Сцена похожа на перевернутый вверх ногами трамвай, только намного больше настоящего. В нем обитают разумные существа. Кто они, кем были ранее, по каким причинам оказались здесь, пока неизвестно. Определенно можно сказать лишь о возрасте обитателей - все они перешагнули всякие возрастные приличия, давно пережив и свое время, и самою жизнь.
Один из дней. Может быть, гостинная, в которой несколько существ.
Фрау Кюгельшрайбер: Барон, вы не спите?
Барон (с дивана): Нет, не сплю. А что, должен?
Фрау Кюгельшрайбер: Идите сюда, я вам погадаю на завтрашний день.
Барон: Бросьте, я еще и сегодняшнего не дождался.
Фрау Кюгельшрайбер: Не вредничайте, и прекратите искажать язык.
Барон: Хорошо, я буду послушным.
Фрау Кюгельшрайбер: Тогда, прошу вас, закройте окно, так из него невыносимо тянет!
Барон: Фрау Кюгельшрайбер, опять вы за свое! Вы прекрасно знаете, что здесь нет окон. Зачем вы всякий раз заводите о них разговор?!
Рене-Александер: А я не помню, что это такое - окна?
Фрау Кюгельшрайбер: В самом деле, не помните? Но прикрыть-то окно поплотнее вы можете?
Рене-Александер: Могу. Конечно.
Фрау Кюгельшрайбер: Благодарю.
На сцену въезжает инвалидная коляска, в которой находится мистер Гомес.
Мистер Гомес: Рене-Александер, вы здесь! Ищу вас повсюду, хочу рассказать вам занятную историю. (Делает пируэт, кружась фактически на одном колесе.) Я вспомнил, что в одной из своих прошлых жизней был обычным фонарным столбом, стоял на грязненькой улице портового города, замерзая на холодном ветру. Но ужаснее всего было то, что голуби какали мне на голову, а собаки писали на ноги. На ногу. Так я стоял долгие годы, пока не покосился от старости.
Барон: И как вам не наскучило каждый раз придумывать подобные бредни и пичкать ими приличных людей.
Мистер Гомес: Это все правда, поверьте! Мне на память приходят мои прошлые жизни, правда, не часто.
Барон: Чепуха! Всеми науками давно доказано, что такого не существует в природе. Это обычное надувательство для дураков, каковым и является мистер Гомес. Против идей материализма не попрешь! А то вбил себе в голову... даже слово не подберешь.
Мистер Гомес: И не подберете. Поскольку, вылетело - не поймаешь.
Барон: Ах так! Тогда с завтрашнего дня я перестану звать вас "мистер Гомес".
Мистер Гомес: А я...
Рене-Александер: А вы замолчите, и вы, барон, тоже. Фрау Кюгельшрайбер уснула.
Барон: Скверный она человек, всегда засыпает в неподходящий момент. И всегда напротив окна.
Мистер Гомес: Видите, Рене, он опять всех задирает.
Барон: А у вас парик съехал.
Рене-Александер: Барон, вы ведь правда всех задираете. Когда-нибудь вы получите за это в морду.
Мистер Гомес: И никакой он не барон!
Барон: Что? Кто тебе это сказал, жопа!
Мистер Гомес: Кто надо (и тут же нараспев). Надо нам туда, где вершины в снегу, туда, где кругом эдельвейсы, туда, где железные рельсы... Мы знаем края, где под снегом цветет пршлогодний ячмень!
Рене-Александр: Мистер Гомес, прошу вас переключитесь с ячменя хотя бы на рожь.
Мистер Гомес: Мы знаем края, где под снегом цветет прошлогодняя рожь! Ты думаешь, это засада, в которую ты попадешь?
На сцену со всех сторон входят люди в одинаковых одеждах, одинакового цвета. На сцене иллюзия полной тишины. Где-то капает вода из крана и бьется муха в стекло. На мгновенье гаснет свет, но этого мгновенья хватает для того, чтоб на сцене остался только мистер Гомес.
