"Карра, сынок, это нимало тебе не ладья,
только прочная чаша из бычьих кож,
чтобы краем черпать океанскую воду.
Впрочем, в шторм вонзается в море что нож,
круто держась на волне в любую погоду.
Карра спит на воде: из ветвей заплетённый щит
как мандорла овален, распёрт крестом,
продублён насквозь, будто шкура монаха,
просмолён, смазан жиром, что древняя плаха,
вёсла праздны, парус надут колесом.
Карра грезит, вешние припоминает края,
куда ты нацелен стрелой в молоко,
что стоят в сорока днях блужданий в тумане,
но и стоят того. Приплыть нелегко,
а отплыть - словно сдёрнуть повязку на ране.
Карра в древней утробе наши дерзанья хранит.
Видели острова на медных столпах,
в водной радуге мы били лосося копьём,
белых ягнят, подружившихся с чёрным козлом,
упасали от смерти в диких горах.
Карра грешных скитальцев направила в Тир-нан-Ог:
прямо в солнечный круг, семь лет напролёт,
изумрудные пажити, сладкие воды,
золотые пески, волос дикий мёд
тех красавиц, что ждали нас долгие годы.
Карра - бродяжья кровь: ни она, ни я так не смог.
Поднимаясь на борт, мужам дал я власть
рвущих косы печальниц оставить на взморье.
Но мотали клубки и бросали их в горе,
нам в ладони стараясь попасть.
Карра не поплыла - тянуло назад колдовство.
Намертво сей клубок к левой руке приник;
выхватив добрый меч, шуйцу я изувечил.
Мой иль её тогда услыхал горький крик?
Наземь пали не пальцы - живой человечек.
Карра расчислит маршрут - ведь знает только его.
Культя? Нет, не болит. Сиротски ноет ладонь,
помня нежность ресниц, атлас вечно юных щёк.
Сын, ты очень силён, но весла рулевого не тронь,
я и одной рукой приведу ладью в наш Тир-нан-Ог!"
"Что за странная песня. В самом конце я догадалась, что их вообще две, каждая со своими рифмами. Но это потому, что я засыпаю, сплю... и вправду вышла колыбельная...."
Утром, когда бойко и чуть вразнобой задилинькали колокола, подробности ночной авантюры успели отчасти подзабыться. Надо было срочно решать, как приличнее нарядиться к службе, а зеркало из-за траура так и лежало в особом мешочке. Примета такая, похожая на рутенскую: если ты смотришься в стекло до истечения сорока дней, покойник может заглянуть черед плечо и даже утащить тебя в место, откуда появился он сам. В преисподнюю, Хеоли, или здешние "Елисейские Поля", или назад, в Россию? Курьёзная мысль.
Оттого Галина решила особо не мудрить: покрыть слегка расстроенную причёску вуалью, более плотной, чем её обычная, снять с шеи медальон, а с пальцев - золотые кольца с погребальными агатами.
Собор был прост снаружи и удивительно красив изнутри: два шпиля в духе пламенеющей готики внутри были полые, из-под каждой узорной чешуи бил внутрь пучок света, нервюры вызывали в памяти хребет и лапы дракона, круглые и продолговатые витражи переливались кельтской узорной вязью. Из курильниц тёк смолистый аромат, в его клубах еле узнавалось распятие на алтарном столе: Христос, или Ха-Нохри, как его тут называли, приник к узловатому стволу, раскинул крестом руки, заплетенные мелкими ветвями, до пояса его тело уже погрузилось в кору.
Народу, кроме самих монахов, было немного, однако узнать ночного искусителя не удалось. Имени не знала, расспрашивать соседей побоялась - вдруг навредит ненароком? Сплошные белые хламиды, даже на Орихалхо. Правда, вот он обулся в грубые башмаки, снял всё оружие и нацепил взамен преизобилие морских ожерелий и браслетов: по большей части из раковин и корольков, но попадался и скатный жемчуг, округлый, будто вереница маленьких лун.
После мессы аббат, красивый худой старик по имени отец Плантагенист, пригласил сэнью к трапезе. Убоины даже на его столе не было и не предвиделось - хлеб грубого помола, каша из семи круп и семижды семи трав да пустая похлёбка. Зато яблоки выступали при полном параде: свежие, мочёные, запеченные в тесте, уваренные с мёдом. Беседа касалась именно их.
