Миронов Андрей Александрович : другие произведения.

Дух Человеческий часть2

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    продолжение первой части. Эксперимент на себе произведён - что же получилось в итоге?


Часть вторая.

   "И сказал Господь Бог: вот Адам стал как один из Нас, зная добро и зло; и теперь, как бы не простёр он руки своей и не взял так же от древа жизни, и не вкусил, и не стал жить вечно".
   (Бытие.)
  

Рассказывает В. М. Храмировский.

   Я просыпался с каким-то странным ощущением, словно по частям, будто меня как-то хитро на куски разрезали. Сначала проснулись руки, я их в первую очередь почувствовал. Потом, вроде как и ноги на месте оказались, потом постепенно так тело просыпаться стало: желудок, селезёнка, кишки там всякие... потом, в самом конце уже и голова с мозгом проявились. Разумеется, фраза: "проснулся по частям" - это полная чушь, но по-другому мои ощущения ну просто не назвать. Нехватка слов, или, по научному говоря, лингвистический дефицит.
   Ну, так вот... когда я наконец-то проснулся весь, и открыл глаза, то увидел потолок. Ослепительно белый, как мне показалось. Потом, присмотревшись, я понял, что он на самом деле потемнее, посерее. Затем взгляд сполз на покрытые тёмно-вишнёвыми обоями стены, на стоящую у стены аппаратуру, на какое-то старое кресло, стоящее возле аппаратуры, и я понял, наконец, где я, собственно, нахожусь.
   А находился я в своём собственном кабинете, рядом с лабораторией. И только я это понял, как память, словно сквозь лёд прорвавшись, вернулась ко мне в полном объёме. В окно мягко светило солнце. Как я понял, было раннее утро, часов семь-восемь. После девяти, во всяком случае, лучи солнца внутрь не попадают.
   На столике, возле одного из мониторов, стояла фарфоровая чашка, с нарисованным на ней корабликом адмиралтейства и надписью "Санкт-Петербург". Хозяином чашки был Глазов, стало быть, у приборов дежурил именно он, вышел вот только.
   Мне жутко хотелось пошевелиться, но я чувствовал у себя на теле штук тридцать датчиков, и я боялся провода оборвать. Впрочем, двигаться не было особой необходимости, тем более, по приборам судя, всё было достаточно хорошо.
   Входная дверь мягко отворилась, и в кабинет вошёл Глазов.
   -Доброе утро, Владимир Мирославович, как спалось?
   Спрашивать было нечего, у Гены на лице всё было написано. Он, что называется, сиял, как пятак надраенный. Пальцы на левой руке у него лихорадочно подёргивались, как всегда в моменты крайнего волнения.
   -Доброе утро, господин заведующий, - сказал я, - ну, что, датчики можно снимать, я думаю?
   -Датчики?
   Явно не такого вопроса он ожидал.
   -Ну да, те, что на мне. Не хотелось бы резким движением провода оборвать.
   -И вас волнует сейчас только это?
   -Ну, обо всём остальном вы мне и так, в общем-то, рассказали.
   "Он что, мысли мои читает" услышал я вдруг. Точнее не услышал, как-то по-другому почувствовал, только вот слова для этого ещё не придумали.
   -А зачем мне читать мысли, когда у вас на лице всё написано, - сказал я.
   И тут возникла пауза.
   Я просто тупо смотрел на него, а он на меня.
   "Это как это, - почувствовал я вновь, - он и вправду мысли читает, что ли?"
   -Похоже, что да, - сказал я вслух.
   Глазов был ошарашен. Впрочем, я тоже.
   -Как это у вас получается, Владимир Мирославович? - сказал он чуть севшим голосом.
   -Сам пока ещё не знаю, - ответил я, - во всяком случае, на чтение это похоже мало, что-то вроде обычных мыслей, только не своих.
   Я стал отцеплять от себя провода. Аппаратура моментально подняла тревогу, Глазов её быстренько успокоил.
   -Гена, - произнёс я, отцепляя последний датчик, - произнесите что-нибудь мысленно.
   -Зачем?
   -Ради эксперимента, - сказал я и тут же "услышал": "Произнести? Что? Вот чёрт... ну, например: Люблю грозу в начале мая, когда весенний первый гром..."
   -Как долбанёт - и нет сарая, и хрен опомнишься потом, - закончил я вслух, - вот так вот, Гена, в цирке я уже могу выступать, отгадывать мысли своих ближних.
   -Вот это неслабо... - только и произнёс он, и я (тьфу ты, как бы это явление обозвать... примыслил, что ли? Ладно, бог с ней, с точностью) услышал такой рой его мыслей, что не смог ни слова разобрать, поэтому я их попросту заглушил. Как? Не знаю. Что бы не видеть - закрывают глаза, что бы не слышать - уши, а я что-то в мозге прикрыл.
   "Неплохо бы одеться, - подумал я, - а то в пижаме как-то неуютно, да и холодно. Интересно, где моя одежда?"
   -Она в шкафу, Владимир Мирославович, - ни с того ни с сего откликнулся Глазов, - принести?
   Это была очередная порция льда за шиворот. Да, я, конечно, ожидал чего-то похожего, но одно дело мечтать да загадывать, и совсем другое дело вот так вот вдруг получить ожидаемый результат. Это вот как бомж, например, мечтал о выпивке, и вдруг ему цистерну пива подарили.
   Лирику в сторону, получалось так, что я не только чужие мысли мог слушать, но и свои передавать другим, причём совершенно без какого-нибудь особого напряжения.
   У Глазова в мыслях была полная сумятица. Одно на другое у него в голове громоздилось с субсветовой скоростью, тем более что думал он о трёх вещах сразу, причём сам этого не осознавая. Что вот меня поражало, так то, что я всю эту сборную солянку совершенно спокойно воспринимал.
   "Гена, - смыслил (мысленно произнёс) я, - успокойтесь немножко. Попробуем поразговаривать с помощью телепатии".
   "Попробуем, - смыслил он, - но я абсолютно ничего не понимаю"
   "Собственно говоря, я тоже, но на то и эксперимент, что бы в начале ничего не понимать"
   "Никогда бы не подумал, что придётся разговаривать таким образом! Потрясающе!"
   "По крайней мере, так получается намного быстрее, чем на словах. Ладно, телепатией, или как ещё это назвать, мы ещё насладимся, сейчас есть вещи поважнее".
   "Поважнее! Это какие же?!"
   "Для начала, мне хотелось бы одеться нормально, а потом мне понадобиться компьютер"
   "Ну, Владимир Мирославович, вы меня поражаете! Первый научно достоверный случай телепатии, а вас волнует..."
   "Телепатия это хорошо, но в пижаме холодно. И если я вас поражаю, что ставлю одежду выше телепатии, то вы меня поражаете, делая обратное"
   -Так ведь это же чудо! - произнёс Глазов вслух.
   -Лет двести назад и компьютер показался бы чудом.
   -Подумаешь, компьютер какой-то. По сравнению с вашими новыми способностями... телепатия - это же чудо!
   Я с интересом рассматривал его. Гена Глазов был в тот момент сплошным сгустком энергии, глаза у него вовсю горели, только что искры не сыпались.
   -В конце концов, - горячо продолжал он, - как может компьютер считаться чудом? Это же обычное порождение человеческих рук и мозга! Обычные микросхемы, процессор, программное обеспечение, ну и так далее, какое же это чудо? Совсем другое дело телепатия, которая...
   -Которая в нашем случае является порождением человеческих рук Антона Викторовича и моего, не менее человеческого, мозга, не так ли?
   -Ну, верно, конечно, но...
   -Конечно, современные операционные системы сложно назвать чудом, но и телепатия нас поражает только необычностью, ну и неизвестностью тоже. "Пока хватит об этом, мне нужна одежда".
   Последнюю фразу я произнёс мысленно, однако Глазов её не услышал. Оказалось и этим можно управлять. Но об этом я даже и не задумался, потому что сквозь покрытые обоями стены начала медленно просачиваться вешалка с одеждой. Самое интересное, что я знал, что это именно я делаю, причём даже знаю, как я это делаю. Зрелище всё-таки было занимательнейшее, хотя и не для слабонервных.
   А потом я почувствовал кожей какое-то шевеление воздуха и увидел ещё одну неожиданную картину: Геннадий Глазов, убеждённый материалист, с роду не увлекавшийся никакими религиями, крайне темпераментно крестился.
   Не зря Христос чудеса творил: лучшего способа заставить человека поверить в высшие силы пока ещё не придумали.
   -К этому сложно будет привыкнуть, - сказал я, мягко опустив одежду на диван рядом с собой.
   -Да как же это так?
   "А действительно, как? - подумал я, - с точки зрения физики как это объясняется? Молекулярная диффузия, направленная гравитация и ещё что-нибудь этакое, так что ли? Объяснить можно, в конце концов, это вопрос времени и терминологии".
   Тем временем, Глазов перестал креститься и медленно опустился на стул.
   -Ну, Владимир Мирославович, натворили мы с вами - произнёс он медленно, - такого наука ещё не знала, это уж точно.
   Я посмотрел на стоящую перед ним кружку, и представил себе, как она медленно отрывается от поверхности стола, как медленно поднимается вверх...
   И кружка поднялась вверх, пролетела сантиметров пять вверх. Глазов машинально подхватил её и поставил обратно на стол.
   -Как хотите, Владимир Мирославович, а это всё-таки чудеса, - сказал он.
   -Ладно, считайте, что вы меня уговорили, - сказал я, застёгивая пиджак, - неплохой, кстати, научный термин - чудо. Особенно хорошо будет звучать научная работа на эту тему. Например: "Диффузорно-трансцендентные чудеса". Отличное название. Ну что ж, можно вызывать остальных.
   -Вызывать не придётся, они и так все в лаборатории.
   -Что?
   -Представьте себе, Владимир Мирославович, сразу после окончания операции, вас перенесли сюда, облепили датчиками. Спустя два часа, когда стало ясно, что ничего страшного пока не происходит, я, как ваш заместитель, велел всем расходиться по домам, сказав, что останусь дежурить. Все как-то сразу согласились и ушли, но потом вернулись с запасами пищи и заявили, что пока вы не проснётесь, они так просто отсюда не уйдут. С тех пор прошло около трёх суток, и они до сих пор здесь, в лаборатории.
   -Значит, имел место маленький бунт. Открытое неподчинение начальству, - сказал я, - хотя, конечно, приятно...
   -Я как раз выходил к ним, - продолжал Глазов, - сообщал о вашем самочувствии. Антон Викторович уже начал опасаться, как бы вы в кому не впали, но, как видите...
   -Так он тоже здесь?
   -Я же говорю, все остались. Они сейчас как раз завтракать собирались.
   -Так чего же мы тут ерундой занимаемся? Пойдёмте к ним, тем более что я уже третьи сутки ничего не ел.

