Мое тело - свинцовый предрассветный туман, густой и тяжелый. Бродячий ветер вылепил из него нелепое подобие человеческой фигуры, и теперь у меня есть руки, ноги, голова и почти все остальное, что и отличает живого человека от мертвого тумана. У меня даже есть лицо - проказник-ветер повидал на своем веку достаточно самых разных лиц, чтобы вылепить из податливого тумана одно, не вызывающее подозрений, и способное понравиться и мужчинам, и женщинам. О, чего только не видел ветер! И чего он только не трогал, забираясь в самые укромные уголки! И моя кожа теперь совсем как у живых людей, гладкая и приятная на ощупь. Конечно, если вам нравится трогать мертвеца, ведь кровь моя - ледяная болотная вода из самого глубокого омута. Неторопливо струится она по моим жилам, придавая гибкость неуклюжей поделке ветра, разгоняя застоявшийся туман. И я могу двигаться - почти как живой человек.
Мое сердце - мертвая птица, в несчастливый високосный год утонувшая в самом глубоком омуте. Вынырнув оттуда вместе с моей болотной кровью, птица вообразила, что жива, и теперь отчаянно бьется у меня в груди, пытаясь взлететь, и безмолвно кричит. А иногда птица вспоминает, что давным-давно мертва, и затихает, недоверчиво вглядываясь в окружающий ее ядовитый туман. Но птичья память коротка, как зимний день - и вот она снова бьется и трепещет сломанным крылом, порой заставляя меня думать, что и я - живой.
Но я - мертвец. В моем дыхании - осенняя прохлада и почти нет приторного запаха гнили, а в моих глазах вы не увидите болотных огней. Разве что на закате можно заметить их отблески, но берегитесь всматриваться слишком пристально - нельзя живым видеть мертвый огонь, он закружит голову, заведет в самую топь, и бросит там, издевательски хохоча голосами русалок и невидимых болотных пташек.
Мои глаза плохо видят днем, далеко не так плохо - темной ночью, но лучше всего они видят то, чего нет. Мои уши, привыкшие к спокойствию и безмолвию тихих омутов, с трудом выносят шум, издаваемый живыми. Мой голос, слабый и бесцветный, как кровь в моих жилах, похож на шелест пожухлых осенних листьев, лениво гоняемых бездельником-ветром по асфальту. Вы можете и не заметить меня в толпе, даже если окажусь совсем близко - ветреный отец научил меня притворяться невидимкой. Вам только может показаться, что стало холоднее - но это лишь иллюзия. Человеческие глаза не видят то, чего нет, а человеческие уши не слышат отчаянный крик мертвой птицы у меня в груди. Ведь кровь моя сейчас горяча и солона, туманное тело мое - теплого человечьего цвета, а волосы теперь не так похожи на зеленую тину. И сердце мое бьется ровно и уверенно - мертвые птицы тоже любят живую кровь.
Я - мертвец. Я бы завидовал вам, живым, если бы знал, что это такое. Я хожу среди вас, видимый и невидимый, ищу ваши взгляды и ускользаю от них, ловлю случайные прикосновения и страшусь прикосновений неслучайных, разговариваю с незнакомцами и ускользаю от желающих узнать мое имя. Мужчины, женщины, дети - они не знают, что я мертвец, но их немые души слышат мое глупое сердце, и тянутся к нему - понять, помочь. Или в ужасе шарахаются и отчаянно стучатся в тесной груди, пытаясь предупредить непонятливых людей, что перед ними - мертвец, сотканный не из плоти и крови, а из тумана и болотной влаги. И потому-то вокруг меня почти всегда пустота. Люди садятся рядом, только если больше некуда сесть, проходят мимо, если нет другой дороги, прикасаются, только если в час пик толпа не дает отстраниться. Или если птицы их душ настолько неразумны и любопытны, что не боятся мертвецов.
Впрочем, отчасти они правы - при свете солнца меня нечего опасаться. Дитя вечного лесного полумрака, днем я беспомощнее новорожденного котенка, и сам боюсь вас - слишком больших, слишком ярких, слишком шумных, слишком живых. Да и ночами тоже - больно светло и шумно в большом городе в это время. Но бывают такие ночи, когда кровь моя вновь становится слишком прозрачной, а плоть - слишком бледной для человека. И тогда я выхожу наружу. Туда, где теплота редких людских тел с трудом разгоняет полуночную прохладу, пресный городской воздух перемешивается с пряными запахами леса и трав, а давно разбитые фонари не слепят мои мертвые глаза.
Я люблю людей - так, как может любить только мертвец, никогда не знавший истинного тепла материнского чрева и жара любовных объятий; люблю, как бродяга-ветер любит грубо ласкать гибкие крылья удивительных гигантских птиц и как соленые волны любят гладить тонкую обшивку удивительных гигантских рыб... И мне не надо многого, как не надо и ветру с волнами - лишь прикоснуться сильнее, ощутить чужое тепло, насладиться пьянящим запахом чужого страха и чужой крови, почувствовать, как согревает она мое холодное тело, как просыпается утомленная птица в моей груди, и как я становлюсь хоть ненадолго живым, и вспоминаю то, чего не было и что было не со мной. И в страхе бегу, увидев мертвеца у своих ног - ведь живые боятся мертвых, правда?