Аннотация: Процветающая Римская Республика сталкивается с новой, невиданной угрозой. У восточных рубежей страны неожиданно появляются орды мертвецов. Так чем же закончится зомби-апокалипсис в древнем мире?
Cantus cycneus
"Здесь будет цирк, -- промолвил Ромул, -- Здесь будет дом наш, открытый всем". "Но надо поставить поближе к дому Могильные склепы" -- ответил Рем".
Николай Гумилев
Марс вечно сиял над Римом. Римом-воином, рожденным в братоубийстве Марсовых сыновей. Римом-кузнецом, сковавшим из италийских народов разящий клинок. И наконец, Римом-завоевателем, раскинувшимся от берегов Кантабрийского моря, до гаваней Эвксинского Понта.
Но ныне Марс погас. Боги отвернулись от нас.
Пусть я ещё не собираюсь умирать, Марк, сын мой, но мне пора рассказать тебе историю, а может уже и легенду о великой республике, о её падении и о человеке, который оттолкнул саму смерть от всех нас. Взгляни в окно. Вглядись в горизонт. Недалеко, за водами Тирренского моря, наша Италия, наш Рим. И мы обязательно вернемся туда.
Но, а пока...
Шло моё двадцать первое лето, когда обескровленные легионы Помпея возвращались из мятежной Испании. На севере Италии к ним присоединился я, юный, жаждущий показать себя, глупый. Я пополнил третью когорту пятого легиона. Марк, я всё ещё помню тот мимолетный, пронзительный взгляд нашего приора, более подходящий самому Квирину, нежели простому смертному, испугавший меня, заставивший устыдиться своего мнимого бесстрашия. Я поклялся служить Риму, но этот взгляд полный ледяного безразличия, лишенный, казалось, даже самой искры жизни, встряхнул меня, вынудил сомневаться в собственном выборе.
Маний Эмилий Тавр, запомни это имя навсегда, Марк. Так его звали. Как я узнал много позже, у него не было даже семьи, только домик где-то в глубине Этрурии с оливковой рощей. Этрурию этот старый воин и любил больше всего на свете.
Тогда я даже не ведал, как мне повезло оказаться под его началом.
Маний Эмилий Тавр, ныне первый центурион пилуса третьей когорты пятого легиона, ещё помнил долгий путь по залитой солнцем Аппиевой дороге к Риму, когда казалось, что безумие овладело всем великим народом. Именно в тот день, маршируя в составе легионов Суллы, он, будучи римлянином, впервые шёл убивать сограждан, братьев. Он помнил запах страха и волнение воинов, когда легионы встали под грозными серыми стенами белоснежного Рима. И помнил тот ужас и жажду битвы, сравнимую лишь с жаждой женщины, когда они молодые, яростные и бесстрашные не могли насытиться кровью марианцев под мрамором Коллинских ворот, так же как Ромул, в своём неистовстве, не мог насытиться кровью Рема.
А потом опьяняющей вспышкой пришёл триумф - легионы впервые за десятилетия вступили в Вечный Рим и Маний шел по его улицам победителем. Ночью, утопая в фунданском вине и объятиях прекрасных блудниц, он воистину верил, что родился бессмертным.
Потом была Испания ослепленная предательством Сертория. Победы и горькие поражения, когда Маний верил в собственную смерть больше, чем в наступление очередного рассвета.
Далеко после прогремело восстание Спартака. Возвращаясь из Испании в составе легионов Помпея, Маний вновь прошел по землям родной Италии, защищенный лорикой и опоясанный кельтиберийским мечом. Теперь камни Аппиевой дороги были залиты кровью распятых рабов, а воздух пропитан запахом тлена.
Пятый легион повернул на север. Уходя в Македонию, Маний грустно глядел на удаляющиеся виноградники родной Тусции и молил богов, чтобы на этот раз они снова вернули его в Италию не через одиннадцать лет.
Боги его услышали.
Над Фессалониками пламенело заходящее солнце. Пронзительно кричали чайки, кружа над Термаикосом. Птицы, словно солнечные искры, выскальзывая из неровного хоровода, то и дело, стремительно падали к зеркальной глади залива и у самой воды взмывали ввысь. Стража в городе уже возжигала ночные огни.
Бриз нежно перебирал седеющие пряди далеко не юного центуриона. Он смотрел на амфитеатр домов, подбирающихся к водам Эгейского моря, вспоминал любимую Тусцию и, конечно, сияющий белизной амфитеатр Арреция с первыми играми, на которые воин ходил ещё мальчишкой.
Холодало.