* *

   В лаборатории царил лёгкий бардак. Прямо на полу лежали несколько свёрнутых матрасов и спальных мешков. Операционный стол был накрыт широкой бледно-розовой простынёй, исполняющей обязанности скатерти. На месте перетащенной в кабинет техники стояли два портативных холодильника - не лень же было тащить - а так же различные консервы, пакеты с хлебом, банки с крупой, три электроплитки, чайник и тому подобное. Словом, лаборатория превратилась в кухню, спальню и столовую в одном помещении.
   Когда я, в сопровождении Глазова, вошёл, то все уже сидели за столом. Увидев меня, они замерли. Восемь пар глаз буравили меня. Так, наверное, на Лазаря смотрели, когда он вышел из гроба. Затем первое оцепенение прошло. Все поздоровались, Оксана торопливо налила мне чашку чая, и я занял место во главе стола, прямо напротив входной двери, с укреплённым на ней зеркалом. Сидевший слева от меня Мохов подал мне начатый батон и пол-палки сервелата.
   "Интересно, - подумал я, - что их так всех поразило? Такое ощущение, что меня уже и не ждали... так, а где нож?"
   Нож тот час оказался рядом со мной. Никто этого не заметил. Все слушали рассказ Глазова о событиях, произошедших несколько минут назад. Надо признать, рассказчиком он был великолепным. Моё описание - бледная тень по сравнению с тем, как он это рассказывал. Я сам заслушался.
   -Знаете, Гена, - сказал я, когда он закончил рассказ, - вы талант в землю зарываете. Вам надо писать, писать и писать.
   -Как завещал великий В. Храмировский, - немедленно отреагировал Мохов.
   -Да бросьте вы, - ответил Глазов, - какой из меня писатель?
   -Если вы будете писать, как нам сейчас рассказывали, - сказал Антон Викторович, - то первосортный.
   -Вроде Льва Толстого, - добавила Оксана.
   -Ну уж не ниже, - сказал я, - меня трудно заинтересовать беллетристикой, но ваши книги я бы прочёл с удовольствием.
   -Главное, - сказал Мохов, - это писать так, как сейчас говорил.
   -В этом-то как раз и сложность, - сказал Глазов улыбаясь, - это надо на видеоплёнку записывать. У меня же половина рассказа - интонации и жесты, а их на бумагу не положишь.
   -Значит на сцену нужно, - сказала Оксана.
   -Это точно, - поддержал Антон Викторович, - я так чувствую, что в вашем исполнении любая бурда зазвучит как шедевр.
   -Берегись, Петросян, Глазов идёт, - сказал Мохов.
   -Вот уж действительно, - сказал я, - всякий анекдот надо уметь рассказывать. "Но всё-таки лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать" - смыслил я последнюю фразу.
   Тишина была мне ответом.
   "Зря удивляетесь, господа, - продолжал я, - вы же только что об этом услышали, но, похоже, из-за большой красочности рассказа не обратили внимания на суть. Если хотите спросить, то постарайтесь сделать это мысленно".
   На меня посыпался целый шквал вопросов, причём одновременно. Но что интересно: я не только ухитрился полностью воспринимать эту лавину мыслей, но и одновременно отвечал на все эти вопросы, причём адресно. То есть, если я отвечал на вопрос Антона Викторовича, то этот ответ слышал, как выяснилось, только он. Как там такое свойство называется на компьютерном языке? Мультиплексия, что ли, или мультимедийность...
   Со стороны было достаточно интересно смотреть на эту картину: сидят за столом десять человек, молчат, и только эмоции по лицам пробегают.
   За разговорами, я доел один бутерброд, и взял было в руку нож, но потом вдруг отпустил его.
   Нож повис над столом, как ни в чём не бывало. Под него по столу подполз батон. И тут ещё одна неожиданность: я-то думал, что двигательные навыки подобного рода придётся нарабатывать довольно долго, а вместо этого выяснилось, что ножом я орудую без помощи рук чуть ли не лучше, чем обычным способом. Что тоже объяснимо: каждый из нас может легко представить себя артистом или футболистом, а вот сыграть кого-нибудь или гол забить - не каждый без тренировок сможет.
   Это был, наверное, единственный случай, когда изготовление банального бутерброда наблюдалось столь внимательно.
   Затем завтрак продолжился своим чередом, и Глазов спросил вдруг:
   -Владимир Мирославович, а что теперь?
   -Что значит: "что теперь"?
   -Что мы теперь будем делать? Эксперимент, можно сказать, завершён...
   -Кто вам это сказал? Он ещё только начался. Эти салонные фокусы с телепатией это так, следствия, а нам ещё надо выяснить причины. Что где срабатывает в мозгу, да как. И потом, я уверен, что то, что я умею сейчас - это только начало. Память у меня, к примеру, начала обостряться, как я чувствую.
   -Даты жизни Жана-Поля Марата, не подскажете, командир? - ни с того, ни с сего сказал Мохов.
   "Одна тысяча семьсот сорок третий - одна тысяча семьсот девяносто третий. Более точно в учебнике истории написано не было, - смыслил я всем в ответ, - убедились?"
   Борис молча кивнул.
   -Так вот, это - только начало, - продолжал я вслух, а вот что будет дальше - пока не знаю. Инъекции ведь шли с интервалом, но пока надо исследовать то, что есть.
   И тут Оксана резко вскочила.
   -Ребята, да что же мы сидим, - её чашка опрокинулась и кофе залило скатерть, но она этого не заметила, - это же событие мирового значения, это же записывать надо!
   -Чёрт, точно! - сказал Глазов, - описать историю эксперимента! Причём, каждый напишет по-своему, в силу своих чувств, в соответствии со своим восприятием!
   -А ведь это уже было - сказал вдруг Мохов.
   -Что было? Когда? Когда это было? Ты о чём? - загалдели все.
   -Лет этак тысячу девятьсот семьдесят назад, - сказал Мохов, - вспомните Евангелия.
   -А ведь верно, - произнёс Антон Викторович, - ведь эти книги действительно писались в разное время разными людьми, и описывали одну и ту же историю, хотя и по-разному.
   -Что-то маловато апостолов, - сказал кто-то из лаборантов.
   -Ну и как мы это назовём?
   -Жаль, что название подходящее трудно придумать, - сказал Глазов.
   -Да, - сказал Мохов, - представляете, как звучало бы: "Евангелие от Геннадия Глазова". Или "Новое Евангелие". Блестяще.
   И тут мы не выдержали. Какая-то нервная разрядка. Мы просто расхохотались, видимо представив себя этакими новыми апостолами, а уж мне представлять себя этаким мессией - вообще смех один. Возраст не тот, внешность то же. Чудеса не в счёт, родни среди богов я не имею... а вот распять меня могут, в переносном смысле, конечно, но не всё ли равно? Пронюхают журналисты - такое начнётся... Впрочем, есть шанс этого избежать.
   Да, на роль сына господнего я явно не мог претендовать. Были у меня родители, самые обыкновенные, земные... только погибли в сорок втором. Я вместе с сестрой попал в ясли-интернат, сам толком ничего не поняв ещё, мне было-то два года всего. Вот так вот...
   А в висящем на двери зеркале отражались мы все, сидящие за накрытым операционным столом, и было это чем-то похоже на "тайную вечерю" - помните картину? А, нет, вру... там-то стол вдоль был поставлен.

* *

   Затем началась работа. На голову мне был надет шлем-осциллограф, и я начал заниматься тем, чем обычно промышляют на эстраде разные "экстрасенсы": чтение и передача мыслей, перемещение предметов с места на место, а компьютер всё фиксировал.
   Откровенно говоря, без этой демонстрации можно было обойтись, тем более что какие участки мозга, чем заведуют после реактивации, я ещё на примере орангутанга знал. Так что было в этой демонстрации много шоу и мало науки. Но шоу было занимательным, почти всем понравилось. Почти - потому что Антон Викторович через час примерно после начала работы вдруг засобирался домой, ссылаясь на какие-то срочные дела. При этом вид у него был крайне озадаченный, а мысли свои он старательно глушил, произнося мысленно таблицу умножения. Странно конечно, но...
   К обеду я основательно вымотался. Оказалось, знаете ли, что передвигать по комнате стулья одинаково тяжело, независимо от того, руками вы это делаете или мозгом непосредственно. Правда, мозг, как оказалось, работает более чётко, чем руки. Я не говорю о настройке лимбов, но нитку в иголку я мозгом вдел с первой же попытки. Нет, это, конечно, видеть надо было: в воздухе висит иголка, а к ней медленно подползает нить, извиваясь как змеюка, и медленно вползает в ушко.
   После обеда вся эта дребедень продолжилась, причём я сам для себя отметил один маленький факт: прежде чем начать мозгом какое-либо осознанное действие приходится сначала подавить в себе мышечную активность, причем, чем дольше вы готовились к действию, тем сильнее приходиться удерживать мышцы. Конечно, правил без исключений не бывает: когда мне кидали через всю комнату яблоко, то у меня сначала рука к нему дёргалась, прежде чем я подхватывал его... чем кстати? В общем, оно повисало в воздухе в метре от меня, после чего я непроизвольно дёргался, что бы подхватить его, что б не грохнулось.
   Надоело мне это всё с непривычки просто ужасно. Без пяти шесть я всем объявил, что на сегодня хватит, и все разошлись.
   Я остался один. Осмотрел ещё раз обесточенную лабораторию.
   Мне была предоставлена полная свобода действий. Можно было ехать домой, можно было съездить в Петербург, провести приятный вечерок в компании какой-нибудь молоденькой путаночки... и не надо недовольно морщиться: женщины в большинстве своём любят деньги и дорогие вещи, и готовы ради них на многое, если не на всё. Разумеется, таковыми являются не все, есть и другие. Бывают браки по любви, бывает и рай в шалаше, не спорю... но их скорее меньшинство. В большинстве же человеческой массы соблюдается следующее правило: мужчины любят женщин, а женщины любят деньги.
   Можно было заехать к Ирине, к единственной дочке, тем более что она живёт тут, в квартале, совсем рядом. Там меня тепло примут, но стоит ли туда идти? Не чужие люди, конечно, но всё равно, без приглашения как-то не хочется.
   И я поехал домой.
  

* * *

  
   Наступила ночь.
   Антон Викторович не спал.
   Он сидел на кухне, возле старого кухонного стола, на жёстком табурете.
   На столе перед ним лежала раскрытая книга, но он не читал.
   Если бы Антон Викторович курил, то сейчас на столе лежали бы уже две или три опустошённых пачки, но он не был подвержен этой привычке.
   Впрочем, об этом он не задумывался в тот момент.
   "Господи ты боже мой, - думал он, - неужели именно я это сделал? Именно я? Почему? Странно даже... когда речь шла об обезьяне, то сомнений у меня возникло гораздо больше. Конечно, давать сверхспособности тупой обезьяне - это страшно. Но почему-то я только сейчас, сейчас, когда уже поздно что-либо менять, понял, что сверхспособности в руках человека, разумного существа, ничуть не менее опасны, даже наоборот... и я, своими собственными руками дал эти способности, эту власть, человеку, которого я практически не знаю. Да, я работал у него в клинике, но ни тогда, ни теперь, я до сих пор не знаю, а кто он собственно? Какой он человек, какой на самом деле? С ним можно проработать всю жизнь, но так и не понять, кто же такой Владимир Мирославович на самом деле.
   И вот этому человеку я дал такую огромнейшую власть. Не зная его, не зная, как он ей распорядится, как он её использует. Боже ты мой, а ведь только сейчас до меня дошло, что это же не в первый раз уже я так поступаю-то, на самом деле! И не я один. Ведь как мы ходим на выборы? Да ведь единственная мысль наша при этом - это поскорее бы отделаться. И никто, никто не думает о том, что мы ведь не просто бумажки в урну бросаем, нет, мы ведь власть даём человеку! И не над кем-то там власть, а над собой, над каждым из нас! И никто не задаёт себе простого вопроса: а кому, кому именно мы даём эту власть, как этот человек ей распорядиться? Мы ведь не знаем этого, мы вообще практически ничего о них не знаем! Господи, ну почему я до этакой ерунды не додумался раньше? Почему мы все, в большинстве своём, так крепки задним умом? Почему мы всегда сначала творим чёрт знает что, а лишь потом начинаем думать, спрашивать у себя: что же мы наделали? И хорошо, когда ещё остаётся шанс исправить ошибку, хоть как-то, но ведь далеко не всегда такое возможно. Ведь самое страшное в том, что обратного хода попросту не бывает!
   Ну, хорошо, ну ладно... Храмировского я хоть как-то знаю, хоть немного. А других? Других его лаборантов? Операция ведь примитивная, по сути своей. Владимир Мирославович просто решил действовать наверняка, потому меня и пригласил, а ведь в принципе эту операцию может любой из его лаборантов провести! Ладно, телепатия и прочее; так ведь это только начало! А какие ещё возможности даст эта реактивация? Хорошо, Храмировский удержится от соблазна... хотя, кто знает? Власть - штука вредная, она способна самого хорошего человека превратить в негодяя..."
   Мысли туго перемещались в мозгу Антона Викторовича, словно детали мотора в загустевшей смазке.
   "И ладно ещё, если такими возможностями будет обладать мелкий жулик. Ну, украдёт он миллион, ну два, ну и только и всего. Но стоит только представить, что подобная штука попадёт в руки человека, который стремиться только к власти, ради которой готов на всё, и становиться по настоящему страшно. Потому что в этом случае мы получим такого диктатора, по сравнению с которым даже такие мерзавцы, как Наполеон, Гитлер и Сталин покажутся жалкими дилетантами. Потому что этот сверхвластитель подчинит себе всех и вся, и все будут восхвалять его, причём бесконечно долго. А если представить себе, что эта штука, реактивация эта б.....ая, ещё и бессмертие даёт, то тогда этот мегавластелин окажется попросту вечным. И что бы он ни сделал, что бы ни пришло ему на ум, все будут только одобрять, потому что всякий недовольный будет моментально уничтожаться... впрочем, откуда ему взяться, недовольному? Никаких недовольных не будет. Все будут только "За", всегда "За", и никак иначе...
   И даже если он и будет править справедливо - согласно своим представлениям о справедливости, разумеется - то с течением вечности ему это может просто-напросто наскучить! И только лишь со скуки, просто для того, что бы развлечься, он может устроить такое, что и представить страшно! Тысячи и тысячи людей будут отправлены на бойню, будут убивать друг друга, и каждый из них будет убивать во имя своего властителя, и умирать они будут с его именем на устах, с именем того, кто является главным и единственным виновником этой бойни. Но никто, никто не возразит, просто потому что не сможет даже подумать о том, что можно попытаться возразить!
   Одна надежда только, что рано или поздно безукоризненное подчинение ему наскучит, и он будет просто смотреть, как мы живём; изредка устраивать нам различные подлянки и смотреть, как мы из них будем выкручиваться; ставить над нами эксперимент за экспериментом и наблюдать, что из этого получиться. Но даже если и так, то всё равно это будет длиться бесконечно, и не будет ни единого шанса на освобождение, просто потому, что никто не посмеет даже подумать о возможности такого освобождения... да и не будет такой возможности, впрочем".
   -Антош, ты спать-то будешь? - голос его жены, Елизаветы Павловны оторвал Антона Викторовича от апокалиптических мыслей.
   -Что?
   -Я говорю, ты спать собираешься? Четвёртый час уже.

* *

   Уже засыпая, Антон Викторович подумал вдруг:
   "А ведь в итоге получается так, что жизнь наша не так уж сильно и измениться. Ведь по сути своей, мы уже сейчас так живём, не зная, что нас ожидает впереди, какой ещё номер отколют всемогущие небеса... а вдруг случилось так, что когда-то, лет миллион назад, кто-нибудь уже провёл такую же операцию, как и я над Храмировским? История, вообще имеет свойство повторяться... не, я так скоро на Пряжку угожу".
   Где-то около семи утра он, наконец, уснул.
  

* * *

Рассказывает В. М. Храмировский.

