Аннотация: Продолжение истории Борга, Чёрного. В начале Второй Эпохи в числе других за Синие Горы уходит частично исцелённый орк. До эльфа ему ещё далеко, однако он уже слишком несхож с сородичами, и жить с ними и подобно им не желает. Война Гнева освободила его от власти Ангбанда, но искать своё место в мире придётся самому... Судьба его пересекается с судьбами разных народов Средиземья.
Глава 1. Эриадор.
Чёрный смотрел с хребта Эред Луин на Запад, на далёкое Море, за которым лежало недоступное светлое Заморье, подводя итоги своей долгой жизни. В сущности, она была завершена. Начиналась новая жизнь, неизвестно что Чёрному готовившая, но, как он считал, лучшая.
Раз Ангбанда больше не было, не было и войн, командиров, приказов и страшных кар - его несбыточная мечта всё-таки осуществилась. Но пока орк не мог отделаться от ощущения, что чего-то недостаёт - не то чтобы важного и хорошего, но слишком привычного. Как если бы вдруг оказалось, что ходит он теперь на руках, а меч держит ногами.
Долго размышлять об этом времени не было. Как ни жаль было проститься с Морем, пришлось, более не медля, спускаться. После победы могли вернуться гномы Синих Гор, а Чёрный для них - такой же недобитый орк, как любой другой. Нужно было уйти в дикие места, туда, где до него никому не будет дела: ни бывшим своим, ни бывшим противникам.
За горами начинались лесистые холмы. Никаких дивных мелодий Чёрный не уловил, но лес ему понравился: густой, могучий, дышащий здоровьем. Словно обсуждая чужака, шепталась листва. Птицы перепархивали с ветки на ветку, начинали краснеть кисти рябины, и воздух, напоённый летом и солнцем, почти пьянил. Чёрный был один, и ему никуда не нужно было возвращаться. Можно было остаться жить прямо здесь или уйти туда, куда желал он сам. Не туда, куда приказывают, не туда, куда гонит страх, ярость или нужда. Пожалуй, именно тогда он осознал, что действительно свободен.
Поднявшись на холм, он попал в иной лес - сосновый, сходный с росшим на Нагорье прежде, чем тот омрачился и стал жутким даже для орков. Втянув смолисто-хвойный дух, Чёрный безошибочно учуял сквозь него далёкий дым костра и запах сородичей. Правда, через этот холм они не проходили: обычных следов, оставляемых орками, не было. Чёрный хотел было повернуть в другую сторону, избежав встречи, но подумалось: может, они больше знают о случившемся в конце войны, помогут объяснить непонятное и разобраться, чего ждать от будущего.
Просто выйти к костру и задавать вопросы было бы глупостью. Прежде всех орков связывала между собой единая власть Твердыни, которой они подчинялись, и единая война с эльфами, которая складывалась из меньших войн и битв. Сейчас, как думал Чёрный, для незнакомых орков он окажется просто чужаком, претендующим на долю добычи и положение в отряде. Нужно было доказать, что отряду он полезен... какому отряду, одёрнул он себя, просто бродячей шайке. Полезен, но не настолько, чтобы его пожелали удержать. Он подстрелил лань, чтобы после небрежно бросить сородичам.
- Жратва, - облизнулся самый тощий. Остальные довольно заурчали. Чёрный ждал, пока начнутся обычные разговоры, чтобы невзначай перевести их на то, что его занимало. Но орки, наскоро опалив на костре мясо, без слов, хоть и шумно, насыщались. Молчали и обглодав кости. Не передавали последних слухов, не пугали друг друга жуткими байками, ни над кем не насмехались, не жаловались, не хвалились, даже не переругивались, а так только, порыкивали друг на друга. Пришлось самому нарушить молчание.
- Что теперь делаете?
- Дрыхнуть будем, - охотно отозвался тощий.
- Да нет, я не о том, - пояснил Чёрный. - Мы уцелели, но Твердыню-то вконец разгромили. Как теперь живёте - не по-старому же?
- Оружия не дают, добычи не дают, врагов жрать не дают.
Чёрный поморщился. Разумеется, без усилий требовалось больше времени на восстановление, и орки могли пока соображать туго. Но этот не соображал вовсе: чуть ли не говорящий зверь.
Он обратился к другому - покрытому глубокими шрамами воину, следившему за костром. Воин вернулся к этому занятию, как только вышвырнул кости.
- Как война кончилась, знаешь? Я только слышал жуткий грохот, да тряслось всё ужас как - подумаешь, не то горы обрушились, не то небо упало. Ну и бежали все, конечно. А что в Твердыне творилось, пока её Море не затопило - никакого понятия. Ты что скажешь?
Воин похлопал глазами, наморщил лоб и наконец изрёк:
- Война, эта, кончилась. Жуткий грохот, и, эта, тряслось. Бежали все. Пока, эта, Море не затопило, - замолчал, ещё напряжённо подумал и прибавил. - Твердыню, эта, вконец разгромили. Мы уцелели.
Чёрный начинал раздражаться.
- Ну и олух! Я что, требовал повторить за мной правильно? Я не командир, а ты не новобранец. Теперь каждый сам себе командир. Я просто хочу узнать, как война кончилась. Теперь понял?
На сей раз его собеседник в самом деле что-то понял, но вовсе не то, чего добивался от него Чёрный.
- Каждый, эта, сам командир. Я сам командир...
Остальные уже спали или тупо пялились в огонь, не пытаясь вставить ни словечка от себя. Пожалуй, в этакой шайке и впрямь вожаком заделается, подумал Чёрный, уходя от костра. Своей головой как будто никогда и не думали... А когда им и думать было, если они из молодых, выросших на Последней Войне - спросил он себя.
С этого времени он чаще всего избегал других орков, так же, как и людей. Правда, к орочьим кострам порой выходил, сам не зная зачем. От попыток толком поговорить всякий раз делалось тошно. Иногда же Чёрный после них впадал в ярость, вымещая её на том, что видел. Случалось, и без того, злобился из-за сущей чепухи - даже из-за дурной погоды. А после сбегал от обезображенной его же руками поляны или ручья - зная, что сбегает от самого себя, как прежде от сородичей. Сравнительно с другими находило на него редко, но он-то думал, эти приступы остались в прошлом вместе с Ангбандом!
Преодолеть их он не мог - создание Тьмы, ничего не поделаешь - но приучился в первый момент, пока как-то владеет собой, устремляться на охоту. На зверя или птицу, в недобрый час оказавшихся вблизи, бросался с мечом, как на врагов, или пускал стрелу за стрелой, потом кромсал на куски, пока не успокаивался. Раз он мог как-то направлять эту злость и жажду разрушения, ныне это не было безумием или тёмным колдовством. Но, быть может, было чем-то худшим. Выходило, они и без нажима извне копятся в нём понемногу, как гной в нарыве, и после прорываются.
В остальном жизнь его текла спокойно и размеренно. Как следует отоспавшись, если не будили кошмары, некоторое время он лежал, прислушиваясь и принюхиваясь - нет ли чужаков или иной угрозы. Выбравшись из укрытия, смотрел, слушал, вникал в вечерний лес. После наступало время добывать пищу. Летом было легче, зимой же поначалу выручали только лук и выстроганное уже в восточных землях копьё. После он выучился устраивать ямы-ловушки с кольями на крупного зверя, ловить рыбу, раскалывая лёд и резко вонзая копьё в открывшуюся воду, отыскивать зимующих лягушек и беличьи припасы. Обходил по большому кругу место, где думал развести костёр - точно ли рядом никого, способного заметить дым? Чёрный предпочитал рвать зубами сырое мясо, чем подвергнуться ненужному риску. В холода без костра было не обойтись, но можно было развести его под холмом или прикрыть стенкой из кольев, для которых Чёрный выбирал самые некрасивые деревья или ветви.
Насытившись, поднимался и брёл через лес, вновь всматриваясь и вслушиваясь - в закаты и рассветы, и кружение звёзд, в снег, дождь и туман, прорастающую траву и прелую листву под ногами, говор ручьёв и комариный писк, осенний перелёт птиц и тявканье лисят, выбравшихся из норы в большой мир. Казалось бы, за два-три года можно было перевидать всё, что бывает в лесу. Да и число пород деревьев, видов зверей, даже число видимых звёзд не было бесконечным. Ему по-прежнему неоткуда было узнать названия. Пришлось сочинять самому: эти цветы - "стрелы сумрака", вон те листья - "лохматики", а яркая вечерняя звезда, которую он впервые заметил в западной части неба - "Западная". Чем больше он узнавал, тем более ощущал неисчерпаемое разнообразие леса, неба, воды - всего большого мира. Дождь отличался от дождя, озерко от озерка, молодая сосёнка от её соседки.
Насладившись созерцанием, Чёрный обдумывал, что нужно сделать сегодня и что завтра. Не пора ли подтянуть тетиву или наточить о камень притупившийся нож? Как безопасней и легче разжиться зимней одеждой - добыть волчью шкуру и выкроить или потихоньку подкрасться к ближайшей стоянке? Закончив с повседневными нуждами и слегка подкрепившись, искал или сооружал укрытие на день. Днём он предпочитал спать, но если укрытие долго не находилось или орк замечал что подозрительное, мог ложиться и в середине дня, и даже к вечеру; тогда и вставал позже и лишь понемногу восстанавливал нарушенный ритм.
Перед сном он перебирал свои сокровища, вспоминая то о Дориате, то о Маэглине, то о песне Менестреля... Иногда прорывалось то, чего он вовсе не желал вспоминать, зато временами обнаруживал ранее незамеченное и неоцененное. Например, как пламенел запад невероятным пожаром первого восхода. Ослеплённый и до смерти перепуганный молодой орк, каким он был в тот день, теперь, когда всё ушло в прошлое, оказался свидетелем чуда из тех, что случаются лишь однажды.
Даже о Последней Войне нашлось что вспомнить: новый, ранее невиданный эльфийский народ. Солнце путалось в волосах эльфов, сияло на новеньких доспехах, клинках и остриях копий, и даже в сгустившемся мраке незримый луч озарял юные лица. Орков страшил этот свет, к тому же силы, бодрости, веры в победу солнечным воинам было не занимать. Всё же поначалу их немало полегло, сколько мог судить Чёрный. Они будто с небес спустились и ещё не знали, что бывает на земле. Один, широким взмахом меча зарубив орка, с изумлением и отвращением взглянул на отрубленную голову и отвернулся. Орки, гонимые Морготом (прошептав запретное имя, Чёрный выяснил, что теперь - может, даже проклясть может, и ничего ему не сделается) застрелили его товарища, стоявшего слева. Эльф вздрогнул всем телом, опустил меч и застыл, широко распахнув без того большие синие глаза. Если б не это, Чёрный не успел бы скрыться от него за спинами других.
Позже солнечные эльфы выучились бить орков не хуже нолдор. Ему, по счастью, не приходилось сражаться ни с теми, ни с другими - видел их, только нося отрядам Твердыни готовые стрелы. К концу войны доспехи солнечных воинов потускнели от копоти, белоснежные плащи покрыла пыль, прорехи и пропалины, и на светлые лица легла чуть заметная тень гнева и горя. Когда глухая ночь или колдовская мгла делала золотистые волосы просто светлыми, а забытье от отравленных ран гасило свет лиц и глаз, в них и солнечного почти не оставалось. Чёрному подумалось, что Государь Нарготронда был чем-то сродни этому народу, хоть и принадлежал к нолдор.
Спал Чёрный где-то до полудня. Выглядывал из укрытия - убедиться, что опасности нет, и увидеть краски дня - и вновь укладывался уже до вечера. Пробудившись, он порой улыбался, особенно после дурных снов, осознавая, что Твердыня и битвы - всего лишь кошмар, а настоящая жизнь совсем другая. Он почти не сталкивался с другими орками, если не хотел. Мог спокойно наблюдать, как растёт и распускается цветок, или приложить щёку к тонкой коре, ощущая весеннее движение соков. И не бояться, что кто-то заметит его странное поведение. Изредка слышал эльфийское пение вдалеке. Да, язык был непонятен, а певцы, не в пример некогда убитой им эльфийке, осторожны и не позволяли орку приблизиться, но мелодию Чёрный улавливал.
Песни людей были попроще, но тоже приятны для слуха. А однажды до него донёсся не голос певца, а целый хор: странный, торжественный и протяжный, и всё на низких тонах. Осторожно приблизившись, Чёрный увидел вдали воинство гномов. Лес мало годился для маршей, но гномы шли почти как на марше, стройно, равномерно и грозно, так что никто не уходил вперёд и никто не отставал. Разве что медленно. Весь левый ряд, видимый глазу, с секирами наизготовку мрачно продвигался вперёд шаг за шагом - по мере того, как передние прорубали просеку. Что за война их ждала, Чёрный не знал и знать не желал. Там, где он жил, по счастью, войн не было, разве что мелкие набеги орочьих шаек на людей и наоборот.
Месяцы слагались в годы, годы - в десятилетия. Орки разговаривали всё разумней, меж ними пошла делёжка власти, стычки шайки с шайкой, а затем они ушли - вроде бы на восток. По прошествии времени Чёрный, всегда дороживший возможностью побыть одному, обнаружил, что и одиночества бывает чересчур много. Тоска и желание хоть с кем-то поговорить нарастали незаметно - не скажешь, что в этом месяце тяжелей, чем в прошлом - но неуклонно. Совсем изведясь, он оставил земли, где поселился первоначально, и двинулся на восток.
У лесного озера Чёрный остановился, спустился к самой воде и склонился над ней. Некогда он, как и другие орки, ненавидел всё зеркальное: правдивое отображение собственной морды приводило его в ярость. Позже попросту не обращал внимания на своё отражение в воде или металле. Вокруг хватало куда более удивительного и куда более красивого. Он и сейчас охотней любовался бы смотрящимися в себя серо-голубым небом и облетевшими ракитами, но слишком уж хотелось любоваться ими не одному, а хотя бы со своим двойником.
Он изучал отражение, пока ветер не раздробил его на кусочки. Отросшие космы падали на лоб, который был выше, чем у сородичей, рот меньше, и нос не столь приплюснут... Будь он таким всегда, другие орки в своё время насмехались бы над ним. Чёрный полагал, что его изменили мирные годы в лесах, и холмах, и у чистой воды.
Отойдя от озера и едва не сказав пару слов на прощанье своему отражению, он раздвинул голые кусты и поднял взгляд. На самой верхней ветке ветер трепал последний листок. Чёрный долго смотрел на него, а затем вздохнул и двинулся дальше.
Глава 2. За Мглистыми горами.
Чёрный обходил горную цепь, казавшуюся куда выше Синих Гор, пока не нашёл проход. Свернуть на юг его заставило не только нежелание карабкаться на снежные вершины, но и увиденные вдалеке гномы. Сталкиваться с ними орку вовсе не хотелось. Пробираясь по ущелью меж каменных стен, он припомнил и Окружные Горы, и вырубленный в скалах Нарготронд. В этих горах тоже могли бы поселиться не только гномы, но и эльфы-нолдор.
Мысли об эльфийских обителях долго не оставляли Чёрного. Всё-таки они всегда изменяли его, и в их свете он мог видеть дальше, глубже, целостней - не только скользить по поверхности, выхватывая то один, то другой кусочек большого и прекрасного мира. И как бы он ни был одинок, мрачно думал Чёрный, беседы с другими орками и жизнь рядом с ними едва ли его обрадуют. Вот если бы - с эльфами... Но это было невозможно. Как бы он ни отличался от сородичей, он был орком, а никак не эльфом. Может, ещё сошёл бы за Смуглолицего, если б не клыки, когти и уши - среди людей всякие встречались, и почти по-эльфийски прекрасные, и весьма уродливые...
Заслышав отдалённую людскую речь, он замер. Это было слишком созвучно его мыслям - встретить людей, тем более Смуглолицых, именно сейчас! Осторожно, словно засаду устраивая, он подобрался поближе к людскому селению. По земле стелился дым, который помешал учуять поперечный ветер - мужчина с косматой бородой смотрел, как горят сухие, лишённые коры, деревья лесной опушки. Чёрный припомнил Нан-Эльмот, и у него перехватило дыхание, но человек не допустил большого лесного пожара - края выбранного им участка были обильно политы водой, а травы заранее вырваны. Если где проскальзывал огонёк, сам же поджигатель его и затаптывал. Он не истреблял лес, а освобождал место; для чего - Чёрный не знал. До орка донеслись обрывки разговора на понятном, хоть и непривычно звучавшем, восточном наречии, и он решился.
Его волосы довольно отросли, чтобы закрыть ими уши - особенно если прижать их к голове, перетянув красной лентой, как у поселян. Клыки и так не видно, ежели следить за собой - не скалиться и рот широко не разевать. Обрубать когти по кончикам пальцев было больно, но ничего, заживут со временем... Когтистого и прикончить могли - уж, во всяком случае, к себе бы не пустили. Выкроенный из кожи кафтан был грубей людских, да и вообще кривоват, как он ни старался, но авось и такой сойдёт, думал Чёрный. Кожу, как и ткань на ленту незаметно стянул в том же селении.
К людям Чёрный шёл открыто, не таясь - как путник, ищущий приюта. Поселяне за оружие не хватались, но на безобразного чужака смотрели недоверчиво и неприязненно. Ему пришлось трижды поклониться и трижды повторить приветствие - в первый раз Смуглолицые промолчали, во второй - двое буркнули что-то неразборчиво, не то "Привет и тебе", не то "Иди куда шёл", и лишь на третий навстречу вышла девушка в охристо-рыжей накидке, с кувшином воды.
Помня прежние встречи со Смуглолицыми, Чёрный намеревался чинно поднести его к губам, не глядя на рабыню, и поучтивей поблагодарить стоявших поодаль мужчин. Но девушка незаметно для других толкнула его под локоть. Вода пролилась на землю, а она прошептала: "Первая часть - земле-кормилице, вторая часть - Ушедшим, а третью дозвольте в доме испить". Он ошеломлённо повторил подсказанное, и смуглый седобородый старик ответил на его приветствие.
Так он был принят - этого, несомненно, требовал незнакомый ему обычай: как видно, встреченное племя отличалось от народа Ульфанга, с которым всегда сообщался Чёрный. Чтобы узнать этот обычай, требовалось немало везения или же терпения. Но ему помогли не удача и не долгое терпеливое наблюдение, а незнакомка из людей. Он не занимал высокого положения, не владел ничем, что мог бы ей дать, не обещал, не грозил, даже не просил помочь - а она помогла. До сих пор никто никогда не помогал Чёрному, кроме Повелителей Заморья и Менестреля, и он не мог даже поблагодарить их. Её - мог, и мог узнать имя: Туллин.
Он остановился среди людей как гость, но старался сделаться для них своим: слушался Старшего, усваивал обычаи и разные навыки - например, учился рыхлить мотыгой землю. И подолгу беседовал. Последнее было не столько способом освоиться, сколько радостью - больше не приходилось выбирать между разговором с орками и со своими воспоминаниями. С людьми можно было говорить почти обо всём. Показать цветок с тонким ароматом или спросить название звезды. Восхититься туманом, который лёг в ложбинку белым озером. Поразмыслить, могут ли таящиеся в глухих лесах волколаки со временем стать обычными, незлыми зверями. Или, наоборот, послушать рассуждения Старших о духах чёрных и белых, которых человеку равно стоит сторониться. Наконец, просто, без брани и насмешек, обсудить повседневные дела. Ему нравилось, что люди, как и он сам, ругались в досаде или раздражении, а не постоянно, и, что уж вовсе удивительно, не издевались над его внешностью.
Конечно, приходилось бдительно следить за собой - чтобы почти не раскрывать рта при разговоре или еде: его клыков не должны были заметить. Чёрный - имя которого здесь произносили как "Борух", а не "Борг" - преуспел в этом, всегда держась немного в стороне, а со временем это вошло в привычку. Однажды он даже тихо подпел своим хриплым голосом Смуглолицым, звавшим Солнце скорей вернуться из-за гор высоких, из-за реки широкой. Теперь обычный распорядок переменился, и он большую часть дня проводил на солнце, а не спал в укрытии. Это было неудобно и не слишком приятно, но не более.
Главное, что могло подвести орка, при всей его осторожности - очередной приступ беспричинной злости, и он со страхом ждал его. Если поймут, что он орк, а не человек, верно, придётся спасаться бегством. А если и не догадаются - оттого, что он не боится солнечного света - подравшегося или попортившего что чужака могут выгнать сами. Навсегда. А Туллин пожалеет, что помогла устроиться, и даже смотреть в его сторону не станет.
Он всегда отыскивал её взглядом, смотрел искоса - чем занята, и сам себя не понимал. Туллин отнюдь не походила на эльфа, которым можно было бы восхищаться и любоваться, а он не отводил глаз. Девушка была самой некрасивой в селении: горбатая, с кривым приплюснутым носом и широким щербатым ртом, от которого тянулся через щёку грубый неровный шрам. Быть может, потому она и была так добра к пришельцу - из всех поселян именно она больше всех на него походила. Но Чёрный не мог относиться к Туллин и как к орчанке, с которой можно развеяться. Когда он оказывался рядом, на миг встречался глазами, задевал невзначай, сердце его долго не могло успокоиться, но это волнение крови не было схоже со стремлением хищника настигнуть добычу. Он вовсе не жаждал поработить и сломать её. Он жаждал, чтобы сердце Туллин тоже билось сильней, когда они оказывались рядом.
О Туллин, как и о своём прошлом, он не говорил никому, и всё же не сумел утаиться. Однажды его буквально прижал к частоколу статный и высокий Сталлах:
- Не смей приближаться к Туллин, Борух. Она не для тебя.
- Она и не твоя, - ответил он, обмахнув языком вмиг пересохшие губы. - Ты не называл её своей.
- Я могу назвать её женой, когда захочу. А ты - если только с дозволения Старшего. Ты не нашего рода. И урод к тому же, хоть и потомок древних вождей.
Может, но не назвал. Сталлах тоже хочет, чтобы Туллин пожелала этого сама, а не просто подчинилась, сообразил Чёрный, и это заслонило от него странные слова о древних вождях. И тоже хочет, чтобы она всегда была рядом. Но ему-то зачем именно Туллин понадобилась?
- Да, я урод, а ты - красавец. Может, тебе и найти кого покрасивее? Туллин не одна в Тобари.
- Не смей сравнивать! Пусть Туллин в детстве изуродовали заречные, её глаза всё равно сияют - для всех вокруг, как Солнце всем светит. А твои глаза бегают, змеюка ты скользкая. И вор. Я знаю, это ты украл со двора Кунда кожи и отрез материи. Я перед самой пропажей как раз бродил вокруг, травы искал - никого из чужаков рядом не было. У нас-то воров нет.
Чёрный изумлённо посмотрел на Сталлаха. Орки могли честить друг друга ворами, но только если украли - у них. Или там у вождей, у сильнейших - это был неплохой повод для доноса. У тех Смуглолицых, которых он знал прежде, тоже брали, что хотели, по праву сильного. А тут - воров, говорит, нет. Да и Кунд не из Старших и не родич Сталлаху - казалось бы, ему должно быть всё равно? Правда, Сталлах мог донести Кунду, или Старшим... Или Туллин.
- Только Туллин не говори. Я не буду подходить слишком близко, не спрошу, хочет ли она быть моей, только не говори ей.
- Да знаю, что бродяга, ничего своего не осталось и идти больше некуда было, - махнул рукой Сталлах. - Потому я и молчал. Но если ещё на Туллин глаз положишь или обидишь её - молчать больше не стану. Обокрал, а потом воспользовался правом гостя! Как дурную собаку заколют.
Он выразительно провёл рукой по кинжалу, какие носили все взрослые мужчины селения.
- Давно бы уже догадались и закололи, если бы не твоё имя. Никому в голову не приходит, что вернувшийся с запада потомок Боронда Предводителя мог до такого опуститься, - с этими словами Сталлах направился к своему дому.
Вот откуда древние вожди взялись. Бор, Борлад, Борлах, Бортанд... Боронд, должно быть, предок Бора - отец, дед или прадед. А его, раз Борух, сочли потомком, не ведая, что он - много старше этих древних вождей. Не только Бора, но, верно, и этого Боронда. Старше Солнца и Луны. Чёрный вдруг ощутил, как они молоды, все эти поселяне, даже старики, как скоро они сменяют друг друга. Прежде он не задумывался об этом - орочья жизнь на войне ещё короче людской. Обычная орочья, но не его, и эта разница между ним и людьми поражала. Не менее поражало, что он, Чёрный, с его многовековым опытом не учил этих скоро расцветающих и скоро увядающих людей, а сам учился у них, и ещё многому должен был научиться.
Из-за этого изумления в тот день Чёрный на Сталлаха и не злился. Но на другой, когда Туллин шла за водой, в груди заныло: она никогда не будет его, и всё из-за Сталлаха! Он стоял на пути, и он был угрозой. Если бы его не стало, никто и не узнал бы о краже. Орк начал было прикидывать, как бы исподтишка, хитростью, избавиться от врага, вроде как от Проныры раньше, и словно в стену упёрся. Тот Проныра был обязан жизнью ему, Чёрному, а тут - наоборот: если б не молчание Сталлаха, его бы давно убили. Нет, нельзя так со Сталлахом! Не Проныра!
Он заскрежетал зубами и не выдержал: расколотил выставленные кувшины, один за одним, в мельчайшие осколки. Придя в себя, орк с ужасом ждал кары: изгонят навсегда? или - заколют? Но его только выругали, отхлестали по щекам да велели самому за гончарным кругом постоять, пока новые кувшины не сделает.
Хозяин разбитых стоял за спиной и придирался:
- С этим кривобоким сам по воду ходить будешь! А это что такое - кувшин или горшок, не разберу! Ты у меня легко не отделаешься, даже не думай!
Чёрный, однако, был уверен, что он как раз легко отделался. Совсем приятной стала работа, когда к гончару заглянула Туллин и тихо сказала:
- Борух, ну зачем ты так? Трезвый ты гораздо лучше.
Итак, все, и даже Туллин, были уверены, что он просто напился! В следующий раз, почувствовав, что скоро невмочь будет терпеть, Чёрный прежде бросился к вину, но не выпил, вылил на землю. Пусть опять спишут на опьянение.
Этой странностью, на которую прежде Чёрный не обращал внимания, отличались и Смуглолицые народа Ульфанга: пьяными они куда больше уподоблялись оркам, и всё-таки иные из них напивались раз за разом. Правда, этот род безумия был свойствен отнюдь не всем людям.
