Мудрая Татьяна Алексеевна : другие произведения.

Мириада островов. Авантюра X I V

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


МИРИАДА ОСТРОВОВ. АВАНТЮРА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

   "Шахта наоборот", - подумала Галина, едва за всадниками с плавным рокотом задвинулись высоченные створы. Можно было бы определить точнее - храм: готический с неординарными нервюрами или даже ренессансный со сквозным куполом, чьи привычные для туриста округлые формы имени Браманте плюс Микеланджело чуть сдавлены с боков. Но для готики рёбра слишком неравномерно расположены, необыкновенно мощны, для Высокого Возрождения слишком мало полёта: воздух придавливает к полу, а не возносит ввысь.
   Ввысь вели боковые лестницы с широкими ступенями и низким ограждением, по две с каждой стороны, - а в их обрамлении висело точное подобие шахтёрской клети. Массивная дубовая решётка в крупную клетку, цепи, что улеглись на крышу покрытыми ржавчиной звеньями, засовы - внешние и внутренние. Такие вот у этого костёла нефы.
   Все, кто прибыл и кто встречал, спешились. Верховых животных аккуратно затеснили в одну из клетей, которая тотчас ухнула вниз.
   - Там в своде есть окна, люкарны, - успокаивающе сказал Армени. - И пологие скаты, чтобы выводить на перевал. И очень много места для тренировок.
   То есть манеж для пробежек?
   Пешим вежливо показали - занимайте другой лифт, пассажирский. С горящими факелами в решётчатых намордниках - явная защита от рудничного газа - и даже неким подобием откидных сидений на одной из стенок. Галина зашла в общей толпе не без опаски, но люди расположились там привольно и как-то надёжно. Засов заложили. Их с гулом и скрежетом поволокло кверху - мрак сменялся полосами тусклого свечения, тряский воздух ритмично мерцал, духота перемежалась с веяниями как бы свежего бриза - и через небольшое время рывком остановило. Рауди, который вошёл после всех прочих, отодвинул засов, распахнул дверь со словами:
   - Как я понимаю, ваши нынешние апартаменты, братья.
   Халиль отозвался через повязку:
   - И казармы для новичков, какими вы, безусловно, являетесь. Кроме тебя, Волк. За пополнением нужен глаз, а самому пополнению - приятные условия жизни.
   - Только не принимайте слова Хайсама за чистую монету, - добавил Шахин не без лукавства. - Мы люди простые, неприхотливые, хоть ныне и командуем. Нам бы только крышу над головой надёжную, а там хоть трава под ногами не расти.
   Выйдя, он мигом сбросил плащ на руки обслуги - пажа или подмастерья лет от силы четырнадцати - и двинулся вперёд по широкому коридору. За ним последовали остальные, удивляясь ненавязчивому подобию тепла, которое поднималось от пола и вроде бы струилось изо всех щелей. Геотермальное, что ли, решила Галина. Пробурить узкую скважину можно и немудрёным снарядом типа треноги.
   Недаром было сказано про один из таких замков, что сотворили его из каменного мяса на кирпичном скелете. Хоть и неверно: "мясом" была здесь неровно тёсанная плоть горы, скелетом - опоры, продолжающиеся на потолке выступающими дугами, выносы и арки, сложенные из чёрных базальтовых блоков. Внутренние контрфорсы с аркбутанами: можно и так выразиться, если ты склонен к парадоксам.
   "Будто движешься по гортани доисторического существа, - подумала Галина. - Окаменевшего дракона-самца в пару той самке, что превратилась в гряду холмов. А перемычки - словно связки, которые... вибрируют от неслышного рёва".
   - Не предавайся глупым мечтаниям, - вполголоса оборвала сама себя. - А вон те более низкие и круглые проходы, откуда веет сквознячком, тогда что? Трахеи, ведущие в грудную клетку, или глотки, которые открываются в зубастую пасть? Пахнет из них соответственно, скажем так. Жжёным пером, грибами, гнилью и как бы не сырым мясом.
   - Трусишь, что ли, бану Алексийа? - Рауди подобрался сбоку, стиснул локоть. - На лице та-акое отражается! А вот Орихалхо - нет. Ни капли. Верно я говорю?
   - Некогда мне болтать. Оберегаю, - кратко обрезала она.
   - Напрасно.
   - Что хотят, то и сотворят? Ты об этом?
   - Да. Потому что вы суть в чину учимых и учителей себе требуете, как говаривал один ваш император. Все вы. Даже, можно сказать, я сам. Учение ведь штука непреходящая. Но от новичков и вообще требуется быть аки труп в руках обмывальщика. Не так ли, Хайсам?
   - Это притча, - отозвался побратим.
   - А ещё тут мы все - внутри одного масличного жома, - добавил Рауди.
   "Ох, да тут ведь не видно, да, пожалуй, и нет шахтных крепей, - сообразила рутенка. - Чистой воды декорации, ну, слегка покрепче. Начнись настоящая подвижка слоёв - гору ничто не удержит. Сделанное по всем правилам и то, бывает, рушится".
   Тут передние ряды процессии замерли, задние влепились в середину, а Халиль поднял руку, заставляя всех прислушаться.
   - Сейчас мы с моим старшим покажем вам, где вы будете располагаться во время пребывания в Ас-Сентегире. Первый урок: нигде на стенах не будет нарисовано ни стрел, ни цифр, ни иных знаков. Однако в каждом ответвлении от центрального прохода стоит особенный запах. Вы это уже заметили, ручаюсь. Сами проходы - а их немало - слегка различаются цветом и опять-таки ароматами, но следить за этим вам пока рано. Есть тонкие различия в структуре стен, рисунке дверей и плит под ногами: учите их. Краткие названия всему, нужные для команд, вы узнаете потом.
   А теперь отдыхайте до завтра: младшие ученики будут вас направлять повсюду.
   Их разместили по двое - и отнюдь не в казарме. Арман Фрайбуржец вспоминал пышущие особого рода чистотой и комфортом комнатки, где было всё, кроме дневного света и шума: вместо них - "призраки былых звучаний и тихий отблеск масляных светильников", зажжённых днём от водяной линзы, располагавшейся напротив окна или просто щели, ведущей на волю. На деле внутри каморки находились очаг примерно такого вида, как у отшельников, широкий матрас вышиной почти до колена и довольно-таки жёсткий, несколько подушек, явно заменяющих сразу табуреты, стулья и кресла. Низкий столик диаметром метра в полтора, поддерживал кувшин с водой, стакан и тазик, рядом возвышался сундук - похоже, для книг и прочих личных мелочей. Светоч был в самом деле масляный, с довольно приятным на вид пламенем; для любителя были приготовлены витые свечи в высоких шандалах и щипцы для снятия нагара. Отхожее место было в самом деле отхожим, хотя имелась некая промежуточная посуда с плотной крышкой.
   Куда больше обстановки Галину удивило заявление Орри:
   - Милая моя. Пока ехали сюда - ты забыла, что это ссылка. Нас не разлучают, но... отнесись с пониманием к тому, что ты несвободна в желаниях. То не кара - необходимость. Иначе тебя, кстати, просто не обучить здешним искусствам. Разумеется, мы будем видеться, и даже часто, но спать и вкушать вечернюю трапезу ты будешь в одиночестве.
   "Вкушать, ну да. Кара. Что за слова замшелые! Кажется, здешняя архаическая обстановка нехило действует на серое вещество".
   - Орри, но мы ведь супруги.
   - Никто не отнимает у нас любовных свиданий. Однако ночь - время для сна и отдыха, который тебе необходим. А теперь иди почивай.
   - Где я тебя найду?
   - Пока у Тхеадатхи. Или скорее - его у меня.
   На следующее утро их вызвали бодрым постукиванием в дубовую деревяшку косяка, собрали в умывальной комнате с длинным корытом, несколькими рукомоями над ним и щёлоком вместо мыла, налитым в чашку, и строем повели в трапезную. Стульев не наличествовало и здесь - впрочем, все, кроме Галины, получив свою порцию бурды, садились на корточки. Кормили здесь довольно скудной затирухой из круп - не кисла, не сладка, а нечто посерёдке. Хлебать приходилось через край, заедать вонючим козьим сыром, зажатым в руке, - отчего рутенка с некоторой надеждой вспомнила про одинокий ужин и столовый прибор, что Орихалхо у неё отобрала, - а позже как-то между делом вернула.
   После завтрака новобранцев подняли с пола и всей толпой повели к учителям.
   Это был зал - не такой огромный, как вестибюль крепости. Только вот, в отличие от прочих помещений, его создала не тьма, но "свет, что струился из крошечного отверстия далеко вверху, переливался по каменным сосулькам внутри купола и рушился наземь изобилием струнных колонн". Снова Галине вспомнилась цитата из Армана Шпинеля - нет, надо точно с этим завязывать, подумаешь, сталактиты и сталагмиты. Чужие красивости не должны застить той картинки, которую видят твои глаза.
   А видят они обоих братьев, придавивших своим изысканным задом тугую кожаную подушку. Не таких парадных с виду, как при встрече, и несколько более похожих на реальных туарегов, хотя каждый из обоих приспустил своё головное покрывало, так называемый лисам, до подбородка. Чтобы не препятствовал говорить чужие слова, мешая их со своими собственными.
   - Как говорят в Сконде, нам вручают шмат мягкой глины, дабы мы поместили её на гончарный круг и поставили в печь для обжига, - произнёс Шахин. - Чьи именно будут руки и какой огонь - нас обыкновенно не спрашивают. Может статься, наши, может - иные. Всегда - руки и персты судьбы. Мы в наших крепостях говорим ещё и так: путь каждого ученика устлан розами, однако у роз всегда бывают шипы и не так часто - сладкий аромат. Придя к нам, вы согласились на тернии и пламя.
   Мягкий согласный ропот наполнил всё пространство впереди, позади и по бокам рутенки.
   - Это ещё не всё. Видел я, как взирали все вы на стены крепости. Со страхом и благоговением. И думали: отчего бы этим камням не обрушиться однажды нам на головы, этой раковине - сжать наши кости подобно точилу виноградному?
   - Думали, но успокоили себя, - подал реплику Рауди.
   - Верно. Успокоили - по знанию или незнанию?
   Голоса замолкли, почуяв будущую науку.
   - Я хочу, чтобы один из вас худо-бедно ответил. Мы тут не смеёмся над глупостями - все вы пока глупы одинаково.
   - Я отвечу, - внезапно для себя Галина привстала с пола и тотчас шлёпнулась назад. Ничего: здесь вроде как не принято вставать во фрунт.
   - Говори.
   - Время... Время губит вещи и жизни. Человек существует во времени линейно: он родится, живёт и как следствие этого умирает. Природа и мир, как считали наши древние, существуют циклично, по кругу. Родятся, умирают и снова возвращаются к началу. Это как дороги...
   Галина помедлила - ей вспомнилась та давно рассказанная притча о путях, что сами себя держат и создаются как бы самой землёй, которая подсказывает твёрдые и безопасные места. Но не упоминать же слова Орихалхо сейчас!
   - Крепости сотворены человеком, - продолжила она, - но также и природны, потому что сложены из натурального, природного материала.
   - Ты думаешь верно, Ал-Алексийа, только двигаешься медленно и ощупью. Что держит эту материю? Напомнить тебе ваши старинные поверья? - спросил Шахин.
   - Чтобы стены стояли, в изножье замуровывают человека. Живого, - с трудом произнесла Галина, изумившись, до чего ровно тёк её голос. - Можно и зверя. Но всё равно - это варварство.
   - Верно. И какой прок камню, если в него влить нашу бренность и краткосрочность? - подхватил младший из братьев.
   - Нужно... приобщение к вечному в живущем? - сказала Галина. - Не в звере тогда - в человеке. У животных нет души.
   - Как то есть нет? Отдельной и бессмертной - нет, возможно, - возразил Армени. - Простите, старшие братья, я помню наши обсуждения.
