Мирошниченко Никита Поликарпович
Народные Истоки Революционно-Демократического Социализма В России

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Оглавление. Введение. Историография и современное состояние проблемы. Народные истоки системе исторических условий генезиса утопического социализма в России. Источники. Часть I. Эволюция социального сознания и культура крестьянства эпохи разложения крепостничества в России. Историография и постановка проблемы общественного сознания крестьянства. Глава 1. Крестьянство (образ жизни и деятельность, роль в судьбах страны). Социально-бытовая и праздничная деятельность крестьянства в общине и в семье. Крестьянство в судьбах страны. Глава 2. Мировоззренческие основы картины мира. патриархального крестьянства. Основные координаты бытийной ориентации. Традиция - "основа основ" общественной психологии феодального крестьянства. Религиозное обоснование картины мира. Отличия религии патриархального крестьянства от канонического православия. Рационализм и его соотношение с традицией и религией. Глава 3. У истоков социального сознания патриархального крестьянства. "Родовое начало" правды и протопатриотизм. "Родовое начало" в патриархально-семейных отношениях. Глава 4. "Трудовая" правда. Отношение к труду. Отношение к собственности. Добрососедство. "Мир - велик человек". Глава 5. Правда и личность патриархального крестьянина. Постановка вопроса. Структура социального типа личности. Эволюция социального типа личности и специфика примитивного гуманизма патриархального крестьянина. Глава 6. Вторичный комплекс правды (справедливость взаимоотношений с внеобщинными силами). Отношение к барину и властям. Отношение к царю. Отношение к церкви. Правда о городе и товарно-денежных отношениях. Глава 7. Социальная программа Крестьянской войны 1773-1775 гг. Глава 8. Правда и культура крестьянства. Историография и теория вопроса о роли народной культуры. Значение крестьянской культуры в духовной культуре страны. Часть II. Идеологические образования народной общественной мысли. Глава 1. Движение радикального раскола и реформационного сектантства. Глава 2. Народное вольнодумство. Мировоззренческие основы картины мира Оценка действительности. Представления о путях и средствах преобразования страны Общественные идеалы. Глава 3. Эволюция общественной мысли Т.Г. Шевченко. К истории вопроса. Детство поэта и проблема его народности. Эволюция мировоззренческих основ картины мира. Преобразование правды Шевченко в народное вольнодумство. Развитие правды Шевченко в революционно-демократическую программу с социалистическими тенденциями. Часть III. Зарождение революционно-демократической утопически-социалистической мысли Герцена, Огарева, Белинского. Глава 1. Народная культура в становлении личностей Герцена, Огарева,Белинского. Детство и развитие Герцена и Огарева до конца 1830-х годов. Развитие Белинского до конца 1830-х гг. Выход из идейного тупика конца 30-х годов. Глава 2. Некоторые соображения о социальной программе Герцена, Огарева, Белинского. Заключение. Литература и источники.
  НАРОДНЫЕ ИСТОКИ РЕВОЛЮЦИОННО-ДЕМОКРАТИЧЕСКОГО СОЦИАЛИЗМА В РОССИИ
  (ОТ КРЕСТЬЯНСКОЙ ПРАВДЫ К ГУМАНИЗМУ А.И. ГЕРЦЕНА, Н.П. ОГАРЕВА, В.Г. БЕЛИНСКОГО)
  
  П.Я. Мирошниченко
  
  Оглавление.
  
  Введение.
  
  Историография и современное состояние проблемы.
  Народные истоки системе исторических условий генезиса утопического социализма в России.
  Источники.
  
  Часть I. Эволюция социального сознания и культура крестьянства эпохи разложения крепостничества в России.
  Историография и постановка проблемы общественного сознания крестьянства.
  
  Глава 1. Крестьянство (образ жизни и деятельность, роль в судьбах страны).
  Социально-бытовая и праздничная деятельность крестьянства в общине и в семье.
  Крестьянство в судьбах страны.
  
  Глава 2. Мировоззренческие основы картины мира. патриархального крестьянства.
  Основные координаты бытийной ориентации.
  Традиция - "основа основ" общественной психологии феодального крестьянства.
  Религиозное обоснование картины мира.
  Отличия религии патриархального крестьянства от канонического православия.
  Рационализм и его соотношение с традицией и религией.
  
  Глава 3. У истоков социального сознания патриархального крестьянства.
  
  "Родовое начало" правды и протопатриотизм.
  "Родовое начало" в патриархально-семейных отношениях.
  
  Глава 4. "Трудовая" правда.
  
  Отношение к труду.
  Отношение к собственности.
  Добрососедство.
  "Мир - велик человек".
  
  Глава 5. Правда и личность патриархального крестьянина.
  Постановка вопроса.
  
  Структура социального типа личности.
  Эволюция социального типа личности и специфика примитивного гуманизма патриархального крестьянина.
  Глава 6. Вторичный комплекс правды (справедливость взаимоотношений с внеобщинными силами).
  Отношение к барину и властям.
  Отношение к царю.
  Отношение к церкви.
  Правда о городе и товарно-денежных отношениях.
  
  Глава 7. Социальная программа Крестьянской войны 1773-1775 гг.
  
  Глава 8. Правда и культура крестьянства.
  Историография и теория вопроса о роли народной культуры.
  Значение крестьянской культуры в духовной культуре страны.
  
  Часть II. Идеологические образования народной общественной мысли.
  
  Глава 1. Движение радикального раскола и реформационного сектантства.
  
  Глава 2. Народное вольнодумство.
  
  Мировоззренческие основы картины мира
  Оценка действительности.
  Представления о путях и средствах преобразования страны
  Общественные идеалы.
  
  Глава 3. Эволюция общественной мысли Т.Г. Шевченко.
  
  К истории вопроса.
  Детство поэта и проблема его народности.
  Эволюция мировоззренческих основ картины мира.
  Преобразование правды Шевченко в народное вольнодумство.
  Развитие правды Шевченко в революционно-демократическую программу с социалистическими тенденциями.
  
  Часть III. Зарождение революционно-демократической утопически-социалистической мысли Герцена, Огарева, Белинского.
  
  Глава 1. Народная культура в становлении личностей Герцена, Огарева,Белинского.
  
  Детство и развитие Герцена и Огарева до конца 1830-х годов.
  Развитие Белинского до конца 1830-х гг.
  Выход из идейного тупика конца 30-х годов.
  
  Глава 2. Некоторые соображения о социальной программе
  Герцена, Огарева, Белинского.
  
  Заключение.
  
  Литература и источники.
  
