Он собирался уйти, но тут мисс Морстен вдруг открыла глаза. Увидела его, некоторое время смотрела бессмысленными, непонимающим взором, в потемках ее глаза казались почти черными от расширенных зрачков, сначала даже не поняла, видно, где она, потом до неё дошло. Она вся порозовела, села прямо и сжалась в комочек ещё больше - совсем закуталась в свою шаль.
- Простите, мистер Дарси. Я, кажется, случайно заснула. Сейчас, одну минуточку, я уже ухожу, - она сделала попытку подняться, но со сна сделала неуклюжее движение, запуталась в своем необъятном платке и снова рухнула в кресло. Залилась багровым румянцем.
Джеймс поставил свечку на столик, присел в кресло напротив.
- Не спешите, мисс Морстен. Время - шесть утра Рождества. Торопиться некуда. Можно еще даже поспать часок другой. Это мне надо извиняться, что разбудил вас в такую рань. Не спится что-то, - он кинул взгляд на её книгу, оставленную на столе.
- Гюго? "Последний день приговоренного к смерти"? В ночь на Рождество ничего повеселее не нашлось? - он увидел какие-то мелко исписанные листки, вставленные между страниц книги. - Вы пишете что-то? Что это? - он внимательно вглядывался в строчки.
- Перевод. Я пыталась переводить.
- А разве еще никто не перевел эту повесть?
- Нет. Точнее, я не знаю. Я не видела перевода.
- Но почему? Почему из тысяч книг вы выбрали эту, в такой день, да ещё для перевода?
Она вздохнула, понурившись.
- Просто я ещё не встречала писателя, который бы писал так проникновенно. Я плачу, когда читаю его. Он жалеет всех людей на свете. Их всех жалко. Даже преступников, даже негодяев. Как он делает это? Я хочу понять его. Хочу перевести его мысли так, чтобы сохранить силу его чувств. Мне не хватает слов на английском.
- Мисс Морстен, о Гюго пишут разное. Кто-то называет его несерьезным, скоморохом, уродливым клоуном, сильно преувеличивающим и выставляющим напоказ грязь и мерзость жизни, воспевающим их, называющим уродливое прекрасным. Я не согласен с его критиками. Я видел на сцене несколько его пьес, читал "Собор Парижской Богоматери". Это прекрасный роман. Но не кажется ли вам, что в нём, и в этой повести тоже, Гюго специально пытается вызвать у читателя сильные эмоции - как-будто он пишет ради них одних, забывая обо всём остальном, даже о здравом смысле. Он упивается силой чувств, ради этого он готов устроить настоящую бурю в стакане воды. Все эти горы бумаги - ради трёх слезинок, которые прольются из чьих то прекрасных глазок. Ваших, например, - Джеймс улыбнулся, глядя на неё. Она опустила взор.
- Может быть люди, прочитав его книги, станут чуть добрее, - прошептала она, отвернувшись. - Не сразу, но когда-нибудь...
- Наш мир жесток. Но не думали ли вы, что эта жестокость порой оправдана? Вот здесь, в этой повести, он даже не пишет, за что приговорили к смерти главного героя. Понятно только, что за убийство человека. О муках родственников убитого не сообщается. Зато он уделяет много внимания душевным мукам героя. Автор призывает нас пожалеть его, понять, простить и... что? Отпустить?
- Жалко его маленькую дочку.
- А представьте, что преступников перестанут приговаривать к смерти за убийство. Не приведет ли ощущение безнаказанности к росту числа убийств? Не станут ли преступники намного наглее после этого? И не будут ли родные их бедных жертв, слушая приговор, плакать о том, что жестоких убийц их близких лишают свободы на сколько-то лет, но не жизни? Справедливо ли это?
- А если по ошибке казнят невиновного?
- Это тоже страшно. Но на мой взгляд, страшнее оставить без наказания убийцу.
