То, что происходило в конце восемнадцатого века и в конце концов вылилось в так называемую Великую революцию, Арсен воспринял в ключе своего неизбывного врачебного ремесла. Вся повесть, написанная им, оказалась заключена в четырёх врачах - вместо того, чтобы назвать её историей, изложенной в четырёх главах, или хотя бы историей четырёх врачей. И судьбы этих героев переплетались, иногда самым неожиданным образом.
Добрый Доктор, или Доктор Смерть.
Доктор Безумие, или Кровавый Доктор.
Доктор Помыслов, или Доктор Надежда.
Доктор Решимость, или Доктор Любовь.
В собственно лекарском деле всё казалось Арсену по-прежнему беспросветным: клистиры и кровопускания, лангеты и перевязка сосудов, прижигание ран и ртутные пастилки от всех хворей, начиная с мозговой сухотки и кончая хроническим перелоем. Один из воинских хирургов, правда, изобрёл карету скорой помощи, малый госпиталь на колёсах, который шёл за солдатами и подбирал особо нуждающихся в помощи прямо на месте. Это избавляло от транспортировки в тыл и спасло для будущих сражений немало народу.
Парижские врачи, по счастью, сохраняли традиционные берет и плащ - униформу почтенных медиков; хотя были попросту гробокопателями. Британские костоправы, народ по сути дельный, слыли куда большими чудаками: сменили добротное одеяние, по которому их принимали, на серый походный (тьфу, откуда вылезла аллюзия, ругнулся Арсен про себя), то есть бурый, заляпанный кровью и гноем сюртук. Своего рода щегольство: чем больше пятен, тем врач успешнее и "востребованней". Ной надеялся, что одежду хоть полощут время от времени, не пытаясь лишь отпарить следы врачебных деяний, а напротив, заваривая кипятком; Арсен не был настроен столь же оптимистично. Его собственный сюртук был безупречно чист, так что деньги за визит ему почти не платили. Да его посещения предпринимались ради другой цели - по крайней мере, номинально. Ибо так он питался и таким образом собирал сведения.
Читатель не ошибся: наши бессмертные друзья время от времени выходили из Белого Тампля и даже за пределы городской стены, где находились под неусыпным присмотром "дедов", чтобы заняться любимым делом Арсена. Ибо он всё расширял поле научного творчества, ища своих необыкновенных женщин уже и за Ла-Маншем.
Однако находил по большей части приметных мужчин.
Их с Ноем пути нередко пересекались с дорогой, по которой шествовал ко всё большей известности щеголеватый Сансон. Его принимали во многих салонах, особенно музыкальных: помимо изящного камзола и несколько поблёкшей частицы "де" мсьё обладал недурным слухом и отлично играл на скрипке, будучи страстным поклонником Глюка. К тому же его меч висел надо всеми дворянами по праву их рождения: их нельзя было казнить иначе, отказаться же от возможности поучаствовать в каком-нибудь заговоре было свыше обычных сил. Отсечение головы считалось благородной смертью, требующей недюжинного присутствия духа. От палача традиционно ожидали высокого мастерства, но хорошая казнь получалась, лишь если и казнимый прилагал немалые усилия. Такому впору было обучать аристократов с самого рождения: недаром в былые времена Сен-Мар поинтересовался прямо на помосте, правильно он ли держит голову.
В паре с Шарлем Анри выступал некий господин, пудреный паричок которого обрамлял улыбчатое лицо, так и лучившееся искренней добротой: играл на клавесине, сопровождая скрипичную партию.
- Не знаешь, кто это? - поинтересовался Арсен у Ноя. - Здесь он так душевно принят, что не хотелось бы показаться невеждой.
- Жозеф Игнас Гильотен, доктор анатомии, - сообщил приятель. - Можно сказать, коллега нашего Шарля, сошлись на любви к искусству.
- Ну да, помню, как мы всем факультетом заискивали перед мастером заплечных дел, который мог поставить хороший труп для исследований, а мог и зажать, - сморщил нос Арсен. - И в анатомии понимал куда больше любого студиоза, мог подсказать немало дельного. Вот только его специфическое искусство нас не прельщало: как, впрочем, и его самого - все инструменты, кроме собственных.
