Это была скучная "картошка". На нее попали все те, кто летом не поехал в стройотряд. Вот еще, на каникулах пахать, да еще на стройке, которой с детства пугали родители, а еще литейкой. Нет, это не мое. Видно поэтому, из-за страха родителей, и от переживаний мамы, что мое здоровье подорвано прежними болезнями, я и оказался в институте. Это они выбрали, кем мне стать. Так, чтобы не в литейку, а культурно, как все приличные.
Но лето пролетело, подошла осень, и нас, оставшихся вне социальной пользы и идей построения светлого будущего, сбили в стаю, погрузили в автобусы и отправили по серым дорогам вдоль мелькающих деревьев, лугов и полей в непонятную конечную точку. Я не помню, как ехали. Да это и не имело значения. Было грустно, и все время пытался спать. Ведь сон - это уход от дурных мыслей. Об оставленном доме, друзьях, недосказанных словах девушке, недослушанной музыке. И кто со мной будет спорить, что оставлять девушку одну на целый месяц не опасно? А еще неприятно то, что мы из разных групп, из разных потоков, из разных кабинетов и лекционных залов. С некоторыми: привет - пока, а иных первый раз видишь.
Вот она дорога, с начальным пунктом и без конечного. С незнакомыми лицами. Как в первый раз. В автобусе тепло. Слегка укачивает, и я пытаюсь провалиться в куртку с головой, утонуть в ней.
- Чего киснешь?
Это подсел мой знакомый. Неплохой знакомый. С другого потока. Я финансист, он кредитник, но у нас много общих друзей, одна компания - эдаких разбитных парней с претензией на вкус, моду, красивые слова, легкую музыку и ценителей венгерского вермута. Почему венгерского? Да потому что он стоит в нашем любимом баре тридцать копеек за сотку. Дешево и сердито. Кстати, это тоже наше любимое выражение про дешево.
Время оживать. Друг веселый, симпатичный, таких любят дамочки. Порода.
- Не кисну я, - пытаюсь оправдаться, - Не хочется в эту срань ехать. Тем более что почти вся группа осталась дома.
- А кому хочется? - Андрюха смеется, - Нужно было в стройотряд на лето.
Веселый он парень и я понимаю, что жить будем вместе. Так и есть.
- Вместе, - спрашивает он.
- Вместе, - отвечаю я.
Деревня не хуже и не лучше тех, что довелось увидеть или побывать. Ровные заборы сменяются перекошенными изгородями, с прорехами. Возможно, дом пустует. Практически безлюдно. Где-то все чисто и ровно, где-то бурьян. Одинокие сельчане провожают нас длинными взглядами. Это когда автобус проехал, а человек еще долго смотрит вслед и непонятно, что у него в голове - любопытство, инстинкт, одиночество. Мы подпрыгиваем на ухабах и в некоторых местах приходится хвататься за поручни или сиденье спереди. Потом автобус замирает, поднимая клубы пыли.
Селимся у какого-то старика. Внешне все прилично, и дом, и хозяйство и постели, хранящие сырость и запах времени. Телевизор завешен узорчатой салфеткой, уголком наползающей на экран. В комнате полумрак.
- Работает? - интересуется Андрей.
- А как же! - с вызовом отвечает хозяин.
С нами еще двое, как и мы - один финансист, другой кредитник.
- Спать будете здесь, - говорит дед, - Двое на этой постели, а двое там, возле окна.
Мы выбираем постель у стены. Она визуально шире и напоминает опочивальню французских королей - высокая, с высоким матрацем, толстыми подушками. Трон, да и только. Не хватает занавеси, для любовных утех. На стене ковер, поэтому не имеет значения, где спать - с краю или у стены. Спину не застудишь.
Дед, кряхтя, скрывается во дворе.
- Ну что, по вину? - предлагают соседи по "общежитию".
- Неплохо, - говорит Андрюха.
Магазин приметили еще по дороге. Это главное и возможно единственный социальный пункт, где пересекаются все слои местного бомонда.
Мы скидываемся и посылаем долговязого с несуразной походкой и медленной речью. Он с моего потока и безотказный. Добряк. Сами разбираем сумки, достаем родительские ссобойки.
