Аннотация: Начало и продолжение предпоследней главы.
ПРОКУРОР
1
"Процесс внутриутробного развития элурантропа, иначе шат-гару, ничем не отличается от обычного хоминидного, если не применять умственное просвечивание. От рождения до года в новорождённом доминирует кошка, хотя без явного стремления размножиться, так бурно проявляющегося в девяти-одиннадцатимесячном животном. После года и до истечения среднего людского срока (лет пятьдесят) - постепенно берёт верх человек с его желаниями и устремлениями. После шестидесяти ожидается, что существо легко и практически неощутимо для себя будет перетекать из одной зрелой формы в другую, увядания в принципе не должно наблюдаться. И хотя срок нового существа измерен, данное предположение пока не может быть подтверждено эмпирически".
Так писал Арсен в годы Директории, консульства и воцарения новой династии.
После смерти Луи-Шарля Чёрный Тампль опустел. Он и до того представлял собой один островерхий столп вместо четырёх, которые во время гугенотской резни окружали мрачную "коробку".
Зато к единственной оставшейся башне непрерывно текли струйки скорбящих паломников: они испещряли стены древним королевским символом - трёхлепестковой лилией, высекали призывы и краткие надписи, возлагали к подножию цветы. Словом, вели себя как обычные бездельники рядом с достопримечательностью.
Арсен и Ной тоже раза два-три поучаствовали. Каждый нёс на руках или в корзинке юную кошечку, белую с мелкими чёрными отметинами, Ной обычно Луизу, Арсен - Шарлотту. Газетт сильно их удивила, произведя на свет близнецов, вышедших, похоже, из одного оплодотворённого яйца. Как вообще такое получается - одна душа делится на двоих? И разве пол живого существа - не основополагающее, можно сказать - не сюжетообразующее понятие, если воспользоваться терминами Французской Академии? Тем не менее, Фелимор очень гордился потомством, хотя девочки ни капли не были на него похожи.
Через два года молодой и многообещающий лейтенант сочетался браком с Жозефой, превратив её в Жозефину, а себя произвёл из Буонапарте в Бонапарта. С летами получилась обратная метаморфоза: Жозефина убавила себе четыре года, Наполеон прибавил два. Ной непонятно иронизировал, что присутствовал при браке некоей босоногой танцовщицы со златокудрым поэтом, где молодые схоже обменивались годами; Арсен снова ничего не понимал и не хотел понять.
Удача ворожила новобрачному генералу во всём. Войну против захватчиков свежий главнокомандующий армией успешно обратил против тех, кто её начал; не поддавалась лишь Англия, признанная владычица морей. Он перешагивал ступеньку за ступенькой, поднимаясь по служебной лестнице, силком объединяя неспокойный европейский мир и везде насаждая свою родню. Даже Испания, казалось, готова была простить первому консулу уничтожение инквизиции, но помешали партизаны.
В течение своей жизни Бонапарт укрепил франк и узаконил ордена, поощрил науки и искусства. Он сформулировал кодекс законов по образцу римскоро. Перевернул старую лилию, изобразив из неё пчелу - исконный знак королей с нестрижеными волосами. (Сам он их стриг очень коротко.) Вернул эмигрантов, всячески поощрил аристократов, оставшихся в живых, и заключил конкордат с папой Римским. Ограбил весь мир, чтобы украсить Францию предметами искусства. Сделал всё, чтобы Розеттский Камень был расшифрован. Во время континентальной блокады заменил тростниковый сахар свёкольным, но для кофе не сыскал подходящей замены.
Он добился того, что его власть стала наследственной, но при нём дворянство потеряло право на земли и вынуждено было их выкупать. Зато таким путём жалованные титулы могли передаваться от отца к сыну и дахе дочери.
Наконец, Наполеона торжественно провозгласили императором - логическое завершение процесса. Прирастание новых земель имело источником силу французского оружия, так было везде и всегда. Война кормила войну и сплачивала излишне расползшуюся нацию.
Тем не менее, Испания окончательно отпала в 1808 году, Италия бурлила.
Жозефина упорно отказывалась зачать, в то время как чресла самого Наполеона не однажды доказывали свою воинскую мощь на стороне. Для укрепления сил он, а вслед за ним и лучшая часть нации, увлеклись кёльнской водой: прыскались, смачивали носовые платки и даже принимали внутрь как мужчины, так и женщины одинаково. Всесторонняя замена былому мускусу. Одеколонные судари и сударыни.
В этом же 1808 году император распорядился навсегда покончить с Тамплем.
Все те два года, пока Тёмную башню разносили по камешку, Ной спорил с Арсеном. Описанный ниже диалог растянулся на гораздо большее время, чем его изложение.
- Я ведь предупреждал тебя, что с Бастилии началось, а другими крепостями закончится. Выровняют твой Париж, как по струнке. Тампль - логическое продолжение Бастилии.
Так говорил Ной, а его оппонент отвечал:
- Это ещё кто кого стращал. Но для нас это вроде операции по удалению слепого отростка кишки, разве нет?
- Какой ты умный! Ещё аппендиксом его назови.
- В Белом Тампле имеется всё, что нам нужно для жизни. Ты говорил, что Мать Всего Живого постепенно открывает перед тобой врата в иные земли помимо нашей. Следовательно, рано или поздно буду допущен и я.
- Да, но единственный парижский портал, по всей видимости, он же французский и земной - Тёмный Тампль. Иных врат мы не отыскали. Пока хотя бы один булыжник сохраняет память о былом строении, портал открыт. Но, боюсь, камень смолотят в щебёнку и вымостят ею площадку для танцев. Тогда тебе не будет хода в город, сколько бы ты ни купил там роскошных апартаментов.
