Мушинский Олег : другие произведения.

Обзор конкурса Сд - 2015

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    "Иногда, для конспирации, Штирлиц думал вслух. Чего только не узнавали о себе товарищи по партии в такие минуты..."


   Рецензии на повести конкурса "Современный детектив - 4"
  
   Аметист: По ту сторону рока
  
   Рассказывать автору о том, что именно он написал, есть занятие, несомненно, увлекательное, однако абсолютно бессмысленное. Поэтому тут буду краток. Автор написал детектив. Полноценный детектив, без всяких "скидок на..."
   Теперь о том, как он его написал. Если опять же кратко, то плохо. Однако краткое "плохо" столь же бессмысленно. Если бы автор знал, что именно у него плохо, он бы сделал хорошо. По крайней мере, я на это надеюсь.
  
   Для начала определимся, что значит "плохо"? В данном конкретном случае, плохо - это когда читатель захотел бросить чтение, одолев всего лишь порядка 40% текста. Возникает два вопроса: почему это случилось, и как этого можно было избежать?
   На мой взгляд, главная и практически единственная проблема автора - стиль изложения. Остальные претензии прямо или косвенно вытекают из него.
  
   Главная проблема в том, что автор много и часто злоупотребляет длинными предложениями. Юрий Никитин в своей книге "Как писать книги" называет их гусеницами. Образно и сразу передает суть дела. Чем плохи гусеницы?
   Читатель, падла такая, живет в трехмерном мире. Более того, он успел к нему так привыкнуть, что, говорят, до 90% информации получает с помощью зрения. Соответственно, задачей автора является создание такого текста, за которым читатель мог бы увидеть трехмерную картину. Ее не обязательно подробно описывать. Достаточно набросать несколько штрихов, и читатель сам вообразит остальное, став в какой-то мере участником творческого процесса.
   Предложения-гусеницы уже сами по себе задают линейность, сводя всю картину к точкам на линии. Линия же для привыкшего к трем измерениям читателя слишком скучна. Даже если эти точки сами по себе интересны - что бывает куда реже, чем кажется автору - в мозгу читателя уже активировалась установка "мне скучно". А от этого до нежелания читать дальше - один шаг.
   Возьмем как пример предложение из самого начала:
   "Тиль Линдеман воздел руки, приветствуя почитателей, снял микрофон со стойки, Кристоф ударил по барабанам, и "Раммштайн" начал выступление".
   Сразу замечу, что это далеко не самый худший пример, но именно как пример - вполне сойдет. Итак, Тиль воздел руки, потом снял микрофон, потом Кристоф ударил по барабанам и "Раммштайн" начал выступление. Не буду спрашивать, кто все эти люди, по тексту логично предположить, что участники ансамбля.
   Их там, наверное, несколько, но значимы пока только два - Тиль и барабанщик. Они начинают шоу. Так, автор, дайте им возможность устроить его. Покажите шоу читателю. Покажите, а не расскажите, да еще с помощью банального перечисления фактов, от которого, как от всякого перечисления, за версту веет скукой.
   Вот, до этого автор пишет:
   "Могучий аккорд полетел над полем. Многотысячный крик ответил ему".
   У нас есть поле, многотысячная толпа и музыка. Есть картинка, которую и надо держать дальше.
   "Тиль Линдеман воздел руки, приветствуя почитателей".
   Всё, точка. Толпа прокричала, и Тиль приветствовал ее. Наверное, была какая-то ответная реакция или, напротив, народ безмолвствовал. Или же толпа замерла в предвкушении. А что? Хороший короткий образ, разбивающий гусеницу.
   "Тиль Линдеман воздел руки, приветствуя почитателей. Толпа замерла в предвкушении. В полной тишине Тиль снял микрофон со стойки".
   Не бог весть что, прямо скажем, но опять же для примера сойдет. Мы уже не перечисляем действия Тиля на сцене, мы показываем его. Мы слышим - читатель не только видит, но и ухи ему никто пока не оттоптал - гул толпы, который сменяется тишиной. Теперь нам ясно, что все эти люди собрались послушать Тиля и его команду, он им не похрену, и нам - чуть забегая вперед - не удивительно, что куча народу свалила на выходе следующего артиста. Одно цепляет за собой другое, придавая повествованию связность, а картине мира - целостность.
   Далее, в дело вступает барабанщик. Дайте ему свое персональное предложение:
   "Кристоф ударил по барабанам".
   Можно даже так и оставить. В нашей картине мира - уже трехмерной - появился новый образ. Кристоф ударил по барабанам. Читатель сам домыслит, что тишина сменилась барабанным боем. И далее, опять же, отдельным последним предложением абзаца:
   ""Раммштайн" начал выступление".
   Вы нарисовали картину - поле, толпа, Тиль с Кристофом - и, как настоящий художник, ее подписываете: ""Раммштайн" начал выступление". Вот, читатель, тебе картина маслом с места преступления, раз уж у нас детектив.
  
   Читаю дальше и вижу, что любовь автора к предложениям-гусеницам докатилась даже до прямой речи. Вот опять же для примера фраза из сцены, где спорят медики.
   "- Потом доругаетесь! Мне надо с каждым из вас поговорить. Вы кто? Здешний... Исай Радин. Что значит, надо приём вести? А кто мне данные трупа скажет? Вера? А, медсестра, которая тут была... Ладно, идите пока, работайте. А вы, доктор, из скорой? Я так и думал. Присядьте здесь, вы мне понадобитесь... Да бога ради, заполняйте свои бумажки, конечно!"
   Всю эту фразу проговаривает следователь Киреев. Остальные в это время, надо полагать, приняли образ сферических коней в вакууме, общаясь со следователем исключительно телепатически. Ну а как иначе? Где их голоса? У нас есть один Киреев аки центр мироздания и глас его, аки вся остальная Вселенная. Нет, автор, это не вы так думали, это я только что сочинил исходя из того, что вы мне написали. Что ж, давайте еще раз попробуем нарисовать нормальную картинку по вашему описанию.
   - Потом доругаетесь! Мне надо с каждым из вас поговорить. Вы кто? - следователь указал пальцем на молодого врача.
   - Здешний... Исай Радин, - как-то так ответил тот и, оглянувшись на какой-то шум в приемной или где-то там еще, добавил: - Мне надо прием вести.
   Посторонние звуки, живой и говорящий Радин со своими проблемами придают картине глубину.
   - Что значит, надо приём вести?
   Это спрашивает следователь, но он, наверное, в курсе, что такое прием у врача. Эта проходная фраза нужна лишь для того, чтобы сохранить целостность гусеницы. Значит, вычеркиваем, и сразу берем бык за рога.
   - А кто мне данные трупа скажет? - строго спросил следователь. - Вера?
   В принципе, телепатические способности следователя уже доказаны чуть ранее фразой:
   "Киреев сделал вид, что ему ясно, о чём спорят медики, хотя по его шкале понимания стрелка сейчас показывала отметку "ни бум-бум". Зато шум за дверью он интерпретировал прекрасно - медсестра Вера с помощью спортивного охранника Коли действовала решительно и успешно".
   До того имя Вера в тексте не встречается, а тут Киреев прекрасно понял, что Вера с ранее представленным Колей уверенно решала проблемы. Однако всё же лучше позволить озвучить ее имя кем-то другим. Например, доктором, к которому обращается следователь. Это позволит придать картине объем и более красиво представить читателю еще одного персонажа.
   - Вера, - сказал Радин.
   - Кто это? - переспросил Киреев, и тут сработал его дар телепатии, или просто находчивость: - Это медсестра, которая тут была?
   Радин согласно закивал, и Киреев отпустил его:
   - Ладно, идите пока, работайте. А вы, доктор, из скорой?
   Тут и второму доктору пора бы открыть рот. Тем более что по окончанию фразы у того свои заботы - бумажки заполнить надо - и он явно не из тех, кто промолчит о своих бедах. Так опять же покажите его читателю.
  
   Ну и напоследок, так сказать, удар милосердия.
   Сразу же за первым эпизодом идет вставка "от автора". А остальной текст, простите, от кого? От кутюр? Но это ладно, а вот что не ладно: фраза от автора вполне проходная, вполне уместная в тексте. Так скажите, автор, зачем вы меня выдернули из повествования, чтобы сообщить ваше особое мнение о Кирееве?
   Вот, по сути, два слова "от автора" - и две торпеды в борт своему же тексту. Первая - автор оторвал читателя от повествования; причём замечу, и без того пока что не шибко увлекательного. Вторая - автор оторвал читателя от чтения совершенно зря! Да прицепите вы всё "от автора" к последнему абзацу первого эпизода - и оно там будет вполне уместно.
  
   Подытоживая свою многословную критику (интересно, кстати, хоть кто-то до конца дочитал?), хочу напомнить автору давнишнее правило писателя: показывайте, а не рассказывайте. Да, я знаю, что это тяжело. Но результат того стоит.
  
   Бирюза. Дело о супружеской верности и крепкой мужской дружбе
  
   У микрофона я и Микки-Маус.
  
   В смысле, есть (или был) такой жанр - радиопьеса. Именно "радио-", поскольку в прочих версиях пьес хоть какое-то действие есть. Актеры, к примеру, руками размахивают, или хотя бы на заднем плане какая-то картина представлена. А вот так, чтобы одни голоса - это только радио. Однако даже там реплики героев выделялись голосом, интонациями, словесными оборотами. Здесь же - просто три длиннющих диалога, которые убивают всё впечатление от неплохо задуманной работы.
  
   Да, немного похвалить автора тоже не мешает, тем более что в эти диалоги, вне всякого сомнения, его и без меня натыкают носом.
   Итак, придумано неплохо. У нас есть по-кошачьи безмерно любопытный следователь и преступление, похожее на несчастный случай. Начальство торопит закрыть дело, врагов у покойного ноль целых и столько же десятых, но чутье сыщика подсказывает герою - и читателю! - что здесь дело нечисто. Для интриги в детективном сюжете вполне достаточно и на этом материале уже можно построить всё повествование.
   И вот теперь о грустном. Повествование автор строит с большими и малыми огрехами, постепенно убивая весь интерес.
  
