Лошади и собаки встретили друг друга насторожённо, однако, принюхавшись, вполне друг другу понравились и всей компанией отправились в лес - погулять и поохотиться. Лес вокруг стоял заповедный, каких здесь от самой древности не бывало: дубовые и буковые стволы толщины прямо неохватной, - и чистый, без дрянной поросли и непролазного бурелома. Юничка хотел наладиться вместе с ними - аж глаза разгорелись алым от предвкушения, - но его изловили ещё на опушке, наспех обтёрли мокрой тряпкой, разодрали кудри скребницей и облекли в рубаху, штаны и полусапожки. По-доброму он соглашался на такое лишь зимой, но знакомиться с мэтром, пусть даже славящимся своими свободными нравами, всё-таки предпочтительнее было не голышом. Что Макс сейчас не спит, а волнуется, благополучно ли всё прошло, Арсен знал точно и обеспокоить его не боялся.
- Куда мы идём? - спросил Юный, почти покорно подставляя фигуру для манипуляций.
- Тебе понравились пёсики? - ответил Сергей вопросом на вопрос. - Вот и надо поблагодарить за них сударя Максимилиана.
О том, что сказать "спасибо" собирался и сам Макс, он не упомянул - исключительно в воспитательных целях.
Когда делегация, состоящая из двоих мужчин, высокорослого и низкорослого, и одного по виду подростка, хозяин тихо сидел в мастерской - той самой башне из каменных глыб, со стрельчатыми окнами.
Увидев их и услышав приветствия и благодарности, поднял брови, но удивился не сильно:
- Рад, что борзые уже приносят пользу и удовольствие. И какой прекрасный юноша! В самом деле будто юный Ихтиандр. Ты знаешь книгу Александра Беляева?
- Дядьсерёжа, - тихо ответил тот, глядя прямо перед собой и непонятно к кому обращаясь. - Я могу говорить, как оно есть?
Тот кивнул; оттого Арсену показалось, что оба его младших сотоварища давно заключили за его спиной некий союз.
- Знаю и о ней, и её саму. Меня ведь только зовут Юным - как и вы, я отсчитал на свете куда больше веков, чем мои близкие.
- Вон оно как, - ответил мэтр. - Давай-ка вместе с тобой осмотрим дом, библиотеку, картины, тут много приятных вещиц, которые могут тебе понравиться. Те же габриахи - так я зову обточенные морем корни, своего рода скульптурки чертей, которые защищают человека от злых духов: и фигурки, и сами черти. Вот и побеседуем о них. А твои спутники пускай уж сами справляются. Марочка их чаем напоит - сначала их, потом нас. Арсений Евдокимыч здесь не однажды гостевал.
Тот не стал спорить: Макс явно мог знать больше, чем показывал - и чем подозревали те, о ком он говорил.
Со своего места поодаль они всё же слышали кое-что.
"У здешних старожилов, - неторопливо говорил Макс, - есть легенда. Там, где горные леса особенно густы и непролазны, обитает прекрасный олень с рогами из живого серебра. Его дело - охранять крымские родники и начала рек, чтобы даже в самую жару они не высыхали и птицы со зверьми всегда могли испить из них чистой горной воды. Вода эта хранится в самом сердце камня и не иссякает. Если же она сердится на людей, не показываясь наружу, олень в один прыжок вскакивает на вершину Роман-кош, бьёт по земле копытом, высекая молнию, и в ответ молнии собираются грозовые тучи. Ручьи и реки наполняются небесной водой, а навстречу ей артезианским фонтаном бьёт земная".
"Но летом пересыхает половина здешних речек, - мягко возражал Юный. - Тот же Ворон".
"И то правда. Но обрати внимание на имя речки, - возражал Макс. - Я понимаю, оно не русское и означает не птицу, но всё-таки русских здесь водится немало, а они чёрных воронов ненавидят. Однако для многих, в том числе твоего отца, она священна. Свет Солнца и Вороновы крылья были всегда, Христос и Мария - лишь во времени. Вот и получается так, то река то живёт, то не живёт; то течёт, то об этом забывает или не хочет. Только это чистая мифология, корень бытовой стороны жизни, а не внешние проявления. На самом деле всё вечно: и реки, и море, и горы, и леса, и дельфины с оленями, один человек - бабочка-однодневка. Живы символы, а их отражения живы лишь самими этими знаками".
"На козла-серебряное копытце похоже".
"Тоже читал? А про великого сибирского лося, который держит на рогах Вселенную, отец говорил тебе?"