Мистер Гомес (встает из кресла): Один, как перст, судьбы избранник. Наблюдая за мной в этом акте, вы сделали вывод, что я психичeски не здоров. Это не совсем так. Да, некие отклонения от нормы всечеловеческого общежития во мне присутствуют. Взять, к примеру, интересную особенность вспоминать истории из прошлых жизней. Если вы считаете, как этот барон, что я их выдумываю, чтоб завоевать расположение фрау Кюгельшрайбер, вы фатально ошибаетесь. Конечно, она дама видная, и еще не до конца мумифицировалась, но думать то, о чем думает барон, нет, и еще раз нет. От барона можно ждать чего угодно, даже того, чего можно не ждать. Он все врет. История о его баронстве окутана туманом таинственности, но мне точно известно, что к этому титулу он не имеет отношения. Прошу прощения, но сейчас я не могу сообщить вам даже мельчайшие подробности этой истории, может, дальше по ходу пьесы. У меня запланирована еще парочка подобных монологов, если все пойдет как намечено. Пьесу бесконечно кроят: добавляют что-то, дописывают. (Садится в коляску и идет вдоль рампы.) Часто мне кажется, что в одной из прежних жизней я был гусиным пером, которым был написан монолог Гамлета. Мной водила рука Шекспира! Его зубы щипали меня за волосы до самой моей смерти. Уверен, что именно с тех пор у меня такая тяга к театральным действиям, к монологам в особенности. Особая ценность монолога и заключается в способности его связно объснить процессы, происходящие внутри тебя кругу лиц. Круг этот может быть узок (овален) или широк (бездонен), сравним с Марианской впадиной. Главное в монологе - ответственность тебя перед кругом, и круга перед тобой. Взаимопроникаемое взаимообогащение. (Едет вдоль рампы в обратном направлении. Одно из колес коляски скрипит, как и некоторые из досок сцены.) Итак, время моего монолога подходит к концу, из-за кулис мне показывают, что, мол, прекращай, заболтался, но я вот что хочу добавить... нет, добавить не смогу, грозят кулаком, произносят скверные слова. Кстати, сейчас будут менять декорации, советую вам не теряя времени сходить в буфет, посетить туалет, поскольку время смены декораций на сцене собою будет заполнять барон... Еде, еду, не ори!
Уезжает за кулисы. В зале загорается зеленый свет. На сцене появляется Барон.
Барон: Могу вас заверить, дорогой зритель, это случается всякий раз: мистер гомес (я произношу его имя, как и он мое, с маленькой буквы совершенно сознательно) заваривает эту кашу, а нам всем вместе приходится ее расхлебывать, а затем и отдуваться после этого расхлебывания. (Барон взмахивает руками.) Кто-то из зала спросил меня: где я был? Отвечу: на процедурах. Такой несуразный порядок в этом заведении. А почему столько зеленого в воздухе? Что весна опять?
На сцену сидя на диване въезжает Фрау Кюгельшрайбер.
Фрау Кюгельшрайбер: Вы не видели куда отбыл мистер Гомес?
Барон: В жопу, куда же еще.
Фрау Кюгельшрайбер: Прощаю вас в последний раз, так и знайте. Вы бесконечно оскорбляете меня в лице мистера Гомеса в моем лице. Я - женщина, вы должны с этим считаться!
Барон: Во-первых, про жопу и мистера гомеса я сказал внутренним голосом и вы не могли этого услышать, опять вы переврали роль. Во-вторых, считаться должен - не должен. Кому положен, тем и сложен. Отсюда видно дерево войны.
Фрау Кюгельшрайбер: Да вы опять пьяны!
Барон: Хотел сказать вам много слов, но мой язык недвижим. Слова отбрасывают тени, я не люблю теней.
По сцене проходит человек одет с головы до ног в пижаму из капустных листьев.