- Я останусь с тобой, это решено.
- Какая самоотверженность! Однако не забывай: на тебе висит судьба всей Франции.
- Ты имеешь в виду этот мерцающий изумрудик? Предсмертную невнятицу Луи-Шарля? Или нечто другое?
Арсен поднялся из кресла и нервно зашагал по кабинету.
- Я имею в виду, - с неколебимой серьёзностью ответил Ной, сжимая ручки кресла, на котором сидел, - что твоё истинное предназначение распутывается нить за нитью. И если ты откажешься от него, потому что его не понимаешь, - получится очень скверно. И для тебя, и для мирка самого Тампля.
- Да ты-то сам кто, чтобы пророчествовать! Каркаешь и каркаешь, словно ворон.
- Я не ворон, - печально ответил Ной. - Я кот. И то, что можно описать будущим словом "попаданец": ушлый ушелец от себя. Пришелец из другого места и, похоже, времени. Оба, причём, весьма дальние. Нечаянный паломник в прошлое. Ты скажешь, такого не бывает...
- Я слишком много испробовал на себе самом, чтобы оставаться непробиваемым скептиком, - ответил Арсен. - Бывает и небывалое.
- Видишь ли, дело в том, что наша вселенная ещё не до конца воплотилась. По моему разумению, Бог, настоящий Бог, а не мифическое Верховное Cущество, пишет нужный ему мир, словно книгу. Сминая и разрывая листы, сплошь уделанные кляксами и зачёркиваниями, и обильно марая новые черновики. Лоскуты и лохмотья сказаний, выдернутые пряди и волокна, линейные варианты, никогда не выстроенные от сих до сих... Ведь жизнь, в отличие от художественного произведения, нелогична. Замыслы и наброски грандиозной эпопеи, которая слегка наскучила Сочинителю.
- Это весьма интересно, только я назубок знаю Сирано де Бержерака, Казота и философские сказочки Вольтера. И не так прост, как его Простодушный, - вклинился Арсен в его тираду. - Ты ведь постоянно и вполне сознательно допускал оговорки, разве нет?
- Мы живём по сути в изначальном хаосе творения, - невозмутимо продолжал Ной. - И Меровеи с их потомками - красная нить, проходящая через все узлы и завитки. Их бытие определённо.
- Я, кажется, из тех самых. И Луи-Шарль, хотя воплотился он - если это вообще он - странно раздвоившись. Но можно ли верить словам умирающего, тем более что он всего-навсего передал чужие?
- Вот бы самоё императрицу спросить.
- Сделано. Толку чуть. Мне назвали вполне конкретное имя того, кто может знать больше, и место его бродяжничества: Арман-Эммануэль дю Плесси Ришельё. Россия, скорее всего, южные области, не так давно ею завоёванные. Застарелый эмигрант и типичный невозвращенец, ибо терпеть не может нынешнего императора Франции.
- Тебе необходимо его разыскать. Уж дорогу к нашему теперешнему обиталищу он точно не отыщет - ни при каких обстоятельствах.
- Положим, ты прав. Но этого так мало для счастья.
- Кто это сулил тебе непреходящее счастье? Благодари за то, что уже было дано.
- Разве ты не можешь уйти со мной? - спросил Арсен без особой надежды.
- У тебя своя работа, у меня своя, - говоря это, пленник Белого Тампля поднялся с места и крепко обнял возлюбленного. - Кавалеры стен и могил - знаешь, до Тампля здесь была топь, располагалось кладбище, и древние кости тоже стали подниматься из земли. Наши удивительные коты и кошки. Кое-что в подарок от Луи-Шарля. Мадонна в обоих лицах. Её не передвинешь, если она сама того не захочет, а ведь на ней держится всё прекрасное устроение ближнего мира. Мира, где ты должен уврачевать все недуги до логического конца. А ведь рядом со мной ты увязнешь в болоте навечно. Ведь только смерть освободит тебя от зарока, наложенного той давней парой, а ты лишён её обрести - так я понимаю.
- Но разлука с тобой... Страшно и помыслить.
- Ты рядом, но по сути меня не отыскал. Чтобы прийти, необходимо сначала выйти. А время, когда можно это сделать, истекает, словно песок в колбе часов.
- Уйти - расстаться, остаться с тобой - тебя потерять. Можно ли поверить такому? - В глазах Арсена стояли слёзы, крупные, как его изумруд.
- Делай, а то выгоню взашей, - сухо сказал Ной. - Кажется, зря я дал тебе отсрочку.
- Ной, - почти простонал его любовник. - Я уйду, раз на то твоя воля. Но прошу: напоследок выпори меня изо всей силы, чтобы мне плакать не от разлуки, а от боли. Ты ведь давно обещал мне таску - за политико-любовную связь с женщинами, что для тебя было гораздо обиднее, чем когда мне на язык попадались красивые мужчины. За изворотливость и любопытство. За непослушание. Мне что, самому на себя напраслину клепать?
... Но когда Ной сорвал с него сюртук и рубаху, взял кнут, для прочности предусмотрительно выдержанный кем-то в крепком спирту, и стал полосовать, пока не изодрал в клочья остатки одежды и саму кожу, это не причинило ровным счётом никакой муки. Словно уже некому было её испытывать. Кровь каплями текла из-под закрытых век и струйкой - из углов рта, но смертной тоске, что овладела сердцем и стиснула утробу, некуда было излиться.
2
Арсен прошёл рядом с Тамплем, который выглядел неряшливой грудой обломков: они с Ноем расстались на пределе возможного. В горле першило, словно от постоянной пыли, которую поднимали каменщики; ныли бронхи и гортань, при каждом вздохе в бок словно ударяли дубиной.