И ещё:
"Воля - когда некто хочет и делает, а люди только пытаются с переменным успехом. Как лягушка в кринке молока. Знаешь сказку? Две квакуши угодили в молоко; может быть, хозяйка сама их туда бросила, так делают, чтобы молоко оставалось холодным, у болгар такое называется "млеко с холодушкой". Вот одна опустилась на дно и сидит смирно, ждёт, чтобы молоко выпили. А другая думает: этак и потонуть можно, дай-ка я побарахтаюсь. Плескалась-плескалась лапками и взбила здоровущий ком масла. Сидит теперь как на острове и пыжится от счастья: сотворила себе спасение. А проку-то? Кринка-то осталась как была, края ещё выше стали".
"Люди что - не могут влиять на свою же историю?"
"Нет. История уже вся написана, проблема в том, как именно её прочитать. Мы, люди, читаем её последовательно, как нитку тянем от веретена. Но ты можешь попробовать иначе - как уток ходит по ткацкому стану".
"По своей воле? А у она у меня есть, нет или будет?"
"Не знаю. Никто не знает, кроме тебя самого. Одно я понял: единственная воля и единственная свобода на свете - творчество".
И читал свои собственные стихи:
"Здесь, в этих складках моря и земли,
Людских культур не просыхала плесень -
Простор столетий был для жизни тесен,
Покамест мы - Россия - не пришли.
За полтораста лет, с Екатерины,
Мы вытоптали мусульманский рай,
Свели леса, размыкали руины,
Расхитили и разорили край.
Осиротелые зияют сакли,
По скатам выкорчеваны сады.
Народ ушёл. Источники иссякли.
Нет в море рыб. В фонтанах нет воды".
"Снова не буквальное описание, правда? Всё-таки красота осталась. И жизнь так просто не истребишь. А знаешь, Макс, как-то непатриотично оно звучит. И выглядит на бумаге так же. Не русские, а какие-то японские или, верней, вселенские пейзажи, подписанные стихотворными строфами".
"А я не патриот, но человек с хорошо развитой совестью".
"Думаешь, это антитезы?"
И слышится смех в два голоса: звонкий, вольный, утверждающий себя в мире.
Несколько дней спустя:
"Думаю, отец с Сергеем на свой лад влюблены друг в друга. Иной раз тесно прижимаются друг к другу. Делятся кровью".
"А, ты ревнуешь, малец? Нет, я ничего такого не усматриваю. Это скорее обыдённость для них. Поддержание возникшего однажды кровного сродства. Ритуал такой. Но если и то самое... Гомосексуалов и трибад нынче на словах презирают, хотя среди людей их ой как много. И у нас в России, и в Европе, и в Древней Греции, и среди буддистов и суфиев, вообще на Востоке это уважаемая часть культуры. А если присмотреться - то вообще Божья печать. Среди таких немало созданных не для размножения - для красоты жизни. Талантливых, неординарных, способных лучше прочих познать окружающее и его преобразовать. Происходит это от нестандартности их двойной натуры - вполне, возможно, обычной, - или от особенной закалки, даваемой неприятием людей нормальных, я не знаю. Но ты должен под конец понять и принять".
"Я знаю о том больше, чем ты думаешь, Макс. И не на словах".
Ненавязчивое учение Великого Мэтра продолжалось до тех пор, пока Юный не возмужал, а его Учителя не позвали на иную сторону бытия, и соединило Дом и Шатёр вместе так крепко, что Арсен не раз поминал связку Чёрного и Белого Тампля. Дом с Башней защищали боги или некие первородные стихии; Шатёр, постепенно обретающий прочность и красоту, возвышался словно на острове тишины.
Максимилиан, неприкаянная и никем из землян всецело не понятая душа, умер вовремя. Началось построение культа вождя, избиение людей иной породы, чем все (Арсен не без оснований полагал, что в жилы многих затесалась одна-другая капля Истинной крови, хоть и дурная). Неизбежно грядущие беды были возмездием "справедливому социалистическому строю" и "новому мировому порядку", немцы-оккупанты, пришедшие в сорок втором году, - жутким и буквальным ответом на призыв поэта и пророка.
"С Россией кончено... На последях
Её мы прогалдели, проболтали,
Пролузгали, пропили, проплевали,
Замызгали на грязных площадях,
Распродали на улицах: не надо ль
Кому земли, республик, да свобод,
Гражданских прав? И родину народ
Сам выволок на гноище, как падаль.
