(по кн. Артуро Переса-Реверте "Кожа для барабана")
Узкие, длинные строения ростом в этаж были сложены из тяжёлого красного кирпича, намертво сросшегося с известковым раствором, окна сделаны "под старину": мелкие стёкла, толстый переплёт. Не свинцовый, свинец ядовит - из другого сплава, куда более прочного. Двери бараков - стальные, с цифровым замком.
Потому что это именно бараки, выстроенные ровно, как солдаты на плацу. Три больших и один намного меньше.
Вокруг бараков - стена в два человеческих роста.
Стена состояла из крупных известняковых глыб, привезенных из ближнего карьера, и сама по себе выглядела незатейливо. Вездесущий и неистребимый виноград цеплялся за каверны и шероховатости, раз от разу заплетая стену всё больше. Год от года виноград матерел и перекидывался на ту сторону, как лазутчик. Его обрезали - он рос. Его пытались выкорчевать - рос ещё пуще. Даже при минус тридцати обмерзали только самые вершки, а стволы толщиной в мужское запястье обрастали бугристой корой. В этом изобилии чудилось нечто библейско-иудейское. Веяние тех времён, когда каждый муж сидел под древом виноградным, поедая грозди, каждую из которых можно унести лишь вдвоём.
Поэтому заложенные на пробой массивные ворота могли сколько им угодно оставаться запертыми - узники детской исправительной колонии наслаждались практически такой же свободой, как раньше на воле.
Ибо школа по сути то же, что тюрьма. Почему бы не переставить местами оба слагаемых?
Аркадий Игоревич, как неделю назад в то же самое время, отворил дверь в субботний класс и с лёгким скрипом вернул её на прежнее место.
Его питомцы встали, в отличие от него, совершенно без звука, и так же точно уселись за голубые парты-одиночки. Положили руки на чуть наклонные панели крышек. Совсем взрослые и без году выпускники, что поделать. Седьмой класс лицея соответствует одиннадцатому классу стандартной школы.
- Сегодня мой последний урок по началам культурной антропологии, - сказал он. - Будем благодарны директору лицея и родительско-попечительскому совету, что нам разрешено завершить наше учение. Не надо за мной записывать: кажется, это сделают без вас. Но сначала покажите своё домашнее задание. Всё это время вы пытались одолеть пособие для взрослых студентов, потому что школьных учебников по предмету не издают. Однако все вы решили, что он написан хорошим, лёгким языком, невероятно интересен и усиленно будит в вас мысли. Неделю назад я просил вас каждого из вас выбрать и процитировать наиболее понравившиеся места. По возможности - наизусть.
Лёгкий вздох колыхнул ряды.
Кто начнёт? Брежана?
Это поколение молодых подпало под моду на западно- или южнославянские имена, подумал он вскользь. Самого фантастического толка. У младшеклассников и выпускников прошлого года - немудрёные Светланки, Людмилы и Володи с Сергеями, а у этих сплошь...
Светленькая Брежана поднялась с места:
- Культура любви, то есть типология допустимых, приветствуемых и запрещённых сексуальных и эмоциональных отношений, является выразительной характеристикой любой локальной культуры. Любовь - это важнейшее проявление личной свободы, которую не могут взять под контроль никакие социальные и культурные системы.
- А говорят, в нашем государстве секса нет и не предвидится, - тихо фыркнули за спиной девушки. - Детей родят от штампика в паспорте.
Хорошо, что они ещё могут смеяться, подумал учитель. А вслух сказал:
- Ты будешь следующим, Малик.
Темноволосый, кряжистый юнец отчеканил:
- Культура, в особенности христианская, отчего-то провозгласила, что животное начало - главный оппонент социальности, сиречь человечности хомо. Но противоречит ли включению в общество его биологичность? Нельзя же во имя самых прекрасных идеалов истребить жизнь в ее натуральном воплощении - хотя бы символически.
Любовь, эрос - это противоположность танатосу, или смерти. Невоплощённая прямо - она толкает к замещению. К творческим актам. Творчество - врождённая потребность личности выходить за рамки культуры, норм и ограничений. В этом оно достигает вершин любви и даже превосходит их.
- Прекрасно. Только ведь и о любви можно сказать, что она есть творчество, правда, Арриг? - тихонько отозвалась Брежана. - И есть еще третий компонент. Я так думаю, свою историю человечество тоже творит. Если не сказать - изобретает.
