Коньяк на чистый снег.


                   И вот я, уже забывший, что такое Живое Я, вдруг
                   оказался рассечен от паха до горла удивительным
                   свежим чувством, ощущением улыбнувшейся свободы...
                   Это бывало и раньше...

   Никогда  бы  не  подумал,  что  в  этой  мелкой  расчлененке,  в этих
перемолотых  измельченных   потрохах,  которыми   обернулся  весь   этот
никчемный  мирок,  в  этой  второсортности  и  всеобщей помойности может
найтись... Да,  я отдаю  себе отчет  в том,  что все  выше перечисленное
находится во мне, я отдаю себе отчет, что это я рассыпан и расчленен,  я
потерял  стержень,  что-то,  что  знаменует единство всей биологической,
психологической,  фрейдистски-юнговской  мешанины  в  одном  человеке. Я
понимаю. Но мир существует  только внутри нас. И  то, что мы строим  как
внешнее, лишь отдаленно  напоминает ДЕЙСТВИТЕЛЬНУЮ реальность,  то есть,
нечто,  являющееся  облаками,  витальной,  вегетативной стороной, нами и
тем,  что   одновременно  отрицает   нас.  И   мы  -   лишь  напряжения,
несоответствия между  тем и  этим. Но  то, что  отделяется в  результате
годов  животной  и  интеллектуальной  деятельности,  то,  что  витает  и
называется аурой,  тонким телом, а также:  фекалиями, мочой, потовыми  и
дыхательными   выделениями,   мокротами,   выпадающими   волосами      и
шелушащейся кожей  - все  это не  исчезает, не  растворяется мгновенно в
хаосе Вечнотворящего, оно откладывается,  повисает где-то рядом с  Вами,
цементируя  субъективную   картину  мира,   придавая  ей   все   большую
убедительность. Тяжесть таких пластов смертельна.

   И вот я, уже забывший, что такое Живое Я, вдруг оказался рассечен  от
паха  до  горла  удивительным  свежим  чувством,  ощущением улыбнувшейся
свободы.

   Это бывало и  раньше. Но с  каждым разом приход  новой волны был  все
реже. Это мог быть окурок с ободком помады, надорванный уголок  конверта
или втоптанная  в грязь  монетка.   Дверь могла  быть любой.  Важно было
лишь  то,  что  скрывает  ее  надменная  отстраненность,  какую симфонию
предрекают ее скрипучие петли.

   И  вот,  отделенный  годами  от  себя, согласившийся и принявший само
свое отсутствие я  вдруг оказался лицом  к лицу с  тем, что всегда  было
рядом, с той стороной себя,  которая медленно, как фаза луны  готовилась
к сегодняшнему дню, огорошив тем, что зима таит в себе столько  жестокой
чистоты.

   Это происходит  исподволь. Совершенно  невозможно определить  момент,
когда  ты  перестаешь  управлять  ситуацией, интенциями и протянувшимися
нитями,  и  что-то  непостижимо  сложное вдруг начинает умопомрачительно
величественно  менять  свои  очертания,  подтягивая паутинки и накачивая
узелки. Все переплетшиеся намеки и общие места, вся эта  необязательная,
казалось  бы,   система,  начинает   жить  своей   жизнью,  меняя   углы
пересечений, размеры и формы клеток,  уже независимое от тебя, а  только
подразумевающее,  как  необходимую,   иногда  даже  досадливо   мешающую
деталь. И от тебя уже  ничего не зависит.  Запущен  магический механизм.
Колеса   двинулись,   и   тебя   втягивает   все   глубже,   переплетая,
перекручивая,   протаскивая   меж   таких   жерновов,   что    начинаешь
сомневаться, посчастливится ли после собраться хотя бы в ту  рассыпанную
массу, которая более-менее компактно обрисовывалась до Начала Всего.  Но
это сладостно,  сладостно и  мучительно. В  этот момент  чувствуешь свою
причастность  к  божественному  действу,  чувствуешь,  что  тебе удалось
дотянуться,  непонятно  как,  но  ты  прикоснулся  к пружинкам и нервным
окончаниям, на  которых висит,  вибрирует и  исходит чувственной  дрожью
Вселенная.  И  где-то  рядом,  вполне осязаемо, присутствует Первослово,
где-то близко  и остро  выпирает То,  или Тот,  по воле  чего или кого и
образу  кого  мы  были  осуществлены.  И  то,  что  мы приносим, намного
значительнее  мелочного  бытового  болботания,  а  настоящие   процессы,
движения  платформ,  превосходящих  размерами  и  массивностью платформы
материков, происходят где-то внутри. И  это-то и есть настоящие мы.   И,
наверное, где-то там мы одно. И это сладко. И прозрачное утро - знак.  И
сонное  гудение  натруженного  тела  -  знак.  Хочется  продолжаться   и
умереть. И здесь нет противоречия, ибо одно подразумевает другое...

