Не так давно в одном солидном международном журнале предложили мне вести популярно-образовательную рубрику: очерки-портреты людей, вошедших в историю мировой культуры. Я составил список имен, согласовал. Первый очерк был напечатан, второй сдан и принят, третий взят в работу. Но тут сменилась редакция. Новые условия уже не искупали трудоёмкости. Плюс - цензурные вырезки самого содержательного. Пришлось отказаться. Но материалы остались.
К этим историям жизни я ничего не примышлял, не искал модных псевдонаучных и псевдомистических толкований. Словом, не самовыражался, а просто, излагал события и старался описывать по законам эстетического. Для меня главное в этой череде очерков - возможность прикоснуться словом, чувством к тем, кого любишь. А любовь - состояние, не знающее границ во времени и пространстве.
Завершался восемнадцатый век, бурный век европейского "просвещения": революции культурные, научно-промышленные, социальные. Тогдашние "образованцы-энциклопедисты", навроде йогов, уже развернули перед глазами простаковатой публики манящие миражи о благотворной воспитующей чистоте и прелести дикой природы в противовес разлагающим традициям общественного уклада. Жуликоватый простолюдин побеждал на подмостках театров сластолюбивых тупых аристократов, а на бульварах промышленных центров начали широко продавать газетные "жёлтые" листки для фабричных, да и просто мещан. Листки эти, первенцы масскульта, служили одной цели - отбить у масс охоту задумываться о смысле жизни, подменить погоней за примитивным удовольствием, за глупыми социальными сказками-"обещалками". Этакий словесный кнут эксплуатации... Но всё таки главное в том времени - буржуа-спекулянт уже повёл под писанными пальцем в воздухе лозунгами о свободе и равенстве эти самые сплочённые массы, вооружив их и разъярив, на добывание себе власти и богатств мира. Открылась современная эпоха массового террора, который нарастает и нарастает. Те первые реки крови давно уже слились в самый полноводный, из всех мыслимых, океан.
Но это происходило пока в экономическом средостении Европы. А в Шотландии, в глухом углу, жизнь внешне протекала по старинке. Проникавшие идеи в простых неискушенных душах провинциалов часто облагораживались, теряли свою кровожадную изнанку и порой приносили действительную пользу родной земле. Всё зависело от того, кто и с какой целью применяет это оружие.
Итак, в Шотландии, в городке Мохлине жизнь текла привычно, как в предыдущие века. И так же традиционно собиралась по праздникам в таверне молодежь.
Однажды, под конец танцевальной вечеринки, внутрь ворвалась большая овчарка. Она соскучилась - бросилась лапами на грудь хозяину и принялась лизаться. Высокий плечистый и чуть сутуловатый парень с темными, одушевлённо светящимися глазами, обнял за шею своего пса и громко, для всех, высказал: "Вот бы мне найти подружку, которая полюбила бы меня как этот пёс!". Всё посмеялись да разошлись...
А спустя несколько дней парень проходил по лугу, где девушки белили холсты. Одна из них вспомнила, распрямилась и крикнула: "Ну как, Моссгил, нашёл себе подружку?". Тот засмотрелся и, всё не сводя с неё глаз, ответил тихо: "Нашёл...".
Так начиналась любовь двадцатипятилетнего пахаря, арендатора фермы Моссгил, и вместе самородного поэта Роберта Бёрнса и семнадцатилетней Джин Армор. Любовь эта вышла трудной, драматичной и высокой и подарила миру множество прекрасных стихов.
Молодые люди, дерзнувшие влюбиться, оказались в безвыходном положении. Роберт был беден, писал "вольные" стихи. В них он как раз преломлял, облагораживал те европейские идеи свободы в приложении к своей национально и экономически угнетённой родине. Ну, а отец Джин был самодовольным зажиточным буржуа-откупщиком, да ещё пуританских нравов! У него имелась привычка прилюдно обзывать последними словами молодого Бёрнса, "подрывателя основ великой Британской империи". И никакого дела этому Армору не было до того, почему Бёрнсы, трудолюбивый крестьянский род, оказались в безвыходной нужде. А причина того проста...
