Каждый барнаульский жулик знает: если накосячил по-крупному, нет места лучше, чтобы замести следы, чем поселок Ильича - примыкающая к старой промзоне Барнаула деревенька - лабиринт из кривых улочек, вытянувшихся по песчаной обской отмели и с одной стороны подмываемый рекой, а с другой скрытый от посторонних глаз нависающим глинистым берегом. Знают о любви криминала к этому месту также следователи и оперативные сотрудники, поэтому, если вдруг случайно окажетесь поблизости от поселка - на спуске опоясывающей его кольцевой дороги, и вам доведется наблюдать людей в милицейской форме, с самым серьезным видом обшаривающих приречный бурьян, можете быть уверены: здесь ищут очередной труп.
Места эти действительно мрачные. Вдоль переплетающихся самым невообразимым образом тупчиков и проездов тянутся бревенчатые лачуги, щедро посыпаемые сажей из труб стоящей на высоком берегу барнаульской теплоэлектростанции. Чахлые деревца поднимаются из бедной почвы, летом над поселком звенят комариные рои, а зимой улицы становятся непроезжими от снега.
На пришельцев местные жители смотрят искоса и с недоверием, впрочем, пары бутылок самой дешевой водки, распитых со старожилами, достаточно, чтобы стать для местных своим. Или почти своим - поселковая аристократия - те, кто родился и вырос здесь, всегда будут помнить, что пришлый - всего лишь чужак, не знающий тайных законов этих мест. Впрочем, тех, кто может назвать поселок Ильича своей родиной, немного. Обитатели здесь сменяют друг друга быстро: новоселы, прибитые к этим местам превратностями судьбы, стремятся как можно скорее выбраться в большой город, те же, кого засасывает болотистая почва барнаульского дна, обычно живут недолго. Самоубийства, несчастные случаи и болезни выкашивают чужаков, так и не сумевших обрести благословение этой чертовой местности.
Василий Белкин, хотя и родился в Барнауле, казалось, был для поселка своим. С детства он облазил здесь каждый закоулок, знал о секретных схронах, устраиваемых поселковой шпаной и заезжим криминальным элементом, на равных общался с местными авторитетными пацанами. Причиной был не столько крутой Васин нрав и умение постоять за себя. То, что выцарапанную на грязно-белом бетонном павильоне автобусной остановки и увенчанную трезубой короной надпись "Белкин - король", никто и не думал перечеркнуть, испохабить непечатным словом или каким-либо образом оспорить, объяснялось тем, что свой род Василий вел от самых первых жителей поселка. Еще до того, как в сороковые годы прибывающая в растущий послевоенный Барнаул голытьба начала самостроем селиться здесь в непосредственной близости от промышленной зоны города, в комариной роще среди чахлых осин и кривых кленов стояла крытая дерном избушка. Она казалась древней, а жила в ней еще более древнего вида неопрятная старуха Акулина с косящими зелеными глазами и черными полулуниями грязи под крепкими длинными ногтями. Акулина была нелюдима, с новыми соседями общаться не желала, они ее тоже сторонились, а если, случалось, встречали на окраине поселка, то лишь мелко крестились и старались поскорее перейти на другую сторону, хоть бы для этого и пришлось перемешать сапогами жидкую грязь немощеной улицы.
При старухе с ранних лет находилась девчушка - ее внучка Анисья. Если обычно дети вызывают умиление, то назвать Анисью приятным ребенком, было нельзя. Хмурая, неразговорчивая, как и ее бабка, Анисья исподлобья смотрела сквозь встречных людей, а со сверстниками игр не водила. В школу девочка ходила редко, и, кое-как осилив семилетку, безвылазно жила со старухой в покосившемся домике, с каждым годом заслуженно или нет приобретая среди новопоселенцев все более дурную славу ведьмы.
В конце пятидесятых Акулины не стало. Помирала она долго и тяжело, так что вой стоял на всю округу. Над огородами то и дело с громким карканьем взлетали перепуганные вороны, а те, кому не посчастливилось жить рядом, пили горькую и бормотали забытые за годы советской власти молитвы. Когда, наконец, все стихло, и собаки перестали выть и рваться с цепей, Анисья вышла за околицу и отправилась по кривым улочкам в поселковый совет, чтобы получить свидетельство о смерти бабки и оформить притязания на завещанный ей участок и дом.
Председатель исполкома Гришка Отребин был в поселке человеком новым и о дурной славе Анисьи не слышал. Принадлежал он к тому разряду комсомольцев, которым не довелось показать себя на полях Великой войны, но пришлось испытать голод и лишения военных лет. Теперь душа председателя требовала подвигов, а его тело мечтало о сытости и комфорте. Тело было сильнее, так что с каждым годом Гришка погружался в трясину провинциального мещанства - той самой серой и унылой пошлости, которая спустя три десятилетия станет одной из причин краха утратившей высокие идеалы страны. Сейчас же председателю, мечтающему о больших делах, но вынужденному управляться с гнилым захолустным народцем, хотелось хоть как-то проявить свою власть и доказать, наконец, право называться не Гришкой, а Григорием Степановичем.
- Стало быть, домашним хозяйством заниматься думаешь? - сощурился Гришка, помешивая крепкий остывший чай в "губастом" граненом стакане. - А ведь у тебя, Анисья Трофимовна, из домашнего хозяйства только пара курей!
- Не стыдно тебе? Здоровая баба, могла бы на завод пойти или на фабрику, а ты дома сидишь и непонятно с каких доходов живешь. А может, ты, - Гришка вдруг бросил на молодую девушку маслянистый взгляд, - проституируешь?
- Гнилой свой язык прикуси, покуда чириями не покрылся! - зло одернула разговорившегося председателя Анисья и, не мигая, исподлобья уставилась на Гришку.
По телу председателя вдруг волной пробежала дрожь, и Гришка почувствовал, как рубашка прилипла к спине, а в прохладной прокуренной комнате по непонятной причине стало так душно, что легким перестало хватать воздуха. Толстое лицо Григория Степановича побагровело, сердце, забилось тяжело и неровно, и каждый его удар теперь отдавался в висках каким-то неприятным писком. Гришка смотрел в косящие зеленые глаза Анисьи и не мог оторваться. Шум в ушах сменился тяжелым, низким гулом, лицо председателя из темно-красного сделалось серым, а дневной свет вдруг застлали бурые пятна.
- Воды! - прохрипел Гришка, пытаясь скрюченными мясистыми пальцами ослабить ставший тугим воротник рубашки, а на губах председателя выступила пена.
Когда наваждение прошло, Анисьи в конторе уже не было. Сильно болела голова, и неимоверно хотелось спать.
- Нездоровится мне что-то, - заплетающимся языком сказал Гришка секретарше - скучавшей в приемной дородной пожилой даме и, с трудом доковыляв до каморки сторожа, плюхнулся на прикрытую стеганым одеялом деревянную скамью.
Когда указ от мая шестьдесят первого года обозначил суровое намерение государства бороться с тунеядцами и извлекающими нетрудовые доходы элементами, что, между прочим, грозило обвиняемому конфискацией имущества и высылкой, Григорий Степанович сделал еще одну попытку призвать Анисью к порядку и наставить на трудовой путь.