Так он и жил, не без трудностей, конечно. То обычаи нарушал. То его бранили и даже поколачивали за то, что опять безобразничал "спьяну". И разоблачения всегда боялся. И Туллин казалась близкой и недосягаемой вместе, как отражение звёзд в воде, особенно когда Сталлах всё-таки назвал её своей - должно быть, с согласия. Ревниво следя за женой, он разве что не прожигал в Чёрном дырку. А всё-таки ужиться с людьми было куда легче, чем с орками. Ещё нигде к нему не относились так хорошо, как тут, в Тобари, и он понемногу сроднялся с деревней и с нынешним произношением имени, Борух.
Однажды в селение явились пёстро одетые и увешанные драгоценностями чужаки из Заречья. Мужчины схватились за кинжалы и дротики, но пришельцы выставили открытые ладони: мол, с миром идём, не с войной.
- Я, Фархунд, буду говорить с вашими вождями от имени Халлума Чёрного, вернейшего из слуг Властелина Ночи и Ужаса. Все земли от Великой реки от Серых гор принадлежат ему, и вы тоже должны подчиниться.
- Мы - никогда - никому - не служили, - раздельно выговорил Старший, Олбард, поглаживая бороду. - Ни чёрным - ни белым. Никому. Перебить нас вы, конечно, можете, только за каждую жизнь заплатите своей. Я так думаю - и не одной.
- Не-ет, не-ет, достопочтенный, знай, мы явились сюда не за мёртвыми телами, - Фархунд улыбался, и тёмные глаза блестели металлом, - да и зачем бы мне убивать тебя, посуди сам? Много лет ты прожил на свете, и состарился, и скоро уйдёшь - знаешь ли, куда?
- Известно куда - к своим предкам. Все они были свободны, - ответствовал Олбард.
- О да, были свободны - пока были живы. А ныне - знаешь ли ты? Не слышал ли ты, что все мёртвые уходят в страну Ночи и Ужаса? Длань её Властелина тяжела, очень тяжела, тяжелей свинца и камня. И она обрушится на всех мятежников и отступников.
Олбард чуть побледнел. Он не страшился быть убитым, но о стране Ночи и Ужаса явно слышал прежде и боялся её. Боруха тоже передёрнуло, и тут он вспомнил о словах Менестреля. Пришельцы показывали, что безоружны - правда, орк знал, что это могло быть и обманом. Но это была не их земля.
- Не все мёртвые уходят в страну Ночи, а только те, кто принадлежит Тьме. Эльфы уходят на отдых за Море, в Чертоги Безвременья в стране светлых Повелителей Заморья... и люди, которые отвергли Тьму, тоже.
О последнем орку никто не говорил, но так было бы правильно, и он сказал так.
- Да ты, как вижу я, достоин прославления как знаток преданий, Борух, и недаром мудрый и достопочтенный Олбард дозволил тебе держать слово, - продолжая улыбаться, ответил Фархунд. - Но так было прежде - пока Властелин Ночи, величайший, ужасающий и могущественнейший, обитал на западе мира и собирал там тех, кто был ему верен. И милостиво ждал, пока прочие люди, отвергнув невежество, отвергнув его врагов и белых демонов, что ты зовёшь эльфами, обратятся к нему. Но они до конца остались мятежниками, и Властелин Ночи оставил наш мир, навсегда удалившись в свою страну Ночи. Теперь все мёртвые принадлежат только ему...
Борух вздрогнул. Так вот как закончилась война! Фархунд, конечно, недоговаривал. По его словам выходило, будто Моргот ушёл из мира, потому что разочаровался в людях, а не потому, что остался без войск, без Твердыни и без сил. Он просто сбежал в эту страну Ночи от Повелителей Заморья - а, может, его туда и вовсе выгнали силой.
Смерть теперь станет ещё страшней, но ему-то что до этого? Он так и так орк, создание Тьмы. По крайней мере, теперь живёт в мире, где Моргота нет. А как это Халлум звал себя слугой Властелина Ночи, если того и в мире-то больше не было, удивился он.
Последняя мысль, похоже, посетила и Олбарда, и он заговорил:
- А где же обитает ваш чёрный Халлум, вернейший слуга - тоже в стране Ночи, рядом со своим Властелином?
- Не-ет, не-ет, достопочтенный Олбард, великий Халлум не отошёл к своим благородным предкам, верно служившим Властелину Ночи и Ужаса. Но он величайший провидец и колдун, и приносит жертвы Властелину Ночи, и вопрошает его и получает ответ. Может и мёртвых поднять, и спросить, как им живётся в стране Ночи. Хочешь ли, достопочтенный Олбард, узнать, как мучат в стране Ночи твоих предков-мятежников? Хочешь ли сам их вопросить и узнать правду - я приведу сюда лучших чародеев Халлума, и они поднимут всех лежащих в этой земле?
- Нет, нет, не надо, не хочу, - прошептал посеревший Олбард. Едва ли он поверил в посмертные муки отказавшихся служить Морготу, но, кажется, заречным удалось запугать его этими колдунами, мертвецами и призраками.
Остальные тоже съёжились, и невысокая Туллин стала ещё меньше ростом. Боруху представилось, как сдастся дрогнувший Старший, и её уволокут, и отдадут в рабыни одному из заречных пришельцев, и будут люто избивать, если сделает что не так. Избивать так, как уже избили однажды, в детстве...
- Дозволь ответить мне, Старший! - вскинул голову превозмогший страх Сталлах, которому, как видно, представилось то же. - Фархунд лжёт, он обманщик, как все заречные! Никто не может такое сотворить! Мёртвые лежат в своих могилах и не отвечают, даже когда их зовут те, кто их любил!
- Жертва Повелителям Заморья не помогает призвать ушедшего в Чертоги Безвременья, - поддержал его Борух. Сейчас они со Сталлахом оказались на одной стороне, против Фархунда и его людей. - С чего бы это жертва Морготу помогла призвать мертвеца из страны Ночи? Он и тех, кто служил ему...
Лица пришедших исказились - имя "Моргот" было им знакомо, и ненавистны те, кто его использовал. Один из них, не дав Боруху договорить, выхватил из-под полы кривой клинок и резко взмахнул им. Верно, он зарубил бы Боруха, если б не его опыт и реакция, а так - срезал лишь клок волос, да упала перерезанная лента, что всегда туго стягивала их.
Он обернулся, выхватил кинжал, ожидая поддержки поселян - заречные враги и впрямь обманули, прикинувшись безоружными! - но на Боруха смотрели ещё с большим ужасом, чем на пришельцев. Всё поняв, он вскинул руку к торчащему концу уродливого заострённого уха.
- Вот, смотрите, кто больше всех защищает врагов Властелина Ночи - нежить! - закричал Фархунд. - Теперь верите, что мертвецов можно поднять колдовством?!
Его схватили множество рук - не только заречных, но и поселян, и Фархунд силой раскрыл рот, обнажив клыки.
- А я-то... - голос Олбарда дрожал. - Мне ж говорили, что из ушедших на запад за Борондом ни один не вернулся, что всех их убили враги или земля, или вода. Мне ж говорили...
- Да не мертвец я, - рванулся из хватки Борух. - Орк. Но я же вас не трогал, не пытался убить или ещё что!
- Хитроумен ты, Борух, но тут не только искусность, а и разум изменили тебе, - цокнул языком Фархунд. В отличие от поселян он не слишком боялся "мертвеца". - Орк, бодрый и сильный при свете дня? Орк, якшавшийся с белыми демонами и знающий, куда они уходят после смерти? Неужто ты считаешь нас вовсе лишёнными голов?!
Фархунд завязал Чёрному рот такой же красной лентой, как он до того носил на голове, и чуть слышно прошептал в самое ухо:
- Знаю я, кто ты такой, и тебе не жить, орочье отродье. Мою любимую жену раз уволокли орки - прикончить пришлось, а то народилась бы такая же тварь, переносящая солнечный свет и способная прикинуться человеком-уродцем. Только у тебя небось и мамаша из эльфийских прихвостней.
Чёрного, с удивлением осознавшего, что поклонявшийся Морготу пришелец ненавидит орков не меньше, чем эльфов, потащили за пределы селения.
- Примет ли Старший это мудрое решение? - Фархунд вновь улыбался. - Скажи своё слово, о достойнейший: похоронить ли мертвеца в сырой земле, в могиле, как ваших достойнейших предков, сложить ли курган из камней, как принято у дружков белых демонов, или сжечь тело, как поступаем мы?
- Нельзя живого хоронить! - выкрикнул пришедший в себя Сталлах. - Не знаю, кто такой этот Борух - человек урод, орк или ещё кто - но точно живой. Я говорил с ним как-то наедине...
- И подпал под его чары, и лишился разума, - мягко произнёс Фархунд и скомандовал своим, уже иным тоном. - А этого - принести в жертву Властелину Ночи.
Никто не возразил ему.
Старший выбрал традиционную могилу. Выкопав глубокую яму, орка швырнули туда, а после каждый бросил вниз по горсти земли. Всего по горсти - из страха перед живым мертвецом.
- Едва прикрыт, не годится так, - пробормотал, уходя, Кунд.
- Да, не годится нарушать старинные обычаи, и мы, несомненно, довершим начатое, - успокоил его Фархунд, - после принесения жертвы Властелину Ночи и Ужаса, ибо это важнее всего. Следуйте за мной - и я научу вас, как совершать такие жертвы.
Полузасыпанный Чёрный слышал лишь удаляющиеся шаги и подавленные голоса поселян. Они не желали приносить Сталлаха в жертву Властелину Ночи и заранее оплакивали его, но уже не смели противостоять тому, кто мог наводнить их земли множеством умертвий. Они поверили всему, что он сказал.
Когда наступила тишина, орк попытался подняться, выбраться из ямы, но не мог, даже если б ему не связали ноги и руки: слишком глубоко. Его ждала смерть - когда люди вернутся засыпать как следует или позже, от голода и жажды.
Смерти он боялся, но не мог не признать, что ему и так слишком долго везло. Но лучше бы - быть убитым в бою с врагами или утонуть в реке, или упасть с горы. Только не так. Если полностью засыплют заживо, может, это и не мучительней будет, чем утонуть или умереть от ран, но тогда не крутился бы в голове этот вопрос.
За что?! За что?! За что?!
Если бы он убил Сталлаха или уволок куда-нибудь Туллин, он бы понял, почему его убили. Но он же не сделал этого! Или хоть - убили бы за кражу у Кунда, за нарушение обычаев, за очередной срыв. Тоже бы понятно: терпение кончилось. Даже - просто за то, что он орк, к этому он был готов, хоть и старался жить как люди!
Но его бы никто не тронул, если бы он не начал говорить против Властелина Ночи. Он, наверное, никогда в жизни не поступал лучше, чем сейчас, даже когда хотел биться за Повелителей Заморья - потому что тогда только хотел и не смог, а сейчас сумел, и отважился, и всё, как надо, сказал... И за это его убивают - не Фархунд, для которого Чёрный, ясное дело, враг, а поселяне, свободу которых он, как мог, пытался отстоять. Фархунд и горсти не бросил, а Олбард, которого поддержали только он да Сталлах, бросил, и яму копал. И Сталлаха тоже убьют, за то же - значит, и его бы убили, даже если бы он настоящим человеком был! Это было так неправильно, так горько, что на его глазах выступили слёзы. За что?!
Вдали послышались крики и треск пламени. Сквозь них Чёрный различил близкие крадущиеся шаги. А потом в яму спустилась верёвка, и по верёвке спустилась Туллин.
- Сталлаха не спасти, так хоть тебя, - прошептала она, разрезая путы и сглатывая слёзы. - Сейчас никто ничего не заметит, все поглощены этим жутким жертвоприношением - беги, Борух!
Они поднялись по верёвке, друг за другом. Наверху он осторожно, чтобы не оцарапать, сжал тонкие пальцы Туллин, мимоходом удивившись, что, пока он жил в Тобари, когти больше не приходилось обрезать.
- Беги со мной, - жарко зашептал Чёрный. - Я опять стану бродягой, но всё лучше, чем тут. Тебя рабыней сделают, издеваться будут, я точно знаю. Может, тоже в жертву Морготу принесут.
- А сначала рабынями сделают маму и старшую сестру, - уронила Туллин. - Я не могу их бросить. И потом... ты не мертвец, конечно, и не орк, орки такие не бывают. Но точно не человек.
Сталлах умирал или был мёртв, а Туллин стояла в шаге от него, и он не был противен ей, раз пришла его спасать. И позволила держать за руку. Он не причинит ей боли.
Наверное, Борух схватил бы Туллин в охапку и утащил за собой, что бы она там ни говорила, только крики вдали затихли. Возможно, Фархунд уже вёл остальных сюда, довершать казнь. Чёрного им не догнать, но то - одного, а с Туллин наверняка схватят. Обоих.
Он смотрел ей в глаза, запоминая - пусть и это прощание останется ещё одним сокровищем в памяти. Туллин осторожно вынула свою ладонь из его руки и повторила:
- Беги, Борух.
Глава 3. Бельфалас.
Оставив селение, Борух бежал вдоль высоких гор с заснеженными вершинами. Сначала он почти не останавливался, потом - только по необходимости. Пока не достиг соснового бора.
Ступая по хвое, усыпавшей землю, Борух понемногу успокаивался. Конечно, в Тобари не вернуться, и с Туллин больше не встретиться, но его не найдут. Люди Заречья, да и поселяне, выжигавшие опушки, чтобы засеять их, вряд ли чувствовали себя в лесу, как дома. А он за горами десятилетиями не покидал лесов. Упавшая шишка стукнула по плечу, он подхватил её и долго разглядывал. Чешуйки её уже раскрылись, выпустив на свободу семена. Интересно, каково это - быть семенем, что незаметно покоится внутри плотной оболочки, а затем падает в землю, не зная, что ему суждено прорасти и вытянуться к небу, и дать новые семена?
Углубляясь в лес, он вышел на тропу - не звериную, не орочью, протоптанную людьми, и отступил назад. Тропа наверняка выводила к жилью, а он пока желал побыть один. Позже он, конечно, встретится с людьми - в том, что попробовать стоило, после жизни в Тобари сомнений не было. Да и её завершение убеждало в том же. Не то, конечно, что орка чуть не похоронили заживо, а испытанная им боль. По его опыту, болью заканчивалось лишь действительно хорошее. Дурное причиняло страдания, пока длилось, и страдания иного рода - ужас, отвращение, тоску, рабство, обречённость...
Как в годы перед Последней Войной, когда он делал прямо противное тому, чего желал, без малейшей надежды что-либо изменить. Не подобие ли той же обречённости двигало селянами? Моргот бежал из мира, и Ангбанд поглотило Море, но его тень осталась. Борух припомнил взгляд Олбарда - да, он был запуган и сломлен. Остальные ждали слова Старшего, с надеждой смотрели на него, а он сказал - копайте могилу. И после смолчал, дав слово Фархунду... Но неужто не найдётся того, кто встал бы на место Олбарда? Быть может, позже кто-то очнётся и взбунтуется против заречных, и их возглавит новый Старший. Только не убьют ли его люди Фархунда, особенно если их придёт больше и среди них будет настоящий колдун? А после - того, кто посмеет сменить и этого Старшего, пока Тобари не покорится окончательно?
Тропка, на которую спустя время вернулся Борух, была узкой и петляла меж стволов. За очередным поворотом он разглядел вдали коренастого человека. Он стоял, мрачно скрестив сжатые в кулаки руки и вдавливая толстую ногу в морду распростёртого на земле орка. Орк жалко скрёб по земле когтями. Борух отбежал назад и тут же выбранил себя: он и похож, и непохож на сородичей, и бегство как раз подскажет преследователям, что перед ними враг! Надо бы, напротив, доказать своё отличие от других - скажем, помочь людям в стычке с орками. Так он скорее останется в живых и, может быть, будет принят.
Других орков, однако, не было ни видно, ни слышно, и даже запаха их не ощущалось; к тому же и человек, и поверженный им враг оставались молчаливы и неподвижны. Статуи! Но как же похожи на живых - Чёрный думал, таким искусством владеют одни эльфы! Правда, эльфы вряд ли создали бы именно такую статую, это не в их духе. Он приблизился - получше разглядеть мрачную, но искусно выполненную работу. От скульптуры исходила странная сила, и высеченные в камне глаза, казалось, пристально следили за ним. Он торопливо обошёл кругом, чтобы избавиться от неотрывного взгляда, но едва оказался за спиной статуи, раздался гул, и голова повернулась в его сторону. Каменная фигура и впрямь была живой!
Однако пока она не нападала, и отступивший Борух пускаться в бегство не стал. Позади наступила напряжённая тишина, а шаги такого преследователя - пожелай он броситься в погоню - трудно было бы не услышать. Испуг орка пересиливало изумление: он никогда не встречал таких странных троллей. Или, может быть, то была помесь троллей с людьми? Нет, и этого быть не могло: лежащий орк тоже был каменным. Выходит - всё же статуи? Однако знакомиться с творцами таких изваяний, кем бы они ни были, Борух бы не решился. О тропе пришлось забыть, да и сам лес покинуть: быть может, за всеми его пределами следили.
В конце концов он вышел к Великой Реке. В этом месте её можно было перейти - дощатый мост, в этот час рыжий от закатного света, вёл к длинному острову, и как несложно было догадаться, от него на другой берег. Там жили такие же Смуглолицые, как Фархунд, его племя. Борух вгляделся вдаль, припал к земле: кажется, никто не следит. Страх отступил, и его охватила жажда мести: за то, что разрушили его жизнь в Тобари, за Туллин, за всё. Фархунду он, конечно, отомстить не сумеет. Но среди всего вражеского племени найдутся и послабее, и поглупее - так всегда бывает. К тому же причинённый им вред может, так или иначе, задеть и Фархунда: свои, а то и родичи.
Только как их достать - не в одиночку же? Мстители-одиночки долго не живут. У этих заречных должны быть другие враги, к которым можно присоединиться - только где их искать? На юге, на севере? Быть может, даже на востоке, сообразил Борух. Не обязательно жители всех земель за рекой точно такие, как Фархунд - он рассмеялся, вообразив армию в десять тысяч одинаковых Фархундов. Они могли подчиняться поклонникам Моргота из страха - или даже по сей день противостоять им. Орк потряс головой. Что за глупость - мстить, даже не понимая, кто - враг, а кто - нет! И всё же враги - были, и ненависть к ним жгла его горячим углем внутри. Конечно, в первую очередь искать союзников стоило на юге, а никак не на востоке.
Горы всё ближе подходили к реке, и, наконец, Борух обошёл последние их отроги. Могучий поток, разливаясь всё шире, нёс свои воды через тёплый и прекрасный, но пустынный край. Горько и пряно пахли травы, многие из которых Чёрному были незнакомы, и множество птиц кружило в воздухе. Иные из них без боязни опускались рядом с орком или, пролетая, чуть задевали его крылом. Это было столь чудно, что мысль об охоте не сразу пришла ему в голову. Только как следует проголодавшись, он вскинул новенький, изготовленный уже во время бегства лук. Клинок и нож Боруха заречные, по счастью, бросили неподалёку от могилы, а то ему пришлось бы тяжелей. Вскоре после охоты, когда узнавшие страх птицы с криками разлетелись, ноздрей Боруха коснулся чуть слышный запах Моря.
Моря, с которым он десятилетия назад прощался навек.
Борух поспешил навстречу ему, как навстречу далёкому свету. Здесь некого было опасаться, и он не мог не подарить себе Море - не просто взгляд издалека! Вблизи Море оказалось ещё удивительней, чем издали: оно пело, и голос его был глубже всего, что знал Чёрный - кроме одной лишь глубины звёздного неба. Ему подумалось, что и у небес может быть своя песня. Быть может, птицы в вышине слышат её, и потому среди них так много умеющих петь.
У Моря, столь переменчивого и столь неизменного, что время возле него текло иначе, Борух задержался надолго. Долго и неспешно оно раскрывало себя, свои краски и запахи, светлые блики и невидимые глазу бездны, лёгкость и зыбкость пены и слитность могучего движения, подобного дыханию исполина, и всё это отображалось в его музыке. Волны набегали на берег, касаясь ног орка, и с ними прокатывались волны музыки, и сквозь него, мимо него, к иным, разносился зов Моря. Кого-то иного оно звало в светлое Заморье, кого-то иного - в путь по волнам, в дальние края, кого-то иного - сюда, на побережье. И его, Чёрного - к чему-то звало, но он не мог разобрать, и всё пытался постичь его зов. Однажды показалось - нашёл, и он попытался запеть сам, ту песню о Солнце, что пели в Тобари. Но если в людском хоре его грубый голос терялся, то рядом с мерным и глубоким голосом Моря он так резал слух, что Борух смолк и скривился.
А на другой день началась буря, и музыка обратилась грохотом, и волны яростно бросались на берег, швыряясь в Чёрного чем ни попадя. Вместо мудрой и гармоничной силы воды наполнила иная, тоже могучая, но дикая и разрушительная. Такое Море, вовсе несходное с тем, что некогда предстало в песне, и орка взъярило и взбаламутило. В злобе он истребил явно больше морских птиц, чем требовалось для пропитания, а осевшая было на дно неутолённая жажда мести погнала его из безлюдных земель. Он решил пройти ещё немного вдоль побережья - не найдёт ли чьих следов, и, коли нет - повернуть назад.
Близ невысоких скал нашлись и следы, и сами люди. Завидев Боруха, старик бросил сеть, что выбирал из лодки, и заковылял к скалам, чуть приволакивая ногу и всё оглядываясь на орка. Поклон и отдалённое приветствие остановили рыбака лишь на пару мгновений. Борух задался вопросом - что бы такое сделать, чтобы он не так боялся? Такое, что орки не делают? Ответ нашёлся сразу. Взглядом прикинув участок, Борух принялся выдёргивать травы, аккуратно складывая их по краю. Затем, срезав с одного из редко растущих кустов крепкую ветку, приладил к ней нож, сооружая себе мотыгу, и принялся рыхлить землю. В сущности, его действия были бессмысленны - посеять он мог лишь семена тех трав, что вырастут и так - но для того, чтобы показать свои умения и намерения, это годилось. Старик остановился и наблюдал издалека, пока Борух не прервал своё занятие и не попытался приблизиться, и тогда только как мог заспешил прочь.
У скал, как он вскоре узнал, было рыбацкое селение. Жители его, крепко сложенные люди с обветренными лицами, скорей загорелыми, чем смуглыми, говорили на незнакомом Боруху языке. И не позволяли приблизиться. Поразмыслив, он решил не торопить события - в чём-в чём, а во времени недостатка не было. Лишь день за днём подходил всё ближе и всё дольше медлил уходить. Люди должны были убедиться, что Борух им не враг. Сильными союзниками рыбаки не казались, но они могли быть частью большего народа. Заодно - когда это стало возможно - он на слух учил язык, заинтересовавший его тем, что в нём встречались и некоторые восточные слова, и белериандские. Имена также напоминали имена людей Белерианда, союзников эльфов.
В один из дней, когда Борух медленно пробирался в сторону селения, к нему наконец устремился юноша с каштановой чёлкой, падающей на брови.
- Что ты такое? - спросил он с большим беспокойством, переступая с ноги на ногу. - Какого ты племени?
- Сейчас - никакого племени, - помедлив, ответил Борух. - Я живу один. Брожу по земле.
- Один? - его собеседник несколько успокоился, хотя во взгляде его ещё читалась тревога. - Значит, ты не ведёшь за собой сородичей?
- Нет, - ответил он. Ещё чего не хватало - приводить в этот край орков! Да их и самих к Морю не заманишь.
- А ты не умеешь... ты не из этих? - настороженно спросил парень и сделал несколько неопределённых жестов. Борух переспрашивал и так, и эдак, прежде, чем узнал, что под "этими" подразумевались колдуны. Итак, во всяком случае, их здесь не жаловали!
- Нет, такого я не умею. А сюда раньше колдуны приходили?
- Не сюда. Туда, где мы жили прежде, - он махнул рукой к западу, - как-то пришли нэрми. Они заколдовали те земли, и мы ушли оттуда. Так говорит дед.
- Нэрми - это люди, у которых жёлтое железо на руках, на голове? - с трудом подбирая слова, уточнил Борух.
- Нет, это не люди. Странное, чужое племя. И опасное. Колдуны.
Борух слегка поёжился. Опасные нелюди-колдуны... неужто тёмные духи? Ага, целое племя. Тогда - создатели живых камней? Колдовать точно умеют, а люди ли они... возможно, и нет. Действительно странное и опасное племя. Их бы поддержкой заручиться, но как?
И от самих-то рыбаков трудно было добиться поддержки или принятия - оно и неудивительно, если за человека его не признали. Но за орка, как он и надеялся, тоже - к его сородичам люди относились иначе. Народ Ульфанга легко сообщался с орками, хоть и без приязни, другие же, смотря по силе, нападали или бежали прочь. Эти же просто неохотно подпускали, следя за чужаком с большим недоверием.
Прошли месяцы прежде, чем Борух мог войти в селение и обратиться к Барагеру. Этот мрачноватый сероглазый мужчина в расцвете сил звал себя вождём. Быть может, он правил не только немногочисленными рыбаками, подумалось Боруху.
- Я слышал, вы не любите колдунов, - начал он. - Люди-колдуны, что живут к северо-востоку отсюда, за Великой Рекой, причинили мне большое зло. И не мне одному.
- Сочувствую. Но, сдаётся мне, ты ждёшь вовсе не слов сочувствия, - Барагер внимательно посмотрел на него и усмехнулся. - Если ты надеешься втянуть нас в какие-нибудь межплеменные распри - тебе это не удастся. Мы можем любить или не любить кого угодно, но не вмешиваемся ни в чьи дела. И особенно - ни в чью вражду. Даже будь мой народ куда больше, как в старину, я сказал бы то же.
- Я и не собирался призывать вас к чему-то подобному, - Борух с трудом подавил желание сжать зубы и кулаки или хоть отвести глаза. - Ведь вас не так много, и у вас мало оружия...
- Совсем нет - если не считать за оружие ножи или молот кузнеца, - поправил вождь, к изумлению орка. Он не увидел в селении ни кинжалов, ни луков, ни дротиков, но полагал, что их просто не выставляют напоказ. Прекрасно, когда нет войн, но как жить вообще без оружия?!
- А если на вас нападут?
- Кто - ты? - Борух замотал головой. - Или другой бродяга, случайно забрёдший сюда? И так справимся. Наши предки нуждались в оружии, пока они жили в опасных краях. А тут даже хищных зверей не водится - одни мы живём да нэрми на западе.
- А они разве не опасны?
- Будь у нас мечи и копья, против чар они всё равно бессильны. Да нэрми и не нападают на людей - даже тех, кто придёт в их владения. Они опасны лишь для тех, кто им доверится. Могут хоть целый народ обмануть и сгубить, послать биться с неведомым могучим злом - и зачарованные их песнями и речами люди сами пойдут на верную гибель. Так говорят наши предания. Но это не та опасность, которую могут нести враги. Иные из наших даже ходят к границам их земель, из любопытства.