- Эти двое обдумывают, как бы усовершенствовать самый главный инструмент, - пояснил Ной. - Изучают все механические приспособления, которыми отделяют голову от тела в Шотландии, Италии и иных странах. При всём этом оба порицают смертную казнь, которая одного кормит, а другому поставляет материал для исследований. Парадокс, как ты считаешь?
- Можно порицать бурю и битву, но они в природе человеческой и вообще в природе, - пожал плечами Арсен.
- Это тебе гонимые иезуиты вспомнились, - рассмеялся Ной. - Как там говаривал их святой патрон Игнатий Лойола: "Мы избрали то, что у Господа в излишке, а иным нежеланно: бурю и битву".
- Имеешь в виду, что Господь наш именно что предназначил род человеческий для борьбы, а не для покоя, оттого ему всё неймётся?
- Так это же твоя собственная мысль, я лишь возвращаю её по принадлежности. Ладно, давай помолчим и послушаем "Орфея и Эвридику".
Несколько позже Арсен встретил амбициозного придворного медика, который служил у графа д'Артуа, королевского брата, - врачевал челядь последнего, но тянулся к аристократическим кругам. Бесспорно и всесторонне одарён, но жажда славы и самомнение путают ему все карты. Хотя оба родителя французы, появился на свет в Швейцарии, протестант - что уже заставляет подозревать неладное. Учился врачевать в Лондоне, в бедняцких кварталах вроде Сохо. получил докторскую степень в Эдинбурге. (Не такая и высокая марка, Арсен сам практиковал и в конечном счёте легализовался в тех краях, благо пролив между континентом и островом не слишком широк. Со временем вернулся - нельзя в его положении долго засиживаться на одном месте, не дай боги покажется, что слишком моложав для своих лет.) Сей медик - друг и соратник Гильотена, что распространяется и на круг друзей ласкового доктора. Хотя, в отличие от последнего, музыкален не более латунной сковородки, за компанию промышляет изящными искусствами. Перу его принадлежат один-два неудобочитаемых романа о Польше (что он там, кстати, забыл) и десяток пламенных стихов в прозе, а также медико-философские трактаты, сплошь критика и перепевы известных положений. Неутомимо плодотворен, как положено истому графоману. Ах да, кажется, он ещё и газету издаёт, подумал Арсен. Типа "я тоже пишу, как и вы, коллега Монфриньёз". Да на здоровье, господин Жан-Поль Мара, судя по всему, вы далеко пойдёте, даже если и не прибавите ради солидности финальное "т" к своей фамилии. "Marat" звучит почти как "mort", верно?
Со временем наш герой стал в большой моде и авторитете. Когда вылечил от затяжной чахотки очаровательную и умную маркизу Л'Обеспан, она отблагодарила спасителя самым приятным образом - стала его любовницей. Вопрос, верно ли поставили страшный диагноз другие врачи, думал Арсен, если, по словам того же господина Марата, они неучи и шарлатаны. Притом, никакой чахоткой там в полном смысле слова не пахло - уж в ароматах поветрий Арсен разбирался. И что это за врач, который не умеет исцелиться сам, - у него ведь запущенная экзема по типу ихтиоза, такое нередко влияет на умственные способности, одновременно обостряя их, размывая и делая неподконтрольными холодному рассудку. Больной с пафосным видом изрекает нелепицу за нелепицей; разброс интересов в вещах, сулящих славу и признание, огромен; достаточно слегка покритиковать легковесную гипотезу, как становишься этому господину врагом на всю оставшуюся тебе жизнь. Такова судьба Лавуазье, язвительно высказавшегося по поводу неких химических выкладок Марата. С другой стороны, капля благожелательности, та же новогодняя поздравительная открытка от Бенджамена Франклина, превращается в хвалебную переписку. И это несмотря на то, что ранее тот же Франклин разоблачил в Марате жулика. Пытаясь доказать электропроводность каучука, последний тайком воткнул туда стальную иголку...
