Вылетевшая из сплетения зеленых веток и лиан стрела со свистом пересекла небольшую поляну и впилась в изогнутый ствол дерева всего в паре дюймов от затаившегося под ним смуглокожего и черноволосого человека. Он шарахнулся в сторону, нырнул в пену изумрудных листьев рядом с этим деревом, и спустя мгновение тоже пустил стрелу, целясь в том направлении, откуда только что стреляли в него. Джунгли огласил пронзительный вопль, который, впрочем, почти сразу перешел в негромкий и быстро стихающий стон. Над поляной взвились в небо несколько ослепительно ярких, окрашенных во все цвета радуги птиц.
И словно этот предсмертный крик был сигналом к началу сражения, из-за деревьев во все стороны полетели десятки новых стрел. Некоторые из них впивались в стволы деревьев, некоторые падали на землю, но большинство находили свою цель, и в тропическом лесу не смолкали крики и стоны. Они становились все громче и полностью заглушали другие звуки - голоса троих белокожих мужчин, не принимавших участия в схватке, но следивших за ней из наскоро сооруженного из камней и досок укрытия. Один из них наблюдал за сражением из-за небольшого фотоаппарата на штативе, второй - совсем молодой человек в круглых очках и с ярко-рыжими волосами - из-за плеча фотографа, третий же, самый старший, осторожно держался позади всех. Время от времени этот старший протягивал руку и пытался оттащить назад юношу в очках, что, впрочем, удавалось ему не особо хорошо.
- Майк, имейте совесть! - не выдержал он, в конце концов, когда рыжий парень в очередной раз слишком сильно высунулся из-за камня. - Если вас сейчас подстрелят, ваш отец меня убьет!
- Да мои все только рады будут! - отмахнулся молодой человек и слегка толкнул в бок фотографа. - Грег, может, выдвинемся чуть вперед? С такого ракурса ничего толком видно не будет!
- И не мечтай! - буркнул фотограф в ответ. - Мы и так слишком близко, я лезть под стрелы не собираюсь!
- Ну давай тогда я снимать буду! - юноша попытался отпихнуть его от фотоаппарата, но это оказалось не так просто.
- Иди к черту! - огрызнулся Грег, защищая от него аппарат. - Его я тебе точно не отдам!
- Да я его у тебя могу купить за любую цену! - вспыхнул рыжеволосый.
- Размечтался! Некоторые вещи не продаются! Хотя сынку миллионера этого не понять...
- Ложись!!! - рявкнул внезапно самый старший из этой маленькой группки, хватая обоих молодых людей за шиворот и дергая их назад, за камень. Сам он при этом стал падать набок, увлекая их за собой, а они, в свою очередь, машинально ухватились за штатив фотоаппарата, опрокинув его на землю. В камень мгновением позже ударили и отскочили обратно на поляну сразу две выпущенные с разных сторон стрелы, а еще через пару секунд, когда упавшие друг на друга белые мужчины зашевелились, пытаясь подняться, еще одна просвистела над ними и скрылась в зарослях за камнем.
- Черт! - ахнул рыжеволосый парень, и в его голосе явно был слышен восторг, а не испуг.
- Аппарат! - заорал фотограф, энергично отпихивая его в сторону и осторожно протягивая руку к валяющемуся рядом штативу. - Если он разбился, я тебе голову оторву!!!
- Не высовывайся! - прикрикнул на него старший товарищ, но он все-таки дотянулся до кожаного ремня, прицепленного к фотокамере, и потянул ее к себе.
- Если хоть один мой кадр пострадал, я тебе... - бормотал он, торопливо уползая вместе с аппаратом за камень.
- Голову оторвешь, я помню, - фыркнул младший из путешественников, высовываясь из-за камня еще сильнее. - Не стоит, местных ты в этом все равно не переплюнешь!
Над поляной взвилось в воздух еще несколько стрел. Теперь из джунглей, почти не переставая, слышались крики - яростные и испуганные, захлебывающиеся болью и победоносные.
- Оба сюда! Быстро!!! - снова закричал на своих товарищей старший из белых таким тоном, что даже заносчивый рыжеволосый молодой человек подчинился и резво заполз за камень. Фотограф тоже спрятался в этом не слишком надежном укрытии и, что-то злобно бормоча себе под нос, занялся своей техникой.
- Больше не высовываться! - велел предводитель этой компании, обращаясь, в основном, к рыжему. - Мы здесь для того, чтобы набрать материал о папуасах для музея - и все. А если нас здесь перестреляют, в музей мы ничего привезти не сможем. Так что слушаться меня беспрекословно! Ясно, мистер Рокфеллер?
Рыжеволосый парень небрежно пожал плечами:
- Вы же сами хотели натравить их друг на друга, - он кивнул на камень, за которым по-прежнему кипел бой. - Именно для сбора материалов для музея.
- Вот пусть они друг с другом и дерутся, а тебя я должен доставить домой живым. А то твои папа с дядюшкой за тебя и правда могут голову оторвать, не хуже местных!