Вторая встреча с хмурой зеленоглазой девушкой, призванной в сельский совет отпечатанной на папиросной бумаге повесткой, была еще короче, чем первая. Явившаяся на запланированное заседание комиссии ранее обозначенного срока, Анисья сурово посмотрела на секретаршу и, не обращая внимания на посетителей в приемной, без стука зашла в кабинет председателя. О чем они говорили, так и осталось неизвестным, но Анисья вышла от Гришки десять минут спустя, а еще через час бледный и тяжело дышащий Григорий Степанович, доложил комсоргу и участковому, что имел разговор с гражданкой Метелкиной, в ходе которого она пообещала заняться общественно-полезным трудом, в частности, устроиться уборщицей в новый поселковый магазин.
Анисья действительно была принята на ставку уборщицы в только что открывшееся сельпо, вот только за работой ее никто ни разу не видел. Но люди об этом не задумывались, и как само собой разумеющееся воспринимали то, что толстая продавщица Клава - жена Гришки, повесив вечером на дверях магазина табличку "Закрыто", не шла домой, а запирала дверь и, засучив рукава, сама принималась отмывать затоптанный и заплеванный пол холодной водой из оцинкованного ведра.
Василию Белкину наводившая на деревню суеверный ужас Анисья приходилась теткой по сестре. Племянник часто приезжал в поселок, иной раз гостя в покосившейся избушке по целым неделям. Был он ленив, по хозяйству делать ничего не хотел, но Анисья помощи и не требовала. На мальчика у нее были другие планы, которым, впрочем, не суждено было осуществиться.
- Чужой ты для этого места, ох, чужой, - иной раз с сожалением приговаривала Анисья, ероша крючковатыми пальцами светлые Васькины волосы.
- Какой же я чужой, теть! - усмехался Васька. - Каждый закоулок знаю.
- Закоулков не бойся, что вкривь и вкось пойдет, то тебе на руку. - принималась ворожить Аниься на церковной восковой свечке и печной золе. - Кольца опасайся, кольцо твою погибель несет.
- Свадьбы что ли? - смеялся Васька. - Свадьбу не хочу. Лучше холостым погуляю!
- А свадьбы-то и не будет, - шептала Анисья вслед убегающему во двор племяннику.
Хотя Анисья, даже несмотря на суровый взгляд, была привлекательна в молодости, ее красота быстро прошла, так что уже к сорока годам Анисья выглядела настоящей старухой - сгорбленная с крючковатым носом и пронзительными слегка косящими зелеными глазами. Была ли это преждевременная старость? Вряд ли. История сохранила, как уже в восьмидесятые Анисья на причитания соседки о том, что годы, мол, бегут, и старость приходит быстро, презрительно бросила:
- Это ты стареешь быстро. А я медленно. Только там, где я бываю, твой день за мой месяц идет.
Жизнь в поселке шла своим чередом. Строивший козни Анисье Гришка к середине шестидесятых развелся с женой и рванул осваивать целинные земли в алтайской степи, но полюбил водку, а потому карьеры не сделал, так что в семидесятые следы годы его теряются. Бывшая жена председателя до самой Анисьиной пенсии работала продавщицей в сельпо, в обеденный перерыв и по вечерам надраивая покрашенные белой масляной краской деревянные полки до блеска и усердно смывая грязь с темно-коричневых половых досок. Сама же Анисья занималась тем, что завещала ей делать бабка - ворожила, устраивала и расстраивала свадьбы, насылала и снимала порчу с суеверных жителей поселка, а также приезжих, которые, несмотря на бытовавший в стране официальный атеизм, иной раз добирались со своими проблемами из Бийска и даже Рубцовска. Последнее, между прочим, означало необходимость выкроить два свободных дня и трястись по колдобинам шестьсот километров в медлительном и чадящем междугороднем автобусе.
Анисья бессребреницей не была, денег за свою работу брала немало, но куда девала накопления, неизвестно, жила же скромно все в той же норовящей развалиться избенке, разве что дерн на крыше сменился крашеным железным листом.
По молодости Васька дважды едва не загремел в тюрьму и, как говаривали, только с помощью тетки сумел избежать неминуемых сроков - первый маячил за драку, второй за какую-то темную историю с кражей из городского универсама. В восемнадцать лет непутевый племянник был призван в армию, а спустя два года, счастливо избежав выполнения интернационального долга в братском Афганистане, вернулся домой и опять же по большому чуду пристроился в автомастерской. В эпоху дефицита запасных частей эта работа считалась не только престижной, но и денежной. На поселке Ваську теперь уважали не только одногодки, но и редкие автовладельцы. А для пущей важности он приобрел старенький рыжий "Москвич", на котором нередко приезжал пофорсить перед поселковыми.
Анисья все, что делал племянник, одобряла, изредка пришептывая: "Гуляй, сынок, гуляй, но главное не загуливайся". Даже когда Васька с компанией таких же обормотов, как и он, завез на своем "Москвиче" в рощу дочку библиотекарши, после чего девчонка вернулась домой вся в слезах и чуть было не наложила на себя руки, Анисья лишь пожала плечами - дело молодое. Когда же в дверь бабки постучала сама библиотекарша, сопровождаемая щупленьким безмолвным мужем, и, сверкая толстыми лицами очков стала что-то лепетать про заявление в милицию, Анисья злобно плюнула, зыркнула косым глазом и обложила библиотекаршину дочку такими словами, которые в книгах не встречаются. Библиотекарша разрыдалась, муж, забормотал что-то невнятное, обнимая жену за плечи.
- Не боись! - сжалилась напоследок Анисья. - Не требо нам твое отродье. Не родит она! А ты в милицию не ходи. Ничего не докажешь, а тебя на весь Барнаул ославлю.
Та история как-то забылась, библиотекаршина дочка вскоре вышла замуж за проезжего офицера и уехала куда-то то ли на Дальний Восток, то ли в Казахстан. Во всяком случае, в поселке она больше не появилась, и даже на смерть матери ограничилась лишь отправкой односложной телеграммы: "Соболезную".
Все, чего касалась Анисья, рушилось. Ее наговоры были сильны и действенны, ведьмина злоба находила свою жертву и жалила жестоко и беспощадно, но вот заговоры на любовь и на семью, за которыми иной раз являлись к Анисье отчаявшиеся выйти замуж женщины, заканчивались крахом. Соединенная ведовством пара жила вместе не более трех лет, после чего заполученный обманом парень или спивался, или уходил из семьи. Не помогали ни крики, ни слезы, ни скоропалительно заведенный ребенок. Если, случалось, что брошенная жена прибегала в домик Анисьи, то на ее мольбы вернуть мужа ведьма лишь приговаривала: "Я тебя предупреждала! Три года - моя власть, далее твоя. Нет твоей власти, знамо, а потому сгинь и не мозоль глаза!"