По подобным признакам, продолжал Арсен в уме, опытный врач тотчас же признал бы в господине Жан-Поле одного из помешанных того типа, каких не принято запирать в больницы, потому что интеллект и память их вполне сохранны. Такой честолюбивый бред, тем не менее, хорошо известен в сумасшедших домах. У этого бреда два источника: ненормальность суждений и громадный избыток самолюбия. Никогда человек такой разнообразной культуры не имел столь неисцелимо ложного разума. Никогда человек не имел и не сохранял столь высокого и в то же время ложного представления о самом себе, как господин Марат, думал о нём наш вечный медик. Он обладает редкой способностью не видеть вещи такими, какими они являются на самом деле. Легко может приписать себе положительные качества и гениальность; убежденный в том, что он обладает и этими качествами, и гениальностью, он вечно принимает свои посягательства за заслуги, а свои причуды - за истины в последней инстанции. Стоит кому-то вслух заявить, что хотя бы одно из непомерных притязаний ложно, как болезнь перерастает в более сложную форму: к честолюбивому бреду присоединяется мания преследования.
В науке это выливается в похабную ругань, сопровождающуюся подтасовкой фактов обеими сторонами. Но когда безумец, почувствовав, что на стезе химии, физики и медицины и прочего подобного ему мало что светит, оголтело ринется в политику...
Да ещё в весьма интересное время...
Ладно, я забегаю вперёд, решил Арсен. События имели шанс развиться по иному варианту.
Франц Антоний Месмер (когда Арсен впервые произнёс это имя, Ной тихо усмехнулся) был или шарлатаном, или живым реликтом, что в глазах Парижской медицинской академии означало примерно одно и то же.
Он практиковал для лечения заболеваний некое подобие магнетического сна¸ во время которого пациент напитывался особого рода флюидом, исходящим от врача: причём сам врач уподоблялся каналу, через который проходят излучения планет. Месмер называл своим учителем давно почившего ван Гельмонта и считал, что при помощи сего флюида особо одаренный и чувствительный к планетным влияниям человек может лечить любые заболевания, применяя для этой цели разнообразные пассы. И, что самое удивительное, лечил.
Это казалось всем медикам современного склада совершенной чепухой. Лишь непросвещённые, простые люди еще доверяли Парацельсу и подобным ему величайшим авторитетам - Агриппе Нестенгеймскому и ван Гельмонтам, отцу и сыну, которые утверждали, что окружающий человека мир - это единый живой организм, и в этом организме всё связано. Арсен помнил слова Парацельса так хорошо, будто старинный фолиант только что развернулся на этой странице: "Натура, космос и все его данности - это единое великое целое, организм, где все вещи согласуются между собой, где нет ничего мертвого. Жизнь - это не только движение, живут не только люди и звери, но и любые материальные вещи. Нет смерти в природе - угасание какой-либо данности есть погружение в другую матку, растворение первого рождения и становление новой натуры".
- Старики были наивны до крайности, но ухватывали главную идею, - делился Арсен мыслями со своим сердечным другом. - Всё во всём и врачуется лишь в целокупности. А теперь что самое модное? То, что можно разобрать на детали и пощупать - проанализировать. Их величества Опыт и Эсперимент. Что повторяется некое число раз, признаваемое необходимым и достаточным, то и верно. Человек с этой точки зрения всего лишь механизм, простая машина, только биологическая. Но ведь это не имеет значения - в живом существе исправно работают все те же винтики и гайки, что в нюрнбергской стальной кукле, - детали, расположенные в хитроумном и строго установленном порядке. Задача врача состоит всего-навсего в том, чтобы научиться правильно вставлять выпавшие из своего гнезда штуковинки, и тогда проблема болезней будет решена. Ибо человек, как и всё живое, - лишь очень удачно организованная материя и больше ничего. Никакой души, бестелесной и вечной субстанции: ведь ни один человек в мире её не видел своими глазами и не трогал рукой. Мёртвое - это мёртвое: бессмысленная чурка.