"Перед тем, как выдворить из ковчега, Ной позаботился о моём исцелении, тогда что это", - подумал он вяло. Поднёс к губам платок, чтобы прокашляться от твёрдых частиц и слизи, и на нём явилось фиолетово-красное пятно.
"А, вот радость-то: я, наконец, подхватил пневмонию и её венец, скоротечную чахотку с кровохарканьем, - сказал он в душе. Если бы душа умела улыбаться, улыбка получилась бы кривой. - Наконец-то я приобрету романтическую бледность истинного денди и поэта. И, так думаю, сумею излечивать эту сложную хворь массированной атакой".
Свернул батист в тесный комочек. "Стоило бы изобрести закрытую плевательницу, чтобы не удивлялись цвету моей крови. Или навертеть из неё пилюлек пополам с мукой: любопытно, будут они исцелять или губить?"
Снаряжая его для обособленной жизни, возлюбленный позаботился о том, чтобы соблюсти наилучшую из внешних мод. Инкруаябли и их смешноватые подружки давно сошли с арены. Однако воротник тёмного фрака, слегка тронутый золотой нитью, по-прежнему представлял собой мноогоярусное сооружение, шейный платок, как и раньше, подпирал подбородок и легко скрывал губы, покрытые тёмной коркой, а жилет, панталоны со штрипками и туфли с пряжкой, полностью закрывающие ступню, усиливали иллюзию защищённости."Он разрушил наш общий кокон и со старанием создал мой", - догадался Арсен.
Впрочем, революция и континентальная блокада неважно сказались на этом наряде: разгром и разрушение роялистского Лиона с его ткацкими мануфактурами не пошли на пользу местной промышленности, а систематическое сдирание кожи с казнённых роялистов и жирондистов никак не могло возместить ущерб.
"Тем более что Фуше, палач Лиона, счёл гильотину и лом каменщика слишком медленными орудиями. Людей он расстреливал картечью, а дома взрывал лучшим в мире порохом, - снова усмехнулся Арсен, уже явственней. - Вот и приходится носить армейское сукно и юфть. Право, мне делается лучше день ото дня: я становлюсь циником. А непотопляемый Фуше - постоянным членом всех правительств".
Пока Наполеон трудился, завоёвывая себе империю, по столичным улицам порхали тонные кавалеры и и их спутницы в муслине и батисте, как летом, так и зимой являвших собой идеал проницаемости. Морозные бабочки в ярких кашемировых шалях с пышной каймой, они легче лёгкого сгорали от простуды, воспалённых лёгких и чахотки. Арсен воспринимал их через призму болезни: пытался лечить, но сей источник не иссякал. Зарубежные войны куда меньше истребляли нацию.
Вскоре Тампль превратили в гравийную мостовую, за исключением небольшого фрагмента стены. Использовать его для перехода Арсен так и не решился: чего недоброго, зависнешь между мирами. Да и того ли от него желали?
Когда омертвение души стало понемногу проходить и, наконец, прошло, Белый Тампль окончательно водворился в запредельном для Арсена мире, а повседневная жизнь с её мелочной чепухой заняла всё его время, он, наконец, начал понимать: Ной разрушил их тёплое семейное гнездо, их ковчег, чтобы Арсен вышел за его пределы и увидел настоящую Францию. Много большую, чем та, которую в те или иные времена обозначали на карте.
Так Арсен приохотился к политике - для него она была продолжением науки врачевания на другом материале.
Ещё до того, как стёрся последний след мрачной руины, император всея Франции с пределами обеспокоился о наследнике всего, что приобрёл. И развелся с Жозефиной, дабы жениться по всем правилам. Поговаривали, что она упала в обморок от этого известия - непонятно, до неё что - не доносилось и отголоска сплетен и переговоров?
Наполеон привёз, наконец, в Париж пухлую австриячку, и все поголовно дивились: какой смысл брать в императрицы своего рода полонянку, дитя покорённого королевского дома?
Арсен же прикидывал иные ситуации. Что бы произошло, если бы он породнился с русским царём, женившись на одной из его сестёр - гордой Екатерине Павловне или её младшей сестре, добронравной Анне? В самом ли деле история не знает никакого сослагательного наклонения? Ной ведь намекал на нечто прямо противоположное, размышлял Арсен. И если разрыв с Жозефиной означал крах надежд и начало цепи неудач, то колебания Александра Первого были именно "из этой оперы".
Допустим, Наполеон становится родичем своего русского коллеги. Мира с родиной жены он, положим, не нарушит, но кому в старые времена мешали вести войну такого рода близкие связи? Столетняя война и вообще началась по причине наследства, которое не могли поделить между излишне разветвлённой семьёй.
Но прикинем иное. Француз оставляет Жозефину при себе и сватает двенадцатилетнюю Анну за - кто там из его братьев и племянников остался не при деле? О чёрные богини, стоило бы ради такого обрести качества счётной машины, тем более всё на свете - ещё с поры Лавуазье - взвешено, измерено и классифицировано. Ну, возьмём, к примеру, Александра Лончинского-Бонапарт, сына прекрасной польки Марии Лончинской-Валевской. Фигура неяркая, но многообещающая. Над его кудрявой шестилетней головкой тихим светом сияет польская корона (Польша вроде бы республика, но издавна брала своих выборных владык из Франции), он моложе предполагаемой невесты, но - если учесть типичную брачную политику - ненамного. Настоящим отцом признан, имеет задатки крепкого государственника, а поскольку некоторым образом объединит свою родную землю с Россией, Александру Первому незачем беспокоиться, что Польша от него отделится. Любопытно, Польша меньше или больше Нидерландов, куда Анну тоже сватают? Обе страны отличаются некоторой зыбкостью конституции и неверностью истинных границ.