Центурион с трудом оторвал взгляд от засыпающего города, поднялся с густого травяного покрывала, оправил алый пояс охватывающий тунику, тяжело вздохнул и пружинисто зашагал прочь от города.
Пятый легион квартировал в обширном лагере на востоке от Фессалоник, вот-вот готовясь перейти на границу с Фракией. Центуриона он встретил привычным густым лагерным запахом еды, дыма и пота.
Отсалютовав усталой страже, Маний окунулся в шум лагеря. Легионеры, пользуясь достаточно длительной остановкой и отсутствием военного положения, наслаждались греческими блудницами и вином. Тут и там слышался смех в густой смеси со стонами. Местами звучала брань, а иногда и мощный храп уже закончивших постельную борьбу воинов. Но, несмотря на всё, шла и работа. Угрюмый кожевник чинил сандалии, поглядывая исподлобья на праздношатающихся. Один из кузнецов сплетал железные кольца чьей-то порванной лорики. Нумидийские рабы чистили лошадей, беспечно болтая на своём грубом наречии.
Маний перешел на быстрый шаг только в сравнительно тихой части лагеря, где размещалась его когорта. Легко кивнув молодым легионерам, которые при виде своего приора заискивающе заулыбались, пытаясь салютовать и прятать распаленных женщин одновременно, он зашел в свою палатку, возле которой стоял покосившийся сигнум.
Там он вознёс молитву богам, особенно Марсу, чтобы тот не посылал легиону непосильных задач. Лег на меха и почти мгновенно заснул.
Легион подошел к пограничным фортам ночью. Еще некоторое время заняло распределение когорт по местам их размещения. Безлунная, ледяная ночь с бесконечной моросью и обветренные укрепления, видимые только благодаря огням, вызывали тоску, лишь усиливаемую усталостью. Маний приказал одному из младших центурионов назначить ночную стражу и инспекторов, а сам пошел в комнату, предназначавшуюся для приора когорты. Было очевидно, что в ней давно никто не жил. На всех поверхностях лежала жирная пыль, по углам растянулась старая паутина, а на кровати покоилось изъеденное молью, аккуратно уложенное одеяло. Воздух пропитался терпкой сыростью.
Маний аккуратно снял с плеч волчью шкуру и положил её на кровать. Сбросил знаки отличия и лорику. Глотнул вина, немного постоял глядя на дубовую, черную дверь и неспешно вышел на улицу. Легионеры суетились внутри форта, пытаясь сделать его пригодным для жизни. Всё ещё моросил дождь. Хоть этого и не было видно, но Маний знал, что где-то там, за чёрными тучами, Селена ведёт за собой легионы звезд по тёмно-синему небосводу. С запада чувствовалось дыхание Эвра и приору показалось, что в дыхании этом он различает запахи розовых полей Этрурии и Циспаданы. Он улыбнулся и сделал очередной глоток душистого фессалийского вина.
То был последний год Республики, год консульства Гнея Помпея Магна и Марка Лициния Красса, двух, быть может, не самых талантливых римлян, пожинавших плоды победы над Спартаком. Пусть боги и не одарили их невероятными способностями, но они одарили их верными легионами. А Рим, Марк, всегда уважал мощь.
Набирал силу Месяц Юноны, закончились Весталии, Македония расцвела. Над нами сияло лазурное небо, будто выложенное из тысяч тысячей сапфиров. Перед нами простирались поля цветущие чабрецом и мятой, а за нами росли грозные силуэты иссиня-зелёных гор в белоснежных коронах. В воздухе витал запах мёда. Если и есть место красивее Италии, то это Македония, мой мальчик.
Кто из нас мог тогда задуматься, что Плутон уже отправил свои армии?
Наш легион стоял на фракийской границе, около одной из главных дорог, что вела в Никополь, а затем и в сердце Одрисского царства - Адрианополь.
Одрисы не варвары: жившие рядом, а после и завоеванные эллинами, они куда ближе к цивилизованным осколкам империи Александра Великого. Тем большим было наше удивление, когда к римским границам начали подходить ободранные, грязные люди, молящие об убежище в границах Республики. Мы приняли их за дакийских варваров, для чего-то пересекших Фракию, но мы ошибались. Это были Одрисы, сломленные, напуганные, жалкие.
Первые из них показались на закате. Шли с востока. Десяток, может, чуть больше. С груженой скифской повозкой. Разведчик принял их за торговцев, но всё равно доложил приору. Маний Эмилий Тавр с небольшим конным отрядом, встретил путников на подходе к границе.
Они не могли ничего объяснить, изъясняясь на какой-то странной смеси греческого языка и местных фракийских наречий. Но их грязные, изможденные лица были красноречивей любого человеческого языка.