- И наш музыкальный доктор в первых рядах воителей против животного магнетизма, - добавил Ной. - Упомянутый магнетизм действует на заболевания душевного и нервного плана - ипохондрию, истерию, паралич, слепоту. Но если нервы можно увидеть, а то и перерезать, то душа неуловима. И вот Гильотен объявляет Месмера жуликом, а кое-кто другой, не такой просвещённый, - колдуном, магом и чернокнижником. А ведь он по-своему добр: лечит в равной степени неимущих, малоимущих и богатеев, причём первые две категории бесплатно, а последние с лихвой окупают лечение остальных. Знаешь последние новости? Король под влиянием своей Марии-Антуанетты хотел отпустить Месмеру солидную сумму на эксперименты по изучению его магнетизма. Видишь ли, наш маг излечил от слепоты матушку королевы, Марию-Терезию, и это не шутка. Но поднялся шум, и решено было назначить авторитетную комиссию по расследованию деятельности. Честные, добросовестные люди, в том числе Лавуазье, американец Франклин, который гостит у нас в качестве посла, ну и, естественно, заклятый враг всего месмерического, добрый доктор Айбо... Гильотен. Покривить душой во имя истины они и не подумали, а потому в заключительном рапорте, поданном ими на имя короля, констатировалось, что большинство пациентов Месмера действительно были излечены. Однако тут вся учёная компания встала перед неразрешимой проблемой. Прокламируемый Месмером магнетический флюид никак нельзя взвесить, измерить и признать очень лёгким. То бишь рассмотреть опытным путем, увидеть или потрогать. А значит, он не должен существовать. Тогда возникает коварный вопрос: что же в таком случае происходит с пациентами Месмера? Комиссия пришла к удивительному выводу: они только воображают, что здоровы.
- То есть живут как здоровые, нимало не страдая, едят и спят как здоровые и если не случится ничего фатального, проведут в таком состоянии многие годы, - Арсен нахмурился. - А знаешь, я ведь такой же шарлатан-чудотворец. Питаюсь человеческими недугами, забираю их - а сами люди как больны, так и остаются больными. И тоже лишь воображают, что исцелились.
- По счастью, ты не практикующий медикус, как раньше, и живёшь не с того, что дарит тебе казна. Ибо на очередном общем собрании светил приняли резолюцию следующего содержания: "Ни один врач не имеет права подавать голос в поддержку животного магнетизма ни в своих сочинениях, ни на практике под угрозой лишения звания. За непослушание лишать отступников профессорской должности и пожизненной пенсии".
- Уже дошло и до резолюций, - произнёс Арсен. - Теперь как бы и до революций дело не докатилось.
Он хотел всего-навсего сочинить каламбур, однако Ной почуял нечто куда большее.
- Ты его чувствуешь? - спросил серьёзно. - Этот шквал или потоп, который "после нас".
- Да, - с неохотой отозвался тот. - Как смрад, исходящий из безвестных глубин. И, видишь ли, боюсь, что изгнанник мог повлиять на события в лучшую сторону. Экзема Марата - тоже нервное и психическое заболевание. И паралич некоего Кутона. И тщательнейшим образом подавляемое заикание Робеспьера, краснобая и знатока мёртвых языков.
- Почему Марат? Других я вообще не знаю, но он ведь просто ничтожество.
- А имя ничтожествам - легион.
- Послушай, Арсен, а ты - ты бы мог?
- Отчего ты спрашиваешь? Не знаю. Иногда мне кажется, что я той самой рукой, на которой изумруд, мог бы взять толпу за загривок, словно блудливую шавку, и хорошенько встряхнуть. Но боюсь.
- Почему?
- Всё остановится и перестанет быть. А если отпустить руку... Вернётся на круги своя. Ничего не изменится. Три главные фигуры моей игры уже расставлены и ждут боя часов.
6
... Немой колокол Сен-Жерменского предместья прозвонил 14 июля 1789 года.
Или нет, не вполне, уточнил Арсен, в реальности то был иной район города Парижа. Сен-Антуан, скопище самого прогрессивного и взрывчатого сброда.
Уже клубился надо всей страной смрад общей беды и недовольства. Уже становилось неподъёмным привычное бремя одних и неодолимой - тяга к власти других. Третье сословие бурлило, захватывая представителей обоих других. К столице стягивались войска, но войти не спешили: город с не очень давних пор был окружён стеной повыше иных замковых. Её по идее Лавуазье, который был откупщиком со стороны жены и с подачи тестя, соорудили для того, чтобы пресечь незаконную торговлю алкоголем и зловредными снадобьями, и дело было сделано в непостижимо короткие сроки. Так что ни войти, ни выйти - второе впоследствии сыграло с добрыми парижанами недобрую шутку.