Несмотря на неудачи в любовной магии, когда Ваське исполнилось двадцать два, Анисья решила приворожить девку и для него Однажды весной тысяча девятьсот девяносто первого, когда снег на обочинах уже покрылся твердой черной коркой, а небо из зимне-серого обрело ярко-голубой цвет, Васька появился в поселке. Был он на этот раз пешком - "Москвич" барахлил, и упорно не желал ехать в распутицу. Напившись чаю, Васька заявил тетке, что сейчас же отправится отмечать день рождения кого-то из своих поселковых дружков, но Анисья остановила племянника.
- Обожди. - сказала она. - Разговор есть!
- Да чего нам разговоры разговаривать! Дела у меня.
- Я, тетя, девок не люблю, - засмеялся Васька, - это они меня любят! А я люблю машины!
- Машины? - Анисья не очень-то удивилась. - Это "Жигули" и "Волги" что ли?
- Нет, тетя! Я сегодня в Барнауле такой автомобиль видал... - Васька мечтательно прикрыл глаза. - Не наш, а импортный! Немецкий!
Если жители Москвы и Ленинграда уже были знакомы с импортным автопромом, то в Барнаул, хотя и был он по численности двадцатым городом России, инвалютные автомобили только начали поступать. По улицам уже ездила первая праворульная "Тойота", но куда большим почетом пользовались старенькие "Мерседесы" и "Фольксвагены", прибывающие на Алтай вместе с покидающим ГДР советским гарнизоном.
- И чья же это машина такая? - спросила Анисья.
- Чья-чья! Большого человека! - важно ответил Васька.
- Ученого что ли?
- Бери выше, тетя!
- Директора завода?
- Нет! Машину эту своей дочке высокий партийный чин купил. Прокурор!
- Вот как? - теперь Анисья была в некотором замешательстве.
Она раскинула по столу горсть пшеничных зерен и что-то забормотала. Васька, привыкший видеть теткину ворожбу с юных лет, смотрел на происходящее без особого интереса.
- Совсем стыд потеряли! - вдруг сказала Аниься. - Ох, помяни мое слово, грядут большие перемены, если уж эти не стесняются неправедным богатством кичиться!
- Да с чего же неправедным-то? - спросил легкомысленный Васька.
- С того, милый, с того. - Анисья задумалась. - Бог даст поймешь в свое время.
- А девка-то эта хороша собой, что ли? - спросила она чуть погодя.
- Да хороша, хороша, тетя! - засмеялся Васька. - Только машина лучше.
- Ладно, будет тебе машина. - сказала Анисья. - Тебе машина, а мне на воспитание дочку вашу отдашь, когда родится.
- Да ты что! Я в семейный хомут лезть не собираюсь! - запротестовал Васька.
- Да не придется тебе! - махнула рукой Анисья. - Вы мне только дочку родите и разбегайтесь! Внучка мне нужна. Наследница! Я уж ее сама воспитаю, вас не обременю.
- Ну, как знаешь! - сказал Васька. - Так-то девка самое то. Если ненадолго с ней замутить, то я согласен. А, дай-ка мне пару красненьких на бутылочку, да я пойду с ребятами посижу.
Анисья извлекла из замызганного кошелька несколько хрустящих десятирублевок и положила на стол. Васька, привыкший к манере тетки никогда не брать и не передавать деньги из рук в руки, подхватил новенькие банкноты, с удовольствием втянул широкими ноздрями запах свежей краски, а затем накинул потертую кожаную куртку и вышел из темной избы в теплый мартовский день. Анисья же вынула из шкафа тяжелые темные свечи, натопленные из собачьего жира, достала из шкатулки пучки сухих трав и, начертив на черных отполированных до блеска досках стола меловой круг, принялась за колдовство. После того, как ведьма произнесла первые слова, успевший наполнить комнату душистый аромат, сменился запахом подвальной сырости и плесени. За мутным оконцем мелькнула черная тень, и в комнате потемнело. Сами по себе заскрипели половицы, а в печной трубе что-то ухнуло. От налетевшего порывом ветра распахнулась и громко хлопнула дверь. Соседские собаки, начавшие было беспокоиться и лаять, забились в свои конурки и тряслись мелкой дрожью.
- Проси! - гулким утробным голосом произнесло нечто, чье присутствие вдруг стало вполне ощутимым в маленькой избе.
- Скрой дурнину, дай лик молодецкий! - сказала ведьма.
Ночью над поселком разразилась нежданная и необычная для марта гроза. Громыхал гром, сверкали молнии, с неба били ледяные струи дождя. Буйство стихии продолжалось недолго, вскоре резко похолодало, так что к утру улицы и окрестные дороги превратились в сплошной ледяной каток. Скорая помощь, вызванная из города к заболевшему и мечущемуся в бреду ребенку не смогла преодолеть спуск с кольцевой поселковой дороги, и, улетев в кювет, увязла среди рыхлого, покрывшегося тонкой ледяной коркой черного снега. Не дождавшийся помощи ребенок умер, его тельце скрючилось и посинело, на губах засохла малиновая пена.
Таким уж было колдовство ведьмы Анисьи. Чем дороже оказывалось желаемое, тем больше была жертва, требуемая черными силами, но даже гибель младенца не уберегла ведьму от лежавшего над ее заговорами проклятья. Пытаясь приворожить девку, столь нужную для рождения наследницы ведьминых сил, Анисья, сама того не ведая, вступила в столкновение с куда более могущественным миром номенклатурного аппарата - с людьми, давно отказавшимися от древних суеверий и обретшими могущественную силу, питаемую атеизмом.
До середины апреля Васька в поселке не появлялся. Поговаривали, что он здорово поднялся, курит "Мальборо", называется модным словом "рэкетир" и трясет повыползавших изо всех щелей после достопамятного указа о кооперативах торговцев. Другие достоверно утверждали, что Васька задружил с ментами, ходит под их крышей и собирает дань с людей куда более серьезных, чем мелкий кооператорский сброд - с тех, кто ручкается с директорами пригревших кооператоров заводов и регулярно привозит им чемоданы денег. Не были правы ни первые, ни вторые. Васька, разжившись деньгами у тетки, работу в автосервисе почти забросил и бесцельно шатался по кинотеатрам и видеосалонам. Вдыхая запахи барнаульской весны, он вдруг понял, что влюбился. Влюбился страстно и трепетно, да ни в какую-нибудь городскую шмару, а в ту самую дочку прокурора на почти новом немецком автомобиле.
А ведь она была нереально крута! В годы, когда владелец японской "десятилетки" почитался в Барнауле за мультимиллионера, поймавшего удачу за хвост, прокурорская дочка ездила на "Ауди V8" 1989 года выпуска. Сама девушка была под стать своему автомобилю. Ее нельзя было назвать красавицей, но она была крайне эффектна и нисколько не походила на многочисленных одногодок с олинаковой слегка растрепанной "химией" и нарумяненными скулами. Татьяна - так звали девушку, была птицей самого высокого полета. Она курила "Кент", пила "Мартини", а обедала в первом кооперативном ресторане Барнаула на площади Спартака. Здесь длинноволосые тридцатилетние официанты смотрел на клиентов уважительно, обслуживали быстро, а вот цены очень даже кусались.