  
  Введение.
  Актуальность темы исследования
  Проблема взаимодействий культуры народных масс с высшими взлетами человеческой мысли одна из интереснейших как для понимания судеб человечества в прошлом, так и в оценке возможностей его развития по пути разума (науки) и человечности в грядущем. Обычно, и это естественно, интересуются воздействием сверху-вниз - когда же мужик "Белинского и Гоголя с базара понесет". Но в эпохи прошедшие исторически более значимыми ли, пожалуй, воздействия снизу-вверх - от мужика к Белинскому и Гоголю. Такие воздействия почти не изучены. Диссертация и посвящена исследованию соотношения культуры крепостного крестьянства с возникновением революционно-демократической социалистической мысли 30-40-х годов XIX в. в деятельности А.И. Герцена, Н.П. Огарева, В.Г. Белинского.
  Вопрос о соотношении революционной социалистической мысли той поры с жизнью, борьбой и сознанием народных масс - исторический аспект едва ли не актуальнейшей проблемы наших дней - "Народ и социализм". Изучение такого соотношения позволяет разглядеть закономерности развития общественной мысли в момент зарождения "правильной революционной теории". Речь идет о теории, без которой, согласно завету В.И. Ленина, невозможно успешное созидание социалистического строя.
  Опыт взаимодействий революционно-демократической социалистической мысли с культурой трудящихся той эпохи в нашей стране может быть использован для оценки современных освободительных движений в некоторых странах Азии, Африки и Латинской Америки.
  Такое исследование тем более необходимо в условиях массированных атак политиков и идеологов капитализма на социализм - их попыток доказать чуждость социализма народным массам. При этом ссылаются на выводы этнологии, социальной антропологии и других направлений буржуазного народоведения, доказывающих иррациональность всякой народной культуры.
  Таким образом, актуальность темы обусловлена как необходимостью изучения важных закономерностей истории освободительного движения и освободительной мысли в нашей стране, так и особенностями современного этапа идеологической борьбы вокруг проблемы "народ и социализм".
  Степень научной разработанности темы. Революционные эпохи стимулируют взлеты исторической мысли. Проблема народных истоков отечественного революционного социализма была порождена бурей 1848 г. Поставил ее наш, можно сказать, первый революционный социалист Герцен, сначала перед деятелями освободительного движения Запада, как обоснование "русского вопроса" в перспективах грядущего обновления европейской цивилизации.
  После разгрома Венгерской революции многие общественные деятели Запада с глубоким опасением (порой забывая о потенциях реакции своих стран) прислушивались к вестям, приходившим из России. За огромной николаевской армией видели покорный царю и обожествляющий его народ. Именно в связи с этим известный французский историк, человек, по словам Герцена, "огромного и заслуженного авторитета" (411, 307)1, И. Мишле писал, что "русские не люди", т.к. они "лишены нравственного чутья", "истина и правда не имеют для них смысла" (411, 317). Приговор подкреплялся имевшей шумный успех книгой маркизма де-Кюстина о николаевской России и традициями французского общественного мнения. Не только "великий" Наполеон, сокрушенный "диким" русским "мужичьем", говорил: "Поскребите русского и вы обнаружите татарина". Действительно, великий Ш. Фурье писал, что варварские условия до того исковеркали человеческую сущность русских крестьян, что им несвойственны понятия свободы и чести (474, 158). И другой великий утопический социалист А. Сен-Симон с грустью замечал: "Русские крестьяне так же невежественны, как и их лошади" (468, 125). А тогда многим казалось, что степень просвещенности народа прямо пропорциональна его прогрессивности. В таких условиях и появились "Россия" (декабрь 1849 г.), "О развитии революционных идей в России" (1850 г.), а затем письмо к И. Мишле "Русский народ и социализм", "Михаил Бакунин","1831-1863", "Новая фаза в русской литературе" - произведения, в которых Герцен показывал ошибочность отождествления России императорской с Россией народной, стремился доказать не только революционные, но и социалистические потенции крепостного крестьянства. Он был убежден в естественности и необходимости слияния русской крестьянской революции с революцией пролетариев Запада (410, 187).
  Как известно, Герцен не смог подняться до исторического материализма, но сильные материалистические тенденции, в том числе - глубокое убеждение в первостепенном значении народных масс в развитии истории, великолепное знание важнейших фактов - позволили ему глубоко и всесторонне, если не решить, то рассмотреть проблему. В революциях он видел проявление диалектики истории, а в социализме - наиболее последовательную революционность современной ему эпохи (410, 241). Как и во всех странах, писал Герцен, крестьянство России составляет наименее прогрессивную часть ее населения. Оно крайне невежественно, развращено рабством, совершенно не разбирается в политике - верит в царя почти так же, как в бога (411, 319) и даже не осознает гибельности своего положения (411, 243). Но все бедствия истории, гнет крепостничества и самодержавия не сломили человека в русском крестьянине, он низко склонил голову, но остался самим собой, сохранив поразительный ум, силу характера и человеческую красоту (411, 263). Он покорился силе, но инстинктивно понимал враждебность помещиков и правительства, не мирился с ярмом, не принял господствующего режима. Нарастание народного недовольства ярко проявилось в движении Пугачева (411, 337). "Русский народ дышит тяжелее, чем прежде, глядит печальнее; несправедливость крепостничества и грабеж чиновников становятся для него все невыносимее" (411, 211). "Беспрестанно вспыхивают местные восстания" (411, 325). Приближается "страшная борьба" (411, 308).
  У Герцена не было ясного понимания социальной структуры того, что он называл "народом" - это для него - население страны, исключая правительство (с чиновниками) и дворянство (411, 249, 331), т.е., во-первых, трудящиеся массы (главным образом, крестьянство) и, во-вторых, прогрессивное общество - те, кто представлял "разум страны, мозг народа" (411, 243). Декабристы и социалисты это тоже народ. Таким образом, вопрос о народных истоках социалистической мысли в значительной мере совпадал для мыслителя с вопросом об отечественной почве ее. Но, видя в социалистах разум народа и мозг страны, Герцен фактически расчленял проблему народных истоков русского социализма на две части, показывая, как развивались к социализму народные массы, и как пришли к нему революционеры.
  Объясняя соотношение жизни и борьбы трудящихся России с идеями социалистов, Герцен указывал на:
  1) родственность общинного образа жизни и сознания идеалам социализма;
  2) влияние опыта общинной жизни крестьянства на принятие русскими революционерами социалистической ориентации;
  3) соответствие развития классовой борьбы трудящихся, особенно высших ее проявлений (как движение Пугачева), революционной программе социалистов;
  4) прямое воздействие образа жизни трудящихся и их культуры на воспитание и развитие личностей первых социалистов (этому посвящены яркие страницы "Былого и дум").
  Сила и блеск мысли Герцена только помогают разглядеть несостоятельность идеалистической основы его концепции. Исторический идеализм диалектика породил элементы метафизики. Резонно констатируя силу традиций примитивно-коллективистского, общинного сознания крестьянства, Герцен, однако, не понимал, что направление развития страны и общины определялось характером эволюции экономики, а общинная нравственность все более порождала индивидуализм, а не коллективизм социалистов.
  Публицистический и мемуарный характер произведений Герцена объясняет, почему он не оставил ни четко сформулированной постановки проблемы, ни системно изложенных выводов. Но показ зарождения социалистической мысли в России как результата всей истории страны, классовой борьбы и даже, можно сказать, культуры народных масс, под воздействием освободительного движения Запада и высших достижений всей человеческой цивилизации - большая заслуга его, до сих пор не оцененная по достоинству.
  Названные произведения Герцена публиковались за границей, но они, особенно со времени революционной ситуации 1859-1861 гг. стали хорошо известны русскому обществу. Поскольку именно социалисты во имя "крестьянского социализма" возглавляли революционную борьбу, проблема приобрела большую политическую актуальность. Поэтому ее, так или иначе, затрагивали не только историки, но и крупнейшие идеологи наиболее значительных политических течений страны. Открыто высказываться об этом со времени революционной ситуации имели возможность лишь идеологи реакционно-консервативного и праволиберального направлений. Зачинателей русской социалистической мысли (Герцена, Белинского, Огарева) "разъясняли", развенчивали как деятелей, противостоящих русскому народу, известный историк М.П. Погодин (902), поэт и публицист А. Григорьев (598; 599; 600, 601), академик Я. Грот (607), профессор духовной академии Николай Барсов (527), философы Н.Н. Страхов (1028), А.Л. Волынский (583), идеолог контрреволюционной буржуазии, известный историк и вождь кадетов П.Н. Милюков (831), "веховцы" С.Н. Булгаков (556), П.Б. Струве (1029), М.О. Гершензон (588; 589; 590) и шедшие за ними Д.С. Мережковский (827; 828), Густав Шпет (1110). Правое крыло российского либерализма еще в пред реформенные годы смыкалось с идеологами реакции, противопоставляя в трудах А.В. Дружинина (637), Ф.Ф. Нелидова (846) "хороших "людей" сороковых годов "свистунам" шестидесятых. Несостоятельность методологии, реакционность политических позиций названных авторов обусловили то, что они грубо искажали действительное соотношение борьбы наших первых социалистов с судьбами и чаяниями народных масс, не оставив ничего полезного для решения проблемы.
  Некоторое положительное значение в изучении всего потока общественной мысли 40-х годов имели труды либерально-демократических авторов - "Очерк развития прогрессивных идей в нашем обществе" молодого A.M. Скабичевского (1010), "Характеристики литературных мнений от двадцатых до пятидесятых годов " (948), "Белинский, его жизнь и переписка" (946) А.Н. Пыпина, "Очерки по истории русской литературы" С.А. Венгерова (564), "Герцен-писатель" (566) и "Западное влияние в новой русской литературе" (567) Алексея Веселовского, "В сороковых годах" (568), "Герцен" (569), "Грановский и его время" (570) Ч. Ветринского, "Александр Иванович Герцен" (541) и "Три западника сороковых годов " (542) В.Я. Богучарского, " История русской критики" И.И. Иванова (664), "История революционных движений в России " А. Туна (1043). Авторы этого направления, будучи в большинстве позитивистами, не понимали всего значения философской и вообще теоретической работы революционеров социалистов, либерализировали их политические позиции. Что же касается проблемы народных истоков идей первых социалистов, то она в принципе снималась всей буржуазной историографией. Идеалистические представления о характере исторического развития и непонимание соотношения базисных и надстроечных процессов приводили к тому, что главное в идеях Герцена, Огарева и Белинского объяснялось преимущественно влиянием западноевропейской мысли. Это характерно было как для тех, кто, подобно А.Н. Пыпину, относились к революционности и социализму Герцена и Белинского с большей или меньшей симпатией, так и для тех, кто в принципе осуждал их. Более категорично последняя тенденция выражена "веховцами". Для них идеи Герцена и Белинского - "интеллигентские", то есть как по происхождению, так и по существу своему антинародные (590, 85, 89). В этом заключения "веховцев" совпадали с утверждениями М.П. Погодина, Н.Н. Страхова, А.Л. Волынского. Крайности "веховской" контрреволюционности далеко не всегда одобрялись предоктябрьской либеральной литературой, но тезис об "интеллигентском", т.е. чуждом народу происхождении идей Герцена, Белинского, левых петрашевцев прочно утвердился в самых фундаментальных ее произведениях - поправевших накануне Великого Октября либеральных народников Р.В. Иванова-Разумника ("История русской общественной мысли") (667, 3-4) и Д.Н. Овсянико-Куликовского ("История русской интеллигенции) (869, V).
  За авторитетное наследство "сороковых годов" боролись и идеологи разных фракций пореформенного революционного движения. О Герцене и Белинском писали как "самые левые" от В.А. Зайцева (655) до П.А. Кропоткина (761) и B.C. Русанова (968; 969; 970; 971), так и стремившиеся продолжать традиции Чернышевского Н.В. Шелгунов (1105; 1106), С.С. Шашков (1104), В.И. Семевский (1002; 1003). Но наиболее ценное в дореволюционной историографии темы было написано, помимо уже охарактеризованных произведений А.И. Герцена, Н.Г. Чернышевским: "Очерки гоголевского периода русской литературы" и некоторые другие работы (1074; 1075; 1076; 1077; 1078; 1079; 1080), Н.А. Добролюбовым (626; 627; 628), Г.В. Плехановым. Последний стремился уяснить связь передовых идей "сороковых" годов с исторической действительностью, сумел глубоко понять важные явления и общее направление философского развития Герцена и Белинского - к историческому материализму, исследовал и показал интереснейшие результаты усилий их социологической, политической и эстетической мысли. И все это изложено было с литературным блеском, свойственным выдающемуся пропагандисту марксизма. Однако, осознавая как никто до него смысл проблемы народных истоков революционной социалистической мысли, он отверг ее как предмет исследования. Примечательно, что это было связано с главной его политической ошибкой - непониманием специфики аграрных отношений в России и отрицанием революционных возможностей российского крестьянства. А неразвитость рабочего класса еще более убеждала в отсутствии в предреформенной России и классовых корней, и народных истоков революционных социалистических идей. Отсюда некоторая недооценка самостоятельности, глубины и последовательности как философской, так и политической - революционной и социалистической мысли Герцена и Белинского (898, 238-252; 899, 210-213, 257, 371, 375; 900, 589). Высоко ценя этих мыслителей и неоднократно отмечая их революционность и социалистические устремления (900, 362, 453, 460, 474, 476, 479, 561, 642, 780), Плеханов, однако, не считал их последовательными революционерами (900, 491, 494, 519, 629, 636-637).
  Плехановская трактовка общественной мысли Герцена и Белинского заметно сказалась на советской историографии первых послереволюционных лет, но по мере становления советской исторической науки все большее значение для ее развития приобретало наследие К. Маркса, Ф. Энгельса, В.И. Ленина.
  Еще осенью 1844 г. Ф. Энгельс опубликовал статью "Описание возникших в новейшее время и еще существующих коммунистических колоний", где рассказывал, что сама современная жизнь порождает в разных странах (США, Англии и других) довольно устойчивые ассоциации, основанные на общественной собственности и коллективном труде (41). Хотя это было написано в самом начале становления марксизма, эпитет "коммунистические" в характеристике подобных общин для Ф. Энегльса не случаен. И в расцвете своей деятельности он неоднократно писал о коммунистических началах всего хозяйства при родовом строе, о свойственном последнему коммунистическом домашнем хозяйстве, о коммунистической семье, основанной на материнском праве, о коммунистической домашней общине, сохранявшейся в России XIX в. (38, 52-53, 98, 139-140). В середине 70-х годов Энгельс допускал возможность в случае пролетарской революции на Западе перевести такой остаток старины как русская сельская община в высшую общественную форму, то есть ассоциацию социалистическую (33, 545-546). В рукописях Ф. Энгельса сохранилось начало работы об ассоциации будущего, в которой он писал, что ей будет свойственна забота "древних ассоциаций об общем благе членов общества" (40, 405). Хорошо понимая самые существенные отличия ассоциаций будущего от ассоциаций архаических, Ф. Энгельс и последние называл коммунистическими; они свидетельствовали, что коммунизм не придуман теоретиками, что сама история естественно порождала его при определенных обстоятельствах. Думается, что вопрос о правомерности такого применения одного и того же термина по отношению к столь разным историческим образованиям имеет методологическое значение. Дело, пожалуй, не только в подобии, но и в родственности таких ассоциаций. В чем она? Высказывания Ф. Энгельса позволяют ответить: в родственности социальной природы, структуры и функций таких общин, их культуры в главных, с точки зрения исторического материализма, показателях:
  1) общее хозяйство и коллективный труд;
  2) демократические взаимоотношения внутри ассоциации;
  3) соответствующие качества личности.
  Названные работы позволяют констатировать обстоятельную изученность процесса зарождения революционной утопически-социалистической мысли 30-40-х годов в России, однако примечательно, что ни в одной из них связи деятельности и идей социалистов с жизнью и борьбой народных масс не являются предметом сколько-нибудь обстоятельного изучения. Думается, что без этого задача уяснения закономерностей процесса генезиса утопического социализма в нашей стране не может быть разрешена. Об этом говорит и наследие классиков марксизма-ленинизма, и ценный опыт изучения советской наукой конкретностей как всемирной истории утопического социализма, так и то, что уже сделано в некоторых работах советских исследователей отечественной истории. Закономерности истории той иди иной страны могут быть уяснены лишь в связи с опытом мировой истории. "Всемирно-исторический уровень мысленного освоения локально-исторической действительности является... лишь иносказанием научного уровня ее освоения" (М.А. Барг) (523, 45). Поэтому так важны результаты исследований В.П. Волгина и его школы. Здесь поучительны, прежде всего, раздумья о самом зарождении социалистической мысли еще в античности. В.П. Волгин считал, что первой реакцией мысли эксплуатируемых низов на общественное зло была легенда о Золотом веке. Созданная народным творчеством, она была разработана теоретиками-интеллигентами, "народниками", сочувствовавшими демосу. В литературе с нею были связаны идеи всеобщего равенства и коммунизма (572, 21-24). "Коммунизм, как счастливое прошлое, и коммунизм, как идеал будущего - это два существенно различных комплекса идей, хотя и питающихся однородными или близкими настроениями" (572, 31). Таким образом, зарождение социалистических идей в древней Греции исследователь связывал с народным творчеством, с настроениями, с общественной психологией угнетенных. Еще интереснее заключения исследователя о происхождении, классовой природе, содержании и практичности идей Жана Мелье. Его "Завещание" - результат духовного сближения с крестьянством, глубокого проникновения в его интересы - выявление "смутных настроений и чаяний, какие бродили в этот тяжелый для деревни период в головах самого пауперизованного крестьянства", это "перевод на литературный язык глубинных течений в толще обездоленной деревенской массы" (572, 159).
  В.П. Волгин не употребляет понятия "народные истоки" идей Мелье, но для исследователя эти идеи не только объективно выражают интересы пауперизовавшегося крестьянства, но и литературно обобщают его "смутные настроения и чаяния", то есть, его общественную психологию.
  Принципиально тождественный подход к проблеме характерен в раздумьях об исторических путях социальной мысли человечества и для Г.П. Францова. История социальной мысли, писал ученый, начинается с борьбы масс, "сначала стихийной, чрезвычайно слабо осознанной, против эксплуататоров" (1066, 29). "Именно рост классовой борьбы ставит важнейшие вопросы социальной мысли" (1066, 29). Утопии XVII-XVIII веков были обусловлены уровнем классовой борьбы. Ученый напоминал известное высказывание В.И. Ленина о зависимости настроения Белинского в письме к Гоголю от настроений крепостных крестьян, истории демократической публицистики от возмущения масс (1066, 40-41).