- Это они могут, - усмехнулся юноша, - но точно не из-за меня. Я ж сказал, они только рады будут.
Очередной вопль, раздавшийся совсем близко, заставил всех троих белых вспомнить, что творится вокруг, и испуганно притихнуть. Рыжеволосый Майк, не удержавшись, подскочил к камню и, прижавшись к нему всем телом, осторожно выглянул на поляну. В тот же миг там стало неожиданно тихо, а потом наступившую тишину рассеяло громкое аханье самого молодого Рокфеллера.
- Грег! - зашипел он, оглянувшись на фотографа. - Камера цела? Снимай, скорее!
Все еще недовольный, но уже немного успокоившийся - насколько это было возможно в тот момент - фотограф поднялся на ноги и прижал чудом уцелевшую фотокамеру к груди. Рыжий товарищ отступил от камня, пропуская его на свое место, и он осторожно высунулся на поляну, прижавшись глазом к объективу. В следующую секунду он тоже в ужасе вскрикнул, но испуг не помешал ему несколько раз щелкнуть затвором фотоаппарата, и лишь после этого он отшатнулся назад и едва снова не упал на землю. Лицо его было белым, как неизвестный жителям этого вечнозеленого леса снег.
По поляне шел один из окровавленных и разрисованных красной и белой красками смуглых участников битвы, держащий в руке за волосы несколько отрубленных человеческих голов.
На полу в центре крошечной хижины тлели обложенные со всех сторон камнями угли, от которых к дыре в полке поднимался легкий дымок. Вокруг этого догорающего костра сидели несколько мужчин, в глубине хижины, за их спинами сгрудились о чем-то шепчущиеся женщины. Сквозь стены и потолок, сплетенные из лиан и веток, проникали тонкие солнечные лучики, вместе с углями едва освещавшие лица отдыхающих бронзовокожих хозяев и их белого рыжеволосого гостя.
Находясь внутри этой хижины, где все выглядело вполне обычным для жилища дикарей, можно было на время забыть о том, что она висит на дереве в нескольких метрах над землей.
- Дорогой гость, сыт ли ты? - спросил сидящий напротив белого человека туземец, все тело которого было разрисовано белыми и красными узорами. - Ты почти не ел наше угощение.
- Я сыт и очень благодарен тебе за гостеприимство и угощение, вождь, - ответил Майкл, старательно выговаривая каждое слово пока еще недостаточно хорошо знакомого ему диалекта этого племени. Голос его звучал совершенно искренне, но на лежащие на полу хижины листья, служившие тарелками, с остатками еды он поглядывал с едва заметным испугом. То, что лежало на этих листьях - запеченное в яме с углями на дне и разогретое в хижине мясо вперемешку со съедобными клубнями - он не стал бы есть, даже если бы умирал от голода.
- Если ты больше ничего не хочешь, поговорим о делах? - продолжил вождь. - За наши главные трофеи ты должен нам три десятка топоров. Ты пообещал.
- Я это пообещал, и я выполню свое обещание, - кивнул гость, поправляя круглые очки. - Три десятка топоров за три... трофея. И еще один топор за деревянные фигурки.
- Ты очень щедрый человек, - чуть заметно улыбнулся туземец. - Благодаря твоим дарам, мои сыновья смогут найти себе жен.
- Но ведь они в любом случае смогут теперь жениться, - уточнил его белый собеседник. - После того, как участвовали в сражении и убили ваших врагов.
- Да, конечно, - согласился вождь племени, - но молодой воин, убивший своего противника, и предлагающий семье своей будущей жены топор, лучше, чем молодой воин, убивший своего противника, у которого нет топора. Ты меня понимаешь?
- Очень хорошо понимаю! - рассмеялся Майкл. - Там, откуда я пришел, женщины рассуждают точно так же.
- Значит, наши с тобой жизни, хоть и очень разные, кое в чем похожи, - заключил туземец.
- А я с самого начала тебе это говорил!
Все сидящие вокруг костра заулыбались - папуасы сдержанно, едва заметно, зато их гость сверкнул всеми своими идеально ровными белоснежным зубами. Но внезапно всеобщую идиллию испортили донесшиеся из задней части хижины всхлипывания - тихие, но хорошо различимые в полуденной тишине тропического леса. Рыжеволосый молодой человек удивленно повернулся в ту сторону, и вождь племени тоже проследил за его взглядом.
- Мои дочери не смогут стать женами, - сказал старый туземец, и хотя голос его звучал равнодушно, а лицо оставалось невозмутимым, где-то в глубине его глаз промелькнуло что-то похожее на печаль.
- Почему? - удивился Майкл. Еще в первый день визита в это племя, до стычки с соседним папуасским поселением, вождь, знакомясь с белыми путешественниками, упомянул, что две его старшие дочери должны скоро создать собственные семьи и что их избранники, как и многие другие молодые воины, с радостью согласятся напасть на соседей, чтобы вернуться домой с трофеями и получить возможность жениться.