Она, видимо, не согласилась с его доводами и ответила, с грустью глядя на него:
- Люди - очень жестокие существа, они так легко превращаются в зверей и становятся безжалостными друг к другу. Казни не исправляют убийц. Нужны сотни и тысячи таких авторов, как Виктор Гюго, чтобы сделать людей хоть немного добрей. Один он ничего не сможет сделать.
Джеймс с тревогой и грустью вглядывался в её лицо:
- Мисс Морстен, что же такого случилось в вашей жизни, раз вы так относитесь к людям? Вас обидели, кто-то причинил вам боль, был жесток с вами? - спросил он тихо, с невыразимым сочувствием.
Она снова опустила глаза.
- Извините, мистер Дарси, я не могу говорить об этом. Дело не лично во мне. Я всё равно не смогу убедить вас. У каждого свой опыт. Большинство людей живёт в ужасном мире, совсем немногим дается счастье, достаток и покой. И даже те, кому в жизни даны все радости, почему-то не становятся добрее.
Она, нахохлившись от холода, всё так же зябко куталась в платок. Джеймс хотел бы сейчас обнять её, взять на руки, прижать к груди и убеждать долгими поцелуями в своих самых добрых чувствах.
Но он не мог нарушить границу, перейдя которую, оскорбил бы её и потерял бы уважение к себе.
- Может быть, вы и правы. Но вы совсем замерзли, мисс Морстен. Идите-ка лучше досыпать в свою комнату под теплое одеяло.
После этого дня у него появился повод беседовать с ней о чём-то, что выходило за рамки их привычных тем. О литературе, например.
Джеймс с удивлением вглядывался в мисс Морстен, увидев в ней другого человека, о существовании которого раньше не подозревал - критика, философа, мечтателя.
Сколько же раз еще она удивит его?
Почему-то они часто возвращались в своих беседах к той же теме, с которой начали рождественское утро.
Однажды на прогулке Джеймс сказал ей:
- У меня складывается впечатление, что вы всерьез намерены переделать этот мир, мисс Морстен, и верите, что у вас это получится.
- Я? Нет, что вы, мистер Дарси! У меня одной не хватит на это сил. Кто я такая? Но наш мир можно сделать намного лучше, если бы каждого человека с раннего детства научить быть добрее к людям. Если бы все мы захотели сделать это, то у нас получилось бы.
- Не хотелось бы разочаровывать вас, но мне кажется, вы ошибаетесь. Этот мир, этих людей не переделать так быстро. Понадобятся века и века.
- Но разве вы станете отрицать, что нравы всё-таки смягчились за последние десятилетия? И произошло это не само собой: неравнодушные, разумные, гуманные люди добивались этого. И чего-то добились.
- Вы имеете ввиду запрет на торговлю рабами в колониях?
- Да. И в самой Англии отменили некоторые жестокие законы - публичные казни, например.
- По поводу отмены работорговли. У меня есть другие соображения на этот счёт. Вам они не понравятся, мисс Морстен. За этими законами стоят экономические интересы английских промышленников. Сейчас им стало намного выгоднее использовать труд наемных работников, а торговцев из колоний, сбивающих им расценки, они считают своими злейшими конкурентами и сделают всё, чтобы задавить их. Ораторов, которые призывами к гуманности вышибают слезу у доверчивой публики, наши дельцы лишь используют в своих интересах, - Джеймс со снисходительным превосходством смотрел на неё. Как бы спрашивая её: Ну, как я вас сделал?
- Но, как же вышло, что двести лет подряд работорговля была выгодней, чем использование наемного труда, а сейчас вдруг стала невыгодной? - спросила Шарлотта, будто не замечая его снисходительной улыбки.
- Механизация. Я убедился в её эффективности даже здесь, в Пемберли. Внедрение новых методов орошения и посева, новых - более производительных станков и механизмов сделало новые способы производства намного более продуктивными, чем ручной труд бесправных, неграмотных рабов. У наших промышленников - владельцев заводов и фабрик появилось больше денег, а значит - намного больше власти, влияния в парламенте, чтобы проталкивать законы, выгодные им. А им выгодно всюду - по всему миру продавать свою продукцию, внедрять произведенные ими станки и механизмы и уничтожать своих отсталых конкурентов-рабовладельцев, на глазах теряющих прибыли и влияние. На самом деле их ничуть не интересует судьба несчастных рабов, они бы сами, своими руками уничтожили их всех до одного. Гуманность - только предлог, чтобы добиться своей выгоды.