Какой камешек обрушил зыбкую пирамиду - неясно. Кажется, некто Камиль Демулен толкнул в массы пылкую речь и стал раздавать благодарным слушателям зелёные листья. Все ринулись вооружаться против армии, которая стояла напротив города и по умолчанию была противницей будущего мятежа. Взломали и распотрошили соответствующие лавки и Дом Инвалидов. Сразу стало много оружия, нередко допотопного, но фатально не хватало пороха.
Порох был в Бастилии, причём из самых действенных: стараниями того же Лавуазье французская взрывчатка была наилучшая в мире. Древнюю крепость, где мирно доживали свои дни семеро престарелых узников, не желавших иного крова, окружило возбуждённое толпище. Её и так собрались сносить, но случилось бы это не так скоро, а народу было невтерпёж. Толпа обрушила разводной мост, за компанию подавив кое-кого из своих, и заполнила внутренний двор по самые стены. Престарелые артиллеристы дали несколько залпов по толпе, возможно, что и поверх голов. Сотня жертв, когда люди теснятся на узком пространстве и ещё поджигает возы с сеном, возникает зачастую без дополнительных усилий. Потом кончились ядра. Седой комендант, маркиз де Лонэ, согласился принять мирную делегацию, но в порохе отказал, пояснив, что на худой конец сам его взорвёт. Однако на это не решился: при взрыве пострадали бы не одни мятежники, а половина Парижа. Его уговорили сдаться на милость простого народа. Тут как раз замолкли пушки той стороны. Обратная ситуация: ядра там были, но порох оказался весь расстрелян. Однако над Бастилией уже взвилось белое знамя. Крепость была сдана, де Лонэ арестовали, чтобы разобраться в его деле, но толпа вырвала из рук конвоя национальных гвардейцев и растерзала прямо на улице. Та же участь постигла его офицеров. Обросших седыми бородами узников, фальшивомонетчиков и убийцу, под их стенания вывели наружу и там бросили - вы теперь на свободе, живите как умеете.
После этого городские власти постановили снести Бастилию. Горожане с энтузиазмом взялись за это дело, и за два месяца на месте крепости образовался пустырь. На нём установили табличку с надписью "Место для танцев". Из крепостных камней построили мост через Сену, заменив им временную переправу.
Всё это хорошо, это почти даже воодушевляет, размышлял Арсен, любая ординарная давка забирает больше народу. Но что делать с повсеместным "Великим Страхом", который охватил Париж и всю страну ровно через три дня?
Взятие Бастилии - то был не бунт, а революция. Суровое слово. Должно быть, подсознательно народ чувствовал, что произошло нечто беззаконное, то, за что может покарать Бог, упразднённый национальными просветителями. И вот началась эпидемия подозрительности, при которой за каждым углом, за любым стволом дерева людям мерещились кошмары, разбойники и соглядатаи. Армии добровольцев выступали против невинного зайца или нищего побирушки, а потом расходились, неся ближним мир и благо.
Всё это было бы даже забавно, если бы не удушающий запах пота, дрянной крови, лопнувших бубонов, гниющей заживо плоти и мысли - всей человеческой скверны, которая доверху наполнила Белый Тампль и ощущалась уже не одним Арсеном, но обоими друзьями. Кошкам и призрачным кавалерам тоже не сиделось в этой атмосфере: устраивали охоту всякий на своих личных крыс.
Но вот когда народу стали мерещиться заговоры аристократов, его стараниями лишённых власти и привилегий, тогда началась резня, куда более скверная, чем вечером в Сицилии, ночью в том же Париже и во время захвата Рима.
Горы обнажённых, истерзанных тел, сваленных на обочинах, как мусор. Трупы на фонарях. Травля всех, кто выглядит прилично, глядит смело и ведёт себя не как все.