Первым делом молодой Рокфеллер подумал, что женихам дочек вождя не удалось никого убить в бою, и он собрался добавить к уже обещанным папуасам подаркам еще два топора, которыми эти женихи могли бы "оплатить" разрешение взять в жены своих избранниц. Однако в последний момент Майкл сообразил, что дело может быть совсем в другом.
- Женихи твоих дочерей погибли? - спросил он вождя. - Мне очень жаль...
- Они станут женами других воинов, - равнодушно ответил вождь. - Тех, кто остался жив, тех, кто убил хотя бы одного врага, и тех, кто сможет дать мне в качестве платы за невесту топор.
* * *
- ...сейчас среди современных девушек модно говорить о том, что вся мировая литература написана мужчинами, а следовательно, женщины в них показаны неправильно, не такими, какие они на самом деле, а такими, какими мы, мужчины их видим, - голос лектора, стоящего далеко внизу, с легкостью разносился по огромной аудитории, добираясь до самых верхних рядов амфитеатра, где скучал не выспавшийся Майк. - И хотя спорить с женщинами недопустимо, я все же рискну это сделать, даже если навлеку на себя этим гнев наших замечательных студенток... - по аудитории пробежала волна тихого хихиканья. - Я рискну сказать, что европейская средневековая литература не просто не оболгала женщин - нет, она, наоборот, абсолютно точно, самым совершенным образом описала именно женскую натуру, женскую психологию. Мужская в ней тоже хорошо показана, но женская - особенно ярко и особенно точно. Не верите?
Майк, до этого момента боровшийся с непреодолимым желанием положить руки на парту, а голову на руки и подремать до перерыва, оживился и встряхнул головой, отгоняя усталость. Надо же, на лекции по литературе тоже, оказывается, бывает кое-что интересное! Сам-то он зашел сюда, чтобы где-то пересидеть свободные полтора часа между географией и антропологией - и, как видно, зашел не зря! Женская натура - это нечто еще более загадочное, чем все дикие экзотические страны вместе взятые...
- Возьмем "Тристана и Изольду", - продолжал, тем временем, лектор. - Это не только первая в Европе история о любви, это еще и потрясающе точный рассказ о том, чем женщины отличаются от мужчин, - по залу снова прокатилась волна смешков, теперь уже более громких. - Нет-нет, не спешите смеяться и не надо краснеть! Я говорю о различиях в психологи и в системе ценностей. Для мужчины важно действовать по установленным правилам, соблюдать кодекс чести, как бы это ни было сложно, что бы ни происходило. Даже если речь идет о его жизни, или о жизни его любимой женщины, или возможности быть с ней вместе - мужчина не отступит от правил, не нарушит данное слово, не схитрит и не обманет. А что делает женщина, если ей, или ее любимому, или ее ребенку угрожает опасность? Или если любимый мужчина может уйти от нее к другой? Она будет хитрить, будет интриговать, будет врать в лицо всем и каждому, лишь бы только спасти своих близких или свою любовь. И не будет испытывать по этому поводу никаких угрызений совести, потому что цель, которой она добивается, для нее важнее всех кодексов и договоренностей.
Среди студентов поднялся легкий шум. Кто-то из немногочисленных девушек, кажется, был недоволен таким определением женщины, а кто-то как будто бы почувствовал досаду из-за того, что преподаватель раскрыл их главный секрет. Парни же и вовсе пришли в растерянность - им тоже не нравилось то, что сказал лектор, но многие в глубине души вроде как догадывались о чем-то подобном. Майк с сомнением смотрел то на профессора, то на двух сидящих на несколько рядов ниже девушек, одновременно вспоминая своих сестер и их подруг. Ни одну из них нельзя было назвать хитрой и коварной интриганкой, способной пойти против правил. Старшая сестра Энн слепо выполняла все требования родителей и докладывала им о каждой шалости остальных детей. Мэри, с которой Майк, как это часто бывает у близнецов, был очень близок в детстве, поначалу отказывалась стучать на него, но после того, как ее несколько раз оставили без карманных денег, тоже приняла правила, установленные в семье. Братья, к слову, в этом плане ничем от них не отличались. Что же касается девушек, с которыми Майк дружил или пытался крутить романы, то они и правда пытались хитрить, изображая влюбленность и уверяя его в своих горячих чувствах, но делали это так неловко, так топорно, что он едва сдерживался, чтобы не рассмеяться в ответ на их излияния. У каждой из них чуть ли не в прямом смысле было написано на лбу, что их интересует вовсе не он, Майкл Рокфеллер, а миллионы его семьи и власть его отца, и чем больше они уверяли его в обратном, тем яснее становилась видна эта надпись.