О, Господи, разверзни, расточи,
Пошли на нас огнь, язвы и бичи,
Германцев с запада, монгол с востока,
Отдай нас в рабство вновь и навсегда,
Чтоб искупить смиренно и глубоко
Иудин грех до Страшного Суда!"
Родной отец Сергея, оставшийся в живых и ставший популярным писателем, поначалу приветствовал вторжение. Татары, низведенные красными до состояния бессловесного скота и полные хронической ненависти к убийцам и расхитителям, ныне восстали. Арсен с Сергеем, наученные опытом, что микстура от смертельного недуга чаще всего бывает горькой почти до той же смерти, сокрушались несчастьям пришлых жителей, но видели их неизбежность. К тому же бывший Чумной Доктор давно убедился, что человек - бешеный зверь в самом худшем метафорическом смысле, что эта его хворь неизбывна и в чёрные дни поветрий и сражений резко обостряется. И не стоит за это судить: разве что уничтожать вообще без суда.
Тем сильнее он был благодарен Марии Заболоцкой-Волошиной, "Вседержательнице Коктебеля, всехранительнице добра". Она вела с оккупантами свою личную войну за Дом Поэта и его наследие. Когда во время наступления дом сотрясался от бомбёжки, она неумело зарыла все книги, акварели и скульптуры, так памятные нашей троице, в землю - без ящиков, закутывая в тряпьё. Трижды её выгоняли из дома, который к тому времени стоял без окон, с выщербленными стенами и пошатнувшимся фундаментом, и трижды она пыталась доказать, что это музей, кое-как водворяя на место его сокровища. Немцы пошли ей навстречу - рассчитывая увезти наследие Макса в Германию. Румынам, в массе более наглым и вороватым, запретили мародёрствовать уже немцы, их презиравшие. Среди местных старожилов, как "наших", так и "не наших", сохранялась память о Высоком Шатре Ворона, это их удерживало.
Правда, Шатёр не смог в сорок четвёртом году вместить в себя весь народ, пострадавший за грехи малой своей части. Зато устоял сам, пребывая в связке со своим вратами в мир советской России. Тамошние реликвии пострадали от неумелого закапывания в землю, гипсовая царица Таиах, к примеру, разучилась улыбаться, но в целом благополучно устроились на прежних местах прежнего жилища, которое укрепили. Подлатали и стали добиваться для него статуса музея - одного из самых почётных в Советии, запрещавшей храмы.
После победы в войне, которую здесь называли Отечественной (втайне понимая, что это была вторая гражданская), а все, кто снаружи, "Второй Мировой", и после низвержения культа вождя страна погрузилась в мутную дремоту. "Русский" Арсен тоже спал вполглаза, пока его сотоварищи мужали и действовали. С советской властью он давно уже контактировать не мог и не хотел. Вообще выработал в себе скептический настрой: ибо если средневековый Париж вонял легендарно, то современная цивилизация с ее склонностью к санитарии и дезинфекции - хуже во много крат. Ото всех и всего разило болезнью.
Также Арсен-"Швейцарец" и дипломированный педиатр с обширной практикой давно приглядывался к одному московскому феномену.
Один из графов Орловых-Давыдовых ещё до октябрьско-ноябрьской революции увековечил память своей матушки Ольги, построив больничный комплекс для детей, куда принимали в основном неимущих и лечили их бесплатно. Несколько краснокирпичных зданий расположились на обширном лугу, отгораживая маленький земной рай; в корпусах всё было сделано согласно самым современным веяниям, ничуть не хуже, чем во дворце балерины Кшесинской. Врачей приглашали самых знающих и платили им щедро, хотя многие работали ради вящей славы Божьей; лекарства в основном были бесплатны. Детей, пришедших на приём, кормили завтраками, попавшим в стационар давали на полдник печенье своей выпечки и молоко от своих же коров, которые паслись посреди города вольно, как у себя в деревне. После переворота больница захирела: большевики не понимали самого слова "благотворительность". Одно время здесь ещё пытались врачевать малолетних туберкулёзников, потом перешли на взрослых "психов", под конец всё, как бывало в те годы часто, захирело и начало разрушаться, поле вытоптали, парк со множеством пород деревьев - живое ботаническое пособие - был почти выкорчеван.
"Я хочу прийти сюда" - твёрдо решил Арсен. Он давно понял, что искать корень тотальной беды людей следует с самого начала сотворения мира. Швейцария пребывала в сытом благополучии, её даже страшнейшие войны не коснулись, медицина там развилась первоклассная, первейшая в мире - и полной картины бедствий дать не могла.