Дети всё время изощрялись, выдумывая прозвища своему любимцу. Как в пантелеевской "Республике ШКИД", начала с инициалов, а потом покатилось дальше.
- То, что мы сегодня называем развитой гуманитарной культурой личности, основывается прежде всего на хорошем знании истории. Не столько, правда, в её профессиональном и научном, сколько в художественно-литературном изложении. Но даже первое тяготеет более к вымыслу, чем к точности. Мы не обладаем машиной времени, но если бы и обладали - взгляд со стороны может быть беспристрастен немногим более, чем взгляд летописца изнутри эпохи.
Актуальная интерпретация истории - это сегодняшние политические и социальные проблемы, опрокинутые в прошлое. Разумеется, культура не может изменить события прошлого: но вполне может рассказать неправду, умолчать о них или сместить акценты.
Это Горан выступил, не сходя с места, отметил для себя учитель. Самый дотошный, памятливый и независимый из моих питомцев. Немного зануда - но такое простительно гению.
- Культура - это информация. Кто владеет информацией - владеет миром, - кинули с "галёрки" неопознанную реплику.
- И человечками в нём. Поэтому культура - это наша конвенционально нормированная несвобода. Человечество постоянно разрывается между сатанинским и искушением прогресса и стабильностью вчерашней культуры с её традициями. Однако любой традиционализм - это признание социальной неконкурентоспособности данной культуры и призыв к созданию для неё охранительной резервации. Ведь снаружи так неуютно! Такой свежий, холодный ветер!
- А внутри гнезда сплетённых воедино традиций так привычно и удобно, оно так легко отвечает нашим устремлениям к защищённой человечности, то есть, дословно, к гуманности.
Так отвечает тощий, ехидный Радек и вторит ему Ярмила. Странное имя для девочки, отметил учитель. И голос удивительный: почти контральто.
Ей тотчас ответили:
- Гуманитарное начало - это не панацея от бед. Зигмунд Фрейд был первым, кто выступил с осознанной критикой современной ему культуры за то, что она подавляет отдельного человека своими запретами и провоцирует его психические недуги. Но только постмодернизм впрямую занялся поиском некоей новой информативности, которая учитывала бы интересы не только общества, но индивида...В каком-то смысле постмодерн - это идеология равенства человека коллективу. Классическая для постмодернизма смерть автора - это смерть культурного насильника. Деконструкция текста, точнее всей системы культурных текстов, - прямой призыв к свободе.
Росица, подумал Аркадий. Объединила в одном речевом периоде два своих самых пылких увлечения.
Высокий голос с одной из средних парт охотно подхватил:
- Мы ушли в сторону от антитезы "эрос-танатос". Кажется, смерть - не более устойчивый и удобный объект для окультуривания, чем жизнь? И более любимый. Оттого культура, особенно то, что называется "культурным романтизмом", воспеванием величия и уникальности народа и нации в прошлом, - одно из универсальных оснований для массового насилия. История свидетельствует, что путь от защиты национальной самобытности до открытия Освенцима и Дахау на самом деле очень короток.
- Только что ты, Гаяна, едва не хлопала в ладоши в ответ на критику Гораном истории, а теперь к ней апеллируешь. Поясни, - попросил учитель.
- Хм-м, - девушка наморщила смуглый лобик, блеснула глазами, похожими... на терновые ягоды, до блеска отмытые дождём, подумал Аркадий. Сизые, как и косы.
- Дон Арриго, вы считаете, что не нужно верить и живым свидетелям вроде наших прабабушек и прадедушек?
Это "будто бы испанское" прозвище он скрытно любил - шло к его волосам смоляного цвета, чуть вьющимся, и точёным чертам, и юношеской осанке. Но старался не показывать: дети разбалуются и начнут льстить каждую минуту. А теперь - чего уж там...
- Верить нужно, Гая. Но и поверять народным опытом. А народная поговорка говорит: "Врёт, как очевидец", "Путает, как свидетель". При всём уважении к твоим родоначальникам, они видели и ощущали на своих плечах лишь тот малый мирок, в который были погружены.
Девушка улыбнулась:
- Да не бойтесь, учитель. Не были наши старшие баба и деда ни в каком лагере. Только слышали о всяких ужасах. После победы.
Я зато был и есть, подумал учитель. Надо было сдержаться. Хотя - напоследок отчего же нет? Хотя - нет доказательств, что его увольняют из лицея за слишком вольные речи и за следование тексту пособия, скрепя сердце, но одобренного министерством. Скорее всего - очередной план-отчёт по учительским зарплатам спустили. Почасовики с мировым именем обходятся слишком дорого, вот родительско-попечительский совет и надавил на директора.