- Вопросы? - донесся до задумавшегося Майка голос лектора. Молодой человек посмотрел на часы - ну вот, уже и конец, пора бежать на антропологию! А про женщин он здесь так ничего и не узнал. То, что преподаватель рассказал об их хитрости и коварстве - ерунда. Сын миллионера снова подумал о своих сестрах, а заодно и о братьях и кузенах с кузинами - если говорить о хитрости, да и, называя вещи своими именами, об уме, то ни один из них не годился ему и в подметки. Все они делали только то, что требовали от них дед, отец и дядя Дэвид: хорошо учились, копили карманные деньги, записывая все расходы в специальные тетрадки, и следили друг за другом, по любому поводу ябедничая взрослым и получая за это вознаграждение. Все они готовились в будущем заниматься семейным бизнесом и даже помыслить не могли о том, чтобы выбрать себе дело по душе. А ведь у каждого из его родных сестер и братьев было такое дело, была своя мечта, от которой все они безропотно отказались, даже не попытавшись поделиться ею с отцом. Хотя им было известно, что в юности у отца тоже была мечта - он хотел стать архитектором, но дед не стал его даже слушать. А вот Майк отца услышал, еще когда был совсем маленьким: услышал, как он рассказывал о своем увлечении, и запомнил. А потом напомнил ему об этом перед тем, как сказать, что его не интересует ни бизнес, ни политика, а интересует жизнь людей, обитающих на другой стороне земного шара. Настолько интересует, что именно ее изучением он и собирается заниматься всю свою жизнь. Смог бы отец после такого вступления оказать ему? Вопрос риторический.
Именно поэтому он, Майк, теперь изучает антропологию в Гарварде, а Родман, Стивен и Энн с Мэри зубрят ненавистные экономические формулы. Потому что он умнее их всех. И вообще умнее большинства мужчин и женщин.
* * *
Почему он именно сейчас, спускаясь с дерева, в ветвях которого был спрятан дом вождя, вспомнил о той лекции, хотя уже давно не думал ни об университете, ни вообще о своей скучной жизни в Америке? Из-за разговора о дочках главы племени, потерявших в войне с соседями своих женихов? Или из-за того, что под деревом как раз проходила младшая жена вождя, совсем юная и очень красивая, так что взгляд молодого человека невольно задержался на ее едва прикрытом бронзовом теле. Майкл не стал задумываться об этом. Он точно знал, что гарвардский преподаватель, считавший женщин более хитрыми и беспринципными, чем мужчины, глубоко ошибался. Ни местные смуглокожие папуаски, ни оставшиеся за океаном американки, разумеется, ни в чем не превосходили сильный пол. Иначе они помешали бы мужчинам развязывать войны и убивать друг друга, убивать их возлюбленных, братьев или сыновей. Но ни белые женщины из цивилизованного мира, ни темнокожие дикарки ничего не могли сделать против этого - и никогда не смогут.
* * *
В этом племени Майкла в хижину вождя пока не приглашали, но он не сомневался, что рано или поздно побывает в ней. А пока ситуация его даже забавляла - надо же, есть на Земле еще места, где члена семьи Рокфеллеров "не принимают"! Дома все посмеются, когда он об этом расскажет. Хотя до этого еще далеко, пока он домой не собирается, у него еще слишком много дел здесь, в Новой Гвинее.
- Родольф, скажи старику, что я удивлен, - наклонился молодой исследователь к стоящему рядом переводчику. - Я пришел сюда в надежде увидеть смелый и гордый народ, который не забывает свои традиции и не боится соседей. А увидел пугливых, как райские птички, людей, которые позволили чужаку сбить их с толку и отказаться от заветов их предков. Сможешь это перевести?
- Смогу, но их это обидит, - предупредил его Родольф. - Они, конечно, ничего нам не сделают, но иметь с ними дело дальше будет уже невозможно.
- Переведи так, как я сказал, - велел Майкл.
Его товарищ пожал плечами:
- Как знаешь, мое дело маленькое...
Он повернулся к стоящим рядом двоим туземцам и произнес несколько фраз на их языке. Лица их остались невозмутимыми, но глаза более молодого на мгновение сверкнули яростью - в этом переводчик не ошибся. Старший же из папуасов то ли умел еще лучше скрывать свои чувства, то ли и в самом деле отнесся к словам белого гостя с философским спокойствием. Он вздохнул и начал отвечать Родольфу - довольно медленно, четко выговаривая каждое слово. Майкл нахмурился. Его спутник, голландец по происхождению, вырос в Новой Гвинее и свободно говорил на нескольких папуасских диалектах, в том числе и на языке племени, в котором они сейчас находились. И вождь племени уже имел возможность убедиться в этом. Тем не менее, он говорил так, словно боялся, что переводчик неправильно поймет его. Словно хотел донести до него что-то особенно важное.
- Ну? Что он сказал? - нетерпеливо накинулся Рокфеллер на Родольфа, как только асмат замолчал.
- Он говорит, что в их поселении был белый старик, который рассказывал интересные вещи и которому они доверяют, потому что он честный человек, - принялся переводить голландец. - Этот старик объяснил им, что лучше жить в мире с другими племенами, чем воевать с ними, потому что в войнах гибнут не только враги, но и свои.
- Какая глубокая мысль! - фыркнул Майкл. - То есть, я правильно понимаю - здесь побывал кто-то из миссионеров с хорошо подвешенным языком?
- Именно.