"Однако если ты навесишь твёрдые ярлыки, разложишь по полочкам и составишь генеральный каталог - значит ли это, что ты сможешь управлять и управишься с реальностью, а не созданной твоими помыслами иллюзией?" - спросил себя Арсен.
По крайней мере, можно себе представить, что наш император передаст корону сыну Марии-полячки, она у него неизменно в чести, а имя-то какое! Вот вам и новая империя, и завоёвывать Россию немирным путём не потребуется.
К тому времени Наполеон таки решился на свою последнюю авантюру, в которой и увяз так трагически.
Арсен, модный доктор, у которого уже народилась богатая практика среди трепетных ампирных дам и их покрывателей, нисколько не стремился в полковые врачи. Краем глаза отметил эпидемию чумы, настигшую армию Наполеона в Яффе, соединил в уме с простудным поветрием, которое накрыло парижских ветрениц в нынешнее время, сопоставил размер кашмирских шалей с габаритами носовых платков при покойном Луи Шестнадцатом...
Исторический анекдот гласит, что годах этак в семидесятых прошлого, восемнадцатого века сморкалось и кашляло всё поголовно парижское население. (Ну, разумеется: Ной именовал это "гриппом", от немецкого слова "хватать за горло", объясняя, что это "очень по-вампирски", но про самих вампиров умалчивая.) Простолюдины утирались рукавом, среди аристократов вошли в моду платки - целые простыни дорогого батиста. Некий шевалье прямо перед королевской четой решил вытянуть из кармана своё сокровище, сплошь окутанное туманом алансонского кружева. Тянулось это так долго, что юная и весёлая Мари-Туанет обратилась к мужу: "Сир, мне кажется, стоило бы издать указ, запрещающий иметь платки больше определённого размера, и предписать, чтобы все они были квадратной формы".
Так, кстати, и сделали...
Поэтому Россия представилась Арсену бесконечно тянущимся и тягомотным пространством, вытягивающим из человека все жилы, обителью бореев и аквилонов. Некоей ямой, в которую, с её трупной оцепенелостью, может низвергнуться и пропасть любая жизнь. И поэтому он предпочитал, чтобы новости с фронта сами являлись в нему - туда, где для его прокорма всегда хватало болезней.
3
Война с Россией в известной мере укрепила положение Арсена: поражение дурно переживается в тылах, порождая всевозможные воспаления и раздражения нервов, карманная чахотка, хронический почечуй, запущенный люэс и прочие недуги в том же роде - благодарная почва для преуспеяния доктора медицины, приятного во всех отношениях. Как и Франц Месмер, чья звезда давно и тихо закатилась, наш знакомец брался за всё, от чего отказывались другие медики, особенно когда диагноз был расплывчат, не настаивал на большом гонораре даже в случае впечатляющей своей победы, благодетельствовал беднякам и сдирал шкуру со всякого рода парвеню, поднабравших солидный жирок на войне и подавлении анти- и пробонапартистских мятежей. Был, против всех ожиданий, успешен. Так, крупица за крупицей и капля по капле, зарабатывал себе репутацию и свивал гнездо в фешенебельном районе столицы. Найм жилья его не особенно удовлетворял.
С проблемами внешности он тоже более или менее легко справлялся. Прочёл новеллу о кавалере ancient regime, который с юных лет до старости носил седой парик с косицей, перевязанной чёрным бантом. Сначала дворянин казался чуть старообразным, но с течением лет изрядно помолодел. Белокурая от настоя ромашки шевелюра Арсена обладала теми же свойствами: его считали на редкость моложавым - и только. Время от времени он предпринимал вояж за границу, возвращался во Францию, когда его слегка подзабывали, и с новым видом на жительство, несколько отличавшимся от прежнего. Однако умирать ему последние десятилетия не приходилось ни разу; напротив, известная неувядаемость служила отличной вывеской его искусности. Ничуть не хуже грязного сюртука, всего в крови, гное и химикалиях, который постепенно стал пределом лекарского чудачества. Арсен же следил за всеми новациями в деле, которое его поило и кормило.
Также он числился в добрых католиках и даже не особенно лгал на исповеди. Иногда тайком вспоминал о своём прошлом клирика, уже сам внимая признаниям больных. Причащался без фанатизма, три раза в году, и всякий раз навещал Норт-Дам де Пари. Удивлялся не столько святым и химерам, сколько Белой Мадонне. Она была пустая: сосуд для просьб и доброхотных подаяний. Изумруд, который прозябал у него на среднем пальце, и то был более лучист, хотя после разлуки слегка приугас и в размерах не менялся.
Всё в мире Арсен воспринимал в ключе болезни. Бесславное возвращение Наполеона во главе армии инвалидов и с шедшей за нею по пятам армией союзников было не самой худшей из них. В конце концов, жили же люди при терроре.
Кровопролитный бой под Парижем, когда Наполеона выманили оттуда благодаря ловкому тактическому ходу, и триумфальное вступление русско-прусско-австрийской армии тем более расположило Арсена к новым завоевателям. Столица досталась русским большой кровью, но вели они себя вполне мирно, только что с большой чудинкой. Казаки купали лошадей в Сене, заодно показывая француженкам могучие нагие торсы, танцуя с податливыми девицами, отдавливали им носки туфель, слегка шерстили тряпичников, подторговывающих бросовым товаром на Новом Мосту, переловили всю рыбу в старинных прудах, где она водилась со времён Генриха Четвёртого, и изжарили на лагерных кострах, у палаток, расположенных прямо в центре, - но и всё. Этих увальней за такое полюбили ещё пуще, особенно как благодарный предмет для карикатур. Офицеры говорили по-французски не хуже местных обитателей, только акцент был немного странный и манера играть в триктрак не слишком уважительная - впрочем, облагодетельствованные соитием дамы остались довольны прибытком. Все русские наделали жуткое количество долгов, кабацких, карточных и амурных, которые позже были добросовестно уплачены их главнокомандующим.