   Первое, что сразу бросается в глаза - это "портянки" диалогов без единой ремарки автора. А ведь герой не слушает запись, он ее, как сказано в тексте, смотрит. Значит, должен не только слышать речь, но и видеть, что там происходит. Как минимум, это должно было выглядеть, как эпизод с допросом старых соседей Бернштейнов.
   Возможно, тут у вас, автор, возникнет впечатление, что диалоги с ремарками слишком длинноваты. Тогда их можно подсократить, вырезав или ужав какие-то из реплик персонажей. Стивен Кинг в свое время писал, что формула хорошего текста есть первоначальный вариант минус десять процентов. Не скажу, что формула универсальна и подходит к каждому случаю, однако лично по моему опыту текст действительно очень часто от этого выигрывает.
  
   И еще, по поводу тех же ремарок. Кто у нас главный герой? Очевидно, что Горецкий. Они с начальником не друзья-напарники как Шерлок Холмс и доктор Ватсон. Начальник здесь выступает в роли очередного препятствия, пытаясь закрыть почти раскрытое дело. Кстати, раз это так, то совсем не обязательно раскрывать богатый внутренний мир Соболя, который на рабочем месте пишет стихи.
   Однако ближе к делу. Главный двигатель сюжета - главный герой. Потому он и главный. Его решения должны определять дальнейший ход повествования. Допустим, герой решил забить на всё, пошёл и напился - и мы на выходе получаем драму. Или герой решил непременно найти преступника - и мы видим детектив. В данном же случае этот главный герой половину повести сидит и смотрит телевизор. Точнее, слушает. Возникает вопрос: насколько интересно наблюдать за таким поведением героя? Скорее всего, не очень.
   Соответственно, есть два равновесных решения.
   Во-первых, можно передать функцию допроса главному герою. Он пообщается с подозреваемыми, а заодно не просто покажет читателю сцену допроса, а покажет ее глазами главного героя. Как он это видит, на какие детали обращает внимание и т.п.
   Во-вторых, если уж хочется показать, что начальник герою не доверяет такое дело, то всё равно роль пассивного наблюдателя - не лучшая роль для главного героя. Пусть он хотя бы комментирует то, что видит и слышит. Мысленно или вслух - это решать автору. На мой взгляд, лучше мысленный монолог, чтобы не "встревать" в разговор.
  
   Далее, по поводу собственно детектива. Замечание о качестве кожи Татьяны звучит только в самом финале:
   - А как вы меня разгадали?
   - У вас превосходная кожа, Татьяна Николаевна.
   - Простите! - сказала женщина возмущенно.
   - Незагорелая, но в то же время естественно-оливковая. И шелковистая - в нашей-то полосе. Я когда вас впервые увидел - сразу понял, что никаким псориазом вы не болеете.
   Этот литературный прием называется "рояль в кустах". На самом деле, используется довольно часто даже именитыми авторами. Например, знаменитый Ниро Вульф частенько припрятывал улику в рукаве, однако, как водится, рояль роялю рознь. Одно дело - сообщить читателю, что у Ниро Вульфа есть некая улика, чтобы в финале огорошить оптом злодея и читателя неким документом, полностью изобличающим преступника. Другое дело, что герой эту улику тоже не видит:
   Горецкий выключил запись и уставился в стену остекленевшим взглядом. Он думал...
   Мысли Горецкого начали притупляться, и он понял, что сегодня уже ни до чего не додумается.
   Приняв душ и почистив зубы, он повалился на кровать и почти сразу уснул. Часа в три ночи он проснулся, долго и остервенело чесал нос, затем снова заснул и больше не просыпался до самого утра.
   Это уже не рояль в кустах, это целый полковой оркестр грянул "Сюрприз!" Что нехорошо само по себе, и вдвойне нехорошо, когда неудачный стиль изложения притупил всякий интерес и в плане критики автору, как говорится, каждое лыко в строку. Поэтому намек на основную улику всё ж таки лучше подать пораньше. Совсем не обязательно, чтобы герой, как он утверждает, "сразу понял", но хоть какой-то акцент на внешности героини сделать надо.
   Также видел в комментариях, что автору пеняют на хлорид калия. Я не химик, вопросом не владею, но его вполне можно заменить на какой-нибудь старинный яд, который передавался в семье Татьяны из поколения в поколение. Придаст ее образу глубины и аристократичности.
  
   И в заключение еще, так сказать, пара штрихов к портрету. Главного героя зовут Иван Алексеевич Горецкий. Далее по тексту автор именует его то по фамилии, то по имени-отчеству. В прямой речи такое было бы оправдано: для кого-то он Ваня, для кого-то Иван Алексеевич, а для кого-то следователь Горецкий. Всё нормально.
   Но в авторской речи именование нужно ровно для одного - обозначить героя, и тут постоянная смена фамилии и имени сбивает с толку. Почему, к примеру, в третьей строке он Горецкий, а в пятой Иван, да еще и Алексеевич? Лично я никакой разницы не вижу. Однако она есть - тут фамилия, там имя, и читатель рефлекторно тормозит чтение, пытаясь понять, а где она, разница-то? А ее нет.
   Тут фишка в следующем. Приятно читать текст, который бежит гладко. Одна фраза цепляет за собой другую, складываясь в единое целое. При этом имена героев часто воспринимаются как некий единый иероглиф, который данного героя обозначает. Если же имена постоянно скачут, то для чтения это - как лежачий полицейский на шоссе.
  
   Подбивая итоги, скажу так. Придумано неплохо. Теперь надо поработать над текстом. Много поработать. Даже очень много. Однако тут есть над чем работать. Несмотря на разгромный, наверное, общий вид рецензии конкретно этот детектив - однозначно кандидат в работу, а не в корзину.
  
   Лазурит. Песнь Юлиуса, или колдун в медвежьей шкуре
  
   Стремительным галопом несется мысль автора. Столь же стремительно перо набрасывает на бумаге контуры будущего произведения. Тут штришок, там штришок. Больше не надо, ведь вся картина у автора перед глазами. Вот только читатель - не телепат. Он не может влезть в мозг автора и потому вынужден, как Шерлок Холмс, по крошечным намёкам восстанавливать картину следствия.
   Что удалось восстановить мне? Автор задумал написать шпионский детектив. Якобы в прошлом российские спецслужбы затеяли охоту на шпионов, подсунув в качестве наживки некий новый секретный объект. Однако в ЦРУ не дураки сидят. Там просекли фишку и не клюнули. А вот корейская разведка, которой непонятно зачем это нужно, клюнула. Присланный из Москвы аналитик Роман дело распутал, а его секретный коллега сумел задержать шпионку.
   В общем, придумано неплохо. Автор уверенно набросал скелет будущего шедевра, и отправил этот скелет на конкурс красоты. Ход нестандартный, но, увы, ни разу не выигрышный.
  
   Выше я изложил, что я думаю о прочитанном. Ниже я буду писать о том, как поступил бы я, будучи автором. Да-да, я помню, что критик - это тот, кто рассказывает автору, как бы он написал его рассказ, если бы умел. Тут смайлик. Однако я твердо убежден, что просто указать на ошибки - этого мало. Ну, есть огрехи, а делать-то с ними что? Вот об этом я и буду дальше рассуждать вслух.
  
   На этот скелет надо нарастить мясо. Чтобы прикинуть, как - разберем для примера завязку произведения. Это три первых сцены. Их задача - кратко ввести читателя в курс дела. Дальше возможны какие угодно перемены и трансформации, но читатель изначально должен знать, о чём вообще автор толкует.
  
   Первый эпизод: герой едет в поезде и думает о чём-то, что надо забыть. Потому что исправить всё равно уже ничего нельзя. Скорее всего, это нечто трагическое.
   По крайней мере, это так выглядит. Далее по тексту парой штрихов набросано, что забвению подлежит секс с кореянской шпионкой, но проблема не в этом. У каждого свои поводы для грусти.
   Проблема в том, что начало произведения, особенно выделенное отдельным эпизодом, задает настроение. Это "первая сцена", да еще и столь четко выделенная. Она представляет нам всё последующее произведение. "Здравствуйте, уважаемый читатель, я - трагедия о тяжелой ошибке, которую никак нельзя поправить", - вот что она говорит читателю.
   Читатель кивает, читает дальше и обещанная трагедия остается за кадром, отметившись парой предложений по ходу текста. Тема нераскрыта, и читатель справедливо чувствует себя обманутым.
   Сцена вторая, в управлении. Ее назначение - представить читателю главного героя. Задача выполнена? Нет. О герое мы знаем лишь то, что он майор и привык работать один. Как его зовут, кто он по профессии и как выглядит - всё оставлено за кадром. Второстепенным персонажам - и то уделено больше внимания. И окончательный удар - финальная фраза. "Ёш твою медь! Он еще и подполковник!.." - удивляется майор.
   Ну и что? Подполковников в Москве - как собак нерезаных. К тому же оборот "Он еще и..." подразумевает, что он и до еще кто-то есть. И кто же он? Султан Бахрейна?
   Автор знает, что эти двое - знакомы, но мне-читателю он не счел нужным это сообщить. Я узнаю об этом только через сцену. До этого следует краткий экскурс о том, как герой отдохнул с некой Люсей в Израиле. Там они познакомились с четой Цоев: эрудитом Денисом и молчаливой Тамарой, которая за словом в карман не лазала. Тут я-читатель должен был телепатически установить связь между Денисом Паком в управлении и Денисом Цоем в Израиле. Увы, я всего лишь подумал "да мало ли в Бразилии Педров" и только потом, по ходу повествования, узнал, что Цой и Пак - один хрен.
   Далее автор в своей стремительной манере излагает суть дела: неподалеку от Владивостока убит важный чин Минобороны. Завязка закончена. Хочется добавить "наконец-то!"
  
   Нет, как скелет - это вполне неплохо. Намечен будущий конфликт, не поимевший, увы, никакого развития, намечены персонажи, обозначена суть дела. Теперь надо превратить эту пунктирную линию в повествование.
   Первым делом надо определиться с настроением. Будет ли это классический детектив, или веселая пародия на шпионский роман, как предложил в комментариях коллега Сердолик? Вариантов масса. Одну и ту же историю можно рассказать по-разному. Пусть, для примера, будет пародия. В серьезном детективе выплывают технические огрехи, на которые столь подробно указала Бабка, а продумывать все детали у меня нет ни времени, ни желания. Я вообще сомневаюсь, что автор еще читает этот текст.
  