Сергей и думать не хотел, чтобы двигаться с горнего места; он был добр, угнетал одних браконьеров, остальное пестовал. Когда начали рубить знаменитые крымские кипарисы, в кроне которых, увитой розами, привычно витали комары, якобы усиливающие патогенность палочки Коха, добился, чтобы Арсен хотя бы поводил перстнем над спасёнными саженцами и семенами в горшках. Котосфинкса тоже никуда не стремилась: язвила, что хозяин намеревается расширить ареал и качество питания, оттого его так и разнесло на сугубую добродетель. Юный вырастал тих и невозмутим, но куда более их обоих жесток и жёсток. Основным преступлением для него считалось мещанство - метафорическое, во всех видах и формах. А в основных признаках мещанства числились неумение думать не как все и желание получить со всего прибыль - даже от дивного феномена плотской любви. Он был склонен одобрить навязчивое желание отца воссоединить обе свои физические оболочки, хотя считал его несвоевременным. Но сам Арсен, как всегда в последнее время, точно знал и видел свою цель.
Тем временем грянула в посеребрённые фанфары перестройка. Звучала она чуть сипловато, словно поперхнулась нечищеной латунной пуговицей, но мелодия отличалась невиданной доселе свежестью. Дни и события стали мало предсказуемы, мнения неконтролируемы, границы приоткрылись, как створка перезревшей устрицы, хлынуло и туда, и оттуда. Везде толпились, кругом митинговали и маршировали, повсюду торговали всем, чем можно: от мяса, бюстгальтеров и книг до родины. Сама "Степанида Властьевна" серьёзно прихворнула, надеялись, что не выживет, а если и будет жить, то плохо. Умные люди, однако, уже замечали пунктирную разметку для гаек, которые вскорости будут закручивать.
Арсен понял, что настала пора просыпаться, выходить из шатра, снимать со счёта то, что накопилось за семь десятков лет, пересекать государственную границу и вообще нимало не медлить с великими свершениями.
7
Он открыл глаза и пошевелился одновременно во всех рассветах и утрах - и, в частности, посреди своего заказника - с чувством, что не спал как следует несколько столетий (так, собственно, и было) и вот теперь счастливо проснулся. То ли наблюдался летний сезон, то ли со временем здесь установилась наилучшая в мире погода. Арсен склонялся ко второму - может ведь природа бодрствовать в его собственном вампирском духе?
Его домочадцы, по всей видимости, заранее ждали такого, ибо собрались у ложа в полном составе. Изумруд сиял изо всех сил (оттого, наверное, что ему не понадобилось никуда собираться, с пальца его явно не снимали), ящерка приподняла головку с его груди, которую долгое время согревала, Сергей со своим "Юничкой", одного и того же немалого роста, улыбались из небольшого отдаления и выглядели чуть отстранённо. Походили они друг на друга как две капли воды, возможно - крови. Оба сразу поняли, что за мысль отразилась по этому поводу на лице Арсена, потому что Сергей успокоительно сказал:
- Ничего такого, только дружеский взаимообмен ихором. Не из тебя же, в твоей бесчувственности, было тянуть. Вот и породнились по нечаянности. Временное сходство - не беда: малый ещё всех этапов превращения не прошёл.
- Ладно, то были эмоции, а теперь про дело, - Арсений сел на матрасе, одной рукой отодвигая от ворота цепкую лапку саламандры, пальцами другой расчёсывая кудри. - Моя забугорная ипостась выслала со знакомым атташе пакет документов и лэптоп с примыкающим принтером, чтоб при случае делать распечатки. Как всё прошло?
- Оба уже здесь, с нами. Явно не досматривали, дипломатический багаж всё-таки. Но на персональном компе виден след безграничного изумления гостиничной обслуги - здесь таких маленьких пока не завелось. Сеть тоже сама по себе отключилась - Юня, правда, мигом наладил, он у нас и по языкам мастак, и по мудрёной технике.
- Ерунда. Интернета у них толком ещё нет, а заглушек уже понаставили, наивные, - Некто Юный усмехнулся и махнул рукой. - Ты знаешь, папа, что всей такой техникой заведуют воздушные элементали? А с ними нетрудно найти общий язык, я сам такой.