Но травля началась с другого. С участия мировой педагогической знаменитости в протестной акции сомнительного толка.
Дети догадывались лишь о немногом. На школьных порталах ставили информационные заглушки, на персональных компьютерах - устройство отслеживания запросов. Притом и родители следили в свободное от добывания денег время.
В парламенте тогда вовсю обсасывался закон о принудительном разводе супружеских пар, которые остаются бездетными по истечении пяти лет. Жену, иногда мужа следовало обязать лечиться, в крайнем случае - принудительно. Но лояльность сама по себе не могла служить оправданием. Приёмные дети в принципе могли переломить ситуацию, но лишь отчасти: если исповедниками не нарушалась тайна усыновления, если рядом уже успели возникнуть собственные сыновья и дочери.
Ибо главная цель брака - плодовитость. Самодовлеющая. Женщины, посягнувшие на своё чадородие, недостойны своего имени.
При всём этом церковь, как и прежде, не одобряла гражданского сожительства. Ведь если нет своего потомства - не всё ли равно, гетеросексуален союз или гомосексуален? Так подадимся же все в церковный хор!
"Тупое следование моральным нарративам опасно. Даже если они освящены историей и традицией. Это та самая репрессивная сторона культуры, насчёт которой вы к сегодняшнему дню поняли так много", - хотел сказать Аркадий. Но это было бы пустым сотрясением воздуха.
"Я муж прекрасной женщины, знатока многих языков, и отец двух детей. В запале дискуссии мне приклеили ярлык пособника гомосексуалов и записного уранита, что есть клевета объёмная и несуразная. Засорили своей полемикой весь интернет, так что мне трудно будет удержаться в моей Академии Воспитания. Но никого из диспутантов это не волнует", - мог он сказать, но удержался.
Вместо того наклонил голову - знак уважения к сообществу:
- Вы хорошо научены. А теперь осмыслите вот что. Самый страшный инструмент культурного принуждения - это учебник, словарь, эталон. Я учил вас по очень хорошему, но всё-таки учебнику. Сделайте выводы сами и следуйте им.
Когда Аркадий Игоревич уже открывал дверь, туго звякнул и разлился трелью звонок. В руку скользнуло нечто - дискета? Или просто сложенный вчетверо лист мелованной бумаги?
Он еле сдержался, чтобы не опустить глаза. Сунул во внутренний карман. Под странный треск или рокот, что слышался внутри здания или его собственной головы, прошёл по коридору, ступил с крыльца в цветущий апрель, уселся в утлый "Пежо" и развернул записку лишь тогда, когда отогнал автомобиль на некоторое расстояние.
Автором обеих цитат был обозначен некий Шульгин:
Первая. "Как и прежде, руководители человечества подпитываются архетипом власти - тем аспектом человеческой психики, который влечет её к иерархии, контролю и фиксации правил и систем. Воля к власти формирует наш мир; без неё человечество давно бы погибло. Если эта воля уравновешена некими комплементарными энергиями, она придает человечеству форму; она создает цивилизацию. Но когда тонкое равновесие нарушается и из этого архетипа выплескивается слишком много энергии, структура превращается в тюрьму, контроль становится диктатурой, обучение вырождается в зубрёжку и муштру, видения и прозрения порождают догмы, а осторожность развивается в манию преследования. Мы утрачиваем связь с любящими и питающими энергиями, которые существуют внутри нас самих; а вместе с тем исчезает и наша способность выбирать сознательно - как в личном, так и в общечеловеческом масштабе".
Вторая. "Мне кажется, что в нас скрывается подсознательный страх перед бездной неизвестного в человеческом сознании, уверенность, что эта теневая сторона может оказаться окончательной, главной, ужасной правдой о природе человека. Этот страх вырабатывается в нас семьей и культурой, а часто еще и религией".
А ритмичное постукивание тюремной азбуки Морзе за его спиной всё продолжалось...
Перерастало в барабанную дробь, что сотрясала всю школу...
Внедрялось в мир.
