Прибыл рано утром. Остановил грузовик на вершине холма и долго смотрел оттуда на пока ещё тихий и безмятежный городок - очередную строку в моём списке, робкую надежду на удачу. Быстрыми мелкими штрихами набросал пейзаж и, почти не глядя на рисунок, тут же смял и выбросил лист, а налетевший ветер подхватил его и ещё долго игрался с клочком бумаги, прежде чем тот окончательно пропал из виду.
- Билет на одного - 500 рублей, на двоих - 900 рублей. С ребёнком... - женщина в окошке монотонно бубнила заученный текст, одновременно читая какой-то глянцевый журнал и помешивая ложечкой кофе.
- Я сам по себе, - перебил я её и почему-то смутился, - я художник.
- Художникам, как и всем остальным, билеты по 500 рублей, - кассирша наконец-то оторвалась от своих занятий и обратила на меня внимание.
- Мне не нужны билеты. Я по другому поводу. Ваш директор обещал мне место в фойе для выставки картин.
- Тогда вам всё равно не сюда, - кажется, она слегка обиделась, - идите ищите директора, и с ним и выясняйте.
- А меня охранник не пускает, - пожаловался я в ответ. - Директор, мол, уехал, и ничего ни про какие картины не сказал. И телефон его вне зоны.
- Подождите минуту, пожалуйста, - она тяжело вздохнула, подняла трубку и набрала номер. - Римма? Это Лида беспокоит. Тут у меня какой-то художник, говорит, что Виталий Вячеславович разрешил ему устроить выставку у нас в фойе. Да. Что? Сейчас. Как вас зовут?
- Пётр Ковач. К-о-в-а-ч, - я наблюдал, как она по буквам повторяет моё имя таинственной Римме.
- Римма сейчас спустится, - Лида положила трубку. - Она не ожидала вас раньше полудня.
- Я добрался быстрее, чем планировал, - голос из смущённого окончательно превратился в извиняющийся, и мне стало совсем тоскливо.
Римма оказалась высокой взъерошенной девушкой и по совместительству "старшим замначальника", кем с гордостью мне и представилась.
- Виталий Вячеславович будет только вечером, - щебетала она, показывая окрестности, - но мы всё приготовили в лучшем виде. Ваши картины можно развесить вон там и там, прямо рядом со входом. Надеюсь, у вас никаких сцен насилия, обнажёнки и прочих непотребностей не имеется? Сами понимаете - сюда семьи ходят, мы должны поддерживать репутацию.
- Обычно ничего такого нет.
- Обычно? - Римма тут же смерила меня подозрительным взглядом. - Это же вроде ваши картины?
- Мои, - удручённо признался я, - но вы знаете же, как бывает - иногда люди видят вовсе не то, что есть на самом деле.
- Да уж, нашли, кому рассказывать, - девушка с облегчением рассмеялась. - И что, часто видят всякое?
- Как когда. Но если уж вобьют что-то в голову, то прямо держись. Знаете ли, - неожиданно для самого себя пожаловался я, - нигде ведь не могу задержаться подолгу. Повсюду одно и то же: сначала одни задают вопросы, а другие ругают на чём свет стоит, затем все они вместе начинают бояться и торопятся спровадить куда подальше. Вот и приходится постоянно переезжать с места на место.
- Будем надеяться, что здесь этого не произойдёт, - Римма казалась несколько обескураженной неожиданными откровениями, но вежливо улыбнулась. - Картины вы привезли с собой?
- Да. Они в грузовике неподалёку.
- Тогда обустраивайтесь. Если потребуется помощь - обращайтесь к нашему завхозу, это дальше по коридору. И как закончите, найдите меня. Похоже, ваши художества стоит оценить самой, прежде чем подпускать к ним других людей.