  
   Ночь я провёл достаточно спокойно, даже странно. Я уж ожидал нервной ночи с бесчисленными пробуждениями, а вместо этого уснул как младенец.
   Проснулся я затемно, ещё семи утра не было. Сразу скажу: более необычного утра я ещё никогда не видел.
   Вы летали когда-нибудь во сне? Очень неплохие ощущения, надо сказать. Мне снилось, что я парю над землёй, как птица, огромная такая, вроде гигантского орла. А вокруг никого: только воздух и свет. И музыка, какая-то мажорно-величественная, удивительно приятная. Воздух чистый, и тёплый, а свет непонятно откуда идёт, то ли сверху то ли снизу, то ли со всех сторон, то ли это я сам свечусь... и так легко-легко, а земля где-то там, внизу, за густыми облаками, её и не видно.
   А потом я проснулся. И проснувшись, засомневался в этом своём пробуждении.
   Обычно я сплю на боку, а проснулся я, лёжа на спине, причём лежал я не на кровати, а над ней.
   Примерно в метре.
   Я застыл в неподвижности, ожидая неизбежного падения, но его так и не было. Тогда я медленно, не делая резких движений, (что бы случайно головой в окно не вылететь), перевернулся спиной вверх.
   Я увидел кровать, уже успевшую принять первоначальную форму, упругую подушку, лежащую поверх всего этого одеяло.
   Со стороны это выглядело, конечно, забавно: над постелью висит без каких-либо верёвок пожилой человек, но мне было не до смеха. Я просто-напросто испугался. От неожиданности. Не каждый день так приходилось летать.
   Я плавно опустился на кровать. Каким образом я это сделал, я толком объяснить не мог, даже себе. Что бы вам было легче меня понять, сожмите кулак. Сжали? Вот, а теперь попробуйте сами себе объяснить, подробно, во всех деталях, как именно вы это сделали. Многие наши действия интуитивны, но что такое интуиция? Для данного случая - разумные действия, доведённые до автоматизма.
   Впрочем, такую заумщину можно нести до бесконечности, но так и не прийти ни к чему определённому.
   По утрам я обычно одеваюсь, и пью чай, иногда кофе. Как миллионы других людей. Я встал с кровати, и собрался потянуться к одежде.
   Но она меня опередила. Сама поднялась со стула и придвинулась ко мне. Я воспарил над полом. Одежда плавно оделась на меня. Или правильно сказать "наделась"? Не знаю. Бог с ней с орфографией, это описание и без того звучит как бред сумасшедшего.
   У меня, таким образом, был выбор: руками делать или непосредственно мозгом. Таким образом, старинное выражение "работать головой" приобрело для меня несколько экзотический смысл.
   Застегнув руками пуговицы на рубашке, я очутился на кухне. Ну да, именно очутился: то ли сквозь стенку продиффузировал, то ли пространство свернул. Понадобилось мне очутиться на кухне - вот я и очутился.
   Там я, заложив руки за спину, открыл холодную воду, подставил чайник под струю, наполнил его водой, зажёг газ, поставил чайник на плиту, взял стакан, налил в него заварки, добавил сахар.
   Согласитесь, если бы не фраза: "заложив руки за спину", то это было бы обычнейшее описание.
   Чайник на плите начал мелодично посвистывать. Что бы отвлечься от ожидания, я начал представлять, что там, в чайнике сейчас творится: под действием тепла увеличивается скорость движения молекул воды, нагретые поднимаются вверх, их место занимают более холодные... конечно, неплохо бы этот процесс ускорить.
   И тут законы физики, похоже, совершенно сдались: чайник захлопал крышкой, из-под которой повалил густой пар. Вода вскипела, а вот законы термодинамики, в частности закон сохранения энергии, похоже, накрывался медным тазом.
   Впрочем, нет, как оказалось. Я погасил газ руками, но смотрел я не на чайник, а на покрытую инеем батарею парового отопления, которая уже начала оттаивать.
   Взяв чайник в левую руку, я налил кипяток в стакан, в то же время сделав (мозгом) себе бутерброд с колбасой.
   Глаза у меня просто разбегались: одновременно отрезать двумя ножами булку и колбасу, достать из холодильника масло, причём, не открывая дверцу, намазать его на булку, уложить на масло колбасу, и в то же время помешивать сжатой в левой руке ложечкой чай в стакане. Странно, как голова не закружилась. Но так было намного быстрее.
   В индуистских мифах, которые я читал ещё в детстве, некоторые боги и богини изображаются с двумя-тремя парами рук, с несколькими лицами. Книжка была с картинками, и я тогда ещё подумал: "мне бы так!", и вот вам, пожалуйста, как сказал Остап Бендер, сбылась мечта идиота... хотя сбылась, надо сказать в крайне странном ракурсе.
   Сегодня сбор в лаборатории я назначил в два часа, а с утра я собирался навестить клинику. Конечно, мой первый заместитель по клинике Валентин Адольфович - достаточно верный мне человек, но всё-таки хозяйский глаз необходим.
   На часах было 06:57. времени более чем достаточно.
   Допив чай, я надел пиджак и брюки (руками), обулся, набросил плащ (мозгом), и уже двинулся к двери. Нужно было спуститься вниз, завести двигатель, прогреть, и ехать в Петербург.
   Но я остановился.
   Задумка моя была крайне рискованной, и, тем не менее... поймите, иногда бывает крайне сложно удержаться от нового. Когда-то, очень давно, я купил свои первые часы. Я на них смотрел каждую минуту, раз пять за день их корректировал - мне хотелось, что бы они ходили только точно. Так продолжалось около года. Потом я к ним, конечно, привык, и мне стало без разницы: как они идут: минуты две вперёд или назад...
   Так и с этими новыми способностями. Я к ним привыкну, разумеется, но сейчас мне хочется пользоваться ими, и чем больше, тем лучше.
   И я воспользовался.
   И оказался в клинике.
   В кабинете, обставленном книжными полками. В дальнем от двери углу стоял массивный письменный стол, на котором стоял выключенный компьютер, и были разбросаны какие-то бумаги. Закреплённая за край стола лампа была выключена. За столом, в старом кожаном кресле сидел человек, который спал, положив голову на руки. Я видел его рыжий затылок. Очки в стальной оправе лежали рядом с ним на книге, открытой где-то на середине.
   Я немного промахнулся: вместо своего кабинета я попал в кабинет своего заместителя по клинике В. А. Шиманского, который мирно спал. Я уже собирался исправить свою ошибку, но он внезапно (другого слова не подобрать) проснулся, схватил очки, напялил их на свой мясистый нос. Его мохнатые рыжие брови начали медленно ползти вверх, всё выше и выше. Я уж думал, они никогда не остановятся, но они всё-таки замерли сантиметрах в полутора над очками.
   "Что за хрень! Я же запирал дверь, как шеф сюда попал? Ключ же только у меня есть. Сплю я что ли?" - думал он. Одно радовало, что он меня узнал, и поднимать тревогу не собирался.
   -Вы что сделали дубликат? - спросил он вслух.
   -Я просто промахнулся.
   -Как это?
   -Именно телепортация.
   -Это как это?
   -Вполне возможна, и не только она.
   -Да что же...
   -В том числе и левитация, вы правы.
   И тут он взорвался:
   -Да перестаньте вы, наконец, читать мои мысли! Это, в конце концов, безнравственно! Не знаю уж, как вы это делаете, но прекратите!
   Я его вполне понимал. Не каждому понравится, когда в ответ на вопрос, о котором вы только подумали, вы получаете ответ, причём вслух.
   -Хорошо, не буду, - сказал я. Вслух.
   Он вышел из-за стола, и медленно, как сапёр к мине, подошёл ко мне.
   -Признавайтесь, как вы это делаете?
   -Понятия не имею.
   -Но это же осознанное действие.
   -Осознанно лишь желание, а сам процесс идёт на уровне инстинкта.
   Он медленно взял себя за густую рыжую бороду.
   -Вот оно как, значит... - произнёс он задумчиво, после паузы, - значит, вы вот над чем экспериментировали в своём Кронштадте, опыт на себе... ну и что же вы теперь умеете?
   -Хотите узнать?
   -Хорошо бы.
   -Ну, тогда приготовьтесь.
   -К чему? - только и успел спросить он, и в этот момент я передал ему всю информацию, о своих способностях. Телепатически.
   Минуту он стоял, как окаменев, затем его аж передёрнуло, он наклонил голову вперёд, резко потряс ей из стороны в сторону, будто пытаясь проснуться. Затем вновь посмотрел на меня.
   -Не хило, - сказал он наконец, совершенно ошарашенно,- вы часом время останавливать не умеете? Не, не может этого быть, это же бред! Никакой здравомыслящий человек никогда не поверит, что такие... э-эй, прекратите немедленно, что вы делаете?
   А я ничего такого особенного и не делал. Просто вода, в стоящем на подоконнике графине, внезапно покрылась сверху льдом, потом вскипела, а сам я приподнялся на пол метра над полом, и спокойно наблюдал, как из кармана его пиджака вылезла записная книжка, описала в воздухе мёртвую петлю, и плюхнулась на стол.
   Затем всё вновь приняло вид привычной реальности.
   -В автобус я с вами, Владимир Мирославович, больше не сяду, - сказал он, - и ваше счастье, что я вас давно знаю, и что вы мой начальник.
   -А если бы нет, то что тогда?
   -В самом деле не читаете, или только вид делаете? Впрочем, не важно. Если бы не это, я вызвал бы милицию, и вас арестовали бы, за такие опасные преступные изобретения. Вы представьте себе, что такие способности получит преступник? Как вы его поймаете, если он потрошит банк на расстоянии, и как вы его арестуете, если он сможет расплавить замок наручников, а сам в один момент перебраться куда-нибудь в Монте-Карло, например? Такие открытия, знаете ли, опасны, их надо в руках держать покрепче, а то человечество наворотит делов.
   -Дел.
   -Да какая нам разница, мы же не филологи! Я не об этом, главное - суть. Наука во имя человека - это, конечно, звучит возвышенно, но если такие способности дать простому человеку - что мы получим? Вы удержитесь от соблазна, а он?
   Я не перебивал. Валентин Адольфович всегда любил выступать, с лекциями или с проповедями - не важно. Он был старше меня на три года, его родители, сразу после второй мировой отдали его в духовную семинарию, - в те годы Советская власть на это как-то сквозь пальцы смотрела. Шиманский закончил семинарию с отличием, и в шестидесятые годы говорил, что по уровню образования он выше Сталина. Однако дальше по духовной стезе он не пошёл, и подался в мединститут.
   Пока я так вот думал, Валентин Адольфович продолжал:
   -Я даже скажу больше, наука для широкого круга лиц вообще опасна! Ведь сколько изобретений было создано для всеобщего блага: самолёт, автомобиль, молоток наконец. И что в итоге мы видим? Всё это испохаблено, опошлено! С самолётов кидают бомбы, на автомобиль навешивают пушку и получают танк! Банальным молотком банально бьют по голове! Что ни сделаешь полезного - все, в конце концов, опошляют, всё во вред.
   Я давно хотел выяснить, откуда у Шиманского такой жуткий пессимизм, однако теперь, получив такую возможность, я ей почему-то не воспользовался. Этическая сторона вопроса меня не интересовала, просто ощущение было, будто в ответ подглядываешь.
   -Но если наука так губительна, - спросил я, - то зачем вы ей занимаетесь?
   -Две причины. Начну со второй. Я считаю себя человеком, который может совершенно чётко осознать ответственность, которую возлагает наука на того, кто ей занимается; человеком, в чьих руках она не принесёт вреда... а первую причину, - добавил он враз утихнувшим голосом, - вы и сами знаете, она у нас с вами одинакова.
   -Любознательность.
   Он кивнул.
   -Владимир Мирославович, - сказал он после паузы, - вы ведь не просто так сюда прибыли?
   -Верно. Я собираюсь провести небольшую ревизию, что вы тут наворотили без меня.
   -Ну, и с чего начнём? С документов или с обхода?
   -Документы подождут. Да, кстати, если вы помните, Каин убил Авеля примитивным булыжником, и наука тут совершенно ни при чём.
   -Кстати говоря, Владимир Мирославович, вы мне напомнили об одном теологическом трактате, не помню уж кто его автор. Так вот, он утверждал, что род Авелев не прервался.
   -Как это?
   -Получилось так, что в момент убийства супруга Авеля была беременна, и дети, а именно тройня, появились на свет уже после смерти отца.
   -Что-то я такого в библии не припоминаю.
   -А в библии этого и нет. Так вот, одним из оснований того, что Россия произошла от Авеля, этот теолог считал тот факт, что у нас в стране привилось сочетание "Родина-мать", а в других государствах этого не наблюдается.
   -А в качестве сравнения приведено немецкое "фатерлянд" - сказал я.
   -Опять вы за своё! Я же просил.
   -Ладно, не буду. Заманчиво, конечно, считать себя потомком Авеля, но уж больно это всё странно звучит, особенно в устах заместителя начальника клиники. Так мы приступим к инспекции?
   -Разумеется, Владимир Мирославович.
   -Ну вот и славно, - сказал я, - пойдёмте.
   Я взглянул на часы.
   И слегка одурел.
   Часы хладнокровно показывали 06:58
   Разговаривали мы не менее семи - десяти минут.
   "Однако не просочиться бы в канализацию", - вспомнил я фразу из книги Братьев Стругацких.
  

* * *

И был день. И был вечер...

рассказывает Н. Быков.