   - Кажется, они и в самом деле не годятся. Нельзя отдавать на заклание друзей, - почти перебила его девушка. - Так? Нельзя распоряжаться теми, кто тебе не принадлежит.
   - Ну? Что ты замолкла? - мягко поощрил девушку Хайсам. - Слово - не дело. Или пока - не дело.
   - Нужно решить за себя самому. Самой. Добровольно, - вырвалось у рутенки.
   - Так. Ты умна, но более того бесстрашна, - с похвалой кивнул Шахин. - Разумеется, никто не собирается возводить на ваших костях и крови новую сторожевую башню. Можете счесть то, что ныне сказано, простой фигурой речи. Только на таких вот "фигурах" стоит малый Верт и держит собой великий Рутен. А наш Ас-Сентегир показывает своим обитателям, где гора готова расступиться и как бы сама создать для них очередной коридор или зал.
   - Земля живая, она меняется, - пробормотал Тхеадатхи. - Безопасное вмиг становится опасным. Выщербленные кирпичи не поднимаются, чтобы лечь на прежнее место. Не думаю, что эти стены и коридоры будут держать себя вечно.
   - Мы и сами не вечны, - ответили ему. - Приходится довольствоваться тем, что есть.
   После вводной лекции шефы и Рауди Рыжеволк удалились, народ был поделен на тройки и разведен по инструкторам.
   Что было дальше, и так продолжалось день ото дня, отчего-то помнилось Галине смутно: вроде бы примерно такое, чему обучал Арми, но в паре либо с учителем, либо с товарищем по несчастью. Лица менялись так же легко, как и оружие, кони и верблюды мешались в одну груду с людьми: никак не привыкнешь к мельтешению. Реальностью казался лишь изобильный пот, с которым из Галины выходили все дурные соки, - оттого менять сорочку и даже верхнее приходилось раз семь на дню. И на ложе своё она опрокидывалась без малейшей мысли о том, что оно слишком широко для единственной в Ас-Сентегире дамы. Даже без мысли о том, что такая идея отчего-то вообще не посещает её голову.
   Наверное, оттого и не удивилась, недели через три обнаружив на нём сладко спящего Рауди.
   - Ох, извини, - пробормотал он, открывая глаза на шорох, - такая оказия. С братцами не поладил, а больше не к кому. Так-то я в семье отдыхаю. Ты не волнуйся за сохранность.
   - Ничего, - она подоткнула на нём верхнее одеяло, улеглась рядом, не раздеваясь до конца и даже не умывшись, - утром успеется. Только бы исхитриться встать до побудки.
   Получилось. Выползла из-под покрышек на волю, по частям - верх, низ - обтёрлась влажной тряпкой, смоченной из кувшина. Обулась: вечером ума хватило хотя бы из сапожек вылезти. Выбила кресалом огонь и запалила камин: здешнего скудного тепла ей самой хватало, объяснили - нутро горы им на людей дышит, но негостеприимно заставлять мужчину мёрзнуть. Согреть надо если не так, то хоть этак.
   До того, как от звяканья, чирканья и плеска Рауди открыл глаза и потянулся, девушка была уже готова и собрана.
   - А-а. Спасибо, что не выдворила нахала в моём лице.
   - Силы берегу, уж очень ты мощный телом. Неохота тратить зря. Послушай, не поняла насчёт братьев.
   - Ну, они привыкли, что кроме них двоих, им ничего не надо. Погодки, почти что близнецы. А тут почти незнакомец рядом. Вот и вспыхивают то и дело.
   - Погоди, я не о том. Яхья - имя редкостное. Когда Аллах дал его будущему пророку Иоанну, то оговорил это. У вас с Шахином и Хайсамом один родитель. Так почему же первое твоё слово было - побратимы?
   Он сел. Спал без рубахи, только что одёжки сгрёб себе под бок, словно женщину. Торс как у античной статуи. Изваянной из этого - эбена, что ли? Или эфеба, нет, эфеб - не материал. Тьфу как пошло.
   - Побратимы? А. В здешних краях родство считается по матери, вообще близкой женщине. А у моих родичей мать была другая, именем Затт Аль-Химми. Отважная, дочь Беспощадного, - произнёс он со вкусом. - Зацени имена: Хайсам - ястреб, Шахин - сокол. Я-то всего-навсего ворон, да и то на чужом языке. - Да и то не ты, а твой верблюд. - Хочешь сказать, что я не верблюд? Спасибо. так на чём я остановился? Нас с нынешним королём и его сводным братцем соединяет дама Эстрелья: принцу Моргэйну, нашему общему отцу, мать, вторая жена отцу третьего братца. Треугольник вроде такой слагается. А с теми, кто в замке, нет такой крепкой связки: просто мой Яхья на обе стороны обернулся.
   Поднялся с матраса, продрал пятернёй грязновато-светлые пряди, неторопливо обернул чресла простынёй, ополоснулся, насухо обтёрся. Вылил грязную воду из таза в слив, заодно и малую нужду туда, похоже, справил. Натурально, получалось у него куда опрятнее и более скрытно, чем у самой Галины.
   - Что-то с подъёмом запаздывают, - заметила девушка, пока он поднимал свои одёжки одну за другой и натягивал на себя.
   - Это тоже одна из причин, почему я здесь. Вчера вечером при всех не упомянули, так я не хотел, чтобы ты сегодня зазря трепыхалась. Сегодня каждый из новых идёт в паре со стариком. Мне вон тебя на выучку отдали.
   Причесался на две косы, препоясался, заткнул сабельку за кушак.
   - Пошли схватим по чашке дзамбы из артельного котла и прогуляемся по окрестностям.
   Должно быть, прочих её спутников учили в другом месте, потому что подъёмники стояли, да и на лестницах, освещённых прежними факелами и чем-то вроде плоских раковин с фосфорным налётом внутри, было не в пример пусто. Раньше-то суетились, расхаживали взад-вперёд, а теперь две-три группы только и попались на подъёме. Под их сапогами скрипела каменная крошка, ступени казались круче обыкновенного, девушка старалась держаться ближе к стене, Рауди шествовал посредине, чуть прикрывая даму с правого фланга там, где перила казались ему опасно низкими. Дорога тянется наравне с мыслью о дороге.
   На площадках всё-таки передыхали, заглядывали в проёмы, ведущие на этажи, - оттуда высвечивало алым, голубоватым, тускло-зелёным. Либо открытое пламя, либо грибки, светляки и плесень, решила девушка.
   - Что стоишь отдуваешься - мало каши ела? - сказал Рауди однажды.
   - Ничего, двигай дальше - вот-вот второе дыхание получу.
   И они продолжили подъём. Чем выше, тем более холодным и чистым воздухом навевало на них. Как будто в нём были растворены крошечные магические кристаллы...
   Наконец, спутник позволил Галине выйти в один из коридоров.
   Здесь иллюминация была, к её удивлению, дневной и не такой яркой, как должна была казаться с непривычки.
   - Световые колодцы, - пояснил Рауди. - Такие проводники есть на всех почти уровнях, но небольшие. Тайком выходящие наружу в виде щели и с системой зеркал внутри. Ты бы сказала - аварийные.
   А потом они отворили одну из выглядящих вполне обыкновенно дверей - и вышли наружу. На балкон или карниз с камнями, лежащими на самой кромке неровной грядой: то ли для безопасности вышедших, то ли чтобы сподручнее им было отбиваться от врагов, ползущих вверх по склону.
   - Осмотрись. Не бойся, вниз не затянет. Я тебя за опояску поддержу.
   Под их ногами обрывались вниз крутые склоны, образуя как бы глубокие ущелья, заросшие по краям хвойным лесом. Что было на дне их - неведомо: там клубился туман, переливчатый и непроницаемый. Его облака показалось Галине живыми - впечатление усиливалось тем, что временами они уплотнялись, делаясь более тонкими, потом вздымались стеной в едином ритме и тотчас снова опадали книзу. Дыхание чудища, что уже с трудом выдерживает напор грешного мира с той стороны преграды? Занавес, за которым скрыты чарующие тайны инобытия? И то, и другое.
   Рауди стал сзади и сбоку, покрепче обхватил ей талию.
   - Не скажешь ли, что там, за Радужным Покровом?
   - Море. Это ведь оно нагоняет во фьорды волну за волной, оттого и туман колышется.
   - Знаешь. А за морем?
   - Рутен. Земля. Моя родина.
   - Да. Мы стоим на самом переднем рубеже защиты. Как можно уйти отсюда в ваши земли?
   - Не знаю.
   - Но догадываешься. Вручить свою душу Господину и прыгнуть вниз. Только тебе не время рисковать.
   - Я и не уйду... пока. Но оттуда могут прийти. По лощинам и по взгорьям. На армейских амфибиях, танках-вездеходах... Вооружённые по последнему стону военной моды... Или ваша страна не пропустит в себя такого похабства?
   - Твои соотечественники, - отозвался мужчина с непонятным упрёком.
   - И что - у нас воюют все со всеми. Одни патриоты с другими патриотами. Как только минули две мировых войны, так и понеслись по кругу искорки. Локальные конфликты.
   - У тебя отменный строй мыслей, - заметил мужчина с той же интонацией. Пожалуй, что и двойственной.
   - Да уж какой сложился.
   - Для той, что с младых ногтей готова убивать, только пока не умеет как следует.
   - Рауди, мне порядком надоели комплименты.
   - Тогда переменим мелодию. Тебе кто-нибудь говорил, что ты красивая? Платиновая блондинка, классические черты, исконно славянский тип.
   - Это ты о здешнем или тамошнем народе? Говорил...кое-кто в дальнем Забугорье.
   - И врал бессовестно. С виду ты вроде моли белёсой, так что не заносись особо. Тем не менее в душу западаешь.
   - Рауди, - Галина рывком обернулась.
   - Не будь я так вымотан, запала бы и в плоть.
   - Это флирт или нечто посерьёзнее? - она занесла левую руку, остановилась, промедление подобно смерти, пускай. Рауди перехватил, рывком завёл за спину.
   - Закатишь оплеуху или истерику - пеняй на себя. Оба так и покатимся до самых Полей Блаженства.
   - Ах да, я и забыла, что помимо Воронихи есть и кинжал.
   Но так и не вытащила на волю из-за пазухи, потому что мужчина покаянно вздохнул и промолвил:
   - Брачный контракт можно будет и дополнить, он же не на камне высечен. Прославленная воительница, какой ты явно станешь, имеет право на двоих.
   "Медлю безбожно и к тому же заранее предупреждаю. Единственное спасение - что предупреждаю вовсе не о том".
   Рухнула наземь, покатилась - боги, что за боль в вывихнутой руке, добро, что в нерабочей... отчасти... От обрыва к скале, к стене. Не на живот - боком.
   Рауди следовал за ней. Несмотря. Ни. На. Что.
   И когда уже придавил её сзади всей неподъёмной глыбой своего тела, произнёс:
   - Молодец. Хорошо терпишь. А теперь упрись в камень ногами и выворачивайся. Делай из себя живой рычаг. Отпихивай соперника, вот-вот. Не бойся - мы далеко от кромки, на худой конец один-два булыжничка свалим.
   Когда они растянулись рядом на выбитом ногами и боками снегу, Галина спросила, потирая запястье:
   - Ты чего - нарочно устроил провокацию?
   - Честно? - он усмехнулся в небо. - Если честно, то воспользовался ситуацией. Выжал её до капли. Раз уж приятная беседа так повернулась.
   "Не вывих, только связки как следует потянула. Снега сразу приложить, и через недельку будет в норме".
   - Но ты тогда - серьёзно?
   - Дура, кто ж такое в лоб выясняет? Я ж совру - недорого возьму. Любой соврёт.
   Выдохнул, снова вдохнул:
   - Ты можешь ненароком сильно обжечься. Провоцирую, ты права. Чтобы сумела защититься. Сумела угодить брачному закону. Ибо я не вполне в себе волён.
   Так и сказал - "волён".
   А немного погодя они встали - с одеждой и репутацией, слегка подмокшими сзади - и отправились согреваться. Учитель на сей раз позволил ученице подложить в костёр лишнее берёзовое поленце и заодно нарушить сухой закон. Впрочем, надо отметить, что пьяные объятия показались невольным свидетелям куда целомудренней трезвых. А наблюдали они, свидетели, практически с самого начала, только что - немалое утешение - вряд ли слышали говоримые на уроке слова.
  