И ничего нельзя сделать, чтобы остановить это, в смятении думал Арсен. Я бы мог исцелить людей, не всех, но многих. Однако чудище толпы монолитно, и внутри него нет ни одного, кто мог бы по-прежнему называться человеком.
Новое правительство, Национальный Конвент, и национальная гвардия, некие персоны в париках с косицами и треуголках с трехцветной кокардой пытались усмирить тех, кто уж слишком разгулялся, но не прямо, а сделав суд, иначе - революционный трибунал, процедурой, увлекательной для всех. В какой-то мере даже для обвиняемого. Все сословия объявлялись равными, и смерть им полагалась в одинаковой мере почётная.
Люди с ружьями заполонили Париж, отгоняя самоуправцев и отчасти выполняя их работу.
- Мы с тобой могли бы изобразить вот их, - с горечью посоветовал Ной. - Самая престижная профессия, за исключением той, которую оставил при себе господин Сансон. Иные парики сейчас носить опасно.
- Просто отведи все глаза, - с некоей холодностью посоветовал ему Арсен. - Загипнотизируй. Кстати, откуда ты знал Месмера во время, когда он вообще не родился? Можешь не отвечать, я запомнил твои многочисленные оговорки и собираюсь получить ответ, который объединит все их сразу.
- Я бы этого хотел, - ответил Ной. - Но если натолкну тебя на разгадку, это не будет ею.
Тем временем другая пара друзей, Сансон и Гильотен, воспользовалась моментом. Поскольку работы по приведению страны в порядок ожидалось много, а прежние методы могли не сработать чисто, они предъявили Конвенту орудие, могущее обезглавить быстро, чётко и безболезненно. Вначале его называли Луизетт или Луизон, по фамилии Антуана Луи, который составил докладную в защиту подобного орудия, описав его в подробностях, позже - мадам Гильотина (таким путём воздавали должное первооткрывателю идеи), но всегда - национальной бритвой.
Однако до того, как власти окончательно пришли члены Якобинского клуба, каждая процедура по удалению обставлялась серьёзно и церемонно.
В этот период и произошла история, которая всколыхнула общественность и заставила Ноя с Арсеном пересмотреть некие незыблемые понятия.
Разумеется, гражданин Марат (они все при новом строе были в одной и той же степени граждане) не упустил шанса войти в республиканское правительство наряду с Робеспьером, Сен-Жюстом и Филиппом Орлеанским - Эгалите. Болезнь его всё обострялась, уже всё тело и лицо покрылись зудящими язвами, словно его плоть сжигало невидимое пламя, - изнутри, как эрготизм, и снаружи, словно бубонная чума: и он изливал этот злобный огонь на окружающих с трибуны власти, как раньше - через свою газету. Спасение Франции - в том, чтобы уничтожить её врагов. Чем больше голов упадёт, тем лучше для общего блага. Всякий, кто лишён жизненных благ, имеет право отнять их у того, кто обладает ими в избытке, и применить к тому любые средства. Какие разительные перемены произошли с ним, вытащенным из своего тёмного подвала на сияющую высоту верховной власти! Поистине, каждый пёс имеет свой праздник, даже бешеный пёс - так, оглядываясь назад, отзывался о нём Томас Карлейль. Ной откуда-то знал эти слова, но больше любил цитировать другое: 'У него в душе проказа; он пьет кровь Франции, чтобы продлить свои мерзкие дни. И если Франция не избавится от этого чудовища, анархия, со всеми ее ужасами, пожрёт детей нации'.
- Он, как и все они, поддержал убийство короля, - говорил Арсен, - убийственную клевету на его жену, затравил партию умеренных. Те, кто родом из департамента Жиронда, конкурировали с ним за власть. Но что сделала им всем, и Горе, и бретонцам, низвергнутая королевская чета, у которой не осталось сил ни сопротивляться, ни плести достойные заговоры?
- Не витийствуй, - оборвал его Ной. - Сам понимаешь, что никакой весомой причины в таких случаях нет. Только накормить толпу и самому вдоволь напиться.
- Как сам Марат ради анестезии пьёт кофе - литрами и крепчайший, - кивнул Арсен. - и тем загоняет себя ещё глубже в могилу. Он, считай, уже готовый мертвец.
