Михайлюк Виктор Сергеевич : другие произведения.

Савмак. Часть Восьмая

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  
  САВМАК
  
  ПЕРЕД ГРОЗОЙ
  
  ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ
  
  ГЛАВА 1
  
  Все три дня Посейдоновых игр Мелана провела на круче за садовой оградой Делиадовой усадьбы. Сперва с слёзной обидой смотрела на людское скопище около Посейдоновой арки, затем, когда народ устремился за всадниками и колесницами к гипподрому и набережная опустела, печально глядела на город, на Акрополь, с яркими крышами храмов и серой башней царского дворца, на крышу родного дома в дальнем северном углу.
  В полдень Харина едва уговорила её сбегать ненадолго в дом перекусить. Через полчаса она опять сидела на нагретом солнцем каменном выступе над кручей, высматривая, когда из пасти Тиритакских ворот выедет знакомая белая лошадь. По собственному опыту она знала, что гонки давно должны были закончиться, а его всё нет и нет! Но он ведь говорил, что сегодня его сотня охраняет басилевса, вспомнила она. Конечно, он освободится лишь поздно вечером. Мелана просидела над обрывом до сумерек. Вот уже и солнце село, и ворота закрылись, а белый конь Делиада так и не появился.
  В первый раз за двадцать с лишним дней замужества Мелана легла в постель одна. Ночью ей снились его горячие объятия, поцелуи, и она на миг просыпалась, вся дрожа, с жарким огнём внизу живота и мучительно-сладким томлением во всём теле.
  Не приехал Делиад ни утром, ни следующим вечером, ни через день. Мелана поняла, что это, конечно, отец его не пустил. Семья Делиада не приняла её - она для них осталась чужой. Не зная, куда себя деть, чувствуя себя брошенной (ужасное чувство для молодой жены!), Мелана часами бродила по садовым дорожкам в тоске и одиночестве, смахивая с ресниц наворачивавшиеся на глаза горестные слёзы, не слыша радостного птичьего щебета, не замечая разлитого в воздухе сладкого благоухания хвои и цветов. Они там веселятся, смотрят скачки, а она здесь бродит одна в тоске!
  Время тянулось мучительно долго, порой ей казалось, что солнце вообще остановилось в небе и не движется. Неужели её семейное счастье оказалось таким коротким? Увидит ли она ещё Делиада?
  
  На другой день по завершении Игр Делиад присутствовал вместе с отцом и дядей Левконом на приёме херсонесских послов в Тронном зале. На следующее утро он провожал вместе с отцом, Алкимом, Каданаком и царевичем Перисадом дядю Левкона, тётушку Герею и Элевсину в их загородную усадьбу. Одновременно с обозом Левкона к Мирмекийским воротам подъехал и этнарх дандариев со своим семейством и людьми. На перекрёстке за запрудой отъезжающие остановили на минуту коней. Лесподий попрощался с царевичем, нынешней и будущей роднёй и поскакал с Никием и десятком воинов-феодосийцев на одолженных в царской конюшне конях вдоль Северной стены к Скифской дороге. Делиада Лесподий отправил провожать невесту, чем тот с большим удовольствием и воспользовался, развлекая на пару с Алкимом весёлой болтовнёй Зопиру и Олтака за спинами рысивших впереди Левкона, Перисада, Муннака и Каданака. У Железной горы кавалькада опять разделилась: Левкон с семьёй, царевич Перисад, Каданак и Алким с полусотней соматофилаков поскакали по откосу на гору, а дандарии и Делиад с двумя десятками своих бойцов свернули вдоль горы на восток, к Порфмию. Подождав на круче над Порфмием пока паром с дандариями пересёк Пролив, Делиад, с не сходящей с губ радостной улыбкой, поскакал понад берегом Пролива к Мирмекию.
  Выехав около Мирмекия к заливу, Делиад бросил взгляд на покрытые зелёными шапками садов высокие кручи полуострова Дия на противоположной стороне, отыскал ограду своей усадьбы. Мысли сами собой перескочили на ждавшую его там малышку Мелану. Мелькнула мысль не тащиться через весь Пантикапей вокруг залива, а завернуть в Мирмекий, переплыть в лодке на ту сторону напрямую и нагрянуть к Мелане внезапно через сад. Но представив ехидные ухмылки своих вояк, решил, что это недостойное гекатонтарха мальчишество, и вместо Мирмекия свернул на развилке к Пантикапею.
  Сразу за Мирмекийскими воротами Делиад попрощался со своими воинами, свернувшими к Северным конюшням, и один поскакал к Тиритакским воротам.
  На перекрёстке у храма Посейдона навстречу ему выехал Ламах с четырьмя конными гинекономами за спиной. Должно быть, утром он видел отъезд Делиада и теперь поджидал его тут. Молча пожав бывшему командиру руку, Ламах пристроил свою соловую кобылу к правому боку Снежка, торившего шагом путь по широкой центральной улице в сторону Скотьего рынка сквозь не прекращавшийся ни на миг с рассвета до заката людской, скотинный и тележный поток.
  - Ты, я слышал, женишься на дочке этнарха дандариев?
  - Да, отец настоял.
  - Красивая девушка... Когда свадьба?
  - В начале осени.
  - А что Мелана?
  Делиад вздохнул.
  - Разведусь. Отошлю к отцу. Так что, если хочешь, можешь попросить у Олгасия её в жёны. Сказать ей?
  - Скажи... У меня теперь свой дом возле храма Диониса, есть куда поселить жену...
  
  Мелана встретила влетевшего галопом на усадебный двор Делиада на пороге андрона. Сияя белозубой улыбкой, Делиад резко осадил всхрапнувшего Снежка в двух шагах от жены и лихо спрыгнул на землю. Стоявший сбоку Орик, шагнув из-под нависающего над входом балкона, подхватил Снежка под уздцы.
  - Коня хорошенько выводить и вычистить! - приказал Делиад. Передав повод подбежавшему от конюшни рабу-конюху, Орик отвязал притороченный к седлу шлем хозяина.
  - Ну что, жёнка, соскучилась?
  Раскинув с улыбкой руки, Делиад шагнул к жене. Уста Меланы улыбались, а на щеках блестели две мокрые дорожки. Кинувшись в раскрытые объятия мужа, она припала щекой к полированному серебру нагрудной пластины и по-детски зарюмсала носом.
  - Я тоже по тебе скучал, - сказал Делиад, ласково оглаживая содрогающиеся плечи и спину Меланы. - Видишь, чуть Снежка не загнал, так спешил к своей миленькой жёнушке. Только проводил отца - и сразу к тебе!
  - Я боялась, что больше тебя не увижу, - призналась сквозь радостные слёзы Мелана.
  - Ну вот ещё! Что за глупости ты себе навыдумывала?
  - Ты, наверное, голоден? - спросила Мелана, вскинув лучащийся счастьем взгляд в светящиеся нежностью глаза мужа.
  - Как волк! - заверил Делиад и поцеловал жену между пушистыми бровями. - Сейчас мы с тобой быстренько чем-нибудь перекусим и выпьем вина, а затем я начну лакомиться этими сладкими губками, этой нежной шейкой, этими грудками, этой пухленькой попкой, пока не съем тебя всю, - плотоядно грозился Делиад, ведя радостно смеющуюся Мелану к софе у боковой стены.
  Дабы вознаградить Мелану за пять дней разлуки Делиад, вопреки привычке, даже не стал в этот вечер и ночь брать на ложе рабынь ей в подмогу. Ни в этот день, ни в следующие, которые он безвылазно просидел в усадьбе, он так и не решился сказать Мелане о предстоящем вскоре расставании. Да оно пока и не к спеху. Вместо этого, в перерывах между бурными любовными приступами, он подробно рассказал о прошедших Играх, не преминув похвастать своими как никогда удачными ставками и небывалым везением в игре с друзьями в кости. На упрёк Меланы, почему же он не приезжал ночевать в усадьбу, Делиад, слегка покраснев, ответил, что отец его не пускал - боялся, что он привезёт её на гипподром.
  На четвёртый день к отшельнику наведались друзья: Алким, Феокрит и Ксенопиф - и подруги: Афинаида, Илерия и Агапия - каждая с хорошенькой рабыней-служанкой. День выдался жаркий, и вся компания тотчас отправилась купаться. Мелана уже не стыдилась раздеваться и плавать в присутствии чужих мужчин (раз Делиад не имел ничего против) и заниматься с мужем любовью у всех на глазах, соревнуясь с другими парочками.
  После очередного бурного соития выложившийся Делиад остался отдыхать на валуне в тени береговой кручи, а Мелану неугомонная хохотушка Илерия утащила купаться. (Научившись плавать, Мелана полюбила морские купания и забавы с Делиадом в ласковых прибрежных волнах.) К ним немедля присоединились Агапия, Алким, Ксенопиф и все три рабыни. Феокрит, выдоив после долгих усилий несколько капель молочка на лицо и груди Афинаиды, подсел к Делиаду. Расслабленно глядя сквозь прищур век на гоняющихся с громкими визгами и смехом друг за другом в искрящихся солнечными бликами зелёных волнах "рыбаков" и "нереид", негромко спросил:
  - Ты уже сказал ей?
  - Нет ещё... Ещё есть время. Пусть пока порезвится...
  Смыв с лица и грудей дары Феокрита, Афинаида улеглась вниз животом на плоском камне рядом с Феокритом.
  - А после? - спросил Феокрит, положив ладонь на покрытые бронзово-золотым загаром круглые ягодицы Афинаиды. - Отошлёшь назад к отцу? Какой позор для девчонки.
  - Ламах хочет взять её в жёны.
  - Такая красотка. Не слишком ли жирно для Ламаха?
  - Он помог её выкрасть. Заслужил. Да и малышка избежит позора - сам говоришь.
  - И не жалко отдавать такую милашку? - повернув лежащее на сомкнутых ладонях лицо к Делиаду, спросила Афинаида.
  - Ещё бы не жалко, - вздохнул Делиад и сплюнул в плеснувшую о валун волну. - Да что поделаешь? Второй женой её не оставишь. Мы ведь не скифы... к сожалению. Хе-хе-хе!
  - Есть способ оставить, - промурлыкала ласкаемая рукою Феокрита между ягодицами Афинаида.
  - Какой? - воззрился на неё с вспыхнувшим интересом Делиад, дотоле следивший за игрищами купальщиков и проплывающими мимо кораблями.
  - Жалко запирать такую красотку в гинекее какого-то Ламаха. Надо уговорить её стать гетерой. Тогда она сможет жить здесь с тобой и при дандарийке, - пояснила с лёгкой улыбкой Афинаида.
  Феокрит звонко шлёпнул Афинаиду по упругой ягодице.
  - А ведь Афинаида права! У девчонки есть все данные, чтобы иметь успех.
  - Думаете, она согласится? - с надеждой спросил Делиад.
  - Уговорим, - улыбнулась Афинаида.
  - Ну, ладно, давайте попробуем, - с видимым облегчением согласился Делиад. - Это и вправду был бы для неё наилучший выход.
  - Только не говори ей, что Ламах хочет взять её в жёны. Наоборот - скажи, что он от неё отказался, - посоветовал Феокрит.
  - Ладно...
  Накупавшись, парни, кто - таща за руку, кто - подталкивая сзади за ягодицы, вытащили девушек на кручу, полюбовались оттуда видом на залив и город и, разбившись на тройки, разбежались со смехом по саду.
  Делиад уселся вдвоём с Меланой на укрытой в гуще персиковых кустов скамейке, собираясь сказать ей то, что должен сказать. Но Мелана, тотчас пересев к нему на колени, начала ласкаться к нему, целовать, напрашиваясь, как кошечка, на ласки, и он решил, что скажет после того как хорошенько её обмолотит: тогда, наверное, она воспримет это не так болезненно. Но и после энергичной затяжной любовной атаки (оба старались вовсю!) Мелана лежала в его объятиях такая радостная и счастливая, что у него не повернулся язык сказать ей жестокую правду.
  Солнце уже садилось, пора было идти ужинать, и когда Мелана со смехом сказала, что она ужас как проголодалась, и, вскочив, потянула его к дому, Делиад решил, что скажет ей после ужина, хорошенько напоив вином: на пьяную голову и выговорить нужные слова будет куда легче, и восприняты они будут не так трагично.
  Ужин на балконе, где декаду назад развесёлую компанию застукал неожиданно нагрянувший Лесподий, прошёл весело и шумно. Парни и девушки, разбившись на пары "по интересам", полулежали в обнимку на ложах: Феокрит с Афинаидой, Алким с Агапией, Ксенопиф с Илерией, Делиад, естественно, с Меланой, - кормили и поили друг дружку (четыре голые рабыни, стоявшие с кувшинами около столиков, наполняли им канфары), перемежая еду и выпивку поцелуями, фривольными шутками, раскатистым мужским гоготом и игривыми женскими смешками. Афинаида, а за нею и остальные девушки принялись поить своих мужчин "по-лесбосски": набирали вино в рот и, припав устами к устам, переливали в рот партнёра. В ответ Делиад предложил выпить за Афродиту и её прекрасных служительниц "по-скифски". Парни с энтузиазмом поддержали, девушки повиновались. Неразбавленное терпко-сладкое вино крепко ударило в головы, и то, что никак не выговаривалось на трезвую голову, без затруднений слетело с пьяного языка.
  - Мелана! Мне нужно тебе кое-что сказать... важное...
  - Эй, тихо все! - крикнул Феокрит. - Давайте послушаем Делиада.
  Смешки и голоса на окутанном тенью вечерних сумерек балконе стихли, все взгляды обратились на Делиада и прильнувшую мягкой кошечкой к его груди Мелану. Два тонких жёлтых огонька, горевшие в медных цветках лампад на ближайших балконных столбах, освещали всю компанию бледным призрачным светом.
  - Дело в том, что отец нашёл мне жену. Вот.
  - Но я же твоя жена, - приподняв голову с груди Делиада, недоуменно воззрилась на него Мелана.
  - Отец, мать, дед, тётушка Герея требуют, чтобы я с тобой развёлся и женился на дочери этнарха дандариев Муннака.
  Хмельная улыбка медленно сползла с губ Меланы; до неё наконец дошёл смысл сказанного Делиадом. Лицо её вмиг сделалось пунцовым, будто ошпаренное кипятком.
  - А как же я? Что же со мной?.. Я же люблю тебя! Я не смогу без тебя!
  - И я люблю тебя! - поспешно заверил Делиад. - Но моя семья не приняла тебя. И я... я не могу идти против семьи, - нежно оглаживая плечо Меланы, Делиад грустно вздохнул.
  Мелана села на ложе, высвободив плечи из объятий Делиада. По щекам её одна за другой покатились крупные слезинки. Делиад взял её за руку, не позволив убежать, удерживая в ладони её ладонь, другой рукой сочувственно поглаживал от запястья до локтя.
  - И ещё... Мелана, я сегодня говорил с Ламахом. Он больше не хочет брать тебя в жёны. Да я и сам не хочу этого, - вполне искренне сказал Делиад. - Я хочу, чтобы ты и после моей женитьбы на дандарийке осталась со мной. У тебя есть такая возможность.
  - Какая? - вскинула Мелана затуманенный слезами взгляд на Делиада.
  - Ты должна стать гетерой.
  - Друзья, давайте-ка выпьем по-скифски за Мелану! - предложил Феокрит.
  Рабыни наполнили канфары неразбавленным пурпурным вином. Дружно возгласив тост за Мелану, четверо парней и три гетеры медленно цедили вино, не сводя глаз с Меланы. Стуча зубами о хрустальный край канфара, Мелана выпила всё до капли, надеясь утопить в сладком вине щемящее сердце горькое горе.
  Поставив на столик недопитый канфар, Афинаида пересела на ложе Делиада, мягко обняла за плечи бесчувственно застывшую с поникшей головой Мелану.
  - Всё не так плохо, как кажется, девонька. - Афинаида забрала из рук Меланы пустой канфар и поставила на столик. - Делиад предложил тебе прекрасный выход из ситуации. Перед тобой сейчас два пути: или вернуться с позором, как отвергнутая жена, в эргастул к отцу и матери, или посвятить себя служению прекраснейшей из богинь. Выбор за тобой. Любишь Делиада? Люби себе на здоровье! Тем более что и он страстно любит тебя - мы все тому свидетели. Из-за тебя он забыл прежних своих подруг. Так зачем же делать несчастными и его, и себя? Ведь любить можно не только супруга, но и возлюбленного. Став гетерой, тебе и уезжать отсюда, думаю, не придётся. Ты останешься жить здесь, в усадьбе, а жену-дандарийку Делиад поселит в городском доме. Так ведь, Делиад?
  - Так, - подтвердил Делиад, продолжая нежно сжимать в ладони бесчувственную руку Меланы.
  - С твоей красотой тебе сами боги велят служить Афродите, - продолжила уговоры Афинаида. - Чем хоронить себя в гинекее какого-нибудь старика-вдовца, которого найдёт для тебя отец...
  - Я согласна, - глядя в пол, тихо произнесла Мелана.
  - Что? - переспросила Афинаида.
  - Я согласна... стать гетерой, - повторила громче Мелана. Может, доводы Афинаиды, а может, шумящий жаркими волнами в голове хмельной напиток Диониса помогли ей решиться.
  - Ну вот и умничка! Вот и прекрасно! - обрадованно прижала Афинаида тонкие девичьи плечи к мягкоупругой груди. - Уверена - ты не пожалеешь! Правда, девушки? - обратилась она с улыбкой к своим подругам.
  - Правда, - разом ответили Илерия и Агапия. - Конечно, не пожалеет!
  - Сёстры, идите-ка сюда, поцелуйте нашу новую сестру, - позвала подруг Афинаида и, подавая пример, первая нежно поцеловала Мелану в мокрые от слёз щёки.
  Выскользнув из объятий мужчин, Илерия и Агапия подошли к ложу Делиада, обняли и расцеловали улыбающимися губами Мелану.
  - Не надо плакать. Всё будет хорошо, - мягким голосом подбодрила новоявленную подругу Агапия.
  - Быть самой себе хозяйкой и самой выбирать себе возлюбленных - что может быть лучше! - рассмеялась Илерия.
  Следом за гетерами Феокрит, Алким и Ксенопиф тоже подошли к ложу Делиада.
  - Позвольте-ка и нам поздравить новую воительницу армии Киприды! - воскликнул с умильной улыбкой Феокрит. Взяв Мелану под локотки, он поднял её на ноги и крепко прижал к груди.
  - Поздравляю, милая, - впился он в горестно опущенные Меланины губки долгим, страстным поцелуем.
  - Эй, приятель! - похлопал его сзади по плечу Алким. - Не выпей её всю, оставь немного и другим.
  - Хорошая девочка, - похвалил Феокрит с довольной улыбкой, оторвавшись от сладких уст Меланы.
  Следом за Феокритом и Алкимом и Ксенопиф не упустил возможности отведать давно желанных Меланиных уст и прогуляться ладонями по притягательным изгибам и выпуклостям её тела.
  - Если ты и Делиад не против, мы примем тебя в нашу компанию, - обратилась к Мелане Афинаида. - Главному, что должна уметь гетера: скакать на мужском жеребце и играть на мужской флейте Делиад тебя уже обучил, а петь, плясать, играть на лире и арфе мы тебя научим.
  - Ну так что, друзья! Давайте прямо сейчас и выясним, насколько хорошо её обучил Делиад! - поспешил взять быка за рога Феокрит.
  Алким и Ксенопиф с энтузиазмом его поддержали.
  - Пора нашей красавице познакомиться с другими жеребцами!
  - И узнать, насколько интереснее ездить на двух или трёх сразу, хе-хе-хе! - игриво хохотнула Илерия.
  Мелана вопрошающе глянула на Делиада, по-прежнему полулежавшего, уперев локоть в набитую шерстью краснобархатную подушку, смакуя мелкими глотками рубиновое вино из бронзового канфара. Попытавшись изобразить ободряющую улыбку, Делиад кивнул, отпуская бывшую жену в новую жизнь.
  - Кто первый? - спросил Ксенопиф.
  - Кинем кости, - предложил Феокрит.
  - Пусть она сама выберет, - обаял растерянную Мелану многообещающей улыбкой Алким.
  - Нет, парни, - возразила Афинаида. - У девушки сегодня дебют, так что по нашим правилам полагается аукцион.
  - Ну, хорошо. Даю тридцать драхм, - сказал Феокрит.
  - Сорок, - набавил Алким.
  - Полмины, - объявил Ксенопиф.
  - Славно! - поощрила Ксенопифа чарующей улыбкой Афинаида.
  - Семьдесят, - продолжил Феокрит.
  - Восемьдесят, - набавил Алким.
  - Мина серебра!
  - За Ксенопифом сегодня не угнаться. Уступаю, - поднял с ухмылкой руки Феокрит.
  - Я тоже, - отступился Алким.
  Агапия и Илерия зааплодировали победителю.
  - Вот видишь, милая, - нежно огладила Мелану по щеке Афинаида, - за одну лишь сегодняшнюю ночь ты заработала две с половиной мины серебра. Разве не здорово?
  Мелана, никак не ожидавшая, что её оценят столь дорого, неуверенно улыбнулась - в первый раз, как узнала, что Делиад с ней разводится. На душе и впрямь как-то сразу посветлело. Конечно, было бы куда приятнее, если б её заполучил обаятельный Алким, а не сын рыботорговца с его уродливым родимым пятном на лбу, но раз таковы правила...
  - Ну, красавица, пойдём... - взяв с самодовольной улыбкой Мелану за руку, Ксенопиф увёл её к своему ложу.
  Притянув к себе, он поцеловал её в губы, затем стянул через голову с неё и с себя туники. Уложив спиной на ложе, принялся не спеша, дотошно исследовать её губами, языком, пальцами, ладонями и напруженным концом.
  Алким и Феокрит, скинув хитоны, прилегли на свои ложа и, поглядывая на Ксенопифа и Мелану, стали подкрепляться едой и вином, дожидаясь своей очереди.
  Выскользнув из полупрозрачных льняных туник, гетеры втроём насели на вернувшегося в ряды холостяков Делиада. Стянув с него с шаловливыми смешками тунику, принялись в три рта облизывать и сосать его распрямившийся ствол, а он, наклонясь с ложа, оглаживал, сжимал и ударял ладонями упругие полушария их ягодиц, попеременно проникая пальцами глубоко в каждое из имевшихся там эластичных отверстий. Затем поставил их на ложе на четвереньки, лицами к оплетенному виноградом балконному перилу, и, перемещаясь от одной к другой, принялся ожесточённо таранить их игриво колышущиеся выпуклые зады, слушая за спиной сладкие стоны терзаемой Ксенопифом Меланы.
  Потом ещё затеяли популярную в диктерионах игру, подключив к ней и четырёх рабынь-прислужниц: определяли, кто кому достанется, бросая игральный кубик. Сперва бросали мужчины, затем по очереди все девушки: те, у кого выпадало одинаковое число, спаривались друг с другом. Случалось, мужчине удавалось запрячь в свою упряжку сразу двух-трёх-четырёх "кобылок", или двум-трём парням выпадало ездить на одной, а бывало, что - под громкий смех и подтрунивания товарищей и хохотки девушек - ни одной: тут уж как решит Афродита.
  То ли под воздействием вина, а может, беря пример с гетер и рабынь, с видимым удовольствием вбиравших в себя мужские орудия, Мелана весьма скоро освоилась с новой своей ролью и с готовностью отдавалась Делиадовым друзьям, отрабатывая заплаченные за неё немалые деньги. Илерия не солгала: заниматься любовными играми сразу с двумя и тремя мужчинами и в самом деле оказалось необычайно приятно. И Мелана уже не жалела, что сменила смиренную участь жены на весёлую судьбу гетеры. Её новые сёстры правы: служить в воинстве Афродиты - завидная доля!
  Изнурённые затянувшимися до первых петухов любовными битвами, проснулись около полудня. Феокрит после завтрака уехал домой - показаться жене и детям, остальные отправились на берег купаться. Вернувшись с купанья, мужчины сели на балконе играть на деньги в кости, а гетеры принялись учить в саду Мелану танцам, пению и игре на музыкальных инструментах (лиру, кларнет и пару тимпанов они, вернее их служанки, всегда носили с собой вместе со шкатулками косметики и украшений). Во время ужина, поданного по обыкновению на балкон, когда солнце клонилось к закату, Афинаида похвалила свою ученицу: у Меланы премиленький голосок и способности к танцам и музыке - из неё получится замечательная гетера. Мелана зарделась от удовольствия.
  Через день Феокрит вернулся вместе с ещё несколькими друзьями Делиада, которые, прознав об "отставке" Меланы, жаждали отведать прелестей новоявленной гетеры. Зато пришлось уехать Алкиму: хилиарх Гиликнид передал через Феокрита приказ племяннику срочно прибыть на службу - отвезти своего подопечного в усадьбу Левкона.
  