Император Александр оказался великолепным дипломатом и человеком с тонким чувством юмора. Из уст в уста передавался один случай. Неумеренно льстивый буржуа, который протиснулся сквозь толпу к Александру, воскликнул: "Мы с таким нетерпением ждали прибытия Вашего Величества!" На это царь ответил: "Я пришел бы к вам ранее, но меня задержала храбрость ваших войск". Его слова вызвали бурю восторга - тем более что эпоха завоеваний надоела обеим сторонам.
Когда несколько позже он изволил поинтересоваться, отчего в Лувре пустуют некоторые постаменты, ему признались, что статуи для сохранности увезены в Орлеан. "И напрасно, - отозвался Александр. - Здесь их не тронули бы, но если мои казаки настигнут их в пути, то сделают своей законной добычей". Это утверждение не было основано на реальности, но чётко расставляло всё по своим местам и казалось до предела честным. Русский царь желал создать по себе именно такое впечатление.
Кажется, им восхищались все. Один Арсен не принимал участия в славословиях - он знал о том куда больше, даже не испив от первого человека в России: опасался подойти ближе, ибо при всей демократичности царского общения, охраняли владыку добросовестно.
Знал - и ставил ему в вину смерть Королевы Роз. Вину, как с уверенностью полагал Арсен, отнюдь не косвенную.
Королева Роз - то было интимное прозвище, под которым у него шла императрица. В замке Мальмезон, который она купила, обустроила и получила от мужа в качестве отступного при разводе, был устроен зверинец с редкими животными вроде страуса и насажены большой красоты цветники, занимались селекцией и присваивали розам имена, которые по несчастливому стечению обстоятельств не достались детям Жозефины.
Александр Первый принимал в разведённой императрице живейшее участие: привлёк её из Наварры обратно в усадьбу под Парижем, разорвал блокаду, которая возникла вокруг "малого императорского двора", способствовал дальнейшему украшению замка и сам время от времени там гащивал.
Император плотно ухаживал за Гортензией Богарне, в которой видел отражение материнского блеска, и делал ей недвусмысленные авансы, намекая, что живёт с супругой розно.
Упивался своим великодушием по отношению к опальной семье свергнутого Наполеона.
При нём старшая Богарне на короткое время сделалась первой дамой Франции.
Именно в эти золотые дни Жозефину постигла странного вида перемежающаяся лихорадка. Ей попеременно становилось так плохо, что она падала в обморок или возбуждённо бредила, то настолько хорошо, что принимала своего высокопоставленного гостя и договаривалась с подругой о том, чтобы встретиться с её задушевным знакомцем. Исчезала и появлялась сыпь на руках и всём теле. Горло и бронхи страдалицы разрывались от боли, но когда это проходило, близкие люди полагали её вполне здоровой. Ее личный врач определял у неё катар, но внезапно лечил промыванием желудка и кровопусканиями - будто на дворе был семнадцатый век. Кончилось всё это летаргическим сном, немотой, агонией и смертью, которая последовала после ужасающих страданий. Вскрытие показало, что трахея, бронхи и лёгкие воспалились и утончились, их буквально можно было проткнуть пальцем - чего никак не могло быть при инфекционном заболевании.
Никто из врачей, осуществлявших вскрытие, не упомянул и гангрену. Такая вот обескураживающая история...
Поистине Мальмезон. "Дурной дом" не только в переводе со старофранцузского.
Попрощаться с покойной императрицей явились толпы. Их, однако, снедало не столько горе, сколько любопытство: почти все они потом спешили в оранжерею и зоопарк.
Для красоты, что здесь погребена
Безвременно, - одно есть утешенье:
Жизнь принесла ей смертное забвенье,
А смертью ныне жизнь возвращена.
Так, с лёгкой руки её тайного друга, написали на гробнице Королевы Роз. Наполеон на Эльбе, узнав об этой смерти, лишь сказал: "Теперь моя бывшая супруга, наконец, полностью счастлива". Небольшая чёрточка, которая может показаться лишней: Александр не разрешил Жозефине поехать к бывшему супругу... а вскорости сам император ринется во Францию ради ста дней на престоле. Как бы из мести, казалось Арсену, который позже был свидетелем и этому.
"Снова я не сомневаюсь в диагнозе, - думал Арсен. - Достаточно было украдкой вдохнуть воздух около покойницы, абстрагируясь от плакальщиков".
И стал думать. Людовик Восемнадцатый - монарх как бы прихотливо раскинутой колоды. Замаранный революционно-террористической деятельностью своего папаши, Филиппа Эгалите, по сути нелегитимный и мало уважаемый европейскими владыками - особенно после бегства из Парижа и возвращения на британских штыках. Впрочем, Австрии и России именно что выгодна сугубая посредственность на французском престоле. Если бы на сем фоне и в данный неустойчивый момент явился Луи Семнадцатый, его путь устлали бы розами. А Жозефина так явно помогала мальчику спастись, что об этом знали многие. Быть может, она проговорилась Александру о том, чего сама не знала в подробностях, но домыслила? Что юный король неким парадоксальным образом остался жив? И чтобы царь не узнал большего и не испортил игры всему собранию, её решили устранить...