- Хорошо. Но откуда взялась эта механизация? Кто-то же придумал новые методы орошения, изобрел новые станки, рассчитал и построил новые механизмы?
- Да, их придумали наши ученые, инженеры, изобретатели.
- Но для того, чтобы они придумали их, им нужно было много учиться, открывать и изучать в университетах новые законы природы, много лет ставить опыты, создавать теории, рассчитывать формулы. Они делали это не ради прибыли, не ради власти и денег. Они делали это ради того, чтобы сделать наш мир лучше, чтобы помочь всем людям на свете. С них - с этих разумных, добрых, неравнодушных людей началась механизация, и только потом, почуяв выгоду, закопошились ваши промышленники - стали получать прибыли и проталкивать законы, отменяющие рабство. Значит, люди своим желанием и действием могут менять этот мир к лучшему и постепенно сделать его добрее.
Джеймс ошеломленно смотрел на неё. Она будто еще до начала дискуссии, заранее знала все его аргументы, всё, что он скажет ей, и у неё уже был готов свой ответ.
- Откуда вы это знаете, Шарлотта? - изумленно спросил он. - откуда вы знаете, что именно таковы были мотивы ученых, изобретателей, инженеров?
- Знаю. У меня остались книги и записи моего отца. Тётя Мэй отдала мне их. Он хотел сделать наш мир лучше. Ради этого он учился и работал всю жизнь. И его коллеги тоже. Не ради денег, нет! - Ее голос дрогнул, Шарлотта отвернулась, пытаясь, видимо, справиться с эмоциями.
Сейчас Джеймсу больше всего на свете хотелось обнять её. Он почти решился сделать это. Но тут к ним подбежал Роберт, с веселым возгласом он бросился к Шарлотте, показывая ей несколько найденных в кустарнике лесных орехов.
Некоторое время они вместе пытались открыть орешки, но потерпели поражение.
Джеймс помог им: сдавил орехи в кулаке и легко сломал скорлупу. Роберт с удовольствием съел все добытые ядрышки, одно отдал Шарлотте, папа отказался взять угощение.
Роберт умчался дальше обследовать окрестности. Джеймс спросил её:
- Кем был ваш отец?
- Ученый, естествоиспытатель, изобретатель. Он работал в Кембридже. Я родилась, когда ему было сорок пять лет. Моя мать умерла при родах. А он умер от удара, мгновенно.
- У вас не было родственников?
- Близких не осталось. Кузина матери, тетя Мэй, она не смогла взять меня - её муж не разрешил. Но она попросила свою богатую родственницу - даму - члена попечительского совета школы для девочек, устроить меня в эту школу бесплатно. Через год ей удалось добиться, чтобы меня взяли туда. Потом я даже получила стипендию.
- Значит, вы тоже никогда не видели свою мать?
- Я помню бабушку - мать своего отца, она много занималась со мной, её я считаю своей мамой. Она умерла за полгода до его смерти.
- Шарлотта, я очень сочувствую вам, - Джеймс взял её руку и ласково сжал в своей. Какое счастье, что они оба только что сняли перчатки, пока помогали Роберту с орехами. Он снова чувствовал этот незримый восхитительный ток, проходящий по всему телу, идущий от ее руки к его ладоням и дальше - в самое сердце. Она не отнимала руку. Только снова покраснела и опустила глаза.
Он не хотел отпускать её. Век бы так стоял и держал ее ладошку в своей.
- Нет, всё нормально. Это было давно. Шестилетний ребенок почти всё в жизни воспринимает как должное. Я видела много людей, которым приходилось гораздо тяжелей, чем мне.
Они шли дальше молча, так и не разнимая рук. Наверное, он просто забыл, а она стеснялась ему напомнить.