   Итак, это будет ироничная повесть о том, как два секретных агента раскрывали убийства. Согласно задумке автора, Роман и Денис уже знакомы, и успели переспать с женами друг друга. Чудесная почва для конфликта, кстати. Женам понравилось, о чём обе не преминули доложить мужьям, и теперь оба из кожи вон лезут, стремясь доказать, кто тут лучший мачо.
   Вполне сойдет для завязки.
  
   Начнем с того, что главный герой вырван из отпуска и спешно вызван "на ковер". Показываем читателю безукоризненного на вид джентльмена, который предвкушает интересное дело. Иначе бы его, ведущего аналитика Романа Какойтовича, не вырвали бы из давно заслуженного отпуска. Короткая вводная сцена: герой, допустим, едет в лифте и предельно кратко вспоминает прерванный отпуск - он был в Израиле, где поимел красавицу-жену "того парня", но вот беда - тот парень успел соблазнить его жену. Прямо как в "Летучей мыши": "я и представить себе не мог, что пока я там с девками, моя жена в это время..."
   И в кабинете генерала герой нос к носу сталкивается с тем самым парнем. Лоск слетает с обоих, и встреча оборачивается серьезным конфликтом. В глазах сверкают молнии, но тут генерал своей властью усмиряет обоих. Мол, наверху сказали, что работаете по делу вы двое, и точка! Интересы страны превыше всего!
  
   Итак, в первой сцене мы уже представили читателю двух персонажей, кратко обозначили их конфликт и забросили небольшую приманку - важное дело. Конфликт временно отходит на второй план, герои и читатели готовы узнать - что за дело? Генерал объясняет, перед этим строго предупредив о строгой секретности и вызвав у героя снисходительную усмешку: мол, ему других дел не поручают.
   Далее рассказ генерала. Под Владивостоком затевалась шпионская операция "Ловля на живца", однако ловца самого поймал медведь. И убил. Тут опять же парой предложений показать, как герои воспринимают информацию. Роман - жадно хватает каждую мелочь. Денис внимает отрешенно, или вообще взял отпуск и ушёл в астрал. Генерал продолжает нагнетать: доверять на месте никому нельзя, потому как есть информация, что вражеский агент обосновался под самым носом, а раскрыть убийство надо быстро, ибо покойный был - эх, гулять так гулять! - близким другом президента.
   Поэтому, естественно, начальство и слышать не желает о разногласиях героев. Оно желает знать одно - кто убийца?! Герои, скрипя зубами, выезжают сверхсекретным сверхзвуковым поездом во Владивосток, где тем же вечером на перроне их встречает жена Дениса - Тамара. Она слишком ласково приветствует обоих, и на этом завязку можно завершить. Проблема обозначена, конфликт есть и любвеобильная Тамара готова разогреть его до температуры кипения.
  
   Осталось это написать. Разумеется, никакого схематизма. Это не значит, что надо злоупотреблять описаниями - правило: не более одного прилагательного подряд! - но читатель должен увидеть эту картину в красках. Самолюбование героя, холодная ярость рогоносца Пака, образ любвеобильной Тамары - всё это кратко, но должно быть подано читателю по ходу дела. Детективная повесть - это не головоломка, в которой надо вычислить убийцу раньше сыщика. Это - литературное произведение, в котором мы рассказываем историю, а не загадываем загадку.
   Загадка - лишь составляющая часть истории Романа и Дениса. Они - живые люди, и загадка - это средство, чтобы показать, как они идут по жизни в поисках разгадки, одновременно сражаясь за благосклонность Тамары, которая в финале, как и положено, оказывается роковой красоткой, и пытается убить обоих героев, вначале стравив их между собой. Или как-то иначе, но обязательно в красках. Юмор не может быть схематичным: тут паровоз, тут смеяться. Поэтому, покончив с завязкой, следует аналогично пройтись по всему произведению, сделав из этого скелета полноценного члена литературного сообщества.
  
   На этом желаю автору вдохновения и трудолюбия, и надеюсь, что всё это я понаписал не зря.
  
   Гранат. Музейная история
  
   Детектив есть, тема раскрыта и сам по себе текст не попадает под оценку "хуже некуда". Есть куда. Очень даже есть. И тем не менее, тем не менее...
   Тем не менее, весь текст - это ужас-ужас. Не будь за ним придумана неплохая в сущности история (и не требуй от меня координатор развернутой рецензии), я бы излишне многословно посоветовал отправить этот текст в корзину. Но раз такое дело, давайте спасать историю.
  
   Во-первых, почему ужас-ужас? История начинается откровенно сумбурно и бессвязно.
   С таким реактивным клиентом мне еще встречаться не доводилось.
   С каким - таким? Об этом автор рассказать не спешит. Зато сообщает, что у них - у кого "у них?" - пятнадцать лет назад тянули "быньку за пупыньку".
   Так что теперь на телефонное предложение директора музея, прозвучавшее ни свет ни заря, согласился моментально - хотя почти всю ночь бурно праздновали с Ленькой победу российской футбольной сборной над черногорцами. Похоже, Петр Иванович тоже несколько оторопел от моего пионерского "Всегда готов!"
   Картина начинает проясняться: клиент - директор музея. Где-то рядом находится некий Ленька, с которым герой праздновал победу российских футболистов. А кто такой Пётр Иванович, который "тоже оторопел"? И, кто, кроме Петра Ивановича, оторопел так, что Петр Иванович всего лишь "тоже"?
   За пять минут ожидания автомобиля господина Смурнова я по телефону дал указания оторопевшей от раннего звонка Зине - не первый год работает в агентстве, а до сих пор не привыкла к вводным в любое время суток...
   Итак, в следующем абзаце мы узнаем кто - "тоже". Это Зина. Кто такая Зина, и что за агентство - не так важно. Куда интереснее, кто такой господин Смурнов? Некоторое время я пытался его вычислить самостоятельно - и верно угадал, что это директор музея. А вот дальше мне пришлось напрямую обращаться к автору, и тот раскрыл интригу: оказывается, директор, Петр Иванович и господин Смурнов - одно и то же лицо.
   Директор - опять же, по версии автора - лично заехал за героем. По дороге они составили договор, и герой прибыл на место преступления руководителем службы охраны музея. Где хотя бы отрекомендовался по всей форме, и читатель теперь знает - кто он, и как его зовут. Начинается расследование:
   На вид потерпевшей было от шестидесяти до семидесяти... 
   От Петра Ивановича я уже знал, что убита Лариса Геннадьевна Крук, бывший научный сотрудник музея. Ушла на пенсию ровно в пятьдесят пять, более десяти лет назад...
   То есть, герой знает, кто убит и сколько ей лет, и вот этот штамп "на вид потерпевшей было 60-70 лет" - здесь вовсе не нужен. Тем более что дальше по тексту выясняется, что герой раньше знал покойную и помнил ее.
   Сегодня в музей, как всегда, первой пришла Ольга Баева... Петр Иванович и Ольга Павловна несколько минут не могли отойти от шока.
   Уже привычно вычисляем, что Ольга Баева и Ольга Павловна - одно и то же лицо. Когда директор знакомит героя с сотрудниками музея, это предположение подтверждается. Читаем дальше. Как и следовало ожидать, не всё так просто. Директор, выпроводив сотрудников, переходит к сути дела и сознается, что солгал следствию. Кое-что всё-таки пропало. А дальше - просто шедевр:
   - Совершенно верно, - директор кивнул и еще более пристально посмотрел мне в глаза: - Кстати, помню вас по одному делу пятнадцатилетней давности...
   - Надо же! - я ухмыльнулся. - Я, между прочим, тоже помню и вас, и Ларису Геннадьевну...
   "- Ой, шеф, я вас вижу!"
   "- Аналогично!"
   Директор в спешке вызвонил героя ранним утром, наделил полномочиями руководителя охраны музея, доверился в серьезном проступке - и вдруг, "ой, а я вас знаю". Какой сюрприз!
   Далее "бойцы вспоминают минувшие дни, и битвы, что с треском продули они", всплывает некий Сан Саныч и лишь далее туман очень постепенно начинает проясняться.
   Тут, думаю, уместно привести слова другого Сан Саныча, он же главный редактор издательства Астрель-СПб:
   "1. Понятность. Читатель должен абсолютно точно понимать, о чём ему написали...".
   Так вот, в "Музейной истории" на протяжении двух первых глав я не понимаю, о чём мне пытается поведать автор. Вероятность того, что я стал бы читать дальше, не будь обязан сделать это по условиям конкурса, равна нулю. Собственно, я и бросил в первый раз читать на сюрпризе, и вернулся к тексту только через неделю, после чего всё-таки решительно прочёл его до конца.
  
   Теперь во-вторых: а чего делать-то? На мой взгляд, текст надо переписывать. И начать надо не с начала текста, а с проработки героев.
   Вначале с ними должен познакомиться автор. Представить их, понять их. Чтобы директор, высвистав в аварийной ситуации старого знакомого, не заявлял ему на полдороге: а я вас знаю. Это, пожалуй, единственное, что читатель и сам может вычислить.
   Возьмем главного героя. Он немолодой уже частный сыщик с амбициями. Он "ставит на место" лейтенанта, красуется перед Анной, пока та не обрывает доморощенного Пуаро. Чёрт побери, отличный типаж. Обычно Холмсу нужен Ватсон, чтобы было кому рассказывать свои умозаключения, но Ермолай вполне может красоваться перед самим собой: вот как я заметил улику, вот как я сразу узнал Тамару Мухину и т.п. Через призму самолюбования героя мы видим всё, что видит он. Это вполне могло бы стать изюминкой в вашем повествовании.
   По ходу повествования такой герой вполне органично может делать маленькие - одно-два предложения - ремарки обо всем и всех. Позвонил директор:
   Звонил Смурнов. Я его сразу узнал, хотя пятнадцать лет прошло. А он изменился. Тогда молодым специалистом был, при Сан Саныче в учениках бегал, а теперь гляди ж ты - директор музея. Не Петруха, а Пётр Иванович. Голос властный, уверенный. Раньше-то от него ни да, ни нет толком не добиться было. До последнего тянул быньку за пупыньку, а теперь начала рабочего дня не дождался - позвонил.
   Хотя у меня, владельца частного сыскного агентства "Хрен с горы", рабочий день не нормированный.
   Это, разумеется, только пример, причём написанный, что называется, на коленке. Но даже это более информативно, чем нынешний текст "Музейной истории". Мы сообщаем читателю, что наш герой - владелец сыскного агентства, он в прошлом уже пересекался с ныне директором и одним штрихом делаем намек на Сан Саныча. Далее появляется Лёнька. Опять же сразу одним предложением - мой сотрудник, а я, стало быть, его начальник. Зина - аналогично, сотрудница и любовница. Только пусть это будет не такое предложение:
   Я подкрался сзади и слегка дернул статную девушку за великолепные волнистые длинные русые волосы.
   Четыре прилагательных подряд - это слишком много! Максимум два. Если герою девушка небезразлична, можно уделить ей несколько предложений, опять же, описав ее внешность глазами героя. И прервать мысленное любование героя своей пассией - приехала машина, лично директор сидит за рулем, герою пора выдвигаться на подвиг, а читателю - предвкушать хитрую интригу, раз директор лично ни свет ни заря примчался к главе сыскного агентства.
  