- Ладно. Посмотрим, сумеем ли мы этого миссионера переплюнуть... - молодой американец на мгновение задумался. - Спроси его, был ли этот белый честный старикан во всех остальных племенах всего этого острова, и если был, то все ли вожди согласились жить так, как он их учил.
Переводчик, уже догадываясь, куда клонит его товарищ, повторил его слова на языке вождя, после чего, выслушав удивленный ответ, снова повернулся к Майклу:
- Он говорит, что никак не может знать, был ли старик в каждом племени. Чтобы это узнать, ему надо послать туда своих людей и дождаться, когда они вернутся, но он не будет этого делать, потому что некоторые племена сильно не любят его племя, так что могут убить посланцев.
- Понятно, понятно, - нетерпеливо закивал Рокфеллер, ожидавший примерно такого ответа. - А теперь спроси у него, как же он может отказываться воевать с соседями, если думает, что соседи могут напасть на его племя? Если к соседям честный белый человек не приходил, они по-прежнему живут по старым законам и могут перебить все его племя, если оно будет жить по новым законам и перестанет воевать.
Последовал еще один обмен репликами между Родольфом и вождем туземцев. Майкл терпеливо ждал перевода - он уже видел, что старый туземец явно не знает, что ответить, и на ходу пытается придумать хоть что-то более-менее достойное.
- Он говорит, что лучше бы тебе послушать того честного белого человека. Миссионера, в смысле - он лучше объяснит, почему нельзя убивать соседей, - перевел Родольф, наконец, на английский.
- Ха! Вообще-то я таких людей много слушал, - фыркнул Рокфеллер. - Но это переводить не надо. Ты у него другое спроси: если сам он не может объяснить то, что сказал ему тот белый, то как он может быть главой племени? Может быть, он должен уступить свое место тому белому?
Еще до того, как Родольф закончил переводить этот вопрос, Майклу стало ясно, что спор с вождем выигран - он увидел, как лицо старого папуаса исказилось от ярости.
Чувствуя себя шахматистом, с легкостью переставляющим на доске фигуры именно в том порядке, в каком ему было нужно, Рокфеллер улыбнулся. До чего же легко манипулировать этими дикарями! И правда, как шахматными фигурами, с той лишь разницей, что они не черные и не белые, а все одинакового шоколадного цвета. В некоторых племенах спровоцировать конфликт было проще, в некоторых, как здесь, сложнее, но финал все был один: асматы не могли пойти против собственных обычаев.
А значит, можно было не сомневаться, что принадлежащий Майклу этнографический музей скоро пополнится новыми трофеями и фотографиями.
* * *
Катамаран швыряло волнами то в одну, то в другую сторону, то вверх, то вниз. Его мотор давно и безнадежно вышел из строя - впрочем, даже если бы он был исправен, четверым людям, оказавшимся теперь пленниками этого маленького судна, все равно вряд ли удалось бы справиться со штормом и добраться до берега. Ни один мотор не смог бы противостоять той огромной силе, которая утаскивала катамаран все дальше от берега в открытое море.
- Говорил же я!.. Надо было слушать этого лодочника! - вцепившийся обеими руками в мачту Рене Вассинг был готов расплакаться. Он действительно возражал против покупки этого старого суденышка, даже еще до того, как продавец честно предупредил, что плавать на нем можно только по спокойной воде - не в море и не в быстрых реках. Но возражал Рене не слишком активно, а когда Майкл своим уверенным голосом с легкостью перекрыл его ворчание и объявил, что платит за все он, так что и решения принимать тоже ему, голландец и вовсе притих, махнув рукой и пробурчав: "Делай, что хочешь!"
Этого он мог бы и не говорить. Его молодой спутник всегда делал именно то, что хотел, а в тот момент он хотел одного: купить старый катамаран, вручную построенный местными умельцами, и плавать на нем вдоль берега, останавливаясь в асматских деревнях и выменивая у туземцев топоры и рыболовные снасти на резные статуэтки и прочие экспонаты для своего музея. Что и было сделано. Катамаран, вопреки предупреждениям бывшего владельца, нормально держался на воде, а с поставленным на него новым мотором смог плыть с приличной скоростью, оставляя позади себя сияющие радугой фонтаны брызг. Да, при этом он скрипел и трещал, словно готов был вот-вот развалиться на части, и раскачивался на волнах так сильно, что Майкл, Рене и двое их помощников-малайцев несколько раз едва не упали за борт, однако первое путешествие вдоль берега прошло благополучно, без единой поломки. В первой же асматской деревне, где они причалили, их встретили, как почетных гостей - и сразу же после взаимных приветствий спросили, что именно привез им "сын большого белого человека" и что он хочет получить взамен. Так же было и в следующих двенадцати поселениях, и Рокфеллер шутил, что дикари передают друг другу информацию о его готовящихся визитах еще быстрее, чем репортеры у него на родине. Топоры, ножи, рыболовные крючки с лесками и украшения для женщин переходили из белокожих рук в бронзовые, а на смену им, из бронзовых в белые, передавались восхитительной красоты деревянные предметы - фигурки людей и животных, посуда с вырезанными на ней узорами... А иногда и самые страшные военные трофеи, которые ни Майкл, ни Рене не решались называть своими именами.