Начало восемнадцатого века ознаменовалось для Шотландии подъёмом национального самосознания, последней попыткой добиться воли вооружённой рукой. Возникло движение "якобитов", сторонников восстановления древней династии Стюартов и независимого Парламента. Из-за моря был призван изгнанник - "славный принц Чарли". Главы кланов подняли восстание. Множество крестьян из долин примкнуло к нему. Среди них - предки Бёрнса. Шотландия всегда оставалась и остаётся самой непокорной провинцией Великобритании. Вот и в тот, очередной, раз империи всё таки удалось подавить мятеж. Началась расправа. У фермеров-землевладельцев отняли их земли, согнали и превратили в арендаторов. А за плату предлагали теперь самые бесплодные каменистые участки. Так пытались уничтожить самый корень непокорного народа.
Отцу Роба, Вильяму, приходилось скитаться по Шотландии, наниматься на любое дело. Ему повезло - четырнадцать лет удалось прослужить садовником: сначала в Эдинбурге, а затем у помещика близ города Эйра. Там, в деревне Аллоуэй, он выстроил на скудные деньги мазанку, сквозь крохотное оконце которой впервые увидел солнечный свет его старший сын Роберт. Та хижина, как и другие места, связанные с Бёрнсом, неповреждённо сохраняются всем народом Шотландии. И к ним на поклон едут и едут люди со всех концов мира...
В последующем семья арендовала несколько ферм, пока не оказалась в Моссгиле. И надо же тому случиться: в тот самый год, когда Робу исполнилось двадцать пять и его стихами впервые заинтересовались национально мыслящие лучшие люди Мохлина, когда он встретил своё счастье, свою Джин, в тот год скончался от туберкулёза, от надрывной жизни его отец. Старший сын должен был становиться главой семьи и убыточной фермы.
Отец Роберта не смог оставить детям состояние. Но он успел в главном - дал им хорошее образование. Он был мудрым человеком, прожившим тяжёлую жизнь и понимавшим: будущее детей, как и Шотландии в целом, теперь зависит от самостоятельности культурной. И всё в стране шло к такому становлению. А главное условие этого - язык народный должен вырасти в язык книжный, литературный. Только так становятся государства и нации.
Отец не жалел денег на учителей. И один из них, Джон Мердок, сумел разбудить душу Роберта и оказал на него огромное влияние. Этот подвижник литературы обучил юношу правильной английской речи, ввёл в литературную традицию, открыл книжную классику мира. И с той поры два речевых потока: литературный английский и народный шотландский, на котором пела песни, рассказывала сказки мать, - слились и запечатлелись в стихотворчестве Бёрнса. Да и с Джин ему отлично повезло! Девушка прекрасно пела, знала множество старинных напевов, на которые писал свои стихи Роберт.
Итак, отец Джин откупщик Армор не мог благословить молодых. Они, понимая всю опасность его нрава и связей, даже не обращались к нему. Они решили ожениться тайно, по древнему каледонскому обычаю. Для этого надо было написать брачный контракт, в котором пред Богом объявить себя мужем и женой навечно. И хранить эту бумагу пуще жизни. Если она исчезнет - жди беды. Если её разорвать - узы брака тоже будут расторгнуты. Таково древнее поверье...
Молодые оженились. Долго никто не мог заподозрить, что у них появилась тайная жизнь. Они были крайне осмотрительны. Малейшая оплошность - и подпадешь церковному суду, который потянет за собой кару уже гражданскую. И всё равно Джин каждую ночь бегала через поле к своему Роберту - он загодя отворял для неё окошко. А под утро возвращалась к себе.
"Пробираясь до калитки
Полем вдоль межи,
Дженни вымокла до нитки
Вечером во ржи.
Очень холодно девчонке,
Бьёт девчонку дрожь.
Замочила все юбчонки,
Идя через рожь"... - (здесь и далее даны переводы С.Я.Маршака).
Вскоре Джин забеременела. Отец, узнав о таком "позоре", нашёл и уничтожил их брачный контракт. Подал жалобу в церковный совет и суд. К счастью, Бёрнса в ту пору не было в Моссгиле. Он был в городе Кильмарноке, где готовился к печати его первый сборник - тонкая книжица в грубой серой обложке. Она издавалась по подписке, устроенной состоятельными образованными друзьями. Эти люди поняли, что за явление открывается им - явление, которое так долго ждали и готовили всем напряжением своих трудов на благо родины.