   И еще задержимся на образе Сан Саныча. В примере выше он пока лишь едва упомянут, но большего в самом начале и не нужно. У нас дело закручивается вокруг героя и директора. Они - персонажи завязки истории. О них нужно рассказать, а упоминание о Сан Саныче - это уже недомолвка, обещание читателю рассказать позже, когда придет время.
   Это как два полюса. Каждый персонаж должен появляться на сцене в своё время, но вполне допустимо упомянуть тех, кто появится позднее. Когда персонаж вышел на сцену, его надо представить читателю - описать, назвать. Если этого не сделать, это "минус". Читатель чувствует себя обделенным, он не получил нужной информации и не понимает - кто и зачем бродит по сцене? Но еще до выхода на сцену персонажа можно объявить: "граф Орлов с визитом". Это плюс. У читателя нет отторжения, он понимает, что это пока недомолвка. Потом ему расскажут про графа, он этого ждет, и ему интересно, что за граф-то?!
   Не обманите его ожиданий, и вы подцепите читателя на невидимый крючок. Следующая недомолвка уже будет восприниматься с большим интересом. Появляется Анна - красивая девушка, любительница футбола - как, кстати, и главный герой - читатель уже заинтригован. И он с интересом читает ваш текст дальше, стремясь узнать, какие еще загадки вы ему приготовили.
   И вот такие мелкие загадки - кто такой, а почему так, а что там тогда случилось - рассыпанные по всему тексту, не позволяют читателю оторваться. Ведь он же еще не узнал, какая темная история приключилась в музее 15 лет назад. Но чтобы ему было это интересно, автор должен гарантировать, что эта история будет рассказана связно, ясно и понятно. Такой гарантией выступает завязка произведения.
   Суть литературной интриги предельно проста. Покажите читателю красивую и интересную картинку, и пообещайте, что дальше будет еще интереснее. Как минимум, читатель будет читать дальше, а там, если очень повезет, ему еще и понравится.
   Если же читатель с самого начала вынужден вычислять, кто все эти люди на сцене, он вправе полагать, что и дальше будет такая же картина. А она ему пока еще не интересна! Эта история его пока еще не зацепила, и он просто закрывает произведение, так и не узнав, что хотел сказать ему автор.
  
   Нефрит. Три жизни на двоих
  
   Лично мне "Три жизни на двоих" было интересно не только читать, но и разбирать.
  
   Во-первых, мы с автором увидели тему конкурса "Корни преступления - в прошлом" под одним углом. Оба - не сговариваясь! - подняли тему прошлых жизней. Это меня сразу зацепило. Во-вторых, автор в ладах с основами, и мне не придется писать еще одну рецензию о стилистике текста. Нет, я не против, но разнообразия тоже хочется, и автор "Трех жизней..." это самое приятное разнообразие привносит. Конечно, я всё равно найду, до чего докопаться, но, и это уже в-третьих: копать придется глубже, а это всегда интереснее.
  
   По стилю всё же малость пройдемся. Так, для разминки.
   В первую голову стоит обратить внимание на именование. В одной и той же главе персонаж, к примеру, именуется то Надей, то Надеждой. Ксения обращается к Елизавете то на "ты", то на "вы". А уж вот этот экзерсис:
   Авария произошла 29 мая в Дмитровском районе Московской области, неподалёку от станции ***.
   Совсем ни в какие ворота. Станция Коньяково - три звездочки?! Что за стилизация под путевые заметки XIX века? Да назовите ее какая-нибудь "платформа захернадцатый километр", если уж нет карты под рукой. Дальше еще интереснее:
   Девушка еле слышно объясняет, что ехала в Иваньково, к известному психологу Алику ***.
   "Народ и партия... в смысле шаман и станция - едины"? Или это такой тонкий намёк, что Алик еще и станционный смотритель? Да нет, никак по тексту это не обыграно. Ну и зачем тогда эти звездочки? С Аликом-то вообще нет никаких оправданий - его просто можно было Аликом и оставить. А фамилия его слишком известна, чтобы ее называть!
   Второй очередью пойдет слишком вольное перемешивание действия с прямой речью. Поскольку большая часть повествования подается от первого лица - это объяснимо, но лучше от этого не становится.
   - Лиза, извините за откровенность, но с моей стороны это не благотворительность. ... Вчера же вечером вот этот господин - Ксения опять поколдовала над смартфоном и показала мне новое фото, на этот раз - узколицего мужчины лет сорока с породистой восточной внешностью, - занял пост у калитки, за которую выходит покурить народ из больницы, и подловил там медсестру из вашего отделения.
   Надо всё-таки отделить слова Ксении от рассказа Нади-Лизы. Запятая после "господин", "занял пост" - с большой буквы. Поскольку автор использует тире не только для выделения прямой речи, но и в тексте рассказа Нади-Лизы, то приходится притормаживать, разбираясь, где тут кто сейчас речь держит. Тем более что речь Ксении и Нади-Лизы не настолько характерны, чтобы их сходу различать.
  
   На этом разминку закончим, и перейдем собственно к истории с переселением душ.
   В прошлой своей жизни Надежда была монахом буддистского монастыря. Обладая большой внутренней силой, она-он шла к духовному совершенствованию ускоренным маршем, пока в пьяной драке в кабаке... в смысле, в стычке с монахами соседнего монастыря эту высокодуховную личность не отмутузили по полной программе. Что именно не поделили монахи - осталось за кадром, а читателю представлен только результат: к монаху с визитом пришли Учитель и Карачун. Первый указал на ошибки и предупредил, что в следующем воплощении внутренней силы уже не будет, второй просто настал. После чего он же незаметно подкрался к Надежде и в этой жизни. Некто неизвестный на камазе протаранил такси, в котором она ехала. Внутренней силы нет, тело в состоянии, к дальнейшему использованию непригодном, короче опять Карачун.
   Но тут попутчица Надежды - Елизавета, во время судьбоносной встречи двух душ на мосту, решает отдать Надежде свое тело. Мол, она всё равно оставаться в этом мире не хочет, а Надя жаждет жить - так вот ей носитель. Вообще-то, этот важный момент заслуживает более подробного и красочного описания, но суть дела передана достаточно ясно. Две души временно сливаются, в результате чего Надежде становятся доступны воспоминания Лизы, а сама та уходит.
   Завязка интригует так, что дальше некуда. С молодым телом Лизы, опытом Надежды и монаха - что сделает героиня? Она проваляется всё повествование в постели, пока ее подруга Ксения будет вести расследование. Ну ёшкин же кот!
   Даже в сцене, когда Надю-Лизу в больнице навещает потенциальный убийца:
    Моё тело реагирует прежде ушибленных мозгов. Сердце вдруг переходит на бешеный ритм, плечо отрывается от косяка, рука захлопывает дверь, спина к ней прижимается, ноги упираются в пол. Я ещё не понимаю, чем так напугана (не забинтованной же головой - здесь, в отделении нейрохирургии!), а глаза лихорадочно обшаривают палату в поисках орудия защиты...
   Казалось бы вот! Идеальный момент, чтобы вернуться к опыту прошлой жизни. Тех сил нет, но есть опыт монаха. Сейчас, сейчас... Героиня хлопается в обморок. В финале о монахе просто забыли, хотя опять же тема вполне благодатная. Ксения вспоминает, что Надя шарахалась от мужчин, да и теперешняя Надя-Лиза не очень-то настроена выйти замуж и рожать детей, но никакого обращения к прошлому, где Надежда была мужчиной. Детские фобии, и всё тут.
  
   Теперь обратимся к Ксении. Это подруга Надежды, мало отличимая от нее на уровне рассказа от первого лица. Она ведет расследование, и поначалу тоже интригует. Сразу вырисовывается потенциальный конфликт с матерью Надежды - мадам Ткаченко, которого не избежать, если Ксения хочет побывать на похоронах Надежды. Как он разрешается? Да никак!
   Павел по каким-то своим каналам узнал, какой ритуальной конторе мадам Ткаченко вверила тело дочери, и выяснил дату кремации. Если бы это были традиционные похороны, я бы туда не пошла, поплакала бы на Надькиной могилке днём позже. А в крематорий поехала. Явиться на церемонию прощания так себя и не уговорила, только заглянула в зал...
   За расследование Ксения берется так, что опять же, хочется ее похвалить и поставить в пример. Вместо того чтобы подобно героиням современного женского иронического романа, лихо и глупо влезать в неприятности, она нанимает частного детектива, а когда к Наде пытается подобраться убийца - приставляет к ней телохранителя. Опытные оперативники делают свое дело, Ксения с ее неординарным умом тоже крутит в голове ситуацию - и в конечном итоге вычисляет злодея. После чего первым делом не бежит к тому разоблачать его, а звонит нанятому ею частному детективу. В общем, ее хочется похвалить.
   А, уже похвалив, отметить: большая часть этого разумного расследования осталась опять же за кадром. Да, в тексте раскрыта тема детектива, расследование есть и для особенно проницательного читателя его, возможно, даже достаточно, чтобы вычислить убийцу самостоятельно. Проблема не в этом. Проблема в том, что скрыв расследование, автор в финале вываливает целый ушат информации. И не вывалить его он не может, надо же объяснить, что случилось на самом деле и почему. Но ведь можно же было выдавать всё это постепенно, в ходе расследования.
  