Барон: И вот тому вам яркий пример: по гостинной разгуливают странные субъекты, о которых и слова нет в тексте. Вы считаете, это нормально?
Фрау Кюгельшрайбер: А мне в голову почему-то пришли воспоминания о том, как мой дядя летал на Марс, когда я была маленькой.
Барон: Какой Марс! И маленькой вы не были, это все гомес, он заразил вас болезнью воспоминаний. Да, что я еще добавить хотел - никакой он не гомес.
Фрау Кюгельшрайбер: Помолчите. Вы становитесь все более неприятным собеседником, я не желаю оставаться с вами наедине. Где же остальные? После разговора с вами я становлюсь не в своей тарелке и мне прописывают дополнительные процедуры для второго сердца.
Барон: Моя б воля, я б выгнал этого гомеса к чертовой матери! Он так отрицательно влияет на атмосферу в нашем заведении, что об этом ни пером описать, ни по радио рассказать.
Фрау Кюгельшрайбер ложится на диван, накрывается пледом и делает вид, что спит. Из-под пледа выглядывают ее голые ступни, обе левыe (есть мнение, что она страдает плоскостопием).
Барон: Жаль, что она уснула, я хотел расспросить ее о марсианах, про дядин полет. Я где-то слышал, что на Марсе много песка: можно было б выстроить там завод по производству стекла. Из этого стекла можно было б выстроить оранжерею и выращивать в ней круглый год разные растения, например, цветную капусту или тыкву. Я люблю тыквенный чай, я бы и марсиан приучил к нему.
С левой стороны на сцену вкатывается мистер Гомес.
Мистер Гомес: Если вам не трудно, барон, прикройте форточку, дует.
Барон: Здесь нет никаких форточек, гомес, и никуда здесь не дует.
Мистер Гомес: Вы не долюбливаете меня? Так? А почему?
Барон: Я губу прикусил, мне говорить больно.
Мистер Гомес: Здесь приятно пахнет. В одной из прошлых жизней я был кастрюлей, большой стальной кастрюлей, в которой постоянно варили вкусные вещи, но более всего я любил варить черепаховый суп. Это бывало редко, но бывало, тем и живу. Лишь в воспоминаниях мы живы, но и они бывают фальшивы...
Барон: Я знаю о вас гораздо больше, чем вы думаете.
Мистер Гомес: Поэтому и пытаетесь задеть меня за живое, за то живое, что уже давно мертво. Ничего не выйдет, вы пользуетесь дурной славой.
Барон: Чего не скажешь о вас.
Мистер Гомес: Чего только обо мне не скажешь! Я ветрен, словно ветер и весел, словно смех. Барон, вы ревнуете меня к фрау Кюгельшрайбер, но она интересует меня лишь в смысле собеседования.
Мистер Гомес раскрывает зонтик и исчезает под ним.
Барон: Какой проницательный! Переломать бы колеса у твоей телеги, чтоб оставил меня в покое, гад. И эта тоже!.. Все они здесь ненормальные, как и их ненормальный мир!
На сцене медленно появляется господин Комендант.
Комендант: Как дела, Барон? Не помешал?
Барон: Нет. Я ничем не занят, вернее, я обличаю.
Комендант: Как обычно, весь свет?
Барон: А вам он нравится? Эти социальные язвы? Эти дегенераты, истерики, политики, эти все...
Комендант: У вас есть предложения по исправлению, может, запасная цивилизация, которую можно будет расселить взамен этой нынешней?
Барон: Я знаю, спорить с вами бесполезно, вы всегда прикроетесь фиговым листом здравого смысла.
Комендант: Иди (посыльному). Я знаю в чем дело (Барону).
Посыльный превращается в голубя и улетает в зал. Комендант свистит ему вслед.
Барон: Какое дело?