- А такие наиболее свирепы, и каждая секунда их жизни поглощает больше, чем день заурядного убийцы. Причём тех, кто раньше был ему друзьями. Это как водоворот: те, кто стоит на краю Мальстрёма, падают туда скорее прочих.
- Поистине, ты так меня настроил, что мне впору попробовать излечить все его хвори за один традиционный визит. Знаешь, я, кажется, почти научился убивать с одного глотка.
- А я никогда и не разучивался.
Эти споры прервались, когда они заметили в одной из мелких парижских гостиниц милую, но незаметную девушку, которая сняла там номер.
- Меня к ней словно магнитом притягивает, - сообщил Арсен другу. - Притом что она вовсе не больна ни фанатизмом, ни безумием масс. Сияет, словно маленькое солнце.
- Я следую за тобой, куда бы ты ни пошёл, - ответил догадливый Ной. - Только помнишь наш разговор о национальной гвардии? Тогда ты не согласился на маскарад, теперь, прошу тебя, последуй моему совету.
Обездвижить и раздеть пару "трёхцветных" гвардейцев, когда они свернули в подворотню помочиться, оказалось делом крайне простым. Одеться самим - довольно затруднительным.
- Можно, я кокарду на шляпу цеплять не буду? - пожаловался Арсен.- Чтобы поднять переднее поле, простой булавки хватит. Потерял в пылу погони, ну что-то вроде.
- Учти, что все три цвета на ней - сугубо роялистские, - усмехнулся Ной. - Красный - орифламма Каролингов, белый - нынешних Бурбонов, не говоря ничего плохого о прошлых веках, а синий - вообще Хлодвига и династии Меровея. Только это хорошо подзабылось.
Они еле успели подхватить громоздкие ружья, как погоня началась.
Из дома, стоящего поблизости, - пронзительный вопль, потрясший стены и уши нашей пары оборотней:
- Все сюда! Помогите, беда! Она убила друга народа!
- Ещё немного поднапрячься, и звать националгвардию будут в рифму, - чуть запыхавшись, проговорил Ной. - Время огульного пафоса.
- Постой. Это ведь Марата прозвище. По его газете, - ответил Арсен, прибавляя ходу. Они и так почти летели по улице, запруженной народом, так что прохожие могли сильно удивиться.
Ворвались а дом весьма неказистого вида. Загрохотали вверх по лестнице.
В убогой гостиной толпа граждан забила в угол хрупкую девушку в кружевном чепце и косынке. Руки её были скручены за спиной, в руках одного их мужчин был занесенный над головой табурет, и он явно применил его не раз и не два.
- Не сметь! Подлая убийца нужна республике живой! - крикнул Ной, мигом сообразив, что к чему. Вдвоём с Арсеном они сей же час растолкали толпу - потом все говорили, что гвардейцев было не меньше полудюжины, - выволокли девушку и спешно потащили вниз по ступеням.
- Врача бы лучше вызвали к Другу Народа, - крикнул Арсен и взмахнул рукой с перстнем. - Может, остался жив.
И тут вся картина замерла, словно ухваченная в крепкую горсть. Только они трое в дверном проёме - Ной, девушка, сам Арсен.
- Вот, теперь можно не торопиться, - удовлетворённо сказал первый. - И как следует побеседовать.
- Это ты сделал, что ли? - спросил его друг.
- Нет, твой изумруд. Натурально-природная линза. Стоит лишь сфокусировать на объекте...
Девушка переводила взгляд с одного на другого, по виду совсем не удивляясь невнятице.
- Врач не потребуется. Марат умер от моего ножа, - наконец, сказала она.
- Ты точно знаешь, гражданка? - спросил Арсен. - В сердце трудно попасть с одного раза и без тренировок.
-
Знаю. И то, и другое, - лаконично ответила она. - Что вы сделали со всем остальным?
- М-м. Вроде бы подняли, как шавку за загривок, встряхнули, а на место пока не возвратили, - пояснил Ной. - Только не проси дальнейших объяснений.
- Так что медику останется только засвидетельствовать смерть и утешить сожительницу, - одновременно произнёс Арсен. - Как её там?