Джеймс не знал, что она чувствовала при этом, кроме страшного смущения, заметного по её порозовевшим щекам и опущенным ресницам.
А он отдал бы всё на свете, чтобы эта прогулка не кончалась никогда. Он оказался на пороге рая, испытывая не сравнимое ни с чем блаженство.
Но тут снова прибежал Роберт, уткнулся Шарлотте носом в пальто и попросил дать ему носовой платок и новые сухие перчатки.
Джеймс не позволил себе даже ничтожной ласки, он лишь держал её ручку в своей руке. Невинный, дружеский жест.
Буря чувств, взрыв сумасшедшего восторга - не предать словами то, что творилось с ним в те минуты, пока он молча, с ничего не выражающим, скучным лицом нежно обнимал её пальцы своими.
Одна мысль занимала его:
Как бы сделать так, чтобы ещё раз прикоснуться к ней, и не испугать, не обидеть её, чтобы найти законный повод делать это постоянно.
Ночью его преследовали безумные эротические фантазии, но с этим он справится.
Но днём, когда она рядом, желание прикоснуться к ней стало нестерпимым, приносило почти физическую боль. Сейчас он верил, что прикосновения её руки будет достаточно, чтобы унять эту боль, чтобы успокоить невыносимое желание.
Невинный, дружеский жест, говорил он себе.
Убеждал себя в том, что, он знал, являлось безусловной ложью.
Ему нужно было всё - вся она - целиком, навсегда.
Её душа и её тело.
Джеймс не нашел законного повода. Он просто молча взял мисс Морстен за руку, когда на следующий день они вышли на дорожку парка.
Преодолев смущение, она вопросительно взглянула на него, а он сделал вид, что не заметил этот немой вопрос.
- Дорожки совсем скользкие ото льда, - через некоторое время сообщил он.
- Наверное, стоит посыпать их песком, - заметил он спустя минуту. Притянул её руку к себе поближе, заставив её подхватить его под руку. Другой рукой он накрыл её замерзшую ладошку - к счастью, она снова не успела натянуть перчатки, пока спешно одевала Роберта. А он их вообще оставил дома.
Потом он заговорил с Робертом о последнем уроке истории и обыденным тоном обратился к мисс Морстен с просьбой скорректировать программу занятий: в Итоне наверняка потребуют большего упора на латынь и римское право.
Они довольно долго обсуждали отличие программ разных университетов. Мисс Морстен показала хорошее знание предмета, хоть и держалась несколько скованно, с трудом преодолевая смущение.
С тех пор Джеймс больше не утруждал себя объяснениями, когда каждый раз в парке брал её за руку. Молчание теперь не затягивалось. Он сразу начинал какой-нибудь разговор, при этом надежно захватив её нежные пальчики своими.
Иногда он даже позволял себе какой-нибудь комментарий, что её руки слишком холодные сегодня или вопрос: не мерзнет ли она? и т.п.
Через неделю он впервые позволил себе погладить её ладошку пальцами.
- Вы замерзли, мисс Морстен, разрешите я разотру ваши ладони? - спросил он и, не дожидаясь её ответа, сразу начал массировать её пальчики своими, потом поднёс их к губам и попробовал согреть своим дыханием.
- Ваше пальто слишком лёгкое для нынешних холодов, - заключил он. - Вам следует сшить новое, я распоряжусь, к вам приедет модистка. Пойдемте скорее домой.
Джеймс дал указание модистке снять мерки и сшить для мисс Морстен, кроме пальто, с десяток новых платьев - более подходящего фасона.
Через неделю все обновки лежали у неё на столе.
- Мисс Морстен, кстати, надеюсь, я больше никогда не увижу на вас тех ужасных платьев - а если увижу, то прикажу истопнику сжечь их в печке, - заявил он безаппеляционным тоном, как бы между прочим, передавая ей пакет со свертками.
Она в ответ посмотрела на него пристально, со странным, вопросительным и в то же время строгим выражением. Он сделал вид, что не заметил этого взгляда.