Комендант: В полученной мною депеше было приглашение на день рождения - фрау Кюгельшрайбер отмечает очередной круглый юбилей. Итак, я приглашен, далее на словах - "и вы тоже". Я пойду. Вы тоже?
Барон: Я подумаю.
КОНЕЦ 1 СЦЕНЫ
СЦЕНА 2
Сцена пуста, но отовсюду льется музыка, слышен смех, оживленные разговоры, топот ног, хлопот рук, удары пробок шампанского, запахи всевозможной пищи. Сквозь все это прорывается голос фрау Кюгельшрайбер.
Голоса тускнеют, переливаясь синим. Из зала доносится выкрик: "Халтура! Фанеру гонят! Выключай запись!" Hа сцену летят разные предметы. Нет смысла описывать их подробно, мало ли что имел зритель в тот вечер в карманах и сумочках. Пусть режиссер сам обдумает это.
Голос фрау Кюгельшрайбер: А что это за шум за дверью? Может, почтальон? Der Postman klingelt nur zwei Mal.
Еле различимый голос Барона: Лапша абсолютно не соленая, кетчуп перекис еще до моего рождения.
Нетрезвый голос мистера Гомеса: Господа, внимание! Фрау Кюгельшрайбер, я сейчас вспомнил, что в одной из прошлых жизней был вами...
Фрау Кюгельшрайбер (постепенно проявляющаяся на сцене): Не может быть!
Приближающийся голос мистера Гомеса: Точно! Я могу рассказавать вам такие подробности, какие известны только нам, ведь мы одно целое. Правда, тогда вы еще не были фрау Кюгельшрайбер, вы были та, в кого я вошел, и пошел дальше в... кюгельшрайберы.
В воздухе сцены проступают очертания героев и предметов. Фрау Кюгельшрайбер сидит на высоком табурете во главе стола, за котором находятся еще 12 человек.
Фрау Кюгельшрайбер: Все ли приглашенные мною на своих местах?
Рене-Александер: На правах распорядителя и поверенного в ваши сегодняшние дела, могу уверенно сказать, да.
Фрау Кюгельшрайбер: А где Комендант? Он же только что был здесь!
Мистер Гомес: Он придет чуть позже, вызван с базы получать мыло.
Барон: Опять натырит нашего.
Рене-Александер: Ешьте молча свою лапшу, вон ее сколько вам навалили... (Встает.) Друзья, настал момент нашей имениннице воздать хвалу!
Мистер Гомес: Позвольте мне.
Мистер Гомес поднимается над столом (безо всяких присоблений) и говорит с высоты. На нем блестящий зеленый фрак, белоснежные брюки. В этот момент он похож лицом на артиста Сергея Бондарчука в роли Пьера Безухова в фильме "Война и мир".
Мистер Гомес: Знаете ли вы, что вы похожи на утро июльское, на каплю росы, что застыла на голове одуванчика, на улыбку форели, мгновение назад отметавшую икру! Хочу преподнести вам цветок, бутон которого состоит ровно из тысячи лепестков.
Сын Буратино: Ого! Я помню, отец мне однажды рассказывал о таком цветке.
Рене-Александер: Господин сын Буратино, об этом потом.
Фрау Кюгельшрайбер: А я знавала вашего отца. Он был упитанным и веселым человеком, и всегда ходил по улицам с клеткой полной попугаев, но он не продавал их...
Барон (громко): Прикажите подать хрена! Это ж без хрена жрать невозможно.
Открывается стена, из которой выходит посыльный-негр с обещанным цветком. Один из лепестков с цветочного бутона падает на пол. Наступает тишина и в нас тупившей тишине со своих мест поднимаются Ольга Семеновна и Иван Сергеевич.
Ольга Семеновна: Фрау Кюгельшрайбер, у нас с Иваном Сергеевичем для вас есть сюрприз - мы хотим разыграть для вас сцены из его последней пьески, которую он написал специально для этого дня.