   Говорят, что афоризм - это правильно отредактированный роман. Если свести мою рецензию к одной фразе, эта фраза будет: "размах на рубль, удар на копейку". Моё стойкое (возможно, неправильное!) впечатление от прочитанного: будто бы автор сам испугался своего размаха. Как в "Бриллиантовой руке": "боюсь, смогу ли я, способен ли?" Кстати, по моему опыту, явление ни разу не уникальное. Обычно оно всплывает, когда автор берет новую для себя планку. Он уже готов творить на большом полотне, но старые привычки еще держат, и автор начинает мельчить, теряя замысел за второстепенными деталями и сворачивая на проторенную дорожку, где рука уже набита.
   Этот период в творчестве, с одной стороны, достаточно волнительный - открываются новые горизонты, новые возможности. С другой, на мой взгляд, чертовски паршивый. Если стилю, композиции и прочим мудрёным вещам можно научить, то вот этот переход на следующую ступеньку - это место, где каждый умирает в одиночку. И все эти "автор, у тебя то не так и это не эдак" подъему духа не способствуют. Как и невидимые пока новые горизонты, данные автору только в ощущениях. Но выбираться из скорлупы всё-таки надо. Наверное.
   Однако тут я уже начинаю переходить на личности (хотя личность автора мне пока не известна), поэтому просто пожелаю автору удачи и твердости духа. Надеюсь, он справится с переходом.
  
   Малахит. Маньяк предпочитает блондинок
  
   Когда говорят, что краткость - сестра таланта, то под этим обычно подразумевается мастерство изложить суть дела без лишних слов. То есть кратко, но понятно. Если же у читателя регулярно возникает вопрос: "кто все эти люди?", то о понятности, понятное дело, говорить не приходится.
   Глаз спотыкается на каждом шагу, на каждом персонаже, а вот это вообще лежачий полицейский поперек текста:
  
    - Иван Владимирович, - неожиданно вошедший Арефьев отвлёк следователя от размышлений.
    Не успел он больше сказать ни слова, как следом за ним буквально вбежала лейтенант Цукерман.
    - Иван Владимирович, я допросила коллег убитой.
    - Я вообще-то первым вошёл, - заметил Арефьев.
    - А я по первому убийству, - заметила в ответ Наталья.
  
   Кто такая Наталья? Почему читатель всякий раз должен останавливаться и соображать: так, в кабинете никакой Натальи вроде бы не было, стало быть, это предположительно Цукерман. И с этим "предположительно" идти дальше по тексту, авось автор подтвердит или опровергнет догадку.
  
   Вот в чём секрет: читатель - не телепат. Кто есть кто - знает автор, а читатель знает только то, что написано в тексте. Теперь смотрим, что написано в тексте:
  
   - Вы правильно сделали, что сообщили нам, - говорил следователь Калининского РОВД Рождествин. - Вы говорите, что незнакомы с убитой?
   - Первый раз вижу. Не люди, а изверги, ей Богу!
   В этом Иван Владимирович был с ней согласен. 
  
   Сразу возникает вопрос: кто такой Иван Владимирович? Это следователь Рождествин или его молчаливый коллега? Там по тексту еще капитан Арефьев ошивался, но ничего не говорил.
   И так весь текст. Персонаж именуется то так, то эдак, и всякий раз надо остановиться и подумать - а это вообще кто? Вот у нас Галина Викторовна, а потом вдруг появляется Виктор - дворник. Отец Галины Викторовны? Вроде, нет, но манера подачи текста, построенная на таких вот связях-намеках, уже толкает мысль в этом направлении, и читатель в моем лице опять же путается в тексте. Да что читатель? Сам автор путается в своем повествовании:
  
   Однако через каких-то пять минут маньяк был забыт - Татьяна принялась рассказывать коллеге очередной странный сон, которые, похоже, снятся ей чуть ли не каждый день.
   - Ой, Тань, а мне позавчера каша снилась. Будто я её ем и ем, уже не лезет, а я не могу остановиться.
   - А ты по соннику посмотри, - посоветовала Татьяна. - Я знаю один хороший сайт. Там сны друг другу толкуют...
  
   Татьяна рассказывает коллеге странный сон, начиная его словами "Ой, Тань", и Татьяна в ответ советует "А ты по соннику посмотри".
  
   Возвращаясь к тексту в целом, вынужден констатировать: лично я вижу всего лишь схематичный набросок будущей повести. Первые краски появляются только в сцене задержания преступника. Определенный намек на внешность - в сцене в ломбарде:
  
   Приёмщик, седой мужчина в очках, с козлиной бородкой, улыбнулся новому посетителю.
  
   Обычная картина, когда автор, что называется, расписывается - включается в текст и начинает насыщать его деталями. Обычная, увы, для автора, который только начинает работать с крупной формой. Это рассказ можно написать "с налёту", да и определенная схематичность опять же свойственна малой форме.
   При переходе на крупную форму для начала следует принять тот факт, что здесь с наскоку работать почти не реально. Большой текст создается не за один прием. Конкретно этот "Маньяк", возможно, и был так написан, но так он и несёт в себе все недостатки "переходного периода".
   Обычно же, когда автор ставит последнюю точку в крупноформатном произведении, это вовсе не означает, что работа над текстом закончена. Напротив, зачастую она только начинается. Потому что раньше был полет фантазии и размах творчества, а теперь автора ждет чистка, полировка, выпиливание лишнего (обычно самое сложное) и вставка недостающего. Чистить и драить, драить и полировать - доводя текст до совершенства и одновременно не забывая, что лучшее - враг хорошего. Легко не будет.
  
   Перейдём от теории к практике. Есть два пути доведения до ума этого скелета, плюс обязательная часть: четко обозначить кто есть кто. Например:
   Не успел он больше сказать ни слова, как следом за ним буквально вбежала лейтенант Наталья Цукерман.
   - ... И ещё неплохо бы проверить эту Галину Викторовну, как там ее... Ларичеву...
   И так по всему тексту. А вот дальше действительно возможны варианты:
  
   1. Дополнить текст. Описания персонажей, места действия, краски, звуки, запахи и тому подобное. Как пример (написанный на коленке):
  
   - Принцесса, ко мне! - позвала хозяйка. - Принцесса! Домой! Идём домой! Что ты там опять нашла, горе луковое?
   Галина Викторовна свернула с парковой дорожке (дорожки!) на аллею. (Была, к примеру, ранняя осень, и опавшие листья шуршали под ногами. Или недавно прошел дождь, и Галина Викторовна, недовольно морщась - сапожки-то дорогие - переступала через огромную лужу, потому и не сразу заметила труп). Мопсиха, не обращая внимания на хозяйку, продолжала рыть землю, а рядом...
   - Мама родная!
   Рядом на траве среди деревьев (широко раскинулось, однако) лежало безухое (это Галина Викторовна вряд ли сходу разглядела) тело молодой светловолосой женщины. (Галина Викторовна прошла к ней по мокрой траве, и склонилась над телом. И тут увидела, что уши у жертвы отрезаны).
  
   И так с каждым эпизодом. Не только кто что делал, но и как он это делал, что видел и тому подобное. В принципе, так работа над текстом и проходит: Написал канву повествования, отложил на пару дней, и пошел раскрашивать текст деталями и править опечатки. На этом же этапе удобно вплетать в текст побочные сюжетные линии. Количество проходов зависит от степени фанатизма. Мне обычно хватает трех-четырех.
  
   2. Если автору ближе именно схематичный стиль - из "Маньяка" этого не видно, но допустим, что да - то тогда можно обратиться к подзабытому жанру дневника. Оформить всё как личные заметки следователя.
   Здесь можно обойтись без художественных деталей. Следователь - человек суровый, немногословный, пишет не дневник, а ведет заметки по делу. Тут уместны и выдержки из протоколов, и цитирование видео- и аудиозаписей. Не обязательно расписывать внешность сотрудников, с которыми следователь работает не первый год. Однако здесь уже нельзя скакать с лейтенанта Цукермана на Наталью и обратно. Везде по тексту она должна быть, к примеру, Наталья, но, чтобы представить ее читателю, процитировать шапку какого-нибудь протокола с ее участием, где она уже не Наталья, а лейтенант Наталья Такикакойтовна Цукерман.
  
   Начало "Маньяка" явно тяготеет к второму варианту. Окончание - к первому. Выбирать дальнейшую судьбу текста, понятное дело, автору, а мне бы хотелось в заключение отметить, что если оный автор собирается и дальше работать с крупной формой, ему в любом случае придется работать над текстом. Хоть над этим, хоть над следующим.
  
   Раухтопаз. Волчье золото
  
   То, что автор сильно не успевал к сроку, видно невооруженным глазом. На всякий случай я всё же уточнил этот вопрос - мало ли! - и получил утвердительный ответ. Соответственно, все явные огрехи текста - вроде того как Павел Петрович по ходу текста мутирует в Игоря Ивановича и обратно - я отнесу за счет спешки. На итоговую оценку это не повлияет - конкурс есть конкурс! - однако и разбирать подробно то, что автор сам поправит быстрее, чем прочтёт эту рецензию, есть занятие бессмысленное.
   Вместо этого я письменно поразмышляю, что бы я сделал с текстом после правки совсем уж очевидных огрехов.
  
   История, которую придумал автор, хороша сама по себе. Под романтикой старинного клада скрыто двойное дно с настоящим преступлением. Причём, создавая контраст, преступление выбрано самое что ни на есть "современное" - опытный хакер взламывает сервера банков и уводит с них кучу денег.
   После чего, понятное дело, подельники не поделили между собой навар, и более опытный злодей зажмурил менее опытного. Вот тут, раз уж зашла речь о параллелях в тексте, я бы подрихтовал историю клада в этом ключе.
  
   У нас есть две сюжетные линии:
  
   1. Атаман, вестовой и клад.
   2. Харитонов, рыжик и деньги из банка.
  