Девушке стоило только щелкнуть пальцем, чтобы перед ней выстроилась очередь из представителей золотой молодежи Барнаула - детей народных судей и депутатов, директоров заводов и завмагов. Но Татьяна не могла отвести глаз от чувственного и щедрого красавца Васьки Васьки, к которому ощущала странный душевный трепет. Мать - властная эффектная женщина, хотя и не разделяла увлечения дочери, сначала в своих оценках происходящего исходила из того, что единственный нежно-любимый ребенок может тешиться всем, чем пожелает. А вот отец отнесся к начавшемуся роману более чем прагматично. Привыкнув общаться с жуликами самого разного пошиба, он закостенел, стал недоверчив и, прекрасно разбираясь в типах преступников и мог по одному взгляду на лицо человека перечислить статьи уголовно-процессуального кодекса, которые тот уже нарушил или собирается нарушить в самое ближайшее время.
- То, что вы на свободе, - любил повторять папаша популярный среди гэбистов афоризм, - это не ваша заслуга, а наша недоработка.
И Васькины наклонности, и его биографию прокурор прочитал как с книжного листа, в первые минуты случайного знакомства, когда столкнулся с парнем у подъезда своего дома.
Увидев Ваську, выходящего калитки пятиэтажного дома, огороженного решетчатым забором и отличающегося от прочих домов толщиной стен и наличием лифта в каждом подъезде, прокурор ощутил беспокойство. Инстинкты, наработанные еще в первые годы службы, подсказывали: парню следует завернуть руку за спину, а затем, ткнув его лицом в асфальт, после чего вызвать наряд и оформить квартирную кражу, несомненно, только что совершенную у кого-то из соседей. Но, подходя к дому, прокурор также успел заметить, что именно этот молодой человек в модных вареных джинсах и в сдвинутой на затылок кепке четвертью минуты ранее тепло распрощался с девушкой, в которой прокурор, хотя и не видел лица, безошибочно угадал собственную дочь.
- Стой, ты кто такой? - спросил прокурор, делая полшага в сторону и поднимая руку перед Васькой.
- Греби мимо, папаша! - цыкнул сквозь зубы Васька, не испытывавший никакого пиетета перед людьми старшего возраста.
Это была его ошибка. Секунду спустя кепочка была втоптана в апрельскую грязь, а сам Васька оказался прижат щекой к беленой кирпичной колонне, обозначавшей калитку номенклатурного дома.
- Вы, молодой человек, поаккуратнее будьте в выборе выражений, - вежливо сказал прокурор и припечатал Ваське по почкам.
- Пусти! - пропищал тот. - Подруга у меня тут живет!
Последовавший небольшой поворот Васькиной кисти заставил его стать дружелюбнее, перейти на вы и в деталях изложить историю романтических отношений с Татьяной.
- Так ты что же, голытьба, ко мне в зятья набиваешься? - спросил прокурор, ослабляя хват и выпуская Васькину руку.
- Прощения просим, не признали. - произнес тот, поморщился и поднял кепочку из жидкой грязи. Неловким движением Васька попытался стряхнуть налипшую жирную жижу, перепачкал ладонь и манжеты куртки, разозлился и метнул кепку обратно в хлюпающую лужу.
- Ты головной убор-то подними, или богатый - новый купишь? - спросил прокурор.
- Да ничего, вроде, не жалуемся! - с достоинством ответил Васька, потирая растянутую руку.
- И по какой статье промышляешь? - спросил прокурор.
- Да я не на гоп-стопе! Я в автосервисе! - ответил Васька с достоинством.
- Тьфу ты, черт! Вот ведь угораздило! - сквозь зубы процедил прокурор и, не прощаясь, скрылся в калитке.
- Можно подумать! - Васька сплюнул под ноги и, засунув руки в карманы, отправился смотреть свежий боевичок в открывшемся неподалеку видеосалоне с большим экраном.
Что сильнее? Колдовство, закрутившее гормональную систему Татьяны и пробудившее в девушке дикое женское начало, или железная воля отца? Верь прокурор в ворожбу, он достал бы табельный пистолет и в тот же вечер пристрелил бы и Ваську, и его тетку, уничтожил бы все ведьмино семейство до седьмого колена, а для верности бы дотла спалил поселок Ильича. Но будучи человеком послевоенного воспитания, к суевериям и деревенским наговорам отличник службы относился не просто со скепсисом, а с откровенным презрением. Прокурор не верил никому и ничему. Он честно отсиживал необходимые часы на партийных собраниях, но относился к партийной идеологии не более чем к разновидности опиума для народа. Регулярно отправляя преступников за решетку, прокурор видел в них не более чем шахматные фигуры, движимые невидимой рукой истории. Потому, когда реальная государственная политика начала расходиться с декларациями, прокурор, не испытывая никакого когнитивного диссонанса, быстро смекнул, что к чему, и стал, пожалуй, первым по-настоящему коррумпированным силовиком на Алтае. Во избежание недопонимания со стороны нарождающегося слоя бизнесменов, воспитываемых видеосалонными лентами про организованную преступность загнивающего Запада, прокурор обзавелся круглосуточной охраной - хмурыми парнями, прошедшими Афган, которые постоянно следовали за его служебной "Волгой" на "Жигулях" с форсированным движком.
Демонстрировать свою власть и богатство в эпоху карточного дефицита и начавшего раскручиваться инфляционного маховика, прокурор, впрочем, опасался, потому начавшие сами по себе образовываться рядом ценности щедро отдавал единственной дочери.
То, что Татьяна, несмотря на домашние скандалы и упреки, а также на громкие обещания лишить ее родительских денег, ходила, словно околдованная гоп-принцем на оранжевом "Москвиче", не поддавалось никакому рациональному обоснованию, но в мистическую подоплеку происходящих событий никто в окружении девушки поверить не мог.
- Бог ты мой! Что же ты в нем нашла! - восклицала прокурорша, театрально заламывая руки.
- ПТУ, приводы в милицию, недоказанное соучастие в изнасиловании! Да он всю твою жизнь под откос пустит! - кричал прокурор на Татьяну, багровея.
- Оговорили! - хлопала глазами девушка. - Он не такой! Он очень хороший человек.
После домашних скандалов дочка, впрочем, на некоторое время словно одумывалась и начинала относиться к Ваське прохладнее, но у ведьмы Анисьи в деревянном гробике-шкатулке на этот случай лежала вылепленная из глины кукла с волосами, тайно срезанными Васькой с головы Татьяны. Стоило племяннику почувствовать ухудшение отношений к себе, как он бежал к телефону-автомату и, опустив в щель монетоприемника две копейки, набирал номер ильичевского сельпо.
Толстая продавщица, чертыхалась, вешала на дверь табличку "Учет" и ковыляла к покосившейся избушке Анисьи. Сплюнув и перекрестясь, она входила в расхлябанную калитку и шла по кривой тропинке к скрипящему крыльцу.
- Сказал, что опять! - отвечала продавщица и, стараясь, чтобы ее голос не прозвучал излишне грубо, добавляла. - Вы бы хоть голубиную почту, что ли завели! Через полдеревни не набегаешься!
- Бегай-бегай! Зато варикоза не будет. - бормотала Анисья и пряталась в доме.