Понимал ли он сам, что пытается взять её измором:
медленной, незаметной осадой - постепенно уменьшая дистанцию, одно за одним уничтожая преграды приличий? Обманывал ли он сам себя, веря, что не делает ничего особенного? Надеялся ли в глубине души на то, что рано или поздно соблазнит её, или пока отбрасывал эту мысль, не пуская ее в своё сознание?
А она - послушно шла в расставленные им сети? Поддавалась на его медленный захват её территории?
На следующее утро Джеймс увидел гувернантку в одном из её старых "ужасных" платьев. Она осмелилась ослушаться его приказа.
Когда Роберт убежал в детскую, он смерил её строгим взглядом и спросил холодно:
- Мисс Морстен, почему вы не выполнили моё распоряжение?
Она смело встретила его взгляд:
- Мистер Дарси, новые платья слишком открытые, они не подходят мне. Я учительница Роберта, а не содержанка. Ребенку не стоит видеть меня в них, - ответила она твёрдо, слегка покраснев, но не отводя взгляд.
Он понял, что она упряма и собирается отстаивать свои платья до конца.
- Если бы вы были матерью Роберта, то носили бы гораздо более открытые наряды, нисколько не смущаясь своего ребенка.
- Я не его мать, я - его учитель. В моей одежде не должно быть этого, - чего именно "этого" она не уточнила.
- Вы не его мать? - Джеймс саркастически усмехнулся. - А почему же вы целуете и обнимаете его как мать? Ласкаете и утешаете его, как мать?
Она, пораженная этим внезапным выпадом хозяина, кажется, на время даже потеряла дар речи. Он раскрыл её страшную тайну, которую она так тщательно скрывала ото всех вокруг.
- Я... я...не... - она беспомощно смотрела на него, не зная что ответить.
- Можете не трудиться искать оправдания, я всё давно знаю, - злорадно припечатал он. А потом добавил тихо, совсем другим тоном:
- И всё понимаю, мисс Морстен. Мальчику нужна мать.
Он решил смягчиться и не добивать её.
- Поэтому прошу, не надо больше со мной спорить. Вы оденете новые платья и выйдете в них к Роберту (и ко мне, - хотел он добавить). Ребенок уже большой и должен общаться с матерью, которую он заслуживает, а не с пугалом огородным.
Он развернулся и вышел из столовой с чувством победителя, оставив её совершенно огорошенную, растерянную. По пути в кабинет он усмехался, вспоминая выражение её лица.
На следующий день Джеймс с удовлетворением улыбнулся, увидев её в одном из новых, миленьких домашних платьиц из тонкой голубой шерсти. Несмотря на то, что она тщательно прикрывала грудь тёплой вязаной шалью, мисс Морстен, тем не менее, выглядела в нём потрясающе.
Сегодня ему обеспечено еще несколько часов, полных безумных грёз, которые он проведет на своём одиноком ложе в сладких мечтах, представляя, как медленно освобождает её от этого платья.
Но, кажется, она вовсе не радовалась ни платьям, ни новому изящному пальто с теплым меховым воротничком и манжетами.
Джеймс заметил, что теперь её ручка всегда была в перчатке, каким-то образом она успевала их надеть до выхода из дома. Он терял большую часть удовольствия от ощущения её мягкой нежной кожи.
Она не собиралась сокращать дистанцию.
Что он мог сделать или сказать?
Джеймс по прежнему заставлял её держать себя под руку на дорожках парка, мотивируя это опасностью подскользнуться.
Она вынуждена была подчиняться, хоть и с видимым неудовольствием.
Он чувствовал её пассивное глухое сопротивление его поползновениям. Конечно, она давно разгадала его тактику и противостояла его маневрам, как могла.
Джеймс вспомнил выражение Эрвина: "Настоящий мужчина должен пытаться, а настоящая женщина должна сопротивляться".
Он нисколько не сомневался, что мисс Морстен - настоящая, самая желанная в мире женщина. Его женщина. И он не будет мужчиной, если не станет добиваться её, и не добьется в конце концов.