И, быть может, даже из жалости или из врожденного чувства долга, приор распорядился оставить их в лагере, дабы отправить обратно во Фракию с первым торговым караваном из Республики. Они падали ниц, плакали и благодарили даже за это.
Ночью пришли другие. Более двадцати. Богатые, на породистых каппадокийскийх скакунах. В серых плащах, с короткими мечами, больше похожими на длинные ножи.
Маний встретил их учтиво, но холодно. Он, не без оснований, полагал, что воины явились за пришедшими накануне изможденными путниками. И, пусть, отдавать их он не собирался, но выслушать одрисскую знать был обязан. Как и накануне, он выскакал навстречу к гостям с несколькими всадниками.
Еще на подъезде к незнакомцам, приор вытянул перед собой руку в знак приветствия.
- Добро пожаловать к границам Римской Республики, друзья! Мое имя Маний Эмилий Тавр, я первый центурион пилуса третьей когорты пятого легиона. Чем скромный слуга Рима, может быть полезен знатным войнам Одрисского Царства? - Маний представился на греческом.
Знатные воины, в знак почтения, чуть склонили головы. Но, несмотря на сохранение церемониала, приор с удивлением заметил, что на их благородных лицах лежит та же печать ужаса, что и на расквартированных в форте одрисах-бродягах.
- Рад тебе, Маний Эмилий Тавр, приветствую тебя. - Начал старший из воинов, сероглазый, худой мужчина, облаченный в золотистый, подобный македонскому, покрытый дорожной пылью панцирь. - Мы прибыли из Никополя, до него же мы покинули Филиппополь, а еще ранее мы отступили от самой Истры. - Воин опустил глаза и учащенно задышал - Наша земля проклята. Наш царь свергнут. Царство разрушено. И теперь, я, Орфей Серд, здесь, чтобы нижайше просить вас убежища в границах Римского Царства. - Воин спрыгнул с коня и пал ниц.
Маний видел многое в своей жизни, но впервые, как знатный фракиец ломает свою гордость, добровольно склоняясь перед римлянином.
В ту ночь легион не спал. Аквилон задышал с почти осязаемой тяжестью, и каждый легионер ощутил, как дыхание доброго Аквилона принесло с собой торжествующий хохот Плутона и зловоние дочерей Никты.
Всю ночь, вдоль фракийской границы, сколько хватало человеческого взгляда, появлялись то малые, то большие группы людей. Одрисы, а за ними и Мезы, Кробийцы, Геты, Дакийцы. К утру прискакали Скифы.
Все они говорили на разнообразных языках, облачались во всевозможные одежды, имели различные черты лица. Их объединяло лишь одно, мой мальчик, они везли с собой страх. И этот первобытный ужас, почти неотличимый от истинного безумия, блуждал в грубых ликах огромных северных варваров. Этот страх заставлял прятать глаза хмурых, закаленных в битвах, гордых воинов Одрисского Царства, которые бы, не раздумывая, кинулись в лапы рассвирепевшего льва и убили бы его голыми руками. Не зря один из немногих гладиаторов, вписавших своё имя на вечный пергамент истории - Спартак, был именно фракийцем.
Ужас обуял их всех.
Римский легионер, Марк, не дрогнул перед поражающей воображение громадой из мышц и ярости - карфагенским боевым слоном. Римский легионер не дрогнул перед германской секирой и сирийскими колесницами. Но римский легионер дрогнул перед этим нечеловеческим страхом, объявшим столь разные, но одинаково жаркие сердца.
Мы тревожно всматривались в зарозовевший, необыкновенной свежестью, восточный горизонт, но нам чудилось, что небо сегодня освещено не сладкой юностью Авроры, которую так любят воспевать поэты, говоря о рассвете, но чудовищными молниями Юпитера. И мы оказались правы.
К полудню мы увидели Их.
Трава покрылась бусинами росы. Над землей расстилался невесомый туман.
На заре залаяли молоссы и мастифы. Они первыми почуяли врага. Стражники, ослепленные молодым утренним солнцем, пытались успокоить обезумевших псов. Но собаки лишь становились неистовее, пытаясь порвать свои цепи. Казалось, что они готовились кинуться в самую гущу воображаемого боя.
Потом тяжесть утреннего сырого воздуха рассек рог первой когорты, отразившийся эхом от форта второй. Вскоре загремел рог и в фортеции третьей. Напряженный легион замер.
Маний Эмилий Тавр, в полном вооружении, с накинутой поверх лорики, волчьей шкурой, поднялся на невысокую стену. Стражник молчал, не обращая внимания на приора, и внимательно вглядывался в затуманенный горизонт. Маний последовал примеру.