  Можно сказать, что на более высоком этапе развития советской историографии из этюда В.П. Вогина о Мелье выросли работы Б.Ф. Поршнева "Народные истоки мировоззрения Жана Мелье" (920) и книга "Мелье" (919). Все более глубокое проникновение в тайны исторического процесса, во взаимодействие идеологической и социально-психологической сфер общественного сознания позволило расчленить два разных, но тесно сплетенных вопроса: о классовой природе идеологии и классовых истоках ее. Не случайно работы Б.Ф. Поршнева о народных истоках учения Мелье были написаны почти одновременно с работами о значении сферы общественной психологии в историческом процессе. Приоткрывалась тайна участия народных масс в создании самых великих духовных ценностей человеческой цивилизации. Естественно, что Б.Ф. Поршнев стал инициатором проведения в 1968 г. всесоюзного симпозиума по проблеме народных истоков утопического социализма.
  В 60-х годах в исследовательской литературе сложилось два существенно различных подхода к проблеме. В связи с этим уместно заметить, что точка зрения Б.Ф. Поршнева на народные истоки утопического социализма во Франции и в Англии совпадала с мнениями некоторых французских и английских историков. В 1964 г. в сборнике "История социалистических учений" была опубликована статья Мориса Доманже "Истоки социальных идей Жака Мелье", в которой доказывалось, что вся система общественных взглядов Мелье - от отрицания нищеты и бедствий крестьянства, от ориентации на революцию до коммунистических идеалов - отражение народных движений той эпохи, вышла из крестьянской хижины, отражая нужды и жалобы крестьян (630, 124). В сборнике "История социалистических учений", изданном в 1962 г., была опубликована статья А. Мортона "Возникновение социалистической мысли в Англии". Как замечал сам автор, у английского социализма было, несомненно, отечественное происхождение (842, 34). По мнению А. Мортона, социализм существует столько же, сколько существует эксплуатация. История социализма начинается с мечты крепостного эпохи феодализма о летающих жареных гусях (842, 35). В этой образности тенденция рассматривать истоки утопического социализма в мечтательности. Но сам А. Мортон показывал далее органическую связь идей за социализм с массовыми движениями против эксплуатации. Убеждение, что в справедливом обществе все должно быть общим, доказывает автор, под влиянием общинной жизни крестьянства проходит через все средние века. Его развивали еретики-богословы вроде Уиклифа, проповедовал Джон Болл, оно сопровождало и великое восстание 1381 г. (842, 34-35). Историк подчеркивает, что порожденный массовыми движениями вопрос о демократии был тесно связан с социализмом и в Английской революции середины XVII в., и в годы чартистского движения (842, 40, 56).
  Весьма значимыми для проблемы историографии были фундаментальные исследования тех социалистических (и коммунистических) движений и учений, которые наиболее тесно и наглядно были связаны с массовыми революционными движениями. К таким относится вышедшая в 1963 г. монография В.М. Далина "Гракх Бабеф накануне и во время Великой французской революции" (618) и, особенно, исследования М.А. Барга, посвященные изучению связей жизни и борьбы народных масс с социалистическими движениями эпохи Английской революции середины XVII в. Истинные истоки того или иного социального учения, подчеркивал исследователь в статье "Генезис идеологии истинных левеллеров", следует искать, прежде всего, в самих социальных проблемах (522, 150). Мотивы аграрного средневекового коммунизма, отмечал и М.А. Барг, сопутствовали всем сколько-нибудь массовым движениям, предшествовавшим революции середины XVII в. Они выражали взращенные общинными традициями чаяния экспроприированного крестьянства (522, 154). Наиболее обстоятельно народные истоки английского утопического социализма середины XVII в. были изучены в опубликованной исследователем в 1967 г. монографии "Народные низы в английской буржуазной революции середины XVII в." (524).
  К тому времени была проделана интересная работа по изучению народных истоков утопического социализма и в России. Прежде всего, это труды П.Г. Рындзюнского: "Старообрядческая организация в условиях промышленного капитализма" (1950 г.) (989), "Антицерковное движение в Тамбовском крае в 60-х годах XVIII века" (1954 г.) (984), "Движение государственных крестьян в тамбовской губернии в 1842-1844 гг." (1955 г.) (987), "Городское гражданство в дореформенной России" (1960 г.) (986). Среди опубликованного в те годы А.И. Клибановым наиболее интересны для темы, пожалуй, "История религиозного сектантства в России" (1965 г.) (722) и "Социальные утопии в русских крестьянских движениях" (1966 г.) (728). К наиболее значительным в историографии публикациям принадлежат и работы К.В. Чистова "Легенда о Беловодье" (1962 г.) (1085) и монография "Русские социально-утопические легенды XVII-XIX вв." (1967 г.) (1086). Если в центре внимания П.Г. Рындзюнского и А.И. Клибанова были религиозно-оппозиционные идеологии и соответствующие им движения масс, то и специфика массового движения, и особенности использованных фольклорно-этнографических источников позволили К.В. Чистову акцентировать внимание на массовом сознании народных религиозных движений, таивших и утопически-социалистические тенденции.
  Если названные исследования П.Г. Рындзюнского, А.И. Клибанова, К.В. Чистова, показывая утопически-социалистические элементы религиозных народных движений, давали тем самым материал для изучения народных истоков утопического социализма в России, то философ А.И. Володин в своих работах по истории социалистической мысли в России ("В поисках революционной теории" (1962 г.) (577), "Герцен и Гегель" (1963г.) (579), "Начало социалистической мысли в России" (1965г.) (580), которым нельзя было отказать ни в глубине и тонкости мысли, ни в яркости изложения, доказывал, что никаких народных истоков у русского утопического социализма не было и быть не могло.
  Значимость проблемы и наличие столь разных подходов к ней и побудили секцию истории социалистических идей Научного совета по общественным идеям при Президиуме АН СССР провести в 1968 г. в Москве симпозиум "О народных истоках утопического социализма", с участием историков и философов (1055), материалы его были опубликованы в 1972 г. в книге "История общественной мысли" (684). В центре внимания участников были два доклада, представлявших разные точки зрения - А.И. Володина и М.Д. Барга (доклад диссертанта примыкал к направлению М.А. Барга) (838а). А.И. Володин констатировал не исследованность исторических условий возникновения в России идеалов утопического социализма (580, 5, 30). Однако сам докладчик и не пытался анализировать историческую обстановку в стране. В отличие от большинства своих предшественников, к решению проблемы он подошел с другой стороны: исходя из своего толкования понятия "утопический социализм" и своего объяснения общих закономерностей генезиса утопического социализма. Доклад его на симпозиуме так и назывался: "О понятии "утопический социализм". В опубликованной уже в 1976 г. книге "Утопия и история", которая завершила его исследования проблем генезиса утопического социализма, А.И. Володин оперирует, главным образом, материалом истории социалистических теорий в их классических образцах в наиболее развитых странах, и это позволило исследователю сказать много важного и интересного, в том числе и о качественных отличиях социалистических учений, отрицавших капитализм "сзади", от критикующих его "спереди". Настоящим утопическим социализмом философ склонен считать лишь учения, порожденные капиталистическими противоречиями, опирающиеся на достижения капиталистического общества. Поэтому "проблема "народных истоков" утопического социализма... это, прежде всего, проблема его зависимости от характера народных требований, выдвинутых в процессе буржуазных революций, антифеодальных политических движений, в которых массы... предпролетариат в своем революционном порыве пытались выйти за пределы буржуазной действительности" (581, 46-47). А поскольку в России в период возникновения социалистической мысли не было буржуазной революции, ни сколько-нибудь заметного воздействия анти буржуазных требований предпролетариата на первых социалистов, идеи последних не имели отечественных народных истоков. Если в массовом движении той эпохи и можно разглядеть идеалы общественной собственности и коллективного труда, то они были обращены в прошлое, в то время как концепции Герцена, Огарева, Белинского, левых петрашевцев отрицали капитализм "спереди".
  В социальном сознании трудящихся масс той эпохи действительно не было социалистических идеалов, опирающихся на достижения капиталистического общества. Но если "социализм" масс, отрицавших не только капитализм, но и феодализм "сзади", воздействовал на Герцена, Белинского, Огарева, отрицавших и феодализм и капитализм "спереди", разве это не важно для истории социалистических учений? А главное то, что смысл проблемы народных истоков утопического социализма никак не сводится лишь к вопросу о соотношении идеалов народных масс с идеалами социалистов. М.А. Барг в своем докладе "К вопросу о предмете и методе истории социалистических идей" резонно подчеркивал: "Ни один эксплуатируемый класс, не исключая и пролетариата, не мог своими силами доработаться до положительно выраженного идеала социализма" (525, 441), поэтому нет основания отрывать "социализм" массового сознания угнетенных эпохи капитализма ("настоящий") от "социализма" массового сознания угнетенных эпохи феодализма ("ненастоящего"). Давая обобщенное толкование социализма, В.И. Ленин писал: "Социализмом называется протест и борьба против эксплуатации трудящегося, борьба, направленная на совершенное уничтожение этой эксплуатации..." (43, 281). Исторически главное в движениях угнетенных эпохи феодализма не идеалы-сновидения, обращенные в прошлое, а борьба против господствовавших порядков; "социализм" угнетенных той эпохи - в отрицании эксплуатации и классового общества. Это, по мнению М.А. Барга, и должно быть предметом дальнейшего изучения истории утопического социализма, в связи с чем центр тяжести такого изучения должен быть перенесен на исследование наиболее радикальных форм классовой борьбы угнетенных и их массового сознания (525, 438).
  Массовое сознание выражает сферу общественной психологии. Примечательно, что и К.В. Чистов в опубликованной в 1969 г. работе о национальных истоках социально-утопических идей в русской классической литературе XIX в., обобщая свои исследования народного утопизма, не сомневался, что идеи последнего развивались и распространялись как "элементы социальной психологии" (800, 24).
  Дискуссия на симпозиуме помогла выразителям разных точек зрения лучше осмыслить свои позиции. А.И. Володин реализовал свое понимание проблемы в дальнейших публикациях, а А.И. Клибанов обобщил свои исследования в двухтомнике "Народная социальная утопия в России".
  Объясняя замысел своего труда, А.И. Клибанов пишет о проблеме отношения "народной социальной утопии к истории утопического социализма, в начале которого в России стояли Герцен и Огарев"(724, 5), о связи социалистического идеала "с основами национальной жизни" (724, 6), а в заключении исследования относит народную социальную утопию к истории утопического социализма социальных низов, представляющую "глубинные корни истории социалистической мысли в России" (724, 331). Замечу, что предметом своего изучения историк определяет лишь идеалы эксплуатируемых (724, 5), не ставя к тому же перед собой задачи изучить связи народных идеалов с идеалами социалистов, зависимость последних от первых, их взаимоотношения.
  Сознание масс эпохи феодализма было религиозным, поэтому идеологические формы классовой борьбы угнетенных принимали форму ересей, раскола. Исследование таких учений и связанных с ними движений от древней Руси до эпохи империализма позволило А.И. Клибанову показать те процессы народной жизни, которые действительно помогают понять многовековые народные истоки утопического социализма в России. Но если иметь в виду решение проблемы, нельзя не задуматься над вопросом о народных истоках самого движения радикального раскола и реформационного сектантства. И не только задуматься. Учения радикального раскола и реформационного сектантства принадлежали к идеологической сфере общественного сознания. С точки зрения современных представлений о структуре последнего происхождение народных идеологий следует искать и в сфере общественной психологии масс, в массовом сознании. С этого и начинать следует. Сам А.И. Клибанов во втором, заключительном томе своего труда определяет свою задачу как изучение "классового сознания крестьянства" (723, 3). А возможно ли изучить классовое сознание крестьянства, не оперируя источниками по его массовому сознанию?
  Для оценки современного состояния диссертационной проблемы показательна и опубликованная в майском номере "Вопросов истории" за 1983 г. статья П.Г. Рындзюнского об идейной стороне крестьянских движений 1770-1850-х годов. Обратив внимание на недостаточную изученность народных истоков утопического социализма в нашей стране, родине социализма, автор видит эти народные истоки в разрабатывавшихся в народной среде системах утопического социализма, которые историк считает вершинами культуры народа (988, 16).
  В статье много интересного, но нельзя не заметить неопределенности ее понятийного аппарата, а в связи с этим неясности рекомендуемого предмета изучения. Для П.Г. Рындзюнского это "общественное мировоззрение крестьянства". А что это такое - подразумевает ли историк феномен идеологический или общественно-психологический? Если судить по тому, что автор говорит о необходимости изучать намерения и чаяния крестьян (988, 7), имеется в виду исследование и их общественной психологии, однако, все раздумья автора об изучении идейной стороны крестьянских движений обоснованы, главным образом, материалами народных идеологий. К тому же автор ссылается на статью В.И. Буганова (988, 4), который вместе с А.А. Преображенским считает, что общественная психология - предмет для изучения, скорее, медиков, чем историков (554, 50; 927, 350)
  Отождествление вопроса об идейности крестьянских движений с вопросом об их идеологиях исключает из поля зрения самое главное в духовной жизни и практической деятельности крестьянства - массовое сознание.
  Таким образом, в настоящее время можно констатировать, что в литературе, которая затрагивает проблему народных истоков утопического социализма (в нашей стране) наиболее обстоятельно изложены два диаметрально противоположных понимания этой проблемы. Вместе с тем, нелишне заметить, что эти противоположности мирно сосуществуют. А.И. Володин, полемизируя, пишет об историках, которые почему-то пытаются искать народные истоки утопического социализма в России, не называя этих историков, а историки пишут так, как будто точки зрения философа А.И. Володина на проблему не существует.
  В условиях такого мирного сосуществования в 1977 г. появился труд философа В.Я. Малкнина "История русского утопического социализма (от зарождения до 60-х годов XIX в.)". В отличие от А.И. Клибанова и А.И. Володина, исследователь рассматривает зарождение нашей утопически-социалистической мысли на фоне важнейших идеологических процессов в стране со второй половины XVIII в. Здесь показано, как в условиях разложения феодализма появляется в беллетристике и публицистике значительное количество разного рода социальных утопий, в том числе, еще в 60-х годах XVIII в. мечта А.Ф. Эмина о жизни на основе общественной собственности, коллективного труда и распределения по потребностям (805, 26-27).
  Примечательно, что рассмотрение развития социал-утопической мысли в связи с противоречиями эпохи естественно выводит автора за рамки вопроса идеалов - к проблеме "Что делать?" В.А.Малинин показывает, что привлекательность "Утопии" Т. Мора побудила Н.М. Карамзина выступить с предостережением о гибельности насильственных потрясений и необходимости уповать на Провидение (805, 30-31).
  Излагая развитие социалистических идей в контексте всего потока общественной мысли, автор остановился и на их крестьянских истоках. Философ начинает историю российского утопического социализма с многовековых народных традиций "правды" и "воли", выражавшихся в ересях и народном вольнодумстве, в крестьянских движениях. Автор считает, что, не будучи сами по себе социалистическими, эти тенденции облегчили распространение идей социализма в русском обществе. Исследователь отмечает, что наличие сельской общины укрепляло некоторых петрашевцев в ориентации на социализм (Петрашевского, Ханыкова, Головина) (805, 140). В еще большей мере это относится к Герцену, который в результате "национализации" идеалов развивал после революции 1848 г. социализм, шедший от земли и крестьянского быта (805, 188). Таким образом, В.А. Малинин резонно указывает не только на то, что народные традиции "правды" и "воли" предшествовали поискам социалистического идеала общественной мыслью, но, что эти традиции были родственны таким поискам. Однако сам В.А. Малинин не исследует, как классовая борьба народных масс и их традиции воздействовали на зарождение социалистической мысли Герцена, Огарева, Белинского, левых петрашевцев.
  Таково состояние изученности темы в современной советской литературе (о публикациях диссертанта - в основной части работы). Вместе с тем необходимо подчеркнуть, что выдвинутая еще Герценом проблема приобрела в условиях перестройки новое звучание.
  Дело не только в большом интересе к истории зарождения социалистического движения в первой социалистической стране и не только в актуальности этого процесса для многих стран Азии, Африки, Латинской Америки, сохранивших остатки феодализма и еще более архаических культур. В свете современных задач советской историографии (107) тема "Русский народ и социализм" (так называлась одна из статей Герцена) таит в себе еще более значимую проблему - "Народ и социализм" - о соотношении самих основ народной культуры с программой социалистических преобразований. Речь идет, можно сказать, о самом стержне идеологической борьбы двух систем. Наши противники ведут ее весьма активно, пуская в ход все новые виды "стратегического оружия". История социалистического движения в России - один из первых объектов его применения. "Веховские" тезисы заимствованности (чуждости русскому народу) революционно-социалистических идей используются для дискредитации социализма в нашей стране (909; 939; 1058). Вслед за "веховцами" в современной американской и английской буржуазной историографии революционное движение в России обычно трактуют как интеллигентское, понимая под интеллигенцией особый культурный тип личности, интеллектуально и нравственно-психологически не связанный ни с "верхами", ни с "низами" (706, 53-54). Практически-политические функции этих тезисов становятся очевиднее, если учесть, что научно они вовсе не обоснованы, поскольку соотношение идей зачинателей русского социализма ни с жизнью и сознанием крепостных крестьян, ни со всем потоком передовых идей Запада сколько-нибудь серьезно не исследовано ни в дореволюционной буржуазной литературе, ни современными советологами. Концепции последних, однако, имеют существенное политическое отличие от дореволюционной буржуазной литературы -глобальную антисоциалистическую направленность. Именно в такой своей направленности выводы многих советологов неожиданно для их исследовательских поисков, но совершенно естественно для логики борьбы в современном мире, оказались в русле широкого и модного потока заключений целого ряда наук, с первого взгляда далеких от истории общественной мысли - этнологии или социальной антропологии, культурной антропологии, претендующих на замену "изжившей" себя философии прошлых времен (551, 8; 820; 516; 811). Ученые разных методологических направлений (неофрейдизм, бихевиоризм, связанный с ними структурализм, теологическая школа), ссылаясь на экспериментально проверенные богатейшие фактические данные медицины, физиологии, психологии, зоопсихологии, доказывают, что в основе жизни народов находятся иррациональные инстинкты (494; 657). Такое отрицание рациональных основ народной культуры "научно" обосновывает, с одной стороны, обращение масс к богу и "сильным личностям", с другой - противопоставляет народ разуму науки и научному социализму. Религиозность масс - один из главных доводов в пользу иррациональной природы их духовного мира.
  