- Вождь Барагер! Можно и мне пойти в этом году? - кстати спросил долговязый юнец.
- Иди, только не один, а хоть с Рагдаром, он всё-таки постарше и поумней будет. И помни: за Полосу не заходить и не заговаривать. Иначе назад не возвращайся. Я бы и с тобой в жизни говорить не стал, - вновь обратился он к Боруху, - если бы ты был не один или владел чародейством. Не годится людям сближаться с чуждыми им народами - даже теми, что сначала несут им добро. Или кажется, что несут...
- Ты не запретишь мне тоже пойти... с Рагдаром? Я хочу искать помощи у нэрми.
- Помощи? - поднял брови Барагер. - Хотя, может, вы между собой и столкуетесь - кто вас знает... Только обещай, что моих людей в это вмешивать не будешь.
Борух легко пообещал. Чем в его мести помогут безоружные рыбаки? Вот от нэрми он ждал многого. Он размышлял, чтобы это мог быть за народ, пока по изменившимся птичьим голосам, по воздуху, в котором была растворена ещё неслышимая мелодия, не узнал эльфийские земли.
- Стой! - велел Рагдар, тот самый юноша с каштановой чёлкой. - Мы достигли Полосы.
Борух не мог подойти ближе, не мог различить более, чем дальний отблеск и отзвук гармонии, в которой живое тепло леса, прочно укоренённого в земле, сплеталось воедино с таинственным зовом бескрайнего моря. Но мог оставаться рядом, не опасаясь стрел: эти безоружные юноши защищали его самим своим присутствием. Пока он среди людей, эльфы и в него, орка, не выстрелят. Издали донёсся тревожный звук рога. Оба юноши, так же, как он, вдыхавшие дальние ароматы, смотревшие и слушавшие, повернули назад.
Вернувшись, орк сказал Берегару, чтобы его звали с собой, если ещё кто захочет посмотреть на земли нэрми, и вождь согласился, хмыкнув:
- Вроде не человек, а зачаровали. Всё потому, что ты тоже не колдун. Но мне, в общем, без разницы, хоть совсем к нэрми уходи, только помни, что обещал.
Борух хотел было сказать, что эльфийские чары светлы, что жизнь без них - много хуже, но смолчал. Это орочья жизнь сама по себе была жалкой, а человеческая? Люди и без того хорошо живут. Жаль, что он хотя бы не человек - тогда мог бы и вправду уйти к эльфам. Так-то это невозможно: они, конечно, понимают, кто он такой. Отчего не понимали рыбаки, Борух узнал, услышав пересказ древнего предания старухой, неспешно плетущей сеть:
- Так они шли и шли на запад, долго, долго, чтобы спастись от Тьмы, и от многих злобных чудовищ, которые нападали на людей. Были среди них такие ужасные, что и не передать. Но самыми многочисленными были ирхи - они ходили на двух ногах, как люди, но на них и взглянуть нельзя было без содрогания. Голова вся в чешуе, глаза, пылающие, как огонь, руки длинные до земли, а клыки и когти, как ножи, и с них всегда капала кровь и падали черви. Потому что ужасные ирхи питались только людьми или нэрми, живыми и мёртвыми, и вечно горели злобой, так что могли умереть, если не убьют за день хоть одного врага...
И ещё много живописных подробностей старуха добавила про орков, которых никогда в жизни не видела. Не то что Борух, никто из его сородичей не подошёл бы под её описание.
Союзников, несомненно, нужно было искать в других краях - и не сейчас. Хотя Борух и желал как-то расквитаться с Фархундом и заречными Смуглолицыми, уйти ради этого от Моря и близких эльфийских земель было слишком высокой платой. Иногда он ругал себя за то, что не может совершить месть: это была одна из немногих вещей, которую считали правильной и орки, и люди, и даже эльфы. Во всяком случае, они куда яростней бросались в бой с врагами, если видели убийство своих родичей или издевательство над пленным. Он должен был найти способ отомстить, но всё откладывал.
Пока однажды не осознал, что мстить-то ему не за что. За людей Тобари? Так они сами подчинились Фархунду, а его чуть не убили. За Сталлаха, который не подчинился? Так он был соперник, почти враг, и только короткое время они были заодно. За Туллин? Конечно, он не забудет её, но прежние чувства остыли. Он даже не страдал от того, что больше её не увидит. А воспоминания у него не отнять. И потом, никто из них не был его родичем - что за них мстить? За себя? Его, как-никак, не сумели ни убить, ни покалечить, только вынудили бежать - но если б не это, он не мог бы, как сейчас, ожидать новой встречи с эльфийскими землями, пусть только краешком увиденными, и так часто слушать Море.
Подражая людям, Борух выстроил себе хижину на отшибе, поначалу небрежно - но скоро понял, что старание в таком деле пойдёт на пользу ему самому. Хижина стояла недалеко от селения, и из неё можно было видеть лодки. Временами он мог общаться с людьми, так что не скучал - да и как скучать у Моря?
Оно так и осталось великой тайной. Прошло много времени, прежде, чем Борух, как ему показалось, открыл всё его разнообразие - в любую погоду, в любое время дня и года, вблизи и вдали, услышал многие его напевы, узнал всё живущее и растущее у берега и на берегу. Открыл и обнаружил, что всё постигнутое им - лишь пена на поверхности.
С этих пор он вникал в доносящиеся до него отголоски незримой, медленно текущей во мгле жизни в глубинах: во мгле, но не во Тьме. И подолгу вглядывался в дно, различимое сквозь колышущиеся воды. Однажды ему показалось, что большей частью он постиг и это. И оно тоже оказалось лишь поверхностью волн под пеной.
Море раскрывало не только само себя, но и мир. Постоянный в своей сути и бесконечно изменчивый. Следующий одному сложному ритму, в котором всё возвращается и ничто не повторяется в точности. Открытый любому и таинственный. Была в нём и своя глубь - время, история. И рыбаки, как он заметил по языку, лучше чувствовали глубину истории: если в восточном наречии всё прошедшее делилось на "древнее" и просто "старое", в этом ещё различались стародавние и старинные времена - не старые, но и не древние. И, напротив, незапамятные - древнее древних.
Старыми назывались времена юности тех стариков, что рассказывали о них. Стародавними - времена их отцов, дедов, прадедов. Старинными - время, когда былой вождь Берег, предок Барагера, увёл свой народ от Великого Северного Зла и обмана нэрми на юг. Или времена последующих злоключений и распрей, из-за которых этот народ сильно уменьшился в числе. Древними - времена, когда предки Берега жили на востоке. А незапамятными звались времена до появления людей, до Солнца и Луны. Конечно, Борух не признавался, что родился в незапамятные времена: это ещё более отдалило бы его от людей.
Случилось, однако, так, что время его прихода на побережье понемногу ушло в старые, стародавние, а там и старинные времена. Слишком долго он жил здесь, видя смену поколений уже не по перечисленной череде предков, а вживе. Он не мог найти объяснения своему поразительному долгожительству. Разве что Повелители Заморья, которых эльфы называют валар, так вознаградили пытавшегося перейти на их сторону? Новые поколения всё равно воспринимали его как странного и чуждого - не человека - так что своим он в селении не стал. Зато с течением лет к его хижине всё чаще приходили спрашивать о событиях прошлого или о необычных и непонятных явлениях: потому, что он живёт на свете очень долго, и может знать. Борух как-то спросил, отчего рыбаки никогда не обращаются с этими вопросами к эльфам, никогда не заговаривают с ними - и услышал в ответ:
- Эльфы слишком мудры и могущественны. Они не просто ответят на вопрос. Они захотят давать нам советы, управлять и направлять - и они изменят тех, кто заговорит с ними. Общаясь с ними, люди станут другими. Предания говорят, что прежде было так. А о тебе предания ничего такого не говорят - ты же один, ни из какого племени...
Орк действительно не испытывал желания давать советы. Он не слишком понимал, зачем вообще дают советы - вместо того, чтобы приказать, имея власть, или попросить, её не имея. Конечно, ответ на просьбу мог быть разным - например, когда его нож совсем иззубрился, местный кузнец подарил ему новый, а заменять проржавевший клинок отказался. Однако Борух не переставал удивляться этой почти магической власти над людьми верно сказанных слов. Если бы ему прежде - даже после падения Ангбанда - сказали, что таким способом можно заполучить нужную вещь, он бы не поверил. Просто объяснить, что её нет и она нужна - без власти, без угроз, без обещаний, без хитростей... В людях уживались понятные черты с теми, что он не мог постичь.
Не мог постичь и Моря. Обращённый лично к нему зов остался неясным. Правда, Боруху не раз казалось, что разгадка кроется в его собственной песне. Но если некогда Шкура, горланя что-нибудь спьяну, не заботился о том, как оно звучит, сейчас Боруху все его попытки казались столь скверными, что он надолго прекращал их, и лишь спустя время возвращался к тому же. Новые открытия тоже давались всё дольше и труднее, хотя всегда поражали. Однажды Борух уселся на острые камни и долго не замечал этого, вдруг расслышав, что у самого мира есть не просто свой ритм, но некая единая музыка или песня. Но ни уловить её отзвуки, ни что-либо понять о ней он не мог, сколько ни бился над этим потом.
В Море можно было погрузить ногу, окунуться, нырнуть - и были глубины, доступные лишь рыбам. Тем же свойством обладала его музыка. Борух достиг глубины, дальше которой он проникнуть не мог. Но поток, доступный ему, неиссякаемо лился в подставленные ладони, а непостижимость иного будила новые мечты и надежды. В лесах за горами и в Тобари он ни о чём не мечтал, полагая, что все мечты его сбылись. Море же вновь напомнило не только о глубинах, но и о недостижимых высотах, и песне Менестреля, и о том, что в тот час новая жизнь представлялась чем-то более светлым и прекрасным, чем всё сбывшееся. Он вновь желал постичь, обрести, открыть, и надеялся, что однажды достигнет цели. Рядом с этим всё прочее, будь то непризнание людьми или собственные срывы, что повторялись вновь и вновь - в селении в них видели подтверждение того, что отличные от людей существа небезопасны, и пускать их к себе не стоит - было не столь важно.
Он намеревался остаться здесь навсегда.
Глава 4. За Андуин.
Борух порой видел не только земли эльфов, но и их корабли далеко в море: как видно, здесь была гавань, как некогда в западном Белерианде. Но этот корабль устремился не к ней, а прямо к рыбацкому селению. Сошедшие на берег, могучие, благородные и прекрасные, напоминали и людей, и эльфов. Борух наблюдал за ними издали, из-за спин рыбаков. Между ними разгорелся спор: одни сочли пришельцев эльфами, которые чародейством приняли вид людей, и предлагали немедля оставить прежние земли, как это сделали их предки. Другие же были смущены, но и обрадованы встречей. Смертные люди, такие же, как они, но ставшие выше, мудрей, сильнее, воплощали самые несбыточные мечты.
Спор разрешил вождь, носивший древнее имя Баран.
- Неужели мы откажемся чему-то научиться у этих людей только из-за старинных опасений?
- Бабьих басен, - проворчал кто-то.
- А те из вас, кто им не доверяет, пусть наблюдают издалека - не применят ли они чары. Если пришельцы окажутся эльфами или колдунами, прежде, чем уходить из родных мест, я попрошу уйти самих чужаков. Туда, откуда они приплыли. Но пока мы ничего о них не знаем. Даже не знаем, захотят ли они с нами разговаривать...
Пришельцы, однако, были рады знакомству, а, услышав имя вождя, сказались родичами. Капитан корабля, высокий, прекрасно сложенный юноша с золотистыми волосами, старался преодолеть и трудности, возникшие из-за различия языков. Борух наблюдал за ним, по-прежнему прячась за спинами, лодками, углами хижин, и не обращал внимания на смешки молодых рыбачек. Пришельцы влекли его своим сходством с эльфами, но он не желал быть замеченным. Если уж люди не знали, как к ним отнесутся, что говорить о нём!
Услышав, что в селении опасаются живущих неподалёку эльфов и не общаются с ними, златовласый капитан некоторое время молчал - не укоризненно, а, скорей, не зная, что сказать на это.
- В наших преданиях говорится... - начал Баран и оборвал себя, смутившись под проницательным взглядом пришельца. - Впрочем, что предания! Они стары, и, может, мы чего-то в них не понимаем. Главное - Дивный народ чужд людям. При своей мудрости и колдовской силе эльфы могут использовать людей в своих целях.
- Использовать в своих целях? - переспросил капитан. - Я не знаю, чего бы достиг наш народ и чем бы он стал, если бы не эльфы.
- Вы-то сильны и мудры, а нас они слишком превосходят, - проворчал Баран. - Мы не отказались бы встретиться с каким-нибудь эльфом, если б он пришёл сюда один. Или там вдвоём с другом. Тогда мы могли бы общаться с ним на равных. Скажем, рядом с нашим селением с давних пор живёт странное существо по имени Борух, бывает и у нас...
- Кому подобно это существо? - пытливо спросил Анардиль - так, совсем по-эльфийски, звали пришельца. По его взгляду навостривший уши Борух понял, что его заметили, только не рассмотрели как следует.
- Не знаю, - пожал плечами вождь, - я не разбираюсь в разных народах. Ему очень много лет, он довольно уродлив, бывает кровожаден на охоте, а временами злится и ломает собственную хижину и другие вещи. Но нам он вреда не чинил...
На самом деле пару раз такое бывало. Но после люди гнали Боруха, и на то, чтобы его вновь приняли, приходилось затратить очень много усилий. Починить сломанную дверь своего жилища было куда как проще.
- Зато он временами напоминает нам то, что мы забыли.
Это было правдой. Иногда он просил в селении потребную ему вещь, о которой успели позабыть - и описывал, что это такое, и как этот предмет изготавливали прежде. А порой старики, запамятовав что, сами обращались к Боруху - мол, напомни, как там эту историю мой дед рассказывал.
- Если вы советуетесь с неким злым созданием, мне не стоило бы удивляться вашему страху перед эльфами...
Дослушивать Борух не стал. И так было ясно, что будет дальше. Если некогда Фархунд хотел убить его за то, что он противился поклонению Морготу, светлые и благородные люди, прибывшие из Заморья, уничтожат его как создание Тьмы. И оправдаться, конечно, не дадут. А рыбаки, за века так и не признавшие его своим, им помогут. Он покинул селение так скоро, как мог. В злости разметал свою хижину - пусть пришельцам, вынудившим его бросить хорошую жизнь и вновь бежать в неизвестность, ничего не достанется! - и бросил тоскливый взгляд в сторону так и не разгаданного Моря.
Прощаясь с ним вновь, Борух нежданно понял: Море звало его не спеть чужую песню своим голосом, что он не раз пытался проделать, но обрести свою музыку. А для того - выйти к иному морю, на северо-востоке. Это откроет путь к новому и лучшему, к тому, о чём он мечтал.
Неудивительно, что он не мог вникнуть в это послание так долго: оно и сейчас представлялось немыслимым. Прекраснейшая музыка была связана с эльфами или Повелителями Заморья. Мелодии людей тоже были по-своему красивы, хоть и попроще. Но какая музыка - если представить себе подлинную музыку, а не ритмические выкрики или вой рогов - может быть у орка?! То, что Море - не единственное, тоже никогда не пришло бы ему на ум. Рек или лесных озёр могло быть сколько угодно, но ещё одно Море? Не на западе, а на востоке? Но разве он поверил бы, что в Заморье могут жить люди?!
Борух уходил скоро, но гордо и спокойно. Он не позволил изгнать себя и не бежал, но следовал зову Моря. По пути он осознал, что злость его была беспочвенна: решение людей Заморья его уничтожить и согласие рыбаков он только вообразил. Капитан Анардиль всего лишь предположил, что он, Борух - злое создание. Ну да, на самом-то деле он - дитя света и прекраснейшее из всех разумных существ, а его в злые создания зачислили. Есть от чего взбеситься. Борух рассмеялся - и тем подвёл черту под последним, весьма долгим, отрезком своей жизни.
Вновь выйдя к Великой Реке, он заночевал на самом берегу. Уснул крепко - приучился за столетия спокойной жизни у Моря - и пробудился, окружённый Смуглолицыми в красных кафтанах. Едва дёрнулся, как двое из них выхватили у него лук и нож, другие же скоро обыскали, нет ли иного оружия, и скрутили верёвками руки. После его усадили в кожаную лодку и пересекли реку, а там погнали к северу.
Скоро Борух понял, что его не убьют, однако особой радости от того не испытал. И потому, что гнали его вдоль чёрного хребта, один вид которого подавлял. Таких неприступных, мрачных и зловещих гор Борух ещё не видал - если не считать ближайших к Ангбанду. Подобное сходство более чем тревожило и угнетало. И, конечно, потому что из-за своей беспечности лишился свободы и вновь стал рабом.
Люди в красных кафтанах продали его другим Смуглолицым - всадникам в чёрном с лиловыми узорами и широкими поясами того же цвета. Лбы их украшали золотые подвески в виде двух соединённых полумесяцев, рога которых смотрели вверх и вниз, руки - браслеты.
Всадники цокали языками, оглядывая раба. Один, совсем молодой, с тонкими усиками, разжал ему челюсти, как прежде Фархунд, и хмыкнул, увидев клыки. Наконец ударили по рукам и вновь погнали на север, порой подгоняя хлыстами. В таком ужасном положении орк не оказывался, как он считал, никогда: в Ангбанде его не раз били, но не скручивали и не гнали на работы вот так. Он был рабом, но пленником - ещё никогда.
- А ведь мне нравился Ульфанг, - пробормотал он на восточном наречии, одновременно желая быть понятым и не понятым. - И народ ваш нравился, интересный народ...
На него цыкнули, велев заткнуться - понять это было легко, хотя язык за прошедшее время несколько изменился. Смуглолицый с тонкими усиками долго не отводил от него тёмных блестящих глаз и всё похлопывал рукой по своему хлысту. Лицо его оставалось непроницаемым. Должно быть, ждёт ещё какого нарушения или ошибки, чтобы ударить как следует, по старой памяти решил орк. Как бы он хотел никогда не возвращаться к этой старой памяти!
На очередном привале его осмотрели вновь. Тот, с усиками, указал на перекрученные руки, сильно затёкшие за время пути. Частью из слов, частью из жестов Борух понял - он опасается, что раб из-за чрезмерно тугих верёвок вовсе лишится рук и не сможет работать. Развязывал и связывал заново он сам, пока ещё двое держали кривые клинки у шеи Боруха. Теперь руки его были связаны куда слабей, и не за спиной, а впереди. Будь орк на его месте, он никогда не связал бы так пленника - тем более пленника с такими зубами. Когда на ночёвке тот же молодой Смуглолицый заметил что-то подозрительное и увёл за собой караульных, бросив Боруха без присмотра, тот окончательно счёл его заносчивым олухом. Конечно, он перегрыз не слишком-то крепкие верёвки и тихо сбежал на север, куда его и хотели погнать, в надежде, что именно там искать не станут.
В самом деле, рабовладельцы его не преследовали. Повернув к востоку, он изумился, как всё удачно сложилось: сама судьба вела его - пусть столь неприятным способом - именно туда, куда он стремился. А затем он вернул и свободу благодаря этому молодому всаднику, который...
...Сделал всё возможное, чтобы он, Борух, мог сбежать, сообразил он. Быть может, ещё и направил других поискать его на юге или востоке.
Нет, всё-таки в людях было нечто удивительное, к какому бы народу они ни принадлежали.
Глава 5. Море Рун
Увидев вдали море, окаймлённое где камнями, где травами, Борух мысленно поблагодарил того всадника, без помощи которого до него бы не добрался. Оно притягивало, и всё же он не мог заставить себя подойти вплотную. Охватившее его чувство походило на то, что он испытал, когда песня Государя Нарготронда открыла ему Заморье: он не смел подойти. Восточное море не было так величественно и безмерно, как оставленное им, и на него не ложился отсвет незримого Заморья. Здесь было нечто скрытое, некая глубокая тайна, коснувшаяся Боруха с первого же взгляда - она и вызывала неясный трепет.
Уснув вблизи берега, он почти сразу пробудился - отнюдь не от чувства опасности. Сон был поразительно кратким и загадочным. Обыкновенно Боруху снились либо картины прошлого, либо причудливое совмещение разных воспоминаний, либо то, чего он наяву ожидал с надеждой или страхом. Но такого он и не помнил, и не воображал.
Он стоял на корточках, прижимаясь коленями к крутому зелёному холмику, перед тёмной - стеной не стеной, гранью не гранью. Скорей всего, вертикальной завесой, быть может, и магической. Разглядеть её не удалось: весь сон длился лишь мгновенье. Когда же Борух уснул вновь, ему привиделись Туллин и Анардиль, сидящие рядышком на берегу Моря.
Хотя, живя среди людей, он и приучился спать ночью, более естественным для него был иной ритм. К тому же ночью легче было слышать мелодию Восточного моря. Было в его тайне что-то ночное или сумеречное... Днём же Борух то просыпался, то засыпал. Иногда непонятный сон повторялся, а по прошествии времени даже чуть удлинился.
Завеса не была неподвижна. Она дрожала и колебалась, и сквозь неё размыто мерцали огни звёзд.
Значение сна Борух не мог разгадать; между тем разгадка казалась ему необычайно важной для всей его жизни. Следуя тому, что подсказывал сон - и, как он считал, Восточное море через него - он еженощно всматривался в звёздное небо подолгу, как никогда прежде. Оно всякий раз заново восхищало и изумляло, но не давало ответов.
Прошло ещё время, прежде, чем он различил сквозь завесу зыбкие контуры склонившейся к нему невысокой фигуры, скорее всего, сидящей. И ещё время, прежде, чем непрестанные колебания начали успокаиваться, и он на мгновенье увидел, что за завесой - эльф. Пробудившись, Борух вновь и вновь представлял себе мягкие черты смугловатого лица, скорее круглого, чем овального, ясные зелёные глаза, полные мудрости и покоя, изогнутые словно бы от удивления тонкие брови, чёрные волосы, блестящими волнами спадавшие на плечи. Ниже всё расплывалось от дрожания завесы, но увиденного было довольно. Борух должен был найти его. Конечно, с кем ещё связывать надежды на обретение новой музыки и света, как не с эльфами!
В его поисках Борух медленно обходил берег - и в самом деле встретил эльфа, правда, с иными чертами лица, но чем-то сходного с приснившимся: черноволосого и зеленоглазого, с несколько смуглой кожей. Его волосы охватывала широкая полоса коры с вытисненными на ней звёздами и листьями. Такой же узор украшал ворот и рукава коричневой куртки, укреплённой вшитыми в неё пластинами. И эльф этот с самым решительным видом сжимал в руках копьё.
Борух отбросил новый лук - после пленения никакого оружия у него не осталось - и поднял руки, показывая открытые ладони. Если уж людей это могло остановить, эльф тем более не станет нападать на безоружного.
Тот, с силой поставив копьё на землю, брезгливо поморщился. Вроде как о такое ничтожество и рук марать не хотел. Как видно, он принял мирный жест за проявление трусости. Как будто перед ним прежний Шкура!! Желая доказать, что это не так, Борух произнёс на белериандском:
- Я не хочу тебе зла. Поверь мне. Вы, эльфы, для меня...
Он замялся. Как оказалось, помехой ясному выражению мыслей и чувств бывает не только их недостаток, но и избыток. Не найдя подходящих слов, Борух приложил руку к груди, а затем подбежал к самому морю. Трепет побудил его опуститься на колени. Зачерпнув воды, он омыл ей лицо, несмотря на возгласы эльфа - вначале гневный, затем изумлённый - и лишь затем обернулся.
В широко раскрытых зелёных глазах не осталось ни гнева, ни презрения - их вытеснили потрясение, ужас, боль и жалость, такая острая, что Боруху подумалось: должно быть, для эльфов жалка не только его ангбандская жизнь, но и нынешняя. Эльф пристально смотрел в его глаза - как ощутил Борух, желая быть понятым, однако не говоря ни слова. По давним слухам, эльфы умели общаться и не раскрывая рта. Борух сам, как мог, сосредоточился на попытке услышать чужие мысли. Это оказалось трудным, словно расслышать разговор за стеной или сквозь толщу воды: он воспринимал лишь отдельные, ключевые, слова и образы.
Другое... ты был другим...
Борух кивнул несколько раз подряд, обрадованный пониманием. Этот эльф узнал в нём не просто орка, но орка изменившегося, несходного с собой прежним!
- Как, откуда?! - поражённо спросил он после кивка. Неужели эльфы могут как-то узнавать о событиях, случившихся вдали от них?* Эльф на миг прикрыл глаза, словно ему было тяжело убедиться в своей правоте.
- Что это значит? Я не понимаю тебя. Объясни словами. Не мыслью, а языком.
Эльф сосредоточенно слушал, словно и ему было трудно понять Боруха, а затем заговорил на незнакомом наречии. У нолдор был свой язык, но они хорошо знали и белериандский, как и лесные эльфы; а что если этот, живущий на востоке, понимает его плохо? Боруху слова эльфа были вовсе непонятны.
- Ты можешь спеть об этом? Я лучше пойму песню или музыку.
Для большей ясности Борух задвигал губами, как будто поёт, затем попытался действительно запеть - о добром ветре и хорошей погоде, и оборвал песню на полуслове, досадливо махнув рукой.
- Не могу я петь по-настоящему, - пожаловался он и указал на эльфа, - ты, конечно, можешь, а я - нет.
Меж бровей эльфа резче обозначилась складка, а затем он запел. Перед Борухом проплыли образы: поверхность воды меж скал, ясные звёзды, тени, скользящие среди них. Мелодия была совсем проста и вместе с тем было в ней что-то невыразимо глубокое, древнее, быть может, вечное. Так просты ровная голубизна ясного неба или солнечный луч. Борух зачарованно слушал, в конце начав взмахивать рукой в такт: он ощущал непонятное, невозможное единство и с песней, и с певцом, лицо которого теперь выражало скорбь и муку.
Имя... память... помнишь ли имя...
Чёрный задумался. Борух было его именем среди людей. Тогда - Борг? Или лучше перевести его на эльфийский?
- Морн, - неуверенно произнёс он. И имя неправильное - так Чёрного никогда не звали, и перевод неправильный - не на местный эльфийский, а на белериандский. Но ничего лучше он не мог придумать.