   Без конца, почти четыре месяца и сотни лет, тянулась зима. Наука перемежалась с кормёжкой и одиноким бдением. Первая усложнилась до неимоверности - Галина и помыслить не могла о тех чудесах, которые можно сотворить с человеческим телом, в котором размягчены все хрящи. Также существовали сотни способов, которыми можно было использовать в деле инструменты, куда более безобидные, чем тупой столовый нож или достопамятная ковырялка для пробок. Та, с которой всё началось.
   Второе и третье обстоятельства жизни оставались без видимых перемен. Варева можно было класть в миску побольше и подгребать ко рту ложкой, но мясом от него по-прежнему не пахло. Разве что бобами. Перестановок в спальных комнатах также не наблюдалось. Мальчишки и Орихалхо не жаловались на судьбу. У первых явно случались развлечения помимо секса: кто-то заключал дружеский союз, чтобы одолеть более сильного, потом союз распадался, происходили постоянные рокировки, человеческие зёрна слипались, разлипались, соединялись по-новому. Это напоминало вращение калейдоскопа.
   Но вот с Рауди едва не получилась очередная стычка. Как-то Галина спросила между делом:
   - Мой клинок - Вороница. Твой скакун - Ворон. А имя твоего скимитара?
   - Оно тайное, - ответил нехотя. - Мой меч можно позвать, лишь желая обнажить в разгаре боя. Негромко. И уж, во всяком случае, не тебе.
   - Боишься, что я выманю твою саблю и потом вызову тебя на поединок?
   Рауди только зыркнул угрюмо.
   Лишь много позже до неё дошло, как этот разговор можно было понять в свете местных этнических реалий: меч - мужское начало, поединок - знак любовного соития, прибавьте к тому же общее воздержание в качестве фона. Называется - неумная провокация.
   "Кажется, по заслугам я тогда "дуру" от него заработала", - покаянно подумала девушка.
   Врач - не мужчина. Учитель - не живой человек. На этом все мы спотыкаемся.
   Впрочем, блуд оставался лишь на кончике языка, места в теле ему не находилось.
   Так длилось до тех пор, пока вдруг с верхнего карниза не обрушился пласт жёсткого снега вперемешку со льдом, засыпав сразу несколько смотровых площадок. Разгребая его, Галина вдруг поняла: хорошо подтаял снизу, основательно. Съехал как на салазках. Поняла: уже началась весна, самое рисковое время в горах. Когда сходят лавины, по сухим от мороза руслам рвутся вниз бурные потоки - там, наверху, солнце играет прямо по-летнему, - и прямо на снегу зацветает лиловый шафран, каждая еловая ветка выбрасывает из себя ежовую лапку, целого нежно-салатного ёжика, даже пахнущего как-то по-особому вкусно.
   Букетики крокусов многие таскали воткнутыми в особую прорезную петлю на куртке: обменивались с приговором. Рауди таскал свой трофей за ухом. Хайсам с Шахином наряжались, как цветы, в одинаковое, лазурно-голубое, присыпали щёки и надбровья рыже-золотой пыльцой: шафран - пряный дух печали. А вот Орри принесла в столовую целую пригоршню свежих лапок: лекарство от цинги. Даром что никто не болел, всё равно, что, в отличие от цветка, этими побегами большое дерево прирастает. Выложила в чистую чашку, уместила посуду на коленях подруги:
   - Давно не виделись, ещё давнее беседы не затевали. Здоровья тебе!
   - Спасибо, - Галина взяла новорождённую веточку, разжевала. В самом деле, все холода просидели словно в капсуле, пора оттуда на волю выбираться.
   А на воле весна рифмуется с "война".
   И вместо того, чтобы обучать каждого бойца по отдельности, инструкторы начали ходить с учениками строем. Пешим и конным.
   Почему только сейчас?
   Рауди пояснял вечерами:
   - Мы тут рутенскую военную историю неплохо изучили. Ваши самураи против армии Хубилая бы не выстояли, кабы не ветер-камикадзе. По отдельности бойцы непревзойдённые, но толпе и строю обучены плохо. А вот гладиаторы Спартака римских легионеров за так лупили. Пока не выучили стоять намертво - на свою же голову. А причина? Всё та же. Мастера одиночного боя. Где правда?
   - И там, и там. Строй несокрушим и стирает в пыль, когда нет оврагов. На равнине, на воде, в воздухе. Но не в горах. В горах приходится воевать один на один, и снова ценно умение одиночек. Пожалуй, и не в воздухе: слышала я намёки на то, что воздух закрыт для вторжений. И вода - флот доберётся до границы, а дальше пойдут завихрения. Насколько я знаю - а я знаю лишь то, чему меня выучили подобные тебе.
   - Тогда для вторжения остаётся только земля.
   - Только земля? Пожалуй. Устрашающие с виду бронированные чудища. Я мало ими интересовалась, к сожалению. Высокотехнологичная армия рутенцев - мягкие слизняки в непробиваемых мёртвых скорлупах, но кто у нас такой щелкунчик? На нас нашлют десантников. Тяжёлых панцирных десантников в бронежилетах и со штурмовым оружием. Вроде полиции, только ещё круче.
   - Я тебя понимаю через пятого на десятое.
   - И вдобавок нужно ли тебе понимать дилетанта? Неуча.
   - У которого верное чутьё - а чутьё работает вернее разума. О чём ты помышляла, когда сказала о мёртвых?
   - Не помню. Разве сказала?
   - О танках или вообще броне. Они неживые, как любой неприрученный металл. Или не приручены, как любая мёртвая текника в Рутене. Возможно, это будет нам спасением.
   - Тоже мне военный совет. Держу пари, вы там в верхах имеете более обоснованные мнения.
   - Да. Но обоснований не хватает для того, чтобы угадать верно.
   "Тогда мы все погибнем. И земля Вертдома тоже. Но Верт - ключ к Рутену. Камень-ключ в арке свода. Который полагалось раньше окроплять кровью. А сейчас только красят алым цементный раствор, говорил мой любимый герой. Из "Левой руки тьмы". Да, а как они пройдут в Верт всей толпой? С помощью хорового чтения?"
  