- Рая, у тебя "звизда" кривая.
- А что она тебе отвечает?
- А у меня "хук" кривой.
С нами, кроме долговязого живет Славик, с кредитного. Он борец. Никто не знает какой - хороший или плохой, но борец, это точно. Видно и по фигуре. Знаем, что стиль классический. Это он сам сказал. И учится он неизвестно как, но учится. Факультету крайне не хватает побед и славы, хотя бы факультетской, межвузовской. А почести - это галочки от ректора или министерства, а это уже что-то. Это неплохо, когда смотришь вперед, а не думаешь о месте простого декана. Вот и набирают спортсменов, не глядя на проходные баллы. Потом у тех сборы, соревнования, академические отпуска и учеба затягивается намного дольше, чем у обычных студентов. В общем, для славы нужны Славы. Но наш вроде еще не "академик", но дебиловатый, как и многие из этих. Он недавно женился и Рая - его новоиспеченная супруга.
- Ты так и говоришь, "звизда"? - с напускным "непониманием" переспрашивает Андрюха.
- Так и говорю. А что?
- Да ничего. А тещу как называешь?
- Маманя, - Славик мечтательно подтирает рукой нос и что-то вибрирующе засасывает глубоко, до горла.
Работа в колхозе однообразная, а еще холодно, особенно по утрам. Связи с родными нет. Только телефон на переговорном пункте. Но это далеко. А письма писать неохота. Родные перебьются. А девушка. Она пусть терпит. А может все у нее не так и грустно. Лучше не думать.
В один из вечеров поднимается температура, бьет озноб. Дед находит градусник, и столбик ртути подлетает к тридцати девяти. Лекарств нет. И я думаю, что к утру придется вызывать врача. Неприятно болеть, особенно на чужбине. Андрюха укладывается отдельно, на полу. Но с рассветом неожиданно жар спадает, тело мокрое и когда по нему трешь рукой, скатываются комки деревенской грязи. Надо вставать на работу. Снова уходить в холод, от которого по утрам тонкое стекло грязных луж и пар при дыхании. Предвестники зимы.
Осенние дни пусты и бесцветны. Особенно одиноко в выходной. Безделье и мысли засасывают. Здесь, в этом забытом богом месте нет ничего. Из развлечений только магазин, пропахший хлебом. Хлеб здесь основа. И деревянный пол подозрительно скрипит. И вино одного вида. Есть водка, но это дорого. А еще подозрительные консервы и ириски, прилипающие к бумаге. Думаешь, что очутился в машине времени, возвратившей в не твое прошлое.
Дед любит посидеть с нами, особенно во дворе. Может от скуки он и пускает к себе студентов-постояльцев.
- Вот эти двое парней неплохих, - кивает в нашу с Андреем сторону, - А вы два трутня.
Он не подбирает слова и говорит все в присутствии "трутней", которые - долговязый и спортсмен.
- Хлопцы и воду принесут, и дрова подадут в дом. А эти придут, лягут и лежат, - продолжает философствовать дед.
Вода нужна и дрова святое. Дрова - это наше тепло, как не подать. Мы с Андрюхой гордые от услышанного и нагло показывает товарищам свою значимость. В шутку, но нагло.
- И ты неплохой парень, - говорит дед, кивая на меня, - Вот только твои баки, эти..., как их..., бакенбарды...
Он на секунду умолкает. Ищет слова.
- Был у меня после войны трофейный журнал, немецкий, с голыми бабами. Там и мужики были. Вот ты похож на этого, с проституционного журнала.
Все затихают, а я не понимаю, гордиться мне этим или не очень. Но насмешек не следует, однако заостряться на удивительном открытии не хочу, что-то в нем не то.
И Андрюха, позже, начинает:
- Ну что, парень из проституционного журнала?
Ему смешно, мне, впрочем, тоже. Баки мои на самом деле странные.
Неприятную атмосферу в очередной раз разряжает спортсмен:
- А мы как-то поспорили на сборах, кто сколько раз пернет. Ну, кто победит.
- Ну и как, - спрашивает Андрей. Мои баки исчезают из разговора.
- Я выиграл, но на последнем разе наделал в штаны.