- Морвэ, - прошептал его собеседник, закрыв лицо руками; когда он отнял их, в его глазах стояли слёзы. Борух понял, что нечаянно угадал имя самого эльфа - снова тёзки, как Бор! Но отчего удачная догадка заставила его плакать?***
Вода... больше нет воды... есть память... помнишь меня...****
- Подожди. Мне нужно время, - ответил Борух. Так они встречались прежде?! Он счёл, что вспомнит об этом легче и быстрее, чем разберётся с нехваткой воды. Правда, он всегда более обращал внимание на нолдор. В боях с ними сталкивались чаще всего, они же были самыми опасными. И самыми мудрыми и прекрасными. Это же, вероятно, был лесной эльф. Для начала Борух перебрал в памяти годы в лесах за Синими Горами - нет, там они не встречались. Последняя Война? Тоже нет.
Углубление в прошлое обожгло непрошеной болью. Был ли этот певец одним из тех, чей дом в Белерианде помог разрушить Чёрный? Одним из тех, чьих друзей и родичей он убил? А, может быть, сумевшим бежать пленником, на котором Шкура проверял оковы? Или именно он водил его на допросы в крепости Волчьего Острова? А, может, эльф помнит его по Ангбанду?
Борух замотал головой, более не желая вспоминать, где же они встречались. Слёзы всё равно выступили и на его глазах и лишили его голоса.
Зло... не причиню зла... не могу видеть... боль... слишком больно видеть... время... не теперь... позже...*****
Морвэ развернулся и скоро скрылся в прибрежных кустах. Борух же рухнул в траву. Он, наконец, понял: Морвэ узнал в нём того, кто некогда принёс ему боль и горе. И не стал мстить, даже разговаривать не сразу отказался - непостижимо, невозможно!
Изумление не могло угасить жгучей боли и ненависти к себе, каких Чёрный ещё не испытывал. Прежде, когда он бывал сам себе противен, всё же было легче - тогда ему были отвратительны все орки вместе, и уж потом - он сам как один из них. В Дориате он страдал от своего безумия, от того, что сам себя лишал того, чем дорожил и о чём мечтал. В Гондолине - более думал о том, что сделала с эльфийским городом ангбандская армия, а не он сам.
Сейчас же увидел иное. Всё, что он сотворил с теми эльфами, которыми так восхищался, которым был так благодарен, которым был обязан лучшим в своей жизни. Не орки или слуги Моргота вообще - а именно он, Борг, делал всё возможное, чтобы убедить Ульфанга их предать, это он убивал и мучил их... И людей, которые подарили ему годы спокойной жизни, так хорошо отнеслись к нему и многому научили, тоже. Казалось бы, давно оставленные позади Ангбанд и служба Морготу вновь ударили его - иной стороной, чем прежде. После пережитого в последнее время он куда лучше понимал, каково было пленникам, и тем, кого без вины обрекали на медленную смерть, и тем, кого хватали всем скопом, и беженцам и погорельцам, лишённым родных домов, и тем, чью мирную жизнь разрушали вторгшиеся орки, насильно разлучая с близкими...
Боль стихала лишь на время, и вновь и вновь возвращалась. Время не стирало её, напротив: вспоминалось и открывалось всё больше и больше зла, которое он причинил. Пробуждение от снов про Ангбанд и войны Белерианда теперь приносило не облегчение, а муку.
Борух попробовал сосредоточиться на том сне о звёздной завесе, на образе круглолицего эльфа - наверняка он принадлежал к тому же народу, что и Морвэ. На некоторое время удалось собраться. Осторожно приблизившись к эльфам, слушая и смотря издалека, Борух узнал, что Морвэ главенствует над другими, живущими у Восточного моря, и услышал новые песни. Эльфа из сна он среди других не приметил, а однажды подошёл чуть ближе, чем стоило. Морвэ с болью в глазах оглянулся на него, и Борух долго бежал без остановки. Он наконец понял одну из людских странностей: оттенок печали или горечи в просьбах о прощении, который мешал понимать их как обычай, способ примириться или простое признание ошибки. И ещё фразу: "Как я буду смотреть ему в глаза после этого? Я же со стыда сгорю!"
Тогда Чёрный стал вспоминать лучшее, счастливое, надолго уходя в воспоминания. Пока от труб воинства Заморья не переходил к собственным действиям на Последней Войне, от музыки Дориата к приведённым им же в лес волколакам, от Химринга - к учинённому без всякого приказа разрушению, от цветов и сосен - к убитой эльфийке.
Вернувшись к началу, он на время обрёл покой и временами буквально жил одними видениями Минас-Тирита, Нарготронда и Заморья. Тогда он, напротив, продлил жизнь Менестреля своим молчанием. Но не спас же! Всё равно он умер. Вспоминая об этом, Борух переходил к иным воспоминаниям - и всё повторялось.
Отвлечься, вглядываясь и вслушиваясь в мир, тоже не удалось надолго. Сначала эльфы и их песни, а потом и всё вокруг вызывало те же мучительные воспоминания. Не то что эльфам в глаза - он стыдился смотреть на воду, траву, птиц. Казалось, на каждом шагу он сеял вокруг себя смерть, мучения, рабство, разрушения, безобразие. Совсем как Моргот, которого он ненавидел и проклинал, просто сил и знаний у орка было куда меньше. Впору было проклясть себя самого - по-настоящему. Но ни это, ни что другое ничего бы не исправило.
Эта пытка правдой длилась десятилетия. Вновь, как когда-то, орк желал вернуться в прошлое. Конечно, не к ангбандской жизни, но к той, что он вёл в лесах или рядом с людьми. Зачем он искал большего - разве так уж плохо ему жилось?! Вновь он хотел не видеть, не слышать, не знать, не понимать. И подолгу лежал недвижно, вжавшись лицом в землю, крепко зажмурившись и стиснув руками уши.
Настал день, когда он вновь пожалел о своём долгожительстве. Зачем его не убили раньше - люди Заморья или, напротив, рабовладельцы-Смуглолицые?! Он уже начал обдумывать, как поступить, чтобы его убил кто-то из народа Морвэ - намеренно или случайно.
Тогда-то ему вновь привиделся круглолицый эльф. Сон был дольше, чем прежде, и Борух с изумлением осознал, что эльф смотрит прямо на него. Не только без гнева и презрения, но и без горечи, и без жалости. Спокойно созерцает, как цветок или ручей, вдумчиво вглядывается и чутко вслушивается. И, самое поразительное - при этом всё понимает и всё знает о нём.
Размышляя, как это возможно, Борух словно очнулся от наваждения. Наваждением было, конечно же, не осознание того зла, которое орк в самом деле совершил - много большего, чем всё, чем он мог бы похвалиться. Но безнадёжное погружение в тёмные страницы прошлого и в свои страдания, утрата способности ценить то, что было ему дано, да и просто жить в настоящем и устремляться в будущее, тоже было родом безумия и разрушения - саморазрушением. Да, осознал Борух, в такой мрак его погрузили те злоба и страсть к разрушению, что продолжали в нём жить - и сейчас обратились на него самого. Не один стыд и не открывшаяся правда.
Да и правдой она была лишь отчасти! Прошлое Боруха не было единым уродливым комом, слепленным из крови, грязи и черноты, как казалось в это время, но дорогой, которая с течением времени становилась всё светлей. Разве можно сравнить его жизнь в Ангбанде и у Моря?! И он хотел умереть, прервав этот путь?! В самом деле, безумие, только по-новому проявленное. И какое невыносимо долгое - словно кто-то так отыгрывался на орке за всех, кого он в последние века не убил, не замучил, не сковал кандалами.
В сердце Боруха вновь зажглась надежда вместе с желанием жить - жить по-настоящему, возможно полней, а не как-то существовать. Он словно достиг дна и оттолкнулся от него, устремившись вверх, к небу. Но то движение было очень медленным. Сломать, как он знал, всегда можно быстрей и легче, чем починить; ещё дольше - ждать, пока раны затянутся сами. Лишь постепенно он возвращал себе утраченное, обретавшее теперь новую глубину - и видимый и слышимый мир, и светлые воспоминания, одно за другим. Мешала выздоравливать всё та же злость, зато помогали сны, навеянные загадочной музыкой Восточного моря. Не в неё вслушивался задумчивый незнакомец?
Нет, неожиданно для самого себя ответил Борух. Вслушивался, как и всматривался - в него самого. В "его собственную музыку", в ту, искать которую он шёл сюда по зову Великого Моря.
Расслышать её он так и не сумел. Зато, наконец, разглядел приснившегося эльфа целиком. В руках он держал деревянную рамку с натянутыми струнами - некогда такие инструменты, случалось, доставались оркам среди прочей добычи. Их всегда ломали, не видя в них никакой ценности. Не видели орки нужды и в том, чтобы узнать название этого предмета. Именовали "проклятой штуковиной" или чем похлеще. Борух не встречал его ни у Смуглолицых разных племён, ни у рыбаков. А в этом инструменте и в личности эльфа - опять менестреля! - несомненно, и был ключ, разгадка повторяющихся снов. О том и о другом мог знать кто-то из народа Морвэ - или он сам.
Морвэ, несмотря ни на что, не питал к нему ненависти, а на прощание сказал, что ему нужно время. Быть может, времени прошло достаточно? Но искать эльфов Борух решился далеко не сразу, страшась возвращения боли. А решившись, от стыда не мог подойти близко. Требовалось же не только подойти, а именно смотреть в глаза вождя восточных эльфов - чтобы понять его мысленную речь.
Новая встреча, конечно, не могла потрясти Морвэ так же, как первая. В его взгляде более всего читалась та же острая жалость, пронизывающая насквозь и вместе с тем необычайно сближающая их. Боруху почудилось, что Морвэ мог бы относиться так и к другому эльфу, скажем, искалеченному и сломленному пытками. Не останавливаясь на этой нелепице, он постарался объяснить Морвэ, что он хотел бы видеть одного из эльфов его народа. С искомым инструментом было трудней - как объяснишь, если сам едва понимаешь, что это такое?
Родич...
Уловив мысленный вопрос, Борух пришёл в недоумение: откуда бы у него родичи среди эльфов?! Но что-то очень близкое и впрямь ощущалось в этом лице из сна. Более близкое, чем в Государе Нарготронда, на которого он всегда смотрел снизу вверх. Более близкое, чем в Туллин когда бы то ни было. И этот взгляд, и эта помощь - непонятная, но действенная.
- Друг, - помедлив, ответил он, вновь ясно представив облик менестреля и созерцателя и размышляя, как лучше описать его.
Нет... не знаю... не видел...
Похоже, эльфы умели не только передавать свои мысли другим, но и видеть чужие воспоминания! И среди народа Морвэ круглолицего менестреля не было. Где же его искать? А вдруг он вовсе и не эльф, а дух Восточного моря? Должны же быть светлые духи, которые служат Повелителям Заморья, как есть тёмные. И, может быть, некоторые из них имеют эльфийский облик. Такие больдоги наоборот. Борух поднял голову, подставив лицо дождю: так лучше думалось.
Насчёт третьего эльфа, который был раньше, Борух ничего не понял, но и воду, и песни он в самом деле любил и потому кивнул. Некоторое время он молчал, не зная, о чём спрашивать: об этом "третьем"? об инструменте? о сне? о духах моря? о самом Восточном море? или о том, что значил зов Великого Моря? Его всё больше тяготило сознание того, что он ищет знаний и помощи у того, кому некогда причинил зло; он видел, что продолжение разговора тягостно и для эльфа. Наконец, он понял, что должен сделать. Сосредоточившись, чтобы быть понятым верно, Борух выговорил:
- Прости меня.
В отличие от далёкого дня, когда Чёрный с такой же просьбой обращался к Повелителям Заморья, сейчас он жаждал именно прощения - не как условия исполнения своих желаний. И почти не верил, что это желание исполнимо, но иначе - не мог. Если бы его не настигло то безумное отчаяние и ненависть к себе, эти слова прозвучали бы много раньше. Как только Борух осознал свою вину перед Морвэ и другими.
Эльф прерывисто вздохнул, собираясь с силами.
Смерть... убийство... убивал эльфов...
- Да. Прости меня за всё, - он пал ниц, как перед Повелителями Заморья, потом поднял голову, чтобы по-прежнему смотреть глаза в глаза.
Нет... не прощу...
Борух так стиснул зубы, что, казалось, они сейчас раскрошатся.
Не прощу... того, кто сделал тебя... сделал с тобой... встань... неправильно... рабы... эльфы не должны... встань...
Значит, его - эльф простил?! Почти невозможное исполнилось сразу же?! А не простил - того, кто сделал его таким. Кто создал орков. Из-за кого столько мучились и он, и другие - пусть это и не снимает вины с самого Чёрного за то, что он совершил по своей воле.
Он поднялся с колен, чего почему-то настойчиво требовал эльф, и проклял Моргота. Отойдя немного, обернулся и простился на человеческий лад, помахав Морвэ рукой. Последние его слова вдруг сложились в голове Боруха во что-то немыслимое: Морвэ велел ему встать оттого, что на коленях стоят рабы, а эльфы так не поступают. Он призывал его, орка, следовать эльфийскому обычаю! Быть может, это стоило понимать как условие: "ты можешь общаться с нами, если будешь поступать так же, как мы, избегать того, чего избегаем мы"? Но этот плод висел слишком высоко для Боруха. Да и об эльфийских обычаях он знал мало. Всё это требовало долгих раздумий.
По прошествии некоторого времени Борух вновь пожелал встретиться с Морвэ. Вождь не был один - его окружала группа эльфов. Неподалёку малым лагерем в десяток шатров расположились Смуглолицые. Общаться с людьми эльфы не стремились, но, казалось, соседство их не слишком тревожит: как видно, оно было привычным. Но когда из центрального шатра вышел бородач могучего сложения - судя по количеству украшений, тоже вождь - и направился прямо к эльфам, они неодобрительно зашептались.
Морвэ обратился к нему с неприязненными вопросами. Как оказалось, люди нарушили давнюю договорённость не вмешиваться в дела друг друга и держаться на условленном расстоянии. Борух пожалел, что ни разу не пытался заговорить с эльфом на ином языке, кроме белериандского: им было бы куда легче общаться! Правда, в главном они и так прекрасно поняли друг друга...
- Старые вожди, установившие обычай, были глупы. Они не знали Великого Тхару, Властелина Камня и Железа. Он обещал нам защиту от ваших чар, и вы нам больше не страшны. Склонитесь перед Властелином Камня и Железа - или убирайтесь отсюда!
- Это наши земли и наши воды, - с едва сдерживаемым гневом ответил эльф. - Мы позволили твоему народу, в те дни - оборванным бродягам, жить здесь после Великого Разрушения, в память о тех людях, что были нашими друзьями. Но условия ставим мы, а не вы, рабы Тьмы!
Раб он Тьмы или нет, не стоило Морвэ так разговаривать с этим человеком, встревожился Борух, это же опасно.
В следующий миг бородач гортанно закричал, вскинул руку, подавая знак своим людям, и они высыпали из шатров.
Ещё через миг всё смешалось: в эльфов полетели длинные копья, в людей - и копья, и стрелы, сверкнули кривые клинки, вдали послышались крики, на подмогу своим из засады выбежали ещё люди, куда больше числом, эльфийский рожок позвал на помощь своих, Борух, отыскав кремень, ползком подобрался к шатрам и поджёг их, из шатра выбежал объятый пламенем мужчина, стонали раненые, хрипели умирающие, Борух забрал у мертвеца ненужное ему копьё и метнул в спину одного из Смуглолицых, из шеи их предводителя торчала стрела с белым оперением, ветер пах кровью, дымом и яростью, побежавшее по траве пламя гнало людей на восток, эльфы метались туда и сюда, сбивая его...
Наконец, всё затихло. Уцелевшие эльфы, которым победа досталась дорогой ценой, пели над ранеными, оплакивали погибших и печально совещались между собой. Наречия их Борух так и не успел выучить. Зато он прекрасно понимал, что бежавшие от огня приведут за собой других - мстить, и думал, что как раз об этом совещаются эльфы.
Он больше не хотел оставаться у Восточного моря, хотя в той части берега, где он жил в последнее время, Смуглолицые не бывали. Здесь больше не будет так, как прежде. Эльфы оставят эти места или вступят в настоящую войну с людьми. Не будет больше и мысленных разговоров, таких трудных и таких важных.
Потускневшие глаза лежащего на боку Морвэ смотрели на него без гнева и без жалости.
Примечания:
*Из-за неполноценного осанве и слишком разного опыта Борух и Морвэ часто неверно понимают друг друга - начиная с этой фразы. Морвэ спрашивает, был ли Борух одним из квенди, жившим у Вод Пробуждения и похищенных Чёрным всадником - принимая рождённого орком Боруха за его искалеченного предка. Борух же думает, что Морвэ прозрел только что случившееся с ним - пробуждение у реки, похищение Смуглолицыми и продажу как раба всадникам-Смуглолицым.
**Морвэ пытается объяснить, что прежде считал орков заколдованными зверями и только сейчас понял, что они созданы из похищенных квенди. Борух совершенно не понимает его в этот момент, хотя и задумается об этих словах позже.
***Морвэ, живший у Вод Пробуждения, спросил о том, узнаёт ли его Борух, помнит ли его имя. И когда Борух "почти вспомнил" (на самом деле угадал) - решает, что перед ним - его былой друг или хотя бы знакомый.
****"Вод Пробуждения больше нет, но память о них здесь сохраняется. И ты - тоже помнишь, и помнишь меня..."
*****"Я не причиню тебе зла, но мне слишком больно видеть тебя. Быть может, позже..."
******"Так ты любишь воду и песни? Ты прежде принадлежал к третьему народу квенди?"
Дальнейшее Борух понимает верно. Но оба, и полуисцелённый орк, и вождь авари ошибаются, думая, что прежде встречались.
Глава 6. В холмах, что будут зваться Бурыми.
По крайней мере, Морвэ был отмщён, и немного легче становилось оттого, что Борух сам участвовал в этой мести. Последнее, что он видел на берегу Восточного моря - как эльфы собирают камни и укладывают кольцом вокруг тела Морвэ. Сам он, должно быть, уже летел на запад, к Великому Морю и Заморским горам...
Борух сорвался с места, хотя мало было надежды нагнать бесплотный дух и вовсе не было надежды его увидеть. Он желал хоть что-нибудь сказать на прощанье, и никак не мог найти слов, пока наконец не выкрикнул:
- Морвэ, ты не должен был умереть, ты должен был жить! Это я должен был умереть, о тебе весь народ будет плакать, а я...
А он, даже помогая эльфам, едва не выжег часть их земель, оставив от всей их красоты, от трав и кустов, цветов и бабочек одну золу. Эльфы едва остановили пламя! Просто не подумал в ярости, хотя осторожности и способности просчитывать свои действия не утратил. Подбираясь к шатрам, Борух верно оценил и меру опасности для себя, и сухую погоду, и силу и направление ветра, дувшего в сторону от него и от эльфов, и подобранное копьё бросал - сзади, и верно придумал, как нанести врагам наибольший вред. А вред, что мог причинить отнюдь не врагам - осознал лишь сейчас. Хорошо хоть, не желал его; а прежде - и желал. От того зла, что некогда причинил Морвэ, должно быть, и удовольствие получал. Это он должен был умереть...
Он вновь проваливался во мрак отчаяния, но на сей раз скоро справился с ним, хотя боль потери и отнимала силы. Теперь он знал противоядие: напомнить себе о том, как переменился он сам и его жизнь, а затем и обо всём лучшем в ней. А тем чёрным мыслям поддаваться нельзя, и прятаться от них тоже никуда не годится. Он из-за этого эльфов не мог видеть! Чем бы это обернулось, если б он и дальше прятался от правды, пытаясь не видеть, не слышать, не знать? Новой ненавистью - теперь за то, что эльфы самим своим видом причиняют боль, напоминая о том, что он творил?!
Понимание как лучом высветило дотоле тёмный уголок души. Именно за это когда-то и ненавидел, да и другие орки тоже - даже тех эльфов, что становились рабами и лазутчиками Твердыни! Шкура по-настоящему возненавидел эльфов с тех пор, как впервые убил одного из них, и дальше словно двигался по замкнутому кругу - из которого другие орки так и не вырывались. До того столь жгучей ненависти, которую мог превозмочь лишь страх смерти, не было.
Конечно, он ещё орчонком заучил, что эльфы - злейшие враги, и их надо убивать, иначе убьют и замучат тебя самого - этот страх тоже порождал вражду. Как в том бородаче, осознал Борух. И его угрозы и требования, и само нападение вызваны страхом - куда более сильным, чем опасения рыбаков. Словно он полагал эльфов способными напасть на самих Смуглолицых, если что. Но и сам вид эльфов с первого взгляда вызвал в Шкуре злость - отчего? Углубившись в отброшенное за ненадобностью прошлое, Борух ответил: оттого, что подчёркивал его уродство. Орки и всё красивое старались изуродовать - от чистых ручьёв до эльфийских мозаик.
Но для этого нужно отличать прекрасное от безобразного. А для того, чтобы прятаться от осознания вины - и доброе от злого. Получается, о добре и красоте Шкура знал и до песни Государя Нарготронда - хотя был совершенно уверен, что всё это эльфийские басни? А не был ли тогдашний его ужас перед светом - ужасом перед правдой о собственном зле, уродстве и убожестве, правдой, осознание которой его бы просто убило?! Только песня открыла орку не эту жестокую правду, а иную, и он не умер, а откликнулся. В нём - в тогдашнем Шкуре! - нашлось чему откликаться.
Боруху открылась одна из граней того, что он утратил, когда оборвалась песня Менестреля: он не был созданием Тьмы по своей сути. Пусть его предка слепил Моргот, но не из ничего же!
"Заколдованные звери".
Ну конечно! Клыки и когти, и повадки хищника, и то, что ему нравились леса. Лесной зверь, изначально красивый, здоровый и незлой, часть общей гармонии леса, часть единой, невыразимо сложной музыки мира, о существовании которой Борух догадался у Моря. Причём зверь полуразумный, знающий разницу между хорошим и дурным. Подобием разума обладали волколаки и гигантские пауки из злых созданий и, как он слышал, орлы и отдельные псы из светлых. Большее в него, как видно, вкладывали: или тёмные духи, или эльфы.
Вот что увидел в нём Морвэ, и как лесной эльф - пожалел того зверя, каким он мог бы быть.
Вновь вернувшись мыслью к гибели Морвэ, Борух пожалел, что не может положить свой камень к тем, что складывали эльфы, и прийти к этому кургану не сможет. Он собрал горкой немного камней - как будто дополняя курган, пусть и на расстоянии. Подумал, не сложить ли настоящий курган Государю Нарготронда - прежний, если он и был, давно разнесло волнами и течениями. И вспомнил, впервые за долгое время, его слова о возвращении: многие века уже прошли! Когда именно должен был вернуться дух в своём прежнем обличье, надолго ли и где его искать, Борух не имел ни малейшего понятия, а всё равно это утешало.
Искал он пока лес - раз выяснилось, что настоящее его место именно там. И найдя, вновь жил один, как в первые века после Великого Разрушения - как назвал гибель Белерианда Морвэ. И как тогда - вспоминал и созерцал, и изумлялся многому, и просто жил. Леса, которыми сплошь поросла обширная холмистая равнина, были не так густы, как оставшиеся за высоким хребтом, названия которого Борух не знал, но главное - сам он отличался от прежнего.
Теперь он порой улавливал если не мелодию леса в целом, то отдельные слагающие её голоса. И терпеливо, как охотник из засады, наблюдал за поведением разных зверей, после долго размышляя об их свойствах и нравах, о том, чему бы стоило у них поучиться. Иногда подражал звериным голосам или же движениям - стараясь бегать на четвереньках как волк, копать нору как барсук, лазать по стволу и перебираться с ветки на ветку как белка. Как-то принялся бегать, размахивая руками как крыльями, а потом, вообразив себя со стороны, долго смеялся: кем бы ни были его предки, летать они точно не умели! Обогатились и его воспоминания: разве поверил бы только освободившийся от власти Ангбанда Чёрный, что он будет веками жить среди людей, больше того - будет беседовать с эльфом, и между ними возникнет некая близость! А Море! Его можно было вспоминать бесконечно и бесконечно разгадывать. И Восточное - тоже.
Лес он в беспричинной злости уже не портил, даже на охоте всё реже бывая кровожадным. Чаще рождавшаяся в нём злость теперь обращалась на себя или своё. Сколько раз приходилось заново делать копьё, восстанавливать размётанный шалаш, добывать шкуры на новую одежду! А то - снова жизнь меркла, начинала предоставляться сплошь постыдной и отвратительной, и казалось, всё: лес, небо, солнце - отвергает и проклинает злое создание. Тогда он от стыда и отчаяния зарывался в землю, чтобы и солнце его не видело, стискивал голову, скрежетал зубами - не позволяя этому, однако, заходить слишком далеко или затягиваться. Борух сознательно допускал, чтобы злость, которую он не мог в себе истребить, выражалась именно так, а не обращалась вовне: учинение новых безобразий принесло бы ещё бoльшие страдания.
Заскучав, Борух пускался на поиски людей - сначала осторожно присматриваясь и прислушиваясь к языку: как он убедился, разговор, начатый на их собственном наречии, а также подражание обычным жестам и позам всегда сильно влияли на отношение людей к чужаку. Помогало и то, что Боруха чаще всего и принимали за человека. То ли из-за того, что он во время своих помрачений стискивал голову, то ли ещё от чего, его уши плотней пристали к голове и не были видны из-под волос без всяких повязок. Подолгу жить среди людей, однако, мешали всё те же припадки отчаяния, когда он от стыда никого не мог видеть и сбегал откуда угодно. Мог бы, конечно, возвращаться, как после побегов в свою бытность гонцом. Но, во-первых, людям пришлось бы объяснять причину побега, а во-вторых, для лесного зверя по натуре и естественно вернуться в лес...
Как-то ранней весной на лесную опушку явилось незнакомое Боруху создание. Высокое как тролль, но совсем непохожее на неповоротливого, словно грубо отёсанного тролля - гладкокожее, со стройным длинным телом, которое плотно облегала серая одежда, со множеством тонких и гибких пальцев на сложенных "лодочкой" руках, и продолговатой головой, над которой метёлкой торчали волосы, вверху завиваясь кудрями. Когда это существо, походившее и на человека, и на ходячее дерево, приблизилось, Борух понял, что это - женщина. Несмотря на явственное сродство с лесом, она так и остановилась на опушке. Женщина-дерево обошла её, раскрыв пальцы, и роняя в землю семя за семенем.