Дыхание Аквилона принесло невыносимый запах тлена. А потом, сквозь туманный флёр, проявились силуэты. Сперва их было несколько. Шли медленно, неуклюже, переваливаясь с ноги на ногу, словно пьяные или раненные. За ними показался ещё десяток. Потом ещё и ещё. Горизонт от края и до края заполнялся тёмными и безмолвными ковыляющими тенями. Завыли рога в фортах остальных когорт. И в вое этом, оглушающем, торжественном, обычно бодрящем, прозвучало больше отчаяния, чем упования. Этот, лишенный надежды, звук напугал Мания сильнее, чем необъятная армия на горизонте. Так, на его памяти, трубили только в Испании, когда легионеры уже не чаяли встретить следующий рассвет.
Граница опять погрузилась в молчание, лишь лай взбесившихся псов гулял эхом от форта к форту.
Когда Одрисы рассказывали о "тома", о проклятье, о непобедимой армии не-живых, то Маний отнесся к этому с недоверием. Мелкие племена, впервые увидевшие армии Германцев, которые были многочисленнее, чем самая большая племенная деревня, говорили нечто подобное - "бессмертные", "непобедимые", "не люди".
С севера Эвксинского Понта могли прийти новые орды кровожадных варваров - Роксоланы, Сарматы, Язиги, Аланы... Да, кто угодно! Но Республика ни разу не уступала даже самым свирепым варварам, а значит, и эти не могли быть ей страшны.
Теперь Маний видел Их. Видел, что это не варварская армия. В своей нелепой неуклюжести и бездумности, они должны были казаться смешными, но, напротив, вызывали ужас.
Приор отвернулся и с удивлением обнаружил, что центурионы и легионеры его когорты заполнили внутренний двор и выжидающе смотрят на него с осязаемым напряжением. Маний ощутил необходимость ободряющей речи, но слов не было. Даже рога легата пятого легиона ещё молчали, не давая команды на построение. Приор сглотнул и крепче сжал рукоять меча.
- Рассказы странников оказались правдой. - Негромко начал он, впрочем, тишину нарушали лишь мастифы, запертые в псарне - Варвары воистину прогневали богов, раз Плутон поднял их мертвых из могил. И теперь они здесь. Но...
- Сообщение от легата! Сообщение от легата! - Сквозь толпу протискивался гонец с трубочкой пергамента над головой. Он стремительно поднялся на стену, поклонился и передал сообщение приору. Тот быстро его прочитал и снова остановил взгляд на легионерах.
- Все странники, что пришли к нам с востока, с этого момента, по распоряжению легата, считаются пленными. Стража, возьмите с собой десяток гастатов, свяжите странников и приведите сюда! - Маний, наконец, получив прямой приказ, почувствовал себя уверенно и смело.
Легионеры тоже обрадовались возможности сделать что-то осмысленное. Вскоре, испуганные, связанные, сбитые с толку, гости, стояли на коленях в центре внутреннего двора. Маний не стал переходить на греческий, полагая, что в этой ситуации разумнее обращаться к легионерам, нежели к пленникам. К тому же греческий из них знала, едва ли десятая доля.
- Легат Марк Теренций Варрон Лукулл приказывает считать пленными всех иноземцев пришедших на границу в последние несколько дней. Так же с этого момента пленные считаются врагами Римской Республики, ибо они пытались спрятаться от гнева богов в границах Рима. И боги привели свои армии, чтобы забрать этих проклятых. Поэтому, легат приказывает отвезти всех пленных, а также по одному быку на десяток человек, к армии Плутона. В качестве извинения и жертвы. Исполнить приказ немедленно.
Маний окинул взглядом свою когорту. На глаза приора опустилась завеса ледяного безразличия. Он почти не слышал полных отчаяния криков пленных, рева стреноживаемых бычков, ржания оседлываемых лощадей и беспрестанного хриплого лая псов.
Он думал о своей оливковой роще и циспаданском вине. Манию давно хотелось иметь свой собственный виноградник, благословленный милостивой Церерой.
Я никогда не видел большего отчаяния и мольбы, чем в тот день. Народы и племена Фракии, Дакии и Скифии, ещё вчера стоявшие на коленях перед Республикой, готовые целовать ноги приорам, плакавшие от счастья быть живыми, защищенными могущественной тенью непобедимого Рима, теперь молили о том, чтобы их сделали рабами, продали, но не отправляли к Тем.
В тот день, Марк, мы разгневали Марса и Юпитера. Я чувствовал всей своей сущностью, которую греки называют "психея", материальное существование которой доказывал ещё сам Эпикур, что малодушие легата не только не будет вознаграждено прощением Рима, но, более того, разгневает богов.