Фрау Кюгельшрайбер (хлопая ладошами в калоши): Ich bedanke mich sehr. Vielen Dank!
Ольга Семеновна: В этой постановке мы будем проходить под собственными именами, чтоб не сбиться с намеченной цели.
Гости радостно переговариваются и начинают кушать, чтоб насытиться до начала представления. Барон спит накрывшись газетой. С цветка, который держит посыльный-негр, падают еще два лепестка.
Раздвигается задник, за которым обнаруживается еще одна сцена. На ней тенистый сад. Ольга Семеновна и Иван Сергеевич собирают цветы. Ольга Семеновна одета в бежевые пиджак и брюки, на голове шляпа с черным пером, обуви на ногах нет (в этом скрыт некий смысл, о котором зрители на сцене и в зале пока не догадываются). Иван Сергеевич одет произвольно, на усмотрение режиссера (есть ли в этом какой-то резон, сказать трудно). О.С. идет вокруг клумбы, И.С. идет в обратном направлении.
О.С: Могу я задать вам один вопрос?
В.С: Можете. И даже не один, я удовольствием выслушаю их все.
О.С: Сколько вам лет?
В.С: На этот вопрос я могу вам ответить очень приблизительно.
О.С: Почему?
В.С: Понятие времени, а значит и старения во времени, понятия весьма относительные.
О.С: Ну хорошо, приблизительно.
В.С: Приблизительно - восемь. И сразу же предупрежу вас о той погрешности, с которой сталкивается исследователь...
О.С: Восемь! Очень смешно.
О.С. достает из кармана бинокль с крупной оптикой и рассматривает И.С. в него. И.С. топчется на месте, склоняется к одному из цветков, гладит его бутон тремя пальцами, бутон незаметно целует его пальцы.
В.С: Как зовут этот цветок?
О.С: Гиацинт. Или Геоцинт.
В.С: Поэтично, хотя хаотично. Геос, в переводе через реку...
О.С: Сорвите его!
В.С: Для чего?
О.С: Сорвите и подарите мне.
В.С: Не пойму. Краса его завянет и он погибнет.
О.С: Я желаю, чтоб вы сорвали этот гиацинт и подарили мне.
Пауза. Проходит несколько лет. С героями постановки что-то происходит. Зрители на сцене остаются неизменными, зрители в зале стареют настолько, насколько хотят этого сами.
О.С. что-то царапает на стене небольшим гвоздем. И.С. сидит верхом на деревянном пони и следит за О.С. Внезапно О.С. поворачивается к И.С. (обязательно через левое плечо).
О.С: А как вы думаете, сколько лет мне? Приблизительно.
В.С: Вам сто два года.
О.С: Почти угадали. Откуда вам это известно?
В.С: Я читаю по небу. И еще я выписываю ежедневник Oбщества Пчеловодов.
О.С: Смотрите, гиацинт завял, вы мне его так и не подарили. Ладно, отправимся в дом, там, должно быть, уже чай пьют.
Входят в дом. Кругом видны следы запустения и забвения. За столом сидят скелеты, одежда на них местами истлела. Ольга Семеновна переставляет приборы, что-то сбрасывает на пол.
О.С: Присаживайтесь, чай еще не остыл. Странно, что нас не позвали, я ведь наказывала Анне.
В.С: Я люблю пить чай с клюквой.
О.С: У вас изменился цвет глаз.
В.С: Потому что вы мне понравились. Вы такая пышная, такая пухленькая.
О.С: Вы сказали, с клюквой?
В.С: Да. Красная такая, мелкая, но вкусная.
О.С: Я беременна, потому и набрала несколько в весе.
В.С: Я тоже беременен. Я беременен одной замечательной идеей и, как только я выношу ее окончательно, о ней узнает весь мир. Думаю, мир будет весьма удивлен, узнав суть этой идеи.
О.С: А я беременна одним будущим человеком.
Ольга Семеновна разливает чай по чашкам. На другом конца стола виден силуэт Болванщика.