   Галина не знала всего. Ей показывали истинно скондскую механику: скорострельные баллисты и катапульты, могущие опрокинуть на головы противника небольшую скалу, требушет по имени "Аль-Арус", "Невеста", в считанные секунды покрывающий небольшими камнями пространство в половину квадратного фарсаха, дальнобойные - впору винтовке четырнадцатого года! - луки и самострелы, клинки, заточенные так, что ими можно было перерубить волос вдоль - не то что поперёк. "Тщета по сравнению с автоматами, гранатомётами, ручными пулемётами и штурмовыми винтовками. И это даже если наши горы вынудят их к пешему бою. Как мы здесь осмеливаемся воевать?"
   - Понимаешь, сэниа Гали, - отвечали старшие на её наполовину высказанный вопрос, - вот это как раз очень просто. Нам не нужна победа. Нам не требуется отстоять родную землю - её и без наших усилий не так просто погубить. Мы добиваемся лишь чести. Большего нам не приобрести, меньшего не потерять. А для того, кто не имеет ничего, любая мелочь - награда.
   А ещё Галина видела воочию, что почтари летают через весь Сконд не покладая крыльев. Что некий важный народ - о нём ей сказали обиняком - собирается на внутренних подступах к замкам и что преодолеть землю полых холмов для него сущий пустяк, ибо угрызения совести и осознание собственного греха ему не свойственны.
   Многое происходило - явно и тайно.
   Но когда посреди ясного дня заревели трубы, вызывая людей за стены, это стало неожиданным для всех - хотя натягивали доспех, бежали по лестницам, грузили и грузились в подъёмные клети с заученной и бездумной чёткостью. Да и голос этих сирен, даже слышимый в стенах, был не сладкогласен, выйдя же за их пределы, оказался куда страшнее воя римской волчицы - буцины.
  