Я подогнал грузовик поближе и принялся таскать обёрнутые холстом картины в фойе. Они были тяжёлые, и это каждый раз странным образом успокаивало, будто вес служил надёжным свидетельством реальности происходящего, частично утихомиривая чувство вины. Явно заскучавший на посту охранник с моим появлением заметно оживился и пару раз даже предложил помочь, но я отказался - заранее привлекать внимание к полотнам мне было не с руки. На протяжении нескольких часов я, жмурясь от пробивавшегося сквозь высокие стёкла солнца и время от времени удовлетворённо потирая уставшие руки, таскал, расставлял, оценивал обстановку и примеривался. В итоге экспозиция была устроена таким образом, что картины сразу же окружали любого зашедшего внутрь посетителя, будь то ребёнок или взрослый человек - этому фокусу меня научили давным-давно, когда студии ещё соглашались со мной заниматься. Наконец я закончил и приступил к своему обычному ритуалу подготовки к выставке - глубоко вздохнул и задержал дыхание, пытаясь сконцентироваться и привести мысли в порядок. За этим занятием меня и застала Римма.
- Эй, вы в порядке? - похоже, её слегка встревожил мой неподвижный взгляд. Я кивнул и шумно выдохнул.
- В полном. Не волнуйтесь, это всего лишь упражнение. Ну, что скажете?
- Выглядит очень неплохо. Снимите уже эти покрывала - не терпится взглянуть, что у вас там.
Я пожал плечами и принялся отсоединять крепления с холстов, которые тут же с мягким шорохом падали на пол, обнажая созданные мной причудливые образы. Теперь Римму окружала целая толпа: задумчивые люди, радостные, грустные и безразличные, стоящие и двигающиеся, безмолвные и разговаривающие друг с другом на фоне различной природы и вычурной архитектуры.
- По-разному. В живописи меня привлекает скорее человеческая реакция, нежели чем сам процесс, - я внимательно наблюдал за ней. Если ей хватит терпения всмотреться в полотно...
- Эй, - она изумлённо моргнула, - как вы это делаете?
- Что делаю?
- Мне показалось, что пара вон там на картине шевельнулась.
- Искусство композиции, - я невозмутимо пожал плечами, лихорадочно раздумывая, как бы увести её подальше от ненужных мыслей. - Специальный курс в университете. Освещение, угол зрения, даже настроение - как известно, всё это вместе сильно влияет на восприятие. Ловкость художника обманывает глаз, создаёт видимость движений.
- Тогда неудивительно, что некоторые люди оказались не в состоянии переварить ваши картины. Мне даже на секунду почудилось, что... - она закусила губу. - Неважно. Эротики и прочего у вас тут вроде действительно не имеется, так что будем считать, что всё в порядке. Идите пока отдохните, через два часа мы начинаем впускать посетителей на первое представление, дел будет невпроворот.
Я аккуратно набросил ткань обратно. Два часа. Всего два часа.
Толпа хлынула внутрь ровно по расписанию. Налетела прибоем, нанесла в фойе дары улицы - грязь и задымленный воздух - и тут же неуверенно откатилась обратно. Начисто забыв про цирк, пробовала картины на вкус, цвет и запах; стремилась поддеть нарисованную обшивку, приподнять, посмотреть - вдруг там что-то скрывается в глубине, недоступное поверхностному осмотру. Живые завороженно смотрели на нарисованных, а те им смело отвечали. Настоящие не выдержали первыми - где-то в глубине раздался удивлённый возглас, к которому тут же присоединился ещё один, и ещё, и ещё, и эта звуковая волна, перекликиваясь на разные голоса, всей своей тяжестью обрушилась на меня и погребла под толщей звуков.
- Это что такое?! - вопил один.
- Это же я! - вторил ему другой.
- Как вы узнали? - заливался третий.
- Да как вы смеете?! Как смеете?! - нестройно, но весьма воодушевлённо вторил общий хор.
Я вдруг почувствовал, как меня кто-то дёргает за рукав. Оказалось, Римма.
- Что вы натворили? - зло проговорила она. - Что за дурацкие фокусы?
За нашими спинами вышедшие из-под контроля охранников люди принялись срывать картины, топтать их и кромсать в клочья.
- Пойдёмте отсюда, - Римма уверенно потащила меня прочь, - пока они не потребовали на арену цирка художника. И учтите - я отнюдь не уверена, что не удовлетворю эту просьбу.
- Да бросьте, - на меня вдруг накатила горечь очередной неудачи, - они скоро утихомирятся.
- Я была там, - она резко развернулась, и мы в тесном коридоре чуть не налетели друг на друга. - На этих ваших странных картинах. Я уверена. Совсем девчонка, будто меня рисовали много лет назад, а теперь вдруг приехали показать и напомнить. Но я точно знаю, что меня никто и никогда не рисовал, поэтому скажите мне - почему я видела там себя?