Восемьсот экземпляров первого на шотландском языке стихотворного сборника разошлись в один день. И к Бёрнсу пришла слава. Вся страна, от знатных до нищих, зачитывалась строками на родном речении. Люди переписывали книжицу от руки. А неграмотные старались заучивать с голоса. Наконец в Шотландии явился народный национальный поэт!
Да, были попытки явления и до него. Был Фергюссон, первым приспосабливавший речь скоттов к нормам поэтики. Но он слишком рано умер - совсем юным, от эпидемии. Он был нищим, и его похоронили в безымянной могиле, даже без креста. От него осталось всего лишь несколько маленьких стихотворений. Были так же другие старательные люди: фольклористы-подвижники, обрабатывавшие народные сюжеты по нормативам английского литературного языка. Но не было среди них поэтического гения. И вот он явился. И свёл, казалось бы, несоединимое. Кто-то считает стихи Бёрнса грубыми. Но в них - высокая поэтика; и в них же - стихия народной речи, реальной жизни.
Итак, Бёрнс узнал первую славу. В то же самое время Армор сослал дочь в дальний городок, где она со страхом ждала родов. А Роберт, узнав о судьбе захваченного контракта, вспылил - решил, что Джин сама его выдала. Он был человеком страстным, гордым, увлекающимся. Но когда тайком навестил "свою девочку", то убедился - она не виновата. Пошатнувшийся под ударом гордости и суеверия мир устоял.
Третьего сентября тысяча семьсот восемьдесят шестого года Джин родила близнецов - сына и дочь. Их назвали в честь родителей. Но отец не мог приласкать своих детей. Арморы были по-прежнему против свадьбы, брака христианского, узаконенного. Роберт вынужден был ездить по Шотландии, скрываясь от суда. И всюду встречал собственную славу.
В конце ноября Бёрнс едет на чужой лошади - он всё так же нищ - в Эдинбург, в это сосредоточение учёности и культуры. Город тогда прямо именовали "северными Афинами". Бёрнса здесь уже знали и ждали.
Учёный, философский, поэтический люд приглашает его на всяческие вечера, где он читает, читает свои стихи. Эти стихи - о совершенно простой жизни народа. Но они глубоко поэтичны, искренни. Они - художественны. И тем трогают сердца.
"Джон Андерсон, мой старый друг,
Подумай-ка, давно ль
Густой, крутой твой локон
Был чёрен, точно смоль.
Теперь ты снегом убелён, -
Ты знал немало вьюг.
Но будь ты счастлив, лысый Джон,
Джон Андерсон, мой друг!"...
И наконец, сама красивейшая герцогиня Гордэн приказывает аристократическому Каледонскому охотничьему клубу устроить в честь поэта бал. Она сама весь вечер протанцует с ним. А после скажет: "Ваш пахарь совсем вскружил мне голову!". Да и как было не восхищаться Бёрнсом?! Чуть глуховатый выразительный голос, задушевность, отсутствие позы, непринуждённые при этом манеры, простая, но изящно сидящая одежда... Словом, природное изящество, благородство, тонкость души.
Каледонский клуб с подачи герцогини устраивает подписку на выпуск уже двухтомника стихов в лучшей типографии. Что вскоре и состоялось. Две тысячи экземпляров разошлись в два дня. Издатель заключает с поэтом договор на владение его авторскими правами. Сто гиней и ещё четыреста фунтов - огромные деньги, каких Роберт никогда не имел. И тот соглашается. Расчёт происходит. Правда, делец обманывает поэта на сто фунтов. Ну, так на то он и делец...
Одновременно Бёрнс начинает бесплатно работать для "Шотландского музыкального музея". Это труд ради будущего родины. Он собирает, обрабатывает, придаёт форму легендам, балладам, песням, не иссушая их, не подменяя образности, сохраняя народно-исторический колорит. Находит могилу Фергюссона, ухаживает за ней, ставит камень со своими строками забытому поэту:
"Ни урны, ни торжественного слова,
Ни статуи в его ограде нет.
Лишь голый камень говорит сурово:
- Шотландия! Под камнем - твой поэт!".