  Цели и задачи исследования
  
  Как видим, речь идет о сложной проблеме. Очевидно, что ее исследование необходимо начинать с точной ее постановки. Тем более что каждое слово названия темы нуждается в расшифровке. "Народные" можно понимать как "крестьянские", "предпролетарские", "отечественные" (национальные), не говоря уже о зарубежных народных истоках. Слово "истоки" - скорее образ, чем научное понятие. Содержание слов "утопический социализм" толкуется по-разному в современных исследованиях.
  Думается, что в соответствии с традициями, идущими от классиков марксизма-ленинизма" а также от работ В.П. Волгина, под утопическим социализмом следует понимать научно недостаточно обоснованные учения, выражавшие интересы угнетенных и призывавшие к преобразованиям человеческих взаимоотношений на базе общественной собственности и коллективного труда.
  Диссертационная тема - вариант известной в нашей литературе проблемы народных истоков утопического социализма, однако труднообозримое множество разновидностей таких учений не только в прошлом, но и в наши дни, побудило автора, выражая названием темы ее специфику, подчеркнуть революционно-демократическую и гуманистическую сущность изучаемого социализма.
  Думается, что для решения диссертационной задачи необходимо, во-первых, изучить родственные социальной программе социалистов стихийно-материалистические, рационалистические и гуманистические процессы в жизни масс, порождавшие их стремления к справедливости, в том числе и к справедливости, предполагающей общественную собственность и коллективный труд; во-вторых, установить, как жизнь, классовая борьба и сознание крестьянства воздействовали на возникновение и развитие всей системы революционно-демократической социалистической теории 30-40-х годов XIX в. в деятельности Герцена, Огарева, Белинского.
  "Социалистичность" уже неплохо изученных общин радикальных раскольников и реформационных сектантов с их идеологией, ориентированной на общинное хозяйство и коллективный труд, весьма знаменательна. Но для решения проблемы гораздо значимее сельские общины основной массы крестьянства - "миры", "общества", "громады". И дело не только в том, что, как хорошо известно, именно они оказывали сильное влияние на становление утопического социализма не только Герцена, но и Чернышевского. Главное в том, что именно из общинного образа жизни с его первобытным примитивным демократизмом вырастала та общественная психология, с "горами злобы и ненависти" к эксплуатации, которая поднимала на борьбу за правду массы угнетенных. Поэтому наиболее радикальные проявления классовой борьбы крестьянства и его правды - не только первый, но и главный объект исследования народных истоков утопического социализма в нашей стране. Такой материал представляют историку, прежде всего, крестьянские войны. Об историческом содержании и значении их спорят не случайно (В.В. Мавродин, А.Л. Шапиро, Л.В. Милов, П.Г. Рындзюнский (802; 1110; 830; 988). Речь идет о понимании сложнейших и противоречивейших процессов. Крестьянство той эпохи не было революционным. И в 40-60 гг. ХIХв., по словам В.И. Ленина, народные массы "спали еще непробудным сном" (85, 297), "крепостная Россия забита и неподвижна" (82, 398). Даже в период революционной ситуации "революционного класса среди угнетенных масс еще не было" (75, 177). Вместе с тем, сознание, как и историческое положение, крестьянина было противоречивым. Жесточайшая эксплуатация неизбежно порождала у труженика революционные тенденции его общественной психологии. Революционные мысли (об уничтожении собственности помещиков и их власти. - П.М.) не могли не бродить в головах крепостных крестьян" (75, 174). В борьбе против феодализма "первобытный, инстинктивный демократизм крестьянства" выражал себя в "революционном чувстве" (60, 357).
  Изучение революционных (антифеодальных) тенденций классовой борьбы и общественной психологии, массового социального сознания крестьянства, которые и порождались развитием классовой борьбы и освещали ее, позволяет разглядеть народные истоки идеологических систем, как непосредственно конденсировавших идеи массового сознания крестьянства, так и создававшиеся теоретиками, испытывавшими лишь то или иное воздействие жизни и сознания угнетенных.
  Поскольку речь идет об изучении закономерностей зарождения утопического социализма в России, неправомерно решать проблему его народных истоков на основе лишь сопоставлений идеалов народных масс с социалистическими идеалами. И идеалы народных масс, и идеалы социалистов были не основой, а лишь порождениями исторической практики и оценки действительности. Роль идеалов в разных идеологических системах может быть разной, но, как заметил Энгельс, чем старательнее разрабатывались утопии в деталях, тем более их создатели уносились "в область чистой фантазии" (35, 194). Герценовский идеал (по Ленину), "прекраснодушная фраза" (77, 256,258). Великая роль Герцена, как предшественника русских марксистов, в подготовке русской революции, в глубочайшей теоретической работе над философским обоснованием революционной борьбы, в замечательной публицистической, беллетристической и организационной практике человека, поднявшего знамя революции (77, 261). Особенно поучителен в этом Белинский. Кровная связь с жизнью и борьбой народных масс, сила и ясность мысли обусловили его отвращение ко всякому "прекраснодушию", отказ от сочинения всяких утопий. Это характерно и для В. Милютина. Отсюда высокая оценка его Белинским: "направление дельное и совершенно гуманное, без прекраснодушия" (393, 408).
  Изучение воздействия жизни, классовой борьбы и социального сознания народных масс на зарождение всей системы утопически-социалистической идеологии позволяет рассматривать проблему народных истоков утопического социализма в России как конкретно-исторический вариант проблемы роли народных масс в истории, в труднейшем ее аспекте - о роли трудящихся в прогрессе духовной культуры страны. Речь идет о тех таинственных импульсах - "невидимых соках", "невидимых нитях", которые шли от невежественных масс к творцам высших достижений человеческой цивилизации. Максим Горький писал: "Народ - не только сила, создающая все материальные ценности, он единственный и неиссякаемый источник ценностей духовных, первый по времени, красоте и гениальности творчества философ и поэт, создавший ... историю всемирной культуры" (596, 26). Эти слова время от времени многозначительно цитируют, но если в изучении роли народных масс в истории художественной культуры человечества сделано уже немало, то роль народа в идейном и нравственном развитии общества не понята как следует до сих пор. Слишком долго сложнейший и противоречивейший исторический процесс народной жизни не только обобщался, но и заслонялся отнюдь не придуманным образом молившегося "простеца", который даже бунтовал иногда на коленях.
  Чтобы изучить связи жизни, классовой борьбы и общественного сознания крестьянства с зарождением революционной утопически социалистической мысли, необходимо учесть специфику жизни, классовой борьбы и особенно общественного сознания сельских масс целой эпохи - разложения крепостничества от последней Крестьянской войны до первой революционной ситуации. Пожалуй, только в пределах целого исторического периода можно уловить истинное направление динамики интересующих нас процессов. Такой охват истории классовой борьбы и социального сознания крестьянства необходим и потому, что зачинатели социалистической мысли, задумываясь над судьбами крестьянства, имели в виду всю эпоху, начиная с грозной "пугачевщины". Главный объект исследования - массовое социальное сознание крестьянства эпохи разложения крепостничества - предмет почти неизученный. Ему посвящена вся первая часть работы, больше половины ее объема.
  Далее, во второй части диссертации, рассматривается направление развития народной общественной мысли в виде разного рода идеологических образований. Сначала речь идет об учениях и движениях радикального раскола и реформационного сектантства. Объем изложения этого материала невелик, поскольку автор имеет возможность сослаться в этом на обстоятельные исследования П.Г. Рындзюнского, А.И. Клибанова, К.В. Чистова и их предшественников.
  Более высокий уровень народного сознания отражают идеологические образования, которые можно назвать народным вольнодумством.
  Первостепенное значение для решения проблемы имеет интереснейший материал эволюции общественной мысли великого украинского народного поэта Т.Г. Шевченко. Рассмотрение его идейного развития завершает изложение народных идеологий.
  Третья часть диссертации посвящена начальному этапу зарождения революционной утопически-социалистической мысли. Известно, что она стада распространяться в России с начала 30-х годов ХIХв. (1002; 580; 963). Но в 30-х годах утопический социализм был еще только мечтой немногих, а пути и способы реализации его представлялись весьма смутно. Положение изменилось в 40-х годах, когда выдающиеся русские мыслители, ориентируясь и на опыт Запада, увидели в народной революции средство достижения социализма. В результате активной революционной деятельности Герцена, Огарева, Белинского, а с середины 40-х годов левых петрашевцев и Шевченко, на Украине в атмосфере сочувствия им передовой молодежи революционно-демократическая социалистическая мысль перестает быть достоянием узких кружков и становится фактором политической жизни, течением общественной мысли.
  До зарождения революционной ситуации во второй половине 50-х годов эта ориентация на народную революцию развивалась в условиях отсутствия в России сколько-нибудь политически значимого массового движения. С 1856 г. активизация выступлений масс способствовала дальнейшему развитию революционно-демократической социалистической мысли. Со времени появления трудов Н.Г. Чернышевского, Н.А. Добролюбова, их единомышленников и втягивания страны в состояние революционной ситуации революционно-демократическая социалистическая мысль вступила в следующий, более высокий этап. В.И. Ленин отмечал, что Чернышевский, развивая идеи Герцена, "сделал громадный шаг вперед" по сравнению с ним (84, 94).
  Можно сказать, что хронологически генезис революционно-демократического утопического социализма в России охватывает период с начала 30-х до середины 50-х годов. В настоящей работе рассматриваются два первых его этапа:
  1) 30-е годы - время смутных, не сложившихся в сколько-нибудь стройную систему революционных социалистических идей, не выходивших за рамки небольших кружков;
  2) начало 40-х годов - 1848 год, когда образовалась основа всей системы революционно-демократических социалистических идей. Революция 1848 г. была важной вехой в истории утопического социализма в России. Под влиянием ее событий взгляды Герцена, а затем и Огарева, трансформировались в "русский социализм".
  Серьезное значение в развитии революционной социалистической мысли 40-х годов имела деятельность левых петрашевцев. Их можно трактовать как последователей, учеников Герцена и Белинского, но как ученики, которые сумели шагнуть несколько дальше своих учителей - они, развивая тенденции Герцена и Белинского, приступили к обстоятельной разработке политической экономии (об этом свидетельствуют не только блестящие статьи В.А. Милютина, известно, что политической экономией серьезно интересовались и М.В. Петрашевский, и И.А. Спешнев). Левые петрашевцы впервые после декабристов не только поставили вопрос о создании тайной революционной организации, но и сделали важные практические шаги в этом направлении (группа Н.А. Спешнева). Родственность крестьянской правды и классовой борьбы крестьянства программе и деятельности левых петрашевцев, влияние на них жизни и борьбы масс прослеживается достаточно ясно. Однако объем диссертации не позволяет включить и этот материал. Впрочем, такое ограничение поля исследования оправдано тем, что изученное здесь - теоретическое развитие и деятельность Герцена, Огарева и Белинского - достаточно для решения поставленной задачи.
  
  Народные истоки в системе исторических условий генезиса утопического социализма в России
  