   В обоих случаях более опытный бандит убил менее опытного, но это не помогло ему присвоить все деньги себе. Оба опытных бандита - и атаман, и Харитонов - также были убиты. Причем атамана зарубил бывший друг, а Харитонова утопили бывшие коллеги, и в обоих случаях смерть настигла бандитов, так сказать, в зимнем антураже. Так и просится дополнить легенду упоминанием, что тело атамана было сброшено в прорубь.
   Далее я бы подровнял сам способ убийства менее опытного бандита. Атаман застрелил вестового из пистолета, тогда как Харитонов подстроил всё так, будто бы рыжик умер в результате несчастного случая. Я бы изменил легенду так: атаман свернул шею вестовому. Мол, не хотел претензий по поводу убийства своих, и решил изобразить дело так, будто бы вестовой сам слетел с коня и свернул себе шею. Выглядело всё реалистично, но потом люди всё равно вычислили, как было дело, и в легенде уже речь шла об убийстве. Или можно пойти более простым путем - атаман, как и Харитонов, пытался скрыть убийство.
   Добавим к этому прямое указание, что рыжик был не только потомком Лютого, но и внешне был его копией. Сильно, впрочем, тут копать не надо. Достаточно отметить в легенде, что атаман был рыжий, и еще где-нибудь в "рассказах предков" ввернуть какую-нибудь характерную черту, которая также будет фигурировать в описании внешности рыжика. С этим багажом у нас вырисовывается эдакий жирный намёк на кармическое воздаяние без единого упоминания восточной философии.
   Отдельным красивым росчерком можно было бы приравнять украденную из банка сумму к нынешней стоимости сотни килограмм золота, но этот нюанс вряд ли кто-то заметит. Из любопытства прикинул по сайтам, у меня получилось от 3 до 3,5 миллионов, если я нигде не ошибся в знаке.
  
   Разобравшись с сюжетной интригой, вот еще на что хочу обратить внимание автора. Вообще, начинать с прямой речи - не самый лучший вариант, если только автор не нашел особенно выигрышную фразу. Он, однако, в данном конкретном случае ее нашел.
  
   - Я убеждена, что Андрея убили.
  
   Слово "убеждена" я бы заменил на "уверена", но в остальном всё отлично. Одной фразой автор сообщает читателю, что произошло убийство. Жертвой стал Андрей, а убеждена в наличии преступления некая дама. Автор ее уже видит внутренним взором, а вот читатель пока только слышит. Вторая фраза тоже хороша - она придает словам настроение. А вот дальше Павел Петрович вздохнул, и самое время показать читателю убежденную барышню.
   Главного героя тоже можно бы описать, но это уже не так принципиально. Павел Петрович - это так называемый фокус-персонаж, через которого читателю транслируется происходящее. О себе люди любят поговорить, но думают редко, и описанием Павла Петровича в теории можно пренебречь, но лучше пару слов для него всё же найти. Хотя бы опосредованно. Например, так:
  
   Павел Петрович вздохнул. Отдав службе в милиции без малого полвека, он тысячи раз слышал подобное. Людям тяжело смириться с несчастьем. Когда кто-то виноват - уже легче.
  
   "служба в милиции" - не самый удачный тут оборот, слишком общий. Лучше бы сразу отметить, что Павел Петрович был следователем, а не просто сотрудником милиции, но ничего лучше в голову не приходит. Пусть над этим автор голову ломает. Суть тут: сообщить, что герой служил в милиции, и он уже далеко не молод (полвека службы за плечами).
  
   Павел Петрович знал это и привычно абстрагировался, выслушивая очередную грустную историю, но сейчас всё было по-другому.
  
   Сказав "по-другому", мы тем самым подготавливаем почву для будущего описания. Читатель желает знать - как это по-другому? - и мы, не откладывая дела в долгий ящик, начинаем раскрашивать картину. Как-то так, на скорую руку:
  
   Сегодня он сидел не в своем кабинете. Там у него, помнится, стоял массивный стол. Старинная вещь. Не стол, а настоящая крепость. Можно укрыться хоть от пуль, хоть от слёз. А здесь, в придорожной кафешке, не стол, а какое-то недоразумение. Казалось, стукни по нему тяжелым кулаком, как бывало, и враз развалится.
   Да и не готов был Павел Петрович вдарить кулаком по столу. В этот раз не чужой ему человек сидел по ту сторону. Павел Петрович помнил Олю еще школьницей. Теперь-то она вымахала под метр девяносто как в высоту, так и в ширину, а давно ли была пигалицей несмышлёной? Давно. Дохернадцать лет назад. Как летит время! Павел Петрович задумался, а Оля между тем продолжала говорить:
  
   Кратко описав персонажей, возвращаемся к делу. Оля снова упоминает Андрея, и Павел Петрович параллельно вспоминает:
  
   Андрей - это ее брат. В детстве они были очень похожи. Рыжие, бледные - чисто флаг Индонезии. Судя по рассказу Оли, из Андрея вырос компьютерщик. Девушка так и сыпала названиями: ноутбук импортный, компьютер сборки отечественной, планшет в натуре китайский. Ее послушать, так дома у Андрея была вторая Силиконовая долина. И по этой долине Мамай со всей своей ордой прогулялся.
   - И на компьютере, и на ноуте жесткие диски напрочь стерты, - рассказывала Оля.
  
   Ну и так далее, и так далее.
  
   Все эти параллельные мысли в будущем будут весьма полезны. Разговоров в тексте много, и оставлять их в нынешнем виде нельзя. Понятно, что читателю надо подать информацию в развернутом виде, но длинные диалоги без действия утомляют.
   Действие необходимо, но когда беседуют, к примеру, два пожилых человека, много ли они действуют? Не очень. А мыслить герой может регулярно, сообщая читателю между делом нужные сведения. Если делать это кратко, в одно-два предложения, то и от повествования не отклонимся, и глубину ему придадим.
   Или, к примеру, рассказ Оли из 1-й же главы, где она в один абзац не уложилась. Тут надо или оформлять так, чтобы было сразу понятно, что следующий абзац - не авторская речь, а продолжение прямой, либо опять же разбавить предложением-другим с воспоминаниями.
   Или возьмем список, найденный в кармане Андрея:
  
   На листке из ежедневника (кстати, тоже не обнаруженного) были написаны синей шариковой ручкой в столбик названия улиц:
   Строителей 29
   Липовая 6
   Крылова 19
   Васнецова 60
   Братьев Сальниковых (известные местные гимнасты 1960-х) 34
  
   Во-первых, о том, что ежедневник не найден, можно было бы сообщить и поизящнее. Например, после списка выдать фразу:
  
   Самого ежедневника Павел Петрович, сколько не искал, так и не нашел.
  
   Во-вторых, про братьев Сальниковых. Вот прямо так и было написано на листке? Вряд ли. Лучше уж опять вернуться к воспоминаниям старого следователя:
  
   Павел Петрович вспомнил, как переименовали бывшую Малую Ужопинскую в улицу братьев Сальковых. Не как в нынешние времена. Просто, можно даже сказать, буднично. Сказано: увековечить имена двух известных гимнастов - сделано. Пришли люди, в один день поменяли все таблички на домах, и стала улица именоваться братьев Сальниковых.
  
   Подобные мысли главного героя вполне могут стать техническим эквивалентом действия. Нам ведь не обязательна "движуха" сама по себе. Необходимость действия проистекает чисто из особенностей усвоения информации: если мы показываем картинку читателю - он ее видит, если рассказываем - слышит. А 90% информации читатель привык получать посредством зрения.
   Соответственно, надо показывать, а не рассказывать, и в этом плане совершенно не важно, прошёл ли Павел Петрович по кабинету, произнося очередную фразу, или он подумал о тех школьниках, что бегали по коридору коммунальной квартиры в стародавние времена. В обоих случаях движение есть: "прошёл", "бегали", но во втором случае мы также сообщаем читателю дополнительную информацию - герой жил в коммуналке. Сверх того, мы показываем героя изнутри - это немолодой человек, который предпочитает думать, а не действовать.
   За счет такого нехитрого поворота текст приобретает глубину. Читатель, выросший в трехмерном мире, глубину непременно оценит.
  
   Оникс. Отравленная жизнь.
  
   Турецкая пословица гласит: "готовишь месть, копай сразу две могилы". Главный злодей честно пытался соответствовать народной мудрости, но умудрился ни одной могилы не заполнить. Бывает.
   В комментариях к тексту отмечено, что сюжет восходит к творчеству Агаты Кристи. Честно говоря, не припомню у нее столь криворукого злодея, ну да это не важно. В конце концов, ремейки нынче в моде. Опять же, претензии мои что к автору в частности, что к ремейкам в целом, сводятся к вопросу: "как реализовано?" Сюжет, идея - всё это, конечно, важно, но в первую голову важна реализация замысла.
  
   В стародавние времена, когда текстов практически не было и большая часть "литературы" пересказывалась устно, жил такой философ - Аристотель. Заслуг у него было - устанешь перечислять, но в числе прочих был он большим мастером толкнуть речь. Что в суде, что за столом на дружеской попойке, везде как зажжёт глаголом - слушатели в восторге!
   И вот как-то пришли к Аристотелю ученики с вопросом: "а что самое главное в речи?" И Аристотель ответил: "произнесение".
   - Хорошо, - говорят ученики. - А что на втором месте?
   - Произнесение!
   - А на третьем?
   - Произнесение!
   Важен результат. Всё остальное по отношению к этому вторично. И, соответственно, давайте смотреть, как в "Отравленной жизни" дело обстоит с результатом.
  
   На первый взгляд, да на фоне некоторых других конкурсных работ, дело обстоит очень даже неплохо. История рассказана связно и внятно. Не заметил я ни откровенного косноязычия, ни единого раза не возник у меня традиционный для этого конкурса вопрос: "автор, а кто все эти люди?" Нет, читая текст, я всегда четко и ясно представлял себе: кто, где и чего творит.
   Отдельно хочу отметить в плюс автору параллельную сюжетную линию со щенком-художником. Эта линия не намечена и брошена, как у некоторых! Нет, она последовательно развивается, и логично завершается в финале. За это накину автору один балл при оценивании.
   В общем, написана "Отравленная жизнь" так хорошо и легко, что человек с богатым воображением - вроде меня - может буквально увидеть рассказанную автором историю.
  