   Когда ждёшь врага - не озирайся по сторонам. Но Галина Рутенка куда как чётко видит неширокую двойную цепь друзей, брошенную на горные склоны, кохертов, в злобном нетерпении переступающих по редкой зелени окованными бронзой ногами. Первый ряд пеший, второй - всадники: ни к чему подставлять скакуна под жёсткий удар снизу или поперёк колен. Позади всего - махины из дуба, напитанного водой, готовились бросить вперёд гигантские стрелы, камни и горшки с нефтью. Метких стрелков, затаившихся на карнизах. А на острие войска, близко от самой Галины, - три пеших фигуры: мужчина с непокрытой седой - серебристой - головой, златовласая женщина, рыжеволосый подросток. Бледная кожа, нестерпимо яркие глаза, слава, что ложится на их плечи вместо доспеха. Тяготит.
   Хельмут фон Торригаль. Его жена Стелла. Их сын Бьёрн.
   Триада живых мечей - защитники королевской крови.
   Впереди раздёргивается тонкая завеса тумана. Море отступило, и впервые за многие месяцы обнажено то, что скрывали шхеры: мелкие камни, на них широкий понтонный мост, на мосту сплошь - коренастые люди в маскировке, с лицами, замазанными тусклой пятнистостью. С коротконосым, толстоствольным и как бы крылатым оружием поперёк груди и горбом за плечами. Передовые карабкаются вверх по склонам и строятся врассыпную, основному составу нет и такой нужды - прилив сам поднимет вровень с берегом.
   "Мы их не достанем. Только наши орудия дальнего боя, и то лишь проредят строй. А у них вертолётные ранцы. Миг - и у каждого за спиной раскроется крылатый треножник. Пронесёт над нашими стрелами".
   - Их легендарные мечи, Нотунг, Колада, Зульфикар и остальные, на сей раз не пошли за человеком, - послышался слева мягкий голос Шахина.
   - Нет у них благословения своей матери-земли, - это вторит справа Хайсам. - Мы же его испросим.
   "Сказки".
   Но уже прозвучала команда:
   - Второй ряд - лучники к бою! Первый ряд - в клинки!
   Кажется, махины всё же ударили из-за спин защитников, со свистом посылая камни, с рокотом - глыбы. Но ещё раньше вдоль обоих рядов полоснула свинцовая плеть. Отмечая свой след кипящими алыми пузырями. Разворачивая, сгибая, роняя наземь. Поливая траву чистой кровью королей.
   "Хайсам и его кохерт. Не оборачиваться назад. Шахин и его.... На мне - пропуск стежка, пропуск...Рауди - с Ворона. Орри? Рядом с ней Арми? Я стою. Одна. Нет, вон эти трое - тоже!
   Торстенгаль в трёх лицах. Не стоят - взлетают. Грозные контуры тянутся ввысь, увеличиваются, роняют с себя одежду. Легко касаются, обходят своих павших. Сливаются воедино. Мерцающее дамасское крыло.
   И узкой свистящей чертой летят поперёк неровного строя захватчиков. В центр.
   Те не ожидали такого: кое-где над неровными рядами уже поднимаются первые беглецы-летуны на треногах. Выросших из спины.
   Облако из стальных частиц расширяется, набухает чужой кровью, Гудит и звенит.
   Та, что по-прежнему стоит, не удивляется. Лишь отмечает, что Троим не хватает захвата, прогал в чаще неприятеля слишком узок.
   И почти бездумно, пронзительно повторяет команду:
   - Братья! Те, что жив, - в клинки!
   Они встали и двинулись. Пешие. Страшно медленно. То и дело роняя себя в кровавую жижу. Поднимаясь. Оскальзываясь. Обращаясь в узкую живую стрелу. Прорываясь через массу, не успевшую понять и сомкнуться намертво.
   Наконец, нагнали живую сталь. Дошли к своей смерти.
   Когда невозможно поднять ни меч, ни огнестрел, в ход идут командирские "Desert Eagle" и кривые кинжалы - их удобно выхватывать и всаживать в сердце противника. Не так прямые. Хотя против главного "Орла Пустыни" встаёт именно прямой басселард. Ударяет и возвращается весь в липком пурпуре. Снова и снова.
   Мерзко тёплое, бурое застилает глаза, клеит, коробит одежду под латами, делает рукоять в пальцах скользкой. Под ногами борющихся - край бездны. Перед лицом одних и спиной других - сама бездна.
   Море пришло и колышет на себе плоты. Нет. Пенится, отступает, утягивает в себя, на зыбкое дно, откуда бьют вверх кипящие ключи. Это Та-Кто-Стоит-Впереди понимает из воплей. Из столбов тумана, которые сгущаются с новой силой и теперь окрашены алым. Биврёст. Что такое Биврёст? Мост из радуги. Ледяные великаны...
   - Уходи, теперь отходите все! - говорит сверху трубный голос. С карниза, со склона, с высоты трёх человеческих ростов. - Мертвецы разбудили землю, теперь она сама за себя постоит. Только не станет делить на правых и неправых.
   - Вот ведь лихая вояка, пап, - Галину, которая успела опомниться и даже слегка испугаться, тащат подмышки от места резни, она ничего не видит со спины, спотыкается, упираясь саблей и каблуками. - Чистого места на шкурке не отыщешь, а всё куда-то порывается. И вся-то в живительной влаге, прям облизать хочется...
   - Не стебись, сыне. Протрезвиться тебе бы факт не мешало.
   - ...чтобы понять, ко всем чертям, сильно её поранило или не так чтобы очень. Состояние боевого аффекта, прикинь. До сих пор за кинжал держится, ну хоть бритву положила.
   - Вот, называется, взяли папочка с мамочкой ребёнка на дело, - вмешивается в диалог третья персона. - Всю торжественность момента зафейлил. Галина эта хоть не слышит?
   "Кто они? Говорят, как белая рутенская сволочь. Но те не стали бы возиться, добили. И не до языка им".
   Похоже, она думает вслух, только очень тихо, потому что те, за спиной, восхищаются:
   - Какова острота! Оцените. "Язык" - военный пленник и язык как средство говорения, кое необходимо держать в чистоте. Жёсткой ниткой прочищать от белого налёта.
   - Брось, медвежонок.
   - Я и бросил. Вот счас!
   Девушку бережно опускают на камень - нет, на расстеленную поверх скалы толстую накидку. Кладут левую руку на эфес сабли:
   - Большой клинок в ножнах и за поясом, теперь нефрит-то из пальцов выпусти, тоже спрятать нелишне. И он сам, и футляр - колдовские: ишь зарозовелись. А сама лежи и ни о чём не беспокойся.
  
   - Друзья? - говорит, с трудом приходя в себя. - Вы друзья?
   Губы еле размыкаются, связки в горле - тоже.
   - Они и есть, - мальчишка уселся рядом на мокрое, рыжий, слегка конопатый, щёки с очень чистым румянцем. И на кого-то знакомого сильно похож.
   - Что смотришь? Я Бьярни. Тот самый. Если госпожа ещё до рубки соизволили меня заметить.
   Самый обыкновенный нахальный подросток. И...
   - Сын живых мечей? Двуручника и колдуньи?
   - Ага. Ты не очень шевелись, мы тебя вынесли с поля и перевязали, пока ты выпадала в осад... в иную реальность. Отец с мамочкой пошли над другими хлопотать, я тебя стерегу. Разделение труда, типа того.
   - Ой, и жаргон у тебя. Непостижимый.
   - Я в Рутению немало хожу, попутно нахватался того и этого, даже родителей заразил. Один разряд слов от других отделить трудно - стили путаются.
   - Меня, говоришь, ранило?
   - Пустяки. Оглоушило. Прости - контузило маленько. Надо же - угодила в самую мясорубку, а почти невредима. Царапины одни. Должно быть, для иной крови тебя берегут.
   - Что с... чужими?
   - Ушли все и не придут больше. Вертдом начал потихоньку отчаливать от Большой Земли, в радуги одеваться, - видно, сотворилось, что хотела от них наша земля.
   - Поубивало их? Всех?
   - Забрало в здешние "Шампз Элизэ". Елисейские Поля то есть. Вперемешку с нашими. Кому блаженство, кому адские муки, всё в одном флаконе. Не каждому по нраву. Там ведь все парижские времена перемешались и не стоят на месте, папа говорил. Они с мамой ведь земные. То есть рутенские. Сюда через Поля прошли.
   - Любопытный у вас тот свет.
   - А как же! Только почему - у вас? Он общий. Ну, может быть, есть ещё... Эмпиреи какие-нибудь. Элизиум. Инсула под надзором Петра-ключаря. Но из Вертдома только на Поля попадают.
   - Знаток всякой загробности. Слушай, вы ведь все трое бледные были. Как призраки... Как сталь, - вдруг спросила Галина.
   - Мы ведь тоже пьём, - объяснил он просто. - Почти как твой заветный ножик. Режем горло и всасываем. Папа вон вообще... с пуговицами. Мундирными. Только оружие не переваривает, особенно современное. И от синтетики прямо плюётся.
   Галина смачно хрюкнула - такой получился смех. Поперхнулась от боли, скривилась, откашляла мокроту.
   - Это ничего, - серьёзно заметил Бьярни. - Похоже, пуля с излёта в кирасу стукнула - знатно погнулась, еле сняли. Ну ничего - авось не работа Филиппо Негроли.
   - А кто это был?
   - Знаменитый рутенский чеканщик родом из Милана шестнадцатого века. Работал со сталью, а не с более удобным железом. Красоту делал обалденную, насчёт прочности - не знаю, по-настоящему хорошую сталь так просто не отделаешь.
   - Ну да, солидный шкворень требуется. Моргенштерн или типа того. Или двойной заряд в аркебузе, чтоб ей разорваться.
   - Угу.
   Ответил, затем подумал.
   - Вот мы тут зубья скалим. По врагу прохаживаемся. А насчёт друзей спросить не хочешь? Ну и не надо, понимаю. Сам скажу.
   - Говори, - девушка приподнялась, нащупала по обеим сторонам оружие. Видно, снимали, делая перевязку, вон и увечный нагрудник лежит в стороне.
   - Слушай. Шахин и Хайсам ушли с честью. Сами себя предложили, можно сказать. На передний край начальству не положено выставляться. Бились, поспешив за тобой, уже смертельно раненные. Те юнцы, что пришли в конце осени, - не знаю поимённо, добрая треть от них осталась. Арм теперь рядом с дружком траву пропалывает. Теадат пока дышит. Орихалхо задета немногим тебя сильнее. Больше синяков, меньше порезов. Тоже силы оберегают, как и тебя саму. Кто ещё? Рауди Красный Волк.
   - Жив?
   - Живой. Но, по слухам, ненадолго.
  