- Ведомо ли милой сэнье Гали, что у вертдомских нохрийцев, то бишь последователей Христа, запретным райским фруктом было отнюдь не яблоко? - спросил аббат, когда рабы-конверсы унесли грязную посуду вместе со скатертью.
- Так и у нас на Большой Земле тоже.
Он кивнул, соглашаясь:
- Вы говорите не о так называемой народной вере, хотя и весьма распространённой. Но об учёных изысканиях, А я имею в виду первое. Нашим виртским древом познания был дуб. С серебряной листвой и золотыми желудями, которые пели и играли на ветру. А Рай был на островах, куда приплыли из земли Айрин наши первокрестители. Те, от которых мы себя производим по прямой, так сказать, духовной линии.
- Апостольское преемство, - кивнула Галина.
- Когда их лодки - иные говорят, что каменные и колдовские, другие же уверяют, что из хорошо прокопчённой кожи, - прошли под мостом - или аркой - из радуг, святые отцы узрели прямо впереди остров, подобный круглому щиту, и на нём росло Дерево Осени. Надо сказать, что у того народа, который сохранил для нас предание, начало осени считается самым блаженным временем года. Так вот, Древо шелестело тяжёлой листвой и роняло её наземь вместе с плодами, литыми и крепкими, будто камешки для пращи. А близ самого ствола, в укрытии, сидела юная пара и предавалась любви, время от времени откусывая от того или иного плода на диво крепкими и острыми зубами. Когда двое сливались плотью, они делались одним целым, но размыкаясь, отнюдь не становились прежними. Возрождались два иных существа. Нельзя было даже в точности определить, какого они пола: муженщина и женомуж, вот как поименовал их наш предстоятель. Но прекрасны ликом они были так, что глаз не отвести, и не было на их телах ни меха, ни грубого волоса, как то бывает у зверей.
И тогда воскликнули одни из нас: "Эти люди как бы не ведают первородного греха!" А другие ответствовали: "Не ведают - значит, не люди вовсе". "Зыбкая природа сих морян греховна, но животным грех неведом", - возразил им всем третий из отцов. "Но род человеческий состоит из мужей и жён, делясь, таким образом, ровно на две половины. И все звери и птицы делятся тако же", - сказал ему четвёртый. "Это неведомое племя, но ведаем ли мы доподлинно природу нас самих, и скотов наших, и растений? - произнёс пятый. - К чему спорить? Вещий ветер пригнал нас к сему древу, когда в непогоду взмолились мы о пристанище. Значит, была воля Божья на то, чтобы нам понять это диво раньше, чем начать судить о нём". И был это святой Колумбанус, тогда ещё юный отрок. Тогда разгневались на него все прочие, что учит не по возрасту, и хотели побить жёсткими плодами, упавшими с Древа. Но те двое выпрямились и взяли Колумбануса обоеручь, и прислонили к стволу, и так защитили. Тут исчезло Дерево Осени, сиречь Дуб Средиземья, и многая радуги стали и закрыли его от глаз остальных.
- Говорят ещё, что стали те монахи свиньями, поев желудей, но в том не видно никакой логики, - прибавил аббат немного другим тоном.
- Миф о Цирцее, - одними губами подтвердила Галина, чтобы не мешать рассказу.
- В любом случае, имена и последующие дела их упомянуты в священных рукописях. Лодки же, иначе карры, или коракли, разошлись по всему океану и стали островами. Живут на них потомки первых морских людей, и называют себя Людьми Солёной Воды, или Народом Радуги, либо иначе. Святому же Колумбанусу от Бога и тогдашнего владыки Готии пожалован был во владение остров, что и поныне носит его имя.
- Затейливо, - сказала девушка. - Но отчего все противники Колумбануса тоже числятся в ваших святцах?
- Претерпели и благодаря сему познали истину, истина же обрекла их на дальнейшую святость и непорочность. Разве это ново для человека вашей веры?
- По правде говоря, вообще чудно, - улыбнулась Галина.
- Эх, вас ещё многому предстоит научить, - покачал головой аббат. - Пока вы даже имя вашего сотоварища не умеете верно огласить. Орихалко вместо Орихалкхо.
- По аналогии с "орихалк", что есть камень Луны и архетип всех металлов.
Священник удивлённо приподнял брови. Закрепить, что ли успех?
- А ваше церковное имя в той части Рутена, что зовётся Британией, означает древнюю династию королей. Плантагенеты. Львиное Сердце.
- Здесь же - всего-навсего дрок, - улыбнулся собеседник. - Ну что же - благословить вас в дорогу, милая сэнья Гали?