Обратный путь мимо этих тринадцати поселков дался катамарану тяжелее. Деревянные вещи весили куда меньше металлических топоров, но первые дни плавания здорово растрясли хрупкую конструкцию, и теперь она в прямом смысле слова трещала по всем швам. Тем не менее, до городского порта они добрались вполне благополучно, и останавливаться на достигнутом Майкл не собирался. За тринадцатым поселком, еще дальше по побережью, возле того места, где в океан впадала одна из многочисленных в этих местах рек, проживало еще одно племя асматов. В первую поездку добраться до него не удалось из-за нехватки вещей для обмена - если бы на катамаран погрузили еще хоть один топор, он бы точно утонул. Но поскольку этого не случилось, и катамаран был цел, ничто не мешало Рокфеллеру прокатиться на нем еще раз - мимо тех поселений, где он уже побывал, в гости к новым племенам. Так что спустя несколько дней это суденышко, вновь нагруженное огромными тюками с товарами для туземцев и глубоко осевшее в воду, опять скрипело и грохотало на волнах. И все было отлично, пока они не подошли к устью реки и не поднялся ветер.
Мотор на катамаране заглох, и пока четверо пассажиров пытались снова завести его, поднялся шторм, и их отнесло довольно далеко от берега. В тот момент, когда они обнаружили это, до него еще можно было доплыть - Майкл был уверен, что можно! - но Рене, чуть не плача, хватал его и их помощников за руки и умолял не рисковать и просто подождать спасателей.
Теперь Рокфеллеру хотелось столкнуть его за это за борт. Удерживало Майкла лишь то, что скоро они все и так должны были там оказаться. Катамаран, без сомнения, должен был рано или поздно развалиться на части, и даже если его будут искать спасатели, он вряд ли продержится до того момента, как их найдут.
Судя по всему, малайцы Лео с Симоном тоже понимали это - именно они первым заговорили о том, чтобы попытаться доплыть до берега. Это было к концу второго дня после того, как катараман унесло в море, и перед этим помощники исследователей долго о чем-то шептались, отодвинувшись от Майкла с Рене как можно дальше, чтобы те их не слышали. А потом оба малайца перебрались на середину катамарана, и Лео объявил о принятом ими решении:
- Мы можем доплыть, пока берег виден. Надо попытаться сейчас, потом будет поздно.
Симон молча кивал после каждого его слова, давая понять, что полностью с ним согласен. Рокфеллер же, выслушав Лео, поначалу засомневался.
- Вы хотите плыть вдвоем? - спросил он. - Стоит ли рисковать сразу обоим, может, пусть лучше кто-нибудь один..?
Симон, по-прежнему молча, замотал головой, а его товарищ принялся торопливо доказывать Майклу, что тот ошибается:
- Если поплывет один и утонет, второй может не суметь доплыть, потому что нас отнесет еще дальше от берега. Надо плыть сейчас, вместе, чтобы хотя бы одному повезло!
Рокфеллер, подумав, согласно кивнул. Рене встрепенулся и начал было отговаривать Лео с Симоном, но они только отмахнулись от него и, не говоря больше ни слова, вместе прыгнули в воду. Двое оставшихся на катамаране молодых людей долго смотрели, как они плывут, все больше отдаляясь от них, в сторону едва различимой полоски берега на горизонте. Вскоре головы малайцев, то скрывающиеся под волнами, то снова появляющиеся, превратились в крошечные темные точки, а потом их и вовсе стало невозможно различить среди пены и бликов, однако оставшиеся на катамаране Майкл и Рене продолжали смотреть в ту сторону, куда их спутники должны были плыть, и отвернулись, только когда над океаном сгустились сумерки и далекий берег тоже стал невидим.
Ночью, скрючившись под мачтой рядом с таким же сжавшимся в комок Вассингом, Рокфеллер безуспешно пытался согреться и заснуть и думал о том, добрались ли его помощники до берега. Если им это удалось, то утром они наверняка попадут в какое-нибудь папуасское племя и отправят оттуда гонца в ближайший город. Сколько ему понадобится времени, чтобы дойти туда? В лучшем случае, весь день. И тогда вечером на их поиски может вылететь вертолет. Если им повезет, их заметят с вертолета до наступления полной темноты, если нет - вертолет снова отправится искать их на следующее утро, и уж тогда, за весь день, наверное, все-таки найдет их.
С этой мыслью Майкл заснул и проснулся на следующий день, с нею он дождался вечера, изредка перебрасываясь подбадривающими фразами с Рене, с нею опять заснул, когда стемнело, и проснулся на рассвете... Вертолета не было. И это могло значить лишь то, что ни Лео, ни Симон не добрались до берега. Но сам берег был все еще виден и даже, как показалось Майклу, стал отчетливее.