  ГЛАВА 2
  
  Палак, братья Палака, вожди и тысячи простых воинов, напряжённо вглядывавшиеся и вслушивавшиеся с обрыва Девичьей горы в ночную тьму, не сразу поняли, что что-то пошло не так. Услышав на той стороне балки многоголосый собачий брех, испуганные крики, протяжные визги сигнальных труб, увидев замелькавшие на стене и на башнях и полетевшие искрами вниз факелы, разглядев на усеянном зёрнами звёзд тёмном небе над стеной в том месте, где был потайной ход, чёрные клубы дыма, на Девичьей горе решили, что передовой отряд проник в город и там обнаружен греками, переживали, удалось ли пробиться к воротам? А затем ушедшие к склепу воины вдруг вернулись на Девичью гору, и подошедший с видом побитого пса к царскому шатру тысячник Асхар угрюмо доложил об устроенной греками огненной ловушке и о погибших в огне и в дыму в подземном лазе сотнике Ситтаке и полутора десятках его воинов. Сообщение Асхара повергло Палака и его приближённых в шок. Вот уж действительно - совсем не такого начала войны они ждали!
  Огорошенный Палак, не сказав ни слова, ушёл в свой шатёр и рухнул на расстеленную у дальней стены белую медвежью шкуру. За ним без зова последовали братья, тысячники, вожди, друзья, молча расселись вкруговую на подушки под шатровой стеной. Кробил поспешил наполнить царскую чашу вином. Не дожидаясь, пока Кробил с помощниками наполнят чаши его приближённых, Палак залпом влил в себя вино - испытанный способ справиться с потрясением и вернуть разлетевшиеся мысли в пустую голову.
  Итак, греки знали о тайном ходе и устроили западню. Но как, от кого они узнали?! Проникнуть в город по-тихому и открыть ворота, на что делалась главная ставка, не вышло. Отправляясь в поход, другого способа, как захватить Херсонес, Палак не предусмотрел. (А есть ли он вообще - этот другой способ?) И что же теперь?.. Возвращаться с позором домой (да ещё накануне свадьбы с Амагой!)? Нет - невозможно!.. То, что он потерпел относительную неудачу на Боспоре, ладно - Боспор большая, сильная страна. Но то, что ему не пожелал покориться ничтожный Херсонес, дрожавший перед его отцом, подействовало на Палака, как саднящая заноза, которую нужно вырвать во что бы то ни стало.
  - Давайте выпьем за наших погибших воинов, - скользнул Палак тяжёлым взглядом по сумрачным лицам приближённых после того, как слуги наполнили чаши по второму разу. - Клянусь мечом Ария, что не уйду отсюда, пока не отомщу за них!
  Выпив вместе со всеми, Симах напомнил о сидящем в яме в Неаполе сыне хозяина дома, в который вёл подкоп. Скорей всего этот хлебопёк, его отец, и выдал тайный ход, предположил Симах. Палак распорядился утром послать спешного гонца в Неаполь - привезти заложника сюда.
  - Ну, а невинность служанок здешней богини ты так и будешь щадить? - спросил Марепсемис, опрокинув в себя вслед за Палаком третью чашу вина.
  Подумав секунд десять, Палак объявил:
  - Ладно. Ступайте все спать. Что делать дальше, подумаем завтра на свежую голову...
  Пока вожди, тысячники и братья покидали шатёр, Палак прикончил четвёртую чашу.
  - Тинкас! - позвал он, когда все, кроме Симаха, Главка, Иненсимея и Кробила, покинули шатёр. - Возьми воинов, пойди в святилище и приведи сюда всех девок. Уразумел?
  Вскоре все девять иеродул, сбившись в кучу испуганным оленьим стадом, стояли в центре царского шатра. С полминуты Палак, уперев руки в широко разведенные колени, разглядывал голодным волчьим взглядом из-под сурово сведенных бровей обмершие в предчувствии скорых мучений девичьи лица. Ещё час назад он был уверен, что завтра к его услугам будут сотни самых красивых херсонеситок, и вот... сорвалось. Придётся пока довольствоваться этими...
   - Ну, девки, хватит вам служить каменным бабам, - сказал он с кривой ухмылкой по-эллински съёжившимся у оскаленной медвежьей морды иеродулам. - С этой ночи будете служить скифским жеребцам. Это куда интереснее, хе-хе-хе!..
  Двух старших, некрасивых, Палак велел отвести в шатры к Марепсемису и Эминаку. Лигдамису отправил красивую двадцатилетнюю шатенку. Себе ожидаемо оставил юную смазливую блондиночку и старшую двумя-тремя годами миловидную брюнетку. Остальных четырёх, в том числе двух малолеток, отдал на потеху своим слугам и телохранителям.
  - А ну, - протянул он руки рабыням, - поднимите меня.
  Потянув за руки, девушки подняли отяжелевшего от вина царя на ноги. Пошатнувшись на непослушных ногах, он облапил их за упругие ягодицы, притянул к себе и сунулся мокрыми от вина усами и губами в девичьи лица.
  - Не делай этого, господин, иначе богиня тебя покарает, - тонким, дрожащим голосом взмолилась Филея.
  - А вот мы сейчас и узнаем, покарает или нет, - пьяно ухмыльнулся Палак. - Р-раздевайтесь!..
  Всю ночь Палак и спавшие в его шатре друзья - Главк, Тапсак, Иненсимей, Тинкас - без передыха насиловали юных гречанок, утоляя накопившийся за долгие дни и ночи сидения под Херсонесом голод к сладкому бабьему телу. Выплеснув на залитые слезами прелестные девичьи лица обильную струю мужского "молочка", пили вино, переводя дух, и опять пихали им во все дыры, сопровождая безжалостную работу мужских таранов тисканьем девичьих грудей и возбуждающими шлепками по щекам и ягодицам. Под утро, когда заполнивший головы хмельной туман и усталость всё же свалили скифов в неподвижность сонного забытья, Филея и её подруга были едва живы.
  Марепсемис и Эминак отдали присланных к ним младшим братом в явную насмешку перезрелых иеродул телохранителям и слугам. Вместо них Марепсемис зазвал в свой шатёр помянуть погибшего страшной смертью в подземной норе сотника Ситтака Мессапию, дочь Туонис и служанку дочери Багею.
  Лигдамис обменял присланную ему братом иеродулу у царских слуг на двух малолеток - будто бы для своих юных сыновей, но, к огорчению последних, уложил перепуганных девчушек спать в уголке справа от себя, пояснив улегшимся с другой стороны сыновьям, что право на женщину им сперва нужно заслужить...
  Выбравшись около полудня из шатра с тяжёлой, как походный казан, головой, Палак долго поливал тонкой прозрачной струёй откос, держась ладонью за шершавый ствол осокоря. Морщась от боли, пронзавшей раскалёнными иглами мозг при малейшем движении головы, глядел на город - такой близкий и такой недоступный, - силясь придумать что-нибудь взамен не сработавшего минувшей ночью.
  - Служанок здешней богини опробовали и ничего - все пока живы-здоровы, хе-хе-хе! - хохотнул неслышно подошедший сзади Эминак, непонятно кого имея в виду - скифов или служанок. - Теперь бы ещё в обед здешней оленятинки отведать! Хе-хе-хе!
  Став по другую сторону осокоря, Эминак, что тот жеребец, принялся поливать поросший редкими пучками высокой травы каменистый крутосклон мощной жёлтой струёй.
  Ничего не ответив брату, Палак вернулся в шатёр, жадно припал к костяному "сосцу" выхваченного у Кробила винного бурдюка, после чего сразу почувствовал себя лучше. Покосившись на спавших между Тапсаком и Главком голых девок, подумал, не вставить ли по-быстрому блондинке, но его притомившийся жеребец не откликнулся на пожелание глаз. Ладно, не к спеху...
  Оружничий Стамен помог царю облачиться в боевой кафтан, затянул на бёдрах пояс с акинаком. Сняв с опорного столба горит, Палак перекинул лямку через правое плечо. Стамен тем временем, уперев нижнее налучье в ковёр на полу, натянул на царский лук свитую из оленьих жил тетиву.
  - Ну, идём, поохотимся, если хочешь, - выйдя с луком в руке из шатра, предложил Палак Эминаку. Радостно осклабясь, тот велел одному из топтавшихся около шатров слуг принести его горит и догнал Палака, Стамена и Тинкаса в калитке святилища.
  Через пару минут все шесть ланей и косуль валялись в кустах со стрелами в боках, в шеях и в груди (заодно перестреляли и четырёх стороживших святилище собак). Вытянув, обтерев и вернув охотникам стрелы, телохранители взвалили истекающие кровью оленьи туши на плечи и понесли к кострам - жарить на вертелах к обеду. (Одну Палак оставил себе, одну - старшим братьям и племянникам, две отослал тысячникам сайев и две - племенным вождям.)
   Вернувшись через распахнутые настежь ворота святилища (теперь держать их закрытыми было незачем) к своему шатру, Палак повелел в отместку грекам поджечь усадьбы - покамест ближние к городу, а там, если не одумаются, дойдёт и до дальних. По просьбе Лигдамиса и Мессапии Палак приказал пока не трогать сады и виноградники. Вскоре за Девичьей горой, за Восточной и Западной бухтами к плывущим по небу белым облакам потянулись десятки чёрно-сизых дымных столбов...
  Пока поспела оленятина, Палак успел вставить обеим своим заспавшимся рабыням, после чего велел позвать братьев, тысячников и вождей к себе на обед. Марепсемис и Лигдамис пришли с сыновьями: хоть младшие и не заслужили пока право пить вино с царём и вождями, пусть слушают, какие речи звучат на царском совете, и набираются ума на будущее. Выпив по традиции первую чашу во здравие царя, все принялись с жадностью насыщаться нежным, сочным оленьим мясом вместо поднадоевшей баранины и конины, щедро посыпая его солью и заедая зелёным луком и чесноком с херсонесских огородов и испеченными Туонис и её служанкой горячими ароматными лепёшками.
  Утолив голод, Палак приказал Кробилу с помощниками вновь наполнить чаши и призвал высказываться, кто имеет какие-либо мысли о том, что делать с Херсонесом. Несколько минут все продолжали сосредоточенно жевать, обдумывая, что бы такого умного посоветовать. Марепсемис то и дело завистливо поглядывал на двух вжавшихся за спиною Палака в полотняную стенку шатра смазливых рабынь (в начале обеда Палак кинул каждой по лепёшке и куску оленины), негодуя на стервеца младшего брата за его вчерашний издевательский "подарок". С усилием оторвав глаза от очаровательной мордашки блондиночки и отогнав назойливые мысли, как бы запихать свой массивный кожаный рог в её прелестный пухленький ротик, Марепсемис обтёр жирные пальцы о мягкий ворс устилавшего пол шатра персидского ковра, отхлебнул одним махом треть вина из своей немаленькой чаши, обсосал вино с усов и на правах старшего первым высказал своё мнение:
  - Я считаю, теперь нет другого выхода, как штурмовать стены. Изготовить побольше лестниц и атаковать сразу везде, от правой бухты, до левой... Или уходить домой, спалив здесь всё. Сидеть тут дальше и ничего не делать бесполезно.
  - Штурмовать такие стены - погубить множество воинов, - усомнился Дионисий.
  - Так это война, а не охота на ланей! - не удержался Марепсемис уколоть насмешкой младшего брата, с удовольствием отметив, как тот залился багровым румянцем. Эминак - ещё один сегодняшний охотник - тонкоголосо хохотнул. - Сколько у нас воинов? Больше десяти тысяч. А у греков? От силы три тысячи. По три наших бойца на одного грека. Мы задавим их числом, если нападём сразу со всех сторон. Если хотя бы в одном месте нам удастся захватить прясло стены - город наш! Я так чуть было не захватил Феодосию. Если б грекам не подоспела подмога... Если считаете, что десяти тысяч мало, можно позвать ещё вождей, пусть приведут сюда ещё десять тысяч. Будет шестеро наших на одного грека - тогда уж наверняка.
  Марепсемис поднял с ковра недопитую чашу и, прикрыв веками глаза, стал неспешно цедить вино, давая понять, что всё сказал.
  - Я считаю, Марепсемис прав: нужно позвать ещё вождей и штурмовать! - поспешил присоединиться к Марепсемису Эминак; в том, что он, как всегда, поддержит старшего брата, никто не сомневался.
  - Предложение Марепсемиса стоящее, думаю, можно попробовать, - высказал своё мнение тысячник Камбис, ещё двое-трое молча одобрительно кивнули.
  - Захватить Херсонес штурмом, может, и удастся, - вступил в разговор Лигдамис. - Мы потеряем немало воинов, атакуя стены и потом сражаясь на узких улочках. Ещё больше перебьём греков. И в результате получим пустой город, залитые кровью камни. Зачем они нам нужны? Кто будет работать в здешних виноградниках, делать для нас вино? Херсонес нам нужен и ценен как подвластный нам союзник, вроде Ольвии, а не мёртвый город.
   - К тому же, когда мы ворвёмся в город, херсонеситы могут погрузиться на корабли и попросту уплыть. По крайней мере, часть из них, - поддержал Лигдамиса Дионисий.
  - Куда уплыть? - спросил Тапсак.
  - А хотя бы в Старый Херсонес или даже на Боспор. И мы не получим ни херсонесских кораблей, ни мастеров, которые умеют их строить и водить по морю, - подытожил Дионисий.
  - Что же делать? - спросил Палак, уже было склонявшийся последовать совету Марепсемиса.
  - Держать город в осаде, пока херсонесцы не согласятся на наши требования, - сказал Лигдамис.
  - А если они никогда не согласятся? - спросил Эминак.
  - Долго существовать без хоры эллинский город не сможет, - сказал Лигдамис.
  - И сколько же нам тут торчать: до зимы, до весны или целый год? - спросил недовольным голосом брат Иненсимея Ариант - походный вождь палов.
  - А может, сперва попробуем захватить Стены и Старый Херсонес? - предложил Тапсак. - Может, тогда херсонесцы поймут, что лучше признать власть Палака.
  - Тапсак верно говорит: потеряв Старый Херсонес, херсонесцы скорее образумятся, и Формион со своими приверженцами возьмёт верх над смутьянами, - поддержал сына Иненсимей. - Долгая осада будет стоить нам больших расходов. Каждый день войско нужно кормить, а здесь всё голо.
  - Чепуха! Можно подумать, что у себя дома наши воины ничего не едят, - возразил Лигдамис. - Так какая разница, съедят ли они то, что съедят, дома или здесь, в таборе?
  - Можно здешних тавров пошарпать, - предложил вождь хабов Госон.
  - Нет! - резко отверг Палак. - Я дал слово тавров не трогать. (Госон, ехавший к Херсонесу в конце скифской колонны, этого не знал.) Многого у них не возьмёшь, а вреда они могут причинить много, если перекроют дорогу в горах. Так что с таврами нам лучше ладить. Будем по мере надобности пригонять стада сюда. Думка Тапсака мне нравится: наверно, и правда, сперва нам нужно захватить Стены и Старый Херсонес. Там у них и скот, и хлеб. Если мы лишим их этого, у них не останется выбора, кроме как подчиниться.
  - Думаю, и тогда херсонесцам голод не грозит, - возразил Главк, несколько расстроенный, что идея захватить Старый Херсонес пришла Тапсаку, а не ему. - Они вон спокойно каждое утро отправляются в море ловить рыбу. Да и зерно и скот привезти по морю для них не проблема. Тут можно и два года просидеть без толку.
  - Нам важно показать, что отступать мы не намерены, - стоял на своём Лигдамис. - К зиме херсонесцы съедят все свои запасы, а море станет опасно из-за штормов и у них начнётся голод. Думаю, тогда у них точно не останется выбора, кроме как принять наши условия. А мы можем менять наших воинов: через каждые пару месяцев одних отправлять домой, а других присылать сюда им на смену.
  - Я думаю, зимы ждать не обязательно, - послышался вдруг тихий голос царского писца Симаха, - можно заставить херсонеситов сдаться раньше.
  - Как? - обратил вместе с остальными к нему вопрошающий взгляд Палак.
  - Нужно послать воинов в Ольвию, Керкинитиду и Калос Лимен и захватить все корабли, которые окажутся в тамошних гаванях, вместе с навклерами и командами. Купцам объявить, что мы берём их корабли временно, для войны с Херсонесом, и посулить командам щедрую долю в добыче. Ради хорошего прибытка, думаю, греки охотно согласятся нам служить, - усмехнулся Симах.
  - Собрав так несколько десятков кораблей - чем больше, тем лучше - нужно загрузить в трюмы побольше наших воинов, а на палубах разместить воинов в греческих шлемах и доспехах, - раскручивал дальше нить своей задумки Симах. - Затем, скрытно от херсонесцев, может быть, ночью, перевести наши корабли к Старому Херсонесу. А утром наш флот поплывёт оттуда к Херсонесу под видом плывущей из-за моря подмоги. Ведь херсонеситы разослали во все греческие города своих послов с просьбой о помощи. Вот те и плывут к ним на помощь. О том, что это скифские корабли им наверняка никому и в голову не придёт! Наши корабли войдут в восточную гавань под ликования херсонеситов. Их демиурги наверняка поспешат в порт приветствовать прибывших на их призыв союзников. Никто из них и глазом моргнуть не успеет, как все они, их корабли и портовые ворота окажутся в наших руках.
  Все, кто был в царском шатре, слушали Симаха, затаив дыхание, даже чаши с вином подносить к губам перестали.
  - Здорово! - восхитился Эминак после того как царский писец умолк.
  - Ай да, Симах! Ну, голова! Ну, хитрец! До чего же здорово всё придумал! - распялив в улыбке рот, сыпал восторженными похвалами обрадованный Палак. От мрачного утреннего настроения не осталось и следа. - Эй, Кробил! Налей всем вина! Давайте выпьем все за Симаха и его мудрую голову!
  - Чем же мне тебя наградить? - обратился Палак к Симаху после того как все дружно и шумно выпили за его здоровье. Он оглянулся через плечо на сидевших за спиною рабынь, отнятых у здешней богини. - Девки тебе не нужны...
  - Сперва нужно, чтоб задумка сработала, а о наградах подумаем после, - пригасил энтузиазм царя довольный логограф.
  - Даже если захватить ворота и город сходу не удастся, не беда! - сказал с улыбкой Лигдамис. - Главное - захватить корабли. Мы тогда сможем перехватывать все плывущие в город корабли. Лишившись кораблей, они скоро сдадутся.
  С подсказки Главка Палак решил отправить в Ольвию за кораблями Дионисия, назначив его навархом своего флота: тот единственный из его приближённых имел опыт морских плаваний. В помощь новоявленному наварху Палак отрядил тысячу сайев Камбиса. Тут же было решено, что по пути к Тафру Камбис отправит по паре сотен своих сайев в Керкинитиду и Прекрасную Гавань с задачей захватить все корабли, которые окажутся там и приплывут в гавани до появления Дионисия. Сам же Дионисий с шестью сотнями сайев поспешит в Ольвию и, завладев тамошними кораблями, двинется к Херсонесу, зайдя по пути в Калос Лимен и Керкинитиду.
  В порыве радостного возбуждения новым замыслом, на этот раз обещавшим верный успех, Палак повелел Дионисию и Камбису отправляться в путь немедля - чтобы успеть до темноты перевалить горный отрог и выбраться на степной шлях.
  Поклонившись царю, Дионисий и Камбис покинули шатёр. Палак приказал слугам наполнить чаши. Позвав сидевшего с главными царскими слугами у входа в шатёр гусляра Максагиса, Палак велел спеть своё любимое сказание о войне скифов с Дариушем. Смакуя мелкими глотками под грозный рокот струн и звонкий голос юноши терпкое, как кровь, вино, слушая с увлажнившимися глазами с детства знакомые вдохновляющие строки, Палак расчувствованно мечтал, что скоро и сам он совершит подвиги, о которых будут петь сказители и через много-много лет после того как сам он переселится на Небо. И первым будет захват неприступного Херсонеса, который не покорился даже его великому отцу Скилуру...
  Дослушав песню и допив вино, Палак отпустил сотрапезников. Остановив направившегося с бережно упрятанными в чехол гуслями вслед за царевичами, тысячниками и вождями к выходу Максагиса, после того как все лишние вышли, Палак с масленой улыбкой кивнул на сидевших под дальней стенкой, обвив руками прикрытые холщовыми туниками ноги, полонянок.
  - Нравятся греческие кобылки?
  Юный гусляр робко кивнул.
  - А какая больше нравится: вороная или белая?
  - Белая.
  - Ишь ты, каков гусь! Белая мне самому нравится, хе-хе-хе! Хотя обе хороши! - рассмеялся довольный Палак. - Скажи, Максагис, сможешь ты придумать песню о том, как мы захватили Херсонес?
  Юноша неуверенно снизал плечами:
   - Н-не знаю... Я попытаюсь.
  - Попытайся. Если сумеешь, так и быть, подарю тебе эту блондиночку. А пока бери чёрненькую и задай ей жару как следует! Ха-ха-ха!
  Вложив руку черноволосой рабыни в ладонь Максагиса, уведшего её в переднюю часть шатра, Палак заграбастал левой рукой за волосы на затылке блондинку, другой рукой выпростал из штанов взведённый в боевое положение таран и коснулся его пунцовым наконечником пухленьких девичьих губок. Вскинув на царя страдающие ланьи глаза, Филея попросилась выйти по нужде. Палак неохотно выпустил её волосы и спрятал конец в штаны.
  - Иди, и быстро назад... Зариак! - окликнул он сидевшего на входе в шатёр глашатая. - Проводи девку в кусты...
  Выбежав из шатра, Филея вбежала в распахнутые слева за шатром ворота святилища и присела в росших у стены сбоку ворот можжевеловых кустах, отвернувшись от уставившегося на неё с блудливой ухмылкой, поигрывая тонким хвостом плети, доверенного царского слуги.
  Вернувшись через пару минут к шатру ждущего её для жестоких мужских забав (отдававшихся в её терзаемых потаённых отверстиях мучительным наслаждением) владыки скифов, Филея с защемившей сердце тоской устремила взгляд между стволами тополей на лежащий по другую сторону балки город. Затем глянула на сидящих с другой стороны шатра вокруг чуть дымящегося перегоревшими сучьями костра царских слуг и телохранителей, доедавших остатки мяса с насаженного на вертел костяка с головой лани. Вот, оказывается, чьим сладким мясом угостил её и Гикесию скифский царь. Из синих, как окружающее город море, глаз Филеи покатились горькие слёзы.
  
  ГЛАВА 3
  
  Открыв глаза, Карбона увидела сквозь прозрачную косскую ткань балдахина, что спальня наполнена сумеречным утренним светом, пробивавшимся через два широких окна сквозь густую листву сада. Карбона лежала, вытянувшись на спине, под красным плюшевым покрывалом. Слева, в своей излюбленной позе - на правом боку, с поджатыми ногами - спала Элевсина. Голова её, сползя с подушки, уткнулась в плечо Карбоны, коленки упирались ей в бедро.
  Осторожно приподняв со своего живота руку Элевсины, Карбона медленно отодвинулась на край ложа и, опустив широкие коричневые ступни на мягкий ворс покрывавшего дощатый пол спальни красно-сине-зелёного ковра, выскользнула из-под балдахина. Вскинув над головой переплетенные руки, Карбона сладко потянулась, протёрла глаза и накинула лежавшую на табурете у стены короткую светло-бежевую безрукавную тунику.
  Спальня Элевсины занимала угловую комнату на верхнем этаже в северном торце усадебного дома (в противоположном, южном торце располагались спальные покои Гереи). Покрытое позолотой деревянное ложе примыкало высоким резным изголовьем к глухой западной стене, раскрашенной, как и остальные стены, по светло-розовому фону вертикальными рядами вьющихся зелёных растений с симметричными красными цветками. В четырёх углах комнаты на высоких круглых одноногих столиках стояли расписанные Гереей большие широкогорлые вазы с пышными букетами цветов, наполнявшими спальню душистым цветочным ароматом. Склонившись над вазой, Карбона, погрузив лицо в цветы, с наслаждением вдохнула нежный аромат, затем вынула подувявшие за ночь цветы из вазы. Подойдя к расположенному напротив ложа окну, выглянула в наполненный ликующим щебетом пробудившихся птиц обширный сад, полого спускавшийся от восточной стены дома к протекающему по дну балки ручью. По другую сторону ручья поднимались по склону до оплетенной колючей ежевикой каменной ограды Левконовых владений зелёные грядки огородных и бахчевых растений. За оградой поросший травой восточный склон широкой балки, в которой пряталась усадьба, круто вздымался вверх, скрывая от глаз Карбоны только что вставшее за Проливом солнце. Высунув голову в другое окно, Карбона с наслаждением наполнила лёгкие тонким смолистым духом растущей у самого окна пихты и поглядела между синих иглистых лап на северную часть сада, спускавшуюся от усадьбы к низкому берегу Меотиды, разглядев вдалеке над зелёными кронами дерев залитую золотым утренним солнцем полоску бирюзовой воды.
  Забрав цветы из трёх других ваз, Карбона выскользнула из спальни через завешенную тяжёлым двойным тёмно-красным бархатным пологом дверь напротив северного окна. Пройдя скорым шагом ряд полутёмных комнат, она спустилась по крутой деревянной лестнице в андрон и вышла на большой, вытянувшийся на два плефра в длину и на плефр в ширину двор, окружённый с северной, южной и западной сторон одноэтажными хозяйственными строениями. Покрытые оранжевой черепичной чешуёй, скошенные во двор односкатные крыши хозяйственных строений выступали за фасад, образуя по периметру двора поддерживаемый тёмно-красными столбами навес в три локтя шириной. Посередине западной стороны между строениями имелся прогал шириной в две оргии, за которым выгнулась выше крыш каменная арка, закрытая двустворчатой бронзовой решёткой, богато украшенной кованой листвой и завитушками. Плотно утрамбованная, без единой травинки, светло-серая поверхность двора имела небольшой уклон от ворот к дому. В десяти шагах от дома, на выложенном плиткой одноступенчатом стилобате, возвышались три ярко раскрашенных жертвенника наиболее почитаемых хозяевами усадьбы богов: посредине, как полагается, - алтарь Зевса, по бокам, на ладонь ниже, - Геры и Афродиты.
  Просторный андрон господского дома отделяла от двора выкрашенная в зелёный цвет деревянная решётка с широким открытым проходом посередине. Над андроном вдоль обращённого во двор фасада тянулся широкий балкон с выкрашенными в золотой цвет столбами, перилами и амфоровидными балясинами. В углах около дома вросли в землю два толстых извилистых виноградных ствола, оплетавших густой светло-зелёной сетью края решётки андрона, боковые столбы и перила балкона. По бокам входа в андрон, во дворе вдоль решётки и наверху у балконных столбов стояли деревянные кадки с кустами любимых Гереей вьющихся роз, покрывших тёмно-зелёной листвой и сотнями нежно-розовых бутонов центральные решётки и балясины, наполняя андрон и балкон упоительным благоуханием.
  Едва Карбона сошла по двум широким зализанным каменным ступеням во двор, как дорогу ей заступил притаившийся за розовым кустом Герак.
  - Хайре, Карбона. Как спалось? - поздоровался он, оскалив в улыбке мелкие белые зубы.
  - Хайре.
  Скинув в подставленные руки Герака охапку увядших цветов, Карбона направилась к примыкающей к южному краю дома поварне. Прижимая к груди цветы, Герак последовал за ней. Облизывая влюблёнными очами, точно кот плавающую в фонтанной чаше рыбу, её миловидное лоснящееся коричневое лицо, точёную шею и вздымающие тунику острые конусы девичьих грудей, сообщил, что день сегодня опять будет солнечный и жаркий. Хотя ей была приятна влюблённость Герака, каждое утро ни свет ни заря сторожившего её у порога андрона ради минутной встречи, Карбона гордо не соизволила снизойти до разговора с ним. Ополоснув лицо в одном из врытых в землю по бокам открытого входа на поварню (где уже вовсю шла утренняя готовка) огромных коричневых пифосов, она поспешила вернуться в дом. Проводив её взглядом, Герак вздохнул и понёс цветы в расположенный слева от въездной арки хлев - угощать ждавших утренней дойки коз.
  Выйдя через прикрытый завесой витых золотых шнуров дверной проём в заднем фасаде дома, Карбона торопливо зашагала по обсаженной гранатовыми и персиковыми кустами, присыпанной белым морским песком аллее, полого спускавшейся через сад к Меотиде. Когда светлая полоса моря проглянула между деревьев, Карбона, пронырнув между кустами, свернула с аллеи в тянувшийся слева вдоль Меотиды на добрых полстадия - до ограды виноградника - сад. Воровато оглядевшись, она убедилась, что в саду никого нет, и, прокравшись к краю сада, затаилась в густой серебристой листве высаженных вдоль берега в виде живой изгороди диких олив (настоящие оливы в суровом здешнем климате не росли).
  Её взору открылась врезавшаяся в берег полукруглая бухта. С восточной стороны, за упирающейся в воду оградой Левконовых владений, берег круто заворачивал на север, огибая выдающийся в море высокий гористый полуостров с отвесными каменными склонами и выступающими из воды серыми зубьями скал, утёсов и бесчисленных массивных валунов. С левой стороны линия берега, плавно загибаясь и поднимаясь, уходила далеко на северо-запад. В самом заглублённом в берег месте, где в бухту впадал вытекавший из балки ручей, виднелся причал, похожий очертаниями на топор или молоток: лежащий на толстых сваях широкий прямоугольный дощатый помост и тянущийся от его середины к берегу узкий дощатый мостик длиной в два десятка шагов (возле берега море было мелко). С правой стороны к причалу был привязан небольшой баркас с торчащей посредине тонкой мачтой.
  В полусотне шагов от причала над бирюзовой рябью бухты виднелись друг подле друга головы двух пловцов. Одна из них, с закрученным на макушке толстым жгутом чёрных волос, была голова Гереи. Более светлая принадлежала Левкону.
  После переезда в усадьбу Левкон и Герея, по давнишней - ещё со времён жизни на Лесбосе - привычке, каждое погожее утро встречали восход солнца, купаясь в море. И каждое утро Карбона, спрятавшись в оливковых зарослях на краю сада, подсматривала за ними. Точнее, грустный и счастливый взгляд её любящих очей был прикован к мускулистому бронзовому телу Левкона...
  Подплывя к причалу, Левкон и Герея обогнули его с левой стороны. Герея легла грудью на помост (со стороны берега воды под ним было по поясницу), призывно выпятив мокрый круглый бело-розовый зад. Отвесив по нему несколько ласковых шлепков, Левкон принялся гладить и мять в ладонях упругие шары ягодиц, затем вжался в них лицом. Старательно облобызав аппетитный зад жены, Левкон распрямился. Из своей засады - наискосок от причала - терзавшая пальцами свою увлажнившуюся раковину Карбона, млея от зависти, отлично видела, как он постучав и потёршись взведенным концом о выпуклые ягодицы Гереи, вогнал свой акинак в её ножны и, придерживая за бёдра, принялся ритмично и сильно ударять животом мягко-упругие полушария. Глядя с кошачьей полуулыбкой в зеленоватую даль Меотиды, Герея мяла в ладонях ёрзающие по помосту груди, затем, прижавшись к гладкой некрашеной доске щекой, принялась в такт сотрясавшим её толчкам ударять по настилу раскинутыми в стороны кулачками, сладострастно постанывая под ласковый плеск облизывающих сваи волн. Наконец, после трёх-четырёх энергичных толчков, Левкон вынул свой таран и окропил зад жены молоком. Растерев белую слизь по ягодицам, Левкон усадил жену на помост, забрал в ладони круглые чаши её грудей и припал губами к тёмно-розовому соску. Обцеловав восхитительные нежно-упругие груди, впился долгим поцелуем в приоткрытые в довольной улыбке ярко-розовые губы Гереи, тотчас запустившей пальцы в его волосы на затылке и обхватившей ногами его бёдра. Наконец они оторвались друг от друга. Левкон ссадил Герею с помоста, и, обнимая друг друга за бёдра, они побрели к берегу.
  Сидевшая, свесив ноги в воду, на мостике у берега Малока, поднявшись, протянула хозяину мягкое льняное полотенце. Левкон сам обтёр ставшую на лежащий в воде у мостка невысокий плоский камень жену, после чего Герея, целуя его спину и грудь, вытерла тем же полотенцем на том же камне супруга. Пока Герея и Левкон накидывали и расправляли друг на друге поданные рабыней туники (белую с тонкой голубой каймой у Левкона и розовую с красной каймой у Гереи), Малока надела им на ноги лёгкие сандалии из тонкой красной кожи.
  Тем временем Карбона, отбежав вглубь сада, перебежала ведущую от причала к дому аллейку и, зайдя в росший за ней до самого ручья обширный цветник, принялась торопливо срезать прихваченным из дому маленьким ножиком самые крупные и красивые бутоны пионов, гладиолусов, маков, маргариток, ноготков, васильков и, конечно, роз.
  Обвив друг друга за бёдра, Герея и Левкон неспешно брели между густолистыми персиковыми и гранатовыми кустами к дому. Шагах в семи позади, с перекинутым через плечо мокрым рушником, шла Малока.
  - А помнишь наш лесбосский сад? - донёсся сквозь зелёную стену до Карбоны томный голос Гереи.
  - Конечно, - ответил мягкий голос Левкона.
  - Там было красивее, чем здесь.
  - И мы тогда были немного моложе, - улыбнулся голосом Левкон.
  - Я здесь часто его вспоминаю, - вздохнула Герея. - А сегодня он мне приснился... Как мы играли там в прятки с нашим сыном. Сейчас нашему Агапиту было бы уже восемнадцать. - Голос Гереи задрожал печальной хрипотцой.
  - Да, - вздохнул Левкон. - Бегут годы...
  - Вот уже и Элевсина невеста, - справившись с подступившей к горлу слезой, продолжила Герея. - Скоро упорхнёт из нашего гнезда, и мы останемся одни.
  - Ну-у, года два-три, я думаю, она ещё поживёт с нами, - утешил жену Левкон. - А там внуки пойдут, одни не останемся.
  - Внуки! - горестно всхлипнула Герея.
  - За кого только её выдать - ума не приложу, - продолжила она, пройдя несколько шагов. - Хорошо бы за внука Молобара, да тот на два года её моложе. Наверное, придётся отдать за одного из сыновей Гегесиппа.
  - А может, выдадим за Олтака? Ты заметила, как Элевсина поглядывала на него?
  - Фр-р-р!.. Ты предложи ещё кого-нибудь из сиракских царевичей! Или отправь её в Неаполь к Палаку! - громко возмутилась Герея. - Нет уж - варвару наша дочь не достанется!
  Левкон захохотал и звучно чмокнул жену в щёку.
  - Да я пошутил! Думаю, подождём ещё пару лет, а там наша дочь сама выберет того, кто придётся ей по сердцу, - долетел до Карбоны отдалившийся голос Левкона.
  Посчитав, что набрала достаточно, Карбона выбралась с охапкой омытых утренней росой цветов на садовую дорожку и, утопив лицо в пахучие бутоны, побрела к дому, в первый раз задумавшись над тем, что будет с нею после замужества Элевсины.
  Войдя в переднюю комнату покоев Элевсины, Карбона молча поцеловалась с Малокой, тотчас погрузившей нос в охапку цветов на её груди и несколько раз глубоко вдохнувшей их густой пряный запах.
  - Просыпайся, сонюшка, солнышко давно встало, - донёсся из-за дверной завесы спальни бархатный голос Гереи, каждое утро после купанья будившей дочь поцелуями.
  - Ах, мамочка! Мне такой чудной сон сейчас приснился!
  - И что же тебе снилось?
  - Будто я играла в прятки с Перисадом на гипподроме и спряталась за Посейдоном, но он меня заметил, и я побежала по Спине к красному Пегасу, а он погнался за мной, но я далеко обогнала его, так как бегаю гораздо быстрее. Возле Пегаса я хотела спрыгнуть вниз, но добежав до края, увидела внизу вместо скакового поля тёмный бездонный провал. Я оглянулась и увидела, что Перисад приближается, раскинув руки и усмехаясь во весь рот. "Что, попалась птичка? Теперь не уйдёшь!" - закричал он мне. Я очень испугалась и полезла на Пегаса. И вдруг бронзовый конь заржал и превратился в настоящего. Я схватилась за гриву, Пегас взмахнул крыльями и взлетел вместе со мной над окружавшей Спину пропастью. Я оглянулась на застывшего на Спине с раскрытым ртом Перисада и от радости, что он остался с носом, показала ему язык.
  - Да, интересный сон, - сказала Герея.
  - Но это ещё не всё, мама! Самое необычное и странное было потом!
  - Да? И что же было дальше?
  - Мой Пегас взмыл над трибунами, пролетел над Царской ложей, едва не задев копытами крышу, и полетел к Акрополю. Я, будто птица, глядела с высоты на красные крыши домов, маленькие дворики, узенькие улочки, а снизу на меня удивлённо глядели тысячи крошечных людей. И мне ни капельки не было страшно! Затем я оглянулась назад и увидела, что от гипподрома за мной гонится по небу Перисад на чёрном Пегасе и целится в меня серебряной стрелой из маленького золотого лука. Он выстрелил, я испуганно прижалась в шее моего Пегаса, и стрела просвистела рядом с моей головой. Мой Пегас прибавил ходу и взлетел ещё выше. Мы пролетели над Террасами, над крышей храма Аполлона и полетели к галерее Нового дворца. А Перисад продолжал пускать в меня стрелу за стрелой с чёрного Пегаса, но мой Пегас ловко уворачивался от его стрел. А когда мой Пегас уже приготовился залететь через раскрытую дверь в Тронный зал, и я бы выиграла у Перисада, первой добравшись до трона, мой Пегас вдруг заржал и опрокинулся на бок, и я свалилась с него и полетела спиной вниз вдоль стены, а мой конь падал за мной кверху брюхом с жалобным ржанием, похожим на крики чаек, а в его правом боку, возле крыла, торчала стрела. Затем я увидела подлетевшего к галерее на чёрном Пегасе Перисада. Он глядел сверху, как я падаю, и радостно смеялся. И в этот момент ты меня разбудила.
  - В самом деле - нелепый сон, - сказала Герея.
  - Интересно, что он значит?
  - Думаю, это предостережение, чтобы ты близко не подходила к лошадям. Ладно, милая, вставай, через полчаса будем завтракать.
  Склонившись перед вышедшей из спальни Гереей, Карбона пожелала ей доброго дня. Подождав, пока Герея с Малокой вышли в другую дверь, Карбона вошла с цветами в спальню. Прикрыв ноги покрывалом, Элевсина сидела, вжавшись спиной в прислонённые к изголовью ложа подушки.
  - Карбонка! Какой странный сон мне приснился!
  - Я всё слышала. - Карбона бросила охапку цветов на покрывало у ног Элевсины.
  - Ты тоже считаешь, что мне следует опасаться лошадей?
  - Разве что крылатых, - позволила себе усмехнуться Карбона. - Скорей всего, ничего твой сон не значит. Мне иногда тоже снится не пойми что.
  Выхватив из цветочной россыпи крупную кремовую розу, Элевсина поднесла её к губам и, прикрыв ресницами глаза, с наслаждением вдохнула благоуханный аромат.
  - Нет, Карбона. Боги посылают нам сны не просто так. Каждый сон обязательно что-нибудь значит.
  - Ну, тогда, если верить твоему сну, тебе скорее нужно опасаться Перисада, чем лошадей, - заметила Карбона.
  - Ну вот ещё! Скажешь тоже! Чем мне может угрожать Перисад?
  - Это сейчас. А когда вырастет? - стояла на своём Карбона.
  - Ну-у, когда вырастет... Насколько я знаю, сны вещают о том, что должно случиться вскоре, - не согласилась Элевсина. - Ладно, давай плести венки.
  Для своего венка Элевсина выбрала розы, календулы и васильки, для мамы - розы, циннии и маргаритки, для отца - пионы, маргаритки и львиный зев. Остальные цветы Элевсина разделила на четыре букета. Карбона тем временем выплеснула в окно вчерашнюю воду из четырёх цветочных ваз, налила в них свежую из принесенной вместе с цветами гидрии и поставила в них цветы. Затем села в ногах Элевсины на край ложа и принялась быстро и ловко плести венок для Левкона.
  Элевсина скоро заметила, что её черная подружка сегодня явно не в настроении: нахмурив чело, опустив глаза, думает о чём-то своём, почти не слушая её весёлую болтовню.
  - Карбонушка! Ты чего так пригорюнилась? Тебя напугал мой сон?
  - Нет.
  - У тебя что-то болит?
  - Нет.
  - Тебя кто-то обидел?
  - Нет.
  - Тогда что?
  Карбона вздохнула. У неё не шёл из головы подслушанный в саду разговор. В самом деле: она и не заметила, что Элевсина уже выросла. Будущей зимой ей исполнится пятнадцать. Через год, самое большее - через два, её выдадут замуж. И что же тогда будет с ней? Отправится ли она с Элевсиной в дом её мужа, или останется здесь?.. Наверняка уйдёт. И ещё неизвестно, каким окажется её новый господин... А как же Левкон?.. Неужели скоро она лишится счастья его видеть, слышать его голос, его ласковых прикосновений (увы, таких коротких и редких!) к щеке, подбородку или плечу, от которых её бросает в жар и так сладостно замирает сердце, а потом начинает скакать бешеным галопом?..
  - Элевсина, скажи... нравится тебе кто-нибудь из парней?
  - Конечно! Делиад очень нравится - он такой весёлый! И этот наш Сайваг, по-моему, очень симпатичный, - улыбнулась Элевсина, ни на миг не прерывая работы над венком.
  - Я не о том... Нравится тебе кто-нибудь так, чтобы хотелось за него замуж?
  - Так?.. Ну, не знаю... Если б он не был моим братом, я бы охотно вышла за Делиада. Он так приятно целуется, ха-ха-ха!.. А почему ты спросила? Ты что - в кого-то влюбилась?
  - Я? Нет. Просто... ты уже невеста. Скоро тебя выдадут замуж, и я подумала: что тогда будет со мной?
  - Ах, вот почему у тебя сегодня такой кислый вид! - засмеялась Элевсина. - Ну, конечно же, я возьму тебя с собой! Об этом можешь не переживать - мне без тебя никак! Особенно в чужом доме. Мы с тобой будем неразлучны до самой смерти.
  Но вместо того, чтобы проясниться, лицо Карбоны сделалось почему-то ещё печальнее.
  - А почему ты вдруг об этом заговорила? - спросила Элевсина, пристально вглядываясь в лицо подруги и даже перестав плести венок. - Ты что-то слышала! Родители говорили обо мне.
  Вскинув печальные ланьи глаза на Элевсину, Карбона молча кивнула.
  - А ну, выкладывай!
  Продолжая механически вплетать цветы в венок, Карбона пересказала подслушанный в саду разговор.
  Выслушав, Элевсина грустно вздохнула.
  - Боюсь, замуж я выйду ещё не скоро. Взгляды всех парней и мужчин на улице и на том же гипподроме всегда прикованы к маме, а на меня никто даже не взглянет... Ладно, Карбонка, давай одеваться, - сказала Элевсина, доплетя наконец второй венок.
  После завтрака, во время которого Элевсина по просьбе Карбоны ни словом не обмолвилась о своих будущих женихах, подружки побежали в сад. Промчавшись вприпрыжку по спускающейся к Меотиде аллее, они остановились у низкого - высотой в ладонь - бортика вымощенного камнем круглого бассейна, диаметром в четыре оргии, вырытого близ устья ручья. Заполненная водой узкая канава длиной в пять оргий соединяла бассейн с Меотидой. Толстая медная решётка перекрывала канаву у северной стенки бассейна. С трёх сторон на расстоянии оргии бассейн окружала живая изгородь из круглых самшитовых кустов в рост человека, оставляя открытым только вид на Меотиду. Возле изгороди стояли три выкрашенные в зелёный цвет деревянные скамеечки, с конусовидными самшитами по бокам. Между западной и южной скамейками в кустах был узкий проход к аллее. Полоска земли между бортиком бассейна и изгородью была посыпана толстым слоем смешанного с ракушечным крошевом песка.
  Бассейн был вырыт много лет назад специально для Элевсины. Герея запрещала дочери плавать в море без присмотра, и в отсутствие матери или отца Элевсина купалась в бассейне, а когда Меотиду штормило, в бассейне купалась и сама Герея с Левконом. А чтобы Элевсине не было скучно - по её горячей просьбе - в бассейн на лето запускали ещё четверых пловцов: пару молодых афалин и пару белобочек.
  Не успели девушки подбежать к бассейну, как все четыре дельфина высунули носатые морды из воды возле бортика, у которого стояла большая бадья с живой рыбой, накрытая от чаек деревянной крышкой, и приветствовали их радостными криками и покачиваниями лобастых голов.
  - Что, мои красавчики, проголодались? - пропела радостно Элевсина. Сбросив крышку, она выхватила из бадьи две серебристые рыбины, трепетавшие в её руках. - А ну, кто тут хочет рыбку? Отзовись! Все хотят? Ха-ха-ха! Ну, ловите!
  Вскинув руки, Элевсина швырнула рыбины к дальнему борту. Дельфины стремглав кинулись туда. Карбона доставала трепещущую рыбу из бадьи и подавала Элевсине, которая, став на бортик, быстро швыряла рыбины в разные места бассейна, с восторгом наблюдая, как ловко дельфины ловят лакомство на лету, проглатывая большинство рыбок до того, как те упадут в воду. Скоро туники девушек промокли спереди от поднятых дельфинами брызг и прилипли к телу. А вверху, почти над самыми головами, с громкими недовольными криками носились слетевшиеся к бассейну со всей бухты чайки.
  Когда на дне бадьи остался десяток самых мелких рыбок, Элевсина подозвала к себе дельфинов.
  - Ну, что, обжоры, наелись?
  Четыре улыбчивые дельфиньи головы возле бортика, где присела на корточки их кормилица, радостно закивали.
  - Тогда теми, что остались, мы покормим чаек.
  Девушки побежали к Меотиде. Карбона, обхватив руками, держала бадью у груди, а Элевсина швыряла мелкую рыбёшку по высокой дуге в море, стараясь забросить как можно дальше. Чернокрылыми молниями своры чаек кидались за каждой рыбкой, и самая проворная хватала её на лету, а остальные со злобными криками пытались выхватить добычу у неё из клюва.
  Оставив пустую бадью на камне возле мостика, девушки вернулись к бассейну. Элевсина стянула через голову мокрую тунику, Карбона сняла с неё сандалии. Зажав пальцами нос, Элевсина скакнула в бассейн. Развесив на самшитовых кустах сушиться на солнышке хозяйскую и свою туники, Карбона уселась на нагретом солнцем бортике, опустив ноги в воду, и с минуту наблюдала, как игривые белобочки резво катают кругами вдоль бортика вцепившуюся в спинные плавники, счастливо визжащую Элевсину.
  - На дельфинах ездить куда безопаснее, чем на Пегасе, - сказала она, разомкнув в улыбке пурпурные губы, и соскользнула к тыкавшимся носами в её ступни, приглашая поплавать, афалинам.
  