   Я стоял метрах в ста от здания ПТУ возле автобусной остановки, и ждал когда Оксана выйдет из лаборатории.
   Погода в тот день ну совершенно взбесилась. Да и вообще, такого тёплого ноября я в своей жизни что-то не припоминаю. Ну и чёрт с ней, с погодой. Настроение у меня было просто отличное, и даже проливной дождь не мог бы его нарушить.
   Рядом со мной на остановке этой стояла какая-то женщина, лет тридцати, не знакомая мне. С ней был ребёнок, девчушка лет шести, которая поминутно пыталась выйти из-под материнского контроля, и вволю побегать, а мама всеми силами старается её удержать, говорит, что нельзя тут бегать, что машины, ну и так далее. Хотя машин как таковых не было. В том месте Кроншоссе как бы раздваивается, и остановка находится в побочном ответвлении, где редко кто ездит. Автобусы - да, ну изредка какой-нибудь гонщик обгонит тут какую-нибудь машину, медленно едущую по основной дороге. Но ни тех, ни других пока не наблюдалось.
   -Оксана подойдёт минут через пять, так что вам придётся ещё немного подождать, - услышал я голос за спиной. И слегка вздрогнул. Секунду назад там ещё никого не было, а теперь там стоял доктор Храмировский.
   -Добрый вечер, Владимир Мирославович, - сказал я, обернувшись, - как вы так тихо подкрались?
   -Здравствуйте, - он пожал мне руку, - подкрался я с большим трудом. Вы ненадолго только внимание ослабили, а мне этого только и надо было.
   У меня сразу же возник вопрос: зачем ему это было надо, но я не спросил. Другое меня занимало: не мог я до такой степени растерять внимание, что бы уж совсем ничего не замечать. Да и где он прятался? За остановкой?
   Вместо всех этих вопросов я сказал:
   -Как у вас дела?
   -Идут потихоньку. Правда, после нашей последней встречи я слегка побаивался входить в свою квартиру, но постепенно адаптировался.
   -Тогда вам можно только позавидовать.
   -Чему?
   -Вашему самообладанию. Я бы на вашем месте, Владимир Мирославович, и близко бы не подошёл к квартире, где мне устроили такой сюрприз.
   -Нужда бы заставила.
   -Возможно.
   -Кстати, вы зря на себя наговариваете, не такой уж вы боязливый человек. Во время этого, как вы говорите, сюрприза, вы неплохо держались.
   -Ну, знал на что шёл... а вот вы проявили настоящий героизм в той ситуации.
   В ответ на эти слова Храмировский чуть усмехнулся.
   -Я понимаю, вы хотели польстить старику, но, если откровенно, я не люблю героизм.
   -То есть?
   -Героев я уважаю, но героизм как таковой я не люблю. Не понимаете?
   -Не совсем.
   -Постараюсь объяснить. Вспомните, например, подвиг Александра Матросова, или подвиг капитана Гастелло. Да, они герои, и я преклоняюсь перед ними. Они пожертвовали собой ради того, что бы жили другие. Но вот что мне не нравится в героизме - так это то, что герои всё-таки гибнут.
   -Всякий подлинный героизм - это, прежде всего самопожертвование, ради других.
   -Да. Но было бы лучше, если бы они, герои, всё-таки оставались в живых. Если бы от меня зависело, например, спасти сто человек, ценой жизни одного, то я предпочёл бы спасти всех.
   -Я бы то же.
   -Вот именно. А героизм, как таковой, эту возможность зачастую исключает. И потом, всякий героизм не возникает сам по себе, он - это порождение различных неблагоприятных обстоятельств, причём нередко эти обстоятельства порождает сам человек... я вас этой лекцией не утомил ещё?
   -Да нет, - сказал я, - в общем-то вы правы, Владимир Мирославович, всякий героизм в основе своей - это порождение чьего-либо раздолбайства.
   -Рад, что вы поняли. Героизм - хорошая штука, но лучше бы его не было.
   И тут я ясно увидел, как девочка вырвала свою руку из руки матери, и побежала.
   Через дорогу.
   Закон подлости: на только что пустую дорогу на большой скорости выскочил легковой автомобиль, тёмно-зелёного цвета.
   А потом Храмировский прыгнул.
   Так прыгают вратари, вытаскивая безнадёжные мячи.
   Запоздалый визг покрышек по асфальту.
   Девчонка, вытолкнутая Храмировским, отлетела на газон.
   В следующее мгновение нос тёмно-зелёного авто с силой впился - по другому не сказать - в бок Храмировскому.
   Бампер звучно лопнул, смялась радиаторная облицовка.
   Затем, Владимир Мирославович отлетел в сторону метров на шесть и покатился по асфальту.
   Машина замерла.
   К начавшей подниматься девочке кинулась, что-то вопя мать.
   Потом я увидел Оксану, которая подбежала к Храмировскому, я сделал то же самое.
   Владимир Мирославович был жив и в сознании.
   -У кого из вас мобильник есть? - спросил он полушёпотом, - мой, как я понимаю, в порошок размолотило, вызывайте "скорую".
   В этот момент к нам подошёл водитель легковушки.
   Точнее, подошла.
   -Боже мой, - только и произнесла она.
   Храмировский взглянул на неё.
   -Лариса? Ты? Вот так встреча, - сказал он сипло.
   И потерял сознание.
  

* * *

  
   В своих воспоминаниях, Храмировский называл Ларису Огневу своей женой.
   Это было не совсем верно. До свадьбы у них дело так и не дошло на самом деле.
   Просто в январе 1964 года, на приём к двадцатитрёхлетнему доктору Храмировскому пришла молодая, крайне симпатичная шестнадцатилетняя блондинка, которую звали Ларисой.
   Не было тогда ещё ни частной клиники, ни больших денег, ни чёрного Ингольштадтского автомобиля, - ничего подобного.
   Был просто обычный терапевт Володя, отбывающий практику в поликлинике N74, и была простая ученица выпускного класса Лара.
   Никого, кроме них двоих, не было в момент их первой встречи, и никто не мог и не может знать, как произошло их знакомство.
   Возможно, машинально поздоровавшись с вошедшей пациенткой, не отрываясь от бумаг, Володя тогда краем сознания отметил, что голос женский. Возможно, Лариса тоже не обратила сразу внимания на молодого человека в белом халате, сидящего за столом.
   А потом, вероятно, Володя поднял голову, и их глаза, как принято писать, встретились.
   Можно лишь догадываться, как оно было на самом деле.
   Храмировский никогда в подробности не вдавался, он говорил только: "Это была любовь с первого взгляда".
   Может быть, потом, в этом кабинете они и встречались, может и нет. Это никому, кроме них, никому не известно. Всё-таки тогда, в Советском Союзе, не было принято публично афишировать любовные связи.
   Разница в возрасте ни его, ни её не смущала.
   Они встречались уже второй год, Ларисе скоро должно было исполниться восемнадцать, можно было официально зарегистрировать отношения.
   А потом произошла катастрофа.
   За полтора месяца до восемнадцатилетия Ларисы, Храмировский исчез.
   Уехал.
   Он не оставил после себя ничего, ни телефона, ни адреса.
   Лариса пыталась его искать, но все попытки оказались напрасными.
   Она ничего не могла понять, ничего. Почему он так сделал? Кто, или что причина этому? Что делать дальше? - перечень этих вопросов, которых задавала себе Лариса, можно продолжать до бесконечности. Ответов от этого на них не прибавится.
   Что было дальше - известно мало. Говорят, что Лариса пыталась отравиться (по другим слухам - повеситься), но её откачали (вовремя вынули из петли), но проверить эти слухи на достоверность практически невозможно. Сама Лариса не любит об этом распространяться.
   Так что единственное, что достоверно известно о её жизни, так это то, что она дважды выходила замуж, оба раза дело закончилось разводом, и от этих браков у неё остались трое детей, в настоящее время, уже взрослых. Ну и ещё то, что в момент описываемых событий Лариса работала заведующей в каком-то частном универмаге. Вот и всё.
   Да, разумеется, она мечтала вновь встретиться с ним. Но кто же знал, что её мечта сбудется столь извращённо.
   Ну что ж, вернёмся к нашим баранам.
  

* * *

   Примерно час спустя после дорожно-транспортного происшествия на Кроншоссе, к зданию Кронштадтской городской больницы подъехал микроавтобус "Скорой помощи". На борту микроавтобуса, кроме красного креста была изображена летящая белая птица на фоне неба - эмблема клиники Храмировского.
   Из микроавтобуса выскочил доктор Шиманский, и, достаточно быстро для своих лет, побежал к приёмному покою.
   Он ворвался внутрь.
   В приёмном покое, за столом сидела молодая медсестра, читавшая какую-то книжку в мягкой обложке.
   Шиманский подошёл вплотную к столу.
   -Добрый вечер, - сказал он.
   Медсестра отложила книгу.
   -Здравствуйте, вам чего?
   Вместо ответа, Шиманский положил ей на стол своё удостоверение зам гендиректора клиники, и лишь потом сказал:
   -Мне сообщили, что наш шеф попал в аварию, и что он находится здесь.
   -Фамилия?
   -Чья?
   -Ну, шефа вашего.
   -Его зовут Владимир Мирославович Храмировский; его должны были доставить минут сорок пять назад.
   -Да? А что с ним случилось?
   -Его сбила машина.
   -Сильно?
   -Насмерть, разумеется, - Шиманский начал терять терпение, - так, где он?
   -Сейчас посмотрю, подождите, - медсестра полезла в стол, порылась там, ничего полезного, разумеется, не нашла, после чего чуть смущённо сообщила, - его, наверное, на рентген повезли. Вам надо хирурга поискать.
   -Спасибо за совет, - Шиманский деликатным движением отодвинул медсестру с пути, и, не обращая внимания на её недоумённые возгласы, двинулся внутрь больницы.
   Можно сказать, ему повезло. В коридоре он наткнулся на санитара, вёзшего каталку, на которой лежал Храмировский.
   Шиманский, словно коршун, кинулся к каталке.
   -Где его мед карта? - спросил он у санитара.
   -Не знаю. У врача, наверное.
   -У какого врача?
   Санитар затравленно оглянулся.
   -А вон врач идёт, - сказал он обрадовано, и крикнул, - Дмитрий Степанович, тут к вам пришли.
   -Кто пришёл? Что случилось? - хирург, мужчина лет сорока, подошёл к каталке вплотную.
   Шиманский вновь предъявил документы.
   -И что же вы хотите, Валентин Адольфович?
   -Я собираюсь забрать шефа, и доставить его в нашу клинику.
   -Да вы понимаете, что вы говорите?!
   -На сто процентов.
   -Куда вы его повезёте?! Он у вас умрёт по дороге!
   -С чего это вдруг?! У нас в машине система жизнеобеспечения лучше, чем у вас во всей больнице.
   -Валентин Адольфович, вы же врач! Вы же должны сами понимать...
   -Я всё прекрасно понимаю, Дмитрий Степанович! Здесь он если и выживет, то останется инвалидом, а мы его на ноги поставим!
   -Но нельзя же просто так перевозить его с места на место!
   -Прекратите тянуть время, у нас каждая минута на счету! Каждая секунда!
   -Его родные могут быть против!
   -Какие родные, он круглый сирота!
   -А кто вам сообщил тогда, что он здесь?
   -Нашлись умные люди! Так, где его карта?!
   -Она у меня, здесь.
   -Давайте сюда, и прекратим эту дискуссию!
   -Но поймите, я ведь не решаю эти вопросы, это нужно решать с Главврачом!
   -Да идите вы к дьяволу, коллега! Нет времени!
   -Да меня с работы выгонят! Поймите, если я...
   -Если выгонят, - Шиманский достал из кармана визитную карточку, - то пошлите их к е.....й матери и звоните мне! Возьмём на работу, будете получать раз в шесть больше, чем здесь! Давайте мед карту! Молодой человек! - обратился он к санитару, - везите за мной! Да быстрее, время не ждёт!
   Дмитрий Степанович только вслед им успел посмотреть. Затем он ещё раз перечитал написанное на визитке, сунул её в нагрудный карман пиджака, одетого под халатом, вновь посмотрел на двери, куда уехала каталка, и презамысловатейшим образом выматерился.
   Шёпотом, разумеется.
   Как-никак больница.
  

* * *

   Около девяти вечера, к зданию клиники Храмировского подъехала просторная автомашина, тёмно-сиреневого цвета.
   Из машины вышла стройная, темноволосая женщина, одетая в длиннополое пальто темного цвета. На руках её были чёрные бархатные перчатки.
   В чертах её волевого лица прослеживались какие-то восточные черты, которые, однако, лишь добавляли ей привлекательности.
   Звонко щёлкая каблуками практически не видимых из-под пальто сапожек, она вошла, а точнее, чуть ли не вбежала, в вестибюль.
   Она никогда не была здесь ранее, однако, на то, что бы сориентироваться у неё ушло чуть менее секунды.
   Подойдя к регистратуре, она, неожиданно мягким голосом, сказала регистраторше(Регистраторша - медсестра регистратуры. Тупое слово, но как её иначе назвать?):
   -Добрый вечер, меня зовут Ирина Храмировская. Мне сказали, что с отцом произошёл несчастный случай, и что он находиться здесь. Это правда?
   -Секундочку, пожалуйста, - медсестра, профессионально улыбнувшись, пощёлкала клавиатурой, и сказала:
   -Он в реанимационном отделении. Вы его дочь?
   -Да, а что?
   -Просто тут указание никого к нему не пропускать.
   -Кто дал указание?
   -Профессор Шиманский, его первый заместитель.
   -Где я могу его найти?
   -Он у себя в кабинете, наверное. Если хотите, я могу его вызвать сюда.
   -Нет, спасибо. Где его кабинет?
   -На третьем этаже. Как подниметесь, третья дверь направо от лифта.
   -Там есть какая-нибудь табличка на двери?
   -Конечно, Ирина Владимировна.
   -Благодарю вас.
   Ирина отошла от регистратуры, и резвым шагом взбежала по лестнице.
   Она жила в девятнадцатом квартале, на седьмом этаже. Лифты ей просто жутко надоели.