  В огромном количестве литературы, посвященной общественной мысли Герцена, Огарева, Белинского об исторических условиях формирования их идей написано много, однако A.M. Володин резонно замечает, что исторические условия зарождения социалистической мысли в нашей стране не изучены. Исследовать последние значит объяснить их все во взаимодействии и таким образом уяснить закономерности зарождения социалистической мысли. Причем, невозможно понять значение опыта исторического развития Запада и передовой западной мысли, не учитывая роли опыта истории России, русской общественной мысли и народных истоков процесса зарождения социалистической мысли и наоборот. Если значение опыта истории Запада и западной мысли, как и некоторых обстоятельств русской действительности, неоднократно и подчас весьма обстоятельно описывали, то роль народных истоков в зарождении социалистической мысли даже не описана сколько-нибудь систематически, если не считать произведений самого Герцена. Предваряя изучение этой роли, необходимо вкратце напомнить хотя бы главное в системе исторических условий генезиса утопического социализма в России, без чего значение народных истоков не может быть понято.
  Корни революционных социалистических идей, возникавших в России 30-х годов XIX в., уходят в те, определявшие историю страны, процессы, которые можно обобщить понятием "кризис крепостничества". Он охватил все стороны жизни страны, доводя до крайности общественные противоречия. В основе этого кризиса было углубление противоречий между развивавшимися производительными силами и отсталыми, крепостническими производственными отношениями. С 30-х годов в промышленных местностях России господствовало уже крупное мануфактурное производство, в некоторых отраслях промышленности усиливался процесс внедрения машин и сложных механических двигателей. В 1842 г. началось строительство первой крупной железной дороги, развивалось пароходное сообщение на крупных реках, озерах, на морях. Ускорялось развитие внутреннего рынка, в том числе и рынка наемной рабочей силы. Росли города - очаги промышленности, торговли, культуры. Страна все более втягивалась в мировой капиталистический рынок. С 40-х годов резко вырос удельный вес экспорта зерновых - важнейшей сельскохозяйственной культуры. "Производство хлеба помещиками на продажу, особенно развившееся в последнее время существования крепостного права, - отмечал В.И. Ленин, - было уже предвозвестником распадения старого режима" (46, 184). Рост общественного разделения труда и развитие товарно-денежных отношений все сильнее сказывались на эволюции сельского хозяйства. Советские историки раскрывают две тенденции этой эволюции (997, 17-19). Лишение крестьян земли феодалами, а также увеличение повинностей обуславливали упадок все большей массы крестьянских хозяйств - базы крепостнического сельского хозяйства на большой части европейской территории страны (731; 730, 274-305). Вместе с тем, все более значительная часть крестьян, особенно государственных, удельных, и оброчных помещичьих разными способами активизировала свою хозяйственную деятельность, повышала доходы и добивалась фактически все большей свободы предпринимательства (639, 448-452; 730, 341; 985; 105I, 250-257). Рост производительных сил в сельском хозяйстве был обязан, главным образом, усилиям крестьянства. В течение первой половины XIX в. количество распаханных земель в стране увеличилось почти наполовину. С 40-х годов все более широкое распространение получают такие важные сельскохозяйственные культуры как картофель, кукуруза, сахарная свекла, подсолнечник.
  Картина развития производительных сил в сельском хозяйстве была противоречивой. В целом по стране падала урожайность, снижался уровень земледелия (производство хлеба на единицу населения). Особенно отчетливо это проявилось там, где господствовали наиболее жесткие формы феодальной эксплуатации (Западные губернии, Черноземный центр, Юго-Западные губернии). В то же время в некоторых других местностях наблюдается подъем урожайности (730).
  Такое развитие производительных сил обуславливало заметные изменения социальной структуры населения. Помещики сохраняли господство и в хозяйственной, и в политической жизни, хотя экономический упадок затронул к концу рассматриваемого периода большую часть господствующего класса, превратившегося в паразитическую часть населения.
  Крестьянство составляло, в основном, единую монолитную массу, задавленную крепостным гнетом помещиков и государства. Но в промыслово-земледельческом и особенно промысловом селе все заметнее протекал процесс не только имущественного, но и социального расслоения (730; 990). Формировалась буржуазия, неразвитая, нереволюционная, тесно связанная с феодальным строем, с купеческим "темным царством". Складывался предпролетариат с "родимыми пятнами" крестьянской патриархальщины. В то же время, развитие промышленности, торговли, культурных учреждений и духовной культуры обуславливало рост разночинской интеллигенции, страдавшей от самодержавно-крепостнических порядков и заинтересованной в прогрессе страны. С ней иногда смыкались выходцы из просвещенного дворянства, сочувствовавшего устранению крепостнических препон. Из этих слоев и выходили деятели освободительного движения.
  Процессы развития хозяйства и экономических отношений, усиления эксплуатации и бедствий угнетенных вызывали, с одной стороны, нарастание классовой борьбы трудящихся, а, с другой - самодержавно-крепостническую реакцию. Политика самодержавия была важным фактором российской действительности. Оно способствовало доведению до крайности крепостного гнета над трудящимися массами и в то же время душило все живое в обществе. Самодержавие Николая I с разросшейся как раковая опухоль бюрократией показало "максимум возможного и невозможного по части "палаческого способа" управления страной (В.И. Ленин) (93, 153).
  Усиление бедствий народных масс и активизация их протеста, задавленность общественной жизни, когда "мысль преследовалась как дурное намерение, и независимое слово - как оскорбление общественной нравственности" (414, 316), нравственно-политический упадок русского общества, еще недавно выдвинувшего декабристов - все это осмысливалось лучшими людьми в русле традиций освободительного движения и передовой мысли России. А.И. Герцен то общественное движение, которое породило Чернышевского, начинал с Ломоносова, вовсе не бывшего революционером (416, 243-244). Можно сказать, что наши революционные традиции со времен Радищева основаны на традициях просвещения и науки, органически связаны с ними. Ломоносов, русское Просвещение, Радищев, движение декабристов, творчество Пушкина, Грибоедова, Лермонтова, Гоголя (красота - высшее проявление жизненности, она всегда революционна) - вот важнейшие явления отечественной культуры, которые вдохновили деятельность кружков передовой молодежи, из которых вышли Герцен, Огарев и Белинский, эти процессы подготовили борьбу западников и славянофилов, в ходе которой сложилось и направление революционного утопического социализма.
  В соответствии с традициями передовой русской мысли деятели нашего освободительного движения внимательно присматривались к жизни Запада, опыту его истории. В этом опыте сильнейшее впечатление производили грандиозные события Великой французской революции - могучего движения народных масс, приведшего к уничтожению феодального землевладения и торжественному провозглашению идеалов свободы и равенства людей. Очевидным было большое влияние революции на все последующее развитие не только Европы, но и других континентов, на подъем экономики, замечательные успехи техники, науки, искусства, развитие общественно-политической жизни.
  Вместе с тем, все заметнее становилось усиление бедствий трудящихся и нарастание борьбы пролетариата.
  В Англии с завершением промышленного переворота в 30-40-х годах поднялось мощное рабочее движение с ясно выраженной политической окраской - чартизм. Его подавили, но правительство вынуждено было издать рабочее законодательство, узаконив некоторые права рабочих.
  И во Франции протекал промышленный переворот. Вслед за революцией 1830 г. рост рабочего класса в условиях его нищеты и бесправия вызвал зловещие для буржуазии взрывы лионских восстаний 1831 и 1834 годов. И здесь рабочие быстро росли политически. Вместо сугубо экономических требований и черного знамени на баррикадах повстанцев 1831 года в 1834 году на красных знаменах появился лозунг "Республика или смерть!"
  А в 1844 г. по всей Европе прокатилось известие о мощном восстании силезских ткачей в Германии. Это было стихийное, лишенное политических требований, движение, но оно свидетельствовало, что и в Германии рабочий вопрос выходит на первый план политической жизни.
  Все это выглядело тем значительнее, что среди рабочих Англии, Франции, Германии стали распространяться учения социализма. Над Европой появился "призрак коммунизма".
  В воздухе носились мысли о нарастании новой народной пролетарской революции во имя социализма на Западе. Если события 1789 г. осуществили буржуазные идеалы свободы, равенства и братства, то теперь можно было ожидать победы революции во имя идеалов социализма.
  В то же время почти у себя дома, в Польше, разразилось освободительное восстание 1830-1831 гг. Оно произвело сильнейшее впечатление на передовую молодежь.
  В США шла борьба за освобождение черных невольников. Это было далеко за океаном, но так перекликалось с волнующей проблемой белых невольников в России. Поэтому уже со времени Радищева американские события находили отклик в России.
  Успехи передовых народов в развитии производительных сил и культуры, общественной жизни, естественно, сопоставлялись с "азиатчиной" Китая, Турции, Персии и самой России. Это давало большой и очень важный фактический материал для размышлений и важных выводов. Естественно, что мощным стимулятором таких раздумий была духовная жизнь передовых слоев западного общества. Начиналось воздействие передовой духовной культуры Запада с сильного воздействия гигантов художественной литературы - Шекспира и Сервантеса, Вольтера, Бомарше, Гете и Шиллера с их гуманизмом, высокими идеалами человеческой справедливости. Сильнейшее воздействие на зачинателей русского утопического социализма оказали два из трех источников марксизма - немецкая классическая философия и французский социализм. В.И. Ленин вспоминал о временах, когда "Франция разливала по всей Европе идеи социализма - и когда восприятие этих идей давало в России теории и учения Герцена, Чернышевского" (43, 271). Герцен, Огарев и Белинский очень заинтересовались и политико-экономической мыслью Запада, дальше в этом отношении пошли некоторые из левых петрашевцев. Наконец, определенное воздействие на Герцена, Огарева и Белинского оказали и идеи Маркса и Энгельса. В.И. Ленин, говоря о поисках в России правильной революционной теории, подчеркивал значение не только героического опыта борьбы русских революционеров, но и беззаветность "исканий, обучения, испытания на практике, разочарований, проверки, сопоставления опыта Европы" (99, 8).
  Думается, что учет перечисленных факторов плюс тех процессов, которые представляют народные истоки зарождения социалистической мысли, позволяет понять исторические условия генезиса утопического социализма. Народные массы эпохи разложения крепостничества составляло, главным образом, крестьянство, но из него, а также из городского населения, выделялась и прослойка предпролетариата. Однако, самостоятельной роли он еще не играл, его борьба сливалась с классовой борьбой крестьянства. Герцен, Огарев и Белинский под народными массами подразумевали, главным образом, крестьянство.
  
  Методологическая и источниковедческая основа.
  