Следом за первой явились и другие, и схожие, и несхожие с ней - всё одни женщины. Те уже заходили глубже и начали непонятный труд, заботливо поглаживая деревья и кусты или подолгу глядя на них. Голоса их звучали редко и тихо, но подолгу не смолкали. А лес они - только пришедшие! - оглядывали по-хозяйски. Борух опасался их великанского роста и силы. Завидев вдали одну из древовидок, как он прозвал их про себя, Борух укрывался в ближайшей пустой норе или почти мгновенно взбирался на высокое дерево - подражание зверям сделало его тело послушней. Он и молодым орком умел метко стрелять и бесшумно подкрадываться, теперь же удивлялся былой угловатости вроде бы точных движений, их рваному, сбивчивому ритму - оттого оркам и требовался барабанный бой или примитивная песня, чтобы двигаться не вразнобой.
Перемены он заметил тем же летом и осенью: всюду, куда проникал хоть луч солнца, выросло множество ягод - к удовольствию птиц, белок, медведей и Боруха. На опушках и полянах дружно проклюнулись новые ростки. Каждая дикая яблонька, груша, рябина была усыпана необычно крупными плодами, созрело и множество орехов. Тополя, липы и ясени, напротив, точно позабыли о поре цветения, хотя и не казались спящими, как зимой. Скорей они собирались с силами - это ощущалось по оттенку коры и движению соков. Однажды разбуженный шумом, Борух едва поверил глазам: тополь выдернул корни из земли и перешагнул на новое место!
Издали наблюдая за древовидками, Борух ни разу не замечал, чтобы они сердились, и решился заговорить. Могущественные создания, тесно связанные с лесом, могли бы ему помочь избавиться от того, что омрачало его жизнь.
- Дай рассмотреть тебя, лесной житель, - медленно проговорила на белериандском смуглая древовидка. Другие тоже собирались вокруг, и по спине Боруха пробежал холодок. - Странен ты, очень странен. Нас боишься, но уходить не уходишь; держишься то как человек, то как зверь лесной. Ты ведь человек, верно я думаю? Изо всех Свободных народов ты более всего походишь на человека.
- А если бы в этот лес пришёл орк, - осторожно спросил Борух, видя её сомнения, - как бы вы поступили?
Древовидки заплескали руками, точно сильный ветер поднялся в лесу.
- Проникни сюда один из этих черносердых - криворуких - древогубителей - разбойников... ему отсюда не выйти, - спустя время ответила женщина. - Отчего ты задал этот вопрос? Ты видел поблизости орка, или слышал, что орки идут сюда, или боишься их появления, или ты сам в родстве с орками?
Коричнево-зелёные глаза внимательно вглядывались в Боруха. Явный обман раскроют, подумал он, но и правды говорить нельзя... Впрочем - в самом ли деле он сейчас орк? Вряд ли сородичи признают его своим.
- Когда-то тёмные духи околдовали лесных зверей, так, что они стали уродливы и злобны, и возненавидели даже родной лес. Потом некоторые из них, - присочинил он, - овладели женщинами из людей, и у них были дети. Я, Борух, - их потомок. Мне нравится лес, и жизнь среди людей - тоже, и я не хочу вредить им. Но те чары всё-таки действуют и мучат меня. Вы так могущественны - даже деревья ходят по вашему велению, и ваша мудрость велика! Вы можете избавить меня от чар?
- Теперь я нахожу тебя более сходным с другими людьми, чем подумалось вначале. Ты тороплив, как все люди - едва заговорил с нами и ждёшь немедленной помощи. Но ты заблуждаешься. Снять тёмные чары со зверя ли, человека ли - не в нашей власти. Будь ты деревом или кустом, мы обсудили бы, как тебе помочь, ибо мы - Пастыри Древ. Но ты, видится мне, не дерево.
- Нет, я не дерево, - поспешно ответил Борух: он желал стать самим собой, а не обрасти листвой и врасти в землю! - А что это значит - "Пастыри Древ"?
Женщина начала долгий, долгий рассказ о народе энтов. Борух обрадовался, услышав, что речи энтов научили эльфы: быть может, и зверей учили говорить они, а не какие-нибудь тёмные духи! Чуть позже он пожелал сам учиться у женщин-энтов: они, несомненно, знали не только названия, но и все свойства цветов, ягод, трав. И как никто понимали лес, так что он надеялся лучше вникнуть в его мелодию. Учение шло очень неспешно - причиной тому были и опасения Боруха подолгу оставаться в обществе энтов, и их нелюбовь к спешке, и постоянная занятость, оставлявшая мало времени для долгих бесед.
Ученье только началось как следует, когда лес совершенно преобразился. Деревья с густыми кронами, пышно и дружно зацветающие по весне, разошлись согласно породам змейками, спиралями, кругами, овалами с большими промежутками между ними. Промежутки эти занимали где земляничная поляна, где дорожка из маргариток... Тёмные чащи совсем исчезли, ушли и хищные звери, и птицы распевали свои трели без опаски. Раз оглядевшись вокруг, Борух осознал, что леса-то и нет больше! Он обратился в сад - более светлый и радостный, правда, не столь сложный и таинственный. Этот солнечный, яркий, звенящий сад с послушными воле хозяек деревьями был полон чудес, как если бы разбивали его эльфы.
Жить в нём, правда, стало трудней - Борух временами остро ощущал собственное несоответствие его ритмам. Он предпочёл переселиться на границу сада, выстроил там постоянную хижину и, как в Тобари, возделывал землю возле неё. Так было проще и общаться с жившими поблизости людьми, что учились у энтов разводить сады, и по временам останавливался у тех людей.
Когда же всё начинало тяготить его, вновь убегал от всего и всех - далеко, так как в энтийском саду нельзя было зарыться в землю, не разрушив его порядка и гармонии. Убегал и тогда, когда в сад приходили энты-мужчины, страшившие Боруха больше своих жён.
Так текли века. Сад был прекрасен и светел, безопасен и изобилен едой, энты мудры и добры, и охотно делились знаниями, люди принимали Боруха как своего. Он дорожил всем этим, как и продолжающимся миром, давно обретённой свободой, прекрасными воспоминаниями.
Только он по-прежнему не знал, как найти вернувшегося Государя Нарготронда или эльфа из сна, как обрести собственную мелодию... И можно ли хоть как-то исправить то, что с ним сделали - как выразился Морвэ - тоже не знал. Даже не знал, куда стремиться, всё более сомневаясь, что действительно сможет жить как полуразумный лесной зверь. Или как человек - слишком уж краткой была людская жизнь. И вернуться к Морю он не мог, пока не исполнил того, к чему оно призывало...
Иногда Борух думал, что в его жизни есть всё - кроме самого главного.
Глава 7. Мордор.
Всё уснувшие до лучших времён надежды и мечты пробудил эльф, что медленно шёл вдоль границы сада, внимательно в него вглядываясь. Борух не видел таких с Последней Войны: изысканно отделанный кафтан, особенное благородство облика, совершенство на первый взгляд простого обруча, охватившего ровно подстриженные пепельные волосы, выдавали в нём не лесного эльфа, а скорее нолдо. Как за людьми из Заморья, Борух наблюдал за ним скрытно - но, как видно, слишком пристально.
Незнакомец ощутил взгляд со спины и обернулся; от него исходила сила, которую нельзя было не почувствовать. Светлый дух в эльфийском обличье! Прятаться было бессмысленно. Чтобы не быть принятым за врага, Борух склонился перед духом и произнёс:
- Рад видеть тебя, служитель валар!
Последнее слово не принадлежало белериандскому языку - оно было нолдорским, но на Последней Войне, сколько мог припомнить Борух, порой звучало. В ответном взгляде светящихся серых глаз читался живейший интерес.
- И я всегда рад видеть почтение к валар и мудрость - необычайную в подобном тебе существе. Ведь ты - отчасти орк? Не бойся сказать правду: иначе несказанное будет тяготить тебя.
- Да, это так, - с облегчением отозвался Борух. Не нужно было ничего доказывать, притворяться человеком, скрытничать или оправдываться: его сразу приняли таким, каков он есть! Совсем как тот зеленоглазый менестрель...
- Не встречал ли ты подобного тебе духа, живущего вблизи Восточного моря? Я не знаю его имени, но он очень помог мне, и я считаю его другом. Он тоже выглядит как эльф, только черноволосый, круглолицый и зеленоглазый, и играет музыку на... деревянной рамке для игры, какие бывают у эльфов.
- На арфе? Нет, я не встречал майа в таком обличье у моря Рун, и тебе незачем искать с ним встречи - я стану тебе не худшим другом. Все мы равно помогаем народам Средиземья и равно служим валар. Он ли научил тебя чтить их?
Дух шагнул навстречу Боруху, положил руку на его плечо - не стыдясь признать другом орка, пусть и переменившегося. Никогда не встречавший такого доверия, он улыбнулся в ответ. И кратко рассказал, что некогда служил Морготу, но после понял, что Ангбанд губит всё прекрасное, сея лишь смерть, хаос и разрушение. Поэтому он пожелал перейти на сторону валар, хотя и не сумел - а после гибели Белерианда жил свободно, то один, то среди людей. Немало странствовал. Последнее время учился у энтов. И постепенно менялся.
- Хаос и разрушение, - печально повторил майа. - Ты подлинно нашёл друга и единомышленника - ничего на свете я не желаю так сильно, как порядка и единства. И ты можешь принести великую пользу в этом - и своими знаниями, и иначе. Следуй за мной.
"Всё же это знание можно использовать... Ступай," - внезапно вспомнилось Боруху. Вот почему дух не был предубеждён против орка - он сам служил Ангбанду, и сам переменился не меньше! Правда, он и тогда пытался задержать разрушение Белерианда своим приказом - но, как видно, тоже не мог противиться Морготу...
- Тебя когда-то звали Гортхауром, - поражённо выдохнул Борух, - и считали правой рукой Моргота. Но ты не бежал за ним из мира, значит - встал на сторону валар?! Как мне тебя называть?
- Аулендиль, - ответил Гортхаур, - ибо я - ученик Аулэ.
Борух решил, что его явно переоценили, назвав мудрым. Судя по промелькнувшему в глазах майа выражению, он не ждал, что Боруху понадобятся объяснения - кто такой Аулэ и какие ещё есть валар. Однако он терпеливо ответил на все вопросы, а затем задал свои - о женщинах-энтах и о том, как лес на холмах преображался в сады. Его интересовала любая мелочь: как именно Борух познакомился с энтами, как они беседовали с людьми, какими жестами пользуются в общении между собой и с деревьями... Он подумал, что Гортхаур всегда был любознателен - когда-то желал прочесть подробное описание крепости Химринга, а сейчас заинтересовался энтами и их садами.
За разговором Борух не замечал дороги, пока не уткнулся взглядом в проход между чёрными горами - теми самыми, мимо которых его гнали как пленника. Сейчас они смотрелись ещё более мрачно и зловеще.
- Именно здесь я обустроил свою страну, - подтвердил Аулендиль. - Я собираю в этот прежде пустынный край орков со всего Средиземья - тебе ли объяснять, что они творили, предоставленные самим себе! Приготовься - здесь мне придётся принять более грозный облик, но тебе бояться не стоит.
- Понимаю. Орки не подчинятся тому, кто выглядит, как эльф. Но разве множество орков, собранных вместе, не будут нападать на всех, кто живёт поблизости?
- Они страшатся кары. Их держат в повиновении командиры, а тех - стоящие над ними, вплоть до меня самого. Но временами они вопреки моей воле совершают набеги - такова природа орков, - с печалью признался Гортхаур, перелепляясь на глазах, что вызвало у Боруха головокружение. К его радости, майа и теперь выглядел красивым, гордым и благородным, хотя стал больше походить на прежнего Гортхаура. - Но знай, что я желал бы изменить их. Поможешь ли ты мне?
Изменить орков! Сделать других такими же, как сам Борух, а потом - лучше, вовсе избавив от чёрных чар - мог ли он мечтать о таком! Прежде освободится он сам, а затем - не будет более чужаком, неведомо кем неведомо откуда, вечно таящимся ото всех. И вместе с тем... превратить жалкое существование других орков в полноценную жизнь - это стоило усилий. Как давно он не служил ничему высшему, чем он сам! Просто жил, как живут те же звери. Быть может, этого и недоставало больше всего с тех пор, как он перестал следовать зову Моря - цели, к которой можно стремиться.
- Если это возможно - я всё ради этого сделаю!
- Возможно, - уверенно ответил Гортхаур. - С твоей помощью. Для начала расскажи, чем именно ты занимался после падения Ангбанда, а затем - дозволь изучить тебя. Вижу, ты не боишься солнечного света, как обыкновенные орки?
- И больших рек и моря, - прибавил Борух. Гортхаур чуть улыбнулся.
Проход выводил мимо стоящей в два ряда стражи на плоскую равнину, на которой местами росли пучки жёстких трав. Орков на ней собралось довольно, но суеты, грызни и хаоса было меньше, чем ждал Борух. Не переругиваться орки не могли, но они ничего не разрушали, не делили добычу, не дрались и не издевались над пленными - они работали. Кто прокладывал дорогу, кто поправлял крышу длинного дома в ровном ряду таких же, кто разносил воду. Правда, рядом стояли или шли надсмотрщики с бичами.
- Свобода была бы губительна для них самих, - проследил направление его взгляда Гортхаур. - Орки перебили бы друг друга или сгинули в бессмысленных набегах на более сильных. Жёсткая дисциплина сохраняет им жизнь, обеспечивает жильём, пищей и водой всех, а не только сильнейших. А непрестанный труд оставляет мало сил для вымещения злобы друг на друге. Но они не понимают собственного блага - и такое случается не с одними орками.
О своей жизни в восточных землях Борух начал было рассказывать так подробно, как только мог, но почти сразу понял, что Гортхаура интересуют действия и воздействия, а не мысли, чувства и воспоминания. Знания о них были бесполезны для осуществления задуманного.
Увиденное по пути угнетало и устрашало, и на лбу Боруха не раз выступала испарина. Его поддерживала мысль о высокой цели - и тёплый, успокаивающий, упреждающий вопросы голос некогда тёмного духа. Даже после смены облика в его тоне, выражении, жестах осталось нечто от Аулендиля.
- Тебя смутили эти учения? Знай, лишь немногие из орков, что ты видишь, станут воинами. Не более, чем требуется для защиты границ и подавления мятежей и раздоров. Но большие учения дают выход их ярости и позволяют занять больдогов, способных жить лишь войной. Лучше пусть они руководят учениями здесь, чем шайками и отрядами в мирных землях, согласен?
- Вид этой башни мне и самому не нравится, друг мой - и понравится не более, когда она будет достроена. Но посуди сам, возможно ли из этих камней и лапами этих строителей создать нечто прекрасное?
- Догадываюсь, на что это походит для помнящего Ангбанд. Но тебе не стоит бояться - на пытку ведут не так. Я не только знаю, как причинить боль - как её избежать, знаю не хуже.
Он погрузил Боруха в полусонное и отстранённое состояние - без чего исследование, несомненно, оказалось бы мучительным. Гортхауру требовались частицы кожи и внутренних органов, он проверял реакцию на свет, огонь, резкий холод, различные зелья, скорость восстановления после ран... Наконец, всё закончилось.
- Благодарю за терпение. Мне в самом деле стало понятней, как можно улучшить орков. Правда, это потребует много времени - которого, увы, пока недостаёт.
- А снять с меня чары ты не можешь? - не удержался Борух. На изучение он согласился прежде всего в надежде излечиться.
- Боюсь, что пока нет, - с сожалением ответил Гортхаур. - Но твоё терпение не останется без награды. Ты возглавишь земледелие в плодородных землях на юго-востоке Мордора. Дело это первостепенной важности. Орки скоро множатся, и если им недостанет пищи, они направятся добывать её в соседние земли, как умеют. Под твоим началом они будут сеять не огонь и кровь, но пшеницу и ячмень.
Борух с сомнением посмотрел на майа.
- Ты справишься лучше любого орка - так как не будешь лентяем и самодуром, и лучше любого человека - поскольку хорошо знаешь орков; к тому же и те, и другие невежественны в земледелии. Ты же учился у энтов. Я надеюсь пригласить в Мордор и их самих, но энты медлительны и едва ли скоро оставят сады, в которые вложили столько труда. Зваться будешь Грамбурзом - на языке, что я изобрёл, это означает "чёрный странник". Конец его, "Бурз", не только сходен с твоим прежним именем, но и послужит знаком близости ко мне, а начало - избавит тебя от вопросов о происхождении.
Новый язык, как всегда бывало, заинтересовал Чёрного, однако он оказался на редкость неприятным - более, чем его родное орочье наречие. Гортхаур настоял на том, чтобы новый Начальник полей разговаривал с орками и людьми только на языке Мордора. Единый язык, как он объяснил, позволяет избежать непониманий и многих раздоров. Зато орками Боруху предстояло только командовать, а жить - вместе с людьми. На юго-восток его тоже сопровождал человек из Смуглолицых.
Путь был далёк и небезопасен, страна - мрачна, но порой впечатляла. Из дымящихся расщелин вдруг взлетали к небу струи воды - одна, вторая, третья. Чем дальше от недостроенного Лугбурза, как звалась башня Гортхаура на его языке, тем гуще росли травы необычного оттенка - тёмно-лиловые, красноватые, белёсые.
Небывало обласканный, неожиданно вознесённый к власти, ошеломлённый стремительными переменами после неспешной жизни, в которой важные события разделяли десятки и сотни лет, облачённый в парадные доспехи и чёрный плащ с золотым шитьём, снабжённый воодушевляющими напутствиями, важными указаниями и планами будущих полей Борух наконец начал приходить в себя. Ему показалось весьма странным, что он, страшась многого в Мордоре, почти не боялся его Властелина и сразу доверился ему. Не был ли он околдован? Светлые чары несут добро, но обустроенная Гортхауром страна как-то не походила на эльфийские обители. Борух вновь вообразил себе его лицо, глаза, интонацию - настроения он всегда хорошо улавливал.
Гортхаур наверняка что-то скрывал; однако его сожаление о тех, кто не понимает собственного блага, о том, что не удаётся достичь порядка и единения, желание уничтожить хаос и раздоры (значит, и такие нападения, как на восточных эльфов!) казалось искренним. Когда-то он вообразил, будто у Моргота есть великий замысел, как улучшить мир - тут же не нужно было ничего воображать. Гортхаур в самом деле жаждал улучшить мир - и тоже, как Борух, всё сделал бы ради этого. У них были одни цели; остальное не имело значения.
А страна, а Лугбурз этот? Но Гортхаур же дал разумные объяснения, и потом - пока по-другому могло и не получаться, как у Боруха с песнями. Легко ли избавиться от следов Ангбанда! Может, и страха не было благодаря пониманию: оба, орк и дух, страдали от одного и того же...
Они миновали внутреннее море, угрюмое и безжизненное. Чайки не кружили над ним, из воды выступали лишь голые камни, а тёмные волны, тяжело ворочаясь и перекатываясь, уходили в чёрную грязь. И всё же оно было в родстве с Великим Морем и смутно помнило о том. Борух не мог не подойти, не зачерпнуть горькой воды, оставлявшей на руках белый соляной налёт, припоминая Великое Море - пусть ему и пришлось перепачкать новенькие сапоги.
Проводник, всё поглядывавший на него с любопытством и опаской, спросил:
- Господин Грамбурз, ты как будто хорошо знаешь нашего Короля?
- Знал когда-то, давно, - рассеянно ответил Борух, думая частью о Море, частью - о том, что надо бы отучиться от имени "Гортхаур" - это всё равно что "Шкура". - Но за полторы тысячи лет он сильно изменился.
Проводник вздрогнул и больше вопросов не задавал.
На юге, где и предстояло устраивать сады и поля, висевшая в небе серая хмарь наконец развеялась. Среди буйной зелени обитали невиданные создания, часто хищные или ядовитые, но яркие и необычайные. Всё здесь пожирало, жалило, теснило друг друга, но и безудержно росло, цвело и множилось - кроме бледных вялых ростков на клочках полей, таких убогих среди этого дикого буйства. Новое начальство разместили в лучшем доме, дали ему рабов-орков - и перешли к делам, верней, к жалобам. Всё посаженное, что не забивали сорняки - начисто уничтожали жуки и гусеницы. Причём сорняки прорастали на другой день после прополки, а вредители казались неистребимыми.
- А что же вы едите, если ничего не удаётся? - удивился Борух.
- Что само вырастет, то и едим. Траву всякую, даже корни и листья сорняков этих проклятых! А то - и змей, и насекомых, - хмуро ответил худощавый мужчина с редкой бородкой. - Потому и тебя накормить нечем, кроме травы - не сердись, господин.
Борух удивился ещё больше. Женщины-энты, желая обратить лес в сад, не уничтожили ни кустика, а тут... Правда, в Тобари-то вырывали и выжигали всё, что мешало. Может, людям просто в голову не приходит, что можно иначе?
- А вы съедобные сорняки сажать не пробовали?
С того и начали; вскоре доставили и живых птиц - чтобы истребляли насекомых, а после шли в пищу. Людей в Мордоре жило немного - кочевники востока не хотели сюда переселяться, хотя им и сулили землю, рабов-орков и защиту. Тем более с условием заниматься непривычным земледелием и отдавать часть выращенного на нужды страны. Работали в основном орки - по ночам и, само собой, плохо; люди и впрямь не знали, как с ними обращаться - то стыдили, то выясняли степени родства и угрожали разделаться с матерью или братом, считая это самой страшной угрозой (которую потом и приводили в исполнение). Пришлось с головой уйти не только в земледелие, но и в налаживание дисциплины - с помощью более действенных угроз, и казней, и проверок, и наград за доносы...
В какой-то момент Грамбурз, попривыкший к новому имени, с ужасом осознал, что начинает вести себя - пусть не всегда - как заправский ангбандский командир. Да, сам он действительно старался, а не уклонялся от труда, и не карал без причины, но превратиться в маленького Гортхаура времён Тол-ин-Гаурхот тоже совсем не хотелось. В отчаяние он не впадал лишь потому, что часто злился не на себя, а на этих самых орков. И почти не вспоминал об эльфах и о том прекрасном, что было в его жизни, и о своей вине тоже - завертела суета. Нужно было отвлечься, уйти в воспоминания, но это оказалось неожиданно трудным.
Мешал язык, на котором он говорил в последнее время! Слова его не только неприятно звучали - они, как осознал Чёрный, обладали властной силой, принуждавшей ими же и думать. А думать этими словами о прекрасном - да и просто о своём - было очень трудно; они словно привязывали ум к одной лишь цели, побуждая забывать о том, что не имело к ней отношения...
Да, эта цель и для него была важна - но так можно было не обрести, а потерять самого себя! Он заметил, что на людей мордорский язык влияет меньше: быть может, у себя дома они говорят на другом? С этого времени он старался непременно выкраивать среди любых дел время, чтобы побыть одному, и в одиночестве почти непрестанно разговаривал сам с собой на белериандском, самом несхожем с языком Мордора из всех известных Чёрному наречий. Это и впрямь помогло восстановиться, но и сделало жизнь тяжелее: теперь он чувствовал себя обокраденным. У него украли имя - теперь все звали его только Грамбурзом, и он сам приучился к этому, украли полноценные, без колдовства, языки, и спокойную, свободную жизнь - тоже! Во что его вообще втянул этот Аулендиль?
Кажется, довольно было подумать о Короле Мордора, как он сам объявился на юге - дал новые указания, осмотрел и одобрил плоды трудов своего Начальника полей, похвалил его мудрость и трудолюбие. Держался он так же тепло и доверительно, как и в прошлый раз, и такое обращение - как ни думал Чёрный, что на сей раз не поддастся - заставляло его чувствовать себя необыкновенно хорошо. Смутно припомнилось: когда он был совсем мал, быть может, и говорить ещё не умел, ему очень хотелось тепла, ласки... Но, наверное, орчонок не дождался их даже от матери.
- Я продолжаю размышлять об улучшении орков, друг мой, но всё недостаёт времени этим заняться. Однако я принёс тебе добрые вести. Мои друзья и ученики из эльфов вскоре завершат свои великие труды, и тогда - переменится не только судьба орков, но судьба всего Средиземья, и все его народы придут в согласие. Никакая сила не помешает утвердить разумный порядок по всей земле, истребив все силы мятежа и розни - навеки, ибо и время будет нам подвластно! Немного терпения! Осталось не более нескольких десятилетий, и мир уже не будет таким, как ты видишь и помнишь. Надеюсь, ты не допустишь, чтобы какие-нибудь орки за это время бежали отсюда в поисках еды...
- Постараюсь, - ошеломлённо ответил Чёрный. Так Король Мордора был в дружбе с эльфами! Они-то, конечно, и ему помогут окончательно стать Аулендилем, а каким прекрасным станет мир под их руками, и вообразить трудно! Ещё Чёрный заметил, что с ним майа опять говорит на белериандском - должно быть, этот ужасный язык он ввёл временно, большей частью, чтобы контролировать орков. Но они-то как раз искажали слова Чёрного наречия.
Начальник полей вернулся к своим трудам, одновременно пытаясь всё-таки остаться собой в Мордоре до тех пор, пока всё вокруг не переменится к лучшему. Выращенное исправно доставляли на запад, и понемногу удавалось засевать отдельные участки зерном - правда, если жизнелюбивые сорняки удавались и у орков, хлеб рос очень плохо, как бы ни следили за работниками. А по планам всё-таки следовало вырастить хлеб. Тут не только в лени дело, однажды понял Чёрный. Энты любят деревья, и люди, что возделывают поля, любят землю и то, что растят; а орки - ненавидят. И с этим не справиться никаким принуждением. Если бы Гортхаур поставил Шкуру не тюремщиком, а земледельцем, ничего хорошего из этого бы не вышло; его изменило не соблюдение разумных правил из-под палки, а свет эльфийской песни. Король Мордора ошибался.
Самым благоразумным было бы держать эти мысли при себе; но если думать не о возможных неприятностях, а о цели, лучшим было как раз высказаться. Чтобы исправить ошибку и сделать ещё шаг навстречу общей мечте. Чёрный ждал, пока Король Мордора вновь посетит свои поля, но он не возвращался много лет; наконец, главный по мордорскому земледелию не выдержал, взял провожатых и сам отправился к Тёмной башне.
Дорога подтвердила его правоту: страна стала лишь более мрачной и унылой. Разноцветных трав стало меньше - быть может, их вытаптывали караваны с продовольствием. Там, где он изумлялся взлетавшим из-под земли струям, стояли кузницы, обогреваемые паром; ещё часть воды разобрали по дорожным цистернам. Больше стало и орков, и вблизи Лугбурза они местами даже почву содрали до чёрного камня.
Король Мордора улыбнулся своему Начальнику полей, вновь похвалил за успехи, но слушать не стал: он как раз собирался завершить великое дело - то самое, что должно было переменить мир. Чёрный поспешил за ним. На гору майа ему запретил подниматься, и Чёрный задрал голову, с любопытством и предвкушением наблюдая, что же будет происходить.