Вот именно. Мышьяк - удобный яд, который нелегко обнаружить. Ни запаха, ни вкуса. Очень популярный: врачи пленника Тёмной Башни, претенденты на престол Наполеона, все "лишние" Бурбоны попадают в разгул эпидемии отравлений со схожими симптомами.
Поговаривают, что Александр сдал женщину талейрану, потребовав от того разыскать царственное дитя, уже выросшее. Что отравил неудобную свидетельницу сам князь Талейран, по своей личной инициативе прислав ей букет из "миллиона алых роз". К чему бы ей нюхать эти цветы при изобилии своих собственных? К тому же министр и советник всех подряд правительств невероятно безнравствен и - в соответствии с этим - слишком мудр, чтобы допустить подобную утечку информации. О том, что бывший епископ Отенский творит на самом деле, не сплетничают, ибо как злословить о том, чего не знают и не догадываются?
Но что, если самодержец всероссийский, тихий и высокоморальный лукавец, лично отыскал исполнителя? Время кризисов почти в точности совпадает с его визитами...
Вроде бы пленника Святой Елены отравили мышьяком англичане. Хотя, с другой стороны, рак желудка у него был наследственный.
В груди Жозефины дремал туберкулёз, к тому же плохие зубы, с самой юности вконец испорченные жеванием сахарного тростника, - врата для любой инфекции.
Повышенное содержание мышьяка в крови обоих вроде бы служило уликой отравления.
С другой стороны, концентрация этого агента в волосах Наполеона и Жозефины одинакова, что в глазах потомков должно было бы свидетельствовать о том, что он был всего-навсего лекарством, принимаемым всю жизнь.
"Сердце Луи-Шарля, которое может доказать лишь, что это потомок Бурбонов, но не конкретно указать личность. Полусгнившие волосы, являющие непонятную аналогию - то ли лекарство, то ли в самом деле отрава, хотя по большому счёту нет разницы, - усмехнулся своим мыслям Арсен. - Всё есть яд и всё - лекарство, ведь так? Право, я делаюсь ясновидцем в духе моих старых учителей, Парацельса и Мишеля Нотр-Дам. Или это Ной говорит со мной из туманного будущего, что его для меня породило".
Стоило бы всё же доискаться истины здесь и сейчас. Но контактировать с верхами не так просто, если учесть, какой паноптикум нынче в правительстве. Фуше - министр полиции. Талейран - министр иностранных дел, точнее - внешних сношений. Король - тюфяк без пружин. Но кто стоит между ним и теми двумя?
Очевидный ответ на сей раз обескураживает Арсена.
Премьер-министр по имени Арман-Эммануэль дю Плесси, последний герцог Ришельё. Личный друг Александра Победоносного.
Подступиться к нему оказалось легко - всё и вся мельчает, правители, интриганы, истинные женщины, - только золото сохраняет свой вес, даже - или тем более - опальный наполеондор.
4
На потомке великого Ришельё с самой молодости лежало клеймо Дон-Кихота. В юности женился на уродине, с которой его сговорили родители, - причём далеко не из-за богатства и родовитости, которыми обладал сам, но, вероятно, из жалости и равнодушия к прелестям женского пола. Его платоническую супругу вскоре после сговора и незадолго до свадьбы настигла странная болезнь, искорёжившая все кости в теле. Она жила в Париже; он путешествовал по различным странам. Тем не менее они дружили и часто переписывались.
Слыл любителем приключений; при Екатерине Второй воевал под Измаилом, числился в русской армии (туда же в своё время стремился молодой Наполеоне Буонапарте, но как-то не сложилось). Во время террора став эмигрантом и почти что русским подданным, заслужил дружбу внука покойной императрицы и попросил у него самую удивительную из предложенных наград: хилую причерноморскую деревушку с кичливым именем "город", которую довёл до немыслимого блеска и процветания. Ненавидел Наполеона. По личной просьбе императора всероссийского вошёл в правительство Людовика Восемнадцатого, вначале под руку Талейрана, потом, когда тот неожиданно подал в отставку, сам сделался премьер-министром, но, по словам, постоянно стремился в город своей души. Однако необходимость смягчить условия мира с союзниками, а также соблюсти целостность и имущественные интересы побеждённой Франции крепко держали его на месте.
Наш друг испросил неофициального свидания и получил его: герцог считался добрым приятелем красавицы мадам де Рекамье, Арсен был вхож как знаток женских заболеваний, на каковой почве оказал немало услуг хозяйке и её подругам.
Портрет последнего из Ришельё кисти Лоуренса неплохо передавал впечатление от увиденного Арсеном. Казалось, пятидесятилетний герцог почти не постарел с тех пор. Он, по словам мадам де Шатобриан, которая иногда сопровождала супруга в салон, обладал естественной величавостью: это был седеющий, почти беловолосый человек высокого роста, юношески стройный, с тонкими чертами худощавого, слегка усталого лица и сощуренными из-за близорукости глазами. К одежде и вообще внешнему виду относился с заметным безразличием; курил трубку и мог выразиться откровенно крепкими словами.
Во время заседания еженедельного сборища оба разговорились вначале по пустякам, как бы прощупывая друг друга. Герцог похвалил их хозяйку:
- Она поистине гениальная собеседница. К таковым я отношу не тех, кто хорошо острит и говорит всевозможные умности, а рядом с которыми сам мужчина делается лучше, умнее, острее, чем когда бы то ни было. Начинает сверкать, как начищенная пуговица от мундира. Вы знаете? Наш пол постоянно нужно подкручивать, словно часы. Мы время от времени поддаёмся приступам слабости, грусти, недовольства, от которых нас обычно вылечивают похвалы. В такие минуты страшно обратиться к другу, потому что известная гордость мешает нам показать себя в столь подлом виде. Так как между мужчинами и женщинами нет соперничества, последним предоставлена почётная и в то же время печальная привилегия утешать нас и вылечивать. Но боюсь, что они взирают на мужскую природу, как вы, врачи, взираете на весь род человеческий. Под гладкой кожей они видят отвратительные язвы, нарывы и так далее. Но счастлив тот, кто обрёл врача!