Здесь она вытаскивала из шкафа украденный у Татьяны платок и ставила на него крошечный гробик с куклой. Посыпав игрушку мукой, ведьма начинала катать по черному столу хлебный мякиш, приговаривая:
- Кровь твою забираю, к себе призываю!
Через час Татьяна уже чувствовала томление, а ее сердце наполняла нежность к Ваське. Девушка не замечала ни вороватых бегающих глаз, ни блестящей во рту фиксы, Васька снова становился для нее желанным принцем, а его оранжевый "Москвич" казался куда милее, чем весь папин автопарк.
Ситуация накалилась к июню. В стране назревало что-то нехорошее: граждане липли к телевизионным экранам и, не отрываясь, смотрели прямые трансляции из московского дворца съездов, где беснующиеся депутаты призывали рвать страну на части. Анисья была далека от политики, но с удивлением наблюдала, как поток обращающихся к ней людей растет. Сглаз, порча, зомбирование - граждане сами ставили себе диагнозы. Несчастная Клавка все чаще вешала табличку "Учет" на дверь и тащилась через полдеревни к Анисье с докладом о том, что аудиенции добивается очередная богатая и несчастная гостья. Люди же попроще приходили сами, иной раз, часами дожидаясь на скамейке около забора, когда Анисья соизволит принять их. Ведьма же только плевалась. Для нее приходящие были лишь толпой пациентов психиатрической клиники. Надеясь избавиться от страждущих умалишенных, путавших невротические состояния и настоящее колдовство, Анисья интуитивно нашла верное маркетинговое решение, обозначив совершенно запредельные цены на свои услуги, что должно было снизить поток клиентов. Но этого не произошло. Люди были готовы были платить за избавление от придуманных ими чертей любые суммы.
- Никогда такой вакханалии не было! - бормотала ведьма, отдавая очередную пачку денег племяннику.
- Тебе-то что! Хочет народ с деньгами расстаться - и пусть! - смеялся Васька.
- Они как околдованные идут, словно кто-то их поголовно с ума свел! - отвечала ведьма. - А что цаца твоя?
- Ничего вроде! Папанька ее все на работе пропадает, не суется больше. А маманька, вроде как, ко мне даже привыкать начала. Уже не шарахается.
Анисья удовлетворенно кивала. Не знала она, что после каждого Васькиного визита прокурорша не находила себе места.
Когда федеральные телеканалы, чтобы отвлечь народ от начавшегося разграбления огромной страны, напропалую вещали о барабашках, инопланетянах и ведьмах, когда пространные рассуждения об инфернальных силах, действующих в нашем мире, публиковались в брошюрах, выходящих под заголовками "Знание" и "Наука", в мистику волей-неволей начинали верить все слои населения. Стоило прокурорше, все более озабоченной странным поведением дочери, пожаловалась на семейные проблемы своей парикмахерше, как та, покивав, вдруг понизила голос и зашептала:
- Это приворот действует! Приворожили Таньку твою, ох, приворожили!
- Да что же это за глупость такая? - удивилась прокурорша, в свое время с отличием защитившая диплом на кафедре философии марксизма-ленинизма.
Парикмахерша дернула плечами и фыркнула, всем видом показывая, что говорит истинную правду. Луч света, отраженный от массивных золотых колец, продернутых через уши женщины, ударил прокурорше в глаза, и она на секунду зажмурилась.
- Ой, чего только не случается! - зашептала парикмахерша, склонившись над прокуроршей. - Это раньше от нас правду скрывали! А нечисти из параллельных миров, знаешь, сколько по миру бродит!
Парикмахерша снова дернула плечом.
- Да ведь все те, кто выдает себя за ведьм, - это просто мошенницы! - недоверчиво возразила прокурорша.
- Есть и такие! - согласилась парикмахерша. - Но я одну ведьму знаю, настоящую! В седьмом колене! Она поможет!
Вполне вероятно, что прокурорша никогда бы в жизни не встретилась с настоящей ведьмой, пожалуйся она о происходящем мужу. Может быть, прокурор решил бы назревшую семейную проблему собственной магией - хлопнул бы в ладоши, произнес заклинание и одним росчерком пера отправил Ваську в тридевятое царство, но слишком уж серьезные дела намечались в стране. Шел июнь одна тысяча девятьсот девяносто первого года. Почуяв легкую наживу, подняли головы сепаратисты всех мастей. Вчерашние бандиты, будучи схваченными с полными машинами оружия, все чаще оказывались работающими под прикрытием сотрудниками очень серьезных ведомств. Кто прав? Кто виноват? Кто неприкасаем? Компенсацией за непростую жизнь в эпоху перемен были деньги. Большие. Просто огромные деньги, хлынувшие со всех сторон. Ходя по лезвию ножа, прокурор каждый день рисковал ошибиться, сделать роковой самоубийственный шаг. Он уже почти не бывал дома, решая десятки вопросов одновременно и разрываясь между Барнаулом и Москвой. Дела семейные отошли даже не на второй план, они стали чем-то совершенно далеким, так что прокурор просто-напросто упустил роковой момент превращения любовной интрижки в кровавую драму.
По иронии судьбы ведьмой, призванной решить семейные проблемы оказалась Анисья. Ее значительно выросшие за последние месяцы доходы, словно в бездонной дыре исчезали в карманах Васьки. Рестораны, гулянки с участием золотой молодежи, катание на Танькиной "Ауди" - все это было непонятно одинокой ведьме, но ради рождения наследницы черного дара денег она не жалела, отдавая то, что приносили просительницы, племяннику. Несчастная Клавка все чаще вешала табличку учет на дверь и тащилась через полдеревни к Анисье с докладом о том, что аудиенции добивается очередная гостья. Люди же попроще приходили сами, иной раз, часами дожидаясь на скамейке около забора, когда Анисья соизволит принять их.
- Хоть бы ты, старая карга, сдохла или телефон уже провела! - бормотала про себя Клавка, шагая по высушенной июньской дороге к покосившейся избушке.
- Чего тебе? - спросила как всегда вышедшая на крыльцо Анисья, учуяв приближение Клавки.
- Высокая птица к тебе летит! Из барнаульских. - хмуро ответила продавщица.
Карты уже рассказали Анисье о намечающемся визите, но сердце ведьмы отчего-то грызло какое-то дурное предчувствие.
- Не приму! - рявкнула она и уже было хотела скрыться в доме, как на крыльцо вышел Васька.
- Кого это ты не примешь, тетя? - спросил он.
- Тебе-то что? - огрызнулась Анисья.
- Мне-то? Мне деньги нужны! Мы хотим с Танюшкой в Москву на месячишко слетать, по Золотому кольцу прокатиться, в Ленинград заглянуть, а там знаешь, какие цены?
При словах о Золотом кольце Анисья поморщилась.
- Кольцо тебя погубит! - пробормотала она. - В Крым ехайте!
- А хоть бы и в Крым! - улыбнулся Васька, мечтательно прикрывая глаза. - Погреть косточки на солнышке. В море покупаться. Я ведь на море-то и не был никогда.
Анисья нахмурилась.
- Десять тысяч! - вдруг сказала она.
- Чего десять тысяч? - не поняла Клавка.
- Десять тысяч пусть плотит, тогда приму! - как отрезала Анисья и скрылась за дверью.