В.С: Я знаю об этом будущем человеке почти все, за исключением того, когда и как он умрет.
О.С: Я не знаю о нем ничего, даже его имени, но знаю день его смерти и от чего эта смерть произойдет.
Ольга Семеновна разливает чай по чашкам. Скелеты обрадованно кивают головами. По столу пробегает Мартовская Мышь, усы ее в шоколаде.
И.С.: Дорогая моя, мы с вами окончательно заболтались и вышли за рамки пьесы. К примеру, чаепитие с гостями запланировано не было. И эта мышь здесь!
О.С.: Значит, мы с вами где-то незаметно проскочили все действие и даже финал. (О.С. встает из-за стола и выходит на авансцену.) Но объясните мне, откуда взялась моя беременность?
И.С.: А вы уверены, что ваша беременность является вашей? (Разводит руками.) Жаль, что поблизости нет ни одного медицинского работника, который помог бы нам разобраться в этой проблеме, которая пока еще проблемой не является.
О.С.: Можно спросить наших зрителей, вдруг среди них находится человек понимающий медицинские термины. Вот вы, например?
О.С. указывает чашкой с чаем на задремавшего Барона. Он вздрагивает, открывает один за другим все глаза, задумчиво смотрит на О.С.
Барон: Вспомнили, понадобился! А забыли как халат затаптывали в грязь, как били пробирки с образцами, как выливали анализы в унитаз, все забыли?!
Рене-Александер (Ольге Семеновне): Зря вы поставили на Барона, он ведь был акушером у кобыл.
Ольга Семеновна: Он отец плода, который я ношу у себя под сердцем.
Иван Сергеевич: Ольга Семеновна, вы вновь работаете не по тексту. Я, как автор...
Барон: То же мне, автор! А вы (Ольге Семеновне) идите за ширму, раздевайтесь, скоро начнется осмотр, который может привести к непредсказуемым результатам.
КОНЕЦ 2 СЦЕНЫ
СЦЕНА 3
Ширма. За ней Барон и Ольга Семеновна. Перед ширмой нервно взад и вперед вышагивает Иван Сергеевич. Возле рампы расположились гости фрау Кюгельшрайбер и она сама, они напряженно вслушиваются в разговор за ширмой.
В зрительном зале всего несколько человек (человек шесть-семь), поскольку минуту назад был объявлен антракт.
Барон: Вы настаиваете?
Ольга Семеновна: Уже настояла. Настойка получилась довольно крепкая, она поддержит и меня, и плод.
Барон: Но вы не станете отрицать, что видите меня сегодня впервые в жизни?
Ольга Семеновна: Не стану.
Барон: Как же я могу быть отцом этого плода? Скажите, кто вы такая? Я раньше вас здесь не видел. Вы новенькая?
Ольга Семеновна: Я старенькая, мне 109 лет. Прошу вас, приступайте к обследованию.
Барон: А как к нему приступать?
Ольга Семеновна: Возьмите пульсометр и засуньте его в... Нет, другой стороной. Надавите эту кнопку. Давите! Что показывает стрелка?
Барон: Стоит на единице. И что?
Ольга Семеновна: Мужчине этого не понять. Благодарю. Выйдите, мне нужно привести себя в порядок.
Барон: А пульсометр?
Ольга Семеновна: Отдайте его Ивану Сергеевичу. Он должен видеть показания.
Барон выходит из-за ширмы и протягивает коробку Ивану Сергеевичу.
Барон: Вот, аист вам на крыле принес.
Иван Сергеевич: А как он попал сюда?
Фрау Кюгельшрайбер: Уверена, что он залетел через форточку в окне. Ее никогда плотно не закрывают, так иногда тянет сквозняком, что сил нет.
Барон (подходит к столу): Поесть ничего не осталось?
Мистер Гомес: На дне кастрюли приютилось некоторое количество лапши.