Между тем, мистер Дарси старший в последнее время стал заметно перетягивать на себя внимание мисс Морстен и отвлекать её от непосредственных обязанностей - общения с мистером Дарси младшим.
Впрочем, Роберт пока нисколько не обижался, наоборот, чувствовал себя, как рыба в воде, всё происходило именно так, как он давно мечтал - прямо по его заказу. Его заветное желание, чтобы рядом с ним всегда были папа и Шарлотта, а ненавистная Ирэн исчезла без следа, исполнилось. Папа не отходил от них с мисс Морстен ни на шаг, и пусть взрослые стали слишком много разговаривать между собой, всё чаще предоставляя ему полную свободу бродить по парку в одиночестве в пределах их видимости, пока он только радовался этому. Он, как заведенный, носился по заснеженным тропинкам, выискивал в кустах и в заиндевевшей траве разные интересные объекты. Время от времени он возвращался, окидывал их счастливым взглядом, весело смеясь, дружески пожимал обоим руки и снова уносился вперед.
А его папа, аккуратно придерживая мисс Морстен под ручку и невзначай поглаживая через перчатку её ладонь, продолжал неторопливую беседу.
Он стал всё теснее придвигаться к ней во время их прогулок. Это происходило так незаметно.
Хозяин делал вид, что ничего не происходит, просто она постепенно, миллиметр за миллиметром, оказывалась практически в его объятиях. Заблаговременно натянутые перчатки уже давно не спасали от его близости.
Однажды она и вправду подскользнулась и не успела оглянуться, как оказалась в плотном кольце его рук: он поддерживал её двумя руками за талию, развернул к себе и наклонился над ней с самым участливым выражением лица.
- С вами всё в порядке, мисс Морстен?
- Да. Пожалуйста, отпустите меня! - она попыталась вырваться. Он вынужден был ослабить хватку, с неохотой отпустил её.
Она всё-таки выбралась из его объятий, вдруг отбежала от него на несколько метров и, ускоряя шаг, быстро пошла по скользкой дорожке.
- Куда же вы так быстро, мисс Морстен? Вы подскользнётесь, не бегите так, пожалуйста! - Джеймс бросился следом и быстро нагнал убегающую ланью учительницу. Снова попробовал подхватить её под локоть, но она вырвала руку. Вдруг остановилась и, глядя прямо на него с каким-то обреченным выражением, сказала:
- Пожалуйста, мистер Дарси! Пожалуйста! Дайте мне всего два с половиной года! Мне обязательно нужно доучить Роберта. Осталось совсем немного, - в её голосе звучали умоляющие нотки с оттенком безнадежной грусти.
- Я вижу куда вы клоните. Куда оно всё идёт. Все богатые джентльмены рано или поздно заводят себе содержанок. Покупают им платья, драгоценности, снимают или покупают для них дом.
Я должна доучить Роберта хотя бы два с половиной года - потом он уедет в школу, и тогда...
- Что тогда, Шарлотта?!
- Тогда уже всё равно, что будет, - она отвернулась от него и быстро пошла вперёд по дорожке.
- Вот, значит, что вы думаете обо мне?! - воскликнул он. Она молчала.
- Подождите! - он снова догнал её, схватил за плечи, развернул к себе лицом. - Я люблю вас, Шарлотта, - это правда. Но я не хотел делать вас своей любовницей, я хочу жениться на вас. Пока я не сумел получить согласие на развод от Ирэн. Она требует себе Энтони, а я не могу его ей отдать. Я обещал, что никогда не обижу вас, что пока я жив, Пемберли всегда останется вашим домом, где вы сможете чувствовать себя в безопасности. Так и будет. Мне пока нечего предложить вам, Шарлотта. Но неужели я не имею право на невинное дружеское прикосновение, на пожатие вашей руки, на тепло ваших глаз? Я всего лишь хочу быть рядом с вами, дорогая! Хочу каждый день видеть вашу улыбку и улыбку своего сына. Неужели я так многого прошу у вас?