  Отряд всадников, по трое в ряд, скакал рысью по узкой пыльной дороге, поднимавшейся по пологому южному склону на гребень Железной горы. Передние ряды сверкали на солнце полированной сталью хвостатых шлемов, позолоченными трезубцами на щитах и остриями поднятых копий, задние тонули в густом белом шлейфе, взбитом несколькими сотнями копыт.
  Во главе отряда, на корпус впереди остальных, скакали царевич Перисад - на широкогрудом серебристо-сером мерине посередине, гекатонтарх Алким на игреневом мерине и Каданак на большеголовой тёмно-гнедой кобыле - по бокам. На левом бедре царевича искрил золотыми бляшками краснокожий горит с луком и стрелами. Справа от Алкима, высунув капающие слюной розовые языки, трусили две небольшие бело-коричневые собаки - подросшие щенки царевича. За спинами трёх передних соматофилаков подскакивали на конских крупах два педагога царевича и его неразлучный приятель Хион.
  По завершении Посейдоновых игр Каданак и царевич Перисад сопроводили семью Левкона в усадьбу и в тот же вечер вернулись в город, теперь же, десять дней спустя, Каданак, успевший отвезти жену и детей в свою усадьбу за Длинной стеной, вёз Левкону только что законченную главу "Истории Боспора", а увязавшийся с ним царевич Перисад отпросился погостить в усадьбе дяди Левкона целых три дня.
  Дабы не обременять Левкона кормёжкой сотни воинов, Алким, конечно, не упустивший случая лишний раз увидеть сблизка прекрасную супругу Левкона, с дозволения Гиликнида взял для охраны царевича полусотню (меньше никак нельзя - всё-таки наследник престола).
  Одолев затяжной подъём, всадники выехали западнее куполовидной лысой макушки Железной горы на гребень, и Левконова усадьба открылась им, будто на ладони. За Железной горой раскинулась широкая плоскодонная балка. Начинаясь у западного края горы, она тянулась до её восточного края, где круто загибалась на север, выходя широким раструбом к Меотиде. Наверху склоны балки были крутыми, а ниже переходили в длинный покатый спуск к извивавшемуся по дну ручью. В том месте, где крутизна склонов переходила в пологость, тянулась, упираясь двумя концами в Меотиду, каменная ограда, поросшая по обе стороны зарослями ежевики, шиповника и купами диких олив. В месте изгиба балки ручей был перегорожен запрудой, разлившись овальным прудом в два стадия длиной и шириной в полстадия. Голубое зеркало пруда и ручей от истока до устья были обсажены ивами, ольхой и тополями, по обе стороны которых колосились поля пшеницы и ячменя. Выше полей западный склон балки до ограды был обсажен рядами виноградников, на восточном склоне за полями находилось огороженное пастбище, на котором паслись овцы, козы, коровы и небольшой табун отборных лошадей. Там же был скотный двор, от которого через запруду тянулась дорога к усадьбе.
  Сама усадьба расположилась на образованном изгибом балки широком мысу западного склона, примерно посередине между тянущейся поверх виноградников оградой и протекающим внизу ручьём. С южной, северной и восточной сторон прямоугольник усадьбы был обсажен двумя рядами пихт и высоких пирамидальных тополей, вместе со спускавшимся по склонам к ручью и Меотиде густым обширным садом надёжно скрывавшими от чужого взора её серые стены и оранжевые крыши. Таким образом, высокие гребни Железной горы и соседних возвышенностей защищали усадьбу Левкона с юга, запада и востока летом от сухих горячих ветров, тогда как насыщенному влагой Меотиды северному ветру путь был открыт, благодаря чему даже в самую жару в усадьбе было свежо и приятно.
  Въезд во владения Левкона находился в юго-западном углу, где был исток балки, отделявший западный край Железной горы от тянущейся на север к Меотиде возвышенности. Там в ограде были проделаны выкрашенные в зелёный цвет двустворчатые деревянные ворота, хорошо заметные из-за росших по бокам за оградой двух раскидистых серебристых тополей. За воротами серая полоска дороги тянулась вдоль нижней ограды виноградников к воротам собственно усадьбы, соединяясь у юго-западного угла усадьбы с дорогой из скотного двора. (За восточным краем Железной горы в ограде имелись ещё одни небольшие ворота для скота: гребень и южный склон горы и верхние края балки за оградой тоже использовались как пастбище - не только Левконом, но и хозяевами окрестных усадеб и жителями расположенного неподалёку посёлка рыбаков.)
  Едва вынырнувшая из-за гребня Железной горы кавалькада начала спускаться к расположенным в стадие ниже по склону въездным воротам, как дремавший в тени под тополем сторожевой пёс, загремев цепью, подбежал к воротам и поднял звонкий лай. Из-за приткнувшейся между толстым серо-шершавым стволом тополя и оградой небольшой каменной лачуги, за которой паслась привязанная длинной верёвкой к ветке тополя невысокая седогривая саврасая кобыла, на голос пса выбежал худенький белоголовый мальчик лет десяти в короткой грязно-серой груботканой тунике, с медным рабским ошейником на тонкой шее. Цыкнув на злобно рычавшего и скалившего зубы в воротную щель чёрного с белыми лапами и грудью тощего пса, мальчик прильнул одним глазом к узкой щели между массивным каменным столпом и воротной створкой.
  - Всадники!.. Царевич Перисад! - узнав скакавшего впереди на сером коне царевича, радостно уведомил мальчик вышедшего из лачуги сутулого старика-привратника, с тёмным от загара морщинистым лицом и широкой коричневой лысиной в обрамлении редких длинных сивых волос.
  Став на приваленный к ограде у порога лачуги широкий чурбак, старик глянул на дорогу, прикрыв широкой узловатой ладонью глаза от висевшего над Железной горой солнца. Убедившись, что мальчишка прав, старик поспешил к воротам. Вынув из железных скоб запорный брус, вместе с мальчишкой широко распахнул смазанные в петлях дёгтем створки. Застыв сбоку ворот, старик-привратник и его помощник согнулись в низком поклоне перед пронёсшимся галопом через ворота царевичем и его спутниками. (Если бы к воротам подъехал кто-то незнакомый, старик оставил бы ворота на запоре, спросил имя гостя и послал мальчишку в усадьбу верхом на пасшейся за лачугой кобыле.)
  Спускавшаяся по зелёному травяному косогору с гребня Железной горы к наружным воротам дорога хорошо просматривалась между острыми верхушками пихт и тополей с балкона усадьбы, поэтому Левкон, Герея и Элевсина встретили влетевших галопом во двор дорогих гостей, стоя между кустами роз у входа в дом. На ступенях андрона за спиною хозяек стояли Малока и Карбона, чуть сбоку - усадебный епископ Агафон и Хорет, позади них, около увитой розами решётки - Дидим, Герак и Савмак.
  - Так вот о чём был мой сон! Он предсказал приезд Перисада! - воскликнула радостно Элевсина, увидев въезжающих через арку во двор царевича, Каданака, Алкима и соматофилаков, и приветно замахала им рукой.
  Решив похвастать своим мастерством наездника, Перисад лихо вскинул мчавшего галопом коня на дыбы в трёх шагах от опасливо прижавшейся к отцу Элевсины и, хохотнув, довольный её испугом, ловко соскочил на землю. Метнувшийся к коню Хорет поспешил подхватить брошенные царевичем поводья.
  Сделав два шага вперёд, Левкон заключил племянника в объятия и поцеловал в лоб.
  - Хайре, Перисад! Рады тебя видеть. Добро пожаловать в нашу усадьбу.
  - Хайре, дядя! Привет тебе, тётушке Герее и Элевсине от отца!
  - Благодарим. Как его здоровье?
  Стянув с запястья ремешок, царевич протянул украшенную гранатами позолоченную плеть Хорету. Оглянувшись на стоящих у решётки Герака и Савмака, Хорет кивком подозвал их и чуть слышным шёпотом велел взять под уздцы коней спешившихся позади царевича Алкима и Каданака.
  - Милостью богов, хорошо. Папа отпустил меня к вам на целых три дня! - радостно улыбнулся Перисад, принимая поцелуй в лоб от Гереи.
  - Вот здорово! Как я рада! - воскликнула Элевсина, целуя Перисада в обе щеки. - Я соскучилась по тебе, братец! О, ты и Ахилла с Патроклом с собой прихватил!
  Присев на корточки, Элевсина принялась тормошить кинувшихся с радостным повизгиванием в её объятия молодых псов.
  - Да. Пора приучать их к охоте, - важно пояснил Перисад.
  - И малыш Хион здесь! - заметила Элевсина шедшего за Мардом и Синдом от конюшни, где спешились соматофилаки, Перисадова приятеля.
  - Угу, - оглянулся через плечо Перисад. - Будем играть в прятки в саду.
  Герак и Савмак, которому Хорет отдал повод серебристого мерина царевича, увели коней к конюшне.
  Левкон тем временем обменялся приветствиями и рукопожатиями с Алкимом, обнял и похлопал с тёплой улыбкой по спине Каданака.
  - Ну, как твоя Кратея, как дети?
  - Благодарю, все благополучны. Просили передать тебе, Герее и Элевсине тысячу наилучших пожеланий.
  - Спасибо.
  С Гереей и Элевсиной Каданак и Алким обменялись улыбками и вежливыми кивками.
  - Вы подоспели как раз к обеду, - улыбнулся Левкон и, приказав Агафону озаботиться размещением и кормёжкой соматофилаков царевича и слуг Каданака, повёл гостей в дом.
  Возле конюшни десятеро соматофилаков Делиадовой сотни, охранявшие Левконову усадьбу, радостно обнимались, хлопали по плечам, обменивались приветствиями и привычными солдатскими шутками с новоприбывшими.
  Поскольку обитавшие на берегах Меотиды скифы и роксоланы кораблей не имели, а ахеи, зиги и гениохи пробираться сюда по длинному, узкому, хорошо просматриваемому Проливу не дерзали, меотийское побережье считалось безопасным от пиратских нападений, но всё же, переселяясь на лето в усадьбу, Левкон на всякий случай брал с собой десяток соматофилаков, дабы чувствовать себя спокойным за жену и дочь. Ночами соматофилаки следили из сада за Меотидой, днём Левкон устраивал им во дворе тренировки с оружием. А в целом, если учесть, что Левкон не только щедро кормил-поил своих телохранителей, но и не препятствовал плодить с его рабынями для него новых рабов, не говоря уж о счастье по многу раз лицезреть божественную Герею, служба здесь была одно удовольствие.
  Через каждые десять дней Делиад присылал на смену другой десяток, вот и сейчас вместе с полусотней телохранителей царевича приехал десяток из сотни Делиада, а отбывший свою декаду в усадьбе десяток после обеда отправится в столицу.
  Коней новоприбывших соматофилаков Левкон распорядился отогнать к пруду, напоить и выкупать, а затем отправить на те три дня, что царевич будет здесь, на пастбище к скотному двору. Передав гнедую кобылу подошедшему сатавку Каданака, Герак поспешил за хозяином в дом, а Савмаку епископ Агафон приказал заняться конями царевича и гекатонтарха: напоить, вымыть, вычистить, чтоб блестели, как зеркало, и поставить в стойла, засыпав полные ясли ячменя.
  Человек ко всему привыкает, привык и Савмак к своему рабству. Прежняя вольная жизнь в Таване порой казалась ему чьей-то другой, не его жизнью, или далёким, светлым сном. Отец, мать, Мирсина, Канит, Фарзой становились всё расплывчатее в его памяти, будто истаивали в тумане. И только тяга к коням, память о Вороне, желание вновь промчаться на горячем скакуне по степному ковыльному простору, чем дальше, тем мучительнее сдавливало грудь, порой выжимая из глаз непрошеную жгучую слезу...
  Заметив с какой тоской и вожделением юный скифский раб глядит на лошадей, Левкон по приезде в усадьбу, в награду за удачные предсказания во время Игр, отправил Савмака на конюшню - в помощь двум своим рабам-конюхам, Атамазу и Спитаму, которых он забрал вместе с пятью своими лошадьми на лето из царской конюшни в усадьбу. (Разумеется, помимо работы в конюшне и хлеву, Савмак, как и всякий раб, выполнял и любую другую работу, которую поручали ему надсмотрщики.) Впервые с тех пор, как Савмак попал в Пантикапей, его ладони коснулись шелковистой конской шкуры, нос с наслаждением окунулся в густой запах конюшни, который был для него слаще самых нежных цветочных ароматов. В первый раз за полгода Савмак сел на конскую спину и вновь испытал подзабытый восторг от езды верхом, дважды в день - утром и вечером - гоняя коней к пруду на водопой. Сорокалетний перс Атамаз и тридцатипятилетний сак Спитам, понятное дело, не умедлили спихнуть самую тяжёлую и грязную работу на юного новичка. Но истосковавшийся по коням Савмак был только рад этому: безропотно чистил стойла, менял подстилку, засыпал в ясли зерно (из полутора десятков хозяйских коней пять всегда стояли в готовности на конюшне), в охотку купал, чистил, расчёсывал конские гривы и хвосты, драил войлоком металлические детали и украшения конской сбруи. И кони с первого дня признали Савмака и стали отвечать на его заботу и ласку послушанием и дружбой.
  Пятеро соматофилаков по приказу пентаконтарха погнали полсотни расседланных и разнузданных коней к пруду. Не посмев сесть на серебристого скакуна царевича, Савмак потрусил охлюпкой на игреневом мерине гекатонтарха, ведя коня царевича сбоку в поводу, бок о бок с двумя молодыми сатавками, поведшими на водопой кобылу Каданака. Раздевшись на берегу догола, соматофилаки с гоготом загнали свой табун в воду возле запруды, сатавки и увязавшийся за ними Савмак отъехали по вившейся между деревьями дорожке шагов на сорок в сторону. Пока кони, зайдя по колени в воду, пили, сатавки и Савмак скинули под наклонившей над водой толстый изогнутый ствол ивой одежду, башлыки и скифики (Савмак, как и положено рабу, был без шапки и босой: в одной короткой - до середины бёдер, неподпоясанной полотняной тунике). Усевшись голяком на конские спины, все трое принялись шумно гонять по кругу, брызгая со смехом друг в друга и пытаясь стянуть или спихнуть один другого в воду. Оттеснив Савмака на глубину, где конь погрузился по холку, один из сатавков, изловчась, ухватил Савмака за пятку и скинул со спины игреневого. Пока Савмак, выронив поводья, барахтался в воде, откашливая, сплёвывая и вытряхивая налившуюся в нос, рот и уши воду, сатавки погнали игреневого и серебристого на глубину. Потеряв опору под ногами, подгоняемые громкими понуканьями и взмахами рук, кони (повод серебристого был накинут на шею игреневого) поплыли к другому берегу.
  - Догоняй скорей, а то потопчут поля - отведаешь хозяйских плетей! - покатываясь со смеху, кричали сатавки Левконову рабу.
  Налившись по самые глаза обидой на Каданаковых слуг за их злую шутку (и это свои - скифы!), Савмак устремился вдогон за конями. Когда воды стало по подбородок, не умевший плавать без коня Савмак без раздумий ринулся дальше, отчаянно перебирая по-собачьи руками.
  - Греби быстрей! Упустишь коней, раззява! - ржали у берега, наблюдая с конских спин за беспомощным барахтаньем раба, сатавки. - Эй! Плыви назад - утонешь!
  Очень скоро руки Савмака набухли каменной тяжестью, дыхание сделалось судорожным, рот и нос захлёстывала вода, он начал задыхаться. Чувствуя, что ещё немного и руки ему окончательно откажут и он начнёт тонуть, он тем не менее упорно продолжал грести вперёд в отчаянной попытке дотянуться до распушенного по воде совсем близко длинного белого хвоста серебристого мерина. В последний момент, когда силы уже совсем покинули его, и лицо ушло под воду, его пальцы ухватились за кончики нескольких волосин конского хвоста. Подтянувшись, он крепко ухватился за хвост другой рукой, вынырнул и судорожно заглотнул в пустые лёгкие побольше воздуха. Спасён! Чуток передохнув и продышавшись, Савмак подтянулся к крупу, залез на спину серебристого, выловил в воде повод плывшего на полкорпуса впереди игреневого и завернул обоих назад к северному берегу.
  Выехав через камыши на поросший травою низкий берег, Савмак накинул на мокрое тело висевшую на морщинистом стволе ивы тунику. Не отвечая на примирительные призывы сатавков, отъехал от них шагов на десять, привязал коней к толстой ветке ракиты и принялся старательно тереть мокрую лоснящуюся спину, круп и бока серебристого мерина скрученным из камышовых листьев жгутом.
  
  Во время обеда на балконе над андроном главной темой разговора стала только что привезенная навклерами в Пантикапей новость, что Палак со скифами таки пожаловал к Херсонесу. Левкон выразил надежду, что Палак скоро убедится в несокрушимости эллинских стен, и это наконец утишит его молодой воинственный задор, и он станет для эллинов мирным соседом. Выпили за это.
  Элевсина похвасталась Перисаду своими дельфинами (в его прошлый приезд их ещё не было). Как ни любопытно было услышать продолжение "Боспорской истории", желание Перисада скорее поплавать с дельфинами оказалось сильнее, да и тётушка Герея поддержала: пусть скорее смоет с себя пот и ужасный конский запах, которым пропитался после скачки по такой жаре. Чтение "Истории" отложили до вечера.
  Едва дождавшись окончания трапезы (есть из-за жары не сильно хотелось - только пить сладкие прохладные соки), Перисад с Элевсиной, Карбоной, накормленными в рабской трапезной при кухне педагогами, Хионом и двумя собаками побежали к бассейну. Увидев свою кормилицу, дельфины тотчас подплыли к бортику, выставили из воды головы и радостно защёлкали.
  - Ух, ты! - восхитился Перисад.
  Элевсина легла грудью на бортик и принялась поглаживать улыбчивые дельфиньи мордашки. Перисад тотчас лёг рядом и тоже стал гладить скользкие дельфиньи головы. Затем Перисад и Элевсина сбросили туники, стряхнули с ног сандалии и прыгнули в бассейн. Элевсина ухватилась за спинные плавники мигом оказавшихся рядом белобочек и с радостным визгом помчалась вдоль борта. Перисад, хохоча от удовольствия, устремился в погоню верхом на афалине. Молодые собаки со щенячьим восторгом понеслись понад бортиком за Элевсиной, Перисадом и дельфинами. Сделав круг, Перисад поймал восхищённо-завистливый взгляд стоящего возле бортика Хиона.
  - Эй, Хион, Карбона! Прыгайте к нам! - позвал царевич.
  Хион поспешно стянул тунику и рыбкой нырнул в бассейн. Карбона, присев на бортик, сполоснула в бассейне пропитанную потом тунику царевича, затем развесила её сушиться на самшитовом кусте, рядом повесила тунику Элевсины и свою. Провожаемая масленым взглядом усевшегося на соседнюю скамейку Синда, Карбона неспешно вернулась к бассейну, села на бортик и осторожно соскользнула в воду. И если сидевший рядом с Синдом Мард, как и положено, не сводил ласковых глаз со своего подопечного, то его напарник куда охотнее поглядывал на царевну и её темнокожую рабыню.
  
  Левкон после обеда вышел проводить отправлявшийся в столицу десяток соматофилаков. Поблагодарив выстроившихся возле конюшни с конями под уздцы воинов за охрану усадьбы, Левкон вручил каждому по драхме, а декеарху - дидрахму. Проорав радостными голосами приветствие царевичу Левкону, соматофилаки запрыгнули на конские спины и, бросив прощальный взгляд на увитый розами и виноградом балкон, в надежде увидеть там прекрасную супругу Левкона (увы, балкон был пуст), напутствуемые теснившимися в проёме ворот товарищами, тронули рысью со двора.
  - А не растрясти ли нам немного кости? - хлопнул с улыбкой приятеля по плечу Левкон, после того как раб прикрыл за уехавшими воротные решётки.
  - Давай, - улыбнулся Каданак.
  - А ты, Алким? Может, пара на пару? - предложил Левкон.
  Алкиму махать по жаре мечом нисколько не хотелось, но отказаться было неудобно: не хотелось выглядеть в глазах старших годами Левкона и Каданака лентяем и слабаком. Левкон и Каданак надели поверх льняных хитонов принесенные Дидимом и Хоретом толстокожие военные туники, обшитые стальной чешуёй, и лёгкие стальные каски с короткими козырьками и невысокими гребешками, вооружились небольшими бронзовыми круглыми щитами и тупыми учебными мечами. Ещё два затупленных меча Хорет вручил Алкиму и пентаконтарху Протиону. Шесть десятков соматофилаков, Агафон, Хорет, Дидим, Герак и рабы-конюхи, укрывшись под боковыми навесами, приготовились насладиться бесплатным зрелищем.
  Алким встал против Левкона, Протион против Каданака. Договорились, что противник считается "убитым" после трёх касаний мечом торса или каски, причём по ходу схватки можно меняться противниками и нападать вдвоём на одного, как в реальном бою. Соматофилаки стали биться об заклад, кому достанется победа, и большинство ставили на Левкона и Каданака.
  По команде Левкона "Начали!" противники атаковали друг друга. Заглушив все звуки, густо зазвенели мечи. Заметив через минуту вышедшую на балкон Герею, Алким моментально воодушевился и принялся рубиться с Левконом с удвоенной энергией. Но многоопытный Левкон уверенно отражал его азартные петушиные наскоки. Вскоре он нанёс Алкиму три точных удара, сам пропустив лишь один (и то - чтоб не унижать излишне молодого гекатонтарха на глазах у его воинов и Гереи). Каданак, отказавшись от помощи Левкона, с тем же счётом расправился с пентаконтархом.
  В этот момент во двор въехали Каданаковы сатавки и Савмак на игреневом мерине Алкима. Разохотившийся Левкон тотчас предложил Алкиму и Каданаку атаковать его и пентаконтарха на конях: всадники против гоплитов. Алким сел на подведенного Савмаком игреневого, Каданак на свою гнедую. Отдав мечи, всадники взяли у соматофилаков копья и отъехали в дальний конец двора. Отсалютовав вскинутыми копьями стоящей в компании нескольких рабынь у балконного перила Герее, они развернули коней и, повернув копья тупым концом, устремились галопом на ждущих посреди двора с мечами наготове Левкона и Протиона. Отбив копьё щитом, Левкон достал пронёсшегося мимо Алкима концом меча в бок. Бросив копья, всадники завернули коней и, взяв опять мечи, понеслись на противников: теперь Каданак атаковал Левкона, а Алким своего пентаконтарха. Но и в этот раз Левкон оказался на высоте: молниеносно присел, прикрывшись щитом от Каданакова меча, и ударил плашмя мечом по задней ноге его кобылы. Протион действовал схоже, как надлежит пешему воину против конного: припал на колено и, подставив щит под меч Алкима, поразил игреневого в брюхо. Соматофилаки под навесами дружно зааплодировали.
  - В схватке один на один всадник против пехотинца не имеет шансов, - крикнул с довольной улыбкой Левкон. - Пехотинец может защититься от копья или меча всадника, но конь не защитит себя от меча пехотинца.
  - Особенно, если пехотинец владеет мечом, как царевич Левкон, - усмехнулся, признавая поражение, Каданак.
  - А как насчёт боя всадников?
  Алким уступил игреневого Левкону и присоединился вместе с Протионом к зрителям, не забывая поглядывать, как и большинство его воинов, и на стоящую на балконе Герею. Вновь взяв копья, Левкон и Каданак ринулись друг на друга галопом и оба ловко увернулись от удара. Повторив атаку раз пять и не сумев задеть друг друга (в коней договорились не целить), метнули на скаку тупым концом один в другого копья и продолжили бой на мечах.
  Савмак не в первый раз наблюдал из ворот конюшни за поединками царевича Левкона с соматофилаками, переживая вместе с надсмотрщиками и находившимися во дворе рабами за хозяина и желая ему победы. И всякий раз получал истинное удовольствие, восхищённо глядя, как виртуозно его хозяин владеет мечом, неизменно выходя из схваток победителем - и один на один, и один против двух, и даже против трёх соматофилаков! Но в этот раз в конном бою он встретил в Каданаке достойного противника: скептух сатавков более ловко управлял своей кобылой, чем Левкон чужим мерином. В первый раз Савмак не знал, на чьей он стороне: не хотелось, чтобы хозяин был "убит", и в то же время скифское сердце желало, чтобы скептух сатавков доказал, что в конном бою эллину против скифа не устоять. Его желание сбылось: после затяжной рубки, в конце концов, Каданаку удалось изловчиться первому нанести Левкону третий "смертельный" удар, самому пропустив два. Алким, Протион и соматофилаки зааплодировали.
  Спрыгнув с коня, Левкон обнял соскочившего рядом Каданака. Оба, улыбаясь, поблагодарили друг друга. Подбежавшие Атамаз и Спитам увели игреневого мерина и гнедую кобылу в конюшню.
  Отдав меч и каску подошедшему Дидиму, Левкон пригласил Каданака, Алкима, Протиона и всех соматофилаков искупаться в Меотиде: совсем не лишне после конной прогулки в такую жару смыть с себя пыль и пот и сполоснуть одежду. Оставив четверых охранять сложенные в предоставленных им комнатах возле конюшни шлемы, щиты, мечи и копья, соматофилаки радостной гурьбой двинулись за Левконом, Каданаком и Алкимом через тенистый сад к серебрившейся в конце аллеи, в полутора стадиях от усадьбы, бухте.
  
  Накупавшись и наигравшись с дельфинами, Перисад, Элевсина, Карбона и Хион пошли к Меотиде и стали кидать в воду камни, соревнуясь, кто закинет дальше, и чья галька сделает больше прыжков по воде. Затем носились по саду, играя в охотника и зверей. "Звери" прятались, "охотник" должен был их обнаружить и догнать, прежде чем те коснутся бортика бассейна. Набегавшись, Элевсина и Карбона отправились рвать цветы и плести венки к ужину, а Перисад в отсутствие девчонок решил устроить настоящую охоту на чаек, бакланов, уток и порхающих в саду многочисленных птиц - ради этого он и прихватил из Нового дворца свой лук и подросших щенков. Для Хиона царевич одолжил лук и стрелы у Каданаковых сатавков. Вооружившись, юные охотники отправились с собаками и следовавшими по пятам Синдом и Мардом в сад и до заката стреляли в саду и на берегу птиц, настреляв несколько десятков голубей, галок, дроздов, скворцов, овсянок, чаек, нырков и бакланов (Ахилл и Патрокл наперегонки бросались за подстреленными птицами даже в море; разыскивать не попавшие в цель стрелы выпало Синду с Мардом), пока посланный Левконом Герак не позвал царевича на ужин.
  Ужинать сели на залитом золотым нежарким светом опускавшегося за виноградники солнца просторном балконе. Элевсина в венке из крупных тёмно-красных пионов, стоя с Карбоной наверху лестницы, водружала на головы поднимавшимся на балкон отцу, матери, Перисаду, Каданаку и Алкиму сплетённые на пару с Карбоной венки. Те благодарили дарительницу улыбками и поцелуями.
  Левкон прилёг на приставленное боком к оплетенным розами балконным балясинам ложе, застеленное, как и два других ложа, отороченным золотой бахромой алым бархатным покрывалом. Герея села на ложе мужа, опершись спиной о его живот и подогнутые ноги. Каданак и Алким расположились на боковых ложах - оба головой к ложу Левкона. Царевич Перисад и Элевсина сели лицом к заходящему солнцу на стоящие возле столика Левкона и Гереи низкие позолоченные табуреты с мягкими алыми бархатными сиденьями. После того как все улеглись и расселись, вереница миловидных рабынь, по знаку стоявшего у входа на лестницу Хорета, внесла и расставила на инкрустированных янтарём и яшмой столиках расписные блюда с искусно приготовленными Креусой яствами, возбуждающие запахи которых смешались с нежными ароматами цветущих на балконном парапете роз.
  Через полчаса рабыни унесли опустевшие блюда. Ополоснув пальцы в поднесенном Карбоной серебряном кратере с душистой водой, участники пира подняли наполненные Дидимом и поднесенные Гераком канфары с разбавленным вином.
  Неспешно отпив треть кубка, Левкон обратил сощуренные в мягкой улыбке глаза на Каданака:
  - Ну что же, думаю, самое время нашему другу Каданаку угостить нас на десерт продолжением "Боспорской истории".
  Поставив канфар на столик, Каданак достал из-за спины небольшой кожаный тубус и извлёк оттуда накрученный на отполированный стержень из слоновой кости пергаментный свиток.
  - Вот... Кто прочитает? - глухо, будто сквозь сухой ком в горле, спросил Каданак и посмотрел на Перисада.
  - Летом я на отдыхе, - отказался тот и поспешил пригубить золочёный канфар с вином.
  - Я могу прочитать, - вызвалась Элевсина.
  - Пусть Герак прочтёт, - предложила Герея.
  - Ладно, - согласился Левкон. - Герак, - кивнул он в сторону Каданака.
  Взяв у Каданака свиток, Герак встал в ногах у Левкона, левым боком к увитому розами столбу (оранжевый солнечный диск минут пять как опустился за разлинеенный уходящими в гору от усадебных ворот виноградными рядами склон). Медленно разворачивая пергамент и накручивая его по мере чтения на левый стержень, Герак начал читать разбитый на колонки чёткий каллиграфический текст слегка подрагивающим от волнения и усердия голосом:
  
  "После того как волею неумолимого рока в расцвете лет оборвалась нить земной жизни басилевса Евмела, Боспорская держава вступила в эпоху великих трудностей и бедствий. Новым басилевсом стал единственный сын Евмела от его первой жены-эллинки, которую он оставил ради женитьбы на дочери царя сираков Арифарна, Спарток - третий правитель Боспора с таким именем. Этому Спартоку тогда едва минуло 10 лет, и пока он взрослел, государством правили родственники его матери, больше заботившиеся о собственном обогащении, чем о могуществе государства и процветании граждан.
  Начало правления малолетнего Спартока совпало с большими переменами в степях. Ещё при деде Спартока Перисаде Первом надвинувшиеся с востока, из-за Ра, сарматы-аорсы прогнали обитавших между низовьями Ра и Танаисом савроматов - племя, возникшее в результате сношений и браков стороживших восточную границу скифских юношей и сарматских девушек-воительниц, известных эллинам под неверным прозвищем "безгрудых"*. Якобы, эти воинственные мужененавистницы в детстве прижигали одну из грудей, чтобы та не росла и не мешала им стрелять из лука. Большей глупости трудно себе вообразить, ибо тот, кто хоть раз стрелял из лука, прекрасно знает, что грудь, даже самая большая, стрельбе нисколько не мешает.
  
  (Примечание: Амазонки (греч.) - "безгрудые".)
  
  На самом же деле молодые девушки из сарматских племён, обитавших в ту давнюю эпоху к востоку от реки Ра и Гирканского моря, переплывали Ра, охотясь за головами первого собственноручно убитого врага. Если у скифов лишь юношам, чтобы стать полноправными воинами и иметь возможность жениться, нужно было принести царю или вождю голову или волосы первого убитого врага, то по сарматским законам и девушки не могли выйти замуж, прежде не убив хоть одного врага. Любопытно и достойно удивления, что сарматские мужчины в те давние времена пребывали в подчинении у женщин, главами семей, родов, племён и даже царств были женщины, отчего скифы пренебрежительно называли их женоправными. Поэтому сарматским юношам, в отличие от скифских, не обязательно было вкусить кровь первого врага, чтобы жениться: сарматская девушка, чтобы взять в мужья полюбившегося юношу, могла привезти домой две вражеские головы - за себя и за жениха. Отчасти эти древние обычаи сохранились у сарматских племён и доныне.
  Нередко молодые скифы и сарматки по взаимной договорённости съезжались в определённом месте и устраивали смертные поединки, победитель которых увозил домой вожделенную голову. Но случалось, победитель-скиф оставлял в живых красивую сарматку, или сарматка щадила понравившегося скифа, и они оставались жить как муж и жена вблизи пограничной Ра. Вот так в течение многих десятилетий в междуречье Ра и Танаиса образовался смешанный скифо-сарматский народ, говоривший на языке, весьма схожем со скифским, и называвшийся савроматами.
  Когда при первом Перисаде размножившиеся за Ра сарматы, объединившись в мощный племенной союз аорсов, в поисках новых пастбищ переправились на западный берег, скифы не смогли оказать помощь своим союзникам савроматам, поскольку как раз в это время потерпели жестокий разгром за Истром-Донаем от македонского басилевса Филиппа - отца Александра Великого. (Вопреки известной скифской песне, воспевающей царя Атея, Филипп одолел скифов и убил столетнего Атея без помощи сына.) После чего среди внуков Атея вспыхнули распри и началась борьба за наследие великого деда: одни племена признали царём одного, другие ґ- другого, третьи - третьего.
  Воспользовавшись этими неурядицами, обезлюдившими и расколовшими прежде единую Великую Скифию, размножившиеся за Ра сарматские племена беспрепятственно переправились на правый берег. Поскольку савроматы значительно уступали аорсам в численности, а скифам было не до них, савроматы покинули родные места и откочевали на юго-запад, заняв безлюдные степи между нижним Танаисом и Гипанисом-Варданом. Аорсы осели на оставленных савроматами землях между нижней Ра и излучиной Танаиса, а другой многочисленный союз сарматских племён, называющих себя белыми аланами*, завладел землями к северу от излучины Танаиса и принялся выжидать, пока скифы окончательно ослабнут в братоубийственных распрях.
  
  (Примечание: Роксоланы, рокс-аланы (иран.) - белые аланы.)
  
