Мошкович Ицхак : другие произведения.

Товарищ Миша

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


  
  
   ТОВАРИЩ МИША
   В памяти на всю жизнь остались черные туфли и
   вонь от навозной лужи, в которой она лежала, уцепившись ручонками за мамины ноги. А когда раздался
   выстрел и мама упала, громко стукнувшись головой о
   бревенчатую стенку сарая, ее и старшего братишку, как
   щенков, подняли над лужей и что-то над самым ухом
   хрипло хохотнуло и спросило: "Можэ хто визьмэ до
   сэбэ?" Двое в стеганных фуфайках подошли и взяли
   детей. Васыль Мац взял ее, а его брат Мытро - мальчи-
   ка.
   Кроме черных туфель с пряжками и навозной лужи,
   запомнились также дети Васыля, называвшие ее ры-
   жей жидовкой. Васыль сказал дегям "Цыц!" и на вся-
   кий случай ножницами коротко остриг ей медного цве-
   та кудри, после чего она полтора года почти безвыход-
   но пробыла в погребе, и ей потом трудно было привы-
   кнуть к свету и запахам, отличным от тех, что исходили
   от гнилой соломы. А позже, когда жила с дедушкой и
   бабушкой, все это виделось во сне и забыть было не-
   возможно. Кроме черных туфель, навозной лужи, Ва-
   сыля и охапки соломы, ее во сне посещал еще стран-
   ный человек с черной бородой и свечкой в руке. Он
   спустился к ней по драбинке, как будто с неба, взял
   ее на руки и, сидя на земле, быстро бормотал: "Голдочка, Голдочка, Голдочка", а потом растаял в квадратном про-
   еме, чтобы в ее снах навсегда слиться с черными туф-
   лями.
   15 лет спустя, когда, живя у дедушки и бабушки, она
   заочно училась в Черниговском пединституте, а брат
   Сема - в Киевском университете, дедушка с пропусками, вместо обычного "об этом как-нибудь в другой раз",
   рассказал ей историю ее и братика Семы спасения и о
   том, как они с бабушкой нашли детей в Подкаменке,
   где их дочь пыталась укрыться от войны и расстрелов.
   Васыль и Гришка полтора года держали детей в погребах, а когда появились старики, удивились'. "Как? За-
   даром?" и установили честную цену в таком размере,
   чтобы каждому брату за детей досталось по корове. У
   стариков не было ни бумаг, ни свидетелей, подтвержда-
   ющих, что это их внуки, но и денег на две коровы тоже
   не было. Полгода собирали нужную сумму, влезли в
   долги, но детей выкупили.
   - Мужчина с черной бородой? Понятия не имею.
   Может, тебе почудилось? Ведь ты же была совсем кро-
   хотной. Когда мы тебя забрали, тебе было шесть лет,
   но ты была такой малышкой, что я мог бы положить
   тебя в этот боковой карман.
   И это, действительно, был тот самый карман, пото-
   му что за последние пятнадцать лет дедушкин пиджак
   штопался, но полной замене не подвергался.
   - Зачем тебе ехать в Подкаменку? - отговаривал дед
   Голду, но она поехала и правильно сделала, потому что
   нет лучшего способа освободиться от тяжелых снов и
   наваждений, чем побывать в местах событий и душой
   потрогать реальность.
   - * *
   Голдина бабушка приходится тете Ривке-Двойре
   двоюродной сестрой, и выходит, что мне Гопда - трою-
   родная вода на киселе, что в переводе означает - че-
   рез дорогу четвероюродный плетень, но это не поме-
   шало ей, как водится у родственников, по приезде в
   Израиль прожить у меня около месяца, пока я не на-
   шел для ее многочисленного семейства не самую до-
   рогую, но достаточно просторную квартиру.
   Однажды мы с нею сидели на балконе, ее пепель-
   но-рыжие волосы были одного цвета с холмами Иудей-
   ской пустыни, и, может быть, по этой исторической ассоци-
   ации она рассказала мне историю своего детства и спа-
   сения:
   - Я ничего не пыталась выяснить. Я была студент-
   кой факультета иностранных языков, а не следователем прокуратуры. Васыль был в хате один, тяжелый,
   неуклюжий, и я вспомнила только стеганную фуфайку,
   висевшую на гвозде. Когда я сказала ему, кто я, он не
   выразил ни радости, ни печали. Ему было не больше
   пятидесяти, а на вид - старик, возраст которого зате-
   рялся где-то в чащобе и трясине его крестьянской бес-
   просветности. "Что ты хочешь? Я уже за все отсидел", -
   сказал он. "За что?" - "Та яка ж ты дурнесенька", - до-
   бавил он, и - поверишь? - он сказал это так ласково,
   что мне стало его жаль, хоть я и не знала, почему его
   следовало жалеть, а он объяснил мне, что люди сидят
   не "за что", а "где", "сколько лет", в крайнем случае - "с
   кем", а также "кто настучал". Но особенно важно, заметил Васыль, возвращаются ли домой живыми. Про человека с бородой сделал вид, что не помнит, и на все мои вопросы бубнил одно: "Я за все уже отсидел". Я вышла во двор, но это не помогло, и я ничего не вспомнила.