  Методологической основой исследования является исторический материализм, марксистско-ленинское учение о классовой борьбе трудящихся, классовой природе различных учений утопического социализма, ленинская концепция трех этапов освободительного движения в России и начала поисков правильной революционной теории. Методологическим ориентиром является и решения ХХVII съезда КПСС об идеологической работе партии, доклад М.С. Горбачева "Октябрь и перестройка: революция продолжается".
  Источники. Трудности изучения духовного мира крестьянина, не писавшего дневников, мемуаров и вообще, как правило, ничего не писавшего, долгое время представлялись почти непреодолимыми даже для стран, где архивы эпохи феодализма сохранились гораздо лучше, чем в России. Скудость источников обуславливала не изученность предмета, а эта не изученность мешала в поисках источников. "Заколдованный круг" был разорван, когда вслед за появлением в 1966 г. небольшой книжки Б.Ф. Поршнева "Социальная психология и история", философы в ходе оживленных дискуссий уяснили структуру общественного сознания и механизм функционирования разных его сфер. Предмет изучения оказался гораздо более сложным, чем представлялось ранее. Но зато стало ясно, что речь должна идти не столько об идеологии, сколько о массовом сознании как проявлении общественной психологии - феномене весьма сложного и разнородного состава, функционирующем как прямое выражение образа жизни и, прежде всего, деятельности масс. Стало ясным, что разгадку массового сознания крестьянства следует искать в образе его жизни, в его деятельности. О традициях, настроениях, помыслах идей можно надежно судить по их делам. В исследованиях советскими историками хозяйства, быта, классовой борьбы крестьянства заложены надежные основы дальнейшего изучения общественного со знания крестьянства
  Поскольку психология классовой борьбы крестьянства в ее наиболее активных формах особенно интересна для темы, автор еще раз обратился к хорошо известным материалам по истории Крестьянской войны 1773-1775 гг. (156; 158; 165).
  Своеобразие наиболее знаменательных движений на Украине побудило рассмотреть публикации о "колиивщине" 1768-1769 гг. (155), о восстании 1789-1793 гг. в селе Турбаях (164) и движении Кармалюка (168).
  Большую ценность для темы представляют материалы сборников "Крестьянское движение в России" под общей редакцией Н.М. Дружинина (159; 160; 161; 162). Использованы также аналогичные украинские издания - "Селянський рух на Українi. Середина XVIII - перша чверть XIX ст." (167) и "Класова боротьба селянства Схiдної Галичини (1772-1849)" (157). Последний сборник посвящен движению украинского крестьянства за пределами России того времени, однако при близости положения крепостных Правобережной Украины и Восточной Галичины эта публикация позволяет лучше рассмотреть некоторые важные тенденции классовой борьбы, осложненной национальными противоречиями в местностях, где с конца ХVIII в. демагогической политикой Австрийской империи угнетенные в какой-то степени привлекались к политической жизни. Особенно ценны названные издания именно своим материалом по истории психологии восставших масс. В этом отношении изучение их в нашей литературе только начато. В таком плане Е.А. Мороховцем привлечена и известная публикация годичных отчетов III отделения о нравственно-политическом состоянии крестьянской России в 1827-1869 гг. (163).
  Чтобы понять психологию масс в таких чрезвычайных событиях, как крестьянские войны, восстания, волнения, необходимо разглядеть, как она вырастала из традиционного сознания угнетенных, порожденного всем образом их жизни, всей их культурой. Такое пожелание легко высказать, но трудно осуществить. И все же, "нужда научит калачи есть", а историков, можно сказать, уже поворачивает лицом к этнографическим материалам. Намечая перспективы изучения дооктябрьской истории крестьянства, группа известных историков считает, что "существенную роль призван сыграть этнографический материал, дающий важную информацию по всем вопросам истории крестьянства" (739, 70). Такое мнение опирается на имеющийся уже опыт. Первое крупное исследование истории общественной психологии и массового сознания крестьянства интересующей нас эпохи - "Трудовые традиции русских крестьян Сибири (ХVIII - первая половина XIX в.)" М.М. Громыко (605) - сопровождалось интереснейшим источниковедческим откровением - статьей автора "Этнографические и фольклорные источники в исследовании общественного сознания русских крестьян Сибири ХVIII - первой половины XIX в." (606). Здесь весьма компетентно показано поразительное богатство материалов по истории общественной психологии и массового сознания русского крестьянства Сибири от рукописных заговоров до архитектуры и украшения изб. Раскрывая богатейшие возможности этнографических и фольклорных материалов, М.М. Громыко лишь мимоходом касается особенностей этнографических и фольклорных источников, считая достаточным сослаться в этом на заключения этнографов и фольклористов. В настоящей работе есть необходимость обратить внимание на значение этих особенностей для решения задач темы.
  Специфика огромного этнографического материала, накопленного западной этнологией, не позволяет уловить в его фактах историю, поэтому К. Леви-Строс видит перспективу в сотрудничестве этнологии с исторической наукой (1130, 32). Думается, что эпоха разложения крепостничества в России особенно благоприятна в этом отношении. Здесь с середины 40-x годов XIX в. развернуло свою деятельность Этнографическое отделение Русского географического общества (РГО). Его деятели впервые в истории мировой науки определили место этнографии в системе человеческого знания (1038, 267). В 1848г. РГО разослало составленную Н.И. Надеждиным печатную программу сбора этнографических материалов, включавшую характеристику "домашнего быта" населения (хозяйственный быт и материальное благосостояние, занятия - "любимые занятия"), особенностей общественного быта, юридических обычаев, образования, умственных и нравственных способностей, фольклора (199, VI; 753). Только в 1851г. в ответ было получено 700 рукописей, в 1852г. - 1290. По характеристике руководителей этнографического отделения это "огромное количество материалов" было составлено вполне добросовестно (199, IX). Наиболее интересные и полные описания стали публиковаться в "Записках РГО", "Вестнике РГО", "Записках РГО по отделению этнографии", "Известиях РГО" и в специальных выпусках "Этнографических сборников". Пять из шести выпусков их были посвящены этнографическим описаниям русского, украинского и белорусского населения.
  В работе привлечены также материалы этнографически-статистической экспедиции на Украину и в Белоруссию в конце 60-х годов, опубликованные в семи томах "Трудов этнографически-статистической экспедиции РГО в Западно-Русский край" (193; 194; 195; I96; 197; 198), подготовленных весьма компетентными людьми во главе с П.П. Чубинским. Здесь собраны ценные сведения о хозяйственном быте и материальном благосостоянии крестьянства, о верованиях, нравах, обычаях, праздничной его культуре, фольклоре.
  Чтобы оценить качество этнографических материалов, собранных по инициативе РГО и использованных в настоящем исследовании, следует учесть все более тесную связь этнографических изысканий той поры с освободительным движением, особенно со времени первой революционной ситуации, с шестидесятых годов, когда развернулась деятельность целой плеяды одаренных самоотверженных людей, пошедших в народ изучать его жизнь и обогативших науку весьма ценными источниками - П.И. Якушкина (366; 236; 335), И.Г. Прыжова (332), П.С. Ефименко (292; 293; 316; 317), А.И. Ефименко (650; 651), П.П. Чубинского (1091; 1092), Е.И. Якушкина (1124), С.В. Максимова (309; 310; 311; 312; 804), П.В. Штейна (225). Последние два были людьми умеренно-либеральными, но историк отечественной этнографии основательно пишет об их честной и плодотворной деятельности (1038, 302-304). В.Г. Белинский горячо пропагандировал параллельность изучения жизни народа наукой и искусством. Крестьянская тема в творчестве И.С. Тургенева, Н.А. Некрасова была подхвачена и в литературе, и в науке. В 60-70-х годах этнографы выступили в качестве писателей, а писатели - в роли этнографов (Н..В. Успенский, А.И. Левитов, Ф.М. Решетников, В.А. Слепцов) (1038, 256-257). Наиболее выдающихся из них был Глеб Успенский (1047; 1048). Здесь, в русле "натуральной школы", научная этнографическая истина сливалась с эстетической истиной большого художника.
  Аналогичные явления наблюдались и в украинской этнографии.
  В 1856 и 1857 гг. были изданы два тома "Записок о Южной Руси" П. Кулиша с интересным этнографическим и фольклорным материалом (178; 179). Немало ценного можно найти и в "Поездке в Южную Россию" А.С. Афанасьева-Чужбинского, написанной перед самой реформой 1861 г. ("Очерки Днепра" и "Очерки Днестра") (279; 280).
  В конце XIX - начале XX века крупнейший центр украинской культуры в Восточной Галиции "Научное товарищество имени Шевченко" развернуло серьезную фольклорно-этнографическую деятельность, в результате которой были собраны богатые материалы, публиковавшиеся в "Этнографических сборниках" товарищества. Традиционность этнографических процессов, особенно в верованиях, эстетической культуре, позволяет использовать отчасти и такие сравнительно поздние записи (203; 204; 205; 206; 207; 208; 209).
  Публикации этнографических (и фольклорных) материалов в изданиях РГО редактировались на высшем научном уровне того времени, однако, далеко не все ценное было опубликовано, к тому же публикации имели подчас существенные пропуски (606). Поэтому некоторое количество этнографического (и фольклорного) материала привлечено из Ленинградского архива Всесоюзного Географического общества (109-138), а также небольшое количество материалов из фондов Отдела рукописей Центральной научной библиотеки АН УССР в Киеве (141-149), из рукописного фонда Института искусствоведения, фольклора и этнографии АН УССР (Киев) (150; 151; 152), Центрального государственного исторического архива УССР во Львове (154) и Отдела рукописей Львовской научной библиотеки АН УССР им. В. Стефаныка (в двух последних хранилищах фонды Научного товарищества Шевченко) (139; 140).
  Этнографические описания - обычно, лишь моментальные "снимки" жизни отдельных семей, селений, уездов, местностей. Необходимо учитывать, что имеешь дело лишь с частностями огромного целого, что эти частности даже в пределах одного и того же уезда очень отличаются. Однако, если таких "снимков" много, их "пестрота" лишь помогает решению задачи. Накладывая эти моментальные и частные "снимки" на общую картину уже изученной хозяйственной и социально-экономической истории крестьянства, его классовой борьбы, можно получить достаточно надежные сведения, особенно если этнографические материалы дополнить фольклорными источниками, часто "привязанными" к этнографии в самых "снимках".
  В комплексе этнографических сведений особый интерес в свете настоящей темы представляют материалы об обычном крестьянском праве, "народном праве" или, как иногда писали, о народной правде - крестьянских представлениях о справедливости. Вопрос о необходимости изучения юридических обычаев крестьянства был поставлен в статье, опубликованной Н.В. Калачевым еще в 1859 г. (704).
  Этнографическое отделение РГО в шестом выпуске "Этнографического сборника РГО" опубликовало подготовленную Н.В. Калачевым программу для собирания народных юридических обычаев. "Современник" энергично поддержал эту инициативу как важнейшее из этнографических начинаний РГО (1038, 288). С конца 60-х годов главным объектом этнографии становится обычное право. Оно давало ключ к пониманию отношения народных масс к реформам тех лет (1038, 287-289). В результате был собран большой фактический материал, отчасти обобщенный самими собирателями (П.С. Ефименко, А.И. Ефименко, Е.И. Якушкиным, П.П. Чубинским и другими), а отчасти дошедший до нас в "сыром" виде. Из таких публикаций наиболее ценными являются тома "Трудов комиссии по преобразованию волостных судов" (263; 264; 265; 266). Правда, "Труды" отражают уже пореформенное десятилетие, это необходимо учитывать, но представления минувшей эпохи в юридических обычаях патриархального крестьянства тогда еще доминировали. В.И. Ленин писал, что в те годы "капитализм в России был еще весьма слабо развит", "мелкобуржуазный характер крестьянского хозяйства совершенно еще не обнаружился" (44, 413; 45, 520).
  Использованные этнографические источники можно разделить на две группы. К первой относятся, так сказать, первичные, принадлежавшие обычно людям, долгое время жившим в среде, которую они описывали. Это чаще всего священники, учителя, реже - писари, помещики; с 60-х годов - функционеры земского, а иногда и административного аппарата. О мировоззренческой и политической позиции такого информатора приходится судить, главным образом, по тексту самого описания. Однако, поскольку заинтересованности в намеренных искажениях обычно не было, богатство фактического материала и возможность сопоставления со многими другими описаниями помогают историку преодолевать мировоззренческие искажения таких информаторов. Опаснее такие искажения в этнографических материалах второй группы, подготовленных специалистами-этнографами, писателями, каждый из которых руководствовался своей, хорошо осмысленной, доктриной. В принципе такое доктринерство может не отличаться от доктринерства материалов первой группы, но у этнографов-специалистов доктрины лучше продуманы, систематизированы и часто выстраданы, они тем сильнее могли сказываться, что в данном случае изображались картины больших территорий, а иногда и в масштабах всей страны. Конечно, немаловажно то, что в большинстве это были люди прогрессивных убеждений, искренне симпатизировавшие народу, хотя симпатии могут искажать взгляд не менее чем антипатии. Это учитывалось. И здесь историку помогает богатство и разнообразие собранного материала, возможность сличения значительного количества описаний и глубокая изученность в нашей литературе судеб крестьянства той эпохи. Когда А.И. Ефименко сетует на то, что кто-то "пересаживает" в Россию капиталистическое производство, разобраться в этом типично народническом брюзжании помогает богатый материал, собранный самой А.И. Ефименко (650, 139-140).
  При всей ценности этнографического материала он все же доносит до историка факты сквозь призму восприятия, методологии и методики их изучения информаторами и этнографами. Очевидно, что для воссоздания истории общественной психологии крестьянства наиболее важны источники, порожденные самими массами, отражающие их чувства, настроения, идеи. Таков фольклор во всем богатстве его жанров. Сейчас не только фольклористы, этнографы, но и историки все чаще вспоминают слова В.И. Ленина о большой ценности фольклора как источника, отражающего сознание народных масс (105, 118-120). Б.А. Рыбаков в статье "Задачи изучения культуры русского крестьянства XIX в." основным источником для решения поставленной им задачи считает фольклор и народное изобразительное искусство (975, 23-26). Такого же мнения был и один из наиболее авторитетных оппонентов Б.А. Рыбакова в использовании фольклора как исторического источника - выдающийся советский фольклорист В.Я. Пропп (934, 118). Однако "взять" из фольклора сведения, необходимые для воссоздания исторического процесса - задача весьма сложная. Вопрос этот был предметом многолетних раздумий В.Я. Проппа, итоги их изложены в серии статей, опубликованных посмертно в сборнике "Фольклор и действительность" (938). Результаты развития советской фольклористики в интересующем нас плане в значительной мере обобщены также в труде Б.Н. Путилова "Методология сравнительно-исторического изучения фольклора" (941). Соображения В.Я. Проппа и развитие их в книге В.Н. Путилова определяют, в основном, подход автора к фольклорным источникам с дополнениями и поправками к этим соображениям К.В. Чистова в его работе "Фольклор и этнография" (1088).
  Поскольку речь идет о вопросах спорных и для фольклористов, и для историков, изложу особенности моего подхода к этим источникам, тем более, что этого требуют специфические задачи настоящей работы. При использовании фольклора историк встречается со множеством жанров, существенно отличающихся соотношением содержания и формы, отношением к действительности (935, 36). Поэтому В.Я. Пропп подчеркивал необходимость, прежде всего, исходить из специфики жанра (934). Об этом же пишет и Б.Н. Путилов (941, 226). Удачным образцом тактичного использования фольклора с пониманием сверхзадачи жанра Б.Н. Путилов считает исследование К.В. Чистова "Русские народные социально-утопические легенды ХVII-XIX вв." Тем значимее подчеркивание К.В. Чистова: "Жанр - это, прежде всего, определенная социально-бытовая функция, бытовое назначение" (1088, 7).
  Будучи органической частью этнографической науки, фольклористика выделилась в особую отрасль знаний из-за специфики предмета своего изучения, это - сознание масс, выраженное обычно в художественной форме. Последнее обстоятельство очень усложняет использование такого источника, поскольку каждый факт фольклора как художественного произведения должен быть понят "как элемент определенной художественной структуры" (1088, 12). Вместе с тем, эстетическая природа фольклорных произведений обусловливает серьезное достоинство их как исторического источника. Прекрасное по природе своей несовместимо с ложью, художественно совершенный фольклор достоверно отражает сознание масс. В то же время прекрасное всегда философично, у него мировоззренческая природа, и вырастает оно всегда из идеалов. Важнейший смысл изучения фольклора В.И. Ленин видел в уяснении, народных чаяний (105, 118-120). Проникновение в мировоззрение масс и их идеалы - важнейшая задача настоящего исследования. Ценность фольклора для воссоздания народного сознания и всей культуры средневековья общепризнана. Это своеобразно отражается в распространенности в современной литературе как отечественной, так и зарубежной, понятия "фольклорное сознание" и "фольклорная культура" (611, 137-138; 724, 322-324). Однако, использование этого источника для воссоздания истории сознания крестьянства эпохи позднего феодализма (только и оставившей сильный фольклорный материал) сопряжено с трудностями. Прежде всего, нельзя не задуматься над спецификой фольклорного сознания, как ее истолковывает известный советский фольклорист Н. Путилов. "Будучи обусловлено общим мировоззрением, являясь производным от него, фольклорное сознание, сложившись в период расцвета народного художественного творчества в родовом и раннеклассовом обществе, во-первых, задерживает в себе стадиально более древние элементы представлений и, тем самым, как бы отстает от развития общей системы представлений коллектива, а, во-вторых, в силу своей художественно-моделирующей природы принципиально с нею не совпадает. "В своих основах фольклорное сознание - форма дореалистического художественного восприятия мира" (941, 181-183).
  От такого заключения у историка могут опуститься руки. Обнадеживает только то, что на самом деле ... ситуация сложнее, чем представляется на основании процитированного текста. Б.Н. Путилов говорит об отличии фольклорного сознания от "общей системы представлений коллектива". Поскольку в данном случае речь идет об общей системе представлений крестьянской общины эпохи разложения крепостничества, то судить об отличии от нее фольклорного сознания пока невозможно, поскольку она, эта общая система, еще более неизвестна, чем система фольклорных представлений. При этом возникает вопрос, действительно ли "икс" (фольклорное сознание) так отличен от "игрека" (системы представлений крестьянского "мира")? А как быть с таким мировоззренческим жанром фольклора, как пословицы и родственные им по существу хозяйственные приметы? Ведь от А.Х. Востокова до К.С. Давлетова и А.А. Крикманна все наиболее компетентные паремиологи усматривали в народных пословицах как раз наиболее полное и точное отражение народного миросозерцания (495, 154; 617; 759; 760). И это тем более очевидно, что пословицы, поговорки, приметы всегда, и в эпоху позднего феодализма, были органической частью живой речи, тех самых бытовых представлений масс, из которых и, по мнению Б.Н. Путилова, вырастал фольклор. "Каждый крестьянин с детства слышал пословицы, поговорки, загадки, приметы, воспринимавшиеся как непреложная истина, освященная мудростью поколений" (М.М. Громыко) (605, 151).
  И вообще, правомерно ли, относя расцвет фольклора к временам родовых и раннеклассовых отношений, рассматривать его в эпоху позднего феодализма как пережиток? Не вернее ли начинать его пережиточность как и пережиточность сельской общины с эпохи капитализма.
  Думается, что фольклор может быть утилизован при изучении и обыденного крестьянского сознания периода разложения феодализма, если не забывать рекомендаций В.Я. Проппа об учете, как специфики жанра, так и особенностей каждого художественного произведения. Одно дело - волшебная сказка, которая может сохранять следы самых древних представлений, а другое дело - хозяйственная или бытовая пословица.
  Не пытаясь сколько-нибудь полно охватить неисчерпаемые богатства фольклора, автор привлек те жанры, которые таят наибольшие возможности воссоздания динамики как мировоззренческих основ картины мира крестьянина, так и его понимания хозяйственной деятельности, жизни семьи и "мира", тех социальных, политических и культурных процессов, которые определяли его жизнь.
  Весь образ жизни патриархального крестьянина был традиционным. Поэтому исторический подход к сориентированному на старину сознанию предполагает его изучение с самого его начала - с представлений и образа мышления, возникших в глубокой древности, по крайней мере, с эпохи, когда складывались основы натурального хозяйства и образа жизни сельского "мира". Древнейший из доступных современному исследователю этап истории человеческого сознания представляет мифология. В сколько-нибудь цельном виде мифы восточнославянских народов не сохранились, их фрагменты встречаются лишь в сказках, былинах, верованиях. Лучше известно отразившееся в эпосе эпическое сознание, возникшее еще в родовой общине, осознавшей уже как внутреннюю упорядоченность, так и свою стабильность во взаимоотношениях с могучей природой. Дошедший до нас героический эпос древней Руси и украинские народные думы не сохранили некоторых важных для темы сюжетов о происхождении мироздания, человека, о деятельности культурных героев. Тем ценнее привлеченные в работе руны карело-финской "Калевали". Историческая специфика глухой лесной и озерной окраины, куда до конца ХVIII - начала XIX в. не дошли феодальные порядки и феодальная культура, обусловила бытование в Карелии эпоса, сложившегося еще в эпоху родовых общин, распространения здесь железа среди населения, жившего подсечным земледелием, охотой, рыболовством. По социальному возрасту "Калевала" древнее "Илиады" (771, ХVII-XIX). Еще А.Н. Веселовский считал, что эти руны представляют самую раннюю стадию эпического сознания, складывавшегося в условиях господства "мифического мышления (496, 5-6). Дошедшие до нас руны, вероятно, разновременного происхождения. К примеру, картина внутрисемейных отношений в ней поразительно близка к малой и неразделенной семье и в России, и в Восточной Галичине первой половины XIX в. Вместе с тем, главные герои эпоса действуют еще в системе брачных отношений экзогамного рода с заметными остатками матриархата. В своих наиболее архаических компонентах "Калевала" по географической и хозяйственной специфике, по стадиальности развития культуры сохранила черты общества, по-видимому, очень близкого к образу жизни некоторых восточнославянских племен кануна образования Древнерусского государства. Это позволяет гипотетически воссоздать недостающие черты русского, украинского и белоґрусского эпического сознания, лучше понять некоторые беглые сви детельства русских былин и украинских дум. Ориентируясь на труды О.В. Куусинена (771), Е.М. Мелетинского (819) и К.В. Чистова (1084), автор привлек руны, собранные и изданные выдающимся финским просветителем Э. Ленротом (в переводе Л. Бельского) (215), руны, собранные советскими фольклористами в 30-40-х годах нашего столетия (217) и руны, избранные и систематизированные О.В. Куусиненом (в современных переводах) (214). Определенный интерес представляет для темы и эстонский народный эпос "Калевипоэг", к сожалению, несколько более обработанный издателем, чем "Калевала". Бытовавший в условиях отрицания эстонцами чужеродной феодальной культуры он тоже сохранил важные архаические особенности крестьянского сознания (216).
  
  Методологическая и источниковедческая основа.
  