   В качестве одной подпорки она использовала Ворониху в ножнах, в качестве другой - стального мальчишку. Он вымахал всего на голову выше девушки, во время сражения казался куда значительней.
   Рауди, единственного водителя людей, кто остался в живых, уложили в лучших покоях первого этажа. Не бог весть каких, без густого ковра и шевровых подушек, зато здесь был в наличии шаткий стулец и кровать западного образца - с высокими бортами, спинкой и изножьем. Самые приглядные помещения располагались выше, но использовать шаткий подъёмник побоялись.
   Повязка на глазах, другая, потолще, поперёк груди, вроде обе чистые. Свежие. Рядом сидит мальчишка-паж, подбирает комком мягкой корпии кровавую слюну и пузыри в уголках рта и на подбородке.
   Услышал приглушенные голоса, не поворачивая головы, взял руку Галины в свою, обмотанную пухлой бурой тряпицей, из "куклы" торчат два пальца, большой и мизинец.
   - Правой, оружной руки лишиться - позор, с увечной левой можно рубить и резать мечом, - проговорил хрипло. - Старина Раули.
   - Что?
   - Я не сказал тогда. В полушутку на скимитар ритуальной водицей брызнул. Любимый жеребец короля бриттов. Карла Второго Весёлого. При котором реставрация Стюартов, чума и Большой Лондонский пожар. Он, когда ломился в спальни фрейлин, его спрашивали - кто? Отвечал: "Старина Раули". Вот.
   - Этот Карл был куда лучше слухов, что о нём распускали.
   - Спасибо, - он слепо улыбнулся, кое-как пожал холодные пальцы. - Ты иди. Я сам справлюсь. Или нет, возьми вон у мальчишки - дописал, понимаешь, в ночь перед трубами. Как догадывался. Последняя песнь самурая. Разверни прямо сейчас, а?
  То был очередной шедевр каллиграфии. Девушка глянула на первую строчку свитка, выведенную почти вертикальной "уставной" вязью. Не без труда прочла:
ВОРОН И ВОРОНЁНОК

   Галина и думать не думала о горькой картине, что стояла прямо перед глазами. О том, кто из остальных её ребят выжил и может выжить, а кого придётся хоронить с подобающей случаю церемонией. (Или ритуал так же прост, как тот, с Михаилом, и так же таинственен? Поистине, в Сконде, да и во всём Вертдоме, насчёт смерти не заморачиваются.) Ибо ныне стало на прикол время и спустила грубые холщовые паруса ладья реальности, взятая на абордаж вымыслом.
  Кажется, Галина даже не села там, где стояла. Даже не попыталась остаться рядом - отрицательно кивнула Стальному Медвежонку, двинулась к двери и далее по коридору с глазами, погруженными в текст, будто заворожённая, пока не упёрлась клинком и коленом в мягкий табурет. И не опустилась на него, слыша внутри себя знакомый голос, грубоватый, мужественный и чуть распевный:
  
  "Прежнему господину Оде пришёл конец в тот год, когда молодой господин Ода стал на пороге мужества и оттого стремился испытать себя в настоящих сражениях. Отцу следовало бы по такому случаю приискать ему невесту из клана ещё более знаменитого, чем их собственный, - глядишь, и успел бы натешиться внуками. Но сватовство - дело непростое, следовало взвесить и расчислить многие обстоятельства. О том же, что ему самому проткнут туловище и отправят на тот свет в самых что ни на есть цветущих годах, господин Игерасу не помышлял. Хотя и говорится, что истинный воин должен быть всегда готов к смерти, но хлопот ближнего мира это вроде бы не касается - идут и идут себе чередом.
  Молодой же господин, приняв в руки замок и прилежащие к нему земли, изволил сообщить родичам, что ни в каких советах не нуждается, тем паче по поводу женитьбы. Был он не по годам властен, весьма хорош собою и непрестанно совершенствовался во всех искусствах, приличных юноше из знатного рода: игре на лютне, сочинении стихов, изысканном выведении знаков письма, ритуальном заваривании зелёного и красного чая, владении всеми видами оружия, которые были в ходу в окрестных землях, и верховой езде. Последнее любил он пуще прочего и нередко говорил, что чем больше он узнаёт человечество, тем нежнее любит лошадей. В известной мере эта симпатия распространялась и на конюхов - несмотря на то, что вычёсыватели репьёв и разгребатели навоза относились к самой низшей касте и стояли выше разве что кожемяк, мыловаров и золотарей.
  Девочка Мори была самой неприметной из слуг младшего Оды, несмотря на то, что наносило от неё конским духом куда как крепко. Ростом по плечо самому хилому из домочадцев, глаза и брови слишком широки, нос чересчур выступает на лице, ключицы длинны, талия плоска, икры ног мускулисты. К тому же волосы ей вечно отхватывали почти до самого корня - так полагалось рабе, да и всякая вонь меньше прилипала, - и торчали на голове какие-то несуразные клочки цвета сажи. Не то что у господина Оды, который отращивал гладкие чёрные пряди, пока они не достигали пояса, а потом каждый день переплетал их в косу и закреплял на затылке двумя стилетами в тугой узел: причёска благородного воина.
  В общем, только и было в Мори доброго, что груди, - широкие в основании, резко сходящиеся к соску и такие маленькие, что обе их можно было обхватить одной мужской ладонью. Считалось, что из таких десятилетних отроковиц, как она, вырастают обильные молоком мамки, ибо природа, взращивая их, не тратит усилий на обкладывание женского естества салом.
  
  Как-то старшего конюха, чьим делом было подводить господину жеребца, не оказалось на месте, когда послышался властный оклик. Девочка, которая как раз до блеска вычистила животное щёткой, особым гребнем уложила хвост и гриву волосок к волоску и теперь выводила тем же орудием шахматные узоры на боках и крупе, так любимые хозяином, поспешно накинула на жеребца роскошную сбрую, затянула подпруги у седла и вывела на длинном чембуре. 'Уж лучше пусть хозяин убьёт меня за дерзость, чем дядюшку Сабуро - за то, что не соблюл порядка', - подумала она. Что одно не исключает другого, ей в голову как-то не вступило.
  Но господин только слегка нахмурился, ловко подхватил обмотанный вокруг передней луки повод, отцепил чембур, стараясь не коснуться рук низкородной, и спросил:
  - Не помню в отцовом доме такой козявки. Как тебя зовут?
  - Мори, всемилостивый господин.
  - Известный род.
  - У низших нет родовых имён, всемилостивый господин. Это единственное моё прозвание, а обрела я его, когда старый господин Мори Нобуата подарил меня старому господину Оде Игерасу, вашему покойному родителю.
  - Кто ты здесь? Отвечай коротко, у меня нет времени выслушивать титулования.
  - Состою при лошадях всемилости... Денники отбиваю, ячмень сыплю в кормушки, чешу гривы, протираю от пота...
  Тут она осеклась и прикрыла рот чумазой ладонью. Надо же - разок неладно сболтнула, так давай и второй, и третий туда же.
  - А, то-то от тебя пахнет не как от Сабуро. Ты, случаем, не заезжаешь моих скакунов вместо него? Были строптивы как демоны, а с недавних пор стелются подо мной словно шёлк.
  - Ваш досточтимый батюшка именно это и хвалил - моё умение сладить с любой лошадью. Оттого и был награждён подарком.
  - Н-да, говоришь ты, комок самана, много прежде чем изволишь подумать, - усмехнулся Ода. - Подарочек, истинное слово.
  Но по виду не слишком разгневался, только сказал:
  - Скажи Сабуро и прочим, что с этих пор одна ты будешь обихаживать моего жеребца и подавать к моему выезду. Знаешь, конечно, как его зовут?
  - Белый Ворон.
  - А почему так?
  Он, наверное, ожидал, что 'козявка' распишет ему стати и масть. Ибо Ворон был рождён чисто белым, что значило белую, а не чёрную кожу под волосом цвета снега, ни единой отметины тёмной. Даже глаза были не карие, а блекло-голубые: считалось, что такие лошади почти что слепы, но зрение у Ворона было не хуже обычного.
  Но Мори ответила:
  - Есть такая сказка про ворона, которого не принимали в стаю оттого, что он был непохож на других.
  - Дурацкая сказка, - ответил Ода. - Чёрный ворон живёт семьёй и от стаи не зависит. Это ты его с вороной перепутала или дроздом - про них ходят такие пословицы. Желал даже привести одну такую, но спохватился, что растабарывает с низкородной вместо того, чтобы ехать по вызову своего милого князя, легонько хлестнул жеребца плетью и умчался со двора.
  'Счастлива я, что мне той плети не довелось сегодня попробовать', - сказала себе Мори.
  Надо сказать, что дело ей было поручено нелёгкое: такая светлая шерсть, как у Ворона, очень быстро пачкается, кроме того, белорождённого скакуна с его особо хрупким здоровьем чаще приходилось водить к лекарю, а спрос теперь был только с 'этой девки'. Зато сама 'девка', которую понуждали выступать прилюдно, обрела некий лоск и видимость благородства: так глиняный сосуд, в который множество раз опускали веничек для взбивания чая или кисть для письма, покрывается патиной времени.
  
  Шли месяцы, слагаясь в годы. Как-то господин Ода, вставая в стремя и принимая повод из рук своей конюшенной прислуги, промолвил:
  - Понукает меня мой князь, чтобы скорее выбрал себе жену. Да куда её привести - отродясь прислуга в замке была лишь мужская. Наверное, матушка с того и померла, едва успев произвести меня на свет.
   - Я девушка, мой господин, - тотчас ответила Мори.
  Ода смутно улыбнулся и сказал задумчиво - так, будто некто иной забрал себе его уста:
  - Не могу я низшую касту в наложницы взять - позор будет моему роду вплоть до того, что император истребит его весь до последнего младенца в бедняцкой хижине. Это он и слуг, и крестьян тоже к своему роду присчитал. Были все они ответчиками за господина.
  - Одного хочу я в жизни, - скромно ответила Мори. - Холить и лелеять Белого Ворона, чтобы верно служил он моему господину.
  