* *

   Кабинеты Храмировского и Шиманского располагались рядом.
   Ирина обнаружила их достаточно легко. Машинально, она взялась за дверную ручку отцовского кабинета, потянула.
   Дверь была заперта.
   Что, впрочем, неудивительно.
   Ирина подошла к дверям кабинета Шиманского. Мягко потянула дверную ручку на себя. Дверь начала приоткрываться. Ирина приостановила движение руки и постучалась.
   -Да, войдите! - услышала она.
   И вошла.
   Плотно закрыв за собой дверь, Ирина подошла к столу, за которым сидел Шиманский.
   -Здравствуйте, - сказала она, - я дочь Владимира Мирославовича. Меня зовут Ирина.
   -Здравствуйте, - Шиманский встал из-за стола, - садитесь, пожалуйста.
   Он указал на стоящее у стенки, напротив стола, кресло.
   -Спасибо, я постою. Я хотела бы выяснить, что с моим отцом. Он здесь?
   -Да, в реанимационном отделении. Ирина Владимировна, всё-таки вам лучше присесть.
   -Значит, всё настолько плохо?
   -Дело не совсем в этом. Просто, я человек пожилой, и я не привык долго стоять, а сидеть в вашем присутствии, Ирина Владимировна, я не могу. Вы ведь всё-таки женщина.
   -Оставьте эти тонкости этикета. Так что с моим отцом? Говорите, я привыкла встречать неприятности стоя.
   -С вашим отцом... - Шиманский сделал небольшую паузу, - не люблю я, Ирина Влади...
   -Без отчества, пожалуйста.
   -Что-что? Да, хорошо. Так вот, - Шиманский кашлянул, - не люблю я говорить неприятные вещи, но похоже придётся... положение вашего отца, Ирина, более чем критическое.
   -Пожалуйста, поконкретнее.
   -Ну хорошо... травм у Владимира Мирославовича просто огромное количество. И из них множество достаточно серьёзных.
   -Послушайте, Валентин Адольфович, вы напрасно считаете, что я упаду в обморок, если вы скажете что-то страшное. Неопределённость меня пугает гораздо больше.
   "Я же ей, кажется, не представлялся, - подумал Шиманский, а вслух он сказал:
   -Ну что ж... у вашего отца многочисленные переломы рёбер; перелом руки; раздроблены обе коленных чашечки; многочисленные повреждения внутренних органов...
   -А так же?
   -Что? Извините, я не понимаю вас.
   -Вы не договорили. Что ещё с моим отцом? Вы сказали не всё.
   -Ещё... ещё у него - и это самое трагическое - открытый перелом черепной коробки в затылочной части; кровоизлияние в мозг в той же области... - Шиманский облизнул губы, - и двойной разрыв позвоночника.
   Ирина стояла неподвижно.
   Она молчала.
   Прошла минута.
   -Какие у него шансы? - спросила она.
   Голос прозвучал чуть слышно.
   -Шансы... в его возрасте получить такие травмы, это знаете ли... конечно, мы постараемся сделать всё, что от нас зависит, однако, даже если он и выживет, то всё что его ждёт - это полная неподвижность до конца дней.
   -Значит, он останется инвалидом?
   -В лучшем случае - да. Поймите, Ирина, вашего отца ведь даже оперировать нельзя. Ему шестьдесят четыре года, его сердце попросту не выдержит наркоза.
   В кабинете вновь повисла пауза.
   Тягучая и липкая, как жидкий гудрон.
   -Я могу его увидеть? - сказала Ирина.
   -Я могу провести вас к его боксу, но ближе, чем через окошко в двери, вы на него посмотреть не сможете.
   -Почему?
   -Порядок такой.
   -Но если он настолько безнадёжен, то какой смысл в этих мерах безопасности?
   -Попытайтесь понять, Ирина Владимировна, сейчас у него есть шанс выжить. Мелкий, но есть. Он в данный момент - мой пациент. И я, как врач, не имею права его этого мизерного шанса лишить.
   -Хорошо, пойдёмте.
   Выпустив Ирину впереди себя, Шиманский вышел из кабинета, и запер дверь.
   Замочные скважины на дверях располагались чуть ли не на уровне глаз; сами замки были достаточно старомодными, врезными, которые с обоих сторон открывались только ключом. Через такие замки удобно подглядывать.
   Ирина остановилась возле дверей отцовского кабинета, прикоснулась левой ладонью к двери, обитой снаружи чёрной кожей. Внезапно, полуопущенные веки Ирины резко дёрнулись вверх и застыли в неподвижности.
   -Что случилось? Вам плохо?
   -Нет, всё в порядке. Пойдёмте.
   -Вы сильно вздрогнули, и я подумал, что...
   -Разве? Я как-то не заметила.

* *

   Ирина, в сопровождении Шиманского подошла к двери реанимационного бокса.
   Весь путь туда они молчали.
   -Он здесь, - сказал Шиманский.
   Ирина посмотрела сквозь окошко на двери.
   Рассмотреть толком ничего было нельзя. Она минут пять всматривалась, затем отошла от двери.
   -Вот оно значит как... - произнесла она, - ну что ж, мне тут больше делать нечего.
   -Я провожу вас к выходу, - сказал Шиманский.
   -Не стоит, я помню дорогу.

* *

   Ирина уже подошла к машине.
   И вдруг остановилась.
   Секунду спустя, она вновь кинулась внутрь здания клиники. Бегом, чуть не сломав каблук, Ирина прямо-таки взлетела на третий этаж, подбежала к кабинету Шиманского, и, без стука ворвалась внутрь.-Что случилось, Ирина Владимировна?
   -Я хочу видеть отца.
   -Вы же его только что...
   -Прекратите врать. Я не знаю, кого вы мне там показали, но это не отец.
   -Послушайте, Ирина, зачем мне...
   -Дверь в кабинет отца была заперта изнутри.
   -Вы с ума сошли! Этого не может быть!
   -Через замочную скважину не проходил свет. Ему мешал ключ, вставленный изнутри.
   -Какой ключ?! Какой ещё ключ, вы что?! Вам показалось, наверное! Как может быть пустой кабинет...
   -Мой отец там?
   -Да выслушайте вы меня наконец! От кабинета вашего отца есть только один комплект ключей, он у меня, в ящике стола! Если хотите, я вам открою, вы всё там сами осмотрите. Но вашего отца там нет! Понимаете, нет!
   -Если там его нет, то где же он?
   -Вы же видели.
   -Это не он.
   -Ирина Владимировна, - неожиданно тихо сказал Шиманский, - я понимаю, вам сейчас тяжело, вам трудно поверить, в то, что с вашим отцом случилась такая трагедия, но это действительно так. Я вас не обманываю.
   Шиманский подошёл к своему столу, порывшись в ящике достал ключ.
   -Пойдёмте, я покажу вам кабинет вашего отца.

* *

   Разумеется, кабинет Храмировского был пуст. Ирина около пяти минут постояла на пороге. Затем повернулась к Шиманскому, и, попрощавшись, медленно двинулась к выходу.
   Валентин Адольфович запер кабинет Храмировского, положил ключи в карман и вернулся к себе в кабинет.
   Храмировский стоял лицом к окну.
   -Ваше имя-отчество, Валентин Адольфович, - сказал он не оборачиваясь, - она прочитала на двери вашего кабинета, так что мысли она читать не умеет, успокойтесь.
   -Зато вы умеете, мне и этого более чем достаточно. Зачем вы ключ в замке оставили? Нарочно?
   -Вот что значит родная кровь! Заметить такую мелочь, да ещё в её-то состоянии...
   Шиманский уселся за стол.
   -Чёрт бы вас подрал, Владимир Мирославович! Терпеть не могу врать! Родной дочери могли бы и раскрыться.
   -Чем меньше людей будут об этом знать, тем лучше, хотя жалко её, конечно...
   -Если бы она не ушла, я бы плюнул на ваши запреты и всё бы ей рассказал! Ненавижу враньё.
   -Не вы один. Я тоже его терпеть не могу. Но теперь его придётся довести до конца.
   -Кого "его"?
   -Враньё.
   -И когда же вы собираетесь выздороветь? Через год? Или через два? Владимир Мирославович, с таким набором травм, который я ей насочинял, долго не живут, особенно, в нашем с вами возрасте.
   Храмировский промолчал.
   -Дождь начался, - сказал он после минутной паузы, и отошёл от окна, - значит, долго не живут?
   -Там одной гематомы в мозгу хватило бы.
   Храмировский уселся в кресло, в которое Шиманский недавно тщетно пытался усадить Ирину.
   -Ну, если не живут, то выход очевиден, - сказал он, - придётся умирать. К счастью, только на бумаге.
   -Свидетельство о смерти - не проблема, но что вы дальше делать будете? Без документов, без ничего? Опять же, клинику потеряете.
   -Клиника - частная собственность, перейдёт дочке по наследству, - сказал Храмировский, медленно поднявшись над креслом, - согласно завещанию, вместе с машиной, квартирами, деньгами и прочим барахлом. Не думаю, что она мне откажет в удовольствии попользоваться кое-каким имуществом, принадлежащим ранее покойному отцу.
   -Значит, придётся открыться ей.
   -После похорон. Всё должно выглядеть естественно.
   -А кого хоронить будем?
   -Какая разница... между прочим, я всегда мечтал присутствовать на собственных похоронах.
   -Вас же там узнают.
   -Не должны.
   И тут Шиманский увидел, как на голове Владимира Мирославовича начали расти густые чёрные волосы. Морщины на лбу и щеках разгладились, кожа приобрела более розовый оттенок, и в довершении всего, выросли усы.
   -Фантастика, - только и сказал Шиманский.
   -Если бы не это Д.Т.П, - сказал Храмировский, - я бы и не узнал, что могу до такой степени регенерировать, или, по-простому говоря, восстанавливаться.
   -Всё движется к лучшему.
   -Каким бы оно не было ужасным, - сказал Храмировский.
   Перед ним возникло небольшое зеркало, которое повисло в воздухе.
   -А вы говорите узнают, - сказал Храмировский, смотря в зеркало, - судя по внешности, мне сейчас лет двадцать пять - тридцать, не более.
   -Где вы зеркало взяли? - спросил Шиманский.
   Потрясён он был сильно.
   Как, впрочем, был бы потрясён любой другой на его месте.
   -Из своей Питерской квартиры, - сказал Храмировский, - не беспокойтесь, никакого криминала... интересно даже, мафиози оказались правы, операция действительно даёт омоложение.
   -Какие мафиози?
   -"Долго рассказывать", - произнёс Храмировский мысленно.
   В следующее мгновение, Шиманский уже знал всё об истории, приключившейся на квартире Храмировского.
   -Вот такая история, - вслух сказал Храмировский, - но это уже дело прошлое, а нам надо будет позаботиться о будущем. Придумайте мне, пожалуйста, какую-нибудь причину смерти, только не очень мучительную, а я пока схожу по своим делам.
   И Храмировский исчез.
   Вместе с зеркалом.
   -Дьявольщина! - проворчал Шиманский, - интересно, по каким это делам?
   Он принюхался.
   Серой в воздухе и не пахло.
  

* * *

  -- Из сообщения газеты "Кронштадтский вестникъ"
  
   "Редакция "Кронштадтского вестника" выражает свои искренние соболезнования в связи с кончиной Храмировского Владимира Мирославовича, всем его родным и близким".
  
   Сообщение было обведено густой чёрной рамкой.
   -Никогда бы не подумал, что когда-нибудь прочту собственный некролог, - сказал Храмировский, рассматривая газету.
   Был полдень.
   В Кронштадтской квартире Храмировского собрались трое: сам Храмировский, Шиманский и Глазов.
   Они сидели и пили чай.
   Впрочем, что бы быть точным, сидели только двое; Храмировский висел, полусидя, метрах в полутора над полом.
   -И не тяжело вам так висеть? - спросил Глазов.
   -Как ни странно, нет. Даже приятно, - ответил Храмировский, складывая газету (без помощи рук), - Ощущение полной свободы души и тела.
   Он переправил газету на стол.
   -Я бы на вашем месте, Владимир Мирославович, - сказал Глазов, - хоть что-нибудь снизу подстелил.
   -Зачем?
   -На всякий случай.
   -Бросьте вы... не такая уж страшная высота, если даже и свалюсь не сильно пострадаю. И потом...
   Храмировский отпустил опустевшую чашку. Она грохнулась на пол и, разумеется, раскололась.
   -На счастье, - глубокомысленно произнёс Шиманский.
   Храмировский иронично улыбнулся.
   Осколки чашки подлетели в воздух, и, склеившись в полёте обратно в чашку, повисли в сантиметре от руки Храмировского.
   (Собралась эта троица, впрочем, не для того, что бы любоваться на подобные фокусы. Это было самое обычное совещание, на тему: как жить дальше. О чём конкретно на нём говорилось, ни один из его участников так и не рассказал. Молчат, как партизаны, и всё тут.)
   -Вот такие вот дела, - сказал Храмировский, плавно отправив чашку на стол.
   -Всё-таки не стоит напрасно искушать судьбу, - сказал Глазов, - да, вот ещё что... решать, Владимир Мирославович, конечно, вам, но лучше бы вы вернулись в свой прежний возраст.
   -Моя внешность сбивает вас с толку, не так ли? Трудно разговаривать с шестидесяти четырёх летним стариком, который выглядит на сорок лет моложе, согласен. Но ничего не поделаешь, придётся вам к этому привыкнуть.
   -Ещё бы, - сказал Шиманский саркастическим тоном, - кому не понравиться быть молодым?
   -А вы бы хотели оказаться на моём месте?
   -Ну уж нафиг! Лет десять бы я, пожалуй, скинул... но не больше же!
   -В принципе, это можно устроить, - задумчиво произнёс Храмировский.
   -Но-но, не надо на мне ваши эксперименты ставить! Тем более, что до ваших похорон осталось времени всего ничего.
   -Как говорит народная мудрость, - сказал Храмировский, - на свои похороны не опоздаешь.
   -Ну, в данном случае, - сказал Глазов, - это вполне возможно.
   -Что поделаешь, нет правил без исключений. Кстати, Гена, лаборанты наши всё будут на церемонии?
   -Да.
   -Очень хорошо. Когда всё это закончится, попросите всех собраться в лаборатории. Под любым предлогом.
   -Собираетесь объявить о своём воскресении?
   -Называйте это как хотите, - Храмировский взглянул на часы, - пора собираться.
   -Вы нас не подбросите? - спросил Шиманский.
   -У вас же машина внизу. Тут езды на пять минут.
   -Так я дороги не знаю!
   -Вам Глазов покажет, не беспокойтесь.
   -А вам жаль сверхсилы.
   -Вы же сами просили не производить над вами экспериментов. И потом, там по окраинам какая-то воинская часть. Если я опять промахнусь, то часовой может этого и не сделать.
   -Ладно, уговорили, - проворчал Шиманский, и направился в прихожую.
  