  Для воссоздания истории мировоззренческих основ картины мира крестьянства, а также некоторых черт его традиционного быта, привлечены русские былины (210; 211; 212). В таком же плане использованы и украинские народные думы, бытовавшие в массах украинского крестьянства еще в середине XIX в. (213; 218). Хорошая изученность былин и дум в трудах В.Я. Проппа (936), Е.М. Мелетинского (823), A.M. Астаховой (519), Б.П. Кирдана (716) избавляет автора от необходимости останавливаться здесь на их источниковедческой характеристике.
  Очень богаты чертами архаического миропонимания народные сказки, однако жанровая специфика очень затрудняет их использование. Отсюда осторожность привлечения этого материала - лишь в случаях, когда однозначность свидетельств сказки не вызывает сомнений, и когда они подтверждаются и другими источниками. Привлечено лучшее и наиболее полное собрание изучаемой эпохи - Афанасьева (219; 220), публикации украинских сказок в "Записках о Южной (Руси" (П. Кулиша) (179) и во 2 томе "Трудов этнографически-статистической экспедиции в Западно-Русский край" (222), а также материал из белорусского издания "Легенды i паданнi" (223). Использован подготовленный, в основном, М.К. Азадовским сборник "Народные сказки о боге, святых и попах" (221).
  Шире привлечены народные песни - русские, украинские и белорусские. Поражает огромное количество их, сопровождавших каждое значительное событие жизни крестьянина со дня его рождения до кончины, в том числе и множество хоровых. Один из замечательных исследователей народного быта И.Г. Прыжов писал о крестьянском празднике: "Гремит хоровая песня. Тут только и позавидуешь счастью народа: у него есть песня. Мы, образованные, песен у себя не имеем" (332, 230). В работе использованы последние академические публикации русских исторических песен - "Исторические песни ХVIII века" (226), и "Исторические песни XIX века" (227). Привлечены также публикации украинских исторических песен - "Iсторичнi пiснi" (228). Если выделить исторические песни сравнительно несложно, то общепринятой систематизации остальной огромной массы народного песенного творчества ни в этнографических описаниях, ни в публикациях (в том числе и современных) нет. Поскольку для целей работы она не имеет принципиального значения, назову только наиболее значительные из использованных собраний. Помимо записей песен в уже названных этнографических описаниях привлечены публикации русских народных песен из архива Д.В. Киреевского (236; 237). Из украинских собраний привлечены: "Українськi пiснi, виданi М. Максимовичем" (240), богатейшее собрание "Народных песен Галицкой и Угорской земли" Я.Ф. Головацкого (229; 230; 231; 232), песни, опубликованные под наблюдением Н.И. Костомарова в пятом томе "Трудов этнографически-статистической экспедиции в Западно-русский край" (234), "Новi українськi пiснi про громадськi справи (1764-1800)", изданные М. Драгомановым (233), коломыйки (краткие песни, связанные чуть ли не со всеми сельскохозяйственными работами), собранные, главным образом, в середине XIX в. и опубликованные в ХVIII т. "Этнографического сборника" Научного товарищества имени Шевченко (206), современные публикации украинских народных песен изучаемой эпохи (238; 239), а также некоторое количество песен из архивных собраний Центрального государственного исторического архива во Львове (154) и Института искусствоведения и этнографии им. М.Т. Рыльского в Киеве (152).
  Привлечены также белорусские песни, опубликованные известными этнографами и фольклористами И.И. Носовичем и П.В. Штейном в "Записках РГО по отделению этнографии" (1873г.) (224; 225) и А. Киркором в "Вестнике РГО" (1857г.) (301).
  Значительный интерес представляют для темы исторические предания и особенно, нередко связанные с ними, легенды религиозного характера, опубликованные М. Драгомановым "Малороссийские народные предания и рассказы" (190), собранные А.Н. Минхом в 1861-1888 годах обычаи и предания крестьян Саратовской губернии (319); собранные в конце XIX - начале XX в. предания об опрышках, карпатских мятежниках, в том числе и о легендарном Довбуше (208).
  Народные легенды религиозного характера интересны как в мировоззренческом плане, так и подчас ясно выраженным социальным смыслом. Они близки к апокрифам и все же заметно отличаются от них бытовыми сюжетами и минимумом библейских образов, к тому же очень окрестьяненых. В работе привлечены материалы из сборника "Народные русские легенды, собранные Афанасьевым" (323), интересное и в источниковедческом плане исследование русских, украинских и белорусских вариантов легенды о великом грешнике (о панщине) Ю.В. Яворского, с приложением текстов легенды, и принадлежащая этому же автору работа о галицко-русских легендах, сказках и анекдотах (363; 364). Использована распространенная во всей средневековой Европе легенда о хождении бога с апостолами среди людей в рукописи 40-х годов (из архива ВГО). Записанная на Полтавщине (125, 9-17), она бытовала также в Восточной Галичине и опубликована в одном из этнографических сборников Научного товарищества имени Шевченко (204).
  Привлечены публикации духовных стихов. Фольклорность их специфична, создавались они нищими, калеками, людьми убогими, нередко знакомыми с церковной и апокрифичной литературой. Но, как свидетельствуют этнографы, среди этих стихов были и довольно популярные в массах и, следовательно, соответствовавшие некоторым их духовным запросам (316, 163; 357, 68). Привлечены "русские песни, собранные Павлом Якушкиным" (335), "Калеки перехожие П. Бессонова (299), духовные песни, опубликованные в первом томе "Трудов этнографически-статистической экспедиции" (193) и во втором томе "Записок о Южной Руси" П. Кулиша (179).
  В заключение характеристики использованных фольклорных материалов остановлюсь на источнике, который, думается, наиболее полно и всесторонне выражает, так сказать, ресурсы идейного фонда общественной психологии крестьянства изучаемой эпохи, на паремиографии (народных пословицах, поговорках, приметах и загадках). Представление о том, что народные пословицы и поговорки - наиболее полное и точное отражение народного миросозерцания возникло еще с появлением научной фольклористики в России (652, 301-312). Однако, до последнего времени эта фольклорная "мелочь" мало интересовала фольклористов-теоретиков. Тем более что она как-то не укладывалась в обычные представления о фольклоре. Неслучайно такой знаток его, как В.Я. Пропп обошел паремиографию в своей классификации жанров фольклора (932, 264). Только в последние годы интерес к ней возрос, главным образом, благодаря работам Г.Л. Пермякова и его последователей, использующих структурную лингвистику. На этом пути уже достигнуты значительные результаты, подтверждающие ценность паремиографии как источника по истории сознания народных масс. Однако сам Г.Д. Пермяков, ввиду противоречивости пословиц, считает, что ими "никогда не следует ничего доказывать, ибо таким путем можно "доказать" все, что угодно" (891, 25).
  Без права на апелляцию. Хотя доказана лишь противоречивость (трансформативность) пословичных инвариантов абстрактно-логических скелетов групп, родственных по смыслу пословиц. Что же касается самих пословиц, то они, во-первых, далеко не все имеют антагонистов, а, во-вторых, степень противоречивости разных пословичных сюжетов разная. Чтобы убедиться в этом, достаточно ознакомиться в цитированном сборнике Г.Л. Пермякова с пословицами, отражающими отношение к труду и к безделью. Если учесть мотивировку этого отношения, оно выражено здесь достаточно однозначно (891, 454-461). Противоречивость многих пословиц не недостаток, а большое их достоинство. Она позволяет разглядеть, как массовое сознание улавливало диалектику жизни или затемнялось предрассудками.
  Оценка исторического источника начинается с уяснения его происхождения и функций. Этого как раз и нет у Г.Л. Пермякова. Для этого необходимо выйти за рамки структурной лингвистики. "Структурный анализ - это не ключ ко всем закрытым дверям паремиологии, - пишет известный финский паремиолог Матти Кууси (887, 80). Историка, в первую очередь, интересуют не абстракции инвариантов, а то, как конкретности жизни обобщались в пословицах крестьянскими понятиями. Такая задача разрешима. И в этом отношении сделано уже немало. Исходя из довольно богатого наследия отечественной паремиологии и опираясь на разработанные советскими учеными представления об истории языка и мышления, М.И. Шахнович еще в 1937г. в кандидатской диссертации "Русские пословицы и поговорки как исторический источник" наметил, думается, верный ответ на вопрос о происхождении и функциях народных пословиц и поговорок (1103). С тех пор советская фольклористика прошла значительный путь. И именно анализ всей системы фольклора в связи с историей общества и общественного сознания позволил К.С. Давлетову еще полтора десятка лет назад во многом убедительно объяснить место народных пословиц и поговорок в фольклоре и мировоззренческие функции их в истории народного сознания (617, 179-223). А в 1975г. молодой эстонский ученый А.А. Крикманн защитил диссертацию на степень кандидата филологических наук "К проблематике исследования содержания пословиц" (759). Развивая направление Г.Л. Пермякова, А.А. Крикманн пришел к заключениям, во многом важном совпадающим с выводами К.С. Давлетова. Это отмечает сам эстонский ученый (759, 51). Однако думается, оба эти исследователя повторяют ошибку, которая сопровождает всю историю паремиологии. Вскоре после публикации первого крупного собрания русских пословиц И. Снегирева некий С. Кованько опубликовал свое истолкование самобытного русского мудрословия как истинно православной мировоззренческой концепции. (732; 733). С тех пор паремиология ушла далеко вперед. И.И. Крикманн хорошо видит, в частности, что народные пословицы представляют идеи общественной психологии, но до сих пор не отказались искать в них ту или иную концепцию. Хотя еще В.И. Даль предостерегал от попыток искать (в пословицах - П.М.) ученым взглядом того, чего бы найти хотелось (255, 12). Так, если К.С. Давлетов в пословицах усматривает характерное для фольклора выражение народного коллективизма (617, 210), то А.А. Крикманн, исходя из материала эстонских пословиц, видит в них выражение преимущественно эгоцентризма (759, 52-53). Если для К.С. Давлетова пословицы выражают гуманистическую философию фольклора (617, 218), то А.А. Крикманн в заключение своей работы считает, что их умеренный эгоцентризм порожден у крестьянина сознанием враждебности мира и неизбежности труда (759, 52). Никакого оптимизма, - пишет эстонский паремиолог, - в пословицах нет и быть не может (759, 49). Однако достаточно взять любое научное собрание русских, украинских иди белорусских пословиц той эпохи, чтобы обнаружить там сколько угодно и оптимизма, и пессимизма, и мудрости, и самых заскорузлых предрассудков. Правда, иногда "нехорошие" пословицы объявляют антинародными (943, 88, 117), но никто такого их толкования не доказал.
  Думается, что правы исследователи, считающие, что пословицы возникли еще в первобытном обществе. Конкретность мышления людей той эпохи, неумение пользоваться абстракциями обусловили зарождение пословиц, как одного из первых видов обобщения путем типизации с помощью конкретных примеров, сравнений, аналогий. Эти образы и примеры облекались в форму кратких изречений, имевших двоякий смысл: прямой и переносный (1103, 3-4).
  Об исторических функциях народных пословиц, поговорок и примет в изучаемую эпоху свидетельствует, прежде всего, их содержание и огромное количество (десятки тысяч). Еще В.И. Даль, вовсе не бывший крупным теоретиком, но великолепно знавший факты, подчеркивал, что в этих изречениях - ответы на все вопросы народной жизни, "а чего нет в приговорах этих, то и в насущности до народа не доходило" (255, 29). В.И. Даль обратил внимание, что пословицы, поговорки и приметы порождались трудящимися массами. "В образованном и просвещенном обществе пословицы нет" (255, 8-9). К такому же заключению в результате изучения паремиографии народов и Запада, и Востока пришел и А. Тейлор (1132, 165). Па протяжении многих веков феодализма эмпирический характер знаний, отсутствие и представлений о законах бытия, на которые можно было бы ориентироваться, делали опыт предшествующих поколений единственным руководством при решении многочисленных жизненных задач. Отсюда естественная традиционность сознания тех времен. Традиции, которыми руководствовались в жизни, и были запечатлены в пословицах.
  В записях этнографов и фольклористов пословицы и поговорки не случайно обычно соседствуют с родственными им по функциям хозяйственными приметами, последние, несомненно, имеют производственное, а не художественное значение в жизни крестьянина.
  В отличие от всех других жанров фольклора пословицы и поговорки всегда были аргументационной или иллюстративной частью живой речи.
  Что касается происхождения и функций загадок, то исследователи объясняют их по-разному. Еще Ф.И. Буслаев считал главной функцией загадки поучение. Широкое распространение загадок в народе, их содержание и практика применения позволяют, кажется, предполагать, что здесь мы встречаемся со своеобразной игровой методикой учебного процесса народной педагогики. Интересно замечание В.Б. Шкловского, где он пишет: остраннение - "основа и единственный смысл всех загадок" (1108, 21). Возможно, загадка - своеобразная игровая школа описания словами неизвестного?
  Поскольку паремиография выражает заключения массового сознания, ставшие или становящиеся традициями, она не включает ту часть идей массового сознания, которые либо еще не успели сложиться и отшлифоваться в пословицу, поговорку или примету, либо которые, будучи сугубо временными, преходящими, не принимают форму ходячих истин и изречений. Паремиография отражает явления и ситуации стабильные, типичные в жизни народных масс. Пословиц и поговорок совершенно недостаточно, чтобы уловить специфику сознания масс в таком-то году. Но для истории сознания крестьянства целой эпохи разложения и кризиса крепостничества, для изучения основ миропонимания крестьянства или таких стабильных проблем как правда взаимоотношений крестьянина в семье, с "миром" с эксплуататорами, государством, церковью паремиография - ничем не заменимый источник. Дело в том, что патриархальное крестьянство России жило еще традициями феодального общества, а в то же время этнографы и фольклористы уже тогда научно подошли к собиранию пословичного материала, в результате чего имеются богатейшие публикации и архивные фонды.
  Советская историография уже располагает некоторым опытом привлечения паремиографии для воссоздания общественного сознания трудящихся масс (в трудах И.Д. Ковальченко (730), Л.Н. Пушкарева (943; 944; 945), Д.И. Раскина (951; 952)). Последний предложил свою методику использования этого источника (952).
  Думается, что главными предварительными условиями использования паремиографии как исторического источника в настоящем исследовании являются, во-первых, наличие записей пословиц, поговорок, примет и загадок, бытовавших в изучаемую эпоху, во-вторых, возможность установить в этих записях фонд изречений крестьянского происхождения и, в-третьих, достаточная репрезентативность этого фонда, чтобы судить по нему о сознании всего русского, украинского и белорусского крестьянства. Богатство имеющегося паремиографического фонда изучаемого времени обеспечивает выполнение этих условий.
  Автор предложил свою методику использования паремиографии как источника по истории сознания крестьянства, изложенную в небольшой депонированной монографии (839) и использованную им в некоторых публикациях (838; 840). Суть этой методики в отказе от попыток обобщать в единую систему весь паремиографический материал, в выборе из него всех пословиц интересующего нас сюжета (например, отношение к труду). Пословицы каждого сюжета группируются по его мотивам (уважение к труду или отвращение к нему). Поскольку исследователь в таком случае располагает всеми пословицами всех мотивов того или иного сюжета, он получает адекватное отображение интересующей его детали массового сознания.
  Ни один из классов всей истории человечества (включая настоящее) не оставил источника, который бы точнее отражал его сознание.
  И в заключение характеристики привлеченных фольклорных и всех этнографических источников вопрос, насколько они репрезентативны для характеристики социального сознания и духовной культуры крестьянства всей страны, с его локальными и национальными особенностями. Использованные в диссертации этнографические описания и фольклорные материалы обозначенных в источниках сел, волостей, уездов, местностей представляют Архангельскую, Олонецкую, Вологодскую, Петербургскую, Новогородскую, Псковскую, Смоленскую, Ярославскую, Костромскую, Нижегородскую, Тамбовскую, Владимирскую, Тверскую, Московскую, Тульскую, Воронежскую, Курскую, Орловскую, Вятскую, Пермскую, Казанскую, Самарскую, Саратовскую губернии России, Киевскую, Черниговскую, Харьковскую, Полтавскую, Херсонскую, Волынскую губернии Украины, а также Восточную Галичину и Угорскую Русь. Белорусское крестьянство представлено несколькими уездами и местностями, не совпадающими с административными границами того времени. Полнота отражения жизни в каждой из перечисленных местностей далеко не одинакова, лучше всего представлены северные и центральные губернии России, Приднепровская, Правобережная и Западная Украина. Наименее источникового материала привлечено по истории русского крестьянства Сибири. Оправдание этого автор видит в возможности воспользоваться существенно важными для темы работами о сибирском крестьянстве М.М. Громыко, Н.Н. Покровского, Н.А. Миненко, тем более что историки, этнографы и фольклористы констатировали "общность русской народной культуры на территории всей страны" (606, 99,107).
  В эпоху феодализма сплошь и рядом соседние деревни могли отличаться нравами, обычаями, обрядами, праздниками, одеждой, манерой стричься. "Что город, то норов, что деревня, то обычай" (141, I; 285, 6-8; 843, 626-627). Вместе с тем, за разностями можно разглядеть общность, родственность важнейших явлений и процессов духовной жизни, социального сознания, пожалуй, прежде всего. Украинец Л.С. Ефименко, хорошо знавший Украину, сосланный в Архангельскую губернию, отмечал оригинальность местных нравов и, вместе с тем, изучив народные юридические обычаи, пришел к выводу об общности их в главном (293, 12, 244-277). Русское, украинское и белорусское крестьянство происходило от единого древнерусского корня и в условиях многовековых экономических, политических и культурных контактов переживало в изучаемое время аналогичные стадии исторического развития. Однотипность услугообменной общинной экономики на основе общих исторических традиций порождала однотипность внутриобщинных и семейных отношений, а все это порождало однотипную культуру, начиная с ее мировоззренческих основ и основных характеристик социального сознания. Поскольку, принадлежа к сфере общественной психологии, эти мировоззренческие основы и социальное сознание непосредственно вырастали из однотипной производственной и социально-экономической деятельности масс. Известно, что этнографическая пестрота связана не с утилитарно-производственной, а с эстетической сферой жизни (552, 240).
  Изучение массового социального сознания крестьянства позволяет понять народные истоки выраставших из этого массового сознания разных типов идеологических образований, выражавших интересы угнетенных. К таким принадлежали учения радикального раскола и реформационного сектантства с их социальными программами, включавшими подчас элементы утопического социализма. Обстоятельное исследование таких учений и соответствовавших народных движений П.Г. Рындзюнским, А.И. Клибановым, К.В. Чистовым позволило диссертанту опереться на их труды, почти не прибегая к самостоятельной интерпретации источников.
  Более высокий уровень идеологических образований народного вольномыслия, характерный именно для времени кризиса крепостничества, выразился во взглядах людей, которых можно назвать народными вольнодумцами. Идеи большинства известных в настоящее время таких вольнодумцев были изучены в книге Л.А. Когана "Крепостные вольнодумцы" (735), а учение одного из наиболее интересных из них Ф. Подшивалова обстоятельно изложено во втором томе "Народной социальной утопии" А.И. Клибанова. Однако, необходимость оценки народных вольнодумцев в связи с эволюцией массового социального сознания крестьянства потребовала самостоятельного прочтения помимо опубликованных безымянных "Вестей о России" (400), хранящихся в фондах III Отделения ЦГАОР следственных материалов и произведений С.Н. Олейничука (369; 372), И. Смирнова (371), "Владимирских листков" и дела Н. Канакина (370), Ф.И. Подшивалова (373). Судьба последнего отражена и в фонде Оптиной пустыни Отдела рукописей Государственной публичной библиотеки им. В.И. Ленина (368).
  Особый интерес для темы представляют источники, отражающие эволюцию общественной мысли выдающегося украинского народного поэта Т.Г. Шевченко. Он как бы олицетворяет возможности эволюции крестьянской правды через народное вольнодумство к революционно-демократической и социалистической идеологии. А, кроме того, в плане решения диссертационной проблемы очень интересна эволюция личности поэта. А.А. Леонтьев в статье "Личность как историко-этническая категория" резонно пишет, что произведение настоящего искусства - "единственный источник, позволяющий проникнуть в душу человека прошлых поколений" (787, 43). К этому можно добавить, что произведения искусства - уникальный источник для проникновения в душу и самого художника. В диссертации использованы некоторые художественные произведения, изданные при жизни поэта (481; 482), а также полное шести томное академическое собрание его сочинений, изданное в 1963 г. (483; 484; 485; 486; 487; 488), помещенные в этом издании Дневник поэта, краткие, но весьма ценные автобиографические тексты, его письма. Привлечены также воспоминания о поэте (489), следственные материалы (490). Все эти источники хорошо известны шевченковедам и нет необходимости останавливаться на их характеристике, за исключением разъяснений относительно самой главной и наиболее известной группы шевченковских источников - его поэтических произведений.
  Многие серьезные шевченковеды, начиная с М.П. Драгоманова и И.Я. Франко и кончая Е.П. Кирилюком, подчеркивают, что, изучая идеи Кобзаря, нельзя забывать, что он был не теоретиком, а поэтом, художником. Однако никто толком не объясняет, какой специфики исследования требуют такие особенности источника.
  Диссертант исходил из следующих соображений. В отличие от теории с ее логической системой понятий и умозаключений поэзия оперирует системой художественных образов. Последние из-за их конкретности и жизненности всегда многозначны, поэтому поддаются разному истолкованию. Однако, чем крупнее поэт, тем более точный и правдивый смысл вкладывает он в свои образы. Большое искусство по-своему не менее логично, чем большая наука. Поэтому все исследователи стремятся понять, во-первых, логику идейного развития самого поэта, чтобы установить его понимание своих образов, и, во-вторых, объективную логику самих образов. Наше понимание Дон Кихота не совсем совпадает с пониманием Сервантеса. Разгадка этих двух логик для историка, знакомого с эпохой и поэтом, в общем-то, не более сложна, чем загадки некоторых других источников.
  Главных особенностей исследования поэзии как исторического источника, кажется, две. Первая обусловлена тем, что художественные образы всегда, так или иначе, вырастают из идеалов художника. Отсюда первостепенная ценность большого искусства для понимания идеалов поэта и его эпохи. Но при этом не следует упускать из виду, что в этом случае исследователь чаще всего встречается с личностными идеалами. Перевод их в идеалы общественные опасен тенденциозностью и модернизацией.
  Вторая главная особенность использования поэзии как источника по истории общественной мысли поэта в том, что художественные образы порождаются не логикой теорий, а сферой общественной психологии, убеждениями поэта, всегда живыми, не образующими сами по себе застывших систем. Поэтому И.Я. Франко подчеркивал, что идеи Шевченко не составляли догмы, а А.В. Луначарский, называя Кобзаря социалистом, доказывал, что он поэт по духу своему социалистический.
  Понять значение народных истоков в зарождении социалистической мысли России можно лишь в сопоставлении их с воздействием нa Герцена, Огарева, Белинского идейных традиций и влияний чествующего и современного им русского освободительного движения, опыта исторического развития Запада, освободительного движения и передовой мысли Запада. Для уяснения воздействия отечественного освободительного движения в работе учтены произведения А.Н. Радищева, П.И. Пестеля, Н.М. Муравьева, К.Ф. Рылеева, использованы материалы журналистики 40-х годов - "Отечественных записок", "Современника", "Финского вестника", "Москвитянина", а также некоторые произведения и переписка буржуазных просветителей - Т.Н. Грановского (420; 421), В.П. Боткина (396; 397; 398; 399), П.В. Анненкова (379; 380; 381; 382), К.Д. Кавелина (437; 438), В.Н. Майкова (445; 446), Б.Н. Чичерина (480), в том числе, и его анонимная работа, ходившая по рукам, "Восточный вопрос с русской точки зрения" (375), хорошо отражающая политические тенденции одного из направлений предреформенного буржуазного просветительства.
  В оценке роли славянофильства использованы наиболее интересные для решения диссертационной проблемы произведения Аксакова (376; 377; 378), А.С. Хомякова (476; 477), И.В. Киреевского (441; 442), Ю.Ф. Самарина (447), А.И. Кошелева (443).
  Для уяснения значения передовой западной мысли, а также сопоставления поисков правильной революционной теории в России со становлением марксизма, учтены некоторые произведения Гегеля (401; 402; 403), те наиболее значительные труды Л. Фейербаха, которые были знакомы или могли быть знакомы его русским почитателям (472; 473), произведения К.А. Сен-Симона (408; 409) и ранних сен-симонистов (436), труды Фурье (474; 475), произведение революционного утопического социалиста Франции Т. Дезами (422). Проштудированы те произведения К. Маркса и Ф. Энгельса 1844-1847 годов, которые были знакомы или могли быть знакомы Герцену, Огареву, Белинскому и их ближайшим друзьям - статья Ф. Энгельса "Шеллинг и откровение" (26), статьи К. Маркса и Ф. Энгельса в исторических "Немецко-французских ежегодниках" (5; 6; 27; 28), их "Немецкая идеология" (9), "Положение рабочего класса в Англии" Ф. Энгельса (29), "Нищета философии" К. Маркса (10), а также переписка К. Маркса с П.В. Анненковым (42).
  Что касается материалов, отражающих зарождение революционной социалистической мысли, то они изучены по хорошо известным публикациям - томам тринадцати томного полного собрания сочинений В.Г. Белинского (385; 386; 387; 388; 389; 390; 391; 392; 393), тридцати томного собрания сочинений А.И. Герцена (405; 406; 407; 408; 409; 410; 411; 412; 413; 414; 415; 416; 417; 418), избранных произведений Н.П. Огарева (455; 456; 457; 453), а также некоторым публикациям его произведений и писем (453; 454; 459; 460). Неполнота опубликованного наследия Н.П. Огарева побудила обратиться к архивному фонду Герцена - Огарева в Отделе рукописей Государственной публичной библиотеки им. В. И. Ленина (367). Использована мемуарная литература о А.И. Герцене (404; 464; 471), Н.П. Огареве (464, 471), В.Г. Белинском (395; 461; 462; 463; 470).
  Полагаю, что все перечисленные, столь разные группы источников позволяют изучить связи жизни, классовой борьбы и социального сознания крестьянства, его культуры с зарождением утопического социализма в России 30-40-х годов XIХ в.
  