Вскоре после казни русского, то есть две недели назад. Снова два собеседника в том же кабинете, однако сидят за столом в виде буквы "глагол": сьёр де Мариньи - за поперечным массивом, его собеседник - за узким крылом для просителей. Узкие смуглые пальцы нынешнего клиента одна за одной достают бумаги из стопки и передают патрону.
- Не говори мне "вы", я буду вынужден отвечать так же, а положение наше неравно. Что до твоего призрачного свойства с владыками Верта? Для нас ты в лучшем случае туземный принц.
- Прости...те. Прости, высокий сьёр. Рефлекс учтивости.
- Уж ей-то тебя крепко обучили в езуитском коллеже. Ладно, теперь о верительных грамотах и прочем. Из твоих бумаг следует, что Святая Супрема, верхушку коей удалили во время давнего мятежа вместе с многочисленными знатными головами, в том числе двумя королевскими... Эта конгрегация, буквально стёртая позже с лица нашей земли, ныне возродилась в форме ордена Езу и просит нас о некоем содействии.
- Только тебя, высокий сьёр. Естественно, мы понимаем, что надеяться на нечто большее твоего равнодушия и попустительства... когда за всеми братьями шелестит такая дурная слава...
- Именно, - продолжал Мариньи, словно не заметив предыдущей фразы, - восстановить прежние контакты, в том числе с братьями-дубовиками и Племенем Радуги. Для чего получить возможность невозбранно двигаться по всем трассам, как обыкновенным, так и закрытым литерным. Недурно запрашиваете.
- Запрашиваю. Единственное число. К кострам еретиков и прочих инакомыслящих, а также к специфическим методам добывания из них истины мало кто из нас, новых, причастен.
- В смысле - уж точно не ты, - Мариньи слегка морщится: сегодня подагра донимает как никогда.
- Естественно. Во времена королевы-мученицы Марии-Тоньи и первого верховного короля Ортоса меня не было на свете. Я всего-навсего на семь лет старше его внука Кьяртана, как, без сомнения, ведомо высокому сьёру.
- Насмешничаешь.
- Не совсем. Династические колена в Вертдоме сменяются куда как быстро, - холёная рука с отполированными до блеска ногтями придвигает к себе перелистанные и отброшенные в сторону бумаги и ловко выравнивает стопу на полированной поверхности.
- Как и оборонительно-наступательные союзы клириков. Чёрного кобеля не отмоешь добела, так вроде говорят рутенцы?
- Не отмоешь, так перерядить можно. Из тьмы в свет, - лёгкая усмешка трогает юные уста.
- С тобой спорить - нужно иметь семь пядей во лбу, - недовольно замечает Мариньи.
- И неплохое чувство юмора, - тотчас отзывается клирик.
- Ладно, рискнём. С условием: первое - стараться путешествовать в полном одиночестве. Как у тебя с бродяжьими талантами?
- В быту неприхотлив. Сплю под любым кустом, ем что выливают в скотскую колоду. Неплохой всадник и скороход. При нужде умею оседлать и новомодный сайкл.
- Они же все хозяйские, как псы.
Собеседник Мариньи выразительно пожал плечами:
- Умею договариваться с живым.
- Второе. Раз ты так лёгок на ногу, время от времени хоть отмечайся на голубиных станциях, чтобы не числиться в пропащих. Быть может, и мы поручим тебе кое-что необременительное.
- Выглядит многообещающе. Примерно раз в две декады здешних жандармов устроит?
- Третье, - холодно кивнув, продолжил Мариньи. - Без настоятельной необходимости - не прикасаться и даже отнюдь не приближаться к противному полу, буде встретишь по дороге.
- Мы даём категорический обет по поводу женщин и девиц.
- Кажется, тебя стоило бы связать покрепче. Я имею в виду - обречь на строгий затвор. Что говорить! Во времена моей молодости таких голубчиков, как ты, не постригали. И тем более не объявляли эмиссарами с неограниченной властью.
- Ограниченной, увы,- и даже весьма тесными рамками. Что до остального... Вы же сами, высокий сьёр, установили причину такого неортодоксального выбора. Тотальный разгром, заставивший моих братьев принять в руки недостойное орудие.
- О, меня буквально тронули сии слова. Что же - дерзай. И да ляжет перед тобою дальняя дорога широкой скатертью!
- Самобранкой, - тихонько отвечает езуитский эмиссар, скатывая бумаги в тугую трубку и пряча за отворот белой парусиновой блузы.