Между городом и Томилинским лесопарком, в небольшой осиновой роще, имеется место, куда боятся заглядывать самые несуеверные. Ещё до последней вспышки "скотьего мора", здесь экскаватором вырыли огромную полость в земле и постепенно заполняли падалью вперемешку с дезинфектантом. Земля оседала, ливень вымывал наружу черепа и костяки, молва перешептывалась, что в самой толще похоронены и люди: инакомыслящие времён диктатуры, жертвы бандитских разногласий и женских вычисток. Во всяком случае, почва там была не в меру рыхлая, так что пришлось огородить беду бетонными панелями и для благообразия накинуть поверх маскировочную сетку.
Мало кто догадывался, что калитку в ограде регулярно смазывают, вёдрами заносят сюда бурый торф и жирную чёрную землю, сажают кустарники, способные переплестись корнями и создать поверх могильника упругую, но на удивление прочную сеть. И цвести так обильно, что аромат тёрна и тамариска забивает и оттесняет духоту распада.
На обратной стороне ограды устроены скамейки. С небольшими навесами от дождя и снега, чтобы можно было с удобством беседовать в любую погоду.
- Я вижу, что сигнал сбора приняли все, кому было нужно, и никто из посторонних, - констатирует Витош, на днях выпущенный из лицея с блестящей характеристикой. - Хотя прогулки в парке - не сидение в инете, чтобы возбуждать против нас старших. Слава вышним, что о содержании прогулок они не особо задумываются. Сады разбиваем, реку чистим, экологию улучшаем... Флиртуем помаленьку.
- И что? Сделанного не переделаешь, - говорит сугубо положительный Горан. - Не мстить же, в самом деле, вдогонку? Иначе не поспеваем.
- Месть - блюдо, которое следует подавать холодным, - говорит рыжий Радек, рефлекторно почёсывая веснушки, которые уютно соседствуют рядом с угрями.
Положительная Брежана хмурится:
- Мальчики, хватит с нас вашего стёба. Твоего стёба, Рад. Речь не о мести и даже не совсем о наказании тех, кто допустил. Лично я против директора ничего не имею - давление обстоятельств. Держался он прилично, очки тоже не втирал. Лицей ведь сохранился, и малявки...
- Со временем их хорошо обучат управлению. А также согласованию дел со власть имущими и примыканию к общепринятой точке зрения, - кивает умненькая Росица. Ответ в стиле ажурного словоплетения, что и ожидается.
- Вот именно, - кивает Малик. - Но не только этому. Идеальных людей из них не получится, а вот нестандартно и вольно мыслящих - сколько угодно. Президентский взвод будущего.
- О чём вы, братишки-сёстрёнки? Им и без того травма на половину жизни, - вздыхает Ярмила. - Арригу ведь все любили, так и липли к нему на большой переменке. Свой человек.
- Теперь их родаки надеются, что дети с горя обратно к ним прилипнут, - хмыкает Радек.
- Все старшие обожают иметь под собой кого поменьше. Все предки кичатся и бахвалятся потомками. Все дети повинны любить тех, кто их породил, - это почти что религиозная истина. Отрицать такое - почти ересь. Не напрасно в давние времена за убийство хозяина слугу поднимали на костёр, потому что хозяин для него - живой бог по плоти. Бог ведь тоже Отец или Сын, - говорит Росица.
- Роська, ты шо - зовсим з глузду зъихала? - вопит Гаяна, догадавшись по чистой интуиции. Иногда она чуточку фрондирует своей иноземной кровью.
- Это же не всех лицеистов касается, - утешает её Витош. - Только лучших по определению. Лауреатов всяческих наград и их покорных, бессловесных чад. Официальное лицо школы.
- Ты хочешь показать, что они - никуда не годные родители и члены совета, - медленно рассуждает вслух Малик. - И оттого к их мнению прислушиваться стоило поменее.
- Стихами оба заговорили? - отвечает Брежана. - Значит, дискредитировать и слегка принизить.
- Примерно так. По крайней мере, на первом этапе.
- Художественный свист. А, как говаривал Эрих Фромм, "от свиста в темноте светлее не станет". Обратного хода по-никакому уже не получится.
- История и так не даёт обратного хода, - как приговорил Витош. - Однако изменяя прошлое в глазах людей, мы прогнозируем и воплощаем будущее.
- Слова, слова, слова. А конкретно, мальчики?
- Конкретно, - кивает им всем Ярмила, - конкретно существует у нас в стране некая одиозная, всеми порицаемая и очень агрессивная контора, которая защищает детей против желания их родителей. Ювенильная юстиция. Ювенальная полиция. "Ювеналы".