   А Белый Ворон, да и все прочие лошади, которых хотя бы касалась рука О-Мори, процветали. Многие князья высшего ранга готовы были выложить большие деньги, лишь бы один из жеребцов из линии Ворона покрыл их кобылу, и стала тугой и пухлой мошна господина Оды, а в окрестностях появилось немало жеребчиков и кобылок светло-серой и красивой пегой масти. Здоровье их было, кстати, отменным, а резвость - превыше всяких похвал: особенно у тех, кои доставались благородному князю Мори Нобуёри, сердечному другу и покровителю молодого Оды. И если отец его подарил дому Ода всего лишь умелую рабу, то сын - бережно хранимый в семье меч по имени 'Воронёнок'. Был тот меч откован умелым мастером и закалён так искусно, что вдоль всего изогнутого лезвия, от гарды до острия, бежали иссиня-чёрные волны закалки.
  
  Однажды снова призвал господин Ода девицу Мори и сказал ей:
  - Много выходит ныне новопечатных книг о том, как сводить, растить и правильно вскармливать лошадей. Повелеваю тебе обучиться чтению и письму.
  А было это делом трудным и ещё более - дорогим. Ахнула от неожиданности Мори:
  - Не совладаю, хоть убейте!
  - В самом деле хочешь умереть? - грозно промолвил Ода.
  Тогда потупила глаза девушка и ответила:
  - Не желала бы с Белым Вороном расстаться. Повинуюсь моему господину.
  С тех пор старый дворянин, давний вассал Оды, каждый день учил девушку грамоте. А поскольку свитки, по которым он показывал древние начертания, были исполнены с редкостной красотой и искусностью, то сразу отверг он мысль ходить с ними подмышкой на конюшенный двор. И поскольку его каморка в замке была недостойна их красы, то приводил учитель юную девицу Мори прямо в хранилище свитков, указав предварительно, как и чем необходимо отскоблить шкуру чернавке, прежде чем окунуть её в горячую воду, чтобы как следует отмокла, и обтереть полотном, смоченным в пахучей травяной настойке, дабы уж совсем перебить густой конский дух. А поскольку руки, привыкшие орудовать скребницей и натягивать вожжи, делаются неспособны удержать кисть для письма, тем более - выводить сколько-нибудь изысканные очертания, велел учитель во время работы с лошадьми наряжать их в перчатки из тонкой и крепкой замши, а на время сна - в другие, из лайки, пропитанной ароматическими маслами.
  Может статься, не была О-Мори до того совсем несведущей в грамоте, потому что не прошло и трёх лет, как овладела она знаками и инструментами для письма в совершенстве. За это время подросли у неё кудри и спустились почти так же низко, как у знатного мужа, но не были столь изобильны, чтобы уложить их в затейливую причёску благородной госпожи. Одежду она приучилась носить куда лучше прежнего и менять её дважды, а то и трижды в день. Также полюбила головные шарфы, вуали и прочие ухищрения, скрывающие непорядок в волосах и мыслях.
  И опять призвал девушку господин Ода и говорит:
  - Весьма я доволен, что исполнила ты моё приказание как должно, а к тому же и главную свою заботу - конюшню - не запустила. Скоро мне не один доход от лошадей понадобится, но и сами кони: вообще все, кто находится в стенах, вверенных твоей опёке. Поэтому решил я продать тебя в дом, где обучают науке изысканных развлечений.
  - Не могу, - еле прошептала О-Мори.
  А сказала она так потому, что из подобных домов выходили публичные дамы высокого полёта - если, конечно, ученицы выдерживали жестокую натаску.
   - Снова ты отказываешь мне в повиновении, - ответил Ода без обычной строгости, почти мягко. - А ведь это единственная возможность для низкорожденной выйти из указанных ей законом пределов. Обрести свободу и не быть ничьей рабой.
  - Я и так имею всё, что мне нужно для счастья, высокий господин, - проговорила Мори со смелостью, в прежние времена для неё немыслимой.
  - Однако же ты, как и раньше, зовёшь меня господином, - отозвался благородный Ода.
  - И оттого слушаешься.
  - Такова доля любой женщины, - ответствовала О-Мори. - Пока ты вообще не женщина, - парировал Ода. - И уважительная приставка, которая с чего-то прилипла к твоему имени, означает лишь девицу, не более. Если тебе повезёт в будущем, ты отточишь свою редкую красоту до того, что она станет подобна моему любимому клинку по прозвищу Воронёнок, которого я собираюсь, наконец, обновить в настоящем сражении. А если сумеешь как следует распорядиться этой красой, то получишь знатного и богатого покровителя: может статься, приближенного к самому императору. Я ничего подобного тебе дать не сумею.
  О-Мори поклонилась - теперь она умела проделывать подобное с каким-никаким изяществом - и вышла от хозяина.
  На следующее утро её увезли. Говорят, ночью, которая предшествовала отъезду, О-Мори рыдала первый и последний раз в жизни, обтирая слёзы о морду Белого Ворона. Зато потом надрывно смеялась весь день напролёт: это когда сопровождающий её охранник обмолвился, что все люди, умеющие держать в руках оружие, и все лошади, и всё богатство семьи Ода пойдут на войну, которую высокий господин Мори и его вассал развязали против императора. Охраннику едва не пришлось силком вливать ей в глотку успокоительный отвар.
  Но, возможно, это часть легенды, как и последующие строки. Содержательница школы, почтенная госпожа Рен, 'Водяная Лилия', долго бранилась, когда разглядела своё ночное приобретение при свете ясного дня: - Да с этой шершавой оглоблей возни будет вдесятеро больше, чем денег заплачено!
  Хоть умственные способности девушки были порядком затуманены обстоятельствами, она мигом смекнула, что платила не госпожа Лилия её бывшему владельцу, а, напротив, господин Ода - хозяйке любовной конторы. Возможно, из чувства противоречия обучалась она так истово, что попрёки строгой хозяйки мигом сошли на нет, а трость гуляла по спине новенькой куда реже, чем во время обучения каллиграфии. Впрочем, последнее - не доказательство: в школе наслаждений берегли кожу слушательниц.
  Постепенно усвоила О-Мори практически тот же курс наук, который в своё время был преподан её бывшему господину, хотя чего-то было куда больше, а чего-то немного меньше. Так, искусство приготовлять и разливать чай было усвоено ею в гораздо большем объёме. Слагать стихи и подбирать к ним наигрыш её учили по объёмистым антологиям, где были собраны лучшие творения лучших поэтов и музыкантов. Умела она одним-двумя взмахами кисти изобразить цветок ли, силуэт ли хищного зверя или человеческое лицо так точно, будто они получили на бумаге второе рождение. Что до музыкальных инструментов - не было ни одного, из которого талантливая ученица не смогла бы извлечь прекраснейших звучаний. Касалось сие не только бездушного, но и обладающего душой. Но из оружия пришёлся ей по руке лишь тонкий ритуальный кинжал, который называла О-Мори кратчайшим путём в Чистые Земли.
  Суровая шутка - но и время делалось всё суровее. Страну который год сотрясали мятежи, то одна, то другая её провинция отходила от верховного правителя и вновь к нему возвращалась, их заведение то и дело перебиралось с места на место в поисках сначала безопасности, потом вдобавок и еды, всегда - свежих новостей. Два имени были у всех на слуху: Мори Нобуёри и Ода Ранмару, единое тело о двух головах.
  - Ищут справедливости, вот и найдут - на свою голову уж точно, - ворчала госпожа Лилия.
  По её слову в конце концов и сталось. Войска императора усилились - в основном за счёт простолюдинов, коим прискучили чужие трупы на их разорённых полях. Новая армия повсеместно теснила бунтовщиков, что, наконец, вынуждены были укрыться в одном из монастырей вместе с горсткой преданнейших. Монастырь подожгли: Нобуёри вспорол себе живот, Ранмару, чтобы утишить предсмертные мучения возлюбленного друга, отрубил ему голову своим Воронёнком, а после того бросился в самое пламя. Шли толки, что ни сабли, ни знаменитого белого жеребца Оды не удалось найти среди бесчисленных людских и конских трупов.
  О-Мори приняла новости на удивление спокойно. Лишь тень скользнула по её безмятежному, густо набеленному лицу с яркой точкой на месте губ, когда ей рассказали об участи 'больших семейств' бунтовщиков. Всех их, невзирая на пол и возраст, казнили и расставили головы на шестах вдоль бывшей границы имений, землю внутри перепахали и засыпали пеплом от сожжённых домов. То был не произвол, но старинный обычай, ибо считалось, что дурной владетель заражает всё находящееся у него под рукой.
  