Когда гора извергла пламя и тучи дыма, и затряслась, расседаясь, его охватил дикий ужас. Как будто вновь он попал на Последнюю Войну, и всё рушилось. Он вжался лицом в землю, но не мог не слышать грохота, и гула могучего пламени, и звона кующегося металла, и жуткого, скрежетом цепей разнёсшегося во все стороны, эхом отражённого от горных хребтов:
- Аш назг дурбатулук...
Спустившись с горы, майа выбросил вперёд руку с золотым кольцом - завораживающе красивым, кто бы мог подумать, что красота может создаваться так жутко! - и долго любовался им, гордо улыбаясь своей исполненной мечте. Наконец, он оторвался от созерцания собственного пальца и заметил Чёрного.
- Ты желал сказать мне что-то важное, мой Начальник полей? - спросил он. В его голосе словно ещё звенел и скрежетал металл заклятья. И всё же Чёрный решился поделиться сомнениями - Король Мордора явно благоволил к нему, а главное, в сущности, они желали одного и того же.
- Ты прав, нужен тот, кто будет действительно заботиться о полях, - ответил майа, вряд ли услышавший половину из сказанного. - Мне следовало давно заменить орков людьми, но я напрасно ждал, пока они заселят Мордор, привлечённые наградой. Я до сих пор мало пользовался тем, что многие людские племена держат рабов. Я просто объявлю, что мне угодней всего дары и дань именно рабами.
- Рабы из людей? И надсмотрщики из орков, которые будут держать их в повиновении бичами и угрозами кар?
Чёрный с горечью подумал, что Мордор и без того всё более напоминает Ангбанд; вот уж чего он никогда не хотел - служить новой Твердыне! В глазах Гортхаура запылало такое пламя, что Чёрный, отшатнувшись, свалился наземь: неужели он произнёс это вслух, по привычке беседовать с самим собой?!
- Ангбанд, значит?! Хорошо же ты понял мои замыслы! В Ангбанде царил произвол, глупость и суета, здесь - порядок, разум и воля. Всякая мелочь в Мордоре служит общей пользе. Оттуда исходили убийства, разрушение, распад, отсюда - стремление к собиранию и скреплению воедино, вопреки распаду. И ты не заметил разницы?! А меня, стало быть, почитаешь за второго Моргота - такова твоя благодарность! И всё же ты будешь служить мне, волей или неволей.
Возражать - мол, не за второго Моргота, а за прежнего Гортхаура, и только с этого самого разговора - было бы глупо, и явно не утишило бы ярости Короля Мордора. Он склонился над упавшим, так что тот сдавленно вскрикнул от дохнувшего в лицо жара, а затем вновь принял облик Аулендиля и тем мелодичным голосом произнёс:
- Я говорил, что меня не стоит бояться? Мои слова не были ложью - тем, кто одних мыслей со мной, бояться нечего. Ты же боишься слишком мало; у тебя на уме мучительная казнь, а я не намерен убивать столь ценного слугу. Я повелю, чтобы при попытке побега или мятежа тебя непременно взяли живым. Известно ли тебе, как возникли орки?
- Их создал Моргот задолго до первого восхода, - ответил Чёрный, ожидавший чего угодно, только не этого вопроса.
- Не совсем. Дозволь просветить тебя: орков создал я. Исполняя чужое задание - будь моя воля, я сделал бы их иными. Процесс столь долог, что для создания нового орка мне пришлось бы оставить все прочие дела в небрежении. Но сделать обыкновенным орком тебя можно куда скорей. Ты много полезней таким, какой есть - пока служишь мне; но обычный орк с большим опытом полезней мятежника. Надеюсь, ты понял меня, Грамбурз.
Ничего страшней Гортхаур и впрямь не мог бы придумать. Чёрный и далее занимался полями - без прежнего усердия и желания, только из страха. Основы уже были заложены и самое трудное - сделано, далее можно было идти проторенной дорогой...
Вместо мечты сбывался худший кошмар Чёрного, новая Твердыня, пусть и более разумно устроенная - и, что хуже всего, он сам, по доброй воле, послужил её укреплению! Он с содроганием вспоминал слова о том, что мир навек переменится: неужели всё Средиземье понемногу, исподволь обратится в часть Мордора?! Он ещё более ненавидел Гортхаура, оттого что не мог не служить этому, и сбежать не мог, искать смерти - и то не посмел бы: слишком ужасна кара. Будучи главным в своей области, он нередко срывался и на орков, и на людей - не новых рабов, таких же несчастных, как он сам, а прежних поселенцев, с которыми прежде с удовольствием общался. Они следили за ним - как думали, незаметно - и всё чаще шептались, что Начальник полей сходит с ума: то бьёт посуду и ломает мебель в своём доме, то запирается, то, наоборот, сбегает куда глаза глядят. Ему становилось всё тяжелей.
Однажды, в самый беспросветный час он шёпотом взмолился о помощи к валар, имена которых теперь знал. Он умолял Манвэ, Короля мира, и Варду, Королеву звёзд, Ульмо, Владыку морей, и Яванну, Королеву земли и всего живого, спасти его из этого кошмара. Но Чёрного занесло слишком далеко от Великого Моря, куда и орлы не залетали, и никто ему не ответил.
Наступала ночь, а с ней - пора идти на ненавистную рабскую службу. Он вышел из своего дома, богатого и крепкого, облачённый в чёрный плащ с золотым шитьём, встречаемый поклонами - всё это было небольшим утешением. На первом повороте дороги в глаза его блеснул луч света - такой яркий, что он вскинул ладонь, прикрываясь.
Луч исходил от необычно ярко сиявшей в эту ночь Западной звезды - первой, которой он дал название вскоре после падения Ангбанда, отличая её от других по яркому блеску и особенному небесному пути. До прихода воинства Запада всё тоже казалось беспросветным, припомнил Чёрный, но где сейчас Ангбанд? Так же однажды сгинет и Мордор. Непременно сгинет. Всё в мире непостоянно - и друг за другом следуют перемены, расставания, разрушения, смерти. Но и тьма - не вечна, и жизнь, в конце концов, сильнее смерти. Будь наоборот - мир бы уже погиб или наполнился одними мертвецами. И он, Чёрный, однажды освободится от власти Мордора - быть может, в день его гибели или в день своей. Или даже раньше.
Оставалось только дождаться - когда.
Примечания:
Внешность Саурона при первой встрече связана с тем, что он намеревался "пообщаться" с жёнами энтов и взять их под свой контроль, а для этого эльфийский облик подходил лучше.
Глава 8. Эрегион.
С этих пор Чёрному стало полегче; силы его поддерживали сны, более яркие, чем прежде - пробуждаясь, он чувствовал себя только что вернувшимся из энтийских садов или от Моря, или из Дориата. Временами он, правда, в ужасе просыпался от одного и того же кошмара: словно снова звучит заклятье Кольца, и тянутся через Мордор нескончаемой вереницей скованные цепями люди, гномы и эльфы, и все они прославляют Властелина Мордора на Чёрном наречии бесцветными или полными муки голосами...
Рабов на полях тоже принудили изучить этот язык. Скованные не цепями, но страхом, как и их начальник, они боялись и его самого - до того дня, когда один из них, забывшись, не принялся за работой напевать на родном языке. Трудившиеся рядом с ним тихо подхватили:
Над тысячей тысяч трав -
Тысячи тысяч ветров
На просторах Востока.
Тысячи тысяч путей
Для тысячи тысяч коней
На просторах Востока.
Тысячи тысяч следов
Тысячи тысяч подков
Помнят просторы Востока.
Тысячи тысяч знамён
Тысячи тысяч плёмен
Помнят просторы Востока.
Тысячи тысяч стрел,
Тысячи тысяч костей
Таят просторы Востока.
Тысячи тысяч голов
Тысячи тысяч врагов
Таят просторы Востока...
Заметив, что их слышат, рабы осеклись - и окончание последней фразы Чёрный чуть слышно допел один; люди переглянулись и закончили:
Одна жизнь, воля и честь
У кочевника есть
На просторах Востока,
Да их унести готов
Любой из тысяч ветров
На просторах Востока.
Слухи разносятся быстро. Люди перестали вжимать головы в плечи при появлении Начальника полей, и охотно слушали его наставления. Чёрный старался научить их всему, что знает сам, желая поскорее стать бесполезным для Мордора. Теперь, когда цель, которой он служил, не воодушевляла, а подавляла, он предпочёл бы лишиться высокого положения. Как опасно оказаться у власти, он знал ещё до Тол-ин-Гаурхот; только поверил на время, что здесь - не то, что прежде.
Гортхаур не забывал его и временами давал новые задания - скажем, разобраться с исчезновением каравана на северо-востоке Мордора. Оказалось, после одного из землетрясений, нередких в Пепельных горах, их рассекла широкая трещина. Туда и скрылись беглые орки вместе с продовольствием и людьми. Сквозного прохода, однако, не образовалось. В новом тоннеле Чёрный нашёл трупы беглецов, перебивших и частью съевших друг друга. Последние уцелевшие, видимо, умерли от голода и жажды. Так Чёрный и жил - до объявления о начале войны с Эрегионом.
- По велению Короля Мордора и Властелина Средиземья...
Чёрный вздрогнул от нового титула и вслушался. Выходило, что эльфы не подчинились Гортхауру добровольно, и потому он желал покорить их силой и жестоко покарать как изменников. На войну призывали всех, но, по счастью, в полководцы Чёрного не прочили. Рассудок его не помрачился и, оставив Мордор, он рассчитывал незаметно улизнуть - кто будет следить за каждым воином?
В самом деле, его не выделили из числа прочих. Войско разом обдало ужасом - горячим, как раскалённый металл, бьющим по чувствам подобно бичу. Чёрный вовсе не был так бесстрашен и стоек, чтобы противостать ему, и побежал вместе со всеми. Страх гнал его вперёд, страх и удерживал в задних рядах. Он обливался холодным потом от мысли, что эльфы вновь будут гибнуть от его руки - но ужас перед обещанной карой побудил всё же участвовать в войне, добивая умирающих. Чёрный был уверен - или, быть может, уверил себя - что ни один из тех, кого он зарубил, и так бы не поднялся.
Когда он достиг эльфийских земель, их уже вовсю разоряли. Под ногами трещали ветви остролистов, срубленные или обугленные. Столица Эрегиона оказалась высеченной в скалах - несомненно, руками нолдор. Ещё различалось былое искрящееся сверкание и победный звон, и тот же порыв, вперёд и вверх, что на Химринге, и та же ясная и светлая гармония, что в Минас-Тирите. Или это сверкали и звенели клинки нолдор, и светлым, ясным и гневным пламенем горели их глаза?
Бой подходил к концу. Нолдор отступали, отбиваясь - а кто и бежал, лишившись оружия и не заботясь о порядке. Пятеро развернулись разом, ринулись назад - к оркам, столпившимся и сгрудившимся вокруг чего-то, чего Чёрный видеть не желал. Орочьи вопли перекрыл долгий пронзительный крик.
- Назад! - крикнули рванувшейся на этот крик пятёрке. - Если и прорветесь к Саурону - и лорда не спасёте, и себя погубите!
Нолдор точно не слышали своих друзей, врубаясь в толпу орков - и получая рану за раной.
- Саурон, - прошептал Чёрный.
Ненавистный.
Объявление войны рассеяло последние иллюзии - будто майа всё-таки сожалеет о прежних жестокостях, и, утверждая свой порядок обманом, страхом и тёмными чарами, всё же желает мира, избегая войн и разрушений. Сама война и особенно эта пытка развеяли в прах и остатки восхищения духом - пусть тёмным, но прекрасным, если он того хотел, гордым, мудрым, могущественным, способным создавать красоту и дарить тепло. Его сходство с эльфами было не только одним из обличий; но на что он обращал своё могущество, мудрость и даже способность творить?!
Орки. Наместничество в Ангбанде. Тол-ин-Гаурхот. Побеждённый, а затем мёртвый Менестрель. Порабощённые эльфы и люди Белерианда - да, перебить всех до единого он не желал, ему довольно было сделать их рабами Твердыни! Мордор. Чёрное наречие. Рабы из людей. Обращение в раба, пусть и высоко стоящего, самого Чёрного, дотоле свободного. Война с эльфами. Разорение их прекрасных земель. И теперь - это.
Чёрный застонал от бессильной ненависти. Даже броситься в гущу врагов и погибнуть, как те пятеро, он не посмеет - ведь Саурон может исполнить свою угрозу!
Он заметил движение в большом здании неподалёку. Створка ворот с серебристой звездой была сорвана, и в зияющем проёме промелькнул вроде бы орк. Чёрный скользнул внутрь. Орк, едва удерживая в охапке золото, серебро, самоцветы, всё пытался набрать ещё. Изрубив его, Чёрный немного остыл и огляделся, стараясь не слышать творившегося снаружи.
Повсюду лежали мёртвые тела, воздух пропитался запахом крови, и всё, что видел глаз, было раскидано или разломано на части - но не изничтожено, не обращено в мелкие клочки и осколки, не разграблено дочиста. Похоже было, что эльфийскую обитель перевернули вверх дном в поисках чего-то ценного - настолько, что на полу местами валялись никем не подобранные драгоценности. Нашли, как видно, там, где разломан пол, и тут же бросились наружу с драгоценной добычей.
Чёрный вглядывался, запоминая навсегда резьбу, горны и тигли, формой которых можно было любоваться, сверкающие камни... Коснувшись одного, он опасливо отдёрнул руку: почудилось, что кристалл - почти живой, и может вскрикнуть от прикосновения чужака. Конечно, такого быть не могло, но он осторожно погладил самоцвет, словно он был цветком или листом. Вспомнилась давняя невоплощённая мечта: применить что-нибудь эльфийское так же, как сами эльфы. Выхватив взглядом как будто недоконченный, нечёткой формы камень, Чёрный положил его на уцелевший стол, взвесил в руке резец и тут же отложил: испортит только. Даже окажись у него талант к ювелирному делу, обработке камней следовало долго учиться - у тех мастеров, что ныне были мертвы или бежали. Проклятая война! Без войны он, правда, и не побывал бы в Эрегионе, но всё лучше, чем видеть, как эта красота погибнет окончательно.
Закусив губу, Чёрный скользил взглядом по узору, что вился вдоль стены. В одном месте его правильность нарушалась: завиток чуть отличался от других. Чёрный озадаченно наклонился, обвёл его пальцем, вздохнул - и плита стены сдвинулась. Его движение или дуновение открыло потайную комнату.
Внутри всё было нетронуто: стол с письменным прибором, висящий над ним кристалл на цепочке, испускающий голубой свет, ящички с инструментами и образцами камней, полки с книгами. Почётное место занимала арфа, для которой в стене была устроена ниша. Чёрному подумалось, что хозяин дома едва ли играл на ней - снимать арфу было не слишком удобно; другое дело - любоваться ей, сидя за столом. Быть может, она была символом, как тот клинок в Химринге. Или бережно хранимой памятью о том, кто на ней играл.
Чёрный встал на цыпочки, снимая инструмент - судя по столу, хозяин дома был выше его ростом. Вопреки всему, что случилось только что и должно было случиться, он рассмеялся от радости, словно обрёл именно то, что безуспешно разыскивал долгие века. Эта арфа оказалась символом для него самого. Символом света, надежды, радости, добра, красоты, истины, символом всей музыки мира, и отчего-то - символом Заморья. Вместе с тем как будто именно к ней вёл его сон о задумчивом эльфе у завесы, и зов Моря, и именно арфа - не клинок и не резец - была той эльфийской вещью, что он давным-давно мечтал применить сам, хотя и название-то узнал недавно.
Он улыбнулся, проведя рукой по тёплому дереву, установил инструмент так же, как в нише, и словно ударился лбом о невидимую преграду. Чёрный понятия не имел, как на нём играют. Нужно ли оттягивать струны, как тетиву? Или ударять по ним рукой? Или не рукой?
Он осмотрел инструмент со всех сторон, как будто на нём могла быть написана подсказка, но никаких надписей на арфе, естественно, не было. Обнаружился лишь маленький герб на подставке: белый цветок, который вместе с тем был Солнцем и испускал золотые лучи.
Что ж, сумел он найти эту арфу - сумеет и научиться игре, если только вырвется из лап Саурона. А не вырвется, будет чем утешаться, вспоминая лучшее. Отложив инструмент, Чёрный обвёл взглядом полки, выбрал наугад книгу, раскрыл и ахнул, узнав почерк - тот же, что и в нарготрондском письме. Тот, кто жил здесь, знал Государя Нарготронда - знал и любил, и горевал о его гибели! Написанное на первой странице казалось скорее наброском, который нолдо отчего-то пожелал сохранить.
"Три Камня: воздух, море, земля. Огонь во всех трёх содержится - частица пламенного света Лаурелин. И частица пламенной души. Один обретает пристанище в небесах, другой - в воде, третий - в земле и огне.
Единство небес над Средиземьем и Аманом. Эарендиль.
Море разделяет Средиземье и Бессмертные земли: разделяет, но и соединяет.
Анар Златопламенный, Сердце Огня - дар валар Средиземью и вместе Аману.
Связь Средиземья и Амана через земную стихию - ?
Отделённость неба от всего, подверженного тлению. Вечные звёзды. Звёздное небо - и воплощение памяти о юной Арде и поре Пробуждения эльфов.
Течение времени, поток событий. Связь водной стихии со временем. Воздействие через водный поток, который возможно обратить вспять.
Немеркнущее пламя души. Пламя жизни, пламя юности, пламя порыва, страсти, мечты. Вечность огня при его поддержании.
Противодействие разрушительному течению времени через землю - посеянные и прорастающие семена. Образ смерти и возрождения. Чертоги Мандоса. Противодействие времени, тлению и смерти - через смерть? Такое мне не воплотить.
Три Кольца: Воздух, Вода, Огонь. Не Земля".
Чёрный, до того вбиравший, насколько мог, эльфийскую мудрость, запнулся на этих словах, вспомнив заклятье Кольца. Он торопливо перелистал книгу. Далее шли уже вовсе непонятные рассуждения, выкладки, схемы, списки, наброски. Он задумался, опёршись рукой о стену, и тут она чуть заметно содрогнулась. По всему зданию прошёл едва различимый гул - низкий, глубокий и печальный, точно слагавшие его камни умели плакать.
Когда орки вновь ворвались сюда, Чёрный уже успел сжечь книги и выйти из потайной комнаты, пол которой теперь усыпал пепел, с одной арфой в руках. Совершённое им походило на то, что орки творили в библиотеке Нарготронда, но стыдиться было нечего. Хозяин дома, несомненно, предпочёл бы уничтожить свои записи о Кольцах, чем отдать их в руки Саурона.
- Гляди, тайник! Эй, ты - там, эта, колец не было?
- Нет, одни проклятые эльфийские книжки. Я грамоту знаю, стал читать, может, что полезное - а там всё про море, про Солнце, про звёздное небо...
- И верно, гори оно всё! А то Властелин велел, эта, разнести тут всё по камушку...
"Чтобы от нолдор и памяти не осталось?"
...чтобы, эта, точно отыскать все кольца, какие тут есть. Может, в стену замурованы или ещё как припрятаны. Этот эльф проклятый хитёр, эта, не всё выдал. А это чего?
- Не трожь! Я тайник нашёл, моя и добыча, - прижав к себе арфу, Чёрный выбежал наружу, слыша за спиной:
- Тут камушки, золотишко - бери не хочу, а этот дурацкую эльфийскую штуковину прихватил! Башка совсем того.
- Да эти людишки все того...
Перешагивая через мёртвые тела воинов Мордора и защитников Эрегиона, он нагнулся подобрать грязный орочий мешок; казалось мерзостью убирать туда обретённое сокровище, но иначе его было не сберечь. Не владеть ничем ценным, кроме воспоминаний и снов, было куда спокойней. Арфу могли украсть или отнять, посчитав ценной, повелеть выбросить как помеху на войне, испортить - как эльфийскую или просто так.
Один нолдо из лежавших рядом застонал, шевельнулся, полуосознанно сталкивая со своей груди голову убитого. Кажется, он был только оглушён. На стон сбегались орки. Чёрный не мог открыто позволить эльфу бежать или вернуться в бой - сочтут изменой, счастье ещё, если просто убьют! Саурон был слишком близко.
Он извлёк меч, и сразу накатили воспоминания - о Морвэ, о Восточном Море, о тех, кого он убил во времена владычества Ангбанда. Потом он думал, что выглядел в этот миг совершенно безумным - с трясущимися руками, полуоткрытым ртом, диким, мечущимся туда-сюда взглядом. Тогда же Чёрный лихорадочно перебирал в уме, что может сделать, и нашёл лишь один выход - прижать клинок к шее не успевшего прийти в себя эльфа и выкрикнуть:
- Он мой! Он будет моим рабом! Я первый схватил его!
- Рабом! - хохотнул какой-то орк. - Если удержишь!
- А если сбежит, а мы отловим, эта, наш раб будет!
Орки помогли связать пленнику руки - ради собственной безопасности - и Чёрный, подняв его на ноги, повёл за собой.
Нолдо скоро совершенно очнулся. Он должен был понимать, что побег без оружия, со связанными за спиной руками среди орды орков - верная смерть; должен был, думал Чёрный, и всё же беспокоился, как бы ярость не побудила пленника поступить именно так. Он обернулся, обжёгся о полные ненависти серо-голубые глаза и прошептал на белериандском так, что орки не должны были расслышать:
- Не сейчас, убьют или ещё хуже скрутят. Дождись привала, тогда и беги.
Эльф понял сразу, отозвался изумлённым шёпотом:
- Так ты хотел спасти меня от смерти, воин Мордора? Как твоё имя?
Отворачиваясь, чтобы не обратили внимание, Чёрный привычно пробормотал мордорское имя. В следующий миг он осознал, что "Грамбурз" для эльфа звучит куда омерзительней, чем для него самого. А ещё через миг - что он вовсе не переходил с белериандского на Чёрное наречие, и потому вместо данного Сауроном произнёс совсем другое имя, хотя и с тем же значением.
Морандир.
Глава 9. Казад-Дум.
Из разорённого Эрегиона войска Мордора устремились на новую битву с эльфами. Чёрный вновь оказался в задних рядах. Удерживая своего "раба", он двигался вместе со всеми, проскальзывая всё левее, пока не выбрался на край фланга.
Силы Саурона были так велики, что часть войск могла биться с врагами, другая же в это время отдыхала. Излюбленным занятием орков (и некоторых людей, что им подражали) на отдыхе были забавы с захваченными пленниками. Не дожидаясь, пока это придёт на ум ближайшим соседям, Чёрный сам несколько раз подряд притворно примерялся для удара по эльфу, отводя клинок в последний миг. Словно бы случайно заигравшись, он перерезал путы и под гогот и насмешки орков ринулся в погоню за беглецом.
Когда шум мордорского войска затих вдали, они остановились, и Чёрный спросил имя нолдо. Только теперь он как следует рассмотрел удлинённое лицо, ясные голубые глаза и косы с красноватым отливом, из которых выбилось несколько прядей, прилипших к груди - она виднелась из-под прорезанного ворота.
- Илькаран, - отозвался эльф. - Скажи, знаешь ли ты о судьбе Лорда Келебримбора? Я лишился чувств в начале боя.
- Саурон пытал и убил его, - долгий крик, слова нолдор о лорде и печальный гул стен несложно было связать между собой. - Но он не выдал всей правды о Кольцах.
Глаза Илькарана потемнели от гнева и горя. После молчания он спросил:
- Как я могу отблагодарить тебя? Если не твоя помощь, и я был бы мёртв.
Долго не раздумывая, Чёрный развязал мешок и протянул ему арфу:
- Подскажи, как на ней играть? Ведь тебе это известно?
- Известно, хотя я - не менестрель и многому научить не могу. Не ждал встретить подобного в мордорском стане.
Уточнять, что имеет в виду эльф - интерес Чёрного к музыке, своё спасение или сам инструмент - не было времени. Не было его и у нолдо. Показывая простейшую мелодию, он свёл брови - не сердито, а словно пытаясь понять, где мог видеть эту арфу, но так и не вспомнил, лишь заметив:
- Ей не место в грязном мешке.
- Знаю. Она достойна лучшего. Но иначе её не сберечь среди мордорского войска. Прощай, Илькаран. Мне придётся вернуться - чтобы подбить других искать тебя не там, куда ты убежишь.
...Или именно там, но представить поимку словно бы случившейся помимо его, Чёрного, воли - чтобы не расставаться хоть с этим эльфом. Чтобы он всегда был рядом, пусть и порабощённый...
Мимолётная мысль заставила Чёрного скривиться от отвращения, хотя он и не намеревался её воплощать. Так - порабощёнными и несчастными - и Саурон эльфов любил. Несомненно, он по-своему ценил их красоту и мудрость - иначе зачем бы ему Три Кольца? И жаждал не перебить, а сделать своими, придя в ярость оттого, что желаемое не исполнилось. Кажется, ему вообще не удаётся желаемое - судя по тому, как его разозлило сравнение Мордора с Ангбандом, он и свою страну хотел видеть иной, чем она получалась. Могущественный, мудрый и жестокий, Саурон вдруг показался Чёрному только самым сильным и высокопоставленным из рабов Мордора: сковать других в одну цепь с собой может лишь закованный. Это понимание не делало меньшим злом то, что творил Саурон, но сильно угашало ненависть к нему.
Но ведь его-то как раз должно ненавидеть всеми силами души, всем существом! Или - нет? Если всё отдать ненависти, что останется на долю красоты, созерцания, радости? Разобраться в этом было так важно, что Чёрный, вопреки прежнему намерению, бросился вдогонку за эльфом и остановил его вопросом:
- Скажи, Саурона - нужно ненавидеть?
- Он заслуживает ненависти. И никогда не заслуживал доверия, - с горечью отозвался Илькаран.
- Я не о том. Я возненавидел его, когда понял обман, но сейчас моя ненависть утихла, - он постарался точнее описать перемену своих чувств. - Я многое бы отдал, чтобы он проиграл и лишился всех сил. Но если бы обессиленный Саурон попал в мои руки, я не захотел бы пытать его. Мне не доставит радости его мука.
- Ненависть до желания мучить противоестественна. Знай, что эльдар - да и достойные гномы и люди - не подвергают врагов пыткам, какую бы ненависть к ним ни питали. Хорошо, что ты освободился от подобных желаний. Даже если они обращены против Саурона - это влияние Мордора.
- Да, это - от Моргота. Но сейчас не время для бесед, - озабоченно проговорил эльф и тут улыбнулся, всмотревшись вдаль. - Идут наши друзья, гномы Казад-Дума!