Но я молчал, Марк. Что может сделать легионер-принцип со словом самого легата легиона? Я закидывал беспомощных фракийцев в повозки, словно скот. Смотрел в их обезумевшие от нечеловеческого страха глаза и ненавидел их за эти взгляды, полные слез и молитв. В этот момент я был готов их резать сам, лишь бы не чувствовать боли шевелящейся психеи внутри себя.
Только один, самый сильный, благословленный Марсом бык, смог прибежать обратно. Плутон принял жертву.
Маний Эмилий Тавр всё ещё стоял на стене своего форта, глядя как восставшие из мёртвых пожирают останки животных, пленников и его троих гастатов. Он заставлял себя на это смотреть. Никогда прежде он не обрекал своих солдат на такую чудовищную гибель. Луций Неистовый, большой и сильный воин из Анконы, пал последним. Сразу вслед за своим верным скакуном. Кажется, он успел зарубить троих.
Рога молчали, но это не удивляло Мания. Он ощущал отголоски чужого ужаса в своей неспособности сдвинуться с места и даже отвести взгляд. Словно, он наблюдал за кровавым ритуалом, за началом новой Агоналии под покровительством беспощадного Плутона.
А потом страх запустил свои склизкие щупальца в живот центуриона. И день будто бы померк, хоть по небу не плыло, ни единого пушистого облака: Маний увидел, что его легионеры пополнили армию мёртвых.
Тогда, невзирая на молчание легата, первый центурион пилуса третьей когорты пятого легиона Маний Эмилий Тавр, приказал трубить построение. Эхом прозвучали мощные рога остальных фортов.
Пахло смертью, потом и страхом. Мы смотрели на тьму ковыляющих, гнилых чудовищ, которые подходили к нашей стройной когорте с нечеловеческой медлительностью, и мы дрожали, Марк.
"Как? Как существо, презревшее нерушимые законы природы, может остановиться от простого удара римского меча?" - Думали мы. И в тот момент Беллона воистину стыдилась нас!
Справа и слева, алыми пятнами с золотыми молниями сигнумов, ждали уродливую массу трупов и остальные когорты пятого легиона.
Я удивлялся немому и, в то же время, торжественному величию золотых орлов, когда запоздало понял, что рог легата так и не прозвучал. Но все римские воины, в молчаливом согласии, возвели нашего приора в ранг главнокомандующего. Только через много-много лет я узнал, что легат так и не принял боя, сбежав с фракийской границы в Нарбонскую Галлию, где и нашел свою бесславную смерть.
Так мы и стояли, ожидая, когда вязкая тьма армии Плутона, охватит крохотные рубиновые пятна защитников Рима.
Мы уже различали пустые глаза мертвецов, косые дыры их жаждущих ртов, жилистые руки, измазанные кровавой грязью, когда взревел наш малый рог, и немногочисленные всадники ринулись в неравный бой.
А мы стояли и смотрели, Марк. Смотрели, как испуганные кони погружаются в черное море ковыляющих трупов. Как взмывают полоски блестящих мечей, только для того, чтобы вновь погрузиться в мертвую плоть. Мы слушали, как кричат римские сыновья, когда леса бесчувственных рук, стаскивают их с полуживых жеребцов. Как, наконец, трубят тяжелое отступление.
Вернулось не больше десятка. Но среди уцелевших был Маний Эмилий Тавр.
Он легко соскочил со своего изодранного скакуна. И встал по правую руку от когорты, весь измазанный слизью, покрытый бурыми пятнами загустевшей крови - крови мертвецов.
Он посмотрел на нас один-единственный раз, но и этого спокойного взгляда хватило, чтобы мы устыдились своего малодушия. Раз уж он, заглянувший в пустую бездну глаз солдат Плутона, не испытывал страха, значит не должны были бояться и мы.
Приор немного постоял, наблюдая, как трупы бестолково грудятся возле мертвых туш лошадей и их всадников, пытаясь добраться до еще теплого мяса, а потом негромко сказал:
- А ведь их можно убить.
И эти слова наполнили нас светлой, почти потерянной, надеждой.
Потом Маний Эмилий Тавр приказал трубить общее наступление.
О, как вздрогнула земля, когда все когорты легиона, в непостижимой слаженности, одновременно сделали первый шаг! О, как завибрировал воздух от согласного воя десятков рогов! В тот момент, Марк, мы были не воинами, не легионерами пятого легиона. Мы были тысячеликой римской гидрой, чудовищем, которое ощерилось в хищной улыбке, демонстрируя блестящие клыки кельтиберийских мечей, и всей громадой своего чешуйчатого, железного тела, двинулось на неисчислимое море врагов!