- Батюшки! Что ж такое! - Клавка не могла поверить в реальность происходящего.
Несмотря на начавший раскручиваться маховик инфляции, десять тысяч казались ей огромными деньгами. Не знала и не могла знать Клавка, что год с небольшим спустя, она сама станет получать зарплату маленькими пятисотрублевыми бумажками и считать деньги фантиками. А вот для прокурорши, что десять тысяч, что пятьдесят уже не были деньгами вовсе. Хмыкнув по поводу аппетитов ведьмы, она вдруг преисполнилась к ней уважения и, пробормотав про себя начавшую входить в обиход присказку о том, мы не настолько богаты, чтобы покупать дешевые вещи, приказала парикмахерше организовать встречу.
На следующий день, черная "Ауди" остановилась у полуразвалившейся хибарки в поселке Ильича А за полчаса до того от покосившегося забора, оставляя за собой столбы пыли, рванул огненно-рыжий "Москвич". В нем сидел Васька, поехавший в Барнаул, чтобы забрать Татьяну и привезти ее в поселок на день рождения кого-то из своих дружков. С наступлением лета дочь прокурора стала частой гостьей в поселковых трущобах. Сначала она убеждала себя, что ей просто интересно познакомиться с жизнью обитателей дна, затем девушка уже не искала для себя никаких аргументов - она просто тянулась к Ваське.
Но этот июньский вечер не задался с самого начала. Забравшись на обтянутое дешевым велюром дерматиновое сиденье, Татьяна поморщилась.
- Че ты? - спросил Васька.
- Бензином воняет. - сказала девушка.
- Ну, давай тогда твою тачку возьмем!
- Да на ней мамаша куда-то упорола. - ответила Татьяна и, вспомнив скандал, который закатила мама два дня назад, нахмурилась.
Ехали молча. Татьяна открыла окно и выставила ладонь под струи теплого воздуха. Когда машина ушла с городской трассы на разбитую кольцевую, опоясывающую поселок, девушка недовольно произнесла:
- Не тряси так! Тошнит!
- А я че сделаю?
- Ничего! Ездишь на этой развалюхе! Перед друзьями стыдно! - вдруг зло сказала Татьяна.
Васька не ответил. "Надо тетке сказать", - подумал он и тут же почувствовал сильнейшее желание заехать этой раскрашенной стерве кулаком в нос.
Чего она о себе возомнила? Прокурорская дочка! Правильно говорила Анисья - ворье на ворье, а дети - сплошная гниль. Все настроение, тварь, испоганила. Еще пару часов назад Васька так радовался, предвкушая дровяную баньку, гитару и водочку в компании старых друзей, теперь же ему вдруг расхотелось куда-то ехать. Сразу к бабке что ли? Пусть проучит эту мразь. Васька неуверенно сложил руки на самом верхе руля и уставился на покрытую ямами дорогу.
Погода неожиданно испортилась, солнце затянула свинцовая с темным брюхом туча, а стороны Оби налетел порыв ветра. Он принес с собой какую-то теплую пыльную волну, так что на зубах заскрипел песок.
- Окно прикрой, - приказал Васька.
Татьяна ничего не ответила. Васька резко выдавил газ, и из-под шуршащих колес "Москвича" полетели горсти щебня.
В домике Анисьи тем временем шел дьявольский обряд. Ведьма, чувствуя что-то неладное в гостье, деньги приняла, приказав положить их на полку буфета, но колдовство решила вершить неполное. Анисья решила начать обряд разрушения любовного приворота, а закончить его уже позже, когда поутихнут дурные предчувствия. Незавершенный обряд означал, что ведьма выпускает из ада черных духов, которые до завершения колдовства будут бродить вокруг нее, изыскивая способ напасть. Чтобы защититься от злых сил, Анисья призвала силы земли, обозначив безопасную для себя зону, где демоны не способны навредить призвавшим ее. Границы обозначил круг кольцевой дороги поселка.
Анисья чиркнула по руке прокурорши острым ножом и выдавила каплю крови на черные доски стола.
- Кровь-матушка, верни дочку, - зашептала ведьма, и было это в тот самый момент, когда Татьяна усаживалась в Васькин "Москвич".
Настоящее колдовство - процесс долгий и выматывающий. Пробормотав очередное заклинание, Анисья надолго замолкала и прислушивалась. Ей казалось, что все идет слишком легко. Приворот, наложенный на дочку этой красивой, властной женщины, сходил, словно сам по себе. Так не должно было быть. Даже проклятья неумелой ведьмы уходят с неким ощутимым сопротивлением. Сейчас же Анисья чувствовала, что колдовской навет отслаивается, словно шелуха с вареного картофеля.
В комнате потемнело, в печи что-то ухнуло, в стекло ударила горсть принесенного поднявшимся ветром песка. Парикмахерша, широко раскрыв глаза, сидела в углу на хлипком стуле и с возрастающим ужасом смотрела на Анисью, за спиной которой медленно вырастала черная клубящаяся тень.
- Убирайся прочь! - вдруг ни с того ни с сего сказал Васька и резко остановил "Москвич".
- Да пошел ты сам! - с неожиданной ненавистью выкрикнула Татьяна и, выскочив из машины в закрутившийся по обочине пылевой вихрь, что есть сил, хлопнула дверцей.
Металл жалобно клацнул о металл, и это вывело Ваську из себя.
- Ах ты, дрянь!
Он выбежал из машины и бросился за девушкой. Крик Васьки потерялся в реве начинающейся бури. Небо потемнело, деревья пригнуло к земле. Васька чувствовал, как песок бьет в лицо и царапает глаза. Парень догнал Татьяну и с силой толкнул кулаком в спину. Девушка подалась вперед, и заскользила по гравию. Руки обожгло, на покрывшихся черными крапинами ладонях выступили капли крови. Татьяна подняла глаза, прямо над ней с перекошенным от злобы лицом нависал Васька.
- Иди сюда, дрянь! - кричал он, но ветер тут же срывал слова с губ и уносил прочь.
- Мне страшно! - взвизгнула парикмахерша и тряхнула головой. Тяжелые серьги блеснули в неровном свете расставленных по комнате толстых восковых свечей.
- Кольца в ушах, кольца на машине, - прошептала она, тут же в печи снова ухнуло, по деревянному полу послышался легкий топот маленьких, словно детских, ножек, и комната взорвалась диким смехом.
Анисья оскалилась. Неприятная догадка возникла в ее мозгу.
- Кто ты? - Анисья сжала дрожащую руку прокурорши своей костлявой скрюченной лапкой. - Кто ты такая?
Прокурорша смотрела на ведьму полными ужаса глазами.
- Кольцова М-рия Павловна, - прошептала она побелевшими губами, при этом "а" в имени "Мария" скомкалась и пропала, а само имя сжалось и прозвучала не именем, а короткой и хлесткой командой "умри"!
И тут ведьма поняла все! Приворотное заклятие сходило так легко, потому что это она - она сама наложила его на девчонку, а эта женщина на черной машине, стало быть, была никем иным, как матерью Татьяны - Васкиной цацы.