- Теперь остаётся расчислить, что именно произойдет во имя их вмешательства, - вздохнул Горан. - И так, чтобы ни один кролик не пострадал.
Как это никто сразу не догадался, откуда ветер дует, размышлял Аркадий, когда это навалилось внезапно и сразу. К каждому психозу был подобран ключик. В члены родительско-попечительского совета выбирали тех, чти дети только начинали учиться. По стандартам общеобразовательной школы - пяти- или шестиклашек. И, разумеется, таких, кто учился отменно. Другим критерием отбора в совет было умение, желание и возможность помочь лицею реально.
О развитии событий Аркадий мог судить лишь из газет, журналов и интернетного "Эха столицы"
Однажды в выходные мальчуган, который вместе со своим папочкой и своим классом посетил Томилинский Музей Игрушек, нарядился там девочкой с голубыми волосами. Проигрывали сценку чаепития из "Золотого Ключика" все по очереди, но он был единственным, из ребятишек, кто не дурачился, не играл, а жил ролью, буквально очаровав всех присутствующих. Кроме отца. Который, придя домой, выразил свои чувства с помощью ремня и кладовки.
Немолодой священник, в недавнем прошлом - фанат братьев Стругацких, до глубины души возмутился, когда дочка начала восторженно цитировать страницы "Отягощённых злом", посвящённые братьям Боэнергосам ("срань Господня, срань Господня", вовсю распевала она) и недокормышу, гусёнку Иуде: "Его обзывали выблядком, тухляком, говёшкой, прорвой ненасытной, мосолыгой, идиотом, говночистом, говнодралом и говноедом, сирийской рыбой, римской смазкой, египетским котом, шавкой, сявкой и зелепухой, колодой, дубиной и длинным колом".
Позже он оправдывался, что порядком подзабыл сии лексические пассажи, даже был уверен, что великие братья вообще не знали непристойной лексики. В годы его молодости это было чистейшей правдой, но ведь времена и лексические нормы склонны изменяться...
Глубоко верующий многодетный биолог сорвался на том, что его недоросли, собравшись вокруг младшей из сестриц, с пристрастием изучали её телосложение, как внешнее, так до известных пор и внутреннее. Мотивируя тем, что-де учебник по сексологии для среднего детского возраста изъяли из продажи.
Мать-одиночку, одного из авторов престижного словаря русского языка, доконал пассаж из тех же "Отягощённых":
"Облава кончилась ничем: сожгли пустую развалюху, в которой ютился он с Прохором, разбили единственный его горшок со вчерашней похлёбкой да захватили несколько коз, случившихся неподалёку и вряд ли ему принадлежащих". Несмотря на деревенскую образованность и чёткое понимание того, на каком занятии прикахты повязали невинных животных, усладу плоти Агасфера-Иоанна, даму гораздо более удручило другое. Намёк на одиозную "Флору", которая, исходя из текстовой параллели, в романе братьев ускользнула от похожей облавы. И откровенная дразнилка: "Вот как было в книжке раз и два, так будет с нами всеми в третий!"
Далее. Пожилой латинистке преподнесли изречение, скорее всего, взятое из Халлдора Лакснесса, а у него - от св. Августина, к слову, вельми почитаемого православными, - но явно переведённое благодаря её урокам во втором классе лицея: "homo inter faces et urina conceptus est", рождение грязно, ибо происходит между калом и мочой. В той же мере, добавил бойкий отпрыск, грязно и зачатие. Вдобавок внучок сделал вид, что в натуре перепутал вагину с клоакой, имеющей место у птиц и пресмыкающихся.
Но все эти разборки - вкупе с синяками, ссадинами, вывихами и измочаленными о малолетних преступников нервами - показались "ювеналам" шуткой. Серьёзное произошло в семье лицейского физрука, практикующего вольную борьбу и футбол. Придя домой, он увидел своего юнца в объятиях мальчика из другой школы, который покрывал его лицо и шею поцелуями. Так эмоционально приятели праздновали победу "Томилинского Спартака" на малой международной арене...
Приятель существовал под гнётом совершенно определённого подозрения. Оттого он, едва увидев разъярённого мужчину с битой наперевес, который загораживал собой выход, прорвался мимо отца и сына к окну и прыгнул с третьего этажа. Переломал себе всё что можно, еле остался в живых. Бульварные листки плакались над ним как над будущим пожизненным инвалидом и вовсю муссировали проблему повышенной склонности детей-геев к самоубийству. Двадцать-тридцать пять процентов подростковой молоди нетрадиционного цвета против двух-четырёх натуралов.