Мы бы тогда победили любую армию, какого угодно народа, населяющего мир. Но не армию мертвецов.
И мы сошлись.
Молча. Со странной, для битвы, медлительной нежностью.
Непереносимый смрад разлагающейся плоти окутал нас, словно меха, но мы не дрогнули.
Я стоял в третьем ряду и видел, как легионеры протыкают и рубят бесчувственные тела, но те не замечают своих страшных ран. Мертвецы теряли руки и ноги, но продолжали шипеть, в бесконечных попытках укусить, сломать, сделать больно.
Тогда мы не знали, что слабое место у солдат Плутона только одно - их голова. Римская манера боя, Марк, подразумевала, что любого противника можно поразить ударом в грудь или живот, в крайнем случае, в шею. Когда ты находишься в тесном строю, прикрываясь щитом, нанести удар в голову практически невозможно. И это предопределило исход боя.
Легионеры гибли десятками: нечеловечески сильные мертвецы, выдергивали их из строя. Я до сих пор слышу крики молодых воинов, которых заживо пожирали на наших глазах.
Маний Эмилий Тавр, думаю, раньше всех понял, что битва проиграна. Он раньше всех понял, почему атака всадников имела больший успех, чем прямое столкновение легиона. И понял, что разить противника надо только в голову. Но что толку от этих мыслей, когда некому трубить отступление?
Он смог передать свой приказ только нашей когорте, которая тут же неуклюже попятилась. Остальной легион и все те, кто остался за стенами фортов, сгинули, исчезли, растворились в бескрайнем море оживших трупов.
Горечь сокрушительного поражения преследовала горстку отступающих легионеров, так же настойчиво, как и армия не знающих усталости мертвецов.
Маний Эмилий Тавр решил идти не по удобным римским дорогам, но напрямик. Через неприступные горы и девственные леса верхней Мезии. Он хотел отвести угрозу от крупных городов Македонии, Эпира и Ахайи.
Проходили недели в изматывающем марше с краткими перерывами на беспокойный сон. Воины никак не могли вырваться из холодных объятий Тимора. Они молили Марса об удаче, о передышке, но Марс никогда не покровительствует беглецам. Что толку спасать трусов?
Иными ночами первый центурион пилуса третьей когорты уничтоженного пятого легиона Маний Эмилий Тавр, был готов повернуть назад, чтобы умереть в славной и безнадежной битве. Но его всегда останавливала одна-единственная мысль.
Рим, вечный город, колыбель величайшего народа в истории человечества, должен быть готов к встрече с армией Плутона. Какой еще народ сможет достойно ответить на вызов, брошенный самими богами? И кто, если не я, думал Маний, сможет подготовить римские легионы?
Поэтому он шел, а за ним шли и они. Не жалуясь на нечеловеческую усталость, не жалуясь на непроходимые тропы, не жалуясь на жестокость богов.
За их плечами осталась верхняя Мезия, а потом и Далмация. К дорогам Истрии они вышли к идам шестого месяца. Почти девяносто дней скитаний по безлюдным лесам и горам, оставили неизгладимый отпечаток на внешнем виде третьей когорты и только благодаря всё еще золотому сигнуму, Аквилея открыла перед ними свои могучие врата.
Целые недели этого беспощадного похода выпали из моей памяти. Когда мы вошли в Аквилею, я молил только об одном: чтобы этот город не был шуткой Сомна.
Когда нас привели в порядок, обмыли, перевязали истертые в кровь ноги, то нам сообщили, что Македония, а за ней и Эпир пали. Что небо над Азией, Вифинией и Понтом отражает свет тысяч пожарищ и в самые темные ночи, там светло как днем. Нам сказали, что римские торговцы больше не причаливают к мертвым гаваням Ахейи, ибо по тем землям ходят только неупокоенные рабы Плутона.
И нам сказали, что мореплаватели видели несметные полчища, величайшей из когда-либо существовавших армий, которые идут по южной Далмации и совсем скоро достигнут пределов Истрии.
О, Марк, как было больно слушать эти ужасные речи, смотреть в испуганные глаза ничего не понимающих римлян. Чувствовать пошатнувшуюся веру в величие Республики.
Маний Эмилий Тавр посоветовал градоначальнику готовить лучников и запирать свои ворота, как только городувидит черный авангард мёртвой армии.
Он знал, как и мы все, что город обречен, и ничто не способно его спасти.
На следующий день мы выехали из Аквилеи, чтобы скорее попасть в Рим.
Сорок семь воинов - вот и все, что осталось от могучего пятого легиона.