Улыбнулся и Чёрный. Ему открывался лёгкий способ спастись от ярости Саурона и от участия в его злых делах - не ценой гибели или пытки! Ведь достойные гномы, как он только что узнал, пыток не применяют.
- Я - воин Мордора, и я сдаюсь в плен!
Неспешно и неотвратимо надвигавшаяся стена сомкнутых щитов приостановилась и на краткое время утратила цельность, впуская пленника.
- Не будьте суровы к Морандиру - его поступок вызван не трусостью, - после обмена приветствиями обратился Илькаран к презрительно фыркавшим гномам. - Знайте, что он спас мне жизнь.
- Я бы не доверял прислужнику Саурона. Этот Морандир, как ты его назвал - не просто угнанный на войну раб. Простой раб держался бы иначе. Кто знает, что он задумал? - нахмурился Король Дурин, величественный седобородый гном в серебристой кольчуге, и распорядился. - Отведите пленного в Комнату Привратников. Не связывайте, но заприте и глаз с него не спускайте.
Четверо гномов отделились от воинства, уводя Чёрного. Ряды вновь сомкнулись и единой неудержимой лавиной покатились скорей под клич своего Короля:
- На помощь Келебримбору, Владыке Эрегиона! Барук казад!
Илькаран присоединился к идущим на битву гномам. Он не вернётся - мысль была тяжка и неотвратима, как приговор. Никто не возвращается, никогда. Судьба всегда отнимала у Чёрного всех, с кем стоило бы встретиться вновь. Отнимала навек. Правда, взамен приносила новые встречи, новые красоты, новые надежды, новые сокровища... И жизнь его наконец возвращалась в прежнее русло, по которому текла со времён Тол-ин-Гаурхот - от худшего к лучшему, от мрака к свету, от рабства к свободе. Темница гномов, какой бы она не оказалась - не Мордор, а их король, как бы он ни был подозрителен и враждебен - никак не Саурон. Что там - его даже не связали! И арфу оставили, отобрав лишь оружие!
Вдоль мощёной дороги, ограждённой каменным бордюром, текла шумливая река. Чёрный вслушивался в её бодрый и вместе рассерженный голос - казалось, если бы река могла, она бы оставила своё русло и тоже вступила в бой против войск Саурона. Спустя время реке стал вторить водопад, сначала издалека. Величественный, торжественный, громогласный поток сверкал в солнечных лучах. Как мантией, окутанный водяной пылью, коронованный радугой, он возвышался над рекой как государь над верной слугой, павшей ниц перед его величием.
Рядом росла роща остролистов. Миновав её, гномы по каменной лестнице поднялись на скалу, к свету, лившемуся из-за распахнутой двери.
- Да. Король Дурин велел запереть этого мордорского командира в Комнате Привратников и глаз с него не спускать. Но не связывать - ради мастера Илькарана из Эрегиона. Говорит, спас он его. У него и имя как эльфийское - Морандир, и в плен он сам сдался.
- Странные дела творятся, - удивился привратник, поглаживая рыжую бороду.
- Никакой я не командир, - возразил Чёрный. - На войну шёл обыкновенным бойцом. А чем до того, в Мордоре, занимался - расскажу, если хотите. Быть может, это будет полезно.
Раз высокое положение скрыть не удалось, лучшим было сказать правду. Иначе - мало ли что вообразят? Чего доброго, сочтут некромантом или пыточных дел мастером, как однажды сочли нежитью. К тому же его знания, как он считал, и впрямь могли помочь в борьбе с Сауроном.
Его повели вверх по лестнице в сводчатый коридор. Комната Привратников была первой слева. Привратник распахнул узорную решётку двери и запер её за пленником. Сквозь неё была видна лишь противоположная стена коридора, украшенная строгим узором из непрозрачного зелёного камня со вкраплениями рубинов. Камень чуть искрился в свете хрустальных шаров.
Сама комната была обставлена скромней - прежде, чем впустить пленника, из неё вынесли щиты и многое другое. Оставили лавку, стол, кровать под пологом в углу; спустя время Чёрный нашёл, что полог не был роскошью - свет в Казад-Думе не гас ни днём, ни ночью. Он никак не думал, что плен может выглядеть так. Какая же это темница? Скорее он поверил бы, что гномы пригласили его как гостя, да не простого - высокого, и ради почёта выставили караул у дверей. Немеркнущий свет и торжественные своды придавали уверенности. Казалось, никакому мраку сюда дороги нет. Гномы изгонят его ещё с порога, а проскользнёт тенью - сам съёжится, спрячется, забьётся в какую-нибудь щёлочку. И то если эту щёлочку найдёт. Даже распахнутые врата и драгоценности, которые мог видеть любой вошедший, казались признаком не беспечности, но силы и отваги. Хозяевам Казад-Дума нечего и некого было бояться.
Что сила эта была отнюдь не видимостью, а отвага - не глупым безрассудством, подтвердилось, когда войско вернулось. По коридорам разнёсся голос Короля Дурина:
- Отныне врата Казад-Дума закрыты для всех! Воинам кхазад - выстроиться вблизи внешних стен! Войскам Саурона не пройти, даже если он вздумает пробивать скалу!
Твёрдый голос Короля гномов и ещё более - то, что его войско вернулось в полном порядке, убедило Чёрного, что мордорским воинам и впрямь сюда не проникнуть. Зримо представилось, как страх перед угрозами Саурона спадает с сердца мёртвым пауком, что до того опутывал его и сосал его кровь. Сдавшись, он обрёл убежище куда надёжней, чем мог надеяться!
Из обрывков разговоров Чёрный узнал, что уцелевшие эльфы Эрегиона присоединились к другому эльфийскому войску; возможно, остался в живых и Илькаран.
Когда Король Дурин закончил с более важными делами и обратил внимание на пленника, Чёрный рассказал ему всё, что знал о Мордоре - от изобретённого Сауроном наречия до хода битвы в Эрегионе. Услышав о создании Единого Кольца - сауроново заклятье Чёрный предпочёл перевести - Король заметил:
- Похоже, ты не лжёшь. Твои слова не расходятся с рассказом Владыки Келебримбора. Если бы ты желал проникнуть сюда из хитрости - скрыл бы то, что знаешь о Кольцах Власти. Во всяком случае, то, что ни одним из них нельзя пользоваться.
- Все они подвластны Саурону, - Чёрный про себя одобрил благоразумие Властителя Казад-Дума: едва ли его соблазнят теми Семью Кольцами, что предназначены гномам! Слушал Король Дурин спокойно, лишь, слыша о злодеяниях Саурона, сурово сводил брови. Поэтому, рассказывая о собственных трудах по обустройству мордорских полей, Чёрный не думал навлечь на себя гнев Дурина.
- То, что ты сотворил, Морандир, заслуживает смерти! Из-за тебя в Мордор угнали множество людей, принудив к рабскому труду. Из-за тебя Саурон мог держать такое большое войско и выслать его на Эрегион - иначе ему не хватило бы пищи!
Чёрный хотел было осторожно возразить, что в ином случае орки добыли бы пропитание в набегах, но смолчал, не желая повторять доводы Саурона. Даже если они казались разумными.
- Но, конечно, тебя не убьют и не закуют в цепи, раз ты сам сдался в плен. К тому же за тебя просил мастер Илькаран. Ты только останешься заключён в той же комнате - нужды в привратниках больше нет.
Слова Дурина заставили его задуматься о своей вине - прежней и новой; он верно служил не только Ангбанду, но и Мордору, и на сей раз, похоже, принёс ещё больше зла! Теперь он не мог оправдать себя даже тем, что был так научен и воспитан или тем, что никак не мог бы противиться. Быть может, и мог бы, если бы не так боялся - а до того не обманулся, не только из-за чар. Желание служить великой цели, надежда исполнить мечты - и получить ещё немного тепла и доверия - побудили его отмахнуться от того, что говорили и здравый смысл, и предчувствия, и собственное сердце.
Вновь накатили отчаяние и ненависть к себе. Пытаясь хоть как-то отвлечься, он поставил арфу, тихо перебрал струны, стараясь повторить движения Илькарана. Потом ещё и ещё - всё быстрей, резче, яростней, отчаянней. Простая мелодия зазвучала иначе, чем под руками эльфа. Так он узнал, что может выразить в музыке свои чувства - даже такие, как боль и страх, ярость и тоска. Арфа действительно всё меняла.
В плену, в заточении, перед ним открылись врата в новую жизнь. В которой он, наконец, избавился от жажды разрушать то, что попадало под руку, или самого себя. Отныне всё, что его мучило, он мог превратить в мелодию - поначалу одну и ту же, меняя лишь ритм, темп и громкость. Он пробовал переменять и сами её звуки - не всегда удачно, пока раздражённые однообразными или неблагозвучными пробами караульные не принялись подсказывать пленнику - они, как оказалось, тоже умели играть!
К имени Морандир он привык много раньше, чем эта странная учёба завершилась. Имя неожиданно стало таким близким, словно он с ним и родился; по крайней мере, в новую жизнь вошёл именно с ним. В нём отражалась и его любовь к эльфам, и годы служения Тьме, и путь, ведущий от неё к Свету, и все пройденные дороги, и чуждость его для всех, и вечные разлуки, и характер его игры, чаще мрачной или горестной, и смуглый оттенок кожи. И то, что никто не связал бы со звучанием и смыслом самого имени, не зная судьбы его носителя: память о матери и младенческой жажде ласки, знакомстве со Смуглолицыми и интересе к ним, симпатии к Бору и желании стать ему подобным, о Тобари, Сталлах и Туллин, Морвэ и Восточном Море, и смуглом менестреле, так и оставшемся загадкой.
Несомненно, Саурон, назвав его Грамбурзом, не думал ни о чём подобном. Тёмный майа желал ему зла - или, возможно, блага в своём собственном понимании - а оно обернулось действительным благом. Так же вышло и с синдарином, который Чёрный более не называл белериандским. Женщины-энты приучили его к общению в основном на этом языке, но думать на нём он стал в то время, когда противился влиянию Чёрного наречия. Из-за действий Саурона, но помимо его воли. И всё же - неужели он примет как своё подлинное имя перевод прозвания, данного злейшим врагом?!
Да то прозвание, в сущности, и смысл несло иной, лишь поначалу ему показалось - тот же. Лишь для холодного рассудка одно могло казаться верным переводом другого - холодного рассудка, неспособного увидеть разницу между "невообразимой тварью" и "дивным творением".
Перемены в жизни Морандира были так важны и так чудесны, что он долго был счастлив, пока его не начало тяготить заточение. Одна и та же комната, в которой не было ни полудня, ни полуночи, ни зимы, ни лета. Каменный потолок, неизменно озаряемый хрустальными шарами вместо звёздного, солнечного или облачного неба над головой. Каменные узоры вместо живых деревьев, трав и цветов. Каменная чаша в стене, медленно наполняемая водой - вместо рек и озёр, ручьёв и дождей. Воспоминания, сны и мелодии, которые Морандир начал сочинять и сам, уводили его далеко от Казад-Дума, и он терпеливо сносил выпавшее ему ныне. Могло быть - и бывало - много хуже.
Его терпение было вознаграждено, когда решётка распахнулась. Гномы не собирались вечно держать в заточении тихого добровольного пленника, который всё больше играл на арфе или размышлял. Доверять выходцу из Мордора, конечно, тоже - так что караульные сопровождали Морандира всюду, куда ему дозволяли пройти. Гномы хранили многие тайны, но их великая обитель и без того отнюдь не была однообразна. В залитых светом залах звучали то стук молотов, то споры, а то и песни, и он мог любоваться разнообразной резьбой, узорами, статуями и колоннами, золотом, серебром, сверкающими самоцветами всех цветов радуги... В Казад-Думе вовсе не было темниц и, к сожалению Морандира, зелени и цветов. Зато нашлись и ручьи, в которых плескала мелкая рыба, и хранилища старинных книг и летописей гномов, и многое иное.
Серебряные стены одного коридора были так гладки, что на первый взгляд он казался огромным залом с великим множеством колонн и светильников, и множеством людей и гномов в нём. Морандир тихо рассмеялся своей ошибке, увидев, что все гномы этого зала - точь-в-точь его сопровождающие. И остановился, всматриваясь в немолодого человека, невысокого, но подтянутого. Резкие складки и приподнятые редкие брови придавали смуглому лицу страдальческий и недоумевающий вид, но зелёные глаза смотрели спокойно и пытливо. Что клыки более не безобразили рот при смехе, он знал и без зеркальных стен - как и о том, что уши так и остались заострёнными, а доходившие до середины шеи волосы всегда несколько топорщились, хотя со временем всё лучше поддавались гребню.
По небу и зелени Морандиру предстояло тосковать довольно долго. Король Дурин уснул до нового возвращения, как говорили гномы, а его наследник успел привыкнуть к своему венцу. В один из дней новый Король, поравнявшись с Морандиром, остановил стражников и спросил, сколько лет в Казад-Думе держат пленника из Мордора. Те задумались и вслух начали подсчёты, но Властитель Казад-Дума прервал их взмахом руки.
- Довольно и этого! Человек не мог прожить на свете так долго, даже не поседев. Как же мы могли не заметить?! В древних преданиях говорится, что эльфы от страданий и пыток могли стать похожими на постаревших людей...
Он мрачно спросил Морандира:
- Неужто ты - эльф?! Или всё-таки - человек, служивший Саурону, как и думал мой отец и Король? Если мы все эти годы держали в плену эльфа... Какой позор!
Его мрачность рассеяло изумление Морандира.
- Эльф?! Я многому научился у эльфов и привык к эльфийскому языку, но, разумеется, не могу быть одним из них! Но я и не человек - мне в самом деле слишком много лет.
- К какому же народу ты принадлежишь?
Прежде он без сомнений ответил бы - орк, хоть и непохожий на других. Мог ли рождённый орком быть кем-то иным? От гномов рождались гномы, от эльфов - эльфы, от волков - волки, и никак иначе. Да, среди людей бытовали предания о похищенных или подброшенных детях, но подбрось медведю рысёнка - и по детёнышу будет видно, что медведем ему не вырасти. Борг же родился и вырос орком. Сотни лет он и выглядел и жил, и чувствовал, и рассуждал как самый настоящий орк.
Но сейчас он не просто отличался от тех, кого прежде считал сородичами. Между ними не было ничего общего, кроме его прошлого да того, что роднило орков и с людьми, и с иными живыми и разумными существами. Должно быть, он стал похож на тех, из кого орки были созданы. Наверное, Морвэ ошибался - или это он неверно понял его мысль - и первоначально, пока Саурон по приказу Моргота не испортил эти существа, они не были лесными зверями. С течением времени становился всё более сходным с человеком, а не со зверем. Но иными свойствами и чертами слишком отличался от людей. Возможно, Саурон использовал части существ из разных рас? Могло ли случиться, что среди них были и эльфы, и отсюда - такая долгая жизнь и пробуждённая песней тяга ко всему эльфийскому?
Нет, это предположение было слишком смелым, чтобы оказаться правдой. И слишком ужасающим.
Властитель Казад-Дума всё ждал ответа, и Морандир дал единственный возможный ответ, который не был ложью или несуразицей:
- Я не знаю.
Вскоре его выпустили за врата великой гномьей обители - открылись они неожиданно легко, от простого толчка. Обернувшись, Морандир увидел позади лишь сплошную серую скалу, словно никаких ворот здесь никогда и не было. Впрочем, что-что, а возвращаться в Казад-Дум он не собирался.
Морандир снова обрёл свободу. И возможность побыть одному. И ещё - солнечный и звёздный свет, закаты и рассветы, и клики перелётных птиц, и разнотравье! Земля была влажной после недавнего дождя - мягкая земля, не камень и не металл! - и ему захотелось почувствовать её ступнями. Разувшись, он бродил по траве, вдыхая неповторимый запах осени. Да, Казад-Дум великолепен, но ему явно не место в этих роскошных подземельях - верней, он мог бы с радостью погостить там, но не жить подолгу. А в плене и вовсе мало радости, как себя не утешай.
Перед ним вновь открывалось множество путей - какой из них выбрать, он не знал. Двое суток он провёл без сна, наслаждаясь свободой и возвращённым миром, не замыкавшимся более в каменных стенах. А затем, обойдя округу, внимательно оглядываясь и прикладывая ухо к земле - нет ли опасности? - он улёгся в успевшую высохнуть траву.
Приснилась ему тёмная, взбаламученная, неспокойная вода. Склонившись над ней, Морандир едва мог разглядеть тусклое, искажённое, раздробленное отражение орка, зажавшего в когтистой лапе кривой чёрный клинок. Он не успел испугаться - неужто вновь стал таким, как когда-то, в Ангбанде?! - как вода начала успокаиваться и очищаться. Проясняясь, колеблющееся отражение менялось, всё более походя на человека; клинок же заменила сначала мотыга, затем арфа. Наконец он увидел себя таким, каким стал сейчас.
Морандир вгляделся в отражение, размышляя о своей странной судьбе. Он был не особенно красив, но и не безобразен, и мог рассматривать свои черты отстранённо и спокойно - словно сухую травинку или неизвестную птицу. Но вода продолжала понемногу успокаиваться и очищаться, и всё красивей и благородней становилось отражение, пока из застывшей чистейшим зеркалом воды на Морандира не посмотрел загадочный круглолицый эльф с арфой из Эрегиона в руках.
Тот, кого он мечтал найти со времён жизни у Восточного Моря, к чьей тайне надеялся приблизиться.
Он сам.
Глава 10. От Мглистых гор до Зеленолесья
Пробудившись, Морандир сел и долго смотрел в небеса. Звёзды побледнели, заря разгорелась и поблекла, уступив место дневной синеве, а затем и сумеркам, а он всё не опускал глаз. Затем он поднялся и медленно двинулся вдоль гор, изумлённо оглядывая всё вокруг, от облаков до земли, словно видя мир впервые. Или - словно впервые пробудившись от долгого, долгого сна. Конечно, оставшиеся позади два тысячелетия не были сновидением: это был его путь и его подлинная жизнь, в которой было много прекрасного и необычайного, уроков, надежд, радостей, много дорогих сердцу воспоминаний. Но не в полусне ли он прожил эту жизнь, не сознавая самого себя, не понимая, кто он есть по своей сути? Создание Тьмы, лесной зверь, чудовищное соединение созданий из разных рас...
Он мог бы быть эльфом. И не только мог бы - однажды, в будущем, наверняка станет им. Путь от него до прекрасного, исполненного гармонии и покоя, менестреля из видения, представлялся куда более кратким, чем путь от тюремщика Шкуры до нынешнего Морандира. Менестрелем он, в сущности, уже стал. Его пальцы любовно очертили грациозный стан арфы; светлое, почти белое дерево в лучах Луны отливало серебром. Правда, менестрели, подумал он, не только играют, но и поют и слагают песни.
Морандир подобрал мелодию давней песни людей Тобари о восходе солнца, припомнил её слова и попробовал переложить на синдарин, но строки никак не желали укладываться в ритм. Тогда он попытался выразить то, что чувствовал, в собственной песне, начал:
- Пробудилось солнце и согрело землю,
Пробудились травы, пробудился дождь,
Пробудился и я...
И прервался - не из-за голоса, звучавшего, во всяком случае, не хуже людских, а оттого, что очень уж смешной и простенькой показалась песенка. Пожалуй, именовать себя менестрелем рановато! Что ж, впереди достаточно времени, чтобы научиться этому искусству.
Его смех утонул в птичьем щебете - несмотря на осень, множество птах и пташек носилось в воздухе. Каждый глоток этого воздуха умножал силы. Морандир шёл по землям Эрегиона, ныне мирным и спокойным. Остролисты оправились от ран и ожогов, выросли и молодые деревья. И столица Эрегиона не была совершенно уничтожена, как некогда Гондолин, хотя и обращена в руины. Следы битвы заросли травами. Только эльфов здесь больше не было... впрочем, нет: один стоял у самой стены главного дома, разрушенного более других. Морандир осторожно шагнул, и солнечный луч высветил косы редкостного красноватого оттенка.
- Илькаран!
Самый печальный из законов, что он вывел из своего жизненного опыта, оказался нарушен: они расстались не навек! Он подбежал к нолдо, раскинув руки, готовый обнять его, как люди обнимали своих друзей, но удержал себя. Они были знакомы так недолго! Поймёт ли эльф, несомненно, с юных лет окружённый друзьями и родными, как много значит для Морандира один дружелюбный взгляд, один важный разговор, просто чувство близости и доверия?
- Не ждал увидеть тебя снова, - неуверенно произнёс он.
- Морандир! И я не думал увидеть тебя вновь - спустя столько лет и столь переменившимся.
В голосе нолдо звучало изумление - как видно, и он поначалу принял Морандира за человека. Но не заявлять же с бухты-барахты: "Знаешь, по своей сути я тоже эльф"? К тому же он должен был поблагодарить нолдо.
- Не можешь себе представить, как мне помог твой урок. Я не просто полюбил игру на арфе - она помогла мне стать лучше и счастливее. Помогла обрести себя.
- Эта арфа... Дай мне ещё раз взглянуть на неё.
Сейчас им ничто не грозило, так что нолдо мог рассмотреть арфу как следует. Перевернув её, он задержал взгляд на подставке.
- Герб Дома Финарфина, - тихо сказал он скорее себе, чем Морандиру. - Скажи, как она к тебе попала?
- Я сумел вынести её из этого дома, - Морандир стукнул пальцами по стене. - Прежде, чем его разграбили и разгромили.
- А Лорд Келебримбор, должно быть, некогда сумел вынести из Нарготронда - прежде, чем разграбили и разгромили его, - с горечью произнёс Илькаран и пояснил. - Этой арфой некогда владел Государь Нарготронда, Финрод Фелагунд. Я видел её на пирах, мальчиком. К тому времени, как Король Фелагунд оставил свой город с десятью отважными, я и повзрослеть не успел.
Некоторое время Морандир молчал, будучи не в силах произнести ни слова. Имя Менестреля, имя, что он мечтал узнать с того часа, как услышал его песню!
- Финрод Фелагунд, Государь Нарготронда, - наконец выдохнул он. - И ты говоришь, это - его арфа?! Если б я только знал! Я не посмел бы на ней играть. Только хранил как драгоценность. Как хранил её Владыка Эрегиона.
- Просто Лорд Келебримбор не был арфистом, - покачал головой Илькаран. - Меч лучше хранить в оружейной, но книгу должно читать, шлифовальным камнем - гранить самоцветы, на арфе и лютне - играть. И ты сказал, она помогла тебе обрести себя и стать лучше - значит, послужила добру. Уверен, Финрод не будет возражать, если узнает об этом.
- Если узнает? - кажется, пришло время воплотиться самым давним, самым несбыточным мечтам! - Перед смертью Государь Нарготронда говорил Берену, что долгие, долгие века его не увидят среди нолдор. Долгие века с тех пор прошли. Я всегда верил, что Финрод Фелагунд в самом деле вернётся, но ты - не веришь, а знаешь!
- Да, Финрод давно возродился и наслаждается блаженством Амана. Ты всё больше удивляешь меня, Морандир. Я сомневался, что в Мордоре слышали о Берене, Лютиэн, Финроде, и думал, что многое придётся разъяснять. А теперь вижу, это твоя любимая легенда. Твои слова так искренни, словно Государь Фелагунд погиб на твоих глазах, и ты слышал его последние слова.
- Знаю, в это трудно поверить, но я в самом деле их слышал и никогда не мог забыть, как и его песню в поединке с Гортхауром. Даже в те дни, когда был обыкновенным орком-тюремщиком, - он поспешно продолжил, опасаясь презрения или гнева Илькарана. - Но я изменился не только внешне! И я надеюсь однажды стать настоящим эльфом. Если такое возможно.
- Я бы сказал - нет, если бы не видел тебя. В сравнении с обыкновенными орками разница между мной и тобой отнюдь не велика. Ещё меньше ты отличен от лесных эльфов, - слова Морандира изумили нолдо, но вместе с тем, похоже, стали разгадкой и поставили всё на свои места.
Внимательно выслушав долгую историю жизни бывшего орка, он спросил:
- Значит, тебе никогда не доводилось жить среди эльфов?
- Нет. Морвэ отнёсся ко мне с сочувствием, но о том, чтобы жить вместе с эльфами, в эльфийском лесу, среди дерев, и цветов, чистых ключей и рек, учиться у них, я мог лишь мечтать, - он умолк, вслушиваясь в себя. Освободившись от груза невысказанного, он ощущал удивительную лёгкость - и в теле, и особенно на сердце. Сейчас даже насмешки над заветными мечтами не слишком задели бы его.
Илькаран и не думал над ним смеяться:
- Вижу, ты более всего любишь леса и реки. На восток от Мглистых Гор есть два великих королевства лесных эльфов - Великое Зеленолесье и Лаурелиндоренан. Долина Поющего Золота, - перевёл он на синдарин не совсем понятное название.
Долина Поющего Золота... Само название сияло таким дивным светом, такой недосягаемой высотой, что он заранее смутился; отчего-то показалось, что пересечь границы этого королевства - почти то же, что пересечь Море и ступить на светлые берега Заморья. Другое дело - Зеленолесье.
- Скажи, Илькаран, эльфы Зеленолесья могут принять такого, как я? Я не просто рождён орком - я долго жил, как все орки. Служил Морготу, убивал эльфов...
- Такое и родичам нескоро и нелегко прощают, - медленно ответил нолдо, подтвердив подозрения Морандира. Не желая отступиться от мечты, он попытался найти выход:
- А если я умолчу о своём прошлом? Притворюсь, что враги захватили меня в плен совсем юным, оторвав от семьи, удерживали тёмными чарами, и я провёл в этом плену слишком много лет, - история получалась вполне правдоподобной, но внутри нарастали беспокойство и тяжесть, и он закусил губу. - Нет, это не по правде.
Он застыл, осознав, что думает точно так же, как некогда, слушая песню Менестреля. Только теперь у него было своё имя и лицо - не безобразная морда! - свои хранимые в памяти сокровища, которыми он только что поделился с Илькараном, и чем ему жить, он знал - созерцанием, памятью, музыкой, надеждой... Он всё-таки нашёл тот незримый ключ! Пожалуй, ему даже было чем гордиться!
- А если сначала я расскажу, что спас тебя, что сжёг записи о Трёх Кольцах, чтобы до них не добрался Саурон, что помогал восточным эльфам в бою? Мне поверят, меня примут?
- Не поверят тебе - поверят мне, - отозвался Илькаран. - В западных землях пока спокойно - думаю, в Имладрисе меня подождут.