* * *

Рассказывает В. М. Храмировский.

   Погодка в тот день была просто мерзопакостная: всё небо затянуто тучами, моросит мелкий, противный дождик, да ещё и температура воздуха упала чуть ли не до нуля. Последние дни она держалась на уровне пятнадцати-двенадцати, а тут - вдруг. Хотя, удивляться нечему, завтра всё-таки декабрь. Конечно, можно было эту погодку поправить немножко, тучи разогнать например, но как-то страшновато было такими глобальными вещами заниматься. Я не стал рисковать, а то , чего доброго, сломаешь что-нибудь в природе, а потом попробуй почини...
   Ладно, хватит об этом.
   Народу на моих похоронах, как ни странно, оказалось довольно много. Ирина с мужем и дочкой; лаборанты в полном составе; Быков; женщина эта с ребёнком, которого я спас; Валентин Адольфович. А кроме них, вполне ожидаемых, собрались человек десять моих бывших однокласников, сослуживцы, с которыми спецподготовку проходил, во главе с Холмовым, бывшие пациенты, коллеги по институту. И так далее. Короче, толпа.
   Сколько себя помню, никогда не любил толпу, всех этих шумных сборищ, всяких вечеров. Толпа всегда глупа, и она всегда проигрывает. Всегда. При любом раскладе. Каждый человек по отдельности - это интеллект. Какой - неважно, главное, что интеллект. А в толпе, когда людей собирается большое количество, этот интеллект многократно уменьшается, если вообще не исчезает. Толпа людей - это уже не общество, это стадо. Стадо, которое будет повиноваться любому пастуху, который скажет: "идите за мной, я знаю как надо, слушайте меня, и я сделаю вас счастливыми!" (Что-то похожее есть у Галича на эту тему) И толпа пойдёт за ним, никуда не денется. И будет кричать вождю: "Ура!!!"
   Каждый человек - это личность. Толпа и этот критерий съедает. Люди, составляющие толпу - это уже не личности. Личность не может сохраниться в толпе. Личность не может находиться в толпе, она может находиться только над толпой. Личность вождя. Но зачастую это оказывается такая примитивная личность, что просто зло берёт. Один только двадцатый век подарил миру таких вот вождей, вылепленных из недоучки-семинариста и художника-неудачника. Ничего хорошего из этого не получилось.
   Опять меня на философию занесло. Ближе к теме. Так вот; больше всего меня удивило присутствие одноклассников. Насколько я помню, в школе я всегда был... ну, если не белой вороной, то, по крайней мере, котом-одиночкой точно. Никак не думал, что они явятся. Впрочем, как стало ясно из их мыслей, они были в скорбных чувствах достаточно искренни.
   Как и все остальные, верящие в серьёзность происходящего.
   Я стоял, разумеется, в некотором отдалении от собравшихся. Ближе всех ко мне стоял Николай Быков. Внезапно он пристально посмотрел в мою сторону. Траурное выражение на его лице сменилось недоумением, затем он саркастически улыбнулся мне, и я отчётливо услышал его мысли: "Хитро придумано, ничего не скажешь, разыграть собственные похороны. Рисковый человек, я бы на его месте присутствовать на этой церемонии не решился, а то если узнают - скандал получится страшный. Хотя, его трудно узнать. Пластическую операцию сделал что ли?"
   "Что б тебя с твоей наблюдательностью" - подумал я. Однако, не стоило напрасно искушать судьбу.
   Я повернулся к собравшимся спиной, и медленным шагом побрёл между могил. И тут я почувствовал боль. Причём боль не свою. Это была боль извне, чья-то чужая. Секунду спустя, я уже определил, чья это боль.
   Ирина. Это ей было плохо. До невозможности плохо. Боль была не физическая, душевная, но от этого не менее жестокая.
   Я привык контролировать свои чувства, поступки, но тут я едва не сорвался. Я уже сделал шаг к ней, но вовремя остановился. Всё, что я сделал - это постарался немного приглушить эту боль, словно наркозом её оглушить. И вновь, не спеша, побрёл прочь. Чувствовал я себя при этом паршиво.
   Вы вправе возмутиться, конечно: как родную дочь - так пожалел, а тех троих девчонок, над которыми эксперименты ставил - ему видите ли не жалко! А ведь у них то же были матери, отцы, родственники, близкие.
   Если вы так подумали, то вы абсолютно правы. Но не зря говорят, что чтобы понять чужую боль нужно самому её почувствовать. Теперь я понял это на практике.
   Да, согласен, то, что я делал сейчас - это жестоко. Но ничего изменить было нельзя. По крайней мере, в тот момент.
   Проклятье, понимание всегда приходит к нам слишком поздно!
   "-Нас так учили.
   -Всех учили. Но почему-то ты, сволочь, оказался первым учеником"
   Цитата из "Дракона" Евгения Шварца. Помниться, ещё фильм был.
   Конечно, можно отмахнуться. Можно сказать: "какое мне дело до чужих страданий! Не могу же я всех жалеть! Меня ведь никто не пожалеет, если что!" Можно сказать. Более того, можно самого себя убедить в правильности этих утверждений, не рискуя особо ошибиться, впрочем.
   В конце концов, жизнь достаточно жестока, и древний принцип: "Человек человеку - волк" никто пока не опроверг. Так что можно жить и без жалости, без сострадания. Можно.
   А нужно ли?
   "Видимо, атмосфера кладбища на меня так подействовала, что я до такой степени расчувствовался" - подумал я, вернувшись домой.
   И, тем не менее, что-то во мне изменилось. Что-то во мне умерло, какая-то часть души исчезла. Но, с другой стороны, появилось что-то новое, пока неизведанное.
   Что ж, разберёмся. А пока что, мне предстояло сделать ещё парочку дел.

* * *

   Сиреневого цвета автомобиль подъехал к дому номер 45 на Цитадельском шоссе.
   Ирина заглушила мотор.
   -Вы пока идите, - сказала она мужу и дочке, - а я ещё здесь посижу, хорошо? Мне нужно немного побыть одной.
   -Конечно.
   Дождь усилился.
   Вода стекала по лобовому стеклу, шуршала по крыше. Косые струи дождя в упор расстреливали левый борт машины.
   Ирина откинула сидение назад. Закрыла глаза.
   "Вот и всё, - подумала она, - вот и конец. Неужели всё это действительно случилось? Просто не могу поверить... неужели такое может быть? Неужели это действительно так? Боже мой, почему, почему это случилось?"
   Все мы знаем о смерти, знаем о её существовании, знаем, как она может быть мучительна и ужасна. Причём, наиболее болезненна она как раз для остающихся в живых, а не для тех, кто оказался укрыт её серым крылом.
   И, тем не менее, всякий раз, когда мы думаем о смерти, мы стараемся воспринимать её как нечто постороннее, не относящееся к нам. Слушая в новостях о взрывах домов, о несчастных случаях, о землетрясениях, пожарах и прочих событиях, повлекших человеческие жертвы мы всегда подсознательно думаем: это не про нас, с нами такого не случиться. С нами просто не может такого случиться!
   И когда такое всё-таки случается, причём, случается именно с нами, когда мы понимаем, что мы страшно ошибались в своих рассуждениях - это всегда вызывает огромный, чудовищной силы шок. Зная, в принципе, о возможных бедах, мы, тем не менее, оказываемся к ним абсолютно не готовыми.
   Ирина показалось, будто какой-то огромный, ледяной камень придавил ей грудь, мешая дышать.
   Время словно застыло.
   Всё вокруг не имело смысла.
   Не было ничего, была лишь эта машина, на переднем сидении которой полулежала молодая женщина. И был ливень, ударяющий в стёкла, и удары эти отдавались в голове, будто не по стёклам хлестали эти упругие водные струи, а прямо по голове.
   Ирина закрыла глаза.
   Мысли исчезли.
   Камень, придавливавший грудь, вдруг оказался внутри, обжигая сердце и лёгкие мертвенным холодом. И этот жестокий холод становился всё больше и больше, он рос и рос, заполняя собой всё тело. И не было никаких других чувств, кроме этого.
   И вдруг словно какой-то взрыв произошёл внутри; заполняющий всё тело лёд вдруг рванулся наружу, словно лава из кратера вулкана, и Ирина зарыдала, затряслась всем телом, и крупные слёзы хлынули у неё из глаз.
   Но это было спасение. Ирина чувствовала каким-то краем сознания, как чувства возвращаются к ней.
   -Правильно, поплачь, так тебе будет легче.
   Словно током ударенная, Ирина резко обернулась назад, зацепив локтём, самим нервом, руль. Руку как обожгло, но на это Ирина не обратила никакого внимания.
   На заднем сидении машины сидел Владимир Мирославович Храмировский. Ирине показалось, что он сильно помолодел.
   -Так оно и есть, - сказал Храмировский.
   В следующее мгновение, Ира бросилась к нему, угрём проскочив между передними сидениями, с силой обняла отца и только произносила сквозь слёзы: "Живой, живой, папочка, ты живой"

* *

   -Вот так вот обстоят дела, - закончил свой рассказ Храмировский, - надеюсь, ты простишь меня? Это получилось слишком жестоко.
   -Значит, это была лишь инсценировка, - медленно сказала Ирина, - боже мой, какое счастье!
   Они сидели на заднем сидении машины; Храмировский справа, Ирина, поджав ноги, слева.
   -Послушай, папа, а что же дальше?
   -А дальше всё просто: согласно завещанию, всё, что принадлежит мне, становиться твоим. Так что придётся тебе привыкать к роли хозяйки крупной частной клиники...
   -Да нет, папа, я не об этом, как ты будешь дальше жить? Без документов, без ничего?
   -Как-нибудь перебьюсь... в конце концов, документы - это не такая уж большая проблема. да , так насчёт клиники... что ты собираешься с ней делать?
   -Слушай, не знаю даже... как-то это не по моей специальности, вся эта медицина...
   -Вся эта медицина тебе и не понадобится. Вот как раз основная специальность тебе пригодиться. Потому что, как только я представлю себе, сколько бумаг придётся тебе оформлять, что бы стать полновластной хозяйкой - жутко становится. Тут тебе весь твой юридический талант пригодится. Кстати, я надеюсь, что в твою новую квартиру ты никого вселять не будешь?
   -Ты имеешь в виду...
   -Именно.
   -Конечно нет. Живи, сколько будет угодно, папа, что за дурацкие вопросы! Ведь это же твоя квартира!
   -Юридически уже нет.
   -Да наплевать на это и надо!
   -И это говорит юрист-профессионал!
   -Да ладно тебе! Да, вот ещё что, я никак не могу понять, зачем ты бросился под колёса сам, если мог вытащить эту девочку силой мысли?
   -Сам не пойму. Как-то это само получилось.
   -Теперь водителя посадят за непредумышленное убийство, которого на самом деле не произошло.
   -Самое гадкое в этой истории, так это то, что я её отлично знаю.
   -Кого?
   -Ту женщину, которая была за рулём.
   -Вон оно что... а кто она?
   -Моя первая любовь, которую я бросил лет сорок назад.
   -Почему?
   -Сам не знаю... - соврал Храмировский, - Я часто задавал себе этот вопрос, но до сих пор не нашёл на него вразумительного ответа...
   -Надо её как-то вытащить, вот только как?
   -Это уже по твоей части. Действительно, плохо получиться, если она отсидит за преступление, которого не совершала.
   -А точнее, совершила, но в то же время...
   -Прекрати эту казуистику. Ладно, что-нибудь придумаем. Ты сейчас домой?
   -Машину надо ещё в гараж отогнать, - Ирина посмотрела в окошко, - ну и ливень! Как представлю себе, что придётся потом из гаража пешком по такой погоде домой тащиться!
   -Может, и не придётся.
   -Как это?
   -"Очень просто" - стелепатировал Храмировский, - "Я могу переправить машину в гараж, а тебя к дому"
   -Ты серьёзно?
   -"Вполне. Где у тебя ключи от гаража?"
   -Вот они.
   -"Из замка зажигания тоже забери".
   Ирина увидела, как из замка зажигания выскочили ключи, которые плавно подплыли к ней.
   "Папа, - подумала вдруг она, пряча ключи в карман, - так ты ещё и мыслями разговаривать умеешь?"
   "Я же тебе об этом рассказывал".
   "Точно, а я как-то мимо ушей пропустила. Где у меня гараж, ты знаешь?"
   "Конечно".
   "Ну, тогда я пойду?"
   "До свиданья" - смыслил Храмировский.
   В следующий миг, Ирина оказалась возле дверей в свою собственную квартиру.
   На каждой лестничной площадке этого дома окно на улицу одновременно вело на некий балкон. Ирина вышла туда. Посмотрела, рискуя вывалиться, вниз.
   Она моментально промокла. Машины внизу не было.
   Машина благополучно очутилась в гараже.
  