   Каждый раз, рождая Бога, удивляешься,  как тот, для кого ты  послужил
началом, мог  сотворить тебя...  Каждый раз  этому нет  объясненья, но и
где-то  совсем  рядом  и  находится  отгадка,  и  каждый  раз эта бездна
начинается   стеснением    где-то   в    груди,   завитушкой,    вихрем,
разворачивающимся в Мировой Вихрь, в первозданное Ничего.

   Слова, намеки.  Эхо, ожидаемое  и таинственное.  То, что  происходит,
эти обрывки, ускользания не  объяснить игрой гормонов или  вздыбившимся,
перезревшем  либидо.  Те  перевернутые  пирамиды  поступков  и ничтожных
событий,  сведшие  нас,  обретают  значимость  и  свое истинное лицо. Мы
сейчас равновелики со Всем.  Мы эквивалентны Вселенной, и  наше неумение
это выразить не умаляет величия.

   И все  уже свершилось.  И белые  прозрачные ноги,  как жадные  стебли
лотоса...   И   магия   искрящихся,   доводящих   до  невозможности,  до
исступления  приливов  -  вторична.  И  та  сверкающая  страна,  куда мы
подгоняем друг друга, уже состоялась,  уже здесь. И мы не  стремимся еще
более приблизиться  к ней,  а скорее  наоборот -  пытаемся избавиться от
того,  что  отросло,  отпочковалось,  и  его  нужно  только  оттолкнуть,
отряхнуть, как переливающийся мыльный  пузырь с соломинки, и  он отлетит
в  Новые  пространства  и  длительности,  где  ляжет в основу чего-то. И
навеки, навеки - мы в  нем, и он в нас.  Это все, все. И нужно  спешить,
повторяя одно  и то  же, падая  и возносясь,  когда вдруг  окажется, что
появилась  еще  одна  -  вторая  свобода,  созданная  нами,  - несколько
разрушительная, но в центре смерча несущая зародыш Величайшей  Гармонии.
Даже хорошо, что мы не умеем сказать. Косность нашего языка - пропуск  в
ясность и смелость чувств - вне терминов и теорий.

   И разве  можно так  просто расстаться  после такой  ночи - разойтись,
разбежаться,  а  тем  более  после   того,  что  возникло,  задышало еще
раньше  -  во  время   предрешенной  необязательности ничего  незначащих
разговоров,   этого    могущественного    узнавания-созидания?        Не
случайно, не случайно  скалилась давно   не беленная   осыпавшаяся стена
общежития. Не   случайно прохожий-бородач понимающе  улыбнулся,  как  бы
прикоснувшись  осторожно к  нашей  тайне.   Не  случайно,   не  случайно
мы   стояли   посреди   чистоты  свежего-свежего-свежего    девственного
снега,   расположив     пластиковые  значительно-кисейные     стаканчики
на     металлическом      прилавке      -  рудименте-артефакте  торговых
времен. И  я разливал янтарную жидкость.   И усталость,  и  сонный   гул
в   телах, подразумевающий  нечто большее...  И невозможно,  невозможно,
невозможно расстаться   - ибо   общая  тайна,   то, что   возникло    из
ощущений,      из      зеркальности       узнаваний,    из    внезапного
стечения-собирания целостности в  ином, а скорее  - вне обоих.  А в этом
и таится надежда и Бог, улыбающийся и молчаливый...

   Подробность  содержит  в  себе  и   даль  и  глубину.  То,  что   так
заговорщически мы  заливаем коньяком,  неотделимо от  нас. Мы  стали его
причиной, и он является источником, порождающим наши реки.

   Наивный и даже девственный, безжалостно-белый свежий нетронутый  снег
возносил предметы и  отношения до уровня  запредельной святости, к  тем,
казавшимся недостижимыми, пределам, куда не заглядывают даже ангелы...

                                                      16.02.99  10:23