   - Братья спасли вас от смерти, - сказал я Голде.
   - Да, спасли.
   - Нет ничего дороже жизни.
   - Верно. Послушай, если ты захочешь написать об
   этом, то лучше не статью, а рассказ.
   - Почему?
   - У тебя противная привычка морализировать. Так
   вот, морализируй по другим поводам. А об этом, если
   хочешь, то можешь рассказать, но пусть это будет рассказ без морали. Видишь ли, никто не бывает ни прав,
   ни виновен до конца, а Васыпь на прощанье сказал мне
   так: "У жытти - як на довгий ныви". По-русски говорят:
   жизнь прожить - не поле перейти. !.
   - И все?
  -- Нет. К сожалению, только начало.
   ***
   Бывают моменты, когда все становится безразличным и хочется только правдой очиститься от наростов скверны на уставшей от жизни душе, а правда бывает такой драматичной сама по себе, что она не требует от рассказчика специальных приемов, изучаемых в театральных студиях, и можно рассказать все просто так, сидя на низкой лавочке, которую в тех местах называют "ослинець", и охватив огромными кистями рук черные от нищеты колени.
   Кое-что Васыль ей все-таки рассказал. Про ее и Семкиного отца.
   Отца спасенных детей звали Менахем-Мендель, но в последнее время все, включая работников пошивочной мастерской, где он работал заведующим, привыкли называть его просто Мишей. Если официально, то говорили: товарищ Миша. Такая югда была мода, чтобы уборщицу Розу называть товарищ Роза, а заведующего - товарищ Миша. Хотя у него была широко распространенная в тех местах фамилия Рабинович. Однажды заезжий из области инструктор по пропаганде удивленно заметил:
   - Ваша фамилия Рабинович? Что вы говорите! Я где-
   то слышал эту фамилию. А моя фамилия Хаимович.
   Все это могло бы не иметь никакого отношения к
   нашему рассказу, если бы инструктор Хаимович не
   обладал блестящей памятью, унаследованной от пяти
   с половиной (считая половиной его отца) поколений
   раввинов, и в тридцать первом году не включил запомнившегося ему симпатичного Мишу Рабиновича в агитгруппу по убеждению упрямых единоличников_Подкаменского района в безусловных преимуществах коллективных методов перед устаревшими индивидуальными. Миша и сам ничего в этом не смыслил и в преимуществах уверен не был, но выхода у него тоже не
   было, и единственным облегчением было то, что ни
   говорить, ни делать ничего не приходилось. Это упрощало Мишино положение. Его задачей было химическим карандашом, послюнив, записывать фамилии поступающих в колхоз.
   Ему выдали наган в кобуре, он прицепил его не с
   той стороны и потихоньку, чтобы жена не заметила,
   повернулся боком к прабабушкиному зеркалу, чтобы
   увидеть себя "эдаким", с наганом. Был, однако, в Подкаменке момент, когда всей группе (их было трое) пришлось под нажимом не уверенной в преимуществах коллективной пахоты отступить к плетню, причем Миша больно ударился головой о надетый для просушки на столбик глиняный горшок. Хаимович вынул наган из кобуры и то же сделали
   его подчиненные, а Миша оказался посередине, и окружившая их толпа злостных единоличников решила, что главный он, а не Хаимович, хотя сам Миша к такой карьере
   вовсе не стремился. Тем более в таких экстремальных
   обстоятельствах. С перепугу все громко матерились, и
   Миша громче всех, но всех успокоил прискакавший на
   лошади участковый милиционер, из уважения к кото-
   рому все тут же записались в колхоз. Миша, который
   ничего не понял, тоже написал свою фамилию рядом с
   фамилией Василия Маца, так что число записавшихся
   превысило количество дворов, отчего в райкоме было
   недопонимание и долго не могли разобраться. Распи-
   савшись, Васыль и Миша пожали друг другу руки, Ва-
   сыль пригласил хорошего человека в хату, и,добряче
   выпив домашнего самогона, оба решили, что это друж-
   ба навеки.
   Когда началась война, Миша с трудом оторвал себя
   от жены и малышей, сдал под расписку мастерскую и
   решил стать образцовым солдатом. Он не успел узнать,
   как прицеливаться из трехлинейки, как его назначили
   командиром батальонного тридцатисемимиллиметро-
   вого орудия, после чего выяснилось, что они окруже-
   ны, и он увидел, что остался один, а вокруг только ночь,
   лес и неизвестность, и стреляли где-то далеко. Он на-
   брел на что-то среднее между избушкой и шалашом.