  Научная новизна исследования. Изучены мировоззренческие основы общественного сознания и культуры крестьянства - своеобразный мировоззренческий комплекс. Его поисковый компонент - правда (истина и справедливость). В бытийной ориентации между правдой и неправдой массы руководствовались тремя разнородными авторитетами: традиции, религии и индивидуального разума.
  Еще исследователи XIX в. обоснованно установили в представлениях крестьянства о правде-справедливости два слоя: древнейшей "родовой" и современной "трудовой" правды. В диссертации показано, что "родовая" правда содержит не только этику кровнородственных внутрисемейных взаимоотношений, но и патриотизм - древнейшую подоснову общественного сознания крестьянства. Содержание "трудовой" правды составляют представления (и убеждения) о нормах внутри мирских, меж семейных отношений. К коренным таким убеждениям относятся: а) уважение к труду, б) уважение к трудовой собственности, своей и чужой, в) убеждение в необходимости добрососедства, г) убеждение в мудрости и силе мира.
  Понятие правды взаимоотношений с вне мирскими силами - с барином и властями, с богом и церковью, с царем, городом и рынком - порождалось взаимодействием "родовой" и "трудовой" правды в следующих наиболее значимых динамических стереотипах социально-политического сознания:
  а) патриархальщина взаимоотношений с барами и властями сменялась ненавистью к ним;
  б) нарастала ненависть к попам;
  в) сохранялась вера в бога и в царя;
  г) развивалась вражда к городу и власти денег.
  
  Анализ крестьянской правды-справедливости с ее стихийно-материалистическим рационалистическим происхождением и гуманистическим содержанием позволил объяснить народные истоки выросших из нее социальных программ радикального раскола, реформационного сектантства и народного вольнодумства, понять эволюцию общественной мысли Шевченко. К концу жизни великого народного поэта крестьянская правда, естественно, под воздействием событий революционной ситуации, преобразовалась в его творчестве в революционно-демократическую программу с ясно выраженными симпатиями к социализму.
  Преобразование крестьянской правды в народном вольнодумстве в своеобразные черновики революционно-демократических программ (с полным отрицанием существующего строя, со стремлением к созданию путем просвещения или воспитания народных масс общества свободной частной собственности и свободного труда) - свидетельство не только глубокой родственности рационализма и примитивного гуманизма крестьянской правды науке и гуманизму идеологов революционной демократии, но и позволяют рассматривать их программу как результат развития крестьянской правды логикой истории. Симпатии Шевченко к социализму и коммунизму показывают возможность преобразования в определенных исторических условиях примитивно-коллективистских тенденций крестьянской правды в тенденции социалистические.
  Выраставшая из крестьянской правды культура села вызывала у Герцена, Огарева, Белинского глубочайшие патриотические симпатии к своему народу. Влияние этой культуры, сочетавшееся с воздействием высшего гуманизма цивилизации, обусловило ту работу совести, без которой не понять не только нравственного, но и интеллектуального облика этих деятелей.
  Глубокие симпатии Герцена, Огарева, Белинского к достоинствам культуры крестьянства и сочувствие к его бедствиям и борьбе обусловили изучение ими опыта жизни и борьбы народных масс Запада, их движений, как против феодализма, так и против капиталистических порядков. Осознавая кровавые трудности революционного обновления общества, наши первые социалисты стремились разработать основы теории революции. Фундамент их социальной программы, оценка и российской, и западноевропейской действительности, а также практически наиболее значимый компонент этой программы - ответ на вопрос "Что делать", сложились под решающим воздействием жизни и борьбы народных масс России с учетом опыта жизни и борьбы трудящихся Запада. Бедственность капитализма для последних и глубина его критики утопическими социалистами Запада обусловили социалистическую ориентацию генезиса революционно-демократической мысли России.
  Такова историко-философская концепция решения проблемы народных истоков революционно-демократического социализма в России.
  Основное содержание диссертации опубликовано в монографии "Возникновение утопического социализма в России" (Киев-Донецк: Вища школа, 1976) и в монографиях, депонированных в ИНИОН - "Социальное сознание и культура патриархального крестьянства эпохи разложения крепостничества в России" (1985г.) и "Народные пословицы... как источник по истории сознания крестьянства... (1977г.).
  Выводы диссертанта обсуждались как на ежегодных университетских конференциях, так и на всесоюзных форумах историков-аграрников (в 1974, 1977, 1986 гг.) и на всесоюзной юбилейной конференции памяти ак. Л.В. Черепнина (1985г.).
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"