- А каково ваше собственное имя, мадемуазель? - подхватил Ной.
- Мари Анна Шарлотта Корде д'Армон, - с некоей гордостью ответила она. - Из Кана. Разве дело гвардейцев меня допрашивать?
- А мы не гвардейцы. И просто беседуем, - ответил он. - Разве этого не видно?
Шарлотта чуть улыбнулась.
- Во всяком случае, не всякий солдат сумеет соорудить для простой беседы такие театральные декорации.
- Достойные правнучки великого Корнеля, - Арсен на этих словах чуть поклонился и подтолкнул всю компанию к выходу.
- Теперь разрешите задать вам несколько простых вопросов, - говорил тем временем Ной. - Такие вам задали бы и в суде, однако нам очень важно наблюдать вас саму и наедине.
- Что же, постараюсь ответить как можно более правдиво. Похоже, что вы легко можете подтвердить или опровергнуть мою искренность.
- Откуда вы родом?
- Нормандия, Кан.
- Возраст?
- Двадцать пять лет.
- Вы не замужем?
- Да, и никогда не была.
- И не желали.
- Так. Одно время я подумывала стать монахиней, но слишком много во мне страстей.
- И детей, стало быть, не имеется.
- Разумеется. Уж не думаете ли вы...
В её голосе впервые прозвучало яркое чувство.
- Не думаем, вовсе нет. Лишь уточняем. Ещё вопрос. Когда вы решили отомстить за гибель ваших друзей-жирондистов, вы знали, что Марат балансирует между смертью и жизнью и, скорее всего, на днях умрёт?
- Я собиралась не мстить. Но покончить с убийцей революции, чтобы идущие по его стопам устрашились. Нет, не знала. Когда я пришла в Конвент, мне сказали, что он давно там не бывает, и указали адрес съёмной квартиры: Кордельеров, тридцать.
- Исчерпывающий ответ, благодарю вас. Нам как-то недосуг было справиться с табличкой на стене, когда мы выручали вас из лап возмущённых граждан.
- Спасибо и вам. Но всё же вы вернёте меня по назначению?
- Вы бы того желали?
- Да, как это ни удивительно. Только мне нужен суд, а не самосуд. Огласка, а не забвение.
- Понимаю, - Ной кивнул. - Вы хотите, чтобы тираны и палачи задумались о своей судьбе, а верные последовали вашему примеру?
- Конечно, - ответила Шарлотта без тени страха. - Собираясь в Париж, я точно знала, что меня ждёт.
- И как будут развиваться дальнейшие события. А если я скажу вам - и поверьте, ясновидец из меня недурной, - что гибель зверя породит ужасающий террор?
Шарлотта задумалась.
- Вполне возможно, - наконец, сказала она. - Однако нет единой цепи, связывающей события. Из одной причины рождается множество следствий, и каждое следствие само становится причиной не одного события. Это вовсе не хаос, некая пунктирная черта соединяет начало и завершение эпизода. Думаю так: чем больше честных людей поглотит этот ваш террор, тем скорее возмутятся и прозреют остальные: и тогда наступит конец его создателям.
- Теперь ещё раз хорошенько подумайте. Хотели бы вы отменить то, что произошло, чтобы его как бы и не было? Уклониться от ответа и мирно жить дальше? Просто жить?
- Нет и ещё раз нет, - ответила она твёрдо. - Так решил бы герой моего любимого прадеда. Так написано в Великой Книге. Так мыслю я сама. Да и где можно уцелеть во время великой бури?
- Тогда мы, простите, включим реальность обратно, - сказал Ной. - И препроводим вас в Комитет общественного спасения. Но сначала разрешите вон ему поцеловать руку, которая держала орудие справедливости.
- С радостью, - ответила Шарлотта. - Ведь это его рука дала мне передышку. Только будьте осторожны, шевалье: верёвка в кровь разодрала мне запястья.
И протянула им навстречу соединённые путами кисти. Арсен поочерёдно поцеловал их - и по наитию не проглотил кровь, как обычно, а задержал во рту и тайком выпустил в аптекарскую склянку. Такие у него всегда водились в карманах нижнего белья.