Он предложил перейти Мглистые горы самым кратким и безопасным путём, через Казад-Дум, но Морандир испуганно замотал головой. Он едва освободился из плена - что, если гномы передумают?! Лучше уж выбрать путь подлинней и потрудней - через северные перевалы, хоть Морандиру и не слишком хотелось карабкаться в горы. Тропа начиналась близ Имладриса, и его снедало желание увидеть обитель, в которой ныне поселился Илькаран, но тем сильнее он подгонял себя. Быть может, он в самом деле станет подобен лесным эльфам, но никак не нолдор! И Илькаран говорил именно о лесных королевствах - наверное, в Имладрисе не примут служившего Морготу и Саурону. Цель его - за Мглистыми горами.
Горная тропа оказалась куда легче и безопасней, чем он думал. А главное - он путешествовал не один! И в горах и за горами Морандир расспрашивал Илькарана об эльфах, об их обычаях и истории.
- Кроме того, что я видел своими глазами, я мало о чём знаю. Знаю, как пал Гондолин, но не знаю, как он возник и как жил. Догадался, как появились орки, но понятия не имею, откуда взялись эльфы.
Услышав о разделении эльфов на авари и эльдар, он некоторое время пребывал в раздумьях, а затем спросил:
- А те, из кого Саурон сделал орков, считаются эльдар или авари? К какому народу я буду принадлежать?
- Тех несчастных захватили ещё до прихода Оромэ, до первого разделения квенди, - ответил Илькаран. - Так что тебя нельзя будет отнести ни к одному из народов Перворождённых. Но это неважно: в Зеленолесье живёт смешанный народ.
Дорога от гор полого спускалась. Журчали ручьи, среди травы тут и там виднелись валуны. Завидев вдали тёмную кромку леса - ещё дальше она бледнела, сливаясь с небом - Морандир вопросительно взглянул на друга, но тот покачал головой.
- Зеленолесье - дальше. И оно куда обширней этого соснового бора.
- Неужели мы совершим этот долгий путь, не встретив ни орков, ни других тёмных созданий, ни враждебных людей? - изумился Морандир, выйдя из леса на луга, перемежавшиеся дубовыми и вязовыми рощами. Пробегавшие кролики и мирно пасшиеся олени лучше любых слов убеждали в безопасности этих мест. - Повсюду царит мир?
- Повсюду к западу от Мордора, - с улыбкой уточнил нолдо и серьёзно прибавил. - Но мне неведомо - надолго ли. Саурон едва ли смирился с поражением. Скорее он копит силы для нового удара по Средиземью.
Эти слова, несомненно, были разумны, но мирные картины, что открывались глазам Морандира, успокаивали. К чему тревожиться прежде времени? Войны и беды пока далеки. Ныне время для радости и надежд, для созерцания и музыки, и дружеского общения!
Мелководную реку и переплыть было бы нетрудно, но Илькаран уверенно вышел к броду. Легко перебравшись по видневшимся из воды плоским камням, он придирчиво оглядел Морандира, что следовал за ним.
- До Зеленолесья рукой подать, - заметил он.
Чуть смутившись, Морандир опустился на корточки, умылся, почистил сапоги и одежду - длиннополый коричневый кафтан без рукавов, перехваченный широким поясом с бронзовой пряжкой, серую тунику и чёрные штаны. Пояс подарили гномы, перед тем, как отпустить. Остальное он, подражая им, сшил сам.
- Думаю, лучше убрать волосы в пучок, - Илькаран стянул их шнуром на затылке, видя, как Морандир старательно причёсывается. Новая причёска открывала уши, и он чувствовал себя немного неловко.
За рекой пейзаж не переменился. Вскоре в общую мелодию, слагавшуюся из голосов, шорохов, беготни зверей, сухих шёпотов осенних трав, свиста ветра, вплелись новые нотки - протяжный зов рожка и дальний отзвук весёлых голосов. В лугах охотились лесные эльфы.
Прозрачно-зелёные глаза первого из охотников, уже добывшего лань, горели азартом, тёмные волосы растрепались от ветра, но венок из осенних листьев лежал на них точно золотой венец, и на коне он держался так прямо и гордо, что Морандир, не медля, склонился перед ним.
- Надеюсь, я не помешал вашей охоте, Государь Орофер, - произнёс его друг. - Я - Илькаран, мастер из Имладриса.
Король явственно встревожился.
- Ты проделал долгий путь, Илькаран, и, быть может, напрасно. Если ты не несёшь важные вести о Властелине Мордора или иной угрозе Зеленолесью - знай, что я не вмешиваюсь в дела Владык нолдор. И не желаю, чтобы они вмешивались в мои дела.
- Моя просьба не касается отношений между нашими народами, и я надеюсь, ты не откажешь мне, Государь Орофер, - сдержанно ответил нолдо. - Я прошу тебя дать приют в своих землях Морандиру, Другу эльфов.
Король оглядел застывшего в полупоклоне Морандира и изумлённо поднял брови.
- Обыкновенно так называют эдайн, но передо мной - не человек. Кто ты? Полуэльф?
- Сейчас трудно сказать, - честно ответил Морандир, подняв глаза, - но я надеюсь со временем стать настоящим эльфом. Мне трудно выразить, как много значат для меня эльфы, и как я мечтал стать подобным вам.
На миг обернувшись, Король пресёк поднявшиеся за его спиной перешёптывания и смешки, однако лесные эльфы обменивались очень красноречивыми взглядами.
Король же без всяких видимых причин переменился в лице; казалось, он всматривался в невообразимую даль, ясно различая нечто, незримое для всех остальных. Морандир неожиданно вспомнил его лицо, виденное мельком на Последней Войне. Тогда Орофер тоже смотрел словно бы сквозь стоявших рядом, но иначе - его взволнованный взгляд искал кого-то среди солнечных эльфов.
- Я не помню тебя, но сердце говорит мне, что мы встречались - и твоё лицо говорит о том же. Я несомненно узнаю, как это могло быть, - Король выглядел уже не встревоженным, а заинтригованным. - Но теперь я твёрдо уверен, что ты не несёшь никакой угрозы или беды моему народу. Этого достаточно.
Все объяснения и оправдания, которые Морандир и Илькаран обговорили заранее, оказались излишними. Король Орофер с лёгкой улыбкой поинтересовался, кто из лесных эльфов возьмёт с собой Морандира, и юный охотник со смехом похлопал рукой по конскому крупу.
- Прощай, Илькаран! Спасибо тебе за всё!
- До новой встречи! Я буду навещать тебя, если мирные времена продлятся, - в самом деле, так и случилось. - Если же нет - быть может, мы встретимся в одном строю.
Полная луна касалась верхушек деревьев, и иссиня-чёрное небо начинало светлеть. Король Орофер, а следом и его подданные, развернули коней и пустили их вскачь сквозь густой лес, обгоняя замешкавший ветер. Ветви буков, чуть тронутых позолотой, и совсем золотых клёнов сплетались, образуя подобие вензелей. Таинственным золотисто-зелёным светом лучилась тропа, и из зелёных, жёлтых, бронзовых трав на полянах слагались мозаичные узоры. Морандир вслушался в сложную мелодию эльфийского леса - и расслышал бьющее через край веселье, беззаботность и бесшабашность, молодую силу далеко не юного леса, жившего не прошлым, а настоящим и будущим. Не Дориат, Зеленолесье - без той печали и без той мудрости и света. От этого леса не тянулась незримая нить в Заморье - он был сам по себе, и сквозь памятный образ лесного чертога проступала иная красота - дикая, первозданная.
Скачка прекратилась как раз тогда, когда Морандир окончательно понял, что хочет навсегда остаться в этом лесу. Эльф-всадник легко спрыгнул, перекинув ногу через шею коня, и подал своему спутнику руку. Конь недовольно фыркнул в сторону незнакомого всадника. Эльф с улыбкой склонился к Морандиру и отчего-то громким шёпотом произнёс:
- Добро пожаловать в Зеленолесье.
Единственной частицей Заморья в Великом Зеленолесье была королева - златовласая и синеглазая. Она была одной из немногих дев, что отправились на Последнюю Войну в рядах солнечных эльфов, ваниар - и единственная из них предпочла темноволосого эльфа из Средиземья возвращению в Благословенный Край. Рядом с Менелиэ меркла красота лесных эльфов и даже их короля. В отличие от них, она любила ясные дни, солнечные поляны и опушки, луга, а ясными ночами часто следила за путём Западной звезды. Когда ночное небо заволакивали тучи, она порой смотрелась печальной, но долго грустить не умела. И вновь её улыбка так светилась, что все, оказавшиеся рядом, начинали улыбаться, смеяться и петь, в каком бы настроении бы они ни были до того. Однажды Морандир случайно подслушал явно не для его ушей предназначенный разговор между Королём Орофером и его супругой.
- Не тревожься обо мне, любимый. В твоих глазах я обрела и блаженство, и свет, и ты один заменил мне всех родичей, с которыми я разлучилась. Ты знаешь, я редко грущу - лишь такими ночами, как эта. Даже если ты передумал и никогда не оставишь Зеленолесье, я буду счастлива делить твою судьбу до конца.
- Нет, я не отказываюсь от своих слов, - ответил Орофер. - Я люблю Средиземье - и особенно Зеленолесье. Но если ты устанешь от него, мы уйдём на Запад. Ты ради моего счастья отказалась от родины и близких. Когда придёт срок, я готов принести ту же жертву ради тебя. Только не будет ли Трандуилю тяжело без нас?
- Не будет - когда он найдёт свою любовь, - смех Менелиэ рассыпался хрусталём.
- И подарит нам внука, - рассмеялся ей в ответ Орофер. - Когда это произойдёт, я передам ему власть над Зеленолесьем и уйду вместе с тобой. Обещаю.
Этот разговор Морандир услышал отнюдь не в первый свой день в Зеленолесье. Заметно позже, чем впервые увидел королеву и принца Трандуиля, златовласого, как мать, и зеленоглазого, как отец, и поведал Королю свою историю. Слухи о его удивительной судьбе разнеслись по всему королевству, но мало кто поверил им. Морандир узнал об этом, когда лесные эльфы принялись дразнить его самым прекрасным, мудрым, добрым и благородным на свете орком. Довольно скоро эти слухи позабылись - кто же будет запоминать все шутки и мистификации?
Ещё позже он приучился жить в согласии с обычаями лесных эльфов и сложил песни, которые не стыдно было спеть у эльфийского костра. О лесах и лугах, морях и реках, травах и цветах. О первом восходе и Войне Гнева, о землях Белерианда и Средиземья, о Маэдросе и Морвэ, Сталлахе и Дурине... И, конечно, о Финроде Фелагунде, Государе Нарготронда. Его Менестреле. К этому времени он обрёл и верных друзей, и любимую - гибкую, как ива, деву со взглядом Туллин. Дома он, однако, строить не стал, предпочитая бродить по обширному королевству Орофера и его окрестностям, порой уходя и дальше.
Так Морандир и жил. В один из дней он увидел знакомое отражение круглолицего менестреля не во сне и не в памяти, а в маленьком лесном озерке. Важным событием в его жизни это не стало. Во-первых, он и так знал, кто он такой. А во-вторых, в эти дни он с волнением и страхом ожидал рождения своего первенца. Он и сам не понимал, чего так боялся, пока не взял сына на руки. Он вовсе не походил на орчонка - правда, Морандир и не помнил младенцев-орчат, лишь детей постарше, уже испорченных страхом, дурным обращением и подражанием старшим. Мирно уснувший на руках отца младенец был здоров и прекрасен - настоящее эльфийское дитя.
Морандир не сомневался, что судьба уготовала его сыну куда больше счастья и куда меньше страданий, чем ему самому.
Глава 11. Снова Мордор.
Долгое время ничто не омрачало счастья Морандира, пока мирная жизнь лесных эльфов не была нарушена. Вблизи границ королевства всё чаще появлялись злые люди и орки. Морандиру пришлось вновь взять в руки лук, а не только арфу, и в числе других стеречь границы леса. Как он ни любил мир, свою землю нужно было защищать, иначе её красоту и гармонию скоро уничтожат. Как-то один из его друзей - и один из немногих, кто воспринял историю Морандира всерьёз - спросил его:
- А тебе не жаль стрелять в орков? Ведь ты и сам был таким же - прости за напоминание.
- Был. И потому лучше других знаю, как неистребима в орках злоба и жажда разрушения, - мрачно ответил Морандир. - Даже если они, как я когда-то, пытаются бороться со своей искажённой натурой. А этих, обычных, орков необходимо остановить, иначе они изуродуют и уничтожат всё вокруг себя. Остановить силой - иного языка они, к несчастью, не понимают.
- Обычных орков? А что, если среди них были и подобные тебе - такому, каким ты был в начале своего исцеления?
- Я всякий раз всматриваюсь в их глаза, - с горечью отозвался Морандир, - и не замечал ни одного проблеска света. Да и прежде, сколько ни видел орков.
- Ты прав, как всегда. Ты всегда отличался здравомыслием и рассудительностью.
А ведь правда - всегда, даже когда был Шкурой, подумал он. Морандир углубился в воспоминания, размышляя о тех орках, что лучше других запечатлелись в его памяти. Какими они были по своей сути? Какими могли бы быть?
Он представил свою мать ласковой, заботливой, счастливой своим материнством. Красноглазого - жизнерадостным любителем пиров и шуток. Проныру - остроглазым разведчиком, не упускающим ни одной мелочи, и надёжным другом, что не позволял бы близким рисковать понапрасну. Дёрганого командира - гордым и независимым в суждениях, но неизменно верным долгу и присяге, впечатлительным и вместе с тем умеющим держать себя в руках. Изрезанного воина у костра - мастером, способным полностью сосредоточиться на своём деле. Даже тот орк, что, забыв обо всём, набирал в Доме мирдайн самоцветы, быть может, был создан их гранить. Все они, несомненно, давно погибли, так и не став самими собой - как и все прочие орки.
Морандира пронзила такая жалость, что на глазах выступили слёзы, а друг встревоженно спросил, что с ним.
- Все другие орки по сути не хуже меня, но они обречены творить зло и вести самое жалкое существование. Я могу разве что прервать его - быть может, за порогом смерти они обретут свободу и прозрение. Ничего более я сделать не в силах. Конечно, надежда всегда есть, и моя судьба лучшее тому подтверждение. Я бесконечно благодарен ей, и Финроду Фелагунду, и всем, кто помог мне стать таким, как сейчас. Но, похоже, я - единственный в своём роде.
Он по-прежнему защищал границы Зеленолесья от орков. Иное было бы жестокостью по отношению к эльфам и Лесу. Конечно, он отпускал тех, кто просил пощады - так поступали и другие эльфы. Орки, конечно, не понимали их благородства, считая подобное поведение просто глупостью и слабостью. Печаль об участи бывших сородичей заслонили новые радости, заботы, тревоги, а вскоре ему и вовсе стало не до того. Началась большая война.
Государь Орофер поддержал Последний Союз, хотя вступил в бой под собственными знамёнами и слова Гиль-Галада, Государя нолдор, принимал как разумные советы, а не приказы. Отверг он и стальные луки, что предлагали люди Арнора и Гондора, и оружие нолдор или гномов. Лесные эльфы направлялись на битву лишь с лёгкими охотничьими луками и копьями, и в серых плащах, помогавших быть незаметными, без доспехов и шлемов. Так же поступали и ближайшие их союзники, лесные эльфы Лоринанда - той самой Долины Поющего Золота, о которой Морандир некогда слышал от Илькарана.
Морандир ненавидел войны, что несли смерть и разрушения, страшился проявить себя трусом и особенно - попасть в плен, сомневаясь, что устоит перед угрозой пыток. И всё же он присоединился к войску. Пока Саурон не был побеждён, всем Свободным народам, и особенно эльфам, грозила великая опасность. Владеющий луком и мечом не имел права оставаться в стороне - тем более, что на войну уходило большинство зрелых мужей Зеленолесья, искусные охотники из юных и даже королева, вопреки уговорам Орофера. Всегда послушная своему супругу, на сей раз она проявила неожиданную неуступчивость. Менелиэ была сильным и опытным воином и желала делить судьбу любимого до конца.
В жестокой битве на равнине, что позже назвали Дагорладом, она спасла Орофера, заслонив его собой от вражьих стрел. Впрочем, Морандиру порой казалось, что Король Зеленолесья умер от отравленных ран вместе с ней. Его лицо, прежде переменчивое и выразительное, стало напоминать мраморную маску. Выйдя к вратам Мордора, он протрубил атаку, не дожидаясь сигнала Гиль-Галада, и ринулся вперёд, и немало лесных эльфов пали рядом со своим Королём. Так ли сильно он жаждал отомстить виновнику гибели любимой или стремился воссоединиться с ней в Мандосе и возродиться вместе, Морандир не знал. Он сложил плач по Ороферу и вновь вернулся в бой вместе со всеми - за первым, неудачным штурмом Мораннона, последовал второй и третий.
Наконец, тяжёлые створки не выдержали. Войска Трандуиля, нового Короля Зеленолесья, вслед за нолдорскими вошли в Мордор. Им предстояло ещё на годы забыть о мире и о ясном небе над головой - во мгле, висевшей над Чёрной страной, лишь изредка показывались звёзды и никогда - солнце. Ни травинки, ни кустика не виднелось на равнине, где шли бои. Морандир переносил это испытание лучше многих. Когда его изводила тоска и боль утрат, он приводил себе на память века, прожитые в Ангбанде - по сравнению с ними нынешние страдания были не так уж тяжелы.
Вопреки ожиданиям, на войне Морандиру приходилось бороться не столько со страхом, сколько с гневом - страх за себя отступал перед страхом за друзей и желанием отомстить за убитых. Случалось, что в бою он делался свирепей, чем желал бы. Но когда кровь и грязь, и безобразие, что царили вокруг, и зрелище гибели друзей, поднимали в душе такую ярость, что грозила его затопить - Морандир заставлял себя припомнить трубы Эонве. Они звали к победе, но не к мести или безжалостной резне в стане врагов. Мысли об участи орков и о Смуглолицых, особенно - о рабовладельце, которому он был обязан свободой, тоже помогали немного остудить гнев и удержаться от жестокости.
Барад-Дур штурмовать не стали. Войска Последнего Союза вынудили Саурона и его воинов запереться в Чёрной Башне и начали её осаду. Осаждающих то и дело атаковали, и многие погибли, сражённые стрелками и метателями Барад-Дура. Казалось достойным удивления, что Саурон запас в Чёрной Башне столько стрел и дротиков, что и через шесть лет с лишним они не подошли к концу. Неужели он ожидал долгой осады и готовился к ней?
Усомнился в этом Элендиль, Государь Арнора и Гондора, поистине великий человек - самый могучий, доблестный и благородный из всех Смертных, которых когда-либо видел Морандир. Правда, он помнил Берена Эрхамиона, но на Тол-ин-Гаурхот прославленный герой ни великим, ни могучим, ни доблестным не выглядел. Из выкладок Короля людей следовало, что в Чёрной башне не хватило бы места для хранения оружия и одновременно запасов воды и продовольствия, достаточных, чтобы её защитники дожили до этих дней. Чары Саурона могли бы погнать к бойницам умирающих от голода и жажды, но лишь сократили бы их жизнь. Подвалы Барад-Дура могли быть глубоки, но судя по тому, что орки грозили ими нападающим, там находились темницы и пыточные, а не хранилища. Верней всего, Башню снабжали припасами через подземный ход, выходивший на поверхность далеко от неё.
Морандир об этих выкладках узнал от Короля Трандуиля - Государь Гиль-Галад повелел ему направить на поиски подземного хода своих подданных, плащи которых скрывали их от вражьих глаз. Трандуиль поступил именно так: нежелание следовать приказам Государя нолдор погубило уже двоих Королей лесных эльфов - Орофера и Малгалада из Лоринанда. Один из отрядов, что принимали участие в розысках, возглавлял Морандир. Командовать этим отрядом ему поручили ещё в начале осады Барад-Дура, после гибели двух предыдущих командиров.
Первым подземный ход далеко к востоку нашли воины другого отряда, но он оказался не единственным. Ходы завалили камнями, и стерегли их почти все эльфы Зеленолесья. Первое время орки и люди Мордора часто нападали на стражу, и отлучаться лесные эльфы могли лишь небольшими отрядами, по необходимости - принести товарищам пищу, воду, новые стрелы, узнать о ходе осады. Ожидания оправдались: отрезанные от помощи извне, защитники Барад-Дура принялись ломать саму башню и метать камни с её верха. Камни были не менее опасны, чем дротики - один из них убил Анариона, сына Государя Элендиля. Но они предвещали скорый конец осады.
Все попытки прорваться в ходы отбивались лесными эльфами, часть из которых несла стражу открыто, а часть - таясь в засаде, и желающих напасть с каждым разом становилось меньше. Спустя время Король Трандуиль мог без большой опаски выслать отряд на поиски тех, кто должен был снабжать Барад-Дур стрелами, дротиками, продовольствием. Запуганных людей-рабов освободили. Они казались изумлёнными до крайности и всё падали в ноги эльфам: едва ли как своим освободителям, подумал Морандир, скорей оттого, что ждали от победителей жестокости. Орков-надсмотрщиков застрелили или обратили в бегство.
Открыв дверь одной из кузниц, Морандир нашёл внутри лишь орка, ковавшего наконечники для стрел. Увидев эльфийский отряд, он оскалился, разразился проклятьями и бросился вперёд с одним из наконечников в руке - иного оружия у него не было. Эльфы натянули луки, но Морандир остановил их возгласом, перехватил руки подбежавшего - эльфом он стал и заметно сильнее. Чтобы орк не впился во врага зубами, руки его пришлось заломить за спиной, и он только бессильно бранился. Морандир вздрогнул всем телом, вспомнив, когда и с кем он так поступал.
- Что тебе за дело до этого орка? - удивился один из лучников. - Видишь, он так злобен, что даже не просит пощады.
В самом деле, в непроницаемо-чёрных глазках оружейника нельзя было прочесть ничего, кроме злобы. Но Морандир думал не о том, что видел, а о том, каким этот орк мог бы быть. Каким он был в самой глубине души, ныне погружённой в непробудный кошмарный сон.
- Отважен и горд, - задумчиво произнёс он, не обращая внимания на удивлённые взгляды товарищей. - Очень упорен и трудолюбив - до последнего мига ковал наконечники! И ковал сам, не заставил раба из людей - значит, дело ему нравится. Прирождённый кузнец. Скорее всего, происходит из второго народа квенди.
Как можно было бы помочь ему хоть как-то? Доброго отношения он не поймёт, назидания не примет. Как открыть ему, что в мире есть иное, лучшее, чем то, к чему привык орк? Как побудить самого хоть чуть-чуть открыться миру?
Орк тем временем выкрикнул на искажённом синдарине:
- Проклятый эльф! Не я прикончу, так сам Властелин! Ещё будешь пищать: "убейте" - в подвалах Лугбурза не таких ломали!
- Знаешь, - спокойно ответил Морандир, - ты на самом деле тоже эльф.
Орк умолк и замер. Во всяком случае, ошарашить его удалось.
- А я когда-то был орком, - продолжил он, не дожидаясь новых проклятий. Затем он оттолкнул орка, выбежал за дверь и закрыл её, поняв, что именно должен делать.
- Удержите её, пока я буду петь, хорошо? - попросил он товарищей и достал арфу, с которой не расставался и в мордорском походе.
Здравый смысл подсказывал, что ничего из этого не получится. У него была арфа Государя Нарготронда, но сам он был далеко не Финродом Фелагундом. Он не владел песнями чар. Он не был силён духом и самоотвержен. В его сердце не было столько света, чтобы дарить его многим - чаще он сам грелся в лучах чужого света. Он не мог открыть другому врата в Заморье, потому что сам видел его лишь в песне.
Правда, этого и не требовалось. Пусть орк хотя бы ощутит, что в мире есть красота, добро, свобода, радость, а не только то, к чему он привык. Это уже поможет ему подняться над собой нынешним, и даст возможность измениться. Очень малую возможность - можно ли ждать, что в его жизни произойдёт столько же счастливых случайностей, сколько в жизни Морандира? Помогут ли ему валар, что отреклись от власти над Ардой? Скорее всего, он попросту погибнет в ближайшее время, так ничего и не поняв.
Да, здравый смысл подсказывал, что и пробовать не стоит. Но надежда в который раз оказалась сильней. Он пел для орка-оружейника так, как никогда и ни для кого, вкладывая в песню все силы, все надежды и мечты, и повторял её снова и снова, пока не качнулась земля, и не потемнело в глазах. Прежде, чем Морандир лишился чувств, в его уме промелькнуло: теперь он действительно сделал всё, что мог, пусть его силы и были малы.
Очнувшись, он увидел над собой лицо целителя и лица друзей - всё озабоченные.
- Всё хорошо, - произнёс он, успокаивая их. Голос менестреля звучал не так звонко и мелодично, как всегда - кажется, он сел после этих песен. Зато в непроглядной мгле над головой виднелись прорехи, и многие жмурились от лившегося с небес солнечного света. Семь лет они его не видели! Семь долгих лет!
- Да, Барад-Дур пал! Исильдур Элендилион убил Саурона! Мы возвращаемся!
Правда, эта победа была оплачена жизнями Государей Гиль-Галада и Элендиля - как до того жизнями Орофера, Менелиэ, Малгалада и многих, многих других. Слишком многие не дождутся отцов, братьев, мужей. Наверное, и Зеленолесье без них будет казаться опустевшим, пока уцелевшие не приучатся к этому. Но радость, смешанная с болью - всё радость. Новая твердыня пала, как и прежняя. Зло повержено, и отныне в Средиземье навек воцарится мир.
- Видел бы ты, что с орками творилось! - поразился один из лучников. - Они так порабощены, что и жить не могли без Саурона. Кто со скал прыгал, кто на мечи бросался. Ни у кого из них не хватило смелости продолжать бой, и мало кто сохранил достаточно разума, чтобы просто бежать к востоку, как тот оружейник.
- Нам было не до того, чтобы за ним следить, - извиняющимся тоном произнёс другой. - Ведь Саурон пал! Мы все это ощутили, и земля содрогнулась. А в следующий миг ты рухнул наземь без чувств.
Итак, орк остался жив - и показал себя менее порабощённым, чем большинство. И он освободился от власти Саурона именно тогда, когда Морандир завершил свою песню! Услышанная песня - отнюдь не великая сама по себе и едва ли способная поразить - несомненно, потрясла орка, оттого, что соединилась с поистине великой переменой.
Это не могло быть случайностью, но только частью Замысла. И это означало, что однажды в мире появится ещё один эльф, не знающий, к какому народу он принадлежит - не эльда и не авар. Быть может, Морандир однажды и встретится с ним - спустя века или тысячелетия.
Сейчас же его ждал обратный путь - к своей семье, в Великое Зеленолесье.