Во всём этом скандале и суде, который с неизбежностью за ним последовал, настораживало следующее.
Прискорбные инциденты произошли в локально ограниченное время. Именно то, когда большая часть населения привычно расслабляется под воздействием телевизора, сытной еды и напитков.
Детская полиция была предупреждена едва ли заранее. По крайней мере, она прибыла на место последнего инцидента быстрее обычной "ноль-двушки".
Во всех случаях родительского насилия, кроме последнего, когда пострадал чужой ребёнок, дети довольно умело защищались от травм. Это при том, что их отцы и матери, а также бабушка, не отличались явно выраженными деструктивными наклонностями.
Впрочем, эксперты из числа авторитетных психологов установили, что за аффектированной и неадекватной реакцией взрослых на поведение родных чад кроется глубоко спрятанное и закамуфлированное неблагополучие как душевного, так и духовного порядка и к тому же - внутренняя нестабильность. Выводы были представлены суду, ибо экспертиза была судебной.
Ибо дело дошло до суда.
"Я ни за кем из них не замечал подобного, - размышлял отставной преподаватель. - Старшие как старшие, могло быть и хуже. Разве что некий подозрительный душок. Самоцензура и превентивная психология - этим, и верно, грешит любое школьное руководство. Но такая нетерпимость, такое замшелое ксенофобство... Возможно, виноват я сам с моими попытками привить их чадам вольномыслие. Хотя не этим чадам конкретно. Возможно, то была провокация "именно этих"? Жуткая мысль. Но ведь не всякий взрослый поддастся на такую провокацию. А здесь лучшие, избранные лучшими..."
Он пытался извлечь информацию из казённых источников и оппозиционных речей, пребывал в сомнениях.
Ровно до тех пор, пока его бывший класс в составе двадцати девяти человек не явился с повинной.
Да, говорили они, мы срежиссировали ситуацию как спектакль, в котором члены родсовета сыграли роль марионеток, а их дети - кукловодов. Целью было - показать urbi et orbi, городу и миру то, что все мы видели, а никто другой упорно не замечал. Язвы, которые разъедают этих людей изнутри. Кому, как не детям, видеть эти язвы - перед остальными взрослые мимикрируют практически бессознательно.
Даже перед Богом лицемерят, сказала Росица.
Ничто не укрепится в душе, если нет подходящей почвы, философски добавил Горан.
Игра (раздались возмущённые возгласы с мест) - игра была нарочитой, но чувства - натуральными, заявил Малик.
Мы показали им, что такое облыжный навет. И какая тьма таится у них внутри, - поддакнула Гаяна.
И таковы лучшие из них, итожил Радек, возмущённо шмыгая конопатым носом. По крайней мере, признанные лучшими.
Да, возможно, мы бы не раскрыли всех карт и не явились бы в полицей-отделение, если бы не пострадал человек. Такое мы тоже учитывали, что уж скрывать, но сочли маловероятным, повторяли все лицеисты раз за разом.
Дальнейшее развивалось по испытанному сценарию - "Не стесняйтесь стирать своё грязное белье на виду, но постарайтесь запачкать их всех брызгами". Родители - не только именитые и сановитые, но и из самого что ни на есть простонародья - обвиняли своих потомков во всех смертных грехах. Потомство парировало со всей тонкостью древней ораторики. Зал шумел так, что деревья гнулись. Суд безуспешно пытался навести порядок, стуча по столу молотком и потрясая кудрями париков. Наконец, пригрозил сделать рассмотрение дела закрытым - по счастью, это было в ничьих интересах и сработало.
Окончательное решение суда, впрочем, не удовлетворило никого.
Родители-попечители были повинны пройти курс психологической реабилитации, который включал в себя жёсткий тренинг по толерантности и политкорректности. На это время заботу об их детях брал на себя специализированный приют. Также в качестве частного определения рекомендовалось избрать в совет лицея других персон.
Всех двадцать девять непосредственных виновников скандала суд приговорил к году исправработ.
Виновники не возражали, Зато возмутилась общественность.
"Это несовершеннолетние подростки, они имеют право отбывать наказание в своём районе, а в Томилинске и окрестностях нет ни лагерей, ни колоний", - писал "Молодёжный вестник".
"Дети вынуждены ждать в камерах предварительного заключения, пока не будет возможности наказать их по правилам?" - задавали себе вопрос "Томилинские известия".