В июне восемьдесят седьмого года Роберт вернулся в Моссгил. Теперь суд ему, наконец, не страшен. А еще, он везёт семье деньги и подарки! До позднего вечера в хижине Бёрнсов пели-гуляли гости. А ночью, как когда-то прежде, к нему пришла его Джин. Пришла через окошко мать его двух детей...
Она уходила на рассвете. Роберт тревожился. Теперь откроется, что она снова была у него и её опять начнут мучить. Но Джин была спокойна - ведь мать сама послала её к нему. А Роберт впал в гнев. Теперь, при деньгах и славе, он Арморам угоден и она так спокойно относится к этому?! Значит, она - с ними заодно?! И он, оскорблённый, бежит в горную Шотландию.
Вскоре он вновь в Эдинбурге. И здесь его ждёт сильнейшее искушение. Поэт, пишущий о любви как высшем счастье, о свободном праве на любовь, конечно же увлекается. Да когда еще чувство оскорблено!..
Героиней бурного и короткого идеального романа стала молоденькая "соломенная вдова", брошенная мужем дворянка Нэнси Мак-Лиоз. Она глубоко очаровалась поэтом, а он - ею. Они оказались сходными, идеалистическими натурами. Она - музыкально одарена, с отменным художественным вкусом, и вдобавок - несчастна. Они, очарованные, проводили вдвоём вечера напролёт. Не могли наглядеться друг на друга, наговориться. Они понимали - роман их обречён и время отмерено. Сословная, общественная разница не позволяла соединиться. Случись это - оба становились париями. Ему путь к печати закрыт; она лишалась репутации, статуса сословия, пенсиона. И ещё, она была женщиной не для хижины... Да, отвлечённые идеи "Просвещения" хоть и привлекали даже венценосцев, но жить по ним не собирались даже сами их "родители" и пропагандисты.
Итак, влюбленные, измучившись безысходностью, решаются на разрыв. Для Бёрнса этот шаг был спасением. За время влюблённости в Нэнси он не смог написать ни одного значительного стихотворения. Всё выходило манерным, куртуазным, мёртвым. Это - единственный случай в его жизни, когда он заблудился в не близкой для своей природы среде.
И всё же, от этой страсти, по их разрыве, осталась одна-единственная настоящая вещь. Она стала едва не лучшей любовной песней на английском языке. Так Бёрнс возвращался к своему дару:
"Поцелуй - и до могилы
Мы простимся, друг мой милый.
Ропот сердца отовсюду
Посылать к тебе я буду"...
Конечно, Роберт вернулся к своей истинной любви, к своей милой Джин. Он понимал: лучшей подруги, в терпении сносящей его причуды, вспышки гнева, гонения от родителей и всё же остававшейся верной, у него никогда не будет.
"Любовь, как роза, роза красная,
Цветёт в моём саду.
Любовь моя - как песенка,
С которой в путь иду.
Сильнее красоты твоей
Моя любовь одна.
Она со мной, пока моря
Не высохнут до дна"...
И вместе, Бёрнс понял, что должен вернуться к плугу. Именно крестьянский труд давал чистоту его голосу. И в то же самое время церковь, наконец, признала их брак. А Джин родила еще мальчика.
Поэту - тридцать лет. Это в его трудах - самое напряжённое время. Бёрнс ведёт большую переписку. Всерьёз пытается разобраться в принципах "Просвещения", нащупать истинно-плодотворное. Складывает целые философские трактаты.
"Одной мечтой с тех пор я жил:
Служить стране по мере сил
/Пускай они и слабы!/,
Народу пользу принести -
Ну, что-нибудь изобрести
Иль песню спеть хотя бы!"...