   А увидев, он может захотеть ее развидеть. По крайней мере, мне захотелось. Воображение у меня богатое, да еще читал я "Отравленную жизнь" сразу после праздника, где укушался хорошим коньячком, и, возможно, сужу несколько предвзято, а потому поступлю так: приведу некоторые цитаты из текста и следом - возникшее у меня впечатление. Если у автора видение будет сильно отличаться от моего, спишем критику на мою буйную фантазию.
  
   Завидонов так расчувствовался, что взял салфетку и пошёл смахнуть невидимую пыль с рамы картины, висевшей в углу за девушкой с контрабасом.
   ...
   Завидонов взял с моей тарелки рулетик со шпинатом и спаржей...
  
   "Это мафия!" - поняла Евгения. - "Только у нее такие длинные руки".
   Но она ошиблась. Завидонов на самом деле был мультяшкой из "Кто подставил кролика Роджера?" Потому и полицию запретил вызывать. А ну как дознаются, что он и не человек вовсе?!
  
   - Евгения Тимофеевна, вы как стратегический консультант и займётесь выяснением, кто убийца. Я вам ситуацию обрисовал, вы теперь её должны проанализировать и выдать нам имя. Вам не привыкать выполнять такую работу. Вы мне сами рассказывали, чем занимались в консалтинге: анализировали проблемы и выдавали решения. У нас аналогичная ситуация.
  
   Евгения облегченно вздохнула. Если бы она рассказала, что прыгала с парашютом, ее бы уже сбросили с пулеметом на позиции врага. На секунду Евгения буквально ощутила волнующий драйв затяжного прыжка в ночную мглу, свободный полёт навстречу огням большого города, когда кажется, будто ты паришь в космосе, оставшись один на один со Вселенной, всплеск адреналина и то неповторимое чувство, которое испытываешь, понимая, что парашют остался в салоне самолёта.
  
   Нет, серьезно, речь идет о покушении на убийство. Удар был нацелен на жену Завидонова и его же бизнес. Под угрозой оказался контракт "с таким количеством нулей, что и не сосчитаешь". И расследовать дело Завидонов приглашает практически постороннего человека!
   Если уж Евгения - стратегический консультант, так и надо обозначить, что она уже не раз решала проблемы именно в таком вот ключе: проанализировала ситуацию и выдала решение. Это, допустим, пару раз произвело неизгладимое впечатление на Завидонова и он не сомневается, что и с этой проблемой Евгения справится столь же успешно. Он не в такой безвыходной ситуации, чтобы бросаться за помощью к первому встречному, а сейчас это именно так и выглядит. Тема щенка Данилы проработана успешно, а вот тема работы Евгении, ее значимости на ее посту - пущена на самотёк.
   Ладно, поехали дальше:
  
   Зал освещался маломощной лампочкой, одиноко висевшей под потолком на тонком проводке, а огромные окна были занавешены чёрной тканью. В самом зале всё было заставлено картинами. Они стояли ровными рядами от стены до стены...
   ...Обстановка ... у него в мастерской соответствующая: темно...
   В самом дальнем углу мастерской я заметила двух людей.
  
   Они высоко подпрыгивали над картинами и размахивали фонариками, поэтому Евгения всё-таки заметила их в темноте.
  
   Вот опять же, два абзаца посвящены нагнетанию атмосферы. Темно, мрачно, рядами стоят полотна. Опять же: зал, ряды полотен - речь идет явно не о каморке папы Карло. Помещение просторное, и одинокая лампочка под потолком его никак осветить не может. Да и сам автор прямо пишет - темно! И Евгения в дальнем, ёшкин кот, углу большого тёмного зала видит двоих. Вряд ли они так ярко светились, что их даже сквозь полотна было видно, стало быть - подпрыгивали.
   Ну или всё-таки Евгения пересекла зал, о чём не помешало бы сообщить читателю, и там, за полотнами, обнаружила этих двоих.
  
   Как говаривал Шерлок Холмс "нет ничего важнее мелочей", и на этих мелочах хороший текст горит чисто еретик на костре инквизиции.
   Стало быть, пора делать следующий шаг. После того как ошибки/опечатки выловлены, и повествование превратилось в связный гладкий текст, надо еще раз пройтись по нему и представить себе написанное. Возможно, кое-где, как в примерах выше, увиденное будет сильно отличаться от написанного.
   Уверен, любой текст выиграет от такой правки, а "Отравленная жизнь", несмотря на всё вышераскритикованное - хороший текст и заслуживает того, чтобы довести его до совершенства.
  
   Турмалин. Акварели Виктора Лемана.
  
   Перед нами честная попытка написать классический детектив. Попытка абсолютно провальная по всем пунктам, но автор старался.
  
   Виктор - художник, и ему ли не знать, как легко ошибиться, воплощая свой замысел, и трудно, почти невозможно, потом исправлять ошибки на листе пусть даже самой лучшей бумаги. 
  
   Вот-вот, и у писателей та же самая фигня. Все мы люди творческие. Ошибиться, создавая новое произведение, проще простого. Вот как пишет по этому поводу Юрий Никитин:
   "Никто, ни один писатель не в состоянии писать сразу четко и ясно, уж поверьте, я общался с очень многими. Всяк пишет с массой сорняков, но уровень писателя во многом определяется как раз тем, сколько сорняков он убирает из написанного, а сколько оставляет".
  
   Так вот, вы, автор, оставили слишком много сорняков. Пройдем их по порядку.
  
   Запятые лишние и потерянные. Например:
  
   Поверьте, у меня нет намерений, что-то скрывать от вас.
   Запятая перед "что-то" лишняя.
  
   Или же добыть объективную информацию каким-нибудь другим более жестоким способом
   А после "другим" - надо.
  
   Все пять с половиной минут, которые потребовались мне для рассказа, инспектор хмуро косился в мою сторону, пытаясь не выпускать из поля зрения, в очередной раз взбесившего его Виктора.
   А после "зрения" - опять лишняя.
  
   И это далеко не все запятые и даже не по порядку. Это просто примеры из текста. Раз уж с ними такая серьезная беда, то могу посоветовать один финт ушами. Найдите возможность и прочтите свой текст вслух с выражением. Выглядеть будете глупее некуда, зато за один проход выгребается до 90% неправильных запятых. Оставшиеся 10% всегда можно списать на авторское видение и потом втихаря поправить.
  
   Построение фраз. Например:
  
   При виде возможного покупателя раздражения у Виктора нисколько не убавилось.
  
   Покупатель раздражения смог бы неплохо закупиться у меня, пока я читал эту повесть. Эти длиннющие предложения, вроде вот этого:
  
   Собственно, в этой квартире находится и его офис, а в переднюю комнату можно попасть без всякого ключа, в ней у частного сыщика предполагалось некое подобие приемной с креслами, старыми журналами и прочим тому подобным интерьером.
  
   Запросто можно разделить на несколько. Предложение - это отдельная смысловая единица. Здесь же их целых три: в квартире находится офис, в переднюю комнату можно попасть без ключа, передняя комната служила приемной. Пока такое предложение закончится, читатель уже может забыть, с чего оно началось.
  
   А к чему эти хвосты к прямой речи, вроде вот такого вот:
  
   -Спасибо, Энни. Да, мистер Вальдес, вы уже меня слышите, - Виктор взял телефонную трубку в студии, а я положила свою на рычаг. Жертвовать любопытством мне для этого ни вот настолько не пришлось, Виктор ненавидит телефонные переговоры. Скорее всего, сегодня, в крайнем случае, завтра Вальдес для беседы с моим шефом сам пожалует к нам в гости.
  
   Непонятно. Они зрительно утяжеляют текст. Между прочим, текст не настолько интересный, чтобы его еще и утяжелять без всякой видимой на то причины.
  
   Следующая проблема - неверное использование слов. В погоне за образностью получается какая-то ерунда:
  
   Дождавшись моего кивка, он отвел глаза и вышел в промозглую слякоть улицы.
  
   Слякоть - это жидкая грязь, образующаяся от дождя и мокрого снега в сырую погоду. В нее не выходят, в нее вылетают мордой, когда фигуранта повествования выкидывают мордой вперед из кабака. А тут у нас что?
   - Не надо, я сам!
   И сиганул ласточкой на мостовую, собирая бровями промозглую слякоть.
  
   Мои возмущенные взгляды Виктор успешно игнорировал, отгородившись от меня стеной, испещренной кеглем и петитом.
  
   Кегль - размер типографского шрифта. Как и всякая размерность - понятие условное. Это что ж за газета такая? Вестник Варпа? Нет, это не образно, это просто смешно.
  
   Дальше обратимся к логике героини:
  
   - Допустим, и о чем же вы беседовали с тем мужчиной, который назвал себя мистером Вальдесом? Надеюсь, это был мужчина, а не взбалмошная девица, подделавшая голос Вальдеса просто из-за пристрастия морочить голову занятым людям.
   Я совсем не обиделась на "взбалмошную девицу", хотя бы потому, что я - не взбалмошная.
  
   С чего героине обижаться? Речь-то шла не о ней. Разве что за весь женский род оптом. Но она не показана в тексте неистовой феминисткой. Но быть может, это такая фишка? Так автор показывает богатый внутренний мир героини? Да нет, не похоже. Логика всего произведения хромает аналогично:
  
   Согласна, это мой прокол, это я позволила пройдохе Фостеру заманить в свои сети наивного живописца...
   ... - Мне бы и в голову сейчас не пришло молоть такую ерунду, если бы вы уже раз пять или шесть в подобных ситуациях не оказывались правы, причем, задолго до полиции. Я не выдумываю и не преувеличиваю.
  
   Так Виктор - наивный живописец или сыщик-художник, распутывающий сложные дела быстрее полиции? Надо с этим вопросом всё же определиться, и желательно до того, как бойкое перо автора начнет выводить непостижимые простым смертным образы.
  
   И главное, всё это выше перечисленное и разобранное - вовсе не придирки. Это обычная работа автора над текстом. Та самая прополка сорняков. Если бы ее сделали вы, автор, я бы сейчас набирал хвалебный отзыв. Ну а так, какая прополка, такая и критика.
  