Все прикидываются непонимающими, про наделанные штаны.
- Это как?
- Как, как? Обосрался.
Всем смешно. А Славик наигранно стесняется. Гордится.
К концу месяца деньги у всех на исходе. Да и какие там деньги - родительский червонец на конфетки. Конфетки - это дамское. Мы тратим на "чернило" и сигареты. Все равно их катастрофически мало. У нас пустые карманы. Деньги только у долговязого. Точно есть, он показывал. Не пьет и не курит, да и конфеты не очень приветствует. Ну такой, жмот или долговязый жмотик. Раскрутить жмота, одна из последних наших операций.
- А что Игорек, не выпить ли нам винца, - начинаем издалека, вспоминая уменьшительное имя соседа.
- Так пейте, я не против, - на его лице полудетское изумление и доброта.
- Так денег нет, Игорек.
- А я чем могу помочь?
- Ну, угости, ты же богатенький. Полтора рублика всего.
- Я вас угощу, а вы мне что?
Вопрос звучит обескураживающе. Вроде вышли из детского возраста и немного растерялись от встречного условия.
- Мы? Мы песенки тебе будем петь перед сном, чесать животик.
Чем больше глупого цинизма, тем быстрее клиент сдастся.
- Ну, этого добра мне не надо. Чешите себе сами, что хотите.
Мы киваем, поддакиваем. Мы уже не коллеги, не соседи, мы дружбаны и братья. После получасового прессинга он, наконец, сдается. Лезет в свои закрома и извлекает два рубля.
- Сдачу вернете, - строго говорит он.
Слова разумные и мы соглашаемся. В этот раз бежать нам. Было бы большой несправедливостью послать в магазин Игорька, хотя мысли такие проскакивали. Ладно, первый раз он сбегал, но к нашему удовольствию лишь пригубил. Сейчас сами.
Бутылка маленькая, пол-литра. У нас есть совесть. На два рубля можно было и "фугас". Если разделить на троих, то терпимо, хотя тоже мало. Но на безрыбье..., как говориться.
- Ну что, Игорек, давай с нами за компанию.
Мы к нему от всей души. Он по-человечески и мы хотим ответить тем же, зная, что долговязый практически не пьет.
- Игорь, пригуби, - просим мы, - Ну, давай.
Он не слышит иронии. И голоса наши звучат настолько убедительны, что благодетель, наконец, машет рукой, типа: была - не была, переворачивает бутылку в алюминиевую кружку, которая как раз на пол-литра, именно переворачивает, и мы с тревогой считаем бульки. Буль-буль..., буль - буль..., буль - буль... Потом запрокидывает окислившийся металл, держась на за ручку, а обхватив жесткими длинными пальцами-клешнями и жадными глотками, так, что движется кадык, будто шарнир станка, опорожняет содержимое. В бутылке остается меньше трети. Мы не успеваем осмыслить происходящее, мы растеряны, удивлены, подавлены. У Игорька бесцветный взгляд.
- Конфетку? - предлагает Андрей.
Тот берет.
Дорога домой, это нечто особенное, праздник. Месяц пролетел серыми, незаметными буднями, когда новый день лучше, чем предыдущий. Он такой же, но ближе к заветной дате, потому и лучше. Нас везет тот же автобус. Люди, что встречается по дороге, уже узнают, и мы узнаем их. Они нам не машут, не прощаются, но также провожают взглядом и мы все воспринимаем спокойно. Мы из разных миров. Мы отправляемся в свою галактику, они остаются здесь. Они вообще никуда не улетают. У них особая гравитация и ботинки-магниты, от рождения. Следующей осенью к ним прибудут новые "андреи", "славики", "игорьки", и все начнется сначала - дрова, вода, беседы во дворе. Может про проституционный журнал только не вспомнит дед, а может кто-то опять попадется с "баками".
Когда выскакиваем с проселочной на асфальт, Андрей вспоминает:
- Ну, Игорек и дал с вином.
- Вот тебе и непьющий, - нехотя поддакиваю.
Андрей смеется, а я начинаю думать о девушке, оставленной в городе. Как там она? И куртка, огромная куртка вновь пытается проглотить меня с головой и мыслями.