"Приютских впору раздавать на руки, как павианов в "Граде Обречённом", несмотря на то, что родные готовы всячески содействовать, - компетентно возглашал "Вестник Филологического университета" (от имени своего филиала в Томилинске). - В таком случае родители не потеряют возможности контактировать с детьми и влиять на них. Последнее явится скорее благом, чем злом".
Но короче всего выразился Витош Иванович Солодков, молодой, но талантливый глава архитектурно-строительной конторы:
"Если родители хотят для моих друзей исправительной колонии - будет им колония".
Интервью было опубликовано в одном из таблоидов, который в тот день вышел резко повышенным тиражом ...
В годы войны Томилинский район какое-то время был "под немцем". Оккупанты здесь лютовали не так сильно, как в иных местах. Возможно, благодаря небольшому добротному концлагерю: для ударного строительства нужны были сильные руки. Достроить, правда, немцы всё равно не успели, как ни измывались над местными: только выровняли и подлатали стену старого замка да вывели под крышу стены четырёх блоков. Для мужчин, для женщин, для обслуги и дисциплинарно-медицинский.
На двери, рамы, насаждения и санинвентарь Витош Иваныч подвигнул родителей - как проштрафившихся, так и невинно пострадавших. Инвентарь был его собственный. С первого дня заключения боевая тридцатка огораживала вековые дубы и липы, вывозила веками копившийся мусор, укрепляла входы и выходы, латала кровлю, вставляла окна в стиле готической древности, копала в чернозёме ямы, гряды и стоки. Даже монтировала оборудование. Работали от души, по четырнадцать и более часов в сутки, жгли костры, черпали воду из ключа, спали на соломе, брошенной на пол одного из бараков. Охранники на ночь уходили, а днём не мешались, даже помогали. Особенно когда приходилось разгружать здоровенные трейлеры с хрупкими саженцами и собирать немногочисленную мебель. На последнюю денег уже не хватило.
- Хорошо, что уровень потребления у нас настолько низок, что выводит нас всех за пределы цивилизации, ибо мы не участвуем во всеобщем процессе культивирования, удовлетворения и изобретения потребностей, - цитировала начитанная Брежана тех же "Отягощённых злом". - Чем богаты, тому и радуемся.
- А ведь не труднее было, чем прочную сетку на могильник набросить, - отвечала Росица.
- Это вам обеим не труднее, - смеялись Малик и Горан. - Что с вас, хрупкие вы наши, взять.
Они смеялись, но были правы: и тот и другой пол соблюдал, вкупе с бескорыстием, поистине монашеское целомудрие. Возможно, от усталости, но скорее из принципа.
Через два месяца с небольшим работа по благоустройству подошла к концу. Наступил учебный сентябрь.
Никакая вина не позволяет оставить ребёнка без школьного аттестата.
Аркадий Игоревич протянул своё удостоверение охраннику с автоматом.
- Подписал господин Солодков как главный опекун-попечитель, - проговорил он.
- Вижу-вижу, - добродушно пробурчал страж. - Опекун и восходящая звезда. Навсегда к нам?
- Хуже. С испытательным сроком.
Оба поняли двусмысленность сказанного - надо же, на воле всё наоборот! - и рассмеялись.
- Ну, удачи вам. Вроде как вам спальня-кабинет в школьном корпусе положена, вы поинтересуйтесь.
Солдат козырнул и отдал "корочки".
Плодовые деревья стояли почти без листьев, но кусты за лето прижились: выпустили побеги и стояли в разноцветной листве. Астры не успели подвять, георгины - испытать на себе силу заморозков. Хризантемы размером едва ли не в кочан капусты и такого же зеленовато-белого цвета распространяли свежий, чуть горьковатый аромат, смешанный с духом тучной земли. Не хуже благоухали и пряные травы в подобии монастырского садика - судя по свежести, они прорезались неделю назад. Тыква размером с мельничное колесо важно расселась на гряде. Оттого казалось, что внутрь ограды укатилось солнце с небес.
Вот уж не думал, что здесь такая идиллия, подумал Аркадий. Особенно после того, что рассказал Витош. Весь мир с его муравьиной вознёй под серым небом - по ту сторону.
Железная дверь в торце одного из бараков была распахнута настежь. Внутри крашенных нежно-зелёным стен, от пола, вымощенного гладким камнем, до потолочных стропил висела стерильная тишина. Здесь тоже была охрана - незнакомый детёныш лет двенадцати от силы, стриженый и с ног до головы в сиреневом полартексе.