- Рене, - оглянулся Рокфеллер на своего спутника, прислонившегося к мачте и уставившегося неподвижным взглядом в одну точку. - Рене, ребята явно не доплыли. Надо попробовать мне.
Вассинг поднял голову и, казалось, не сразу понял, о чем сказал Майкл. Несколько секунд он молчал, а потом вскочил на ноги и, несмотря на слабость, метнулся к Рокфеллеру и принялся хватать его за руки и умолять не оставлять его на катамаране одного.
- Тихо! Не ори, дурак! - прикрикнул на него Майкл. - Я плаваю не хуже них! И тебе же останется больше воды!
Он отпихнул Рене в сторону и шагнул к краю борта. Его товарищ продолжал всхлипывать и просить его остаться, но рыжеволосый молодой человек только отмахнулся:
- Думаю, мне это удастся! - сказал он громко, словно обращаясь не к Рене, а к самому океану, и шагнул за борт.
Вассинг не стал смотреть, как он удаляется о катамарана - следующие несколько часов он просидел в обнимку с мачтой с закрытыми глазами и открыл их, только когда услышал над собой стрекот приведенного Лео и Симоном вертолета.
* * *
Поначалу плыть было даже легче, чем цепляться за поручни и сиденья на прыгающем на волнах катамаране, пытаясь не свалиться с него в воду. Мышцы, которые от этого едва не сводило судорогой, в воде расслабились, а потом заработали с новой силой, рефлекторно совершая четкие, одинаковые движения. Волны то подбрасывали Майкла вверх, то накрывали его с головой, но не мешали ему плыть - он много раз купался в шторм, пусть и не такой сильный, и ему каждый раз удавалось вынырнуть из-под волны и не наглотаться воды. Тогда ему тоже бывало тяжело, но не настолько, чтобы он не смог выплыть и вернуться на берег. Правда, тогда и до берега было ближе. Но об этом Рокфеллер запрещал себе думать. Он должен был думать только о том, что доберется до берега, верить только в то, что победит стихию. Он всегда побеждал. Своих родственников, хотевших сделать из него финансиста, коллег по экспедиции, боявшихся разжигать войну между туземцами, самих туземцев, не желавших "возвращаться к традициям"... Да, бороться с бушующим океаном было тяжелее, чем с людьми, огромными волнами нельзя было манипулировать, как пешками на шахматной доске - но он все равно должен был победить их. Победить не деньгами и не хитростью, как делал это раньше. Победить силой, выносливостью и верой в себя. И доказать этим, что он чего-то стоит и без денег и связей своей семьи.
Мысль об этом помогала Майклу удерживаться на воде, когда у него начали уставать руки и когда каждое движение, каждый гребок стали причинять ему все более сильную боль. Она не давала ему сдаться, когда стало совсем тяжело дышать и когда он слегка захлебнулся и был вынужден долго откашливаться, барахтаясь на одном месте и чувствуя, что волны относят его назад, прочь от берега, сводя на нет все его усилия. Не давала плюнуть на все, перестать двигаться и погрузиться в океан, когда ему показалось, что он не видит темную полоску берега, к которому плыл, и молодой человек решил, что сбился с пути и теперь не знает, в какой стороне земля, и не сможет до нее добраться. Майкл продолжил взмахивать руками, продолжил вдыхать и выдыхать воздух и двигаться вперед - к берегу или нет, теперь было для него не важно. Шанс, что он все-таки плывет в нужном направлении, у него был, значит, останавливаться было нельзя. А если все-таки он плыл не к суше... Все равно лучше было бы утонуть, ни на минуту не прекращая борьбу и до последнего не теряя надежды.
Спустя какое-то время - сколько именно его прошло, Рокфеллер не знал даже приблизительно - шторм как будто бы начал стихать. Волны по-прежнему были высокими, но уже не окатывали плывущего человека с головой. Наоборот - каждый раз ему удавалось подняться на гребень волны, и во время таких взлетов над водой он, как ему казалось, снова мог различить впереди темную полоску берега. Возможно, она теперь даже была немного ближе - во всяком случае, Майклу очень хотелось в это верить.
Молодой человек не стал всматриваться вдаль более внимательно и пытаться понять, действительно ли это берег или ему просто мерещится что-то темное впереди. Он не мог позволить себе тратить силы даже на такую мелочь, как прищуривание воспалившихся от соленой воды глаз. Силы были нужны ему, чтобы плыть.
Выбраться на сушу оказалось еще труднее, чем плыть. Волны, только что как будто бы помогавшие Майклу приблизиться к твердой земле, подталкивавшие его к ней, теперь, наоборот, стали тащить его назад, прочь от нее. Хотя берег был уже совсем близко, несколько раз молодой человек задевал ногами дно - но встать на него и добрести до суши не было никакой возможности. Волны сбивали его с ног, и он опять оказывался в более глубоком месте и был вынужден изо всех сил рваться вперед, чтобы снова почувствовать что-то твердое. Несколько раз ему казалось, что он не сможет больше удерживаться на воде, что у него не осталось больше сил и стихия победила, но молодой человек вновь и вновь отгонял все мысли о том, чтобы сдаться и позволить волнам утащить себя в глубину. Он уже проплыл несколько миль, он уже почти победил океан. Он не имеет права сдаваться, тем более, сейчас, когда цель так близка. Никто из его семьи никогда не сдавался, и именно поэтому они стали теми, кем стали. И пускай он не слишком ладит со своими родными - в главном он такой же как они. Он тоже никогда не сдается, потому что он - Рокфеллер. Он тоже всегда добивается того, чего хочет. А сейчас он больше всего на свете хотел жить.