Через десятилетие или больше эти слова почти в точности повторит Мериме, и Арсен, с его "фотографически" чёткой памятью, их узнает. Но сейчас герцог плавно перешёл к состоянию своей супруги, на что его собеседник лишь заметил:
- Ваша жена ещё в юности, когда состав и форма телесных тканей ещё не сложились, пережила некое потрясение, заразительное, но, возможно, и духовное, - которое как бы резко вымыло кальций из крови и костей и деформировало их. Иногда такое бывает при беременности и кормлении грудью, которых организм решительно отвергает: однако здесь я не осмелюсь предположить и отдалённо подобное. Мышцы за этим потянулись. Когда же все внутренние процессы наладились, поправить ничего, как бы это получилось с небольшим шрамом или закрытым переломом, оказалось нельзя.
- Император Александр заметно ужаснулся, когда я представил ему Аделаиду-Розалию, ужаснулся и пробормотал в сторону: "Ну что за уродина", настолько самообладание ему изменило.
- Не слишком обычно для его величества, - мягко заметил Арсен. - Как правило, он отменно владеет и собой, и высказываемыми им мыслями. Однако не беспокойтесь: ваша добрая и умная жена одарена разнообразными талантами, которые смогут привлекать к ней. У неё талант незаурядной музыкантши, ангельский голос, она разносторонне образованна, на редкость умна и обладает высоким духом. Своё здоровье её высочество сохранила в целости и, я думаю, переживёт многих, кто полагал о ней хуже, чем она достойна. Вы к тому же её кумир.
После такой разминки оба вдруг оказались в некоем укромном кабинете для курящих и жаждущих иного уединения, которым претила еженедельная толпа, и предались ожидаемому разврату. Хозяйка распространила свою любезность до того, чтобы распорядиться насчёт пробковых панелей на стены, выглядящих простой колониальной экзотикой. Возможно - интерьером жёлтого дома, какая аналогия неплохо угадывалась любострастниками (девицы лёгкого поведения имели жёлтый билет), рыцарями Печального Образа и теми, что в ущерб рассудку слишком увлёкся текущей политикой. Так пошутил герцог - и затем веско произнёс, всласть затягиваясь своей "пенкой":
- Ваши опасения насчёт князя Талейрана обоснованны. Он не мог сотворить ничего до такой степени неумного, как банальная передозировка снадобья. Его клевета, которой он не злоупотребляет, всегда достигает цели, намеченной им самим. Иначе меня не было бы на этом посту - так и покоился бы в благородном прекраснодушии и кичился своим недеянием. Да, князь предаёт всех, кто ему доверился, но неизменно делает это с упреждением, как хороший стрелок - в цель, колеблемую ветром. Афоризмы его, которыми он прямо-таки сыплет, принадлежат далеко не бесчестному существу, ибо они правдивы и беспощадны. Разумеется, он весьма плохого мнения о человечестве, как и человечество о нём. Он служит одной богине - Франции, возможно, видя в том наибольшую выгоду. К тому же Франция - лучшая из женщин, а к прекрасному полу князь всегда благоволил и был по-своему верен. Вот и теперь - он женат на красавице, выше всех иных сердечных увлечений ставящей политическую интригу, и на этом они вполне сойдутся. Держу пари, наш князь Перигор и умрёт-то в добром согласии со всем миром, не испытав агонии и получив прощение от самого Папы Римского, которого он так бессовестно подвёл в деле секуляризации церковного имущества и собственного отречения от сана.
- Пари принимается, - ответил Арсен полушутливо и пыхнул сигарой. - Хотя спорить с вами у меня нет желания. Думаю, что ваш уникальный опыт подсказал вам наиболее вероятную развязку.
- О. - Ришельё попытался выдержать тот же стиль и интонацию, но впал в тон, несколько более серьёзный. - И что ставите?
- А чего бы вы желали?
- Ваш изумруд, - Ришельё показал концом трубки на кольцо. - Вернее, его историю. Вы почти всегда поворачиваете камень к ладони, чтобы им не соблазнять, но сегодня пренебрегли этой предосторожностью. Намеренно, я полагаю.
Арсен молча кивнул.
- Вряд ли мне стоит требовать от вас полнейшего соблюдения договора, пока само пари не завершилось. Но я хотя бы объясню ситуацию: для этого наша любезная хозяйка и создала нам обоим приватные условия.
Он вздохнул и выбил потухшую снасть о колено.
- Нет, не старайтесь подражать мне, ваша гавана мне вовсе не мешает. Видите ли, род Ришельё не так чтобы очень знатный, мой великий прапрадед был сыном буржуазки, почти купчихи. Его батюшка служил трём королям, Генриху Третьему, Анри Четвёртому и Людовику Тринадцатому, однако прочее теряется во мгле. Тем не менее, у каждого человека, кроме Адама, были предки, и устная молва хранит их куда надёжнее генеалогических книг.
Так вот. Мы всегда были хранителями. Нет, не Валуа и не Бурбонов, хотя, натурально, старались приблизиться. Наша цель была много расплывчатей и... Вы разрешите мне поведать своего рода сказку?
Арсен ответил таким же резким наклоном головы, как и прежде.