  Вскоре по наступлении мира закончился срок ученичества, и О-Мори получила новое имя, приличное для куртизанки-тайо: Кацуми, 'Всепобеждающая Красота'. В прежние времена её облик, в котором не чувствовалось никакой изнеженности, и резкие, полные страсти манеры не привлекли бы так много поклонников, но обаяние силы ещё носилось в воздухе. Помимо прочего, было достойно удивления уже то, что на орошённой кровью ниве сумел процвести такой ухоженный розовый куст, как Кацуми с её товарками, и у них сразу же объявилось множество поклонников. Однако нашу героиню не смог превзойти никто. Истинную славу составила она своей учительнице. Впрочем, в учительницах, да и в госпожах Кацуми та пробыла недолго: за кровь своего девства юная гетера получила так много золота, что смогла сразу выплатить почти все долги и начать заниматься ремеслом самостоятельно.
  Не будучи вначале слишком богатой, прекрасная тайо сумела высоко себя поставить. К ней получали доступ лишь избранные, к которым по той или иной причине тянулось её сердце - не одна лишь плоть: поэты и музыканты, в ком телесная красота служила оправой уму и таланту, прославленные храбрецы, чьё тело было исполосовано шрамами, но душа и честь не имели ни одного пятна, государственные мужи, отнюдь не считавщие, что высокая цель может оправдать низменные средства,
  ИзвестностьКацуми росла день ото дня. И не только непревзойдённое искусство быть истинной женщиной служило тому, но и тесный кружок незаурядных людей, что собирался у неё в доме или - гораздо чаще - в доме того человека, коего она хоть однажды почтила своим визитом. Ибо принято у тайо чётко разделять профессию и личную жизнь.
  - Услуги достойной госпожи Кацуми поистине способен оплатить сполна лишь высокороднейший из высокородных, - часто говорили о ней те приятели, кто немного стыдился своего безденежья.
  Слова эти были услышаны богами. Однажды наследник дряхлеющего императора пил сливовую водку и нараспев читал свои вирши в компании друзей, когда узрел Кацуми. Та как раз шествовала к очередному клиенту во главе своей маленькой свиты: мальчик-слуга с тростью - разгонять толпу, две девочки-ученицы, одна несёт опахало и ларец с притираниями, другая - тяжёлое зеркало полированного серебра, позади всех - могучий телохранитель с короткой саблей в руке. Надо сказать, что немудрёное было то дело - узреть: благодаря высоким подошвам сандалий любая тайо на полголовы возвышается над толпой, а наша госпожа и босиком уступала в росте мало кому из мужчин. Так что недаром бывшая хозяйка прозвала её ...э-э, чем-то таким длинным, тощим и слегка закруглённым на конце.
  
  Наследник был, в отличие от своего крутого нравом отца, человек мягкий, доброжелательный и к тому же не обделённый умом, так что лучшего покровителя было не cыскать. Он купил для своей возлюбленной госпожи великолепную усадьбу за городом, окружённую полями и садами, роскошный конный паланкин для парадных выездов и осыпал иными дарами. Каждое дитя, которое произвела на свет Кацуми, он признал и выделил ему неплохое содержание, а было там в общей сложности четыре сына и две дочери, все похожие на него как две капли чистой воды. Его супруга из покоев правой стороны и супруга из покоев левой стороны весьма уважали и ценили младшую товарку, часто советуясь с ней в тех делах, что интересуют одних лишь женщин. Ибо, помимо всего прочего, прекрасно знала Кацуми, как зачинать по своей воле и как выносить и родить красивое дитя от избранного мужчины. Оттого и не препятствовал ей знатный покровитель совершенствоваться во всех искусствах, коим была она обучена, включая самое основное, и благоволил ко всем её сердечным приятелям без исключения: ибо ни один из них не переступал ему дорогу в самом главном. К тому же разве не была Кацуми свободной женщиной, одной из немногих таких в государстве?
  
  А надо сказать, что более всего любила подруга наследника расхаживать по своим владениям одна, без свиты и охраны. Вот как-то идёт она, ещё совсем молодая и не обременённая большим потомством, по тропе, что живописно вьётся среди полей, и видит: скачет навстречу лошадь необычайно светлой масти.
  Сердце женщины пропустило один удар и остановилось. Остановился рядом с ней и конь: то был жеребец, сияющий невероятной белизной, которая словно бы стекала наземь с каждой шерстинки. Был он без узды, но подсёдлан как для боя, и сабля в простых тёмных ножнах, продетая в петлю на задней луке, слегка била его по крупу. Все малые крапины и шрамы сходились с теми, которые она помнила, только вот глаза были не бледно-серые, как у Белого Ворона, и не обыкновенные карие. Лилась оттуда непроглядная чёрная тьма.
  - Это вы, мой господин Ода? - как бы по наитию спросила Кацуми, как только дыхание к ней воротилось.
  - Ничей я теперь господин, - ответил жеребец изнутри её головы, - и нет имён ни в царстве Властелина Мрака, ни, я полагаю, в Чистых Землях. Но того, кто стал одной ногой на порог между тёмной и светлой обителями и намерен его переступить, всегда спрашивает Огненный Эмму: 'Вот ты погиб достойно и с честью, выкупил себя и оттого теперь уходишь от меня в несказанное. Нет ли у тебя дел в одном из земных царств и не хочешь ли возродиться там в каком-либо зримом облике?'
  Тогда ответил один из тех, кого спросили: "Желал бы вернуться в облике моего скакуна по кличке Белый Ворон, потому что видел он слёзы, кои не сумел я осушить, и познал любовь, которой я сам не успел испытать. И позволь мне взять с собой кривой меч по имени Воронёнок'.
  - Разве меч тоже изволил быть с вами в подземном мире? - спросила женщина.
  - Да, потому что я сломал Воронёнка после того, как напоил кровью моего возлюбленного князя, - ответил жеребец. - Так умерщвляют душу клинка.
   Поговорив так, села Кацуми верхом на жеребца и отвела его к прочим своим лошадям.
  Белого Ворона чистили до блеска, выводили на лучшие пастбища, кормили отборным ячменём и почти не заставляли работать. Только по временам госпожа выезжала на жеребце в поля, где оба однажды встретились, и клинок, сохранивший за собой прежнее имя, был заткнут за широкий женский пояс. О чём они там разговаривали и чем занимались - невозможно передать никакими словами.
  
  Император умер, распрей из-за наследования не случилось: страна надорвалась от вечных войн и желала отныне лишь мира.
  Как-то новый владетель сказал Кацуми:
  - Всем я наделил наших с тобой отпрысков, помимо достойного титула. Он даётся низкородному лишь вместе с пожалованием земель. Но не могу же я отнять у одной семьи и передать другой? Не числится ни за кем из моих подданных никаких особых прегрешений. Но вот о чём желал бы я с тобой посоветоваться: не стоило бы по прошествии лет восставить оба опальных семейства? Не вижу я, в отличие от покойного батюшки, такой уж непростительной беды в том, что люди возжелали на людской же греховный манер одолеть зло.
  - Иное зло уже сотворено, и великое, - ответила его милая подруга. - Не осталось живой крови ни у Ода, ни у Мори.
  - Вот здесь ты и просчиталась наконец, моя умница, - с радостной готовностью ответил император. - Если забыла ты своё девичье прозвание, то я его помню. Ты происходишь из дома Мори, но введена в дом Ода. Только не сообщай мне, в каком ранге. Мне и так он известен, а другим слышать о нём не обязательно.
  Так расселились побочные потомки верховного правителя на богатейших землях, принадлежащих обоим поверженным кланам. Имя роду было даровано новое, однако соединяющее в себе оба прежних: Одамори. Сделано было так, дабы никто не вменял новому роду проступков былого, но вспоминал лишь доблесть и верность, проявленные теми, кто втайне отрывал от сердца, втайне же любил и оберегал дитя, не имеющее истинного имени. Глава нового клана, Одамори Ранмару, всемерно почитал свою замечательную, несравненную матушку и постоянно советовался с нею. В день своего совершеннолетия юный Ранмару получил от Кацуми в дар фамильный меч по прозвищу 'Воронёнок', она же и опоясала им сына в знак того, что передаёт власть более сильному.
  Белый Ворон прожил очень долгую для лошади жизнь: более тридцати лет, если считать с момента реинкарнации. До самого последнего своего дня возил он на спине прекрасную Одамори Кацуми, только вскачь уже не пускался, но степенно переступал копытами, украшенными золотой насечкой.
  Вслед за ним ушла и старая госпожа Одамори. Две вещи прорекла она со смертного ложа бесчисленным потомкам, кои собрались вокруг него:
  - Карма исполняется над человеком вне зависимости от того, хочет он того или не хочет, и таким образом, о коем он и подумать не смел.
  И ещё:
  - Любовь по сути своей - свет настолько ослепительный, что на него опасно глядеть в упор. Ловить уголком глаза озорной блик, угадывать боковым зрением радужные очертания - этого довольно с любого смертного существа.
  Сказала так - и мирно удалилась в Чистые Земли".

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"