   Там было тихо и из угла пахло гниющими яблоками.
   Мише не было страшно, но он не знал, в какую сто-
   рону двигаться, в голове-были только путаница, уста-
   лость и из всей военной науки отрывочные сведения
   об ответственности за дезертирство и сдачу в плен.
   Когда яблоки кончились, а борода достаточно измени-
   ла его внешность, он все-таки пошел. Однажды ночью
   то ли шестое, то ли двенадцатое чувство привело его в
   Подкаменку. Он не знал, что его жена с детьми при
   подходе немцев бежала из города, что колонну бегущих сперва расстреляли с немецкого самолета, а потом из советской артиллерийской батареи, которую по
   ошибке поставили не там и повернули не в ту сторону.
   . - Если бы мой отец изучал не Тору и не портняжное дело, а, как. я, античную литературу, то он сказал бы, что трижды в судьбе одной еврейской семьи эта проклятая Подкаменка могла сыграть роковую роль только по ошибке плетущих наши судьбы Парок, - сказала Голда, - но мама привела нас именно в это село. У нее в руках был узелок и в нем все ее богатство, и с двумя детьми и узелком она подошла к первой попавшейся хате. Это называется у нас: "а идише мазл". Ей попался человек, который, говорят, всегда и во .всём был первым. В тридцать первом поспешил раньше всех записаться в колхоз и стал бригадиром, а в сорок первом еще до подхода немцев сам себя назначил старостой.
   Увидев мою мать и нас с Семкой, он взял мамин узелок, развязал, вынул паспорт и прочел фамилию. Должно быть, фамилия ему не понравилась или что-то напомнила.
   Староста, которого звали Григорием Бучковским, а
   в селе сокращенно - Гробач, вывел нас троих на сере-
   дину села, объявил собравшимся о решении немецкого командования очистить святую украинскую землю
   от еврейской пакости, тут же у стены сарая застрелил
   из дробовика мою мать и сказал, чтобы убитую не трогать и чтобы немцы, когда придут в село, сами увидели, что тутошние на их стороне, что послужит свидетельством благонадежности, и тогда они никого не обидят" ,. __ _
   - Можэ хто визьмэ цих щенят до сэбэ? - пошутил он,
   так как не знал еще, что еврейское отродье приказано
   было истреблять под корень, а не только срезать вер-
   хушки.
   _Войдя в село, Миша Рабинович направился прямо к Васылю, и его нельзя не понять, а Васыль принял, накормил, напил хорошему человеку чарку и выслушал рассказ о его злоключениях. Описание мадам Рабинович и детей показались ему знакомыми, и он повел друга Мишу к погребу посмотреть, не его ли там случайно дочка, и это оказалась она, и Миша прижал девочку к груди. Голда его не узнала, и оба плакали, потому что причин для слез у них было достаточно, а когда Миша вышел на свет, то там уже стоял Гробач и в руках у старосты был уже не дробовик, а немецкий табельный карабин.
   ...Чудесами люди называют разные вещи. В данном
   случае чудом было то, что Миша Рабинович стоял у того
   же самого плетня, что за десять пет до этого, и даже
   горшок на столбике был тот же. И перед ним были те
   же, хотя и немного постаревшие лица, на которых сме-
   шались ненависть, растерянность, сочувствие, страх и
   многое другое, и, если ненависть, то никто не знал, к
   кому и к чему, если сочувствие, то непонятно, с какой
   стати, а что касается страха, то единственный, кто уже
   никого и ничего не боялся, был Миша, да и то потому,
   что в нем слишком много всякого перемешалось и не
   оставалось места ни для страха, ни для удивления.
   - Ты сам його вбъешь, - приказал Гробач Васыпю.
   Васыль и не хотел, и, главное, не мог, но понимал,
   что с Гробачом лучше не спорить, его огромные руки
   дрожали, и ему пришлось три раза выстрелить, прежде
   чем он попал, куда надо,
   - Васыль сам рассказал тебе, как он убил твоего отца?
   - Нет, .его сын. Я встретила его много лет спустя.
   Его тоже зовут Васыпь. У второго Васыля своя филосо-
   фия. Бывает, говорит, чума, бывает холера или война.
   Или коллективизация. Разве, говорит, можно клетки
   моего организма винить в том, что у меня грипп? Он
   женат на еврейке и в прошлом году репатриировался в
   Израиль. Принял гиюр. Теперь у него другое имя. Не то
   Гидеон, не то Гедалия. Не помню. Фамилию менять не пришлось, пригодилась прежняя.
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"