Вопль ведьмы, яростный и полный ненависти, черной птицей поднялся над домом, взметнулся в бушующее небо и осколками рассыпался над поселком. Но ведь еще не поздно было все исправить, и, повернув обряд вспять, снова загнать выпущенных духов тьмы в ад! Длинный острый нож с силой вонзился в руку прокурорши, пригвоздив холеную белую кисть к черным доскам стола.
- Кровь приди! Дочку с кровью забери и отдай мне! - высоким пронзительным голосом заверещала Анисья противозаклинанье на только что разрушенные ею собственные чары.
На колдовские выкрики отвечало все вокруг. Изба тряслась и постанывала, в печи скрежетало, пламя свечей неровно билось, а в окно летели комья земли. Парикмахерша с поросячьим похрюкиванием на четвереньках ползла к входной двери, а прокурорша следила за происходящим c застывшим на губах безмолвным криком.
Из придорожных кустов на окольцовывающую поселок дорогу выползла Татьяна. Лицо ее было разбито в кровь, блузка порвана, заляпанная грязью юбка перекрутилась и собралась в комок. Девушка поднялась и, пошатываясь, пошла к оранжевому "Москвичу". Позади нее среди мечущейся бури на пыльной траве сидел, обхватив голову руками, Васька. Сердце его бешено колотилось, и с каждым новым ударом кровь била в виски, отдаваясь пронзительной болью по всему телу.
- Что же я наделал! Что я наделал! - прошептал Васька и закашлялся, почувствовав, как легкие наполнились словно вбитой в них невидимой рукой жесткой песчаной пылью.
"Москвич" на обочине затарахтел, неуверенно дернулся и пополз по кольцу, постепенно набирая скорость.
- Стой! Стой! - закричал Васька и, поднявшись на ноги, тяжело побежал за машиной.
- Помогите! - сдавленно прошептала женщина - от былой властности и ощущения собственного достоинства в ней не осталось и следа.
- Любовь призываю! - крикнула ведьма и выдернула нож из пригвожденной к столу пятерни.
Прокурорша взвизгнула и отшатнулась вглубь комнаты, прижав окровавленную ладонь к груди. И тут лицо ведьмы исказила гримаса отчаяния. Косые зеленые глаза почти вылезли из орбит, истошный вопль наполнил комнату. Прокурорша, зацепив стол и, опрокидывая стулья, бросилась прочь из дома. Пару раз дернув на себя дверь, она сообразила, что двери в деревенских домах открываются наружу, налегла плечом и чуть ли не вывалилась на крыльцо, ожидая быть подхваченной бурей.
Но на улице стояла тишина. Поднявшийся песчаный ураган стих так же быстро, как и начался, и лишь разбросанный по огородам песок напоминал о том, что только что черный вихрь прошелся деревне. У покосившегося забора повизгивала парикмахерша, перед домом стояла запыленная "Ауди", поблескивая четырьмя серебряными кольцами на решетке радиатора. Прокурорша метнулась к машине и уселась за руль. Не сразу попав ключом в замок зажигания, она, наконец, сумела совладать с управлением и, взметая грязь и пыль из-под колес, понеслась по поселку по направлению к кольцевой дороге. Вжимая руки в руль, прокурорша не сразу заметила, что пораненная кисть совершенно ее не беспокоит. Ладонь была грязной от сажи и запекшейся крови, но оставленной ножом на руке раны не было - духи преисподней не приняли жертвы.
Поселковая кольцевая на то и кольцевая, чтобы обойти вокруг поселка и вернуться к тому месту, откуда она началась. "Москвич" Татьяны, нещадно убивая подвеску, летел по колдобинам. Глаза девушки застилали слезы. В душе ее боролись любовь и ненависть к Ваське, а в голове висело какое-то странное отупение, словно это не ты управляешь свои телом, а кто-то чужой командует тобой, дергая за невидимые веревочки. Девушка плохо знала поселок и пропустила свороток на барнаульскую трассу. Все набирая скорость, уже не понимая, где находится, она пронеслась сквозь черную бурю на второй круг. Вот фары выхватили из темноты чей-то силуэт, руль дернуло... Удар. Человеческое тело бросило на лобовое стекло, мгновенно покрывшееся сетью мелких трещин, а "Москвич" повело и швырнуло в кювет. Татьяна каким-то неведомым образом поняла, что та серая масса, которая с размаху плюхнулась позади нее на дорогу, - это изломанное и изувеченное тело ее Васьки - Василия Белкина - племянника ведьмы Анисьи и внучатого племянника ведьмы Акулины, жившей в поселке с незапамятных времен. Считая себя старожилом поселка, Васька так и не стал своим для этой земли.
"Москвич" перевернулся и встал на четыре колеса. Татьяна не почувствовала боли, словно чьи-то руки заботливо придерживали ее. Открыв дверь, девушка вывалилась из покореженной машины на пыльную траву.
Буря неожиданно стихла, как будто кто-то просто взял и выключил ураган. Небо посветлело, и все вокруг обрело какую-то фотографическую четкость. Татьяна, утирая кровь, медленно стекающую с рассеченной брови, поднялась на ноги и, покачиваясь, с трудом вышла на дорогу. Стало еще светлее - черные тучи расходились, открывая солнце. Пыль осела, и душный воздух заполнился плывущей от реки прохладой. Татьяна огляделась. Чуть позади у края дороги лежал, как ей показалось, какой-то серый мешок, а с пригорка несся огромный черный автомобиль с четырьмя кольцами на радиаторе. Татьяна подняла руку, водитель резко нажал на тормоз, и машину потащило по гравию. "Ауди" с хрустящим звуком перескочила через Васькино тело, и остановилась в нескольких сантиметрах перед девушкой. За рулем с расширенными от ужаса глазами сидела прокурорша и, не мигая, смотрела на дочь.
Конечно же, папа-прокурор сделал все возможное, чтобы замять дело. Парикмахерша дала нужные показания, и спустя некоторое время следствие сделало вывод, что Васька был задавлен собственным "Москвичом", когда, не поставив машину на стояночный тормоз, возился в капоте. Сколько стоил такой исход дела прокурору, неизвестно, но черная "Ауди" - почти новая немецкая машина уже больше не стояла во дворе пятиэтажного дома с лифтами.
Татьяна и ее мать на следующее после рокового вечера утро спешно покинули ставший им ненавистным Барнаул и по крайкомовской брони улетели в Москву. Здесь девушка быстро оправилась от произошедшего - после смерти Васьки все произошедшее за последние месяцы стало казаться ей каким-то дурным сном, приключившимся с кем-то другим. С омерзением вспоминала девушка железную фиксу своего принца на рыжем "Москвиче" и его гоп-друзей, а также тот последний вечер, проведенный с Васькой в самом сердце бушующей черной бури.
А потом случился август девяносто первого - три дня, когда номенклатура по всей стране была поставлена в ситуацию жесткого выбора с кем идти дальше. Кто-то встал на неверную сторону, кто-то на три дня ушел на больничный, а вот прокурор, которому после истории с ДТП на поселке Ильича было уже нечего терять, поддержал новую власть и не прогадал. После победы над ГКЧП он был записан в самые верные сторонники первого президента России, и уже осенью был призван в Москву следить за порядком в новом государстве. Был прокурор нестар, амбициозен и сметлив, верно чуял, что в возникшей на руинах великой державы стране дозволено, а что является табу. Немудрено, что в бандитские девяностые он сделал блестящую карьеру и вышел на пенсию в начале двухтысячных простым российским миллиардером.