- Мы были приставлены к тому диковинному существу - или той темнокожей даме - которая пристала к берегу в районе теперешнего Марселя и вышла на сушу, имея на руках двух младенцев, родившихся уже на корабле, и перстень грубой работы на одной из этих рук. Двигала нами та неведомая, смутно осознаваемая сила, которая одновременно заставила принять все троих в объятия и разделить изумруд кольца на две части - по крайней мере, в легенде говорится о двух, - каждая из которых сохранила прежнюю силу и форму без остатка и могла дать полное представление о целом. Возможно, вырастать до целого, соблюдая все особенности структуры. Рескурсивное самоподобие, или фрактал. Думается, о таком вы не слышали, хотя не раз сталкивались с древонасаждениями или, зачем далеко ходить, с кровеносной системой; но эти термины явились как бы ниоткуда и передавались вместе с древними алхимическими записями.
Итак, священной родильнице был оставлен большой самоцвет, почти сразу же заполнивший прежнее углубление, старший из попечителей заново оправил меньший и надел себе на средний палец. Вся служба в то время заключалась в том, чтобы приютить незнакомку, устроить её потомство, чуть позже - заключать выгодные или хотя бы приемлемые союзы и соблюдать чужие клятвы. На каком-то этапе старший в роду не смог полностью контролировать всех новых людей, лишь наблюдал издалека, как они процветают, заключают браки, чьей силой прирастает могущество рода, забирают всё большую власть... Как их предают, убивают и узурпируют завоёванное и добытое не одним лишь оружием, но и благим трудом.
В семье не знали, куда исчез материнский камень: раздробили его на более мелкие части, подобные нашей, или он остался невредим. Но тамплиеры с их грандиозным социальным проектом обладали чем-то подобным, и Орден Иисуса с его парагвайскими миссиями... Обрели - и потеряли в одночасье. Сами распылились и умалились. Нам осталось следить за некими признаками истинного начала и, в качества побочной цели, пытаться поднять королей-узурпаторов на высоту исконных владык.
Но к делу. Однажды тот, кто должен был оберегать и охранять, сам оказался храним. Возник парадокс...
Перстень от бездействия потускнел и даже уменьшился в размерах, однако в разговоре с нежданным помощником вспыхнул, словно узнал доброго знакомого. Были и не столь явные признаки. Тогда наш великий предок снял кольцо с пальца, где оно соседствовало с епископским аметистом, и недолго думая подарил его спасителю. Причём ничего ровным счётом не объясняя, помимо того, что благодарен за помощь.
- Удивительная история, - Арсен почти украдкой приласкал кольцо. - Но она ведь не описывает те магические свойства, которые должна была сообщить новому владельцу? Наложение рук, притяжение к искомому объекту, стремление воссоединиться с целым и так далее.
- Нет, - покачал головой герцог. - Однако вот что я вам скажу. Любое духовное совершенствование нуждается, грубо говоря, в ручном труде. Зодчие, каменотёсы, плотники работают с натуральным материалом, и у них делаются умные руки. Тамплиеры создавали неприступные цитадели и готические храмы, новый стиль, покоривший и заполонивший Европу. Иезуитские редукции отличались мощной, своеобразной и совершенно исключительной по стилю архитектурой. Для непосредственной цели этих поселений, где индейцев оберегали от захвата работорговцами и давали им уютный кров, такие роскошества были не нужны. В обоих случаях из дома Бога делали место, посещать который было великим праздником, что со временем не тускнел и не приедался.
Оба долго сидели в молчании. Наконец, Арсен прервал его:
- Теперь я понимаю, зачем вы из грязной, убогой Одессы построили столичный город. Возвели особняки, библиотеку, даже театр, разбили там парки, провели проспекты. Чтобы дать работу рукам. И чтобы разноплемённые обитатели жили посреди красоты.
Ришельё с гордостью улыбнулся:
- Знаете, вы правы. Одесса - лучшее место для моей души и воспарения моего духа. Мой личный маленький Париж. Я бы хотел туда вернуться и быть там похороненным. Трудности пути меня мало страшат: когда вместе с Наполеоном на севере к нам на юг явилась чума, даже она меня она не брала. Но двинуться с места оказалось не так просто.
- Лучше бы вам поспешить с отъездом, - отозвался Арсен. - Я научился понимать такое на расстоянии, несмотря на то, что вы не дама и не Папа в Риме, чтобы прикладываться к ручке. Если вам, разумеется, понятна суть дела. Это я на прощание говорю.
Сказано было грубовато, в стиле самого Ришельё и их родового подарка. Чтобы как следует дошло до адресата.
- Понимаю, - герцог невозмутимо улыбнулся ещё раз и всё же протянул длань в качестве прощального жеста. - Я, как и мой великий предок, - последний в роду с титулом, но такое происходило на моей памяти часто. Обойдусь. Вручу молодому Жюмильяку. Но и вы примите мой совет вместе с... хм... благословением известного рода. Отправляйтесь-ка сами в Россию. Та же моя Одесса - не просто европейский, а уже нерусский какой-то город. Содружество свободных торговых наций. Да и на Александра вы при случае сумеете повлиять, судя по тому, что намекнули. Немного шантажа, самая крупица воспоминаний обо мне, и он ваш.
Вскоре последний Ришельё умер - неожиданно, от апоплексии. Похоронили его, стараниями супруги, в небольшом, наглухо запечатанном склепе на территории церкви Сорбонны. Это кое-что да значило в глазах Арсена.
Талейран умер именно так, как предсказано было ему герцогом, однако наш герой не торопился предъявлять выигранный залог: что будет дальше, должно было с лихвой показать время.