* * *

   Операционный стол в лаборатории был накрыт белой скатертью
   Лаборанты сидели вокруг.
   -Ну, что ж, господа, - сказал Храмировский, - предлагаю почтить вставанием память несчастного манекена, похороненного сегодня под моим именем, и выпить за упокой его пластмассовой души.
   Лаборанты с шумом поднялись со стульев.
   Правда, в связи с тем, что покойник был не совсем настоящим, - продолжил Храмировский, наливая себе из графина, - мною было принято решение заменить ликёр лимонадом. Борис, не делай такой унылой физиономии, она была бы более уместна на похоронах. И до вина дело дойдёт, а пока что мы ещё на работе... чёрт подери, что-то у меня язык уставать начал последнее время. Да и всё тело то же...
   -Странно, - сказала Оксана, - ведь вы же свой организм сами можете восстанавливать.
   -"Могу, конечно, - ответил Храмировский телепатически, - но меня не перестаёт покидать смутное ощущение, что это поддержание организма, это напрасная трата энергии".
   -Ничего удивительного, - сказал вдруг Борис, - это типичная эволюция.
   -Эволюция? - недоумённо сказал Глазов.
   -"А ведь вполне возможно, - смыслил Храмировский, - благодаря этим новым способностям, многие функции организма оказались попросту не нужны. Это в начале процесса реактивации мне приходилось подавлять в себе двигательные навыки при перемещении различных предметов, а сейчас всё изменилось с точностью, до наоборот".
   -В таком случае, - вновь сказал Борис, - остаётся один-единственный вопрос: если тело становится ненужным, то что же тогда останется?
   -"Поживём - увидим, - смыслил Храмировский, - а пока что, хотелось бы сделать одно маленькое, но очень важное дело".
   Перед каждым из лаборантов появился запечатанный конверт.
   -"Внутри каждого из конвертов находится магнитная карточка, - продолжал Храмировский, - это ваш гонорар, плата за проделанную работу".
   -Я так понимаю, шеф, - сказал Борис, пряча конверт во внутренний карман пиджака, - что эксперимент наш закончен?
   -"Совершенно верно".
   -Тогда другой вопрос, Владимир Мирославович, - сказал Глазов, - а чем закончился этот эксперимент?
   -А вот этого, господа, - сказал Храмировский вслух, - даже я пока ещё не знаю. И тем не менее, считаю работу лаборатории завершённой.
   На столе перед Храмировским появилась бутылка дорогого коньяка.
   -Ну, что ж, - сказал Храмировский, разливая, - на дорожку.
   Все, кроме него, выпили.
   -Вот и хорошо, - сказал Храмировский, - теперь можно и расходиться.
   -Владимир Мирославович, - сказал Борис, поднимаясь из-за стола - вы сказали, что пока не знаете, чем закончился эксперимент. Надеюсь, когда вы это узнаете, вы сообщите нам.
   -Обязательно, - сказал Храмировский.