"Четыре стихии, - подумал Арсений, - в моём распоряжении собралось четыре стихии. Камень - Земля, неподвижен и плодотворен. Котосфинкса - Огонь, оттого капризна, изменчива и, полагаю, многолика. Юный - Воздух, недаром он вездесущ, как привидение, лёгок, подобно облаку, и проникает через все физические и духовные запоры и запреты словно туман. Впрочем, чему тут удивляться: это ведь наследственная вампирская особенность - просачиваться в любую щель, а он мой сын. Сергей? Он Вода. Не просто методом исключения, но по характеру. Уступчив, но стоек. Миротворец, но за своё мнение стоит каменной горой. Может принять форму любого вместилища, но сущности своей, раз в ней утвердившись, не изменит".
- С фотографиями на загранпаспорте и дипломе не совсем ладно, - продолжал последний. - Ты там несколько взрослее, чем здесь: сон явно пошёл на пользу. Будто ты не ты, а твой младший братец или племянник. Но ничего, подправим дело. Тебе же всё равно здешний документ брать, а у нас нынче советские паспорта меняют на российские, суета небывалая. Думаю, проскочим. Ох, я болтаю, а тебе после стольких лет, наверное, кормиться охота? Здесь только зверики и мы. Кого предпочтёшь?
- Я же сколько раз объяснял. - Арсен окончательно пришёл в себя. - Меня тянет на болезнь, как на острую приправу к еде. Кровь собрата - возможно, энергия, но никак не еда. Здоровая кровь человека может тупо насытить, но пресна и скучна, оттого ни удовлетворения, ни пресловутой вампирской "красной жажды" не вызывает. Терпеть я как раз терплю - хоть пятьдесят лет, хоть сотню. Конечно, я и убить могу, если надо, но для дела, а не из неконтролируемой алчности или там гнева. Но вот ни к каким животным, кроме синантропов, прямо зависящих от человека, не могу притронуться - отворачивает. О собаках и лошадях поэтому вообще речи нет. Своего рода подсознательная защита экологии от себя самого.
- Тут их последнее время сильно прибавилось, - усмехнулся Юный. - Лезут и лезут, как в Чернобыльскую зону после катастрофы, когда население спешно оттуда вывезли. Но там в основном редкие виды, даже госзаказник учреждать собираются, а у нас сплошные принцы да дворяне из подворотни. Не только псы - кошек тоже немеряно.
- Ага. В основном рыжих и полосатых, - довольно констатировала Сфинкса. - Мои кузены и кузины. Обоих полов почему-то, хотя считается, что такими бывают одни кошки.
- Поэтому вопрос рождаемости повернулся весьма актуальным ребром, - подхватил Юный.
- Ладно, переставайте гнать пургу, - хладнокровно прервал их Сергей. - Юнчик, будто я не знаю, что ты вовсе не животных имеешь в виду, когда намекаешь на лечебную стерилизацию. Арсению незачем от них причащаться, мы держим ситуацию под контролем. Пьём больше от пожилых, остальные как хотят, так и плодятся. Места хватит. Вот лучше смотри, друг, какая засада: ты ведь лет на двадцать выглядишь, не более. И что там ни химичь с фотками, на доктора медицинских наук ты ни по каким критериям не тянешь. Здесь пока думают, что доктор - он непременно с диссером и бородой до пупа. Но даже если вправлять мозги всем подряд, то выйдет, что классный специалист из тебя получился уже на уровне бакалавриата.
- Но утешимся, - сказала ящерка и вильнула хвостом. - Везде открываются платные отделения, самое крутая контора - Первый Московский мед, потом Второй. Конкурса никакого, бабок у нашего харизматичного лидера навалом, хоть деревянных, хоть капусты, так что оттрубим шесть-семь лет - и порядок.
- Почему во множественном числе-то? - поинтересовался Арсен.
- А я тоже с тобой, - хихикнула она. - Выучилась оборачиваться человеком, получила паспорт, звать Юния Сергеевна Пестунова. Взято ото всех, чтобы никому из вас обидно не было. Кроме того, на меня имеется квота, потому что я инвалид.
Ничего ущербного в ней Арсен не заметил, поэтому более или менее спокойно уточнил:
- Чего инвалид? Пятой графы, пола или детства?
- Метаморфоза, - с гордостью ответила она. - Я ведь хвостата и вообще наполовину змея, оттого нижняя часть получилась вроде придатка ко всему остальному. В специальной коляске разъезжаю. С моторчиком - первая такая в новой России. На ровной дороге делает до десяти кэмэ в час. Так что зацените, как мне свезло.