  Переселившиеся к Вардану савроматы, по непонятной причине отказавшись от прежнего своего прозвания, стали называться по имени приведшего их на новые земли царя сираками, сделавшись восточными соседями Боспора - агрессивными, сплочёнными и опасными. Неподвластные Боспору восточные меотские племена, жившие на северном берегу Вардана в его среднем течении, частично были ими истреблены, а уцелевшие вынуждены были искать спасение на южном берегу и в горах Кавказа. Затем, после гибели басилевса Евмела, сираки принялись нападать и на подвластные Боспору западные меотские племена. Обитавшие вблизи захваченных сираками степей терпеты, язаматы, досхи и фатеи, не получив помощи и защиты от правителей Боспора, дабы уберечься от непрестанных нападений сираков, сочли за лучшее выйти из-под власти Боспора и признать себя данниками сираков. Воспользовавшись ситуацией, вышли из подчинения Боспора и псессы; защищённые от сираков широким Варданом, они обрели независимость. Синды, дандарии, тореты и керкеты сохранили верность Боспору.
  Вскоре сираки вместе с фатеями хитростью захватили город Гаргазу, защищавший подступы к Синдике с востока, пленили стоявший там боспорский гарнизон, а город разграбили, разрушили и сожгли. Спартоку пришлось выкупать своих воинов и согласиться на выплату сиракам большой ежегодной дани, чтобы удержать их от набегов на те земли, что у него ещё остались на азиатском берегу. Войска, способного противостоять, а тем более отогнать сираков от своих границ, у юного Спартока не было, поскольку былые дружеские и союзнические отношения Боспора с обитавшими в Тавриде скифами при его отце Евмеле превратились во враждебные.
  Тогда же сираки напали на обитавшее в устье Танаиса меотское племя танаитов, захватили и разграбили их племенной центр, заставили разрушить его стены и наложили на танаитов дань. Со времён первого Перисада в городе танаитов находился боспорский эмпорий, процветавший на торговле с племенами Великой Скифии и вылове высоко ценимых во всей Элладе танаисских осетров. Теперь же сираки обложили танаисских боспорцев столь тяжкой данью, что те предпочли покинуть устье Танаиса. Таким образом, в малолетство третьего Спартока сираки стали хозяевами всего восточного побережья Меотиды - от Вардана и Синдики на юге, до Танаиса на севере.
  Одновременно со сменой прежних дружеских отношений и тесных родственных связей со скифами на западе и сираками на востоке на враждебные на Боспор обрушилось другое, не менее тяжкое бедствие. Над Боспором всё реже проливались дожди - год от года лето становилось всё засушливее. Вследствие этого урожайность полей катастрофически упала. Значительно уменьшились и стада скота в поражённых засухой степях, что побуждало кочевников к активному грабежу соседей. Навклеры из Эллады перестали покупать хлеб на Боспоре, найдя ему более близкую и дешёвую замену в Египетском царстве Птолемеев. Вследствие этого вскоре иссяк приток золота и серебра в казну боспорских басилевсов и вообще на Боспор. А поскольку сираки и скифы брали дань только золотом, серебром и вином, то вскоре Спартоку стало не из чего чеканить золотые и серебряные монеты, и даже меди для чеканки мелких монет не хватало. Пришлось перечеканивать старые, уменьшая вес монет, вследствие чего значительно вздорожали цены на все товары и боспорцы массово впали в нищету, многие голодали, продавали в рабство детей, едва сводя концы с концами. Только ценные породы рыб, рыбные соуса, икра и рабы по-прежнему пользовались у навклеров из Эллады неизменным спросом, принося в казну басилевса золото и серебро, которое всё тут же уходило на "подарки" варварам. Собственным же воинам Спартоку стало нечем платить, вследствие чего боспорское войско настолько уменьшилось, что воинов едва хватало для охраны пантикапейского Акрополя и Ближней стены.
  Вынужденное бегство боспорских купцов и рыбаков из лишённого стен города танаитов грозило оборвать ручеёк золота и серебра, притекавший за счёт продажи рыбы. К счастью для Спартока, как раз в это время роксоланы перешли в наступление на скифов, медленно, но неуклонно тесня их от Танаиса к Донапру-Борисфену. Послы Спартока сумели убедить царя роксолан (к этому времени власть у них уже перешла от женщин к мужчинам) дозволить боспорцам построить город в устье Танаиса, на его северном берегу, принадлежащем отныне роксоланам, в обмен на ежегодную дань вином. Желающих переселиться на Танаис и начать там новую жизнь среди обнищавших боспорцев нашлось более чем достаточно, и на десятом году правления Спартока город был построен и назван Танаисом. Был он меньше расположенного на южном устье старого города танаитов, но защищён от сираков не только рекой и крепкими стенами, но и роксоланами. Вскоре и сираки поубавили свои аппетиты, и боспорские рыбаки и купцы вернулись и в старый Танаис. Казна боспорских басилевсов получила постоянно растущий доход за счёт танаисской торговли.
  На втором году 123-й олимпиады* в Пантикапей неожиданно прибыли послы из Афин, сообщившие, что афинянам только что удалось освободиться от владычества македонского царя Деметрия Полиоркета. Послы попросили Спартока в память о давней дружбе между Афинской и Боспорской державами оказать Афинам посильную продовольственную помощь, пообещав, что в ответ афиняне будут помогать Боспору всеми силами на море и на суше против его врагов. Обрадованный Спарток немедля заключил с афинянами военный союз и отправил им в дар 15 тысяч медимнов зерна, обещая и в будущем оказывать услуги афинскому народу, насколько это будет возможно. Однако надежды Спартока на военную помощь Афин против досаждавших ему с двух сторон варваров не оправдались. Военное и морское могущество Афин осталось в прошлом. Вместо ожидаемого Спартоком войска афиняне прислали ему в благодарность за его щедрый дар золотой венок, поставили на афинском акрополе и агоре две бронзовые статуи Спартока рядом со статуями его предков, и этим ограничились. Угрожаемые со всех сторон могущественными македонскими властителями, афиняне не могли и не хотели посылать воинов на далёкий Боспор.
  
  (Примечание: В 287 г. до н. э.)
  
  Спустя три года Спарток Третий умер в возрасте 30 лет, передав царскую диадему малолетнему сыну Перисаду Второму. Реальная власть оказалась в руках матери и родственников басилевса. Трудности, связанные с частыми засухами, неурожаями, нехваткой денег и угрозами варварских вторжений с востока и запада во время долгого царствования второго Перисада только нарастали, затягиваясь тугим арканом на горле боспорцев. О былом могуществе, богатстве и славе Спартокидов остались лишь воспоминания.
  В это время скифские племена под натиском роксолан покинули степи между Танаисом-Доном и Борисфеном-Донапром. Часть из них откочевала аж за Истр-Донай и создала к югу от его дельты задонайскую Малую Скифию. Восемь скифских племён остались в низовьях Борисфена и западного Гипаниса, признав себя данниками роксолан. А 14 племён ушли за Тафр, отгородились от роксолан рвом и валом и создали в степях и предгорьях Таврийского полуострова ещё одно скифское царство, которое эллины называют восточной Малой Скифиией или таврийской Скифией. После того как угроза со стороны роксолан миновала, прихлынувшая на небольшой Таврийский полуостров масса скифов обрушилась на владения херсонеситов на западном побережье. Скифы захватили и разорили там все сельские поселения и усадьбы, не сумев захватить только хорошо укреплённые города Керкинитиду и Калос Лимен.
  Боспор какое-то время предохраняли от скифских нападений скифы-сатавки, вот уже много веков жившие на Скалистом полуострове в тесном союзе с Боспорской державой, являясь буфером между Боспором и другими скифскими племенами. Но вскоре после захвата скифами херсонесской Равнины настал черёд и Боспора. Скифский царь Скил потребовал от сатавков, чтобы те признали его своим повелителем, а от боспорского басилевса, чтобы тот платил дань не вождям сатавков, а владыке скифов. Сатавки к тому времени уже во многом оставили кочевые скифские обычаи и переняли образ жизни и обычаи эллинов, вожди и скептухи сатавков все имели дома в Пантикапее и входили в близкое окружение боспорских басилевсов. По этой причине сатавки посчитали для себя невыгодным войти в подчинение скифским царям, отвергли требование Скила и укрылись за Длинной стеной. Скифы заняли весь Скалистый полуостров к западу от Длинной стены и сожгли брошенные поселения сатавков, превратив хлебные нивы и бахчи в пастбища. Пытались они проникнуть и за Длинную стену, но безуспешно. Зато скифам удалось прорваться за пограничную стену феодосийцев и разорить феодосийскую хору. Дело происходило поздней осенью. Всю зиму феодосийцы просидели в тесной осаде, и лишь весной Перисад смог отправить к ним корабли с продовольствием и небольшим войском. Перисаду пришлось согласиться на выплату дани скифскому царю в обмен на прекращение войны, после чего скифское войско наконец ушло от Феодосии, но все земли за Длинной стеной остались во власти скифов.
  Не успели боспорцы отбиться от скифов, как неприятная весть пришла с севера: аорсы совершили набег на низовья Танаиса и подвергли жестокому разгрому племя танаитов, у которого боспорцы покупали осетров. Все танаитские поселения, включая старый Танаис, были разорены и сожжены, танаиты частью истреблены, частью пленены и проданы в рабство. К счастью, боспорцы из старого Танаиса успели бежать в новый, расположенный на земле роксолан, ступить на которую аорсы не осмелились.
  Испытывая огромные денежные затруднения, Перисад отправил послов с рыбными дарами в далёкий Египет, в надежде выпросить денежную помощь у правившего там Птолемея Филадельфа. Филадельф прислал на Боспор ответное посольство, которое убедилось в слабости и бесполезности Боспора для Египта как союзника - на этом всё и закончилось. Вот всё, что нам известно о 38-летнем несчастном царствовании второго Перисада, умершего на 50-м году жизни.
  Второму Перисаду наследовал его младший брат Сатир - третий боспорский басилевс с этим именем, правивший при Перисаде в качестве наместника в Фанагории восточным Боспором. Обосновавшись в Пантикапее, Сатир отправил старшего сына Перисада, Спартока, наместником в Фанагорию, а младшего, Левкона, в Феодосию. Процарствовав 5 лет, Сатир Третий умер. Спарток немедля переправился в Пантикапей и сел на трон, став четвёртым боспорским басилевсом с этим именем. Младшего брата Левкона Спарток по традиции отправил своим наместником за Пролив.
  Посетив святилище Апатуры, Левкон сошёлся с одной из тамошних жриц по имени Гедея, и двумя её юными дочерьми - Филопеей и Гиппосфеной. И мать, и обе дочери были красавицы, но была у Гедеи и третья дочь, ещё девочка, которую звали Алкатея. Вскоре стараниями Левкона Гедея получила должность старшей жрицы Афродиты Апатуры. Как и её старшие сёстры, Алкатея готовилась по стопам матери стать служительницей Апатуры. Когда ей исполнилось 13 лет почётную обязанность лишить её девственности на алтаре Апатуры, конечно же, взял на себя наместник Левкон. Алкатея оказалась девушкой столь исключительной красоты, что вскоре Левкон забрал её из святилища в свой фанагорийский дворец.
  Спустя несколько лет у Левкона вызрела мысль устранить с помощью Алкатеи старшего брата и заполучить вожделенную царскую власть. Алкатея должна была соблазнить, а затем отравить Спартока, после чего Левкон, став басилевсом, женится на ней, и она станет боспорской басилисой. Алкатея, столь же страстно желавшая видеть возлюбленного Левкона на царском троне, а себя басилисой, с готовностью согласилась.
  Вскоре Левкон привёз Алкатею на Посейдоновы игры. Увидев возлюбленную брата, Спарток, процарствовавший к тому времени восемь лет и приближавшийся к сорока годам, страстно влюбился в неё и упросил Левкона уступить ему девушку хотя бы на время. Левкон вернулся в Фанагорию без Алкатеи и стал ждать новостей из столицы. Вскоре оттуда пришла весть о внезапной смерти супруги Спартока, а через полгода Спарток объявил, что женится на Алкатее. Левкон понял, что Алкатея его обманула не хуже самой Афродиты Апатуры. Явившись на свадьбу с богатыми подарками для жениха и невесты, он притворился, будто рад счастью старшего брата. Во время свадебных празднеств Левкон убил Спартока и его юного сына Перисада в брачных покоях, заставив Алкатею свидетельствовать, будто юноша убил своего отца, так как сам без памяти в неё влюбился (что было правдой) и хотел на ней жениться. Убив отца, Перисад будто бы послал Алкатею за Левконом, чтобы убить и его и самому стать басилевсом, но Алкатея предупредила Левкона о злодеянии, и он убил набросившегося на него с ножом племянника.
  Поверив рассказу Левкона и Алкатеи, боспорские вельможи возвели Левкона на трон в качестве нового басилевса. Он стал вторым боспорским басилевсом с этим именем. Как и обещал, Левкон немедля развёлся со своей женой, отослав её к родным в Феодосию, и женился на Алкатее - так велика была сила её красоты. Феодосийцы использовали развод Левкона как повод, чтобы выйти из подчинения Боспору, но Левкон приплыл к Феодосии с большим флотом, захватил город и жестоко покарал мятежников, казнив в числе прочих бывшую жену и всю её родню. Ничем более достойным десятилетнее правление второго Левкона в истории Боспора не отмечено.
  Левкон объявил себя поклонником Диониса, которого почитал выше всех других богов, и пристрастился к вину. Напиваясь "по-скифски", он впадал в буйство и жестоко избивал Алкатею, подозревая её в изменах. Постепенно его подозрительность дошла до того, что он стал прилюдно обвинять её, будто её дети рождены не от него. Во время одного из таких пьяных припадков, защищая от его буйства себя и своего пятилетнего сына, Алкатея убила Левкона. Высшим боспорским сановникам, избранным для суда над убийцей басилевса, Алкатея рассказала, кто на самом деле убил Спартока Четвёртого. 30-летняя Алкатея была тогда в самом расцвете красоты, и может быть поэтому у судей не поднялась рука осудить её. Судьи посчитали, что совершив убийство Левкона, Алкатея отомстила за своего первого мужа Спартока и спасла от гибели своего единственного сына, как на её месте поступила бы всякая мать, и оправдали её. Огромная толпа, собравшаяся перед Старым царским дворцом, где происходил суд, встретила приговор судей с ликованием: пантикапейцы не любили жестокого Левкона и обожали прекрасную Алкатею.
  Пятилетний сын Левкона и Алкатеи Спарток, единственный мужской представитель рода Спартокидов, стал басилевсом - пятым с этим именем. По требованию народа Алкатея была провозглашена правительницей и опекуншей своего сына, пока тому не исполнится пятнадцать. Разочаровав многих вельмож, Алкатея объявила, что больше не выйдет замуж и посвятит себя воспитанию сына. Своим главным помощником и советником она выбрала евнуха Гигиенонта - главного логографа Левкона - многое сделавшего для её оправдания судьями. Вскоре по желанию Алкатеи Гигиенонта избрали архонтом Пантикапея - должность, которую прежде неизменно занимал правящий басилевс. Оставаясь логографом и воспитателем юного Спартока, Гигиенонт вместе с Алкатеей правил Боспором следующие 20 лет - до самой своей смерти.
  Гигиенонт оказался человеком выдающегося ума, сумевшим вытащить Боспор из упадка, в котором тот пребывал в момент смерти Левкона Второго. Гигиенонт нашёл Боспору сильного союзника в лице набирающего силу по ту сторону Эвксина Понтийского царства, надоумив Алкатею попросить в жёны Спартоку дочь тогдашнего понтийского басилевса Митридата Третьего. Вместе с юной дочерью Митридат прислал на Боспор две тысячи понтийских воинов, после чего Гигиенонт прекратил платить дань скифам. Отразив попытки скифов прорваться за Длинную стену, Гигиенонт предложил правившему тогда в Скифии царю Агару (отцу знаменитого Скилура) платить большую дань вином, если граница вернётся к реке Бик. После долгого торга сделка была заключена. Вернувшиеся на свои прежние земли сатавки отстроили разрушенные селения и вновь распахали полвека пребывавшие в запустении поля у побережья Меотиды. Как раз в эти годы летние засухи перестали выжигать степи, и Боспор получил с засеянных сатавками полей обильный приток зерна, покончивший с десятилетиями терзавшими боспорскую бедноту голодовками.
  Через танаисских купцов Гигиенонт заключил дружеский союз с тогдашним царём роксолан Медосаком. Перестав платить дань сиракам, он посылал золото, серебро и вино Медосаку, побуждая роксолан к набегам на сираков, а затем скупая пригнанных в Танаис пленников и с выгодой перепродавая их по ту сторону Эвксина. Так продолжалось пять лет подряд, пока сираки не вернули под власть Боспора досхов, фатеев, терпетов и язаматов (а псессов боспорцы вернули своими силами), согласившись на умеренную дань вином вместо прежних золотых и серебряных "подарков". Благодаря тому, что золото и серебро, получаемое за вывозимую с Боспора рыбу, зерно, скот, шкуры, шерсть, рабов и многое другое, перестало утекать безвозвратно к варварам, Гигиенонт вновь начал чеканку золотых, серебряных и доброкачественных медных монет, что самым благоприятным образом сказалось на благополучии боспорцев. И за все эти благодеяния народ благодарил и славил басилису Алкатею и её мудрого советника архонта Гигиенонта, вполне оправдавшего своё имя*.
  
  (Примечание: Гигиенонт (греч.) - "здравомыслящий".)
  
  Когда Гигиенонт умер, Алкатея, Спарток и все пантикапейцы с великими почестями и плачем захоронили его в построенной им царской усыпальнице, в которой погребают басилевсов и принадлежных к роду Спартокидов и по сей день. 25-летний Спарток после похорон объявил матери, что отныне будет править самостоятельно. Алкатее в этот момент уже было 50 лет. Усмотрев, что её поразительная красота начинает увядать, она не захотела дожидаться, пока неумолимое время превратит её в безобразную старуху. Попрощавшись с сыном, его понтийской женой и внуками, она отплыла через Пролив поклониться Афродите Апатуре. Там, пообщавшись с сестрой Филопеей, ставшей после смерти матери Гедеи старшей жрицей Апатуры, Алкатея попросила оставить её наедине с богиней, приняла яд и ушла из жизни у ног статуи своей покровительницы Афродиты. Оттуда безутешный Спарток перевёз её обратно в столицу, в царский дворец, а из дворца, под стенания бесчисленных толп народа, её отнесли в царский склеп и схоронили рядом с Гигиенонтом".
  
  Герак умолк, и на погружённом в светлые сумерки балконе повисла тишина. Низко над склоном виноградников в сиренево-голубом небе сиял яркий огонёк вечерней звезды Геспер - звезды Афродиты. С минуту все на балконе пребывали под впечатлением удивительной судьбы и трагически прекрасной смерти басилисы Алкатеи, поневоле устремив взгляды на Герею.
  - Ну, Перисад, что скажешь? - прервал, наконец, молчание Левкон.
  - Ну... про Евмела было интереснее, - заявил тот прямодушно.
  - И тем не менее давайте поблагодарим Каданака за доставленное нам удовольствие, - улыбнулся Левкон и, привстав, от души пожал Каданаку руку. Герея, Элевсина, Алким и Перисад зааплодировали.
  - Осталось описать царствования четырёх последних басилевсов, и моя "История" будет закончена, - сказал, смущённо улыбаясь, польщённый Каданак.
  - Ладно, дети, солнышко уже село, ступайте спать, - обратилась к дочери и племяннику Герея.
  Пожелав друг другу счастливых снов, Перисад, Элевсина, Алким, Каданак и Левкон с Гереей разошлись по своим спальням.
  В отличие от мальчишки Перисада, на Герею история Алкатеи произвела сильное впечатление, тронув болью самые потаённые струны души. Служительница Апатуры, по сути, та же гетера, уже в пятнадцать лет стала басилисой, в тридцать - полновластной правительницей, прожила бурную, яркую жизнь и умерла красиво, у ног Афродиты, позавидовала Герея. А ей уже скоро тридцать пять, и басилисой ей, похоже, так никогда и не стать, печалилась Герея, идя об руку с Левконом к супружеской спальне. И до рокового рубежа, за которым безобразная старость, ей осталось пятнадцать - всего-то пятнадцать! - коротких лет... Как жестоко время! Басилиса Алкатея - любимица народа, красавица - умерла меньше ста лет назад, и вот уже всеми забыта, будто её и не было... Вспомнит ли кто-нибудь про неё, Герею, через сто лет?
  
  Проснувшись под радостное щебетанье птиц вместе с первыми залетевшими в окно солнечными лучами, Перисад помчал с ночевавшим с Ахиллом и Патроклом на мягком ковре у его кровати Хионом, восторженно-нетерпеливыми псами и позёвывающими спросонок педагогами к бассейну с дельфинами. Сделав несколько кругов по бортику вместе со следовавшими за ними вдоль бортика дельфинами, Перисад и Хион легли животами на бортик и погладили вынырнувшие перед ними с пискливыми криками, в ожидании кормёжки, дельфиньи морды.
  Затем побежали к морю - бирюзово-белому, почти неподвижному в это тихое, безветренное утро. Стали бросать гальки в дремавших на причале и поднятых шалыми псами с прибрежных камней бакланов и чаек. Когда те разлетелись, стали мериться, чья галька дальше упрыгает. Затем, кликнув собак, перебежали по узкому мостику на причал. Глянув на запад, увидели торчащие над водой головы двух пловцов - одну с чёрными, другую со светлыми волосами. Хотя до них был добрый стадий, оба тотчас узнали Герею и Левкона.
  - Давай и мы, что ли, искупаемся? - предложил Хиону царевич.
  - Нельзя! Ты ведь обещал отцу, что не полезешь в море, - тотчас напомнил Синд, застывший с напарником в трёх шагах позади в готовности схватить подопечного в охапку и тащить на берег.
  - Ну, ладно, ладно, - буркнул недовольно Перисад.
  Спрыгнув с Хионом в привязанный к причалу баркас, царевич позвал засомневавшихся, глядя на закачавшуюся лодку, псов:
  - Ахилл, Патрокл, сюда!
  Погрузив руку в воду, царевич стал брызгать в переминавшихся на помосте педагогов, стараясь попасть в лицо. Затем, навалясь грудью на борт, попытался качнуть баркас. Сидевший напротив Хион, мигом сообразив, навалился на другой борт. Баркас закачался из стороны в сторону. Патрокл и Ахилл, припав на брюхо в ногах у хозяев, испуганно заскавчали.
  - А ну, в лодку! Давайте, помогайте! - позвал царевич педагогов. Вчетвером дело пошло живее: скоро баркас едва не черпал бортами воду. Псы, забившись под скамьи, жалобно скулили.
  - Ладно, хватит пока. Нужно будет Элевсину с Карбоной покачать, - сказал довольный Перисад. Перескочив на помост, он схватил за загривки выскочивших без всякой команды следом псов и швырнул их в воду: одного справа от мостика, другого слева. Подбадривая и подгоняя усердно загребавших всеми четырьмя лапами псов, медленно пошёл мостиком к берегу.
  После завтрака на том же балконе и в той же компании, Перисад вновь направился к бассейну - теперь уже вместе с Элевсиной и Карбоной. Сзади Синд и Мард несли наполненную мелкой рыбой тяжёлую бадью, которую каждое утро приносили в усадьбу из расположенного на восточной стороне полуострова рыбацкого селения. (Заодно, по заказу Креусы, приносили и отборную рыбу для господского стола.)
  Сперва Перисад и Элевсина, дразня слетевшихся чаек, швыряли рыбу к дальнему бортику, затем кормили дельфинов, лёжа грудью на бортике и зажав рыбьи хвосты в зубах, потом, стоя на бортике и держа рыбу в вытянутой руке, заставляли дельфинов высоко выпрыгивать из воды и с шумом и фонтанами брызг плюхаться обратно в бассейн. Потом побежали к морю и кидали остатки рыбы чайкам, наблюдая со смехом за их крикливыми драками за каждую рыбёшку. Потом вернулись к бассейну, на бегу срывая мокрые туники, с разбегу попрыгали в бассейн и долго, с шумом, визгом и смехом катались вчетвером на дельфинах, а Ахилл и Патрокл без устали носились за ними вдоль бортика с радостным лаем.
  Обсохнув на горячем солнце, накинули туники и побежали на причал. Перескочив в баркас, Перисад с Хионом и Элевсина с Карбоной сели друг против друга, Ахилл и Патрокл залегли у них между ногами. Синд и Мард по приказу царевича спрыгнули в воду прямо в туниках и, стоя по грудь в воде, принялись раскачивать лодку сперва с борта на борт, затем с носа на корму, изображая шторм.
  - Ву-у-у-у! Я Одиссей, а вы мои верные спутники! Посейдон наслал на нас бурю, хочет утопить наш корабль! Ву-у-у-у! - кричал, надувая щёки, Перисад:
  
   Так он сказал и, великие тучи поднявши, трезубцем
   Воды взбуровил и бурю воздвиг, отовсюду прикликав
   Ветры противные!
   Волны кипели и выли, свирепо на берег высокий
   С моря бросаясь, и весь он был облит солёною пеной*!
  
   Но я не боюсь!
  
  (Примечание: "Одиссея", перевод В. Жуковского.)
  
  Накачавшись вволю, сели вчетвером на обращённом к морю краю помоста и, болтая ногами в тёплой зеленовато-прозрачной воде, стали глядеть на искрящееся лёгкой рябью пустынное море, опушенное над горизонтом лебединой стайкой облаков светло-голубое небо, выгибающийся крабьей клешнёй справа обрывисто-каменистый берег, под которым бродила в воде ватага бронзовотелых мальчишек.
  - Что они там делают? - спросил Перисад, почёсывая вместе с Элевсиной втиснувшегося между ними Ахилла.
  - Вылавливают мидии и креветки, - пояснила Элевсина.
  Добредя до выступающей в море высокой отвесной скалы, мальчишки ловко вскарабкались на неё и стали прыгать в море: большинство столбиком, ногами вниз, а самые отважные, вскинув руки, перевернувшись в воздухе, падали в воду вниз головой.
  - Здорово! - восхитился Перисад. - Почти как наши дельфины!.. Пойдём, поглядим поближе.
  Вскочив на ноги, Перисад схватил за загривки псов и, подбежав к мостику, кинул их в воду. Надев с помощью Карбоны и Хиона оставленные на берегу сандалии, Перисад и Элевсина, держась за руки, перескочили вливавшийся по гальке в море правее мостка ручей и побежали к ограждающей на востоке Левконовы владения стене, до которой от причала было добрых три стадия. Впереди, поднимая в воздух чаек и бакланов, радостными скачками неслись искупавшиеся Патрокл и Ахилл, за хозяйкой поспешала босоногая Карбона, сбоку шлёпал по воде Хион, шагах в десяти позади трусили, обсыхая на бегу, Синд с Мардом.
  Добежав до омываемого волнами массивного квадратного столпа на краю ограды, за которой береговая линия круто загибалась на север, вздымаясь изрезанной трещинами и промоинами каменистой кручей, стали глядеть на прыгающих со скалы мальчишек. Отсюда до скалы было ещё около четырёх стадиев. Всё ещё чересчур далеко, решил царевич.
  - Давай побежим к ним, посмотрим ближе, - предложил он Элевсине, переведя дух. И, бросив искоса быстрый взгляд на шумно хекавших за спиною педагогов, как был в сандалиях, обежал по воде столп и через секунду оказался по ту сторону ограды. Ахилл и Патрокл без колебаний кинулись в воду за юным хозяином.
  - Царевич, нельзя! Вернись назад! Без охраны выходить не дозволено! - завопил как резаный Синд и ринулся вместе с Мардом и собаками за царевичем.
  - А вы двое на что? Вы что, не защитите меня от каких-то мальчишек? - огрызнулся на бегу Перисад.
  Понимая, что босиком по гальке им за царевичем не угнаться, педагоги заколебались: не побежать ли одному в усадьбу за соматофилаками? Но нет - слишком далеко, лучше им обоим быть рядом с царевичем. Элевсине с Карбоной и Хионом ничего не оставалось, как поспешить за Перисадом и педагогами за ограду.
  Увидя бежавших от усадьбы в сопровождении двух рабов и двух собак детей, восьмеро мальчишек вскарабкались на верхушку скалы и, перестав прыгать, блестя на солнце мокрыми бронзово-загорелыми телами, молча глядели сверху на неожиданных гостей - прежде всего, конечно, на дочь царевича Левкона и её коричневую рабыню.
  - Что же вы не прыгаете? - крикнул Перисад, остановившись за двадцать шагов от скалы. - Мы хотим посмотреть!
  - За смотрение деньги платят! - отозвался сверху ломким баском старший мальчишка с мокрыми космами всклокоченных светло-каштановых волос на крупной круглой голове. - Брось в море монету, тогда и смотри.
  - У меня с собой нет монет, - сказал Перисад.
  - А на нет и суда нет, - ответил насмешливо коричневоволосый вожак.
  - А ну, прыгайте! Живо! - разгневался Перисад. - Я вам приказываю!
  - Ишь ты, командир какой выискался! Прика-азывает он, - протянул ехидно коричневоволосый. Мальчишки на скале засмеялись.
  - Знаете, кто я?!
  - Ну и кто?
  - Царевич Перисад - вот кто!
  Смех на скале оборвался.
  - Все равно мы не обязаны для тебя прыгать, - отозвался после паузы, поубавив тон, предводитель юных рыбаков.
  - А может, вы девчонок стесняетесь?
  - Ещё чего! - фыркнул презрительно вожак.
  - Тогда прыгайте! Хотя бы по одному разу. Зря мы, что ли, сюда бежали?.. Обещаю, завтра я приду сюда с целым кошелём монет! - нашёлся вдруг Перисад.
  - А не обманешь?
  - Слово царевича! Как только увидим вас на скале, сразу придём.
  - Ну, ладно... Тогда глядите...
  Подойдя к краю скалы, вожак рыбаков, резко оттолкнувшись, сиганул вниз, красиво раскинув в стороны руки (Элевсина испуганно ахнула), изогнулся в полёте и, сведя ладони над головой, стремительной стрелой, почти без всплеска вошёл в воду, до которой от верха скалы на глаз было никак не меньше семи, а то и восьми оргий! Секунды бежали, а на поверхности бесстрашный ныряльщик всё не появлялся. Обступив край скалы, его товарищи, приставив к бровям ладони, озабоченно вглядывались в зеленоватую рябь моря (тут на входе в бухту, задувал с запада ветерок, нагоняя к берегу небольшие волны).
  - Ой, утонул, - упавшим голосом ужаснулась Элевсина через полминуты. Минуло ещё десяток нескончаемо долгих секунд, и вдруг светло-коричневая голова показалась среди волн в полутора плефрах от скалы. Элевсина облегчённо выдохнула и раздвинула стиснутые испугом губы в улыбке.
  - Эге-гей! - замахал царевичу и царевне руками довольный своей выходкой подросток и неспешно поплыл к берегу.
  - Здорово! - улыбнулся восхищённо Перисад.
  Вожак был ещё в воде, когда со скалы тем же дельфиньим манером прыгнул второй подросток, за ним третий, четвёртый. Четверо младших мальчиков, взявшись за руки, прыгнули все вместе ногами вниз, словно четыре брошенных в воду камня, с шумным всплеском и тучей брызг скрывшись в тёмной глубине под скалой.
  - Ну как, понравилось? - оскалив в щербатой улыбке крупнозубый рот, спросил, выбравшись на рассыпанные сбоку под скалою камни, коричневоволосый вожак переместившегося со спутниками шагов на десять ближе к скале царевича.
  - Неплохо, - похвалил Перисад.
  - Как можно отважиться прыгнуть с такой высоты? - изумлялась Элевсина, восхищённо любуясь стройным мускулистым телом красивого рыбака. Тот только шире распахнул улыбку.
  - Подумаешь - высота! Ничего там страшного нет! - возразил сестре Перисад. - Я тоже запросто могу прыгнуть!
  - А вот и не прыгнешь, забоишься, - усмехнулся с уверенностью в своей правоте юный рыбак. - Как глянешь с верха скалы на воду, так коленки и задрожат.
  Вылезшие на камни возле своего вожака мальчишки захихикали.
  - Вы что, думаете, что я трус?! - оскорбился царевич. И прежде чем успели среагировать Синд и Мард, Перисад стремительно бросился к скале. - Раз вы прыгнули, то и я смогу!
  - Царевич стой! Нельзя! Назад! Не смей! - истошно вопили кинувшиеся за ним рабы-педагоги.
  С неожиданной для его упитанного тела ловкостью и быстротой карабкаясь по расщелинам, прыгая с камня на камень, с уступа на уступ, через двадцать секунд Перисад был на вершине скалы. Подойдя к краю уступа, он глянул вниз, и его ноги в самом деле предательски задрожали, а сердце тревожно сжалось и провалилось в низ живота. Набегавшие на скалу тёмно-зелёные волны плескались о выступавшие из воды у её подножья чёрные замшелые камни немыслимо далеко внизу. Слева, с усыпанного галькой узкого берега на него испуганно глядели Элевсина, Карбона и Хион, а на камнях под скалой, запрокинув головы, выжидающе застыли восьмеро голых мальчишек. Перисад хотел скинуть хитон и сандалии, но, оглянувшись, увидел, что Синд и Мард уже почти на вершине. Ещё чуть-чуть, и рабы его схватят и потащат вниз под насмешливый хохот малолетних голодранцев. Да и Элевсина с Хионом подумают, что он и в самом деле испугался, как предрекал этот рыжий задавака.
  - Царевич, миленький, пожалуйста, не надо, не прыгай, - умолял трясущимися от страха губами (будто прыгать предстояло ему!) осторожно приближавшийся на пару с Мардом Синд.
  - Вот вам! - скрутил им кукиш Перисад. - Ловите меня внизу!
  Крепко зажмурив глаза, Перисад скакнул с уступа и, раскинув руки, полетел вниз. В полёте его накренило, и он упал в воду почти плашмя - широко раскинутыми подогнутыми ногами к морю, головой к скале, - взметнув облако брызг. Элевсина пронзительно вскрикнула, Карбона у неё за спиной крепко закусила кулачок. Хион, как был в тунике, разбрызгивая воду, бросился к погружённому в море западному краю скалы. Туда же, будто разбуженные воплем царевны, кинулись вдоль скалы мальчишки во главе с коричневоголовым вожаком. Наверху, наклонясь с уступа, вглядывались в плещущие под скалой волны Синд и Мард.
  Старший подросток быстро нашёл под скалой Перисада, поднял его на руках над волнами и торопливо понёс на берег к Элевсине. С волос и хитона царевича дождём капала вода. Элевсине бросилось в глаза, что одна нога Перисада в сандалии, а другая босая. Сопровождаемый с трёх сторон перепуганными мальчишками, подросток вынес Перисада на берег и осторожно положил на мокрую гальку у ног Элевсины.
  Выпуклые круглые светло-карие глаза Перисада с весёлым блеском глядели на Элевсину, его маленький рот округло улыбался. Пав на колени, Элевсина со страхом коснулась щеки Перисада, осторожно провела подушечками пальцев по виску, убрала со лба мокрые растрёпанные пряди рыжевато-каштановых волос (таких же, как у вынесшего его подростка). Горло Элевсины сжимал тугой ворсистый ком, не давая вымолвить ни слова, ни звука. А мальчишки - и Хион с ними - стояли полукругом в воде и потрясённо смотрели на царевича и плакавшую, не замечая слёз, царевну.
  Подумав, что ему больно лежать головой на гальке, Элевсина подсунула ему под затылок правую ладонь и, почувствовав на пальцах что-то липкое, тотчас выдернула её. Ладонь стала красной. Царевич Перисад был мёртв.
  