Очень много сил отдавал поэт обработке фольклора. Это - особая область его жизни, как и жизни всего народа в ту эпоху. Именно предания хранили прежде всего историческую национальную память в условиях внешней несвободы. Облагороженные образы давали силу жить, полной грудью дышать и не терять надежду. Именно фольклор, собранный учёными, обработанный поэтами, и в первую очередь Бёрнсом, приводят сегодня Шотландию к "самостоянию", как любил говаривать наш Пушкин. Для кого-то фольклор - экзотика, диковатость, поле для собственных игрищ при искусстве. Для Шотландии - тот идеальный стержень, не позволивший раствориться в более сильном родственном соседе. В произведениях же высокого искусства, вышедших из преданий, легенд проявляются обязательно еще категории возвышенного и патетического. Без них искусства нет... Вот почему в шотландской эпике главные герои - прекрасные преданные жёны и девы, жертвенные натуры. Они любят до самой смерти своих мужей, друзей - рыцарственных, верных, защитников земли и народа. Эти женщины способны жестоко мстить предателям. Способны ждать любимых даже после их гибели. А погибшие герои всё равно, пусть и в виде призраков, стремятся вернуться и последний раз обнять милых. Этот фольклор облагораживает, несмотря на распахнутую дверь в саму преисподнюю, с тёмными силами которой часто схватываются герои и не всегда им удаётся уцелеть. Отвага, некичливая героика и плачь по человеку - отличительные черты эпики скоттов.
В девяносто первом году Бёрнсы переезжают в городок Дамфриз. Последние годы - самые тяжелые для Роберта. Он быстро теряет здоровье - последствия долголетнего надрывного труда. Пришлось продать за бесценок ферму. Друзья выхлопатывают ему место королевского служащего, инспектора по акцизам. Насмешка судьбы: он обязан быть примерным чиновником, объезжать округу с проверками - исправно ли платят торговцы налоги? Но в душе он - убеждённый вольный поэт. Такой же бунтарь-свободолюб, какими были его предки. Только, не с мечом в руках, а с пером.
"Да здравствует право читать,
Да здравствует право писать.
Правдивой страницы
Лишь тот и боится,
Кто вынужден правду скрывать"...
Зима и сырая весна девяносто шестого года оказались гибельны для поэта. Обострился застарелый ревматизм: обмороки, острые боли в суставах. Врачи не распознали болезни, лечили холодными ваннами, крепкими винами. Это приблизило исход. Бёрнс уже не мог служить, и в дом опять вернулась нищета. Сбылась его провидческая строка: "Любовь и бедность навсегда меня поймали в сети".
Восемнадцатого июля случился последний обморок. Поэт уже не встал с постели. Но гораздо сильней физических мук были мучения от мыслей о бедной Джин и малых детях, остающихся сиротами в беспросветной нужде.
Он ушёл в самом цвету своего таланта, ушёл в тридцать семь лет - роковой, как давно подмечено, срок для поэтов... Его хоронили торжественно: с войсками, салютом, - хотя он завещал обратное. На погребении были все. Почти все, кроме Джин. В эти минуты она рожала ему пятого сына. А в доме не было ни пенни. Она попросила взаймы у младшего брата мужа, Гилберта. Тот подал шиллинг и записал в свою аккуратную книжку: "Вдове Роберта - один шиллинг в долг".
Это стало последним займом вдовы. По подписке собрали в народе крупную сумму, и семья больше не знала нищеты. А верная Джин осталась верной до конца - уже памяти мужа. Через много лет слава поэта дойдёт до придворного Лондона, и от короны семье назначат пенсию. Но Джин откажется от неё...
С тех пор минуло уже больше двух веков. Слава Бёрнса расцвела и не увянет. Этот пахарь-поэт не просто подарил миру множество чудесных стихов о смысле и силе труда, о любви к женщине, человеку вообще, к своему краю, к правде. Он ещё сумел вывести родное наречие в литературные языки, открыть миру культурное богатство Шотландии, создать новый литературный и глубоко тёплый, трогательный тип человека-труженика, и сделаться для многих последующих поколений поэтов первопроходцем. Ну, а шотландская баллада его гением стала для всего мира классической, явила полноту жанра, даже несмотря на свой французское имя, происхождение.
В русской же литературе возникла богатая традиция переводов и обработок из шотландского.
P.S.: Эта статья готовилась в деревне на речке Лопасне: лето, зной, лесистые холмы затянуты густой дымкой, что пригнал ветер от горящих на востоке торфяников. А я, погружённый в эту шотландскую поэтику, пересказывал детям некоторые сюжеты. И вдруг как-то сама собой начала складываться некая вариация на темы этих легенд. Как музыка, внезапно зазвучавшая... Пришлось записывать. Так помимо воли у меня появилось "Сказание о прекрасной Дженет". Что с ним делать, не представляю. А знакомые, те прямо не одобряют эдакую мальчишескую экзотику.