История же Васьки была скоро забыта - молодежь - прошедшие армию пацаны его возраста начали, подражая героям американских боевиков, чуть ли не ежедневно гибнуть в разборках, так что одинокий пластмассовый букетик, который каждый июнь появлялся на обочине кольцевой, затерялся среди пышных венков, то и дело обрамлявших придорожные столбы после очередной разборки.
Судьба Анисьи сложилась непросто. Коварное кольцо - окружающая поселок так и не позволило ей заполучить наследницу колдовской силы, а теперь незаконченный обряд не давал ведьме выйти за пределы гравийной границы. Анисья металась по лабиринту поселковых улиц, проклиная каждого встречного. Впрочем, совсем скоро ярость сменилась молчаливой покорностью, и еще более двадцати лет Анисья безвылазно жила в своем домишке, который с каждым годом ветшал все сильнее. Была она нелюдима, а с расцветом эзотерического мракобесия, охватившего Россию на рубеже двадцатого века, у настоящей ведьмы появилось так много конкурентов из числа шарлатанов, что слава Анисьи пошла на убыль Больше всех этому радовалась несчастная Клавка, привязанная к ведьме невидимыми колдовскими чарами, - наконец-то женщина вздохнула спокойнее, перестав служить у ведьмы на посылках.
Вновь заговорили об Анисье в две тысячи тринадцатом году, когда ей пришла пора умирать. Земля долго не отпускала ведьму. Как и в случае с бабкой Акулиной, над поселком неделю метались перепуганные вороны, собаки рвались с цепей, а вой из покосившейся избушки стоял на всю округу. Когда все стихло, в дом Анисьи первым вошел сосед. Как он успел рассказать перед смертью, изнутри пахнуло могильным холодом, и он услышал, как кто-то позвал его по имени. Анисья лежала на кровати - маленькая, сморщенная с большим крючковатым носом. Сосед перекрестился, опрокинул стакан водки из ведьминого буфета, снова перекрестился и пошел звать милицию. Рядом с домом толпились зеваки, но войти внутрь не решались.
Когда подъехал экипаж, чтобы зафиксировать факт смерти гражданки Метелкиной, никто не заметил, как нашедший ведьму смельчак вошел в свою околицу, скрутил с вкопанных во дворе столбов бельевую веревку и скрылся в сарае. Искать бедолагу начали когда потребовалось подписать протокол - обшарили двор, заглянули в дом, потом кто-то из мальчишек забежал в сарай - здесь он и увидел мужчину. Кое-как привязав веревку к вбитым в стену гвоздям, тот висел в петле, карикатурно раскинув ноги. До земли кончики ботинок не доставали всего лишь пары сантиметров.
Новый суицид случился на третий день - молодая девчонка из свежепостроенного коттеджа неподалеку поругалась с родителями и вскрыла себе вены. А на девятый день после смерти Анисьи молодой парень - студент техникума, снимавший комнату на соседней улице, закрылся в гараже и завел двигатель автомобиля. Хозяйка, почуяв неладное, позвала мужиков, те выломали дверь и вытащили уже потерявшего сознание юношу на свежий воздух. Студента удалось откачать, он долго смотрел на своих спасителей ничего не понимающими глазами, да так и не мог внятно объяснить, с чего вдруг решил свести счеты с жизнью.
Самую внятную мотивацию своих поступков изложил бульдозерист, работавший на заготовке речного песка в обской пойме. Майской ночью он прогнал свой многотонный гусеничный "Катерпиллер" по кольцевой дороге, и, выбрав самое узкое место, разворотил еще не до конца просохший асфальт после чего снес половину стоявшего неподалеку дома. Совершив этот акт вандализма, рабочий вернулся на площадку, где попытался повеситься, но надо отдать должное органам внутренних дел. Проезжавший неподалеку наряд поймал хулигана. Бульдозерист, помещенный в психиатрическую клинику, поведал, что слышал зов - такой, словно кто-то называл его по имени. Когда рабочий, принявший происходящее за галюцинацию, откликнулся, некая сила овладела его телом. Сила эта была столь черна и зла, что, разрушив дорогу, бульдозерист, дабы избавиться от звучащих в голове голосов, решил покончить с собой.
После пятой попытки самоубийства, случившейся уже на окраине поселка Ильича, происходящим здесь заинтересовались московские журналисты. Летом две тысячи четырнадцатого года приезжала большая бригада корреспондентов, были осветители, операторы; режиссер долго выбирал, с какого ракурса лучше снимать дом Анисьи. Ходили слухи, что о ведьме будут делать целый фильм, но осенью, когда материал был уже почти смонтирован, в здание, занимаемое московской редакцией, вошла красивая светловолосая девушка лет двадцати-двадцати пяти. Она о чем-то недолго разговаривала с директором продакшн-студии, после чего положила на стол увесистый конверт из плотной желтой бумаги, и спустя полчаса директор лично снял с редакционных компьютеров все жесткие диски, на которых хранились материалы, связанные с происходившим в поселке Ильича, и отдал их девушке.
- Так будет лучше для всех вас, - сказала она на прощание и, смерив директора долгим слегка косящим взглядом зеленых глаз, вышла из редакции.
Василий Алексеевич Белкин (1969 - 1991) - племянник Анисьи, сын Светланы Белкиной.
Светлана Белкина (1944 - 1999) - сестра Анисьи, жила в Барнауле.
"Губастый", он же "маленковский", он же "мухинский" граненый стакан - распространенный в СССР стакан с 30 гранями, используемый в общепите и впервые выпущенный в 1943 году стекольным заводом в городе Гусь-Хрустальный.
Достопамятный указ о кооперативах - имеется в виду закон СССР от 26.05.1988 "О кооперации в СССР", обусловивший появление нового вида экономических отношений. Кооперативы, получившие право обналичивать деньги предприятий государственного сектора, стали использоваться для вывода безналичных денег предприятий, циркулировавших в системе расчетов между производственным сектором, в сферу потребления, что стало одним из факторов дефицита и спровоцировало инфляцию.
Пятиэтажный дом с лифтом - жилой дом на улице Анатолия, квартиры в котором получали высшие номенклатурные работники. Отличалось тем, что на этаже размещалась всего лишь одна квартира, территория дома была огорожена забором, до пятого этажа ходил лифт. Площадь квартир составляла порядка 120 метров, во дворе дома имелся гаражный комплекс для жильцов.
Видеосалон с большим экраном - видеозал "Спектр", работавший в начале 90-х годов на пересечении улицы Никитина и проспекта Социалистический.
Полная версия рассказа "Поселок Ильича" 53.000 знаков, сокращенная - 35.000 знаков. Все события, включая приезд съемочной группы летом 2014 года, реальны.
Дополнительные материалы, правда, перевранные журналистами, можно найти здесь: http://tv3.ru/programs/xversii/video/derevnya-samoubiyc/