- Это ваше прошлое, - я потёр внезапно занывшую шею. - Кому-то достаётся прошлое, кому-то будущее.
- Но как...
- Послушайте, не требуйте от меня больше, чем я в состоянии вам дать. Я не знаю, почему это работает именно так, но вы видели своё прошлое. Примите этот факт и смиритесь. В конце концов, вы же уже один раз пересилили себя - а ведь могли бы быть сейчас там, с остальными, участвовать в этом варварстве.
- Картины! - она встрепенулась и тут же сникла. - Вы же потеряли свои картины.
- Ну это как раз ничего. Технически их там и не было, - я устало махнул рукой и впервые за весь день улыбнулся, встретив её непонимающий взгляд. - То есть, в полном понимании этого слова. Картина - это ведь что? Законченное произведение. А у меня просто наброски - весьма неплохие, конечно, но далёкие от совершенства. Заготовки для будущих картин. Знаете, как человек, бывает, подстраивается под картину, чтобы лучше понять её? Мои наброски делают то же самое. Черпают детали из людских переживаний и воспоминаний, сквозь время и расстояния, и дополняют себя сами, без моего участия. Прошлое или будущее - не имеет значения.
- А настоящее?
- Настоящее они приберегают для меня, - я невесело усмехнулся. - Прямо как сапожник без сапог. Вы и представить себе не можете, сколько часов я провёл за ними, сколько неприятностей из-за них пережил - и всё равно ни разу не сдвинулся ни на миг...
- Тогда зачем вы продолжаете рисовать, если людям не по себе от этого? А вдруг и правда там будет что-то личное, что нельзя показывать другим?
Я молча пожал плечами. Не рассказывать же в самом деле этой девочке, как клялся, что никогда больше не возьму в руки кисть и карандаш, и бросал творчество на долгие месяцы, на протяжении которых рисунки в моей голове сводили меня с ума, заставляя верить, что персонажи на обложках и картинках книг двигаются и живут своей жизнью. Как в конечном итоге сорвался и в исступлении царапал вилкой обои, создавая хотя бы жалкое подобие наброска. Не объяснять же ей, что последние двадцать лет я движим одной лишь мечтой - найти тот самый город, где люди будут настолько дорожить прошлым и жить будущим, что не испугаются моих набросков, какую бы правду те ни показали. Не делиться же верой, что именно в таком городе я наконец-то смогу поселиться и обрести заслуженный покой без боязни услышать ночью рёв толпы, пришедшей за странным художником, который жаждет, чтобы собственные картины обратили на него внимание.
Всё равно она не поймёт. им всем слишком страшно, что кто-то посредством моих картин сможет проникнуть в их голову, увидеть там повседневные кошмары и желания, и осудить. Страшно, что они могут узреть своё будущее, и то окажется безрадостным и пресным. Страшно что-то поменять в своём отношении. Неудачи, чёрт побери, сплошные неудачи...
- Стихло, - Римма вслушалась в звуки в фойе. Ей было явно не по себе. - Похоже, представление всё-таки начнётся вовремя. Надо бы вас как-то незаметно вывести.
- Не волнуйтесь, я выйду через чёрный ход. Не впервой, - я увидел, что она колеблется, не в силах окончательно осознать всё происходящее, и покачал головой. - Не надо, Римма, не забивайте этим голову.
Я оставил её там. Раньше я бы обязательно остался, попытался бы что-то изменить в людях, подсказать, объяснить, успокоить - но с того "раньше" прошло уже много лет, и мне это попросту надоело. Иногда лучше проигнорировать и уйти. Я залез в грузовик и устало уткнулся лицом в руль, а потом потянулся в бардачок за листом и ручкой, чтобы вычеркнуть из списка очередной город. По привычке бросил взгляд на соседнее сидение - там лежал небольшой набросок. Секунду боролся с желанием выкинуть его через окно прямо на асфальт, раздавить всем весом грузовика и никогда больше не видеть, но вместо этого внимательно вгляделся. И, как и всегда, буквально через несколько секунд на нём исправно проступила картина, преследующая меня даже во снах: интерьер грузовика, за рулём которого сидит одинокий мужчина и всматривается в рисунок машины с мужчиной, всматривающимся в рисунок...