с молоком. И вышел из комнаты.