- Я преподаватель, - Аркадий снова достал пропуск. - Двенадцатый класс...
- Да пока другого и нет, дон Арриго, - подросток улыбнулся. Оказалось, это девочка, и прехорошенькая. - Вы не против, если и я буду вас так звать? Мы пока в старый лицей ходим, а сюда только по возможности.
- Вторая школа, получается?
- Почти, - девочка показала на другую дверь, деревянную, с аккуратной, белой по коричневому, надписью: "Класс Прима".
Он открыл дверь, вошёл...
И очутился перед своими прежними учениками.
Из мебели здесь была только старомодная конторка для него самого. Остальные поднялись с пола, шумно шелестя свежей травяной подстилкой. Почти как студиозы в средние века.
- Здравствуйте... дети.
Нестройное приветствие и долгая пауза.
- Вы не знали разве, где вам отыскали работу? - спросила Брежана.
- Знал.
- Да не беспокойтесь, в вашей комнате всё найдётся: и стулья, и кресло, и письменный стол с ноутом, и диван-книжка, и настоящие книги в шкафу, - добавила она.- Много книг. Я староста класса и корпуса, это моё дело.
- Похоже, вы затеяли всю афёру ради того, чтобы получить меня обратно.
- Отчасти, - сказала она. Остальные вежливо молчали внутри своих "лотосов".
- Вы верите, что цель достойна тех средств, что понадобились для её достижения?
- Простите, я останусь сидеть, - сказал Малик. - Трудно то и дело приподниматься и опускаться назад. Дело не в том. Цель сама подбирает средства "под себя". В этом смысл одиозного изречения о том, что цель эти средства оправдывает.
- Или лучше сказать так, - добавил Горан. - Цель задана обстоятельствами. Высшими обстоятельствами, возможно. Человек повинен исполнить, но за средства отвечает свободой, головой, вечным блаженством... Выбирайте, что вам больше нравится, дон Арриго.
- Проблематика голдинговского "Шпиля", - сказал Радек. - Мы тут только и делаем, что спорим. Вам не раз придётся выступать в роли третейского судьи.
Диалог развёртывается в том же порядке, что и последнее лицейское занятие, подумал Аркадий. Теперь бы ещё Ярмила... И Росица.
Но заговорил снова Радек.
- Аркадий Игоревич, вам ведь Витош объяснял роль малого блока? Когда знакомил с уставом? Это к вопросу о нашей ответственности.
- Дисциплинарный, - он с некоторым трудом кивнул. - Витош ещё смеялся, что вы тут устроили английский колледж старых времён. Выставка старинных инструментов для экзекуций. Воспитание аристократического стоицизма. Мне... было очень противно.
- Карцер, - пожал плечами Радек. - Камеры с перегородками из метакрилата, которые не пропускают звуков. Как в автомобиле или тюрьме.
- И не только он. Тоже как в элитных заведениях Великобритании по крайней мере вплоть до конца Второй Мировой, - медленно проговорил Аркадий.
- Или в католических монастырях строгого устава, - вмешалась, наконец, Ярмила. - Но не в прежнем лагере. Эти устройства все заржавели и заплесневели, прикиньте. Только для экспозиции годятся, и то - фиг с ним со всем.
- Дон Арриго, вас оно ни с какой стороны не касается и не коснётся, - Гаяна дерзко тряхнула кудрями. - Это наши проблемы, и, обещаем, часто выходить на поверхность они не будут. А, может быть, не будут и вовсе никогда. Это, как и самоубийство, подготавливается в безмолвии сердца, подобно Великому Деянию алхимиков. Камю. Миф о Сизифе. Но далеко не так фатально и финально.
- Вы что же - хотите, чтобы я, так сказать, освятил своим присутствием здесь ещё и порку?
- Нет, дон Арриго, - снова вступил Радек. - Это решает наш собственный колониальный совет. Личная совесть каждого.
- Мы сделали все, что было нужно, но не так, как было нужно, - добавила Гаяна. - Понимаете? Как всегда происходит с людьми. Оттого нам понадобился хотя бы символ справедливой отплаты.
- Ну и...
Радек, перебив девушку, состроил нахальную рыжую гримасу, как в прежние времена:
- Надо же чем-то воздействовать на наших упрямых родичей, а то мы и через пять лет отсюда не выберемся.
- А зачем выбираться? - спросила Росица. - Университет - тоже неплохо.