   Сердолик. Возвращение Метеора
  
   Исторический детектив из жизни древней Спарты. На мой взгляд, с историческими реалиями автор обошелся достаточно вольно. В частности, обучение спартанцев было всеобщим и не допускало исключений, тогда как в тексте агела подана как место, откуда можно вылететь, переключившись с военного образования на медицину. Совместное питание было придумано именно чтобы уничтожить неравенство между воинами, тогда как в тексте это выглядит как участие в неком клубе или гильдии, со своими членскими взносами. Но всё это не столь важно, в художественном произведении определенная вольность допустима. Трактовать через века чужую культуру без искажений всё равно практически невозможно.
   Гораздо важнее, как именно трактовал эту культуру автор, рассказывая детективную историю из жизни древней Спарты. И вот тут, увы, претензии можно вилами отгружать!
  
   Видел в комментариях к тексту, что бабка прошлась по терминологии. Да, далеко не все читатели "на ты" с древней Грецией и активное использование терминов надо бы сопроводить пояснениями, но в целом автор всё же держит марку. Термины поданы так, что большая часть их понятна по контексту:
  
   Так колебались свинцовые грузики, формирующие складки у двух парадных хитонов, висящих на верёвке. 
  
   Тут очевидно, что хитон - одежда. Хотя вот здесь:
  
   Разомлев за чашей вина, Ксуфий грозился, что сам добудет эпиклеру для отпрыска своего друга. Пусть женится на наследнице клера - станет через то спартатиатом, в собрание войдёт.
  
   Уже не очевидно, что эпиклера - единственная дочь-наследница клера (земли). Такие вещи надо прорабатывать тщательнее.
  
   Однако же главная беда начинается, когда автор отрывается от неспешного исторического повествования и начинает "нагнетать атмосферу". Вполне приличное историческое повествование мгновенно превращается в нечто нечитаемое. Скажете, преувеличиваю? А что вы скажете вот про этот перл:
  
   Что-то падает у конюшни. Знак? Камень ударился деревянный предмет, теперь - медный.
  
   Это я чего сейчас прочитал?
  
   За ручьём стали слышатся шаги и голоса поисковиков.
  
   А вот это косноязычие какую атмосферу должно создать?
  
   Харилай велел илотам остановиться и отвечать, не видели ли они саврасого коня, приметного, огромного, с сияющим взором.
   ...Вряд ли этим крестьянам стоило пересказывать особые приметы животного.
  
   А тут Харилай ищет пропавшего коня, встречает возможных свидетелей и вместо того, чтобы сообщить особые приметы пропажи, несет какую-то ересь про сияющий взор. Да, действительно, зачем свидетелям особые приметы? Вдруг еще узнают цель поисков, не интересно будет.
  
   Харилай хорошо знал местные тропинки, только в сгущающихся сумерках не мог в этот раз их узнать. Не потому, что плохо видел в темноте. Он просто переставал различать местность, когда ветер доносил до него буйную мелодию флейты, громкий смех и лошадиное ржание.
  
   При посторонних звуках радар сбоило... Эх. И так далее, и так далее, и я уж не говорю про диалоги, когда непонятно, кто, кому и чего говорит, про переходы с прошедшего времени в повествовании на настоящее и тому подобные огрехи. Такое чувство, будто бы эту повесть два разных человека писали.
  
   Хорошо, действие написано плохо. Как сделать так, чтобы было хорошо?
  
   Для начала я бы не стал менять темп повествования. В этом нет никакого смысла. Время у героев есть, ставить округу на уши желания, наоборот, нет - ну так и чего горячку-то пороть? Рассказывайте спокойно дальше, попутно обращая внимание читателя на нюансы древней Спарты. Пропал конь, ладно, пойдем его и найдем. Благо такой повод устроить экскурс по сельской местности.
  
   Далее, главный герой - Харилай. Он ведет расследование дела, совершает все необходимые действия, а потом в финале, чисто Ниро Вульф, выходит на сцену сыщик Теллид и всё махом распутывает. Да, пара сыщиков "сыскарь-аналитик" - прием распространенный, но он вовсе не обязателен. Более того, в классической схеме Арчи Гудвин приносит добытые доказательства Вульфу, и тот с ними работает, а здесь сыщик, по сути, справился сам. И к чему были мытарства Харилая?
   Он боролся, он искал, так дайте ему дойти весь путь до конца. А вместе с ним и читателю. Преступление не сказать чтобы заумное, Харилай учился у разведчиков плюс прослыл любознательным к человеческой природе парнем - этого достаточно, чтобы раскрытие им дела не выглядело чудом. А так концовка выглядит как: "а в финале пришел лесник и выгнал всех из лесу".
  
   Ну и самое больное место - повествование в моменты действия. Резкий переход на короткие рубленые фразы - это: "Чапаев сел на коня. Цок-цок! Цок-цок! Цок-цок!" Вот это "Цок-цок!" только кажется ускорителем действия. Автор мысленно слышит стук копыт, перед мысленным взором предстает бешеная скачка - всё нормально, темп набран. Но то автор.
   Читатель не видит того, что в голове автора. Он видит на бумаге рубленые фразы и по ним, как разведчик по следам, начинает складывать из них общую картину. Этот след ведет сюда. Ага, герой перешел через ручей. Сломанная ветка. Наверное, берег заросший. Или там всего одно дерево? Ладно, будем считать заросшим. Что там дальше? А дальше там гиматий. Смотрим в словарь, отрываясь от текста, и постепенно вместе ускорения темпа читатель на самом деле замедляет чтение.
   Нет, он может, конечно, бездумно вливать в себя текстовую жвачку, не вдаваясь в смысл написанного, но тогда это не читатель-детективщик. Читатель-детективщик обычно хочет знать, что происходит и почему - ведь улика может быть спрятана автором где угодно, а уж в суете и хаосе подложить что-то на видное место - вообще классика жанра.
  
   Поэтому придется текст просто переписывать. Взять за основу можно самое начало. Там неплохо. Уверенно, неспешно, с вниманием к деталям. Этот стиль надо сохранить.
   Динамизм тут не нужен. Нечего нагнетать трагизм, если всё равно дальше пшик будет. Это только разочарует читателя. А вот неспешность, наоборот, подчеркнет невозмутимость спартанцев. Придаст их образу больше целостности.
   И, наконец, спокойный рассказ позволит сконцентрировать внимание читателей не только на расследовании, но и на быте древней Спарты, что тоже интересно. Будет детектив и экскурсия по древней Греции в одном тексте. Без спешки можно спокойно показать, что там было и как, сделав рассказ более познавательным.
  
   Чароит. Шип
  
   С одной стороны, тут и критиковать-то нечего. Повесть написана гладко, без бросающихся в глаз огрехов. Автор не сделал из своего детектива загадки, а сразу показал, кто преступник и почему он такой бяка. В принципе, тоже вариант. Взять, к примеру, фильм "Видок", когда преступник в самом начале показывает своё лицо, или детективы "от противного", где главным героем выступает не сыщик, а преступник.
  
   С другой стороны, сильно перехваливать автора оснований я тоже не вижу. Да, повторюсь, написано хорошо, автор явно не новичок и свою работу сделал хорошо, но сама по себе повесть выглядит пустовато. Нет в ней того, что меня бы зацепило.
   Главные персонажи - преступница, сыщик, мать преступницы - сочувствия не вызывают. Автор создал живых персонажей, со своими слабостями и тараканами в голове, но никто из них не вызвал желания посочувствовать ему. Да, жизнь у героинь не сложилась, но жизнь у многих не сложилась. Увы, мир суров. Почему я должен сочувствовать именно этим персонажам? Чем они уникальны? Они боролись, не сдавались? Нет, они плыли по течению, а оно несло их по кочкам и корягам.
  
   Ситуацию, на мой взгляд, могла бы спасти мистическая составляющая. Сейчас она только намечена: между матерью и дочерью существует некая астральная связь. Мать чувствует преступления, совершаемые дочерью, а в финале сама закупается гвоздями. Судя по всему, хочет разобраться с вредными продавцами шаурмы. Этого, прямо скажем, маловато.
   Я бы добавил отдельную мистическую силу. Персонализировать ее не обязательно, но проявить - и пораньше - было бы желательно. Делать эту силу положительной тоже не обязательно, я бы вообще не акцентировал внимание на ее моральной составляющей. Просто есть некая сила, которая избрала героиню в качестве выразителя своей воли, и эта сила направляет и наставляет героиню в деле сурового маньячества.
  
   Тогда, как вариант, можно малость перетасовать жертв героини. В нынешней версии первой жертвой оказывается невинный доктор. При участии внешней силы такой выбор сразу указывает на "темную сторону силы". Я бы переиграл, и угробил "невинную жертву" под финал.
   Мол, героине надоело быть марионеткой в чужих руках и она сама решила найти подходящую жертву, но, с подачи силы, ошиблась. После чего сила подбрасывает ей доказательства ошибки. Понимая, что убила невинного человека, героиня впала в депрессию, и плохо подготовилась к следующему убийству, тогда как полиция уже расставила свои сети. Героиня попадается и, как и в оригинальной истории, погибает, пытаясь сбежать.
   После гибели героини можно углубить мистицизм. Душа героини, и без того связанная с матерью астральной связью, переселяется в новое тело. Мать показана куда более слабой и безвольной, и более сильная душа дочери без труда захватывает власть. Либо же, мистическая сила, направлявшая героиню, находит себе по этой связи нового носителя-исполнителя, более слабого и послушного. Возможно даже эта сила с самого начала присматривалась к матери, но та была слишком осторожна с мистикой и к ней было не подобраться. А через связь с дочерью сила в итоге добилась своего. В этом плане библиотека вполне может стать отправной точкой как хранилище некой мистической книги, неосторожное чтение которой и пробудило мистическую силу.
  
   Разумеется, это не единственный вариант. Возможны и другие пути улучшения этого произведения, но лично мне мистическая составляющая представляется наиболее оптимальной. Автор отказался от традиционной загадки - кто преступник - и новая загадка вполне компенсировала бы читателю эту потерю.

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"