Маний Эмилий Тавр не понимал, что его заставило взять с собой остатки третьей когорты. Они его только замедляли на пути в Рим.
Желание остаться хотя бы приором, а не безымянным легионером из несуществующего легиона? Может желание хоть с кем-то разделить боль бесславного поражения? Или чувство ответственности за своих воинов? Он не знал. А может и не хотел знать.
Они оставили позади Верону, через Геную вышли на дорогу, проложенную вдоль берега Тирренского моря.
На протяжении всего пути, им встречались большие и малые караваны, состоящие из простых граждан, их слуг и рабов. Иногда попадались и знатные, и богатые римляне. Все они говорили, что уходят на запад.
Как, должно быть, велика сила Плутона! Раз он смог заставить величайший из народов покидать собственные земли.
Потом третья когорта пятого легиона вошла в Этрурию. Деревья еще не сменили свой цвет, а поля источали тончайшие запахи, запахи которые свойственны только Тусции. Воины проходили мимо тенистых оливковых рощ, смотрели на бескрайние виноградники с созревшими алыми гроздями крупных ягод. В эти моменты было так сложно поверить, что на севере уже бушует война.
Они целый день провели в Пизе, где узнали о кровавой осаде Аквилеи. И о том, что туда посылают седьмой легион.
"Смертники" - С горечью подумал Маний Эмилий Тавр, слушая эти новости.
Наутро остатки третьей когорты покинули Пизу, и вышли на римский тракт.
Маний Эмилий Тавр дышал своим родным воздухом, пытался не упустить ни единой детали из любимых пейзажей. И смеялся юмору богов, которые выполнили его желание - он оказался дома менее чем, через год.
Скоро они покинули цветущую Этрурию. И приор попрощался с ней снова. На этот раз навсегда.
Рим встретил нас волнениями. Люди боялись. Делились страшными слухами. И неутомимо говорили об армии мертвых.
Люди не знали, что им делать.
Только на пятый день наш приор смог добиться встречи с консулами. И они его выслушали. От начала и до конца. И поступили так, как он им сказал. Маний Эмилий Тавр был воистину великим человеком, мой мальчик.
А потом мы начали подготовку. Через несколько недель, сотни и сотни галер причалили к берегам Сардинии и Корсики. Многие тысячи рабов и граждан, с великим рвением принялись возводить мощнейшие и огромнейшие стены вокруг этих островов.
Без устали работали кузницы, плавя ненужные лорики, чтобы ковать новые доспехи - доспехи Тавра. Сейчас они кажутся тебе чем-то обычным. Но тогда их конструкция выглядела совершенно безумной! Да-да, Марк. На протяжении всей истории человек защищал свою грудь и свой живот, ибо именно туда метил любой противник. Но Маний Эмилий Тавр понимал, что теперь мы воюем не с людьми, но с животными.
Его пластинчатый доспех оставлял почти открытой грудь, но идеально защищал руки и ноги, на которые приходилось большинство укусов, доспех защищал шею, голову и лицо. Лицо, Марк! Впервые в своей истории, римские воины должны были скрывать свое лицо под маской! Так испокон веков делали Эллины и некоторые варвары. Но легионеры никогда не надевали масок, ибо маска лишает личности. Делает воина безликим, дает ощущение безнаказанности, а значит и вседозволенности. Римские легионеры стали похожи на рабов-гладиаторов. Какая ирония! Но никто не пытался оспаривать это решение, ведь на кону стояла судьба всей республики, а может и всего человечества.
Никто не мог сказать, сколько у нас осталось времени. Северную Италию охватил хаос, города гибли, осаждаемые сотнями тысяч мертвецов.
Боги отвернулись от Рима. Они считали, что наша погибель всего лишь дело времени, но они ошиблись. Как отрадно говорить об этом сейчас! Они ошиблись, Марк!
Пять месяцев понадобилось бесчувственным армиям Плутона, пополненным свежими телами римских граждан, чтобы добраться до Рима. Никогда ещё воины республики не встречали врага с таким тяжелым сердцем и почти угасшей надеждой. В городе остались только солдаты, старики и рабы.
Они пришли безветренной ночью. В абсолютном молчании. Тысячами и тысячами теней по всему горизонту. Призрачные сгустки первозданной тьмы.
Легионеры стояли на стенах, и в их судорожном дыхании чувствовался страх. Некоторые ощупывали свою грудь, прикрытую лишь грубой тканью, будто сомневаясь в надежности нового доспеха. Но все молчали, вдруг уподобившись своему врагу.
Ожидание тянулось часами, но, наконец, когда на небо поднялся ослепительно белый полумесяц, Маний Эмилий Тавр приказал трубить.