Он умоляюще смотрел на неё, отчаянье звучало в его голосе и светилось в его глазах.
- Я был ужасным отцом, - продолжал он с горечью. - Мой маленький сын страдал, а я не замечал этого, поглощенный собой - своей похотью и эгоизмом. Вы одна были рядом с Робертом, поддерживали его, а я не видел вас. О, если бы я был хоть немного мудрее, добрее к нему и к вам! Если бы я думал о нём, был добр к нему и к вам, скольких бед мне удалось бы избежать, как счастлив я был бы сейчас!
- Добр?! Мистер Дарси, я давно знаю, что вы - самый добрый человек на свете, - она подняла голову и смотрела сейчас прямо ему в глаза. А он оперся обоими руками на ствол огромного дерева, возле которого они остановились, захватив её в плен, и жадно ловил её взгляд.
- Ты была рядом, а я не замечал тебя. Эгоист, я думал лишь о себе, жил своей жизнью, не видя людей вокруг.
- Зато я замечала вас, я видела, как вы относитесь к людям, стоящим ниже вас - вы были всегда добры и справедливы к слугам, к фермерам, ко всем вокруг. Роберт так похож на вас - я никогда не встречала ребенка лучше, умнее, добрее него. Когда я увидела как вы были похожи с ним в детстве, я ничуть не удивилась этому. Он - лучший мальчик на свете. О таком сыне я мечтала.
- Где же я был все эти годы? Почему я проглядел тебя?!
- Я давно люблю вас, мистер Дарси. Сначала я полюбила Роберта, а потом и вас, потому что он - это маленький вы.
- О, небо! Ты говоришь мне это, любовь моя! А я - я не смог разглядеть тебя, не увидел своё счастье, которое было совсем рядом, только руку протяни!
Он нежно обнял ее за плечи и, не смея коснуться её губ, целовал её волосы, висок, чуть касаясь ее кожи.
- Нет, я не обижу, я не трону тебя, я слишком люблю тебя, дорогая.
Он прижал её головку к своему сердцу, нежно целуя в висок.
- Каждый день встречать тебя, говорить с тобой, знать, что ты рядом - и это счастье, мне не нужно ничего больше. Я готов довольствоваться поцелуем в щечку, пожатием руки, - он немедленно взял ее ручку в свою и начал покрывать её страстными поцелуями. - Любимая, не покидай меня! Останься со мной, будь со мной всегда! Сейчас я не могу предложить тебе больше, но ради Роберта, ради нашей любви, не бросай меня!
Они стояли, крепко обнявшись, их обоих охватило волшебное, восхитительное безумство. Они оказались словно в золотистом мягком, уютном коконе и парили в нём, оторвавшись от земли.
Он не выдержал и припал к её нежным губам, ласкал их своими, наслаждаясь краткими секундами неземного блаженства.
- Боже, как я был глуп! Я не заслужил это счастье! Если бы я был умнее, зорче, если бы я больше думал о сыне, вместо того, чтобы шляться по балам!
С этих пор их жизнь изменилась. Но Джеймсу стало ещё трудней. Теперь он мог касаться любимой, но, вопреки его ожиданиям, это не облегчило его страданий.
Шарлотта перестала прятать от него свои ручки, но теперь, лаская и гладя их, он еще больше мучался от желания.
Возможно, она не подозревала об этом. Ведь он не смел навязываться ей, выполнял своё обещание. Лишь на прогулках он держал её за руку и тихонько гладил изящные пальчики, щекотал маленькие ладошки.
Невинные дружеские прикосновения - так он это назвал. Но оба знали, что они далеко не невинны.
Оба ощущали этот сладостный ток. Порой, когда Роберт убегал далеко, Джеймс позволял себе нежный поцелуй. Шарлотта страшно краснела, а он, наслаждаясь ее смущением, снова припадал к её виску или щёчке, сходя с ума, млея от восторга. Боже, они стали настоящими любовниками, хоть и не были ими пока. Эти прогулки с ней стали целью и смыслом его существования, он забывал обо всём на свете.