Пробарахтавшись в полосе прибоя еще несколько минут и в какой-то момент снова наткнувшись ногой на что-то, похожее на камень, Майкл оттолкнулся от этого камня и рванулся к берегу, оседлав очередную волну, которая вынесла его в полосу прибоя, закрутила в пене и в поднятом со дна песке и оставила лежать на самом краю суши, откатившись назад. Молодой человек вжался в мокрый песок и выпирающие из него острые камни, не веря, что его больше не болтает из стороны в сторону в воде, что он может лежать неподвижно на твердой поверхности и что ему не надо больше напрягать измученные усталостью мышцы. Но длилось его спокойствие всего несколько секунд - пока он не сообразил, что сейчас на него набежит следующая волна, которая может утащить его обратно в океан. Или даже просто снова завертеть его кувырком в полосе прибоя - он в любом случае не смог бы больше плыть и захлебнулся бы при первой же попытке сделать вдох.
"Не хватало еще сдохнуть теперь, когда я на берегу!" - эта мысль встряхнула Рокфеллера и заставила его со стоном подняться на четвереньки и поползти прочь от воды, раскачиваясь из стороны в сторону и едва не падая обратно на мокрые камни. Он не знал, откуда у него вообще взялись теперь силы - это было уже не второе и даже не третье дыхание, это было что-то и вовсе запредельное. Но этих взявшихся непонятно откуда сил хватило, чтобы он прополз несколько метров и услышал, как очередная волна разбилась позади него. Она вспенилась совсем близко от Майкла, но достать его уже не смогла - он лишь почувствовал, как ему на спину падают тяжелые брызги. Море больше не могло добраться до него и забрать к себе, он сумел вырваться из его холодных соленых объятий. Он в очередной раз вышел из игры победителем.
"А иначе и быть не могло, потому что я - Рокфеллер!" - было последней мыслью Майкла, прежде, чем он отключился от реальности.
* * *
Когда он снова открыл глаза, вокруг было довольно темно. Черная стена джунглей, которую молодой человек увидел, стоило ему приподнять голову, была окутана сумерками. Вечерними или утренними? Майкл понятия не имел, сколько времени провалялся на берегу без сознания. Мог несколько часов, а мог и больше суток...
Молодой человек осторожно приподнялся, опираясь на дрожащие руки. Позади него шумела вода - шумел океан, в котором он должен был остаться навсегда, но из которого все-таки каким-то чудом выплыл. Позади него небо окрасилось всеми оттенками красного.
Позади был восток, а значит, наступало утро.
Майкл попробовал подняться на ноги, но первая попытка сделать это оказалась неудачной, и тогда он снова встал на четвереньки и отполз еще немного дальше от кромки воды. По пути ему попался небольшой камень, и Рокфеллер, опираясь о него обеими руками, сумел, наконец, выпрямиться, а потом, шатаясь, сделать несколько шагов к ближайшему дереву. Ухватившись за его ствол, Майкл некоторое время просто стоял, вглядываясь в темноту между другими деревьями, растущими чуть дальше.
Скоро должно взойти солнце. Скоро в джунглях станет светлее, и все их обитатели начнут просыпаться. В том числе и люди. Папуасы, которые живут здесь и которые будет рады приютить у себя сына Большого белого человека, о котором знали все на этом острове. Они и сейчас узнают его по огненно-рыжим волосам и будут рады встрече с ним. Пусть даже сейчас он нанес им визит без подарков и товаров на обмен - они знают, что у него есть подарки и что он щедро отблагодари их, если сейчас они помогут ему. А еще лучше они знают, что если причинят ему хоть какой-нибудь вред, то могут сразу распрощаться с жизнью. Да и в любом случае их законы, позволяющие отрезать противникам головы и съедать их тела, ни за что не позволят им плохо обращаться с гостем.
Майкл без страха шагнул к темной стене леса. Он был уверен, что теперь у него все будет хорошо, и прожил с этой уверенностью еще несколько минут, пока ему навстречу не начали выходить из-за деревьев невысокие и хрупкие на вид силуэты туземцев.
Вернее, туземок.
Женщин, которые, по мнению европейских писателей, не придавали такого значения обычаям, традициям и кодексам чести, как мужчины. И которым было наплевать на все традиции и кодексы, если речь шла о жизни тех, кого они любят. Кого они любили и потеряли.
Каждая из этих женщин держала в руках натянутый лук, нацелив стрелу в грудь замершего перед ними Майкла Рокфеллера. Виновника их горя.