Густой, вибрирующий вой труб прокатился от края до края великого города и в тот же миг послышались деревянные вздохи, выпустивших горящие горшки с "греческим огнем", катапульт. Завизжали толстые тетивы баллист и "скорпионов". И поле боя, словно по какому-то неведомому волшебству, засветилось. Тут и там в черной массе мертвецов, вспыхивал беспощадный огонь. Бесчувственные тела загорались и какое-то время шли в своем безграничном упорстве и только когда их уродливые лица шипящей маской сползали с черепа, когда лопались их слепые глаза и огонь проникал внутрь, только тогда они падали. Небо заполнилось точками пылающих снарядов, а потом и вовсе вспыхнуло тысячами светлячков и стало светло как днем - то пустили горящие стрелы римские лучники.
Но армия Плутона не остановилась. Она шла все с той же решительной медлительностью, не обращая внимания на потери. И в глазах мертвых солдат, в их рыбьих глазах, отражающих огни пожарищ, не было ничего. Перешагивая через горы обуглившихся трупов, они подошли к серым стенам Рима. И тогда на них полилась кипящая смола.
Они поднимали свои почерневшие лица, и легионеры видели, как на этих лицах оседает раскаленная жижа. Мертвые безмолвно падали, но на их место приходили другие. Катапульты продолжали метать снаряды, лучники разили противника стрелами, но армии Плутона были необъятны и неисчислимы. Они, словно муравьи, карабкались по трупам и друг по другу, пытаясь добраться до живых на стенах.
Маний Эмилий Тавр понял, что потерпел свое последнее поражение. Но это не наполнило его сердце горечью, ибо он знал, что хоть он и не спас город, но сохранил народ.
Опустели чаны со смолой. Кончились стрелы. Кончились снаряды катапульт. И вместе с ними исчезла надежда.
Первые мертвецы появились на стенах, сцепляясь с крепкими легионерами, но вскоре мертвых стало слишком много и они просто поглотили защитников. Солдаты обратились в бессмысленное бегство и совсем скоро мертвые показались на улицах.
Маний Эмилий Тавр смотрел в звездное небо, на горящий полумесяц холодной луны и гадал: во что превратилась Этрурия после марша этой бесчисленной армии. Потом он достал свой кельтиберийский меч, посмотрел на отражения пожаров в его прямом лезвии, и с ледяным спокойствием заколол себя.
Той самой ночью, когда разведчики доложили приору о приближающихся армиях Плутона, он велел посадить на галеры всех воинов, которым не исполнилось двадцати пяти лет. Он предвидел свое поражение и, в самый последний момент, решил спасти цвет великого римского народа.
Мы стояли на берегу поздним вечером и чувствовали себя последними трусами, мой мальчик, трусами которые побежали самыми первыми с поля еще не начавшегося боя. Марс должен был смеяться над нашим малодушием, ведь никто из нас тогда не решился вернуться на стены Рима, но мне кажется, что в тот день Марс плакал, ибо его величайшее детище погибало на его глазах.
Маний Эмилий Тавр несомненно спас наши жизни. Из осажденного Рима никто не вернулся, ни один корабль не причалил ни к берегам Сардинии, ни к берегам Корсики.
Ночью мы ушли в море. Полумесяц над нами был необычайно белым, но даже этот свет не мог скрыть от нас огненное зарево на востоке. То горел наш Рим, Марк. И все мужчины и юноши, что плыли к своему спасению, плакали. Бессильно и молча.
Мы причалили к неприступной Сардинии прохладным, свежим утром. Утром, которое словно обещало безоблачное будущее, но в наших сердцах тлела тьма и невыразимая боль.
И вот теперь я почти старик, который так и не ступил на землю родной Италии с того самого дня, когда пал величайший из городов.
Мы посылали к италийским берегам корабли разведчиков, но обратно они не возвращались. И наше поколение, что мечтало забрать мечом, принадлежащие нам по праву земли, уже вымирает, освобождая дорогу вам -молодым.
Кто знает? Может ты, Марк, доживешь до того дня, когда римские армии вернутся в Рим. А может, так же, как и я, будешь смотреть в горизонт, и представлять величие погибшего города, а под нашими стенами так и будут плескаться полуразложившиеся солдаты Плутона. Но они тоже умирают, мой мальчик. Мы видим это. Их убивает сама природа. И это, конечно, к лучшему.
Маний Эмилий Тавр, запомни это имя навсегда, Марк, мой сын.
Если Ромул и Рем были отцами Рима Великого, Рима-завоевателя, то Маний Эмилий Тавр - это наш отец. Отец Рима-Феникса, который однажды восстанет из пепла еще более великим, чем когда-то был.