* * *

   Спустя два дня, на квартиру Владимира Мирославовича приехала его дочь.
   Когда она вошла, Храмировский висел в полутора метрах над полом и слушал музыку.
   -Привет, папа, - сказала Ирина входя, - что это у тебя играет?
   -Здравствуй, - сказал Храмировский, - это Гребенщиков. Неужто не узнала?
   -Не часто я его слушаю.
   -Зря, хорошо поёт, и музыка душевная. Судя по твоему лицу, тебе не терпится что-то мне рассказать.
   Со стороны этот диалог показался бы крайне странным. Дело в том, что говорила только Ирина; Владимир Мирославович отвечал телепатически. Для удобства орфографии, диалог этот я даю в обычной форме.
   -Совершенно верно. Папа, я встречалась с ней, ну, с той женщиной, которая тебя сбила. Ситуация такая. В принципе, дело можно повернуть следующим образом: если считать, что ты сам бросился под её машину, то следовательно, это дорожно-транспортное происшествие возникло из-за умысла самого потерпевшего, то есть тебя. В этом случае, водитель к ответственности привлекаться не может. Вот если бы она сбила ту девочку - тогда другой вопрос.
   -Звучит обнадёживающе.
   -Проблема тут в другом. Сама эта женщина...
   -Лариса.
   -Да, она сама считает себя виноватой в твоей смерти, и считает, что должна понести за это наказание.
   -Вот это номер! Это после всего того, что я с ней сделал.
   -Похоже, что она до сих пор тебя любит.
   -Значит, выход у нас один...
   -Ты хочешь открыться? - глаза Ирины округлились от удивления, - но ведь тогда...
   -Об этом не может быть и речи. Кстати, ты ей не сказала, надеюсь, что ты моя дочь?
   -Нет, не сказала. Так что ты предлагаешь?
   -Предлагаю я следующее: чтобы она не считала себя настолько виноватой, прежде всего по отношению ко мне, нужно сделать так, что бы она меня возненавидела, и, исходя из этого, сама мысль о том, что из-за меня она отправиться в тюрьму должна стать для неё предельно неприемлемой.
   -Звучит хорошо, а как это сделать.
   -Это я беру на себя, не беспокойся. Не зря же говорят, что от любви до ненависти один шаг.
   -Пап, а ты уверен, что у тебя получиться?
   -На сто процентов.
   -Тогда ладно... и всё-таки, это несколько не по-человечески: уничтожать у человека любовь к себе, и провоцировать у него такой же силы ненависть, да ещё для того, что бы спасти этого человека от тюремного заключения.
   -По-человечески, - Храмировский усмехнулся, - я теперь даже и не знаю, человек ли я? Всё-таки, эти способности, согласись, не совсем человеческие.
   -Нет, папа, ты извини, но человек всегда остаётся человеком, какими бы способностями он не обладал. Тем более, что в будущем, вполне возможно, такими способностями будет обладать всё человечество.
   -Возможно, вполне возможно. Но вот когда? За последние пятьсот лет человек не больно-то эволюционировал.
   В комнате появились две кружки. В одно мгновение они наполнились водой до краёв; вода вскипела. Затем в воде очутились кофейные гранулы, сахар; вода пошла водоворотом, размешивая содержимое.
   -Согласись, Ира, тысячелетия потребуются, что бы каждый человек смог так же. Правда, можно с помощью моего аппарата прооперировать всё человечество, но сколько времени для этого понадобиться? Тем более, что неизвестно, передаются ли эти способности по наследству. И потом, возникает вопрос: а можно ли такие операции проводить на всём человечестве? Придётся ведь решать, кому можно, а кому и не стоило бы. А кто будет решать? Я на себя такую роль взять не решусь.
   -Тут, наверное, как с разумом, - сказала Ирина задумчиво, - природа даёт его всем поровну, и не спрашивает при этом, хороший ты человек или плохой.
   -Вот тут я с тобой не согласен. Природа даёт поровну только мозг, но отнюдь не разум. В смысле разума люди, в принципе, не равны. У каждого разум, его способности, строго индивидуальны. Старинная формула всех социалистов, что люди рождаются равными, увы, неверна. Каждый человек рождается абсолютно непохожим на других, причём, с каждым прожитым часом, днём эта разница становится всё сильнее. Физиологически - да. В среднем, каждый младенец похож на другого: те же руки-ноги, та же голова, даже мозги выглядят внешне одинаково... да, я недавно выяснил одну интересную вещь.
   -Какую?
   -Оказывается, разум может существовать и без мозга.
   -То есть как это?
   -В виде электромагнитного биополя, которое на языке всех религий именуется душой. Так что, если моё дальнейшее развитие пойдёт и дальше так интенсивно, то, боюсь, я к этому состоянию и приду.
   -А это разве возможно? Как может разум существовать без мозга? Особенно, если учесть, что разум, и эта самая душа порождается мозгом. Невероятно...
   -Невероятно, но, тем не менее, факт. Эта самая душа, в отличии от всех остальных электромагнитных биополей не нуждается, при таком уровне развития, в источнике. Она способна сама себя поддерживать, сама для себя добывать необходимую энергию...
   -А что же станет с телом?
   -Придётся использовать его как энергетическую подпитку. Вывести в открытый космос, расщепить на элементарнейшие частицы, а выделившуюся энергию поглотить.
   -И ты так спокойно об этом говоришь?
   -У меня просто нет других достойных вариантов. Я могу хоть сейчас вернуться в своё прежнее человеческое состояние, но тогда зачем мне нужно было всё это? Получится так, что вся эта моя работа была напрасной.
   -Останься таким, какой ты сейчас!
   -Это в общем-то, то же самое. Какой смысл останавливаться на полпути? Всё, что налито, должно быть выпито.
   -Значит, я тебя потеряю?!
   -И да и нет.
   -То есть как? Значит, ты...
   -Нет, я не вернусь к прежнему состоянию. Всё гораздо проще: после всех этих изменений я смогу быть с тобой всякий раз, когда ты этого захочешь. Кроме того, человеческий организм не вечен, а в этом... скажем... ладно, духовном состоянии мне ничего не грозит.
   -Мистика какая-то...
   -По-другому не назвать. Но, к сожалению, это так.
   -Сложно поверить.
   -И не нужно. Никакой веры от нас не требуется. В своё время, миллионы людей боролись за веру, за свою, за единственно верную, а в итоге выясняется, что это было совершенно ни к чему.
   -Подожди, у меня что-то голова не варит. Ты говоришь, что это было не нужно. А кому?
   -Кому? Хм, надо подобрать удачный термин... ну, скажем так, мировому разуму.
   -А что же ему было нужно от людей?
   -Вообще, много чего: получение информации, дополнительное развитие, за счёт нас. Понимаешь, каждый из нас находится с этим мировым разумом в постоянном контакте, вопрос только в том, как мы этой связью пользуемся. Каждый человек делает это по-разному. Некоторые пугаются, некоторые начинают преклонятся, строить многочисленные алтари, храмы.
   -То есть, этот мировой разум можно назвать богом?
   -Ну, это вопрос скорее терминологии, чем сути. Назвать можно как угодно, вопрос в том, что с ним делать.
   -А у нас есть выбор?
   -Ну разумеется! Ведь посуди сама, что только не делает человек, как он только не изощряется в своих поступках, творениях.
   -И различных пакостях.
   -В том числе.
   -Так что же всё-таки делать с этим мировым разумом?
   -Использовать. Использовать по своему усмотрению.
   -Вот это неслабо! Первый раз слышу о том, что бога следует использовать в своих интересах. Как-то это непривычно звучит.
   -Конечно непривычно. Веками культивировался только один вопрос: верить в существование этого мирового разума, или, как ты говоришь, бога, или не верить. Поклоняться ему, или ненавидеть. Вообще, подобным образом люди относятся ко всем, более простым вещам, смысла которых не может понять. Взять хотя бы примитивный компьютер: одни люди чуть ли не благоговеют перед ним, считая, что он может помочь в решении всех наших проблем, другие наоборот, считают его очевидным злом.
   -Вместо того, что бы использовать в соответствии со своими нуждами и потребностями.
   -Вот именно.
   -Да, сравнивать бога с компьютером, - сказала Ирина, - такого я раньше не слышала никогда.
   -Ну, сравнение это весьма условное. В конце концов, некоторые дикие племена способны поклоняться деревянным идолам, мы же склонны не принимать их всерьёз. А вот служители церквей в своё время их дико ненавидели.
   -Ну да, всё то же самое... так ты говоришь, использовать в своих интересах. Но как?
   -В этом-то всё и дело. Как оказалось, далеко не все умеют это делать сознательно. В основном, это происходит интуитивно, на уровне надсознания.
   -То есть подсознания?
   -Опять же вопрос терминологии. Ведь дело в том, что на самом деле этот мировой разум не над нами, и не под нами, он просто среди нас, и в каждом из нас. У каждого из нас есть с ним постоянный контакт.
   -Вездесущий господь.
   -Хотя бы и так.
   -Ну хорошо, тогда возникает другой вопрос: если мы с этим мировым разумом находимся на постоянной связи, то откуда же тогда столько отрицательных поступков? Столько зла?
   -Это долго объяснять. Постараюсь вкратце: одна из причин этого в том, что каждому человеку изначально предоставлена свобода воли в мыслях и в поступках. И если отдельные люди эту свободу используют таким паршивым образом - это проблема самого человечества, которую следует решать именно им. А самое главное в том, что на самом деле какой-либо чёткой границы между добром и злом в человеческом понимании этих слов не существует.
   -То есть как это не существует разницы?
   -Видишь ли, каждое человеческое деяние, в конце концов, оценивается именно самим человечеством, причём, не сообща, а каждым по отдельности. Частенько бывает так, что то, что хорошо для одного человека, оказывается плохо для другого. Оценка эта базируется на общепринятых нормах морали, или духовности, и оценка эта никогда не может быть объективной. Это следует из самого строения вселенной.
   -При чём тут вселенная?
   -Если хочешь, я прочту тебе небольшую лекцию на эту тему. Надеюсь, это не покажется излишне скучным.
   -Посмотрим.
   -Глазова бы сюда, вот уж кто у нас мастер устного рассказа... так вот, наш мир, или вселенная имеет форму N-мерного листа Мебиуса. Надеюсь, ты представляешь себе, что это такое?
   -Лист Мебиуса представляю, но вот вселенную...
   -Ну, будем условно считать, что у классического листа Мебиуса число N равняется двум. Если N=3, то получается так называемая "Бутылка Клейна" - трёхмерный объект, имеющий только одну поверхность. А для нашей вселенной это самое число N стремиться к бесконечности.
   -И тем не менее, имеет одну сторону?
   -Да, так вот, для простоты восприятия временно уменьшим число N до двух, и представим, что на одной из сторон, хотя на самом деле сторона всего одна, напишем слово "добро". Тогда с другой стороны, а на самом деле с той же, мы увидим слово "добро" изображённым зеркально. Таким образом, мы получим противоположность "добру",- антидобро, или попросту зло.
   А дальше самое интересное: добро и зло лежат на разных сторонах, и с виду это утверждение верно; добро противостоит злу, это так же не вызывает сомнений. Однако, из-за того, что N-мерный лист Мебиуса имеет лишь одну сторону, то получается следующие странные положения:
      -- добро и зло, несмотря на очевидность обратного утверждения, приведённого выше, лежат на одной и той же стороне.
      -- из того, что и добро и зло являются величинами взаимопротивопоставляемыми, и находятся относительно плоскости листа в одних и тех же координатах, следует, что они находятся в одном и том же месте одновременно, и не только не являются на самом деле взаимопротивопоставляемыми величинами, но более того, добро и зло - это на самом деле одно и тоже в точности.
   Таким образом, в мире не существует ни добра, ни зла, существует лишь деяние. Ну а теперь остаются сущие пустяки: считать, что это наше число N стремиться к бесконечности, и мы получим точную модель вселенной, в которой мы находимся.
   -Хорошенькие пустяки! Я даже эту самую бутылку Клейна не до конца толком представляю, а тут... бесконечность.
   -Кстати, именно отсюда появляются такие замечательные штучки, как кривизна естественного пространства. Правда, точно определить эту кривизну довольно сложно. Всё-таки бесконечность есть бесконечность, ты права, тут уж действительно, понять бы хоть, что она такое, не говоря уж о том, что бы там что-то исследовать. Однако, этим действительно стоит заниматься.
   -А не больно ли это нагло? В конце концов, человек по сравнению со вселенной, как бы это поточнее выразиться, мелковат.
   -Ну да, сам человек, конечно мелковат, но если взять разум каждого отдельного человека, да ещё вместе с мировым разумом, то разница не так уж и велика.
   -Почему это? Этот мировой разум - какого он размера? Хотя бы относительно вселенной?
   -Вот это трудно сказать... вообще, мировой разум - это одна из составляющих частей вселенной, более того, он, собственно ей и является.
   -Так, стоп! У меня, я чувствую, совсем крыша съезжает. Так этот мировой разум, он что, материя? Или всё-таки душа?
   -И то и другое.
   -Это как? А что же было раньше? Материя или душа?
   -Знаешь, есть такой старый анекдот на эту тему: у армянского радио спросили, что было раньше: курица или яйцо? А оно ответило: раньше было всё.
   Так вот, к вопросу о первичности. На самом деле, ни о какой первичности и речи идти не может, поскольку и материя и душа - это на самом деле одно и тоже.
   -Да ладно!
   -Ну вот смотри: ты согласна с тем, что подобное рождает подобное?
   -Ну, да.
   -Вот. А если это так, то получается следующее: если дух породил материю -- то порождённая материя должна быть подобна родителю. Не равна, разумеется, - но схожа. Это как с элементарными частицами6 вроде частица -- а вроде и волна.
   -Звучит изящно.
   -Согласен. Кроме того, возьми ту же материю. Из чего она состоит? Если разбирать её на составляющие, то уже на уровне электронов возникают странности. Ведь электрон даже увидеть толком нельзя, да и представить его сложно. Он ведь точка, у него не толщины ни ширины нет, никаких измерений. А если учесть, что и электрон сам состоит из ещё более элементарных частиц, то поневоле засомневаешься: а материален ли он? А ведь из таких вот условно материальных частиц состоит вся наша вселенная.
   -Интересно получается. Выходит, всякая материя обладает душой?!
   -Не совсем так. Если взять, например, стол, то он разумом сам по себе не обладает. Но он является порождением разума, и, следовательно, чем-то подобен ей.
   -Уж не от этого ли в народе говорят, о зловредности техники?
   -Слушай, вполне возможно. Может быть, одушевляя на словах разные предметы, мы тем самым действительно внедряем в них часть души.
   -А на чём она там держаться-то будет?
   -Ну, во-первых, как я уже говорил, для разума носитель не всегда обязателен, а во-вторых, на атомарном уровне строение мозга и того же табурета не так уж сильно отличаются.
   -Может быть... тем более, не зря же говорят о мастере своего дела, что он душу вкладывает в своё творенье.
   -Ну, не всю, часть если только, да и то не особенно большую.
   -Хорошо, с этим вроде разобрались... и всё-таки к вопросу о добре и зле. Если эти понятия являются на самом деле одним, то как под эту схему отнести терроризм, например? Мне трудно представить хорошую сторону поступка какого-нибудь шахида, взрывающего себя вместе с окружающими, ни в чём, собственно, не виноватыми людьми.
   -А вот если бы ты могла поговорить с этим самым шахидом, то он бы объяснил, что этот поступок свой он считает именно хорошим. Заметь, большинство поступков совершаемых человеком им самим считаются правильными и полезными. Если не для других, то, по крайней мере, для него самого. Я же говорил, что понятия добра и зла - субъективны. Даже если взять такое понятие как грех, например. Что такое грех? "Грех" - это, прежде всего отступление от свода предписаний и запретов, так называемых "заповедей" религии, а отнюдь не злое деяние. Понятие греха как такового не имеет никакого отношения к теме добра и зла, тем более что эти понятия являются едиными.
   Слепое следование заповедям может привести как к относительно хорошим последствиям, так и к относительно плохим. Слово "относительно" я употребляю, что бы лишний раз подчеркнуть условность терминов "хорошее" и "плохое".
   Возьмём для примера христианскую заповедь "не убий", то есть не убивай. Конечно, в основном, было бы не плохо, если бы все выполняли это, но вся штука как раз в том, что добиться этого практически невозможно. Представьте ситуацию: за вами гонятся с ножом в руке, что бы убить вас и ограбить. Убежать вам явно не удаётся, и вдруг вспоминаете, что у вас в кармане лежит заряженный пистолет.
   Далее два варианта:
      -- вы достанете пистолет, застрелите нападающего на вас бандита. Плюс - вы остались живы и невредимы. Минус - вы нарушили заповедь (а если вы Христианин, то для вас это священно) и взяли на душу смертный грех.
      -- вы не стали хвататься за оружие, вас догнали, закололи и ограбили. Плюс - перед лицом братьев по вере ваша душа осталась чиста. Минус - думаю, самоочевиден, правда вас он беспокоить уже не будет.
   В обоих вариантах имеется один плюс и один минус, но, исходя из правил элементарной математики, равнозначные величины с разными знаками в сумме дают ноль. Таким образом, в обоих вариантах мы получаем нулевое, то есть нейтральное значение. Конечно, в данной ситуации есть третий вариант: угрожая пистолетом, вы взяли злоумышленника в плен, и сдали его милиции. Но и этот вариант также является в целом нейтральным.
   -Получается, что заповеди как таковые не нужны?
   -Ну, смотря когда. Иногда случается так, что они нужны. Если хочется, можно их соблюдать, но дело в том, что это нужно, прежде всего, для нас, и только для нас. Тем более, что заповеди в разных религиях разные.
   -Ну, бог с ними, с заповедями, но ведь существуют же некие принципы морали... хотя, они то же субъективны... так что же, выходит естественной формой для человеческих поступков является вседозволенность?
   -Совершенно верно. По крайней мере, никаких запретов на те или иные поступки со стороны мирового разума, или бога, на самом деле не существует. Все они были порождением людского разума, а божественное происхождение этих запретов привязывалось лишь как гарантия их исполнения. Так что можно творить всё, в конце концов, не зря же нам дан разум. Однако, как ты знаешь, уголовный кодекс никто не отменял.
   -Послушай, папа, а ведь эти моральные нормы могут всё-таки быть порождением мирового разума. Ведь, если каждый человеческий разум является неотъемлемой составляющей мирового разума, то как можно отличить происхождение того или иного поступка, или происхождение той или иной мысли? Где лежит грань между чисто человеческим разумом и разумом мировым? Ведь те же самые заповеди - они же не кем попало составлялись! Заповеди объявляли пророки, и действовали они от имени Бога, то есть нашего мирового разума.
   -Остаётся сделать один последний вывод.
   -Какой?
   -Ну подумай, проанализируй тщательней то, что ты сказала только что.
   Ирина задумалась.
   -Подожди, - сказала она после паузы, - значит, между мировым разумом и разумом человеческим нет никакой разницы... но тогда получается, что... что это одно и тоже?!
   -Практически так. И у того и у другого -- общая природа.
   -Но тогда как объяснить то, что наш мозг настолько слаб? Ведь ни у одного человека на земле нет таких способностей, которых ты получил после реактивации мозга.
   -Откровенно говоря, так ли они нужны, эти способности?
   -Ну, я бы от них не отказалась, хотя бы от какой-нибудь их части.
   -И что бы ты с ними делала?
   -Ну, не знаю... во всяком случае, они бы пригодились, в определённых случаях.
   Храмировский неожиданно помрачнел, прикусил нижнюю губу.
   -В определённых случаях... - медленно произнёс он, - Да, в определённых случаях они бы пригодились... но с другой стороны, подумай о том, что мы имеем взамен этих способностей. Пока мы люди, у нас есть радости, есть стремления, есть источники наслаждения, да много чего. В конце концов, у людей бывает счастье. Ради одного только этого стоит быть человеком. А сверхспособности... не так уж часто они нужны. Оглянись вокруг, сколько всего создал человек. Сколько всего сотворено человеком без всяких сверхспособностей. Так нужны ли они?
   -Ну, я думаю многие не отказались бы...
   -Так многие ухитряются их развить самостоятельно.
   -Ты про йогов, пап?
   -В том числе о них. Развить можно, без всяких операций, заметь. В принципе это доступно каждому -- вопрос лишь в цене.
   -В цене? Как это?
   -Понимаешь, люди хотят всего, сразу и даром. Забывая о том, что всё в этой жизни нужно заслужить -- так или иначе. А вот с этим и возникает засада. Простой пример: все знают, что утренняя зарядка полезна -- но мало кто может заставить себя... оправдания ведь легче найти.
   -Послушай, папа, а тогда, зачем ты затеял этот эксперимент?
   -Причин две: первая - это научное любопытство, есть у меня такое качество; а вторая причина - это совершенно секретный спецзаказ министерства обороны Российской Федерации. Хотя, надо сказать, что эксперимент дал совсем не тот результат, которого от него ожидали. Вместо сверхчеловека получился... как бы это назвать...
   -Дух святой, - с совершенно невинным видом подсказала Ирина.
   И Храмировский, не выдержав, бешено захохотал.
   -Хорошо сказано! - сказал он сквозь смех, - правда, насчёт святости - не знаю, скорее дух человеческий, но всё равно хорошо сказано. Да, кстати, у меня к тебе будет просьба.
   -Какая?
   Храмировский достал из стола (силой мысли) записную книжку в тёмно-зелёной обложке.
   -Обзвони, пожалуйста, всех лаборантов, - сказал он, - попроси собраться в лаборатории.
   -Зачем?
   -Они хотели узнать результаты эксперимента. Думаю, ты сможешь эти результаты объявить.
   -Каким образом?
   -Расскажешь содержание этой нашей беседы. Думаю, они сами всё поймут.
   -Ты думаешь, я всё это запомнила?
   -Не думаю. Я знаю. Более того, я уверен в этом.
   -А ты думаешь, они мне поверят?
   -Я им не поверю! Скажи, если не поверят -- я из них суп сварю!
   Ирина улыбнулась.
   -Хорошо, - сказала она, - я всё сделаю.
  

* * *

   Когда Ирина Владимировна закончила рассказ, в лаборатории воцарилось молчание.
   Минута сменяла минуту, а тишина всё оставалась неизменной.
   Наконец, Оксана тихо спросила:
   -А что теперь?
   Ей никто не ответил.
   Работа была сделана, деньги за неё получены.
   Всё оставалось на своих местах: всё оборудование лаборатории. Компьютеры, компакт-диски с полученной информацией, система жизнеобеспечения, инъектор, лазерный скальпель, прочие причиндалы.
   Но вот что теперь со всем этим делать?

* *

   Они вышли из здания ПТУ около восьми вечера. С неба, из тёмно-лиловых туч вниз, на Кронштадт, валился пушистыми хлопьями, первый в этом году, снег.
   Ветра не было.
   Снежинки тихо падали под ноги, кружась в воздухе.
  

* * *

  

Снегопад длился всю ночь.

ВСЕ ОПИСАННЫЕ СОБЫТИЯ, ИМЕНА И ФАМИЛИИ ГЕРОЕВ ЯВЛЯЮТСЯ ВЫМЫШЛЕННЫМИ; ВСЯКИЕ СОВПАДЕНИЯ С РЕАЛЬНЫМИ ЛЮДЬМИ ЯВЛЯЮТСЯ СЛУЧАЙНЫМИ.

Almost.

  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"