  ГЛАВА 4
  
  Ранним ясным утром (солнечный шар только что начал свой долгий путь по небу, брызнув золотыми стрелами из-за лесистых восточных вершин) Мосх попрощался во дворе отцовской усадьбы с отцом и братьями и, отказавшись от предложенных отцом охранников, вышел через западную калитку. Сбежав по дну крутояра в долину, он прощально помахал снизу вскинутой над головой рогатиной стоящим у калитки отцу и братьям и быстро зашагал по тянущейся двумя тонкими жёлтыми нитями вдоль Геракловой горы дороге в южную сторону.
  Миновав несколько укрытых в садах между дорогой и обрывом горы таврских селищ, жители которых вернулись в свои жилища, убедившись, что степняки, как обещал их царь, не показывают носа в их долину, Мосх вышел к убегающей к крепости Симболон поперечной дороге и повернул направо. Поднявшись по начинающемуся от развилки в меру крутому узкому оврагу к распахнутым воротам в херсонесской пограничной стене, Мосх перекинулся парой фраз с молодыми "коршунами", следившими с верха ближней к воротам башни за брошенными клерами греков (увы, но кроме вишен и недозрелых яблок, поживиться там было нечем) и убегающей к Херсонесу дорогой. Вчера Херсонес был окутан густыми дымами пожарищ, а сегодня с утра там чуть заметно курились лишь сизые дымки обеденных костров, доложили дозорные. Наверно, вчера скифы штурмовали город, а захватили или нет - бог весть!
  - Счас схожу узнаю, - сказал Мосх и, ритмично постукивая пяткой рогатины по каменистому ложу дороги, уверенно зашагал к Херсонесу.
  Он уже отшагал две трети пути, когда в паре кварталов впереди из поперечной улочки на перекрёсток выехал десяток всадников в островерхих кожаных шапках. С удивлением воззрившись на одинокого черноволосого путника в рыжей оленьей куртке и штанах, бойко шагавшего с копьём в руке в направлении скифского стана, скифы порысили навстречу чужаку. Когда до нацелившихся длинными пиками ему в грудь передних всадников оставалось шагов пятнадцать, Мосх остановился, положил рогатину на дорогу у ограды и поднял руки в знак мирных намерений.
  - Кто такой? - сурово сдвинув к переносице остистые колосья серых бровей, спросил старший скифского дозора, коснувшись жалом пики бороды чужака, в котором по одежде и клювоносому обличью скифы наверняка опознали тавра. Не понимая скифской речи, Мосх, конечно, догадался, о чём его спросили.
  - Я "коршун", тавр, - сказал он по-гречески, - иду с вестями к царевне Мессапие... и к Палаку, - добавил он для убедительности.
  Никто из скифов не знал языка эллинов, но, как и рассчитывал Мосх, имена Мессапии и Палака произвели должный эффект. Копья степняков поднялись в гору. Десятник указал согнутой плетью на висящий на поясе Мосха тесак, потом на одного из своих воинов. Мосх вынул тесак из ножен и отдал скифу. Затем, по указке плети десятника, поднял и протянул другому всаднику свою рогатину. Удовлетворённо кивнув, десятник указал плетью на узкий покатый круп рыжей кобылы третьего воина. Мосх с лёгкостью запрыгнул на круп низкорослой степной кобылы и ухватился одной рукой сзади за пояс её хозяина. Скиф с тавром за спиной и двое его товарищей с тесаком и рогатиной тавра в трёх шагах позади, поскакали галопом к скифскому табору. Остальные семеро, свернув на ближайшем перекрёстке на боковую дорогу, продолжили объезд клеров.
  Чем ближе подъезжали к Девичьей горе, тем ощутимее несло из-за высоких оград запахом гари. Через распахнутые или вовсе отсутствующие ворота многих клеров Мосх видел обгорелые и всё ещё дымящиеся остовы усадеб. Значит, скифы зачем-то вчера жгли усадьбы близ города, а не сам город.
  Въехав с провожатыми на западный край Девичьей горы, Мосх скользнул глазами по стоящей у въезда на ведущую к святилищу тополиную аллею телеге с высокими решётчатыми бортами, на которой скифы зачем-то сколачивали высокую, в рост человека, клетку из толстых жердей, с широкими прогалами, будто собирались перевозить медведя. "Неужто поймали где-то косолапого?" - удивился про себя Мосх.
  Свернув в аллею, сплошь уставленную от деревьев до склонов горы рядами скифских шатров, дозорные доставили пойманного чужака к отмеченному воткнутым возле охраняемого двумя стражами входа золотым многохвостым бунчуком царскому шатру. Соскочив возле дымящего с правого боку царского шатра костра с кобыльего крупа, Мосх спокойно ждал, пока дозорный доложит о нём подошедшему начальнику царских стражей, не выказывая ни малейшего страха под обстрелом любопытных взглядов десятков стоящих возле шатров и сидящих в открытых к дороге шатрах скифских воинов. Приказав одному из телохранителей взять рогатину и нож тавра, Тинкас отпустил дозорных.
  Тинкас сразу узнал в привезенном тавре того самого посла таврского вождя, что разговаривал с Палаком с башни пограничной стены. Зачем он пришёл? Неужто какой-то скифский отряд, нарушив приказ царя, наведался "в гости" к таврам?
  Палак после завтрака коротал время, играя в кости на серебряные греческие монеты с Главком, Тапсаком, Скилом и Сурнаком. Положив на середину лежащей между ними чеканной серебряной тарели по монете, игроки по очереди бросали из золотого царского ритона на тарель костяные кубики. Для большего интереса перед каждым коном игроки по очереди объявляли, будет игра на "больше" или "меньше". Тот, кто выкидывал соответственно больше или меньше точек, забирал все монеты.
  Компания сидела на свету возле распахнутого входного полога с видом на Херсонес и отлично слышала разговор Тинкаса с дозорным. Палака, да и остальных, разобрало любопытство: с каким-таким делом пришёл к нему тавр? Да ещё и к Мессапии. Завершив очередной кон (монеты достались Скилу), Палак прервал игру и велел Тинкасу привести тавра.
  Остановившись в шаге перед застывшими с копьями в руках возле входа в царский шатёр великанами-стражами (их невысокий, но массивный, как скала, командир замер в готовности за его правым плечом), Мосх скользнул быстрым взглядом по обращённым к нему вопрошающе лицам пяти сидящих за порогом вокруг пустой серебряной тарели молодых скифов. Встретившись глазами с сидящим напротив входа царём, Мосх почтительно поклонился, приложив ладонь к сердцу.
  - Хайре, - приветствовал тавра по-эллински Палак. - Что привело тебя ко мне? Кто-то из моих воинов нарушил мой запрет заходить на ваши земли?
  - Нет, царь, - мотнул отрицательно головой Мосх. - Твои воины ездят через наши горы, не съезжая с дороги... Вчера тут сильно дымило, и я хотел узнать, не захватили ли вы Херсонес?
  - Пока ещё нет, но за этим дело не станет, - заверил Палак.
  - И ещё... я, вообще-то, шёл к царевне Мессапие и вождю напитов Скилаку, если они здесь.
  - И зачем же тебе Скилак и Мессапия? - с налётом удивления в голосе полюбопытствовал Палак.
  - Госпожа Мессапия велела мне разыскать похищенную горными таврами дочь вождя Скилака. Я разыскал.
  - О! Это интересно бы послушать Фарзою - её жениху, хе-хе! - воскликнул с ехидной ухмылкой Скил.
  - Зариак! - кликнул Палак стоявшего вместе с другими слугами снаружи у входа глашатая. - Пошли за Скилаком, Мессапией, Марепсемисом и Фарзоем! Да и Эминак с Лигдамисом тоже пусть придут.
  Опершись на плечо сидевшего справа Главка, Палак встал. Вскочили на ноги и остальные игроки. Кто-то из слуг поспешил прибрать из-под ног серебряную тарель.
  - Заходи, - поведя рукой вглубь шатра, пригласил тавра Палак. - Кробил! Налей гостю вина, пусть промочит горло...
  Через пару минут братья царя, Мессапия, Фарзой и Иненсимей сидели в центре царского шатра. Палак уселся под опорным столбом лицом к входу. Тавра, после того как он залпом опрокинул в себя за здоровье владыки скифов пожалованную чашу вина, усадили в трёх шагах напротив царя. Увидев вошедшую в шатёр с сумрачно опущенными губами Мессапию, Мосх вскочил, отвесил госпоже низкий поклон, удивившись про себя её унылому виду, и поздравил с женитьбой сына. Услышав в ответ, что Стратон умер, растерянно умолк, поглядел недоуменно на Палака. Палак пояснил, что наутро после свадьбы молодой Стратон получил случайный удар конским копытом в живот, отчего и умер спустя несколько дней... Мосх выразил госпоже Мессапие свое глубокое сочувствие.
  Наконец в шатёр вошли Скилак с Ториксаком, Ариабатом и Канитом, поклонившись, пожелали здоровья царю и всем присутствующим. Сев на оставленные для них с правой стороны места, мрачно уставились на тавра. Стоявший с бурдюком наготове за плечом царя Кробил по безмолвному знаку Палака наполнил кубки и чаши.
  Выпив одним глотком половину чаши, Мосх приступил к рассказу. То глядя в глаза смаковавшему вино медленными глотками царю скифов, то переводя взгляд на сидящую слева с пустотой в глазах убитую горем Мессапию, то на сидящего справа с полной чашей вина в опущенной к животу руке вождя Скилака, Мосх рассказал, что Мирсину похитили тавры из племени "медведей". Она сейчас на Медведь-горе, у вождя "медведей", имя которого - Медвежья Лапа. Чтобы не было никаких сомнений, Мосх описал, как выглядит Мирсина, и - по просьбе Марепсемиса - внешность Медвежьей Лапы, пересказал свой разговор с Лапой и Мирсиной. Судя по всему, дочь вождя Скилака вполне довольна своим положением любимой жены вождя "медведей".
  - Я слышал, что у таврских вождей и их воинов жёны общие. Это так? - спросил Палак.
  - Вождь живёт с женой, пока она ему не наскучит, а затем отдаёт её братьям или воинам своей дружины, кто пожелает её взять, - пояснил Мосх. - Но судя по тому, что видели мои глаза, дочь вождя Скилака наскучит Медвежьей Лапе ещё не скоро. Обычно с вождём живут три-четыре жены, а Лапа раздал всех своих прежних жён, оставив одну Мирсину.
  Марепсемис спросил, нельзя ли выкупить, или на что-нибудь выменять, или выкрасть Мирсину?
  - Нет, - покачал сочувственно головой Мосх. - Медвежья Лапа не отдаст её ни за какие богатства, а выкрасть её с Медвежьей горы никак невозможно.
  (Мосх умолчал, что прощаясь с ним на границе "медвежьих" и "волчьих" владений, Медвежий Клык именем Лапы предупредил его, чтобы не вздумал ещё раз заявиться на Медвежью гору, потому как обратно он тогда уже не вернётся.)
  - Жаль, - огорчился Марепсемис.
  Скилак слушал рассказ о дочери молча, вперив взгляд в тёмно-пунцовое око позолоченной серебряной чаши, накручивая на палец длинную прядь поседелой бороды. Узнав, что Мирсина жива-здорова и стала женой таврского вождя, он испытал большое внутреннее облегчение. (Пусть и таврский - но это всё же вождь!) Ледяной ком, сковавший холодом и горечью сердце со дня похищения Мирсины, оттаял.
  - Не нужно её похищать, - тихо сказал Скилак. - Раз уж стала женой таврского вождя, пусть там и остаётся...
  Поднеся чашу ко рту, Скилак залпом влил в себя вино. Его примеру последовали сыновья.
  - Жаль, что такая красавица не досталась Фарзою, - опустив на колено пустой канфар, бросил Палак сочувственный взгляд на среднего сына Марепсемиса, выслушавшего рассказ о бывшей невесте, угрюмо уткнувшись в скрещённые скифики. - Но Скилак прав: видно, такова её доля! Да и, судя по тому, что рассказал нам Мосх, жаловаться на судьбу ей не приходится, хе-хе-хе! Такая краса и у диких тавров не пропадёт! Давайте все выпьем за то, чтобы у дочери Скилака и в логове "медведей" всё было хорошо!
  Кробил с помощником наполнили вином поднятые кубки и чаши. Все дружно выпили до дна за счастье Мирсины с таврским вождём, в том числе топившая в вине собственное горе Мессапия и Фарзой, растворивший в этой чаше последнюю досаду и горечь несостоявшегося собственника доставшейся другому златокосой красавицы. Ну и ладно: с глаз долой - из сердца вон!
  Повесив пустую чашу на пояс, Скилак с сынами поднялся на ноги. Поблагодарив царевну Мессапию и её посланца за сведения о дочери, вождь попросил дозволения покинуть шатёр.
  - Ступайте, - отпустил Палак.
  Следом за напитами поднялся и Мосх.
  - Царь! Моя жена и дети в усадьбе Формиона в Старом Херсонесе. Дозволь мне пойти к ним.
  - Хорошо, ступай к жене и детям, - согласился Палак. - А, кстати! - остановил он отвесившего низкий поклон и повернувшего к выходу тавра. - Заодно передай мой добрый совет жителям Стен сдаться на мою милость, пока не поздно. Скажи им, что если они сами, по своей воле откроют мне ворота, я оставлю им целыми и невредимыми их дома, усадьбы и всё их имущество. У кого нет земли, тем я дам бесплатно землю здесь или на Равнине. Скажешь, могу им в том поклясться на мече у них на глазах, а моя клятва царя крепка, как сталь!.. А если они не согласятся по своей воле и вынудят меня штурмовать их Стены... Скажешь им, пусть не думают, что им удастся отсидеться за своими Стенами. Ты видел, сколько у меня воинов, расскажешь им... Я засыплю их городок стрелами, и те, кто не погибнут, станут рабами - вместе со своими жёнами и детьми. Скажешь, даю им время подумать до завтра, пусть крепко подумают, что для них лучше. А завтра утром скажут ответ моему посланцу. Если уговоришь их открыть ворота, получишь от меня великую награду, - пообещал Мосху Палак.
  Мосх опять поклонился.
  - Я передам им твои слова слово в слово, - пообещал он. - Только навряд ли они меня послушают. Боюсь, они не сдадутся...
  - Ну так тем хуже для них! - запальчиво воскликнул Палак. - Дней через десять они об этом крепко пожалеют. Эй, Тинкас! Пошли пару воинов, пусть отвезут тавра к Стенам!
  - Если позволишь, царь, я бы лучше пошёл пешком. Пусть мне только вернут рогатину и нож, - попросил Мосх.
  - Ну, дело твоё. Хочешь, иди пешком, - дозволил Палак.
  - Клетка готова, - доложил с порога Тинкас.
  - Ага, наконец-то! Погоди, тавр, не уходи! - второй раз остановил Палак протискивавшегося бочком мимо скифского богатыря на выход Мосха. - Сперва посмотришь одно интересное зрелище, потом пойдёшь...
  Палак, трое его братьев, семеро племянников, Мессапия, Туонис со своей служанкой, Иненсимей, тысячники и сотники сайев, десятка два друзей и слуг царя, а с ними и Мосх, двинулись в настороженном молчании пешком к стоящей на дороге, на выезде из аллеи, телеге с клеткой. Когда толпа во главе с Палаком остановилась возле телеги, двое воинов подвели к передку, крепко держа за локти, молодого мужчину в заскорузлых от грязи узких скифских штанах и столь же грязном, покрытом бурыми пятнами греческом хитоне, без шапки и пояса. Лицо парня было бледно-серым, будто припорошенным пылью, пасмы засаленных, свалявшихся буро-коричневых волос свисали до плеч, закрывали лоб и глаза, тёмный провал рта едва проглядывал в зарослях давно не стриженых усов и раскудланой бороды.
  Скифы забросили пленника на передок телеги, где его подхватили двое их товарищей и завели через приоткрытую переднюю жердевую стенку в клетку. Воины затянули на запястьях пленника петли толстых сыромятных ремней и привязали его руки врастяжку к верхним перекладинам клетки - спиной к Палаку и его свите. Затем его босые ноги обвили вокруг щиколоток прибитой к днищу телеги железной цепью и скрепили штырём.
  - Эй! Что вы делаете?! Зачем?! Я ни в чём не виноват! - закричал по-эллински тонким рыдающим голосом испуганный зловещими приготовлениями пленник.
  Два или три месяца назад (он сбился со счёта) Стефан приехал с обозом херсонесских купцов в скифский Неаполь полный радостных надежд быстро разбогатеть на торговле со скифами. Опекавший его Дионисий сразу направил его телеги в царскую цитадель, чтобы сбыть привезенное им вино по самой выгодной цене самому царю Палаку. На площади перед дворцом Дионисий передал Стефана царским слугам, а сам пошёл во дворец за царским виночерпием. Слуги повели телеги Стефана и его самого в объезд левого крыла дворца к подвалам, где хранились царские вина. Рядом с винохранилищем находилась и псарня с несколькими десятками охотничьих собак. Там царские слуги, не говоря ни слова, сняли со Стефана пояс с деньгами и дорожным ножом, обвили подмышки верёвкой, опустили в яму в два человеческих роста глубиной, в три шага шириной, грушевидно сужающуюся к верху, и накрыли толстой деревянной крышкой с небольшой дырой для воздуха и света. В этой зловонной яме он и просидел невесть сколько дней и ночей. На все его мольбы к приносившим еду скифам позвать Дионисия или хотя бы сказать, в чём его вина и сколько его будут тут держать, ответом был многоголосый собачий лай: он не говорил по-скифски, а царские слуги не понимали по-эллински. Кормили, правда, хорошо: каждое утро опускали в корзинке две ячменные лепёшки, кусок мяса, луковицу или репу и кувшин вкусной холодной воды...
  Он уже отчаялся когда-нибудь выйти на волю, как вдруг вчера крышка над его головой со скрежетом сдвинулась, ему бросили аркан, жестом велели зацепиться и извлекли наружу. Не сказав ни слова, его посадили на коня, связали ему спереди руки, а ноги - под конским брюхом, чтоб не свалился, и примерно две сотни вооружённых копьями, акинаками, луками и щитами конных скифов, окружив плотным кольцом, вывезли его из царской цитадели и из Неаполя и помчали галопом туда, куда скатывалось по пологим вершинам Таврских гор солнце. Сердце Стефана радостно забилось, к глазам и к горлу подступили слёзы: его везли к Херсонесу!
  Уже в вечерних сумерках его привезли в скифский воинский стан возле Девичьей горы. Так вот оно что! Оказывается, Палак таки пошёл войной на Херсонес! Вот почему он оказался в яме!.. Наверное, его привезли, чтобы обменять на кого-то из важных скифов, попавших в полон к нашим, утешительно решил Стефан. Переночевал он под телегой, связанный по рукам и ногам и привязанный к тележному колесу.
  Утром его забыли покормить, не дали и воды. Ну да ничего, скоро он будет дома, снова обнимет после долгой разлуки жену, деток, сестёр, отца с матушкой - какое счастье!
  И вот его завели в какую-то клетку, как дикого зверя, привязали врастяжку ремнями руки, а ноги зачем-то цепью... Сердце Стефана тревожно затрепетало: что с ним хотят сделать?
  Скифы стали укладывать в телегу и клетку охапки заранее нарубленных в ближайших садах веток и наложили вровень с бортами - Стефану по колени.
  - Что вы делаете?! Не надо! Пожалуйста! Отпустите! Я ни в чём не виноват! - жалостно скулил Стефан, с ужасом осознав к чему его готовят, тщетно пытаясь вырвать из ременных петель руки.
  Уложив под закрытую переднюю стенку клетки последнюю охапку хвороста, молодой воин обратил светящееся улыбкой лицо к Палаку:
  - Готово!
  - Трогай! - скомандовал Палак.
  Сидевший на передке возница ударил ременными вожжами по спинам впряженных в телегу мускулистых гнедых. Следом за тронувшей шагом перед нею сотней конных сайев телега с клеткой покатила к спуску в балку. Ещё одна охранная сотня пристроилась позади телеги.
  - Куда вы меня везёте?! - закричал бившийся в клетке пленник.
  - В Херсонес! - ответил насмешливо Тапсак.
  Палак с приближёнными прошли сбоку телеги до съезда в балку, затем, глядя на покатившую вниз телегу, пошли параллельно ей по северному откосу Девичьей горы.
  Едва первые всадники начали спускаться в балку, горнисты на херсонесских башнях пронзительно затрубили тревогу. Через несколько минут все просветы между зубцами были утыканы железными шлемами, касками и копьями набежавших защитников. Поскольку луки скифов оставались в горитах, то и со стены в них не полетела ни одна стрела. Прикрываясь ладонями от бившего в глаза солнца, херсонеситы вглядывались в стоящего с поднятыми руками в клетке на телеге длинноволосого человека в грязно-сером хитоне и тёмных варварских штанах, теряясь в догадках, кого это скифы везут и что бы это значило? По мере приближения к воротам, дорога всё ближе подходила к городской стене, и наконец кто-то из приятелей опознал в узнике (он стоял лицом к городу) Стефана - сына булочника Даматрия.
  В полусотне шагов от ворот, где дорога плавно заворачивала к воротам, возница остановил телегу левым боком к воротам и, соскочив на землю, принялся выпрягать лошадей. Всадники спереди и сзади телеги, по-прежнему миролюбиво не вынимая луков из горитов, повернули коней головами к забитой поверху херсонеситами стене.
  Над стеною вблизи ворот повисла напряжённая тишина, перебиваемая пофыркиванием лошадей, позвякиванием удил и криками летающих поблизости чаек.
   Запрыгнув на одну из выпряженных лошадей, возница отъехал с ними к передней (теперь - правой) сотне.
  Сидевший на передке лицом к клетке скиф, спрыгнув на землю с правой стороны телеги, присел у колеса, раздувая угольки в маленьком горшочке. И вот в его руке заполыхал пропитанный дёгтем факел.
  - Не надо! Пожалуйста-а! О-о-о, не надо-о!! - глядя из-за плеча выпученными от смертного ужаса глазами на факел, взмолился Стефан и вновь принялся отчаянно вырывать ступни из цепи, а кисти рук из ременных петель.
  Зорко следя в оба глаза, чтоб не получить со стены стрелу, скиф подпалил хворост в нескольких местах с тыльной стороны телеги. Густой бело-сизый дым окутал низ клетки, скрыв Стефана по пояс, затем накрыл его с головой. Убедившись, что пламя с прожорливым треском побежало по ветвям, поджигатель сунул факел под хворост в задке телеги, быстро перебежал в дыму к правофланговой сотне и запрыгнул на спину второй выпряженной из телеги лошади.
  - А-а-а, спасите!.. А-а-а, пощадите!.. А-а-а! - неслись из дымного облака душераздирающие крики, сопровождаемые непрестанными конвульсиями в отчаянных попытках освободиться. Но клетка была сработана на совесть.
  Раздуваемый тянувшим с бухты лёгким ветерком огонь скоро разгорелся, с треском пожирая тонкие ветки. Дыма стало заметно меньше, и "пляшущий" в клетке страдалец стал отчётливо виден как со стены, так и с Девичьей горы. Вот пламя добралось до ног казнимого, обвило штаны, и через считанные секунды огненные змейки поползли по хитону к голове и вскинутым рукам.
  В этот момент три или четыре стрелы, не слышимые в гуле пламени, вонзились одна за другой в грудь мученика, оборвав его нечеловеческие вопли и страдания.
  Скифские всадники тотчас прикрылись спереди щитами, ожидая, что сейчас стрелы посыпятся на них. Но, нет - не посыпались, должно быть, оттого, что сами скифы продолжали держать свои луки в горитах, выполняя наказ Палака не стрелять: пусть херсонесцы полюбуются казнью без опаски. Те и другие молча глядели, как набравший силу огонь с гулом и треском пожирает телегу, клетку и обвисшее на ремнях почерневшее тело Стефана. Минут через десять, когда на месте телеги осталась груда дымящейся золы и долизываемых пламенем обломков, две сотни скифских всадников развернули коней и поскакали галопом мимо цитадели к восточному краю Девичьей горы, выбрав для возвращения в свой табор более короткий путь через херсонесский некрополь.
  - После того как мы захватим город такая же смерть ждёт его отца и всех, кто спалил наших воинов в подземном лазе! - пообещал во всеуслышанье Палак.
  В приподнятом настроении после зрелищной казни и приятно щекотавших уши воплей поджаренного грека, глядя, как кот на мышей, на облепивших крепостную стену на той стороне балки херсонеситов, Палак неспешно двинулся со свитой вождей, друзей и слуг краем Девичьей горы назад к своему шатру.
  
  В числе прибежавших по тревоге на южную стену демиургов были и Минний с Мегаклом и телохранителем Демотелом. Минувшим днём весь город с тяжёлым сердцем, а многие - со слезами на глазах, наблюдал, как обозлённые ночной неудачей в подземном лазе скифы обращают в дым десятки усадеб в ближних к городу клерах. Все с мрачным унынием ожидали, что сегодня скифы продолжат выжигать хору, но нет - на удивление, утро прошло без новых пожарищ. Значит, скифы готовятся штурмовать город? В Херсонесе мало кто сомневался, что хотя бы одну попытку штурма Палак непременно предпримет. Спорили лишь о том, будет ли эта атака днём или опять ночью. Но клеры варвары опустошат по-любому...
  Прибежав по заполошному рёву сигнальных горнов к Южным воротам, стратеги и демиурги вместо тысяч скачущих галопом и бегущих с лестницами к стене скифов с недоумением увидели всего-то две сотни всадников, спускающихся шагом в балку, и катящуюся между ними одинокую телегу с каким-то странным сооружением. Пока демиурги на башне у ворот гадали, что затеяли скифы - уж не переговоры ли? - по стене с верхнего края скатилась весть, что длинноволосый человек в клетке - это сын хлебопёка Даматрия Стефан. Когда из остановившейся напротив ворот телеги возница стал выпрягать лошадей, Демотел вполголоса объявил:
  - Они его сожгут...
  Задымивший в руке спрятавшегося за телегой скифа факел подтвердил его догадку.
  Мрачно наблюдая за тщетными попытками Стефана разрушить окутанную дымом клетку, херсонеситы в бессилии судорожно сжимали древка копий. Когда огонь добрался до ног казнимого, побежав красными завитками по штанам и хитону, тот же Демотел предложил застрелить парня, избавив от мучений. Евкистей отдал команду стоящим на башне лучникам. Четверо лучников почти одновременно пустили стрелы в корчившегося в пылающей клетке страдальца. Несмотря на дрожащие от стрельбы в своего руки, стрелы попали в цель: промахнуться с дистанции в полсотни шагов было мудрено. Рвущий сердца вопль Стефана оборвался. Он повис на растянутых руках, голова безжизненно упала на грудь. В тот же миг языки огня добрались до волос, и вокруг головы взвился огненный шар. Но Стефан уже ничего не чувствовал... Потом ремни, удерживавшие его руки, перегорели, и обуглившийся костяк рухнул на дно охваченной огнём телеги. Сверху обрушились пылающие жерди разрушившейся клетки. Наконец, взметнув облако пепла и искр, провалилось прогоревшее днище телеги...
  По иронии судьбы сын предателя Даматрия Стефан стал первой херсонесской жертвой начавшейся войны.
  Кто-то услужливо сообщил жене Стефана Ктесии о казни мужа. С отчаянием на лице она взбежала по пилону на стену над Южными воротами как раз, когда обломки прогоревшей клетки рухнули на дно телеги. Вцепившись руками в мерлоны, Ктесия безумными глазами глядела на пожарище, не в силах вместить в сознание, что там догорает её муж...
  Минут через пять к воротам прибежала мать Стефана Феагения с младшими дочерьми. Не в пример невестке, Феагения, увидев со стены дымящееся против ворот кострище, залилась слезами и заголосила по сыну, рвя на себе волосы в исступлении материнского горя. Ктесия осела без чувств у соседнего проёма.
  - Надо бы ночью забрать останки, чтоб родные похоронили, - угрюмо глядя на бьющуюся в объятиях рыдающих дочерей в пяти шагах мать казнённого (обеспамятевшую жену, теперь - вдову, двое воинов осторожно сносили по пилону вниз), тихо сказал Миннию Демотел.
  - Надо, - согласился тот.
  - Может, и Даматрия выпустить? - ещё тише предложил Демотел. - Он и так уже наказан - больнее врагу не пожелаешь.
  - Простить изменника - нужно решение экклесии, а сейчас не до собраний, - возразил Минний.
  Всё же Минний переговорил со стратегами и остававшимися возле ворот коллегами-демиургами насчёт того, чтобы дозволить Даматрию вместе с родными захоронить останки сына. Никто не возражал.
  Сойдя со стены на площадь, Минний отдал Лагу тяжёлый шлем, одному из фракийцев щит, оставив себе заменившее посох копьё, и направился вместе с Демотелом и рабами в эргастул.
  Не считая принадлежащих городу рабов, хлебопёк Даматрий был единственным обитателем эргастула; остальных узников - граждан и метеков - выпустили в день прихода скифов - сражаться за родной город. Начальник тюремной стражи (состоявшей теперь из четырёх вооружённых копьями, ножами и бичами стариков), спустился с Миннием и Демотелом в подвальный коридор, тускло освещённый двумя глиняными плошками. По обе стороны коридора имелось по пять узких, низких дверей небольших камер. В камерах левой стороны под низким потолком были глядящие на тюремный двор маленькие зарешёченные оконца. Камеры противоположной стороны были врезаны в каменную кручу, там узники не видели дневного света - свет и воздух едва проникали туда из коридора через крохотные смотровые оконца вверху дверей. Даматрий сидел в дальней камере на "глухой" стороне.
  Пока начальник эргастула искал в связке нужный ключ и отпирал камеру, Демотел взял в стенной нише у входа запасной светильник, зажёг его от горевшего в коридоре. Оставив копья в углу коридора, Демотел и Минний протиснулись в открытую тюремщиком дверь. Сморщившись от ударившего в нос тяжёлого зловонного духа, встали по бокам двери. Оба сами недавно были узниками и ощутили невольный страх: стоит сделать шаг от порога, и дверь узилища с лязгом за ними захлопнется...
  В дальнем левом углу, на охапке высушенной морской травы, подвернув под себя ноги, вжавшись плечом и спиной в шершавую известняковую стену, сидел Даматрий, прикрывший ладонью глаза от ослепившего с отвычки света. Рядом стоял надбитый глиняный кувшин с водой, в углу напротив ночная посудина - вот и вся обстановка.
  - Я принёс тебе плохую новость, Даматрий, - заговорил Минний после того как узник опустил руку. - Твой покровитель Формион и его братья, как ты знаешь, выдали нам тайну подземного лаза, выговорив для себя прощение. А о тебе твой благодетель не подумал. В результате ты оказался в этой камере.
  - Они моего сына, Стефана, заманили в Скифию, - слабым, безнадежным голосом пояснил Даматрий.
  - Знаю. В результате ты оказался перед тяжёлым выбором: рассказать о лазе и пожертвовать сыном, или спасти сына, но погубить родной город. Сочувствую тебе.
  Сочувственный тон Минния наполнил глаза Даматрия слезами, он зашморгал носом.
  - Наши воины устроили в твоём подвале засаду, - продолжил Минний под жалостные всхлипы Даматрия, - и, когда позапрошлой ночью скифы попытались проникнуть в подвал, их облили маслом и сожгли... А сегодня скифы отомстили: привезли твоего сына в деревянной клетке к Южным воротам и сожгли.
  - Не-ет! - крикнул навзрыд Даматрий, вцепившись в остатки волос на висках. - У-у-у! Стефа-а-ан! Сы-ыно-о-ок! У-у-у!
  - В некоторое утешение тебе могу сказать, что наши лучники застрелили твоего Стефана до того, как его охватил огонь. Так что умер он без лишних мучений.
  Всхлипы Деметрия сменились тихими страдальческими стонами.
  - Так что вот оно как обернулось, Даматрий - в итоге за всё ответил твой сын... - сочувственно произнёс Минний. - Ладно, Даматрий, вставай. Я добился дозволения тебе схоронить останки сына. Стражи отведут тебя к Южным воротам. Твоя жена, дочери, невестка уже там. Ночью мы спустим одного из парней за стену, и он принесёт останки в город. Пойдём...
  Сосед и близкий приятель Стефана Ликон, вызвавшийся принести останки, решил не ждать темноты. После захода солнца, как только куча золы на загибе дороги перестала дымить, товарищи спустили его на верёвке со стены. Перебежав к кострищу, он торопливо побросал в корзину обгорелый череп и кости того, что ещё утром было Стефаном, и, опасливо оглядываясь на Девичью гору, поспешил назад.
  Вдова, родители и сёстры погибшего и десятки вооружённых горожан наблюдали за его вылазкой со стены. Когда Ликона втащили на стену, и Ктесия, четвёртый месяц носившая дитя Стефана, увидела то, что лежало в корзине, ей опять сделалось дурно. Нагнувшись над внутренним краем стены, она извергла из себя всё, что было в желудке, и сама бы свалилась туда же, если б стоявшие рядом отец и брат не успели удержать её за плечи. Хорошо хоть малых детей Стефана не привела с собой на стену. Сёстры Стефана разрыдались. Даматрий и Феагения, крепко обнявшись, стояли молча, без слёз и стенаний, окаменев от горя. Ликон, хотевший было отдать корзину с останками вдове, потом родителям, раздумал и сам снёс её по пилону со стены. Следом спустились Даматрий с Феагенией, старшая дочь Катара с мужем Дионом, две младшие - Мения и Агнея. Отец и брат свели под руки сомлевшую Ктесию.
  Внизу Феагения сама взяла у Ликона корзину, своими руками переложила обугленные кости сына в принесенный отцом Ктесии средних размеров широкогорлый красно-коричневый пифос. В одном из соседних дворов, где был приготовлен запас смолы на случай штурма, хозяин закрыл горло пифоса подогнанной под размер деревянной крышкой (в последний момент вспомнили бросить в пифос обол для Харона) и залил сверху смолой.
  Встал вопрос, что делать с этой урной дальше? Южные ворота были завалены камнями, разбирать которые при ежечасно ожидаемом скифском штурме никто не будет. Мимо Кабана берегом бухты в некрополь сейчас тоже не пройти. Спустить нескольких парней со стены на верёвке, чтобы они по-быстрому закопали урну с прахом в склоне под стеной? Отвезти родных с урной Стефана к некрополю в лодке? Слишком близко Девичья гора: шлюпку наверняка заметят, и все участники похорон окажутся в плену у скифов, если не покойниками. Оставить до конца осады урну с останками Стефана в доме родителей его вдовы? Но оставить мертвеца непогребённым или захоронить в стенах города - дурной знак, особенно во время войны... (И где вообще хоронить погибших и умерших, пока город в скифской осаде?)
  Наконец кто-то из толпившихся вокруг родных покойника на привратной площади горожан подсказал приемлемый выход: временно захоронить Стефана на берегу Рыбачьей бухты - там немало подходящих для этого углублений в изъеденной волнами и ветром каменной круче.
  В розовых послезакатных сумерках похоронная процессия двинулась мимо дома Стефана, мимо полуразобранного театра, через Малую агору к Северным воротам. Впереди, как полагается, шёл с зажжённым факелом один из друзей Стефана. Пифос с костями взялся нести Ликон. За Ликоном, понурив головы, плелись отец, мать и две юные сестры покойного. За ними - старшая сестра с мужем, поддерживаемая отцом и братом вдова, за которой её мать вела за ручки двух маленьких детей Стефана: четырехлетнюю девочку и трехлетнего мальчика. За родными шли 5-6 друзей Стефана, отпросившиеся у командиров проводить в последний путь друга. Замыкали скорбное шествие Минний, Демотел, трое Минниевых рабов и двое пожилых тюремных стражников. По краям родной Стефановой улицы двигавшееся в гнетущем молчании - без жалобных стонов флейт, без завываний и причитаний женщин - шествие молчаливо провожали стоящие у открытых калиток соседи и сотни охраняющих стену воинов. За Малой агорой калитки были закрыты, улицы безлюдны.
  Охранявшие тыловые Рыбные ворота старики, узнав, в чём дело, отворили ворота. Факелоносец, Ликон с урной и остальные осторожно спустились по узким неровным ступеням к морю, с тихим шелестом накатывающему невысокие тёмно-зелёные волны на усеянный ракушечным крошевом и каменными обломками берег. Посовещавшись, повернули направо, пошли под набиравшей высоту береговой кручей, обходя обвалы камней и переступая через якорные цепи и швартовочные верёвки многочисленных рыбачьих баркасов и лодок.
  Шагов через тридцать в подошве известняковой стены нашлось подходящее углубление. Пришла пора прощаться. Разразившись громкими жалобными стенаниями, Ктесия обхватила руками удерживаемый Ликоном пифос, прижалась к его шершавой поверхности губами, потом залитой слезами щекой, затряслась в рыданиях. Через минуту отец и брат оторвали её от урны, усадили на ближайший камень. За безутешной вдовой урну с родными останками покрыли поцелуями и слезами мать и сёстры покойного. Даматрий остался стоять безучастно, без слёз и стонов, углублённый в какую-то трудную думу. Стефановы малыши пялили любопытные глазки на раскачивающиеся на волнах поблизости лодки.
  Ликон осторожно засунул пифос в выбитое штормовыми волнами углубление. Все присутствующие, склонив головы, произнесли традиционные слова прощания. Минниевы фракийцы притащили от воды плоский тонкий камень и, как крышкой, прикрыли им нишу с урной, затем наскоро завалили её доверху грудой мелких камней.
  В том же порядке участники похорон двинулись обратно. Следом за освещавшим путь факелоносцем (к этому времени серая зола на небе сменилась чёрной сажей наступившей ночи) Даматрий и Феагения, поддерживая друг друга, по-стариковски медленно поднялись по вырубленным в скале ступеням к Рыбным воротам. За ними взбирались дочери, потом беременная Ктесия с отцом и братом и её мать с внучатами. Вместо того, чтобы войти в открытую половинку ворот, Даматрий, отпустив локоть жены, пошёл влево по протоптанной между стеной и обрывом тропинке. Минний, Демотел и приставленные к Даматрию стражи, которые должны были отвести его назад в эргастул, снизу не видели его уход, а стражи ворот, факелоносец и Феагения отвернулись, решив, что он отошёл справить нужду. Когда Минний, Демотел и стражи поднялись за матерью и малышами Ктесии к воротам, фигура быстро шагавшего над обрывом в сторону Парфенона Даматрия едва виднелась шагах в пятидесяти.
  - Ворон! Лаг, бегом за ним! - приказал Минний каппадокийцу. Отдав хозяйский шлем одному из фракийцев, Лаг кинулся по тропе за беглецом. Следом, насколько доставало стариковской прыти, припустили оба тюремных стража.
  - Куда это он? - спросил один из Стефановых приятелей.
  - Решил сбежать, - ответил другой.
  - Куда? к скифам?
  - К сыну, - мрачно предположил Демотел. Охнув, Феагения обессиленно присела на камень сбоку ворот.
  Заметив погоню, Даматрий тоже перешёл на бег. Скоро беглец и преследователи скрылись из виду за выгибом стены.
  Четверть часа спустя Лаг и стражники неспешно вернулись к Рыбным воротам - без Даматрия. Участники похорон и старики охранники ворот молча ждали у открытого наполовину створа.
  - Кончено... - мрачно объявил один из тюремщиков. - Добежав до Парфенона, он кинулся в море...
  Ктесию с малышами родные увели домой. Остальные, взяв у воротных стражей ещё пару факелов, спустились обратно к морю. Дойдя до могилы Стефана, Феагения с дочерьми и зятем присели на лодки, Минний, Демотел, тюремщики, друзья Стефана и рабы отправились за утопленником.
  Окровавленное тело самоубийцы ворочалось и билось прибойной волной о камни на мелководье под высоким обрывом мыса Парфений. Фракийцы вытащили его из воды, и вся компания двинулась обратно.
  Подойдя с дочерьми и зятем к плоскому камню, на который Минниевы рабы положили Даматрия, Феагения не стала убиваться по мужу, как незадолго перед тем по сыну. Дочери, припав к родному телу, плакали навзрыд, а у Феагении ни слёз, ни эмоций для нового горя, похоже, не осталось. А может, она посчитала, что муж должен был поступить так, как поступил. Сухим безжизненным голосом она попросила Минния похоронить мужа рядом с сыном. Двое парней по просьбе Минния сбегали в город, принесли из ближайших домов две кирки и лом.
  Около часа фракийцы и Лаг в поте чела вырубали в каменистом берегу рядом с могилой Стефана продолговатое углубление. Младшие дочери тем временем насобирали по просьбе матери охапки пахнущих тиной длинных буро-зелёных водорослей.
  Наконец, ложе нужной длины и ширины, глубиной по колено, было готово. Дочери выстелили дно могилы мягкой морской травой. Феагения, дочери и зять запечатлели на челе Даматрия последний поцелуй, произнесли прощальные слова, и рабы аккуратно положили утопленника в могилу. Феагения вложила между губами мужа поданный зятем обол, под всхлипы дочерей прикрыла его лицо, грудь и сложенные на животе руки своей головной накидкой (плаща, чтоб завернуть в него покойника, ни у кого из присутствующих не оказалось, а попросить кусок полотна в городе не догадались) и присыпала от ступней до макушки водорослями. Рабы быстро засыпали углубление галькой и мелкими камнями, а сверху навалили более крупных камней - чтобы не добрались собаки и птицы.
  Время было уже далеко за полночь. Феагения заявила, что останется до утра рядом с мужем и сыном. Уговоры старшей дочери и зятя переночевать у них на неё не подействовали, тогда и младшие дочери, объявили, что останутся здесь с матерью. (Хоть и видно было, как им страшно и не хочется оставаться ночью на пустом берегу возле свежей могилы, но не оставлять же мать одну - были опасения, что и она вознамерилась последовать за сыном и мужем.) Остальные, разгоняя тьму догорающими факелами, направились к лестничным ступеням. Поднявшись на кручу, постучали в запертые ворота. Убедившись со стены, что снаружи свои, бдительные старики приоткрыли створку. Предупредив об оставшихся на берегу вдове и дочерях Даматрия, пожелав стражам спокойного дежурства, участники двойных похорон разошлись по домам - вздремнуть оставшиеся до рассвета часы.
  
  Схоронив внука, Формион слёг: обострились донимавшие в последние годы болячки - ныли разбухшие суставы на пальцах, выкручивало колени, прострелило болью поясницу. Но невыносимее телесных мучений была душевная боль. Формион чувствовал упадок сил, чёрную пустоту внутри - как будто из проколотого бурдюка вытекло вино. Раньше он жил ради внука, ради Мессапии, жил мечтою сделать внука полновластным правителем Херсонеса, основателем династии херсонесских басилевсов. Теперь, после смерти Стратона, жить стало не для чего. Оказалось, что жизнь прожита впустую. Нет больше ни внука, ни Мессапии... Интересно, где сейчас Мессапия? Вернулась в Неаполь или осталась ждать, когда Палак захватит город? Наверное, осталась в стане Палака. Конечно же, там у неё богатый выбор, с кем утешиться в горе. В любом случае, со смертью Стратона для него она потеряна. Остаётся лишь тихо дожить отпущенное недолгое время с законной женой Амбатией...
  В переполненном прежде людьми, лошадьми и звуками четырехдворном доме теперь стало пусто и тихо как после мора. Домашние рабы и рабыни ходили беззвучно, как тени. У Формиона подчас возникало ощущение, будто сам воздух улетучился из его дома, оставив вокруг него замогильную пустоту...
  Во время утренних и вечерних трапез в спальне возле кабинета (рабыни под присмотром Амбатии подавали еду и питьё Формиону прямо в постель) Кодор тихим бесстрастным голосом двумя-тремя фразами докладывал хозяину, что происходит в городе. (Епископу доставлял сведения посылаемый каждое утро с рабами на Рыбный рынок за свежей рыбой и моллюсками Сократ, которого Кодор возвысил до своего помощника.) Так накануне он доложил об устроенной Миннием в подвале Даматрия засаде и сожжении пытавшихся проникнуть в город скифов в подземном лазе.
  - Глупцы, - вяло откликнулся Формион. - Вместо того чтобы просто завалить лаз камнями, разозлили Палака. Теперь он не отступит, пока не отомстит.
  В подтверждение его слов Кодор сообщил о десятках подожжённых скифами вблизи города усадеб. Без аппетита поедая завтрак, Формион подумал о Миннии: как ловко и умело тот подбил его и Мессапию - да что там: считай, весь город! - на войну со скифами. Формион полагал, что разгадал, наконец, для чего это ему было нужно: наверняка он подбил Гераклида и его друзей на эту авантюру, чтоб отстранить его, Формиона, от власти и отомстить ему за смерть родителей... Эх, если бы не нелепая гибель Стратона... всё бы сейчас было по-другому... Но сами боги воспротивились его с Мессапией замыслам... И что же теперь? На что они рассчитывают?.. Ну что же, заварили кашу, теперь пусть расхлёбывают... без него, без Формиона...
  На другой день Кодор так же бесстрастно сообщил Формиону и присутствовавшей при трапезах мужа Амбатие о сожжении скифами привезенного в клетке к Южным воротам сына Даматрия. Крики несчастного слышны были даже здесь, в дальней части города... Феагения с дочерьми побежали к воротам.
  - Да, жаль парня, - пробубнил Формион, без вкуса жуя обжаренную в муке пеламиду, ощутив некоторое удовлетворение оттого, что не ему одному теперь страдать о смерти внука: пусть и другие почувствуют боль...
  Утолил ли Палак сожжением Стефана свою месть? Кодор сообщил, что новых, более удалённых усадеб скифы в этот день не жгли. Может, Мессапия отговорила брата? Хорошо, если так...
  Закончив трапезу канфаром золотистого фасосского вина, Формион взмахом руки отпустил епископа, Амбатию и прислуживавших рабынь.
  Что же дальше? Решатся ли скифы на штурм стен? Наши, конечно, отобьются, но много людей погибнет... Сколько Палак простоит у города? Всё лето? Осень? Вряд ли скифы останутся тут и на зиму: войско и лошадей нужно кормить, каждый день войны обходится Палаку недёшево, а добычи здесь никакой... Скоро (после штурма?) Палак станет сговорчивей. Да и наши поймут, что Минний взбаламутил их попусту: стоянием на стенах, скифов не победить и Равнину себе не вернуть. А на серьёзную помощь от эллинов, живущих на дальних от скифов берегах Эвксина, рассчитывать не приходится: зачем это им?.. Он мог бы с помощью Мессапии попытаться склонить Палака к примирению на приемлемых условиях ... но пусть Гераклид и компания его об этом попросят.
  На другое утро Кодор рассказал о самоубийстве Даматрия, выпущенного из эргастула схоронить сына. (Мысль, что Даматрий погиб на том же месте и той же смертью, что и его сын Стратон, отозвалась в сердце Формиона застарелой болью.) Обоих - сына и отца - временно похоронили на берегу Рыбачьей бухты. Феагения с младшими дочерьми всю ночь просидела возле их могил.
  - Да-а, - выслушав епископа, тяжко вздохнул Формион. - Я в большом долгу перед ними. Пришлёшь их ко мне, когда придут... Нет, лучше одну Феагению. Я скажу ей, что дам её дочерям хорошее приданое, - пояснил он жене.
  Час спустя Кодор привёл Феагению в спальню Формиона. Увидя её во дворе, Колор поразился: сутки назад к Южным воротам убежала моложавая темноволосая женщина сорока с небольшим лет, сейчас перед ним предстала седая, будто присыпанная золой старуха с суровыми бороздами морщин на челе и вокруг рта. Но Формион, видевший жену и дочерей Даматрия всего раз, когда приютил их в своём доме, не заметил ни выбивавшихся из под тёмной накидки седых прядей, ни морщин, ни отсутствующего взгляда.
  - Присядь, Феагения, - жестом отослав Кодора, пригласил Формион, указав на стул сбоку своего ложа. - К сожалению, не могу сказать тебе "радуйся"... Мне очень жаль, что так всё случилось с твоим мужем и сыном... Но у тебя есть дочери, есть и будут ещё внуки. А у меня никого... Ты счастливее меня, Феагения...
  - Тебе жаль? - глухо произнесла Феагения. - Ты заманил к скифам моего Стефана, чтобы муж молчал о прорытом твоими людьми для скифов лазе. А затем выдал лаз демиургам. Из-за тебя страшной смертью погиб мой сын и не захотел жить с клеймом предателя мой муж. А теперь тебе жаль.
  - Я не хотел, чтобы так случилось, - вздохнул, сожалея, Формион. - Если бы не погиб мой Стратон, всё было бы иначе... Стефан вернулся бы из Скифии богатым человеком. Но я готов загладить свою вину. Я дам твоим дочерям достойное приданое. Если можешь, прости меня, Феагения...
  Феагения не глядела на Формиона. Её остекленевший взгляд был направлен на стоящего на мраморном столике у изголовья глиняного Кербера, в свирепо оскаленных пастях которого горели три тонких жёлтых огонька, освещая не имеющую окон спальню. Вдруг ей показалось, что страж подземного царства шевельнул вскинутым над спиной змееголовым хвостом...
  Феагения встала. С усилием оторвав глаза от огнеголового пса, перевела взгляд на Формиона, покачала головой.
  - Не-ет, Формион. Нет тебе прощения...
  Опустив голову, она медленно направилась к двери. Отодвинув тяжёлый бархатный полог, вновь взглянула на стража мёртвых. Кербер вновь покачал гадючьей головой на кончике хвоста, тонкие огоньки в его пастях зловеще затрепетали, передние лапы подогнулись, словно он изготовился к прыжку. Волосы на голове Феагении зашевелились от ужаса, по спине пробежал холодок, она поспешила выйти из спальни.
  Пройдя пустым полутёмным кабинетом к раскрытым створкам дверей в андрон услышала донесшееся из спальни угрожающее собачье рычание. Замерев, Феагения быстро оглядела безлюдный андрон и двор, затем, сделав шаг назад, бесшумно притворила дверные створки и медленно задвинула засов. Вернувшись в спальню, незаметно для слегка удивлённого её возвращением Формиона (наверное, передумала и решила всё же сказать ему слова примирения и прощения) закрыла за собой бронзовую задвижку на единственной двери спальни. Быстро подойдя к изголовью, Феагения протянула дрожащую руку к извивающемуся хвосту Кербера. Пройдя к ногам ложа, вылила масло на льняную простыню и тонкое шерстяное одеяло, затем поднесла к краю простыни огнеязыкие пасти стража аида.
  - Феагения, что ты делаешь?! - резко привстав с высокой подушки, охнув от жгучей боли в пояснице, Формион замер с перекошенным болью и ужасом лицом.
  - Аид зовёт тебя, Формион, - злорадным голосом сказала Феагения, и на её тонких бескровных губах появилась улыбка. - Он прислал за тобой своего пса.
  - Ты сошла с ума, Феагения! - проскрипел сквозь стиснутые болью зубы Формион.
  - Я хочу, чтобы перед смертью ты испытал такую же боль, какую испытал вчера мой мальчик, и предстал перед Аидом таким же обгорелым, как и мой Стефан. Думаю, так будет справедливо.
  Борясь с болью, Формион попытался сползти с ложа. Бросив Кербера на постель, Феагения схватила Формиона за плечи, с неожиданной силой вдавила его в пуховые подушки и накрыла его рот ладонью, не давая позвать на помощь. Отвернув голову, Феагения с радостным блеском в глазах глядела, как алые языки пламени, стремительно пожирая простыню и одеяло, лижут корчащиеся ноги Формиона. То ли от ужаса внезапно наступившей смерти, то ли из-за быстро заполнившего комнату, не имея выхода, густого едкого дыма, глаза Формиона наполнились слезами...
  Когда одна из рабынь, зайдя в андрон, учуяла запах дыма и, увидев струящиеся из щелей вверху и внизу дверей хозяйского кабинета сизые дымные струйки, попыталась открыть дверь, а затем на её испуганные крики из кухонной трапезной прибежал Кодор, и по его приказу рабы с немалым трудом выбили плечами и ногами крепкие двери в кабинет и дверь в спальню, спасать уже было некого. Задыхаясь в густом удушливом дыму, обжигая руки, подгоняемые отчаянными криками Кодора рабы выхватили из охваченного огнём ложа и вытащили во двор два полуобгорелых трупа.
  
  ГЛАВА 5
  
  В летние месяцы аристократические Террасы Пантикапея вымирали. Их обитатели спасались от летнего зноя в загородных усадьбах, упрятанных среди садов и виноградников в живописных уголках восточной части Скалистого полуострова, а у многих - и на Островах по ту сторону Пролива. Зато в Нижнем городе и в порту с утра до вечера кипела жизнь. В столицу Боспора что ни день приплывали купеческие корабли со всего эвксинского побережья, из Эллады, Сирии, Египта и даже из далёкого страшного Рима, - чтобы заполнить трюмы знаменитой боспорской бескостной рыбой, чёрной икрой, четырьмя видами рыбных соусов, боспорским луговым и горным лесным мёдом, привозимыми из северных лесов мягкими пушистыми мехами. Ну и, конечно, поставляемыми окрестными варварскими народами рабами, на которых в южных странах всегда большой спрос. На агоре, Скотьем и Рыбном рынках с восхода и до заката несмолкаемый гул голосов, споры, крики и людская толчея. В порту и припортовых кварталах днём и ночью толпятся гетеры, порнаи, воры, попрошайки, игроки в кости. В многочисленных харчевнях, ксенонах и диктерионах заезжих купцов и моряков избавляли от лишних монет танцоры и танцовщицы, певцы и певицы, музыканты и музыкантши, фокусники и актёры.
  Около полудня большой корабль с раздутым попутным ветром широким жёлто-красным полосатым парусом вывернул из-за мыса Дия в Пантикапейскую бухту. Нос корабля представлял собой лежащей на брюхе позолоченной львицы с головой молодой женщины, На тёмно-коричневых просмоленных бортах позади сфинкса блестели красной медью крупные эллинские буквы, составляющие слово СФИНКС.
  Почти одновременно со "Сфинксом" из северного створа Пролива выскользнули два судна поменьше, и, слаженно вспенивая рябь Пролива двадцатью парами красных вёсел, повернули друг за другом к Пантикапею. Сблизившись на входе в гавань на расстояние плефра, навклеры кораблей обменялись приветствиями и сведениями о привезенных товарах. Навклером "Сфинкса" был эллин из египетской Александрии по имени Динарх. Оба северных корабля, незатейливо называвшиеся "Севрюга" и "Белуга", принадлежали танаисскому купцу Фавмасту, плывшему впереди на "Белуге"; следовавшей за "Белугой" "Севрюгой" командовал его сын Родон.
  Отыскав между Царской пристанью и Рыбной гаванью свободные причалы, египтянин и танаисцы причалили по-соседству. Не успели моряки привязать к причальным столбам швартовочные канаты, как мостки у новоприбывших кораблей заполнила караулившая на набережной орава торговых агентов, зазывал и порнай (б0льшая их часть, конечно, вполне ожидаемо хлынула к гостям из далёкого Египта), принявшихся наперебой расспрашивать, какие товары они привезли и какие хотят купить, зазывать утомлённых долгим плаванием моряков в харчевни с самой вкусной и дешёвой едой и замечательным вином, в бани и ксеноны, где к их услугам красивые девушки и мальчики на любой вкус и совсем недорого. Несколько десятков полуголых порнай - свободных и рабынь, юных девочек-подростков и потасканных сисястых и задастых тёток - протолкавшись в первый ряд, демонстрировали алчно разглядывавшим их морякам свои прелести, сговариваясь о цене и ожидая от самых нетерпеливых знака подняться на борт. Но первым на борт, как положено, поднялся таможенный чиновник с помощниками, осмотрел и подсчитал товары в трюме, получив от навклера полагающуюся 50-ю часть его стоимости. (Чтобы телон считал не слишком дотошно, Динарх, как водится, угостил его в каюте канфаром доброго кипрского вина и сунул в руку подарок - замшевый кисет с индийскими пряностями.)
  Танаисцы привезли осетров и с полсотни рабов. Порешав дела с телоном, Фавмаст приказал выводить рабов. Перед тем как гнать на продажу, матросы загнали двуногий скот нагишом в море между причалами, чтобы придать ему "товарный вид". Навклер и матросы "Сфинкса", толпившиеся на пристанях и набережной перекупщики и зеваки с интересом наблюдали за купанием, высматривая, есть ли в привезенной партии что-то ст0ящее. Взрослых рабов-мужчин Фавмаст привёз не больше десятка, остальные - женщины, дети и подростки из северных лесных племён и несколько сарматок.
  Дав пленникам пять минут смыть с себя грязь и вонь, назначенные в погонщики матросы, криками и угрожающими взмахами треххвостых бичей выгнали стадо на набережную и, сбив в кучу, погнали голых к ближайшим портовым воротам. Сзади, окружённые толпой перекупщиков, следовали Фавмаст с сыном. Отстав на шесть-семь шагов, той же дорогой, параллельной Центральной портовой улице, шёл со своими перекупщиками хозяин "Сфинкса", собиравшийся поторговаться за нескольких приглянувшихся рабов и рабынь. За навклером "Сфинкса" раб нёс окованный медными полосами горбатый сундук. По бокам навклера и его сундук охраняли два широкоплечих матроса с массивными, как кувалды, кулаками.
  Пока Фавмаст платил на агоре положенную пошлину за право торговли и нанимал зазывалу-аукционщика, загорожу с рабами и помост окружила толпа покупателей и зевак, для которых продажа рабов и особенно рабынь (как для других продажа лошадей) всегда была притягательным и волнующим зрелищем. Среди покупателей львиную долю составляли пришедшие с набережной и оповещённые наблюдателями владельцы диктерионов, ксенонов, бань, искавшие для своих заведений красивых молодых женщин и миловидных мальчиков-подростков, а также навклеры заморских кораблей, готовые купить всех без разбору - лишь бы были здоровы. Среди стоявших за спинами покупателей зевак большинство были молодые люди, громко высказывавшиеся по поводу достоинств и недостатков продаваемых рабынь, развлекая публику сальными шутками и преувеличенно громким гоготом. Сзади над сгрудившейся вокруг рабского помоста толпою возвышались пять конных гинекономов - в предостережение охотникам за чужими кошельками.
  Первым делом были проданы мужчины и юноши, затем подростки и дети. Пленников по одному выводили на помост. Присутствовавший на помосте врач осматривал и удостоверял, что у раба нет видимых болезней. Покупатели, поднимая руку, называли свою цену и, соревнуясь друг с другом, взвинчивали стоимость раба. Ведущий торги зазывала разливался с помоста соловьём, умело подогревая интерес к продаваемой вещи: открывал, словно лошадям, рот и показывал зубы, мужчинам сгибал руки, нахваливая крепость мышц, мальчикам и подросткам, повернув спиной к зрителям, любовно оглаживал ягодицы, восторгаясь изяществом и красотой мальчишеских попок.
  Если Фавмаст соглашался с самой высокой предложенной ценой, граммат позади помоста тут же составлял купчую, которую подписывали продавец, покупатель, присутствовавший на торгах агораном и двое свидетелей; покупатель отсчитывал объявленную сумму продавцу, уплачивал торговую пошлину агораному и забирал раба. Здесь матери навсегда расставались с детьми, дети с родителями, братья с сёстрами, жёны с мужьями...
  Если продавец считал предложенную за раба цену чересчур низкой, на шею раба вешали кусок кожи с написанной мелом суммой, которую желает получить за него продавец, и раб оставался стоять в стороне на помосте, а тем часом на продажу выводили следующего.
  Скоро все пленники-мужчины, юноши, дети и подростки обрели новых владельцев. Египтянин Динарх приобрёл несколько приглянувшихся мальчиков.
  Затем настал черёд самого интересного - на помост стали выводить рабынь. Тут аукционщик особенно усердствовал, демонстрируя покупателям товар во всей красе: мял груди, раздвигал створки "ворот", поворачивал, нагибал, звонко шлёпал по упругим ягодицам. Как и мужчины перед тем, полонянки сносили всё покорно-безучастно, зная по опыту, что за малейшую попытку непокорства последует жестокое наказание. Стараниями знающего своё дело зазывалы, рабынь расхватывали, как горячие пирожки. Некоторые распалённые зазывалой покупатели, вручив деньги продавцу, нетерпеливо опробовали только что купленный товар тут же на месте: притиснув рабыню сбоку к помосту, с яростным наслаждением вонзали в неё свой взведенный рог под подбадривающие выкрики и завистливые смешки молодёжи. А на передней части помоста аукционист тем временем расхваливал прелести очередной "кобылки". Под стоны охаживаемой новым хозяином рабыни торги, к удовольствию Фавмаста, шли ещё азартнее. От очередного победителя толпа требовала, чтобы тот тоже опробовал приобретённый товар на месте, и многие охотно исполняли желание публики. После того как новый хозяин завершал "испытание", орошая зад, лицо или груди рабыни струёй семени, довольная толпа вознаграждала его шквалом одобрительных выкриков и рукоплесканий.
  Самые интересные экземпляры аукционщик, как водится, приберёг напоследок. За них, на радость публике и танаисцам, разгорелась, серьёзная борьба между денежными покупателями. Последней на помост вывели голубоглазую сарматку лет семнадцати, с длинными, до колен, прямыми белёсыми волосами, круглыми чашами грудей, увенчанными большими перламутровыми сосками, нежным овалом бронзово-загорелого лица и пунцовыми лепестками в меру выпуклых губ. По толпе, которая, в ожидании, кому достанется самое лакомое блюдо, стала только гуще, прокатился восхищённый гул. Зазывала, получавший от продавца сотую долю с каждой продажи, расстарался вовсю. Крепко держа за локоть, подвёл сарматку к самому краю помоста.
  - А как вам эта аорсская кобылка? По-моему, досточтимый навклер Фавмаст здорово продешевил, заявив, что готов уступить её всего за три сотни драхм! Посмотрите-ка на неё! Разве это цена за такую красавицу?! Да к ней сразу выстоится длинная очередь желающих! Новый хозяин с лёгкостью вернёт все отданные за неё деньги за каких-то два-три дня! Разве я не прав? Поднимите руки, кто желает прямо сейчас её оседлать!
  Вокруг помоста взметнулся лес рук. По толпе прокатился хохот.
  - Вот видите! Что я вам говорил! Поглядите-ка на эти полные чаши! Так и хочется испить из них молока!
  Аукционщик сдавил в ладонях высокие холмы грудей сарматки и, закатив сладострастно глаза, на пару секунд припал губами к одному, потом к другому соску.
  - А эти дивные, сладкие, как черешня, губки! О-о! - Аукционщик стиснул пальцами с боков губы сарматки, округлив и выпятив их трубочкой. - Да они просто созданы, чтобы ласкать и сосать мужские стволы!
  Как только аукционщик отпустил губы, сарматка плюнула ему в рожу. От неожиданности зазывала отпрянул. Толпа захохотала.
  - Что, Тирон, славно она тебя умыла?!
  - Метко попала! Ха-ха-ха!
  Тирон аккуратно стёр тремя пальцами с левого века девичий плевок. Что ж, иногда в его деле подобное случается.
  - Кобылка ещё не объезжена, - сказал он, широко улыбаясь, после того как хохот поутих. - Так это же замечательно! Уверен: большинство мужчин обожают укрощать диких степных кобылиц!
  - Тирон, проверь нет ли у неё зубов за нижними губами! - крикнул из задних рядов какой-то шутник.
  - Может, она тебя ещё и обосцыт! - тут же добавил другой озорник. Толпа снова грянула хохотом.
  Оскалившись ещё шире, Тирон сдавил левой ладонью грудь сарматки, а пальцы правой засунул между покрытыми золотистым пушком пухлыми створками её маленькой улитки.
  - Всё в порядке: зубов нет! Можно вставлять без опаски! - радостно доложил он. Эта и подобные шутки повторялись едва ли не при каждой продаже рабынь, так что у Тирона давно были заготовлены на них подходящие ответы.
  - Она не девственница? - поинтересовался один из стоящих у помоста покупателей.
  - Увы, нет, - ответил Тирон. - Но согласитесь, трудно такой красавице остаться девственницей. Не удивительно, что её прежние хозяева не удержались от соблазна покататься на ней.
  Развернув сарматку спиной к публике, Тирон провёл ладонью сверху вниз по прикрывающим спину и ягодицы волосам.
  - А полюбуйтесь-ка этим чудесным льняным плащом! Как он скользит в руке! Что за удовольствие укрывать себя по ночам таким покрывалом!
  - Покажи, что у неё под плащом! - потребовали из толпы.
  Тирон слегка наклонил сарматку и откинул волосы ей за плечи, обнажив покрытые синими узорами предплечья, лопатки и поясницу и аппетитные бледно-розовые полушария ягодиц.
  - О-о! - брызнул восторженной слюной Тирон. - Вы только гляньте на эти шары!.. От них невозможно оторвать взгляд!
  - Неплохое седло! - одобрил юный голос из задних рядов.
  - Да-а, жопень, что надо!
  Молодёжь в толпе загоготала.
  Тирон отвесил по упругим полушариям по звонкому шлепку.
  - Ах, какой круп! Так и просит крепкого мужского хлыста!.. Ну, кто желает заполучить эту аорсскую кобылку в свою конюшню?
  - Даю три мины! - выкрикнул стоящий напротив сарматки покупатель, облизывая похотливыми глазами соблазнительно выпяченный у самого его лица девичий зад.
  - Три с половиной! - тотчас поднял руку его сосед.
  - Плачу четыре! - объявил Тисандр, до сей поры молчавший, как и многие здесь, дожидаясь продажи белокурой сарматки. Он стоял возле загона сбоку помоста, положа руки на плечи стоящих в первом ряду Эрота и Левконика. Как всегда, за спиной у него грозно маячили два диких горца.
  Не замедлили вступить в схватку за главный приз и другие солидные покупатели. Общими усилиями они быстро подняли цену до девяти мин.
  - Даю десять мин серебра! - поднял руку в задних рядах дотоле выжидавший египтянин Динарх.
  Вокруг помоста повисла пауза: тысяча драхм - более чем солидная цена за рабыню.
  - Давай дадим больше, - повернув голову к Тисандру, попросил умоляющим голосом Левконик.
  - Даю одиннадцать! - выкрикнул кто-то с противоположного края.
  - Пусть её кто-нибудь купит, а мы у него её одолжим на время, обещаю, - поцеловав Левконика в висок возле уха, шепнул Тисандр.
  Другой покупатель предложил двенадцать мин. Динарх тут же поднял цену до пятнадцати. Несмотря на призывы Тирона, желающих выложить ещё больше не находилось.
  - Как твоё имя, уважаемый? - обратился Тирон к незнакомому богачу в задних рядах (своих-то, боспорских, да и многих чужеземных, он знал наперечёт).
  - Динарх, сын Демофонта, навклер "Сфинкса" из Александрии Египетской.
  - С собой ли у тебя объявленная сумма?
  - Нет, она на корабле.
  - Когда принесёшь и уплатишь навклеру Фавмасту пятнадцать мин серебра либо соответствующую сумму золота, эта рабыня станет твоей... Если за это время кто-нибудь не предложит за неё больше, - объявил Тирон.
  - Неужели такая девка достанется египтянину? - жалобно заскулил в лицо покровителю изнемогавший от вожделения Левконик, опасавшийся, что одолжить её хотя бы на одну ночь у египтянина навряд ли удастся. - Давай её купим! Ну, пожалуйста, Тисандр!
  Тисандру и самому было жаль упускать из рук такую красотку. Ведь она и в самом деле за пару-тройку месяцев сполна вернёт хозяину все потраченные на неё деньги.
  - Ладно: была не была! Сделаем последнюю попытку. Только ради тебя, милый, - сжал ладонями плечи Левконика Тисандр.
  - Плачу двадцать мин! - крикнул он Тирону.
  - За белокурую аорску только что предложено двадцать мин! - обратился Тирон к выбиравшемуся из толпы египтянину. - Дашь ли ты больше?
  Вполголоса ругнувшись, Динарх отмотнул головой:
  - Отступаюсь! - и, не оглядываясь, направился с двумя верзилами-моряками и несшим на плече хозяйский сундук рабом к входу на рыночный теменос.
  - Ступай за деньгами, досточтимый Тисандр, - улыбнулся любезно давнему знакомцу Тирон. - Ты знаешь условие: если никто не перебьёт твою цену, аорска твоя.
  Тисандр отправил домой за деньгами одного из ахеев. Толпа, вокруг рабского помоста начала помалу расходиться.
  Тисандра окружили владельцы диктерионов с предложениями отдать сарматку в аренду. Он ударил по рукам с Афинеем, пообещавшим по-приятельски отдавать ему четыре пятых заработанного сарматкой, сам довольствуясь пятой частью.
  Пока не вернулся Урташ с кошелём серебра, сарматка продолжала одиноко стоять нагая на помосте, как магнитом притягивая похотливые взгляды подошедших вплотную к помосту молодых людей. Пожирая плотоядно красивое гордое лицо и восхитительные выпуклости и изгибы девичьего тела, Левконик, с торчащим под полою хитона острым колом, в нетерпении переминался с ноги на ногу возле угла помоста, переживая, чтобы кто-нибудь из слоняющихся по агоре богачей не предложил б0льшую цену. Нервно покусывая нижнюю губу, Левконик изнывал от невыносимого желания по примеру других покупателей напихать на пару с Тисандром гордой красавице-сарматке во все дыры прямо у помоста, на глазах у всех: а все эти юнцы пусть смотрят и пускают завистливые слюни! Какая удача, что ему посчастливилось обрести такого друга как Тисандр, который стал ему больше, чем отец! В последние несколько лет Левконик всё реже появлялся в опостылевшем материнском доме в Мирмекии, почти всё время проводя с Тисандром в Пантикапее. Тисандр добился у Молобара дозволения отпускать с ним Левконика в любое время, когда тот пожелает. Для всех в Пантикапее Левконик был Гирпаком - любимым племянником Тисандра.
  Наконец Урташ принёс деньги. Тщательно пересчитав в помещении агораномов две тысячи драхм, танаисец Фавмаст подписал и вручил Тисандру купчую грамоту на рабыню-аорску по имени Мадана, семнадцати лет, с перечислением основных примет: цвета глаз, волос и вытатуированых на теле звериных рисунков.
  - Рабыня твоя, владей, - произнёс Фавмаст полагающуюся фразу и вложил руку рабыни в ладонь нового хозяина. Тисандр тотчас передал руку рабыни Левконику.
  Когда Левконик вывел сарматку из дома агораномов, всё еще кучковавшиеся около помоста молодые бездельники встретили его призывами опробовать покупку в деле прямо здесь.
  - Всё, парни, на сегодня бесплатные зрелища окончены, - объявил с ухмылкой вышедший следом Тисандр. Молодёжь разочарованно загудела.
  - Потерпи ещё чуть-чуть, - шепнул Тисандр со сладкой улыбкой огорчённому Левконику, - дома мы зададим ей хорошую порку.
  Не без удовольствия ловя бросаемые на них отовсюду завистливые мужские взгляды, Тисандр и Левконик повели прикрытую, как и прежде, одними волосами сарматку через раздвигаемую Ургашем (Урташ прикрывал сзади) людскую толчею торговых рядов к юго-восточному углу агоры.
  
  Почтив дарами Гермеса Рыночного и Зевса Сотера, Динарх со спутниками от юго-западного угла агоры поднялся кратчайшей дорогой к воротам Акрополя. Беспрепятственно пройдя мимо расслабленных полуденным зноем стражей через парадные пропилеи, неспешно прошествовал по Священной аллее и поднялся по лестнице на Храмовую площадь. Оставив бескровные приношения Аполлону Врачу, Асклепию, Гигиэе, Афродите Урании и Афине, египтяне подошли к закрытым воротам царской цитадели.
  Двум стражам в сияющих полированной сталью гребнистых шлемах, удивлённо воззрившимся с высокой стены над аркой на неожиданных визитёров, Динарх сообщил, что у него письмо для царского врача Эпиона, и спросил, здесь ли он. Один из стражей, перейдя на другую сторону арки, доложил о египетском госте прохаживавшемуся в Нижнем дворике декеарху воротной стражи, а тот послал дворцового раба за лекарем.
  Через пару минут массивная воротная створка бесшумно приоткрылась, выпустив наружу Эпиона. Засветившись улыбками, Эпион и Динарх приветствовали друг друга с приязнью старых добрых знакомых. Эпион пригласил навклера войти. Динарх, его охранники и раб с сундуком прошли за Эпионом в оставленный стражами узкий прогал, тотчас за ними закрывшийся, лязгнув в спину железным запором.
  Отдав посох оставшимся ждать в Нижнем дворике матросам и приказав рабу следовать за собой, Динарх вошёл с Эпионом в лестничную башню.
  Эпион завёл гостя в свою пропахшую лекарственными запахами комнату на втором этаже, знакомую по прежним приездам. Присев перед поставленным рабом в центре комнаты сундуком, Динарх отомкнул замок, поднял крышку, достал папирусный свиток с зелёной восковой печатью на концах обвивавшего его красного шнура и с лёгким поклоном протянул Эпиону.
  Письмо было от александрийского врача Лисиппа - товарища Эпиона по учёбе в александрийской медицинской школе. Раз в три-четыре года Динарх добирался на своём "Сфинксе" до далёкого Киммерийского Боспора, и Лисипп с Эпионом использовали его как посредника для передачи друг другу писем и подарков. Лисипп посылал другу лекарственные снадобья, сделанные из растений и животных, обитающих в жарких южных краях, а тот отправлял ему лекарственные растения и снадобья из холодных северных стран - среди прочего, знаменитый скифский бальзам для заживления ран. Вот и сейчас вслед за письмом Динарх достал из сундука закрытый кипарисовый ящик с лекарствами, а ещё - свежий медицинский трактат для Эпиона и несколько философских, исторических и естественнонаучных сочинений, недавно пополнивших полки прославленной александрийской библиотеки - для его друга, царевича Левкона. (В другие годы Лисипп и Эпион пользовались услугами других александрийских навклеров, рискнувших отправиться на северный край Ойкумены, так что с тех пор, как Эпион обосновался при дворе басилевса Перисада, переписывались они каждый год.)
  Эпион вынес из кладовки приготовленный ящик со своими лекарствами. Динарх упрятал его в сундук. Вручив навклеру за труды увесистый кисет с боспорским серебром, Эпион сказал, что ответное письмо Лисиппу завтра принесёт на "Сфинкс" раб.
  - А где же твой иудей? - захлопнув крышку сундука, поинтересовался Динарх.
  - Я дал ему вольную - заслужил, - вздохнул Эпион. - Письмо принесёт один из дворцовых рабов.
  Попросив навклера обождать в комнате, Эпион вышел в коридор. Послав первого встреченного раба разыскать Аммония, Эпион спустился на поварню и распорядился принести к нему в комнату кое-какой еды на троих, ойнохою красного косского вина и кувшин холодной воды.
  Когда минут через десять Эпион вернулся в свою комнату (следом за ним три кухонные рабыни внесли на чеканных медных подносах миски с едой, канфары и кувшины), Аммоний уже был там - радостно-оживлённо расспрашивал Динарха об Александрии. Постреливая на гостя любопытными глазами, рабыни переставили миски, кувшины и канфары на краснолаковый столик около примыкающего к хозяйскому ложу топчана у дальней стены, на котором тот сидел вместе с Аммонием, отвесили низкий поклон, продемонстрировав в вырезе туник увесистые амфоры грудей, и, покачивая крутыми бёдрами, неспешно удалились. Прикрыв за ними дверь, Эпион пододвинул к столику стоявшее возле единственного окна-бойницы в северной стене деревянное кресло, покрытое порядком затёртой белой козьей шкурой, и уселся напротив Аммония и Динарха. Неспешно приступив к трапезе (вино каждый наливал себе сам, доливая воду по собственному усмотрению), Аммоний и Эпион принялись по ходу дела выспрашивать гостя, что нового любопытного случилось за последний год в величайшем городе мира, в Египте и вообще - в странах Внутреннего моря.
  - А вот ещё, какая занятная история случилась на Родосе незадолго до того, как мой "Сфинкс" зашёл туда по пути к Эвксинскому Понту, - рассказывал полчаса спустя Динарх, с видимым удовольствием смакуя царское вино. - В начале лета там умерли в один день некий муж и его юный сын, как донёс врач - после того, как поели ядовитых грибов. Власти, естественно, заподозрили хозяйку дома. Женщина не стала запираться, сознавшись, что да - это она отравила своего мужа и сына, поскольку незадолго до этого они вдвоём лишили жизни её сына от первого брака. Судьи оказались перед выбором: оправдать эту женщину, несмотря на совершённое ею двойное убийство, вследствие того, что у неё были к тому весьма веские основания, либо, невзирая на эти мотивы, осудить её на смерть.
  - Да уж, непростой выбор, - согласился Аммоний, почесав ногтем указательного пальца розовую лысину. - Не хотел бы я оказаться на месте тех судей.
  - То-то и оно! - ухмыльнулся Динарх. - И так не хорошо, и эдак плохо. И знаете, какой изящный выход из этой головоломки нашли родосские судьи?
  - Какой же? - спросил Эпион.
  - На мой взгляд - поистине, достойный Сократа!.. Или Аристофана, хе-хе-хе! - рассмеялся Динарх. - Судьи отпустили отравительницу домой до суда, назначив рассмотрение её дела... через сто лет! Каково, а? Не правда ли, ловко умыли руки! Ха-ха-ха!
  - И главное, закон не нарушен*, - улыбнулся Эпион.
  
  (Примечание: Подлинный судебный казус, случившийся не на Родосе, а в соседней Смирне приблизительно сорока годами позднее.)
  
  В этот момент дверь резко распахнулась и в комнату вбежал перепуганный раб. Трое сотрапезников, согнав с лиц улыбки, недоуменно уставились на его раззявленный, как у вытащенной из воды рыбы, рот.
  - Там... - махнул он рукой на открытую дверь, - хилиарху худо.
  Эпион резко встал, с шумом подвинув кресло.
  - Сундук! - кивнул он рабу на стоящий на полу сбоку двери лекарский ящик. Не попрощавшись с Динархом, Эпион стремительно вышел из комнаты и поспешил вместе с тащившим его баул рабом к лестнице.
  В дверях караулки, в Нижнем дворе, в полутёмном коридоре между двориком и распахнутой дверью в комнаты хилиарха и в передней комнате в мрачном молчании теснились десятки соматофилаков с изумлённо-испуганными лицами. Воины молча посторонились, давая дорогу лекарю и рабу с сундуком.
  Дверь в кабинет хилиарха была полуоткрыта. Эпион ожидал увидеть Гиликнида лежащим без сознания, но тот сидел в кресле под окном, откинувшись на спинку, уставясь неподвижными стеклянными глазами в противоположную стену. Руки его безвольно вытянулись на коленях; левая была раскрыта, пальцы правой сжимали небольшой деревянный складень. Лицо хилиарха было безжизненно-серым, рот приоткрыт, как у дохлого сома. Похоже, сознания в нём в самом деле осталось не много.
  Быстро подойдя, Эпион взял Гиликнида за запястье левой руки. Жилка пульсировала. Наклонившись, заглянул в глаза.
  - Хилиарх, ты меня слышишь? Что случилось?
  Дрогнув веками, Гиликнид медленно поднял с колена правую руку.
  - Прочти... это...
  Вытянув из его непослушных пальцев диптих, Эпион раскрыл полированные дощечки и вполголоса прочёл нацарапанное крупными пляшущими буквами:
  "Царевич Перисад умер. Вечером привезу тело. Скажите Эпиону, пусть подготовит басилевса. Левкон".
  
  Левконик и Тисандр третий час истязали столь дорого доставшуюся им рабыню. Груди сарматки, лежавшей поперёк широкого ложа в спальне Тисандрова дома, были искусаны, на спине, ляжках и ягодицах багровели полосы, оставленные тонким ивовым прутом. Дав своему бойцу передышку после очередной атаки, Тисандр расслабленно полулежал на краю ложа, оглаживая круглую мускулистую попку Эрота, который, стоя на коленях между широко разведенных ног сарматки, облизывал молочко хозяина с её розовой раковины и живота. Левконик, сидя верхом на груди сарматки, елозил красным от непрестанной работы концом по залитому слюной подбородку, распухшим губам, глянцевым щекам и бархатным бровям красавицы. Постучав напруженным стволом по сомкнутым губам, он размашисто хлестнул её ладонью по щеке и сразу другой ладонью по другой щеке.
  - Открой рот, сука! Ну!
  Издав полувздох-полустон, девушка приоткрыла рот, и Левконик тут же сунул туда разбухшую головку.
  - Соси, ну!
  Прикрыв веками глаза, сарматка принялась без усердия сосать. Тут же последовал новый хлёсткий удар правой ладонью по щеке.
  - Смотри мне в лицо, с-сука! - Ещё один удар по той же щеке.
  Глядя в наполненные слезами боли и унижения глаза укрощаемой рабыни, Левконик ощутил прилив острого наслаждения в погружённом в девичий рот конце.
  - А теперь ещё так, сука! - Схватив блондинку за волосы надо лбом, Левконик приподнял ей голову и вогнал свой таран на всю длину, затем ещё и ещё - всё быстрей и глубже. Умоляюще выпучив глаза, сарматка стонала и хрипела, задыхаясь и истекая обильной слюной. С другой стороны ложа Тисандр, отпихнув Эрота, запрокинул сомкнутые ноги сарматки на спину Левконику, удерживая их левой рукой за щиколотки, и, взяв лежавшую на постели розгу, со сладострастием нанёс десяток ударов по ляжкам и ягодицам, после чего принялся яростно всаживать свой отвердевший рог поочерёдно в оба её дупла.
  В этот момент, беззвучно всколыхнув дверной полог, в спальню вошёл епископ Апхас - пожилой керкет с круглым, красным, морщинистым, как покрытая замысловатой чеканкой медная тарель, лицом и седой клочковатой бородой - управлявший домом ещё со времён предыдущего хозяина Атарба. Став сбоку двери, Апхас стал ждать, когда хозяин кончит начатое. Заметив краем глаза епископа, который, конечно, не стал бы докучать хозяину в такой момент без веских к тому оснований, Тисандр тем не менее продолжал размеренно всаживать своё копьё в запрокинутый над краем ложа исхлёстанный зад сарматки: никакая важная новость не стоила того, чтобы прервать скачку на полдороге.
  Первым излился в рот сарматки Левконик. Удовлетворённо поводив концом по облитым липкой слизью губам и подбородку блондинки, он потрепал её, как лошадь после лихой скачки, по щеке и, повалившись сбоку на постель, стал с интересом глядеть на работу напарника. Ещё два-три десятка мощных глубоких толчков, и Тисандр с довольным рычанием выдавил несколько капель полупрозрачной слизи на пухлые створки и сомкнувшуюся дырочку под ними. Устало плюхнувшись рядом с рабыней на ложе, Тисандр удовлетворённо утёр пот с раскрасневшегося чела и опустил ладонь на левую грудь сарматки. Эрот тем временем неспешно слизал семя хозяина с её зада.
  - Ну, что там ещё? - расслабленно сминая упругую девичью грудь, обратил он наконец лицо к епископу.
  - Тут вот какое дело, хозяин... - заговорил тот приглушенным голосом по-керкетски. - Только что в калитку постучал сосед, Автокл, и сообщил необычайную новость... Будто бы умер царевич Перисад.
  - Что?! Как умер?! - вскинулся, будто ужаленный, Тисандр и даже прибрал руку с груди рабыни. От его крика вздрогнул и Левконик, мявший в ладони другую грудь сарматки.
  - По словам Автокла, на агоре говорят, будто бы утонул, прыгнув со скалы, - всё так же на своём языке пояснил Апхас.
  - Что случилось? - по-прежнему держа руку на груди сарматки, спросил Левконик Тисандра.
  - В городе ходят слухи, что погиб царевич Перисад, - пояснил Тисандр и, повернувшись опять к Апхасу, спросил по-эллински: - А откуда пошли эти слухи, спросил?
  - Автокл говорит, что прискакал гонец от царевича Левкона, рассказал воротным стражам, - доложил по-эллински Апхас.
  - Вот как! Левконик, мальчик мой, скорей одевайся! Сходим на агору, послушаем, что там говорят, - подхватившись с кровати, обратился Тисандр к Левконику возбуждённо вибрирующим голосом: он уже не сомневался, что принесенная Автоклом новость правдива.
  - Приставь к ней пару рабынь, пусть не спускают с неё глаз, чтоб чего-нибудь с собой не сделала, - приказал Тисандр по-керкетски Апхасу, пока Эрот застёгивал на его ногах сандалии. - Пусть её накормят, напоят, вымоют.
  - Будет сделано, хозяин, - кивнул епископ.
  Пока Тисандр с Левкоником, Эротом и ахеями торопливо шли к агоре, выходившие из своих калиток и из боковых улиц, устремляясь, как в дни празднеств, все в одном направлении, знакомые и незнакомые люди раз десять взволнованно спросили Тисандра и друг друга:
  - Слыхали про царевича? Как же это его не уберегли? Что же теперь будет?
  Прижав к себе шедшего с правого боку Левконика, Тисандр жарко зашептал ему в ухо:
  - Ты понимаешь, что это значит? Если Перисад и Левкон не родят больше сыновей, а это вряд ли, ты останешься единственным мужчиной в роду Спартокидов. Малый Перисад утонул - сам Посейдон на твоей стороне! Ты теперь наследник!
  Не задержавшись на агоре, на которой торговцы спешно сворачивали торговые палатки, укладывали не распроданный товар в кибитки, телеги, вьюки и возки, и увозили по домам, Тисандр и Левконик пошли во всё более густевшей, мрачно перешёптывавшейся толпе к Скотьему рынку и дальше к Мирмекийским воротам, к которым Левкон должен был вскоре привезти мёртвого царевича. Возле ворот было уже настоящее столпотворение. Народ густо стоял и на стене над воротами, и ближайших башнях. Многие шли за ворота, занимали места на запруде и на обочинах от перекрёстка до оград ближайших усадеб.
  На последнем перед воротами перекрёстке Тисандр потянул Левконика влево - к храму Посейдона.
  - Ещё успеем. Ты должен принести благодарственную жертву своему предку Посейдону, - пояснил он Левконику, выбравшись из толпы.
  Подойдя к дощатой загороже сбоку храмовых ворот, в котором торговцы держали предназначенных в жертву животных, Левконик по совету Тисандра выбрал упитанного пятнистого чёрно-белого поросёнка и сам, не торгуясь, заплатил за него. В палатке по другую сторону ворот купили по кусочку дорогого индийского нарда.
  Омыв, как положено, руки и лица в журчащем за воротами небольшом мраморном фонтане, Левконик и Тисандр положили верещащего поросёнка левым боком на возвышающийся перед храмовыми ступенями массивный жертвенник. Зажав в зубах полученный от торговца вместе с животным зелёный лавровый лист, Левконик без колебаний полоснул по горлу подсвинка поданным Урташем кинжалом, оборвав его захлебнувшийся в крови визг.
  - Пусть дорога моего брата Перисада в царство Аида будет лёгкой и быстрой, - выплюнув лавровый лист, попросил он своего божественного предка по подсказке Тисандра. Тщательно обтерев с лезвия кровь о шерстистый свиной бок, Левконик вернул кинжал хозяину.
  Оставив ахеев и Эрота у залитого кровью алтаря, Тисандр и Левконик поднялись по ступеням храма. Обменявшись приветствиями со стоящим под входной колоннадой, глядя на двигавшуюся к Мирмекийским воротам толпу, жрецом (тот уже знал о несчастье), прошли к восседающему с серебряным трезубцем на мраморном троне у дальней стены морскому владыке и, шепча молитву, бросили кусочки ароматной смолы в дымящуюся у постамента бронзовую курильницу.
  Выйдя из храма, Тисандр повёл Левконика к задним воротам.
  - Мы должны поехать в Мирмекий, сообщить о случившемся Клеомене, - пояснил он.
  - Да она и так узнает! - запротестовал недовольно Левконик.
  - Нет, милый, нужно ехать. Мы должны обсудить с твоей матерью, что нам делать дальше, - поцеловав юношу в висок, мягко настоял на своём Тисандр.
  Взяв в огромной армейской конюшне во временное пользование пароконную телегу, проехали вдоль крепостной стены к Мирмекийским воротам: Тисандр с вожжами и Левконик с кнутом восседали на выглаженном задами возниц облучке, Эрот и ахеи тряслись за их спинами на едва притрушенном соломой дощатом дне. С трудом протиснувшись сквозь людскую толчею за ворота, за запрудой Тисандр вывернул сквозь расступившуюся толпу на дорогу к Мирмекию и остановил коней сразу за перекрёстком - дождаться, когда привезут царевича, чтобы уж никаких сомнений.
  Ждать пришлось долго. Только лишь на закате, когда огненно-красный солнечный диск коснулся нижним краем зубчатого верха Ближней стены, по обступившей дорогу толпе, обрывая сторонние разговоры, прошелестел, как ветер в сухих камышах, обречённый шёпот:
  - Едут! Едут!.. Везут!..
  Стоя на задке телеги, Тисандр, Левконик, Эрот, Урташ и Ургаш увидели выехавших из-за угла ближней усадебной ограды конных соматофилаков. Уныло понурив головы, они ехали тихим шагом по трое в ряд за своим гекатонтархом, в котором многие узнали племянника хилиарха соматофилаков Гиликнида Алкима - главного телохранителя царевича (да вот - не уберёг...). За десятью рядами всадников показалась запряженная двумя парами кроваво-гнедых коней кибитка, по обе стороны передка которой, мрачно глядя перед собой, ехали царевич Левкон и сатавк Каданак. Все тотчас догадались, что в кибитке везут царевича. И хотя пологи спереди и сзади были опущены, и самого тела никто не увидел, при взгляде на сумрачные лица соматофилаков, Левкона, Каданака и раба-возницы исчезли последние сомнения, что сын и наследник басилевса Перисада в самом деле мёртв. За первой кибиткой ехали ещё две закрытые кибитки - понятное дело, с женой, дочерью и рабами Левкона. Ещё три десятка конных соматофилаков замыкали обоз.
  Дождавшись, когда задняя кибитка в гнетущем молчании обнажившей головы толпы исчезла в глубоком зеве городских ворот, Тисандр и Левконик вернулись на облучок.
  - А теперь, милый, поспешим: солнце вот-вот сядет, - умостившись на доске и размотав накрученные на выступающий над тележным углом кол вожжи, сказал Тисандр. - Гони, не жалей!
  А Левконик и не собирался жалеть лошадиные шкуры, полосовать которые - одно из самых увлекательных занятий. Воодушевлённый внезапной гибелью горячо ненавидимого "законного" царевича, он принялся со всего маху поочерёдно сечь кнутом конские крупы, хребты, ляжки, брюха и под хвостами. Жаль только, что скакать до Мирмекия было всего ничего: упряжка пролетела это расстояние в какие-то семь-восемь минут, успев до того, как стражи начали закрывать ворота (те ещё издали узнали в бешено несущихся ездоках Тисандра и Левконика). Натянув вожжи, Тисандр подкатил к воротному створу рысцой.
  - Что там за толпа собралась у запруды? - высунув между зубцами упрятанную в коричневый кожаный башлык голову, крикнул дозорный с привратной башни. - Умер кто-то важный?
  - Да! - подняв на дозорного глаза, весело крикнул Тисандр.
  - Кто? - спросил один из стоявших в воротном створе стражей.
  - А вы тут ещё ничего не знаете? - переведя запененных лошадей на шаг, спросил Тисандр.
  - Нет, а что?
  - Сегодня умер царевич Перисад.
  - Как умер?! Где?! - выкрикнули недоверчиво несколько стражей, заподозрив по весёлому тону Тисандра, что тот их разыгрывает.
  - Утонул в Меотиде. В усадьбе Левкона. Говорят, неудачно прыгнул со скалы. Это правда, парни - я не шучу. Только что тело царевича ввезли в Пантикапей. - Бросив изумлённо вытаращившему глаза телону медяк за проезд, Тисандр ударил вожжами по конским спинам: - Н-но!
  Левконик тут же добавил лошадям прыти, вытянув каждую кнутом по исхлёстанным крупам. Грохоча железными ободами по выбоистой булыжной вымостке, телега понеслась вскачь по круто взбегающей на гору к дому Клеомены узкой улице, оставив ошарашенно глядящих вслед стражей около так и не закрытых крепостных ворот.
  
  Вальяжно откинувшись на спинку, Сагарий сидел на обтянутом жёлтой замшей диване в кабинете бывшего хозяина дома Менократа. Левая рука его расслабленно лежала на спине Клеомены, которая, наклонясь к его ногам, увлечённо ласкала ладонями, губами и языком торчащий из-под его обвисшего массивного чрева фаллос. В правой руке он держал расписанный чёрным по красной глазури вместительный килик, то и дело поднося его ко рту и с видимым удовольствием отхлёбывая едва разбавленное ароматное вино. То и дело вбирая в рот массивную розовую головку, Клеомена посасывала её с тем же наслаждением, с каким Сагарий смаковал вино.
  Рядом с Сагарием у правой боковушки дивана стояла миловидная молоденькая белокурая рабыня в едва прикрывающей лоно и ягодицы эксомиде; держа за изогнутую ручку широкогорлую глиняную ойнохою с вином, глядела на полируемое хозяйкой мужское копьё. Две медные лампады на бронзовом канделябре в виде девушки с поднятыми к плечам ладонями, стоящем на мраморном трапезофоре у левой боковушки дивана, освещали не имеющий окон кабинет полусумрачным светом, отсвечивая бликами на полированных бронзовых пластинах военного хитона Сагария, брошенного вместе с нательной туникой на толстый валик левой боковушки, серебряной оправе ножен лежащего под канделябром меча и рельефных бляшках свисающего с мраморной столешницы пояса. Аккуратно расправленный тонкошерстный бирюзовый хитон Клеомены висел на спинке мягкого чернокожего кресла по другую сторону трапезофора.
  Семейную идиллию нарушила всколыхнувшая висящую в дверном проёме напротив дивана тёмно-зелёную бархатную портьеру рабыня, доложившая о приезде молодого хозяина и Тисандра.
  Сагарий тихо выругался. Выпрямившись, Клеомена обтёрла ладонью рот и велела державшей ойнохою рабыне подать хитон: нужно было выйти поприветствовать сына и его друга. Не успела та сделать пары шагов к креслу, как дверные пологи внезапно распахнулись, впустив в кабинет Тисандра и Левконика - в нарушение всех правил, требовавших испросить через рабыню у хозяйки дозволения войти.
  - Всё воркуете, голубки? - расплылся в слащавой улыбке Тисандр, вперившись маслено блестящими глазами в аппетитные груди сидящей вполоборота к Сагарию Клеомены. Клеомена сладко улыбнулась, нимало не смутившись горящих похотью взглядов давнего любовника и жадно вонзившего из-за его плеча голодные глаза в её округло выпуклый зад сына.
  (Года два назад Клеомена как-то пожаловалась в постели Тисандру, что в последнее время Левконик - ему только что исполнилось пятнадцать - совсем отбился от рук, стал с нею груб, надменен и нетерпим. Всю свою любовь он перенёс на Тисандра, слушается его, как отца. Клеомена попросила как-нибудь повлиять на сына.
  Когда на другое утро Тисандр заговорил с Левкоником о Клеомене, тот в свой черёд с обидой в голосе пожаловался, что мать его совсем не любит: ей куда дороже её рабы, чем он.
  - Ну, думаю, это легко можно исправить, - усмехнувшись, потрепал юношу по щеке Тисандр.
  После завтрака тётушка Диогения в сопровождении раба и рабыни ушла на агору за продуктами, а Сагарий покинул дом Клеомены ещё накануне, как поступал всякий раз при появлении Тисандра. Обняв Левконика за плечи, Тисандр повёл его в гинекей - мириться с матерью. Прогнав рабынь, трудившихся у туалетного столика над лицом и причёской хозяйки, Тисандр поднял Клеомену с табурета и сбросил с неё нательную тунику.
  - Посмотри, разве твоя мать не красавица? - обратился он с улыбкой к застывшему ошарашенно в нескольких шагах юнцу. Ладонь Тисандра заскользила по крутому изгибу бедра и мясисто-упругой шаровидной ягодице Клеомены.
  - Подойди сюда! - подозвал он. Взяв покрасневшего, как варёный рак, Левконика за руку, Тисандр провёл его ладонью по спине и ягодицам Клеомены.
  - Разве тебе не хочется любить такую женщину?.. Вижу, что хочется, - ухмыльнулся Тисандр, глянув на оттопыренную спереди тунику Левконика.
  - Сын хочет материнской любви, мать жаждет любви сына. Ну так любите друг друга, кто же вам мешает, кха-кха-кха! - разразился довольным смешком Тисандр и положил другую ладонь Левконика на левую грудь Клеомены, а сам, зайдя с другого боку, сжав в ладони правую грудь, другой рукой стал ласкать розовые лепестки её женского цветка. Возбуждённо задышав, Левконик принялся крепко сжимать податливо-упругую грудь матери, оглаживать и мять её роскошные ягодицы. Сладострастно прикрыв глаза, Клеомена отыскала под хитонами взведённые стволы сына и любовника и принялась ласково их поглаживать, мурлыкая от удовольствия. Тисандр стянул через голову тунику и швырнул её на кушетку, призвав к тому же Левконика. Опустившись перед ними на корточки, Клеомена стала поочерёдно брать в рот и жадно сосать их фаллосы, не выпуская их из рук. Затем Тисандр, схватив за полурассыпавшуюся копну тёмно-русых волос на темени, потащил её за собой на четвереньках к креслу у окна. Повалившись на мягкую покатую спинку, Тисандр притянул лицо Клеомены к своему торчащему между раскинутых в стороны ног колу. Утопая коленями в расстеленной перед креслом белой козьей шкуре, Клеомена принялась вожделенно лизать и сосать мужское копьё, соблазнительно покачивая обращённым к сыну широким раздвоенным задом, к которому так и прикипел алчный взгляд Левконика.
  - Ну же, смелее, малыш! - подзадорил Тисандр, продолжавший крепко держать в кулаке волосы Клеомены. - Перед тобой прекрасная женщина, которая жаждет мужского дрына, как кобылица кнута. Давай, всади ей, как следует, в обе дыры, и она станет твоей покорной рабой.
  ...Кончили они одновременно: один в распахнутый рот, другой на ягодицы. Присев на пятки, Клеомена обтёрла ладонью довольно улыбающиеся губы и, повернув голову, томно поглядела на раскрасневшееся лицо бурно дышащего за её спиной сына, протянув руку, ласково тронула его за поникший хоботок.
  - Ах, сынок! Какой ты у меня стал взрослый, сильный мужчина!.. Я люблю тебя!..
  С тех пор Клеомена и Левконик жили душа в душу. В отсутствие Сагария (Диогению Клеомена нимало не стеснялась) Левконик взял за правило один-два раза в день захаживать в покои матери. Да и Клеомена что ни день заглядывала к сыну - полюбоваться на его забавы с рабынями и самой принять в них активное участие. А когда приезжал Тисандр для Клеомены вообще наступал праздник: она с наслаждением отдавалась обоим, а после, когда они, вымотанные, засыпали, получала по полной ещё и от беспощадных Тисандровых горцев. Вот только со временем прелести Клеомены, как бы ни были они хороши, постепенно приелись и Тисандру, и Левконику. Левконика всё больше манили столичные удовольствия, и он всё чаще сбегал с любимым другом из домашнего заточения в полный соблазнов Пантикапей. Клеомене ничего не оставалось, как смириться, тем более что, помимо поднадоевшего Сагария, четверо рабов с мощными таранами всегда были в её полном распоряжении.)
  - Мы бы не стали вас тут беспокоить, но новость, которую мы привезли, поверьте, того стоит, - продолжая светиться радостной улыбкой, заявил Тисандр. Левконик наоборот - выглядел встревоженным, хотя глаза тоже горели, как у голодного волка.
  Допив вино, Сагарий поставил пустой канфар на на столик слева от дивана.
  - Что за новость? - спросил он без особого интереса, сожалея, что придётся уходить домой, не доведя дело с Клеоменой и с ойнохоей до завершения. В отличие от него Клеомена тотчас поняла по виду Тисандра, что произошло что-то и вправду из ряда вон ("Уж не с Перисадом ли?" - громыхнуло в голове тревожным раскатом), и замерла в напряжённом ожидании, почувствовав зуд в затвердевших сосках.
  - Двадцать минут назад в Пантикапей из Левконовой усадьбы привезли царевича Перисада, - торжественно возгласил Тисандр. - Мёртвого.
  - Что?! - взметнул на взбугрившийся толстыми складками лоб серые колосья бровей потянувшийся через ноги Клеомены за туникой Сагарий.
  - Сын Апфии мёртв. Погиб. Утонул, неудачно прыгнув со скалы, - едва сдерживая восторг, чеканил фразы Тисандр. - С этого дня Левконик - единственный продолжатель рода Спартокидов. Позвольте представить вам будущего боспорского басилевса!
  Взяв Левконика за плечи, Тисандр вывел его вперёд себя на середину комнаты. Клеомена, с лица которой от услышанного схлынула вся кровь, вдруг звонко, истерично захохотала, откинувшись на спинку дивана.
  - Что такое? - обеспокоенно подошёл к ней Тисандр.
  - Феотима... - произнесла сквозь раздиравший горло смех Клеомена. - Вчера... у меня... была... Феотима... гадала... на бобах... и предсказала... мне, ха-ха-ха!.. скорую большую радость. И вот она, ха-ха-ха!.. Сбылось!.. О, Тисандр! - Порывисто вскочив, Клеомена бросилась в объятия Тисандр и бурно разрыдалась у него на груди счастливыми слезами. - Свершилось! Мой сын - МОЙ СЫН! - единственный наследник! О, сынок! Дождались!!
  Выскользнув из рук Тисандра, Клеомена с силой притиснула сына к нагой груди и покрыла всё его лицо жаркими поцелуями.
  Опомнившийся Сагарий тем временем торопливо надел нательную тунику и обшитый металлом командирский доспех, трясущимися руками затянул пояс с мечом.
  - Я, наверно, пойду... Нужно послать кого-нибудь в Пантикапей, - сказал он, как только белокурая рабыня застегнула на его голенях ремешки толстокожих армейских сандалий.
  - Пошли, пошли... Можешь даже сам съездить, - посоветовал с язвительной усмешкой Тисандр.
  - Нужно будет не забыть послать Феотиме кошель с серебром, - размазывая по щекам счастливые слёзы, улыбнулась Клеомена после того как за Сагарием опустился дверной полог. - Подай сюда хитон, - приказала она рабыне.
   - Я сам. - Взяв из рук рабыни хитон, Тисандр накинул его на поднявшую руки Клеомену, после чего, обхватив за спину, крепко притиснул её к груди и впился в губы жарким восторженным поцелуем.
  - Пойди, собери всех в андроне, - велела Клеомена рабыне, оторвавшись, наконец, от уст Тисандра. Склонив голову в низком поклоне, блондинка поспешно выпорхнула за дверь.
  - Мы должны принести благодарственную жертву Зевсу... и Аиду, - пояснила она с улыбкой ласково оглаживавшему поверх хитона её спину и ягодицы Тисандру.
  - Да, конечно, - кивнул тот с понимающей улыбкой и вновь потянулся губами к её устам.
  Через пять минут Клеомена, Левконик, Тисандр, Эрот, ахеи и все домашние рабы стояли в центре дворика вокруг алтаря Зевса. Всего в доме было четверо крепких молодых рабов - Клеомениных "носильщиков", и шесть молодых красивых рабынь (четыре принадлежали Левконику, две обслуживали Клеомену). Епископа в доме не было: до недавна эту роль с успехом исполняла Диогения на пару с Сагарием. В случае необходимости, всегда были под рукой и охранявшие дом стражи.
  - Сегодня ваш молодой господин, - играя у живота широким кухонным ножом, обратилась к рабам Клеомена, - милостью всемогущих богов стал наследником Боспорского царства. Возрадуемся же все и возблагодарим Зевса и всех олимпийских богов за их благоволение к моему сыну! Да будет с ним их милость и защита и впредь!
   Из домашней живности тётушка Диогения, а теперь Клеомена держала двух белых коз (ради свежего молока и сыра), которых каждое утро соседский мальчишка выгонял вместе со своими на выпас за городскую стену, пару петухов - огненно-красного и чёрно-белого - и десяток кур (ради яиц и мяса), ну и чёрного сторожевого кобеля, конечно. Ради такого великого дня Клеомена решила пожертвовать одной из коз и рябым петухом. Один из ахеев притащил за рога из хлева козу, выбрав ту, что поупитанней. Хотя солнце уже село, на дворе ещё было светло как днём, и Клеомена, возблагодарив Зевса и всех Олимпийцев, собственноручно перерезала над алтарём волосатое козье горло. Взяв затем принесенного одной из рабынь с насеста петуха, Клеомена одним махом отсекла ему голову над углублением в земле сбоку алтаря, принеся его в дар Аиду, Персефоне, Гекате и всем подземным богам в память погибшего младшего брата Левконика.
  Голову петуха и сердце козы Клеомена велела сжечь на очаге в дар Гестие, а всё остальное - варить, жарить и тушить с овощами. Сегодня будем пировать и веселиться всю ночь, объявила она. Пусть в эту ночь все рабы и рабыни обжираются, упиваются вином и спариваются, кто с кем хочет, сколько душа пожелает!
  Распорядившись так, Клеомена, взяв под руки Тисандра и сына, увела их, пока будет готовиться пиршество, в комнаты Левконика: нужно было обсудить, как им действовать дальше. Усевшись с Тисандром на покрытую гепардовой шкурой софу, она сжала, точно якорный канат, в обеих ладонях его левую ладонь. Левконик подсел к Тисандру с другого боку и, глядя то на него, но на мать, молча слушал. Похоже, он всё никак не мог поверить, что скоро и вправду может оказаться в царском дворце, о котором столько грезил когда-то, часами глядя на Пантикапей с вершины мирмекийской скалы.
  - Когда его похоронят? - спросила Клеомена Тисандра.
  - Полагаю, весь завтрашний день он пролежит в Тронном зале. Нужно, чтобы успели посъезжаться из усадеб вельможи.
  - Тисандр! Я должна попасть туда! - заглянула с мольбой в глаза возлюбленному Клеомена. - Для Перисада это ужасный удар. Я должна его утешить, напомнить, что у него есть наследник.
  Тисандр с сомнением покачал головой.
  - Боюсь, сейчас во дворец тебе не попасть. Там будет Герея. Перисада есть кому утешить. Если только его не хватит удар, как когда-то его отца.
  - А если хватит? - спросил Левконик.
  - Тогда новым басилевсом станет Левкон. А поскольку сыновей у него нет и не предвидится...
  - То басилевсом после Левкона станет мой сын! - воодушевлённо закончила за Тисандра Клеомена.
  - Да. Но для этого его должны признать сыном Перисада. А Левконик, к сожалению, совсем не похож на Перисада.
  - Но сыновья не всегда походят на отцов, - возразила Клеомена. (Увы - её Левконик как раз-таки копия своего истинного отца!) - Им придётся признать Левконика! Потому что, если не он, то кто?
  - Да, - задумчиво потирая подбородок, согласился Тисандр. - Левконику надо заручиться поддержкой советников басилевса. Того же Гиликнида, например.
  - Гиликнид ненавидит меня и моего сына! - воскликнула Клеомена.
  - Это пока был жив сын Апфии, - возразил Тисандр. - Теперь всё изменилось... Если Перисад умрёт и басилевсом станет Левкон, думаю, Гиликнид потеряет свой высокий пост. А что, если предложить ему женить Левконика на одной из дочерей Гегесиппа? Тогда Левконик заручится поддержкой не только Гиликнида с соматофилаками, но и всей Фанагории. Я, пожалуй, заброшу ему эту удочку - может, клюнет.
  - А мне только что пришло в голову кое-что получше! - блестя лихорадочно глазами, воскликнула Клеомена, крепче сжав в горячих ладонях руку возлюбленного. - У Левкона есть дочь как раз подходящего возраста для Левконика. Если женить Левконика на царевне Элевсине, их сыновья продолжат род Спартокидов.
  - Да, это было бы лучше всего, - согласился после недолгих раздумий Тисандр. - Но, боюсь, Герея...
  - Тисандр! Я должна встретиться с Левконом и убедить его поженить наших детей - ради продолжения царского рода! Пусть меня не впустят во дворец, но на похоронах я должна быть! Пожалуйста, помоги мне!
  - Мы с мамой можем спуститься ночью на верёвке со скалы - никто и не узнает! - предложил Левконик, воодушевлённый близкой перспективой стать мужем прелестной дочери Левкона и Гереи (а там, глядишь, представится случай вставить и самой Герее!).
  - Сагарий завтра узнает, - возразил с улыбкой Тисандр.
  - Да пусть себе знает! - с юношеской горячностью настаивал Левконик. - Мы к тому времени давно будем в Пантикапее! Пусть попробует нас там найти!
  - Боюсь, после этого меня больше не впустят к вам, - улыбнулся Тисандр. - Думаю, мне удастся получить у Гиликнида разрешение вам с Клеоменой посетить похороны царевича. Вариант с побегом прибережём на крайний случай... Жаль, что у нас не в обычае многожёнство, как у скифов. Если бы можно было женить Левконика на дочери Левкона, племяннице Гиликнида и внучке Аполлония, никто и ничто не помешало бы Левконику стать басилевсом! Кха-кха-кха! - захохотал собственной шутке Тисандр. Клеомена и Левконик радостно присоединили к его хриплому жабьему хохоту свои заливистые смешки.
  Вскоре рабыня доложила, что еда готова.
  Двух старших рабынь, своих прислужниц, Клеомена отправила с полными тарелями еды и амфорой вина в караулку, велев им остаться там и ублажать стражей, сколько те пожелают: пусть и они поучаствуют в сегодняшнем празднике!
  Пиршество устроили в андроне. Верхняя половина передней дощатой стены с наступлением весны, как почти во всех домах, была заменена деревянной решёткой, и андрон превращён в открытую во двор просторную веранду.
  Тисандр и Клеомена легли вдвоём на обеденном ложе у стены напротив входа. На соседнем ложе устроился Левконик с одной из своих рабынь (той самой блондинкой, что наливала вино Сагарию). К хозяйским ложам рабы придвинули низкие столики, уставленные блюдами с едой. Эрот, которому на сегодняшнем пиршестве хозяин предназначил роль Ганимеда, встал в центре андрона возле столика, уставленного тремя амфорами с разными сортами сладких заморских вин и гидриями с холодной и тёплой водой. Рабы уселись пировать на разостланных на мозаичном полу перпендикулярно хозяйским ложам полосатых дерюгах: на одной - Тисандровы горцы с тремя рабынями, на другой - четверо рабов Клеомены. На каждой дерюге на почётном центральном месте стояло по кувшину неразбавленного местного вина, которое они наливали в свои килики и скифосы, сколько хотели, сами.
  Прежде чем начать пировать, по желанию Клеомены все скинули одежды. Дворик к этому времени окутали густые сумерки, но в андроне было светло от четырёх двухфитильных лампад, висевших над ложами и на боковых стенах. Как только был с жадностью утолён первый голод и выпито по нескольку канфаров вина - за будущих басилевса и басилису и за дорогого друга Тисандра - Клеомена принялась ублажать фаллос Тисандра, со всем усердием вознаграждая возлюбленного за принесенную им счастливую весть, доставившую ей столь неизъяснимую радость. Левконик с юношеским пылом набросился на свою блондинку (сожалея об оставленной впопыхах в доме Тисандра аорске).
  Примеру хозяев незамедлительно последовали слуги, принявшиеся вшестером охаживать на дерюгах в хвост и в гриву трёх рабынь.
  Ублажив Тисандра, Клеомена перебралась на ложе к сыну, с материнской нежностью и любовью дуэтом с рабыней усладила и его. Затем она по очереди отдалась Тисандровым ахеям и четырём своим носильщикам, чередуя их в разных сочетаниях по двое и по трое: радостный шок распалил в ней ненасытную похоть.
  Трудились в меру сил и Левконик с Тисандром, перепробовавшие в самых немыслимых позах четырёх рабынь и Эрота.
  Небо над Проливом уже начало розоветь, когда винные пары, усталость и сон свалили с ног самых стойких участников оргии (ими оказались братья-горцы) и все четырнадцать застыли недвижимо, переплетясь голыми телами, кто на полу, кто на лежаках, словно павшие на поле битвы воины.
  
  ГЛАВА 6
  
  Первыми, как и следовало ожидать, вернулись послы, отправившиеся за помощью к недальним фракийским берегам. Объехав за месяц расположенные на фракийском побережье эллинские города - Истрию, Томы, Каллатию, Одесс, Месембрию, Аполлонию - сколь нибудь существенной помощи они там не получили. Караван херсонесских и заморских кораблей, приведенный послами в Восточную гавань, привёз всего 120 воинов, откликнувшихся на призывы и уговоры послов поучаствовать за сравнительно небольшую поденную плату и обещание значительной доли в будущей военной добыче (и право получить, кто пожелает, херсонесское гражданство и большой участок земли на отвоёванной у скифов Равнине) в войне херсонеситов со скифами. Ну, что же - в ожидании вероятного скифского штурма херсонесские стратеги были рады и этому, разместив "фракийских" наёмников на постой в ближайших к южной стене домах.
  Но, кроме горстки наёмников, "фракийские" послы привезли куда более значимую и вдохновляющую вещь: предсказанную прорицателем Ахилла победу Херсонеса над скифами. Ещё по пути к дельте Истра послы - Калликрат, Апатурий, Калус и Антим - первым делом бросили якорь у острова Левка, чтобы по наказу пославшего их народного собрания спросить Ахилла, чем завершится их противоборство со скифами.
  Тотчас по прибытии, отблагодарив богов достойными жертвами за своё благополучное возвращение, послы явились в булевтерий для отчёта перед властями об итогах своей поездки. По словам говорившего от имени четвёрки Калликрата, высадившись на острове, они поднесли привезенные Ахиллу дары и сообщили тамошнему жрецу, на какой вопрос они желают получить ответ от великого воина. Жрец снял со стены храма (все стены святилища увешаны разнообразным, чаще всего трофейным, оружием, принесенным в качестве даров герою) сужающийся от рукояти к острию скифский акинак и прямой эллинский меч-ксифос. Передав мечи послам, жрец велел попросить Ахилла дать правдивый ответ на их вопрос и положить мечи к ногам статуи: один справа, другой слева - по своему выбору. (Мраморный герой стоит на низком - высотой в ладонь - постаменте в квадратной нише напротив обращённого на закат входа, опираясь правой рукой на копьё, а левой - на приставленный к ноге овальный щит.) Жрец поставил на передние углы постамента две чаши с козьим молоком (козы в изобилии водятся на острове): одну возле перекрестья акинака, другую - возле ксифоса. Затем, став вместе с послами в центре храма, жрец принялся помахивать систром. Через несколько томительных минут, привлечённая мелодичным позвякиванием серебряных палочек, из дыры в полу за постаментом выползла длинная змея, толщиной в руку, с чёрной спиной и жёлтым брюхом. Проползя между ступнями статуи, змея подняла голову над обнажёнными мечами, преграждавшими путь к чашам с молоком, и какое-то время пребывала в раздумьях, трепеща длинным раздвоенным языком. Наконец змея перекинула голову через эллинский ксифос и стала пить молоко из чаши у левой ноги Ахилла. Таким способом, с помощью священной змеи Ахилл предсказал победу эллинского оружия. Эта радостная новость мгновенно разлетелась из уст в уста по всему городу и стенам, вызвав у осаждённых херсонеситов неподдельный восторг и воодушевление.
  Четырьмя днями позже вернулись послы, искавшие помощи на востоке, точнее, приплыли на "Дельфине" только двое из них - Евант и Аполлонид. Две сотни нанятых на Боспоре воинов прибыли ещё раньше, так что в Херсонесе уже знали об отказе Перисада от совместной борьбы со скифами (в чём здесь никто и не сомневался) и о поездке Сикиона и Антигона в Кремны в попытке отколоть роксолан от союза со скифами (на что надежды было ещё меньше, чем на помощь Перисада). С "Дельфина" на херсонесскую набережную сошло всего три десятка добровольцев, которых Еванту и Аполлониду удалось завербовать в Питиунте и Диоскуриде.
  В караване из девяти кораблей, приплывших с Боспора вместе с "Дельфином", были "Филомела" и "Прокна" амисца Пактия, год спустя совершавшего на своих "птицах" традиционный круговой объезд эллинских городов на побережье Эвксина.
  С первого взгляда приезжим стало понятно, что они прибыли в осаждённый врагом город: все мужчины на набережной и причалах, включая таможенных досмотрщиков, были в военных доспехах и шлемах, с копями в руках вместо посохов, многие с мечами, готовые в случае тревоги броситься на защиту городских стен. Пока помощник телона осматривал и подсчитывал в трюмах привезенные понтийскими "сёстрами" товары (из-за тесноты у причалов "Филомела" и "Прокна" пришвартовались борт к борту), телон - это опять был старый добрый знакомый Пактия Евфрон - смакуя возле рубки кормчего колхидское вино, которым не преминул угостить его навклер, взахлёб рассказывал о здешних бурных событиях: смерти внука Формиона - юного Стратона - на другой день после женитьбы на скифской царевне от удара конским копытом; выдаче Формионом и его братьями властям полиса тайного хода, через который скифы планировали проникнуть в город; сожжении нашими скифов в этом лазе; сожжении скифами в отместку перед Южными воротами сына хлебопёка Даматрия Стефана; самоубийстве Даматрия и сожжении его вдовой Формиона в его собственной постели. Пактий по-птичьи взмахивал бровями: события поистине удивительные!
  С дозволения властей братья Формиона, Стратон и Апемант, увезли хоронить его обгорелое тело в его усадьбу в Старом Херсонесе и сами там остались со своими семьями, доложил напоследок Евфрон. Теперь в городе все со страхом ожидают со дня на день скифского штурма. Варварам, конечно, наши стены не по зубам: их и састер таврийской Девы оберегает, и священный змей на острове Ахилла предрёк победу эллинам, но...
  - Так ты думаешь, скифы всё же решатся на штурм? - спросил Пактий, озабоченно глядя на высящуюся неподалёку массивную башню Кабана и заграждение из камней на узкой полоске берега между башней и молом.
  Держа в опущенной руке допитый канфар, Евфрон неопределённо пожал плечами:
  - Одни у нас считают, что получив урок на Боспоре, штурмовать наши стены Палак не рискнёт, другие уверены, что хотя бы одну попытку он предпримет. Так что мой тебе совет, дорогой Пактий: решай тут свои дела поскорее, а то мало ли что...
  Поблагодарив Евфрона за совет, Пактий в ответ сообщил ему не менее удивительную боспорскую новость о гибели юного боспорского царевича Перисада и что у басилевса Перисада теперь другой наследник - младший брат Левкон. Уплатив огорошенному телону слегка преуменьшенную по дружбе портовую пошлину вместе с десятком серебряных монет в благодарность за поведанные им новости, амисец сошёл на пристань. Пробираясь через окруживших его голодной стаей с предложениями о покупке-продаже товаров местных торговцев, Пактий обещал определиться с решением позже - после того как переговорит со своим проксеном Гераклидом. А привезенная караваном потрясающая боспорская новость уже разлетелась по набережной и покатилась по городским стенам и улицам...
  Принеся у Портовых ворот благодарные жертвы Гермесу и Навархиде, бросив горсть медных монет пасущимся у ворот калекам и нищим, заплатив входное мыто (война войной, а все полагающиеся сборы должны собираться!), амисец вместе с несшим его дорожный сундук рабом вошёл в город. Не успел он отойти от ворот и тридцати шагов, как увидел спешащего навстречу с широкой улыбкой Минния. Раскинув за несколько шагов руки, в одной из которых было копьё, Минний и Пактий заключили друг друга в радостные объятия и обменялись поцелуями в щёку.
  - Ты, я вижу, процветаешь, - сказал после обмена приветствиями Пактий, бросив изучающий взгляд на стоящих за спиной Минния, по бокам знакомого Лага, двух крепких рабов, держащих в руках гребнистый командирский шлем и украшенный четырьмя серебряными молниями овальный щит хозяина. - Наслышан, наслышан о твоих успехах. Рад за тебя, - светился довольной улыбкой Пактий, похлопывая дружески Минния по прикрытому отполированными стальными пластинами плечу.
  - Так это правда, что говорят о царевиче Перисаде? - спросил Минний о только что услышанной волнующей новости.
  - Да, правда, - подтвердил Пактий. Неспешно двинувшись вверх по улице, полной деловито снующего, кто в порт, кто из порта, народу и охотящихся на мужчин полуодетых порнай (как будто и не стоит под городом никакое скифское войско!) за шедшими в полусотне шагах впереди в окружении родных и друзей Евантом и Аполлонидом, Пактий рассказал, что по пути к Бараньему Лбу их караван нагнал египетский пятидесятивесельник "Сфинкс", от навклера которого они и узнали эту новость. Египетский навклер уверял, что он как раз был в царском дворце, когда вестник царского брата Левкона привёз весть о смерти юного царевича, который разбил голову о подводный камень, неудачно прыгнув со скалы в море. (От Бараньего Лба египтянин с ещё несколькими кораблями повернул к Пафлагонии, так что расспросить его самого не получится.)
  На углу агоры Пактий и Минний ненадолго расстались; амисец направился в термы - смыть с себя дорожную грязь, а Минний поспешил сквозь скапливавшуюся на агоре толпу к булевтерию - послушать Еванта и Аполлонида, а затем разыскать Пактия в банях и побеседовать за канфаром вина уже более подробно.
  Спустя минуту после того как Минний скрылся в дверях булевтерия, Лаг сказал фракийцам, что ему нужно отлить. Лавируя между торговыми палатками, покупателями и обсуждающими поразительную боспорскую новость горожанами, Лаг пересёк агору и вошёл в термы. Сказав банному смотрителю, что у него поручение от хозяина к амисскому навклеру Пактию, он направился за банным мальчиком в занятую амисцем ванную комнату. Народу в термах было непривычно мало, в основном старики; большинство граждан дееспособного возраста пребывали в боевой готовности на стенах и вблизи стен, поэтому дожидаться в центральной зале, пока освободится одна из ванных комнат, Пактию в этот раз не пришлось.
  В передней комнате Лаг обнаружил только Пактиевого раба, наполнявшего холодной водой из крана одну из каменных ванн (дорожный сундук стоял у стены сбоку входной двери). Лаг молча присел на изрезанный надписями деревянный топчан и, разглядывая скабрёзные рисунки на стенах, стал ждать, когда навклер выйдет из парилки. Минут через пять тот вывалился в клубах пара из узенькой дверцы и сразу запрыгнул в ванну, погрузившись с головой в прохладную воду.
  - Уф-ф, хор-ро-шо-о! - блаженно выдохнул он, вынырнув на поверхность. Вид стоящего у топчана напротив ванны Минниева раба, казалось, нисколько его не удивил.
  Охладив разгорячённое тело в ванной, через минуту Пактий вылез из воды. Раб обтёр его широким льняным полотенцем, затем расстелил полотенце на топчане, где только что сидел Лаг. Навклер тем временем отпер висящим на шее ключом сундук и растянулся животом вниз на мокром полотне. Раб достал из сундука небольшую амфору с левкоевым маслом и принялся втирать его в кожу на шее, плечах, спине, руках хозяина, массируя распаренные мышцы. Отвернув лицо к стене и расслабленно прикрыв веками глаза, Пактий приказал:
  - Рассказывай.
  Тихим глуховатым голосом Лаг принялся выкладывать амисцу, кратко, но ничего не упуская, чем занимался его хозяин за прошедший после возвращения в Херсонес год.
  
  Полтора года назад 32-летний в ту пору каппадокиец Лаг звался Лагета и был декеархом в конном войске понтийского царя Митридата Евпатора. Днём Лагета и его товарищи несли караульную службу или исходили потом на тренировках в воинском таборе близ Амасии, а по ночам, если не заваливались в амасийские харчевни и порнейоны, промышляли грабежом загородных усадеб (иначе откуда взять деньги на игру в кости, выпивку и шлюх?). Позапрошлой зимой Лагета попался и вместе с двумя подельниками был приговорён за разбой, к тому же отягчённый убийством управляющего усадьбой и его семьи, к смертной казни. После приговора Лагету привели к хилиарху царских соматофилаков Диофанту, который объявил, что поскольку Лагета как воин был на хорошем счету, Диофант решил дать ему шанс избежать казни, искупив вину иным способом. Лагета должен стать рабом - не навсегда, а всего только на пять лет - некоего херсонесита, отправиться с ним в Херсонес и стать его телохранителем и верным слугой - помощником во всех его делах, а заодно - тайным понтийским лазутчиком и соглядатаем в Херсонесе. Конечно же, Лагета согласился. А двух его сотоварищей у него на глазах распяли на крестах перед строем возле лагерных ворот - в назидание другим любителям лазать в чужие дома и подвалы...
  На счастье Лагеты, как раз той весной, во время традиционных гонок понтийских боевых триер вокруг Синопы на праздновании Великих Дионисий (совпавших в тот год с 20-летием Митридата Евпатора) случилось столкновение одной из триер с римским торговым кораблём. После того как разгневавший Митридата Евпатора наглыми требованиями римский купец по приказу царя вместе со своим кораблём и всем экипажем был тайно отправлен на дно Эвксина, Папий - личный врач Евпатора и заодно организатор и глава тайной сети сикофантов - царских соглядатаев и лазутчиков, на пару с Диофантом - хилиархом телохранителей Евпатора, из любопытства заглянули в загородное святилище Диониса, где нашли убежище два бежавших с римского корабля раба, из-за которых, собственно, и случился столь печально закончившийся для римлянина конфликт. Раб-подросток никакого интереса у высокопоставленных посетителей не вызвал и остался в святилище иеродулом, чему был безмерно счастлив. Зато взрослый раб, назвавшийся Миннием, гражданином гераклейского Херсонеса, после того, как подробно и весьма занимательно изложил драматичную историю своей жизни, приглянулся Папию. После того как синопский навклер (и по-совместительству тайный лазутчик Папия), посетив Херсонес, выяснил, что по меньшей мере то, что беглый римский раб поведал о херсонесской части своей биографии, соответствует истине, Минния доставили из святилища Диониса, где он со времени своего побега пребывал в статусе иеродула, в царский дворец в Синопу - в пропахшие запахами лекарских снадобий и трав комнаты царского врача. Папий предложил Миннию стать тайным лазутчиком Евпатора в родном городе. В случае согласия, его освободят из рабства, переправят в Херсонес и даже снабдят некоторой суммой денег. Ежели нет - вернут обратно в святилище как раба Диониса. С трудом удержавшись от желания тотчас крикнуть "да!", сглотнув подступивший к горлу слёзный ком, Минний спросил, в чем будет состоять его задание. Время от времени посылать нам через понтийских навклеров сведения обо всём достойном внимания, что будет происходить в Херсонесе, только и всего, пояснил Папий. Конечно же, нужно быть безумцем, чтобы отказаться, и Минний с огромным внутренним ликованием сказал "да", с трудом веря, что это не счастливый сон раба и не злая шутка царского лекаря. Но нет: Папий выложил на стол перед Миннием листок папируса, гусиное перо и хрустальную чернильницу и продиктовал обязательство служить лазутчиком басилевса Понтийской державы Митридата Евпатора. Упрятав подписанный Миннием, сыном Гераклия, херсонесцем, лист под замок в большой окованный медью сундук за своей спиной, Папий поздравил Минния с тем, что с этой минуты он вновь свободный человек, и надел ему на палец медное колечко-змейку, пояснив, что точно такие же змейки носят все тайные понтийские лазутчики низшего звена. Более высокопоставленные агенты имеют на пальце серебряную или золотую змейку - Папий продемонстрировал Миннию золотую с рубиновыми глазами змейку на среднем пальце своей левой руки. По ним Минний будет узнавать тех, кому должен будет сообщать свои сведения.
  Некоторое время спустя Папий познакомил Миниия с амисским навклером Пактием, носившем на среднем пальце серебряную змейку, который должен доставить Минния в Херсонес. Втроём они придумали легенду, будто бы Пактий угодил в весельные рабы на римском корабле, о крушении римского корабля во время бури у берегов Киликии, и как Минний спас тонущего Пактия и добрался с ним до Амиса - всё, что Миниий должен будет рассказывать в Херсонесе. От Папия Миниий узнал, что его родители семь лет назад погибли при пожаре в своей загородной усадьбе, и в его городском доме теперь живёт с семьёй старший сын Гераклида (проксена Пактия) Невмений, - так что поход Минния по возвращении в Херсонес к родительскому дому был умело разыгранным спектаклем. Папий придумал устроить Минния на жительство в бывшие комнаты Невмения в доме его отца - архонта Гераклида и посоветовал попробовать втереться в доверие к Гераклиду: тогда он будет узнавать все сведения о делах и помыслах правящей верхушки Херсонеса из первых рук (и тем большим будет его вознаграждение).
  Вчерашнего весельного раба Минния не только сделали перед возвращением в родной город состоятельным человеком, но и предоставили ему собственного раба, каппадокийца Лага, сообщив, что тот в недавнем прошлом опытный воин и, помимо всех прочих обязанностей, будет его телохранителем.
  Перед отплытием из Синопы, в дворцовых комнатах Папия с Пактием и новоявленным лазутчиком побеседовал Диофант. Папий сообщил, что по только что полученным с Боспора сведениям старый скифский царь Скилур неизлечимо болен и умрёт не позднее, чем нынешней осенью. Диофант сказал, что не исключено, что после смерти Скилура между его сыновьями начнётся раздрай и драка за власть. Если это случится, хорошо бы подвигнуть херсонеситов начать борьбу за возвращение захваченных скифами хлебородных херсонесских земель. Пусть херсонеситы попросят помощи у Евпатора, и они её непременно получат, заверил Диофант, - понтийцы не прочь поживиться богатствами скифов. Пусть херсонеситы вспомнят о прежнем союзническом договоре с понтийским басилевсом Фарнаком, подсказал Папий, - Евпатор готов возобновить тот договор. Минний пообещал непременно довести здесь услышанное до сведения Гераклида и других правителей Херсонеса.
  
  И вот минул год, и, слушая в ванной комнате центральных херсонесских терм отчёт Лага, Пактий с удивлением узнал, что успехи Минния в Херсонесе превзошли самые смелые ожидания. Со слов Лага выходило, что нынешняя война со скифами - почти целиком заслуга Минния.
  Когда Лаг закончил, Пактий лежал на спине, и раб умащивал и массировал ему ноги.
  - Ступай, - отпустил он каппадокийца.
  Закончив умащение, раб достал из сундука чистую тунику, помог хозяину надеть её. Пактий пошлёпал в центральную залу, с удовольствием ощущая босыми ногами гладкую прохладу мраморного пола. Раб нёс за ним сундук и сандалии.
  Расслабленно опустившись в свободное кресло под статуей Геракла, амисец подозвал торговца едой, кружившего по зале с большим плетёным коробом через плечо, купил у него килик гераклейского вина, наполовину разбавленного холодной водой, и миску мидий.
  Среди большой группы полуголых мужчин, шумно ввалившихся в полупустую залу, когда Пактий приканчивал последних мидий, он заметил послов Еванта и Аполлонида, тотчас после отчёта перед Советом поспешивших в термы, а так же Гераклида и Минния. Евант и Аполлонид со свитой родных и друзей сразу ушли в ванные комнаты, Гераклид, Артемидор, Матрий, Саннион и Минний направились к амисцу. Сделав с расплывшейся по губам радостной улыбкой несколько шагов навстречу, Пактий обменялся с проксеном дружескими объятиями и поцелуями, по-приятельски поздоровался с остальными. Гераклид пригласил Пактия и друзей вечером к себе на небольшую пирушку в честь его приезда. Разумеется, пока его корабли стоят в Херсонесе, Пактий, как и всегда, будет жить в доме Гераклида.
  Усевшись в кресла у стены, прежде чем повести деловой разговор о купле-продаже привезенных Пактием товаров, заговорили о поразительной боспорской новости, в свете которой впору было отправлять на Боспор новое посольство! Впрочем, Сикион и Антигон по пути от роксолан не минуют Боспора - они и прояснят ситуацию.
  Матрий поинтересовался, не слыхал ли Пактий что-нибудь о том, какой приём встретили херсонессские послы в Синопе? Нет, к сожалению, Пактию ничего об этом не известно. Он плыл сюда из Амиса вдоль восточного побережья, в Синопе не был и не знает, доплыли ли туда херсонессские послы. Однако накануне своего отплытия полмесяца назад он разговаривал в амисском порту со знакомым навклером из Гераклеи, и тот ни единым словом не упомянул о херсонессских послах.
  - Странно, - озабоченно наморщил чело Матрий. - Послы отплыли больше месяца назад, от Бараньего Лба поплыли прямиком к Карамбису и давно должны были побывать и в Гераклее и в Синопе.
  - Не знаю, - покачал головой Пактий. - По крайней мере в моей родной Амасии о том, что началась война Херсонеса со скифами и херсонессские послы приплыли просить помощи у Евпатора, полмесяца назад ничего не было известно. Я сам узнал о вашей войне со скифами только в Диоскуриде от Еванта и Аполлонида. А, кстати! Как раз около месяца назад у берегов Пафлагонии трое суток бушевала ужаснейшая буря! Боюсь, не стали ли ваши послы её жертвой?
  Заметив, как помрачнели лица Гераклида и Матрия, Пактий обратил вопрошающий взгляд на Минния.
  - Навклер одного из посольских кораблей Амфий, сын Матрия, а один из послов - Невмений, - тихо пояснил Минний.
  - Ах, вот как!.. Ну, это всего лишь моё предположение, а на самом деле буря могла утащить ваши корабли аж к Фракийскому Боспору, - постарался исправить свою оплошку Пактий.
  - Боюсь, твоё предположение может оказаться жестокой правдой, - мрачно молвил Гераклид.
  Желая как-то приободрить Гераклида и Матрия, Артемидор предложил пойти принести жертвы богам за то, чтобы Амфий, Невмений и все наши моряки, отправившиеся на юг, остались живы.
  - Да, жертвы надо принести, - согласился Гераклид. - Боюсь только, что уже поздно...
  - Будем надеяться на лучшее, - возразил Артемидор. - Возможно, они чинят корабли в доках Амастриды, и это их задержало. Не следует терять надежду раньше времени.
  Артемидору легко утешать - оба его сына при нём, а Гераклид (с раскаяньем вспомнил свою тайную радость, что отправляет старшего сына подальше от войны) в глубине души уже не сомневался - Невмения больше нет...
  Искренне опечаленный, Пактий попросил прощения за то, что невольно огорчил Гераклида и Матрия.
  - Ты не виноват, - грустно возразил Гераклид. - Всякий раз, отправляясь в море, мы вверяем свою судьбу богам. Похоже, в этот раз нашим парням не повезло...
  - Может, отменишь пирушку? - предложил Артемидор.
  - Нет, приходите, - обратился Гераклид к Пактию и друзьям. - Всё равно нам о многом надо поговорить.
  До сих пор не проронивший ни слова Саннон поинтересовался, какие товары привёз Пактий и какие хочет купить. Минний, которого торговые дела не интересовали, отправился поплавать в бассейне.
  Минут через десять, попрощавшись до вечера, Гераклид и Матрий, по-стариковски ссутулив спины, отправились приносить жертвы и молитвы за сыновей - живых или мёртвых...
  Минний выбрался из бассейна, накинув на плечи льняное полотенце, пошёл вместе с Пактием в раздевалку. Охранявший вместе с фракийцами хозяйскую одежду и оружие Лаг вытер хозяина, помог надеть тонкошерстную нательную тунику и обшитый отполированными стальными пластинами кожаный доспех. Пока Минний застёгивал пояс с мечом, надел и застегнул толстокожие сандалии.
  Отправив своего раба с сундуком в дом Гераклида, Пактий попросил Минния показать ему табор скифов. Минний повёл его главной улицей к Малой агоре. Обойдя высящийся над полуразобранным амфитеатром небольшой четырехколонный храм Диониса, оставив внизу рабов с Минниевым щитом и шлемом, они поднялись на башню в самом центре дуги южной крепостной стены. Весело поздоровавшись с четвёркой дежурящих на башне молодых воинов (один, привалившись плечом к мерлону, со скучающим видом озирал окрестность, остальные, сидя на щитах возле поставленных в углу копий, увлечённо метали кости), доложивших, что у скифов всё тихо-спокойно, Минний показал амисцу на сгибе дороги обгорелые остатки телеги и клетки, в которой скифы на днях сожгли несчастного сына хлебопёка Даматрия. Показав дом и двор хлебопёка, прилегающий к стене ниже театра, Минний пояснил, что скифы-охранники царевны Мессапии, невестки Формиона, тайком прорыли лаз из подвала Даматрия в склеп под крепостной стеной. И если б не случайная смерть от удара конским копытом внука Формиона Стратона, которого Формион и Мессапия планировали сделать с помощью скифов херсонессим басилевсом, сейчас бы в Херсонесе хозяйничали скифы. А так Формион с братьями выдали лаз властям, мы устроили там засаду и, когда скифы ночью полезли в город, облили их оливковым маслом и забросали факелами: сожгли их там, наверное, не меньше десятка! Дня три возле дома хлебопёка воняло горелой человечиной. А Палак наверняка решил, что это Даматрий выдал лаз, и в отместку сжёг ни в чём не повинного парня, которого, перед тем как копать лаз, Формион заманил в Скифию. Правда, по-настоящему месть не удалась. Скифы допустили ошибку: желая впечатлить херсонеситов, подвезли клетку слишком близко к воротам, и наши лучники избавили Стефана от мучений прежде, чем огонь до него добрался.
  А вот Формиону умереть лёгкой смертью не посчастливилось. Возмездие богов на него не замедлило. Минний рассказал о самоубийстве Даматрия после похорон сына и сожжении его вдовой Феагенией расхворавшегося после гибели внука Формиона в его собственной спальне. Пактий уже слышал эту историю от Евфрона и от Лага, но выслушал вместе с прервавшими игру дозорными ещё раз в изложении Минния.
  - В день моего возвращения я поклялся отомстить за смерть моих родителей - и вот, свершилось: убийце воздалось той же мерой, - с мрачным удовлетворением констатировал Минний.
  Дозорные посты херсонеситов бдили на верхах башен, на стенах же было пусто: назначенные для обороны куртин воины бездельничали под стеной и в ближайших дворах, в готовности за несколько минут взбежать на стену по сигналу тревоги (среди дозорных на каждой башне было по горнисту). Но после того, как спалили бедолагу Стефана, скифы ничего больше не предпринимали и к стенам города не приближались. Минния это тревожило. Не иначе, скифы что-то замышляют. Знать бы - что?
  Спустившись на куртину, Минний и Пактий пошли вверх по стене к юго-западной башне, с которой открывался наилучший вид на скифский лагерь на Девичьей горе. Явно гордясь собой, Минний подробно рассказал, как ему удалось привести Херсонес к войне со скифами. Ну, что же! Нельзя не признать: Минний действовал в высшей степени успешно, и за достойной наградой от Евпатора дело не станет (кстати, Пактий привёз ему талант серебра на текущие расходы). Но, похоже, ваших послов, отправившихся в Синопу, в самом деле поглотил Эвксин.
  - Не беда, - усмехнулся Минний. - Вечером я предложу Гераклиду отправить в Синопу новых послов. Кстати, почему бы тебе не доставить их на своих кораблях?
  - Хорошо, - согласился Пактий. - А я постараюсь уверить Гераклида и его друзей, что ваша просьба о помощи не оставит Евпатора равнодушным.
  - Так может мне отправиться с тобой в Синопу одним из послов? - предложил Минний.
  - Нет, - отверг Пактий. - Ты нужнее здесь. Проследи, чтобы пока мы будем в пути, херсонеситы не помирились с Палаком. Лучше сдать город скифам, чем помириться.
  - Хорошо, - кивнул Минний. - Уверен, что скифский штурм мы отобьём, но постарайся доставить наших послов в Синопу поскорее. Дело теперь за Евпатором и понтийским войском.
  
  Вечерний симпосион в доме Гераклида вышел невесёлый. Молитвенный обход Гераклидом и Матрием херсонесских храмов и алтарей не сильно облегчил тяжесть, камнем придавившую грудь с той минуты, когда Пактий предположил, что посольские корабли стали жертвой бури. Невыносимо было думать, что своих любимых сыновей, которым едва перевалило за тридцать, им никогда больше не увидеть... В тон хозяину напустили сочувственной грусти на лица и приглашённые на ужин гости. Помимо Гераклида и его младшего сына Агасикла на обеденных ложах в открытом со стороны двора андроне расположились Артемидор, Матрий, Дамасикл, Саннион, Пактий, Минний и Демотел. Даже всегда улыбчивая Тирсения, вынося с двумя помощницами блюда с яствами (почти сплошь рыбными), не размыкала скорбно поджатых губ, с трудом удерживая застилавшую глаза влагу. (Беременной Горгиппе, жене Невмения, сестре Амфия, о вероятной гибели мужа и брата решили пока не говорить: вдруг те живы и вскоре вернутся?)
  После смерти Формиона и устранения его братьев, Гераклид теперь признанный глава Херсонеса, но это больше не радовало его: уж слишком дорогую цену взяли с него боги за эту победу. Да и всё ли уже уплачено? Скифы стоят под городом. Сколько ещё жизней пожнёт Атропос, прежде чем всё закончится? Ведь и Агасикл тоже может погибнуть, и что тогда? Так стоило ли затевать всё это? - терзался мрачными думами Гераклид, механически отправляя в рот нежные кусочки копчёной севрюги и не чувствуя вкуса. Если бы он не поддался на уговоры Минния, Невмений сейчас был бы жив...
  После того как все в молчании насытились (пирушка сильно смахивала на поминальный ужин после похорон), настало время для вина и беседы. Актеон на столике возле прохода на поварню разливал по киликам и канфарам принесенное в подарок Пактием колхидское вино, смешанное в серебряном кратере с двумя третями воды, Минниевы фракийцы проворно разносили кубки по столикам, с которых рабыни прибрали опустевшие тарелки. Первый кубок выпили за здоровье всех присутствующих. Второй - за победу Херсонеса над скифами. Третий - по предложению Пактия - за то, чтобы херсонесские послы вернулись с южных берегов Эвксина живыми и невредимыми.
  Поставив пустой килик на столик (один из фракийцев тотчас отнёс его Актеону и вернул на столик полным), Минний предложил отправить для подстраховки к южным берегам ещё одно посольство. Пактий принялся уверять, что молодой понтийский басилевс Митридат Евпатор жаждет подвигов и славы, поэтому просьба херсонеситов о помощи наверняка найдёт у него горячий отклик. Вполне возможно, что Евпатор пошлёт на помощь Херсонесу целое войско: две или три тысячи воинов, а может, и больше - воинов у него хватает.
  - И какую же цену запросит Евпатор за свою помощь? - спросил Гераклид. - Боюсь, что у Херсонеса не найдётся средств, чтобы оплатить такое войско.
  - Зато средства найдутся у скифов! - запальчиво воскликнул Минний. - С понтийским войском мы разгромим скифов у Херсонеса и перенесём войну в Скифию. Полагаю, можно договориться с Евпатором, чтобы нам вернуть наши северные земли, а вся добыча: рабы, скот, золото - достанутся понтийцам.
  - Твои бы слова да богам в уши, - вздохнул Гераклид.
  - Нам нельзя упустить такой шанс! - с горячностью настаивал Минний. - Раз уж мы начали эту войну, нужно использовать любую возможность, чтобы добиться в ней решительной победы. Не сокрушив скифов, не вернув Равнину, Херсонесу не жить!
  - Минний прав: послов к Евпатору следует отправить, - поддержал Минния Артемидор, к которому присоединили свои голоса и остальные "старики": Матрий, Саннион и Дамасикл.
  - Ну, хорошо, - согласился Гераклид. - Кого пошлём? - обратил он взгляд на Минния.
  - Я считаю, молодых посылать нельзя, - без раздумий заявил тот. - Когда скифы стоят у наших стен, все, кто способен сражаться, должны оставаться в городе. Поэтому и корабли, и моряки наши должны все остаться здесь. Полагаю, наших послов в Гераклею и Синопу может доставить наш друг Пактий.
  Восемь пар глаз обратились на понтийца.
  - Это большая честь для меня, - сказал тот. - Помочь попавшим в беду собратьям - долг любого эллина. Обещаю, что сделаю всё, чтобы ваш призыв о помощи как можно скорее достиг Митридата Евпатора.
  - Прекрасно! - воскликнул Артемидор. - Тогда выберем завтра в буле четырёх добровольцев из числа эйсимнетов и отправим как можно скорее в путь: двоих на "Филомеле" и двоих на "Прокне".
  - В таком случае послезавтра утром, коли будет погода, "Филомела" и "Прокна" выйдут в море, - объявил Пактий.
  - Ты поплывёшь от Бараньего Лба через море? - спросил Дамасикл.
  Пактий в раздумьях поскрёб подбородок.
  - Нет. Я собирался плыть отсюда в Керкинитиду и Ольвию - продать скифам вино, но раз тут война, поплыву сразу к Истру. Вдоль побережья хоть и дольше, зато надёжнее. Если не задержит непогода, дней через двадцать мы будем в Синопе. А в конце лета или начале осени сюда прибудет понтийское войско. Надеюсь, ещё два месяца вы тут продержитесь.
  - Продержимся, - заверил Дамасикл. - Лишь бы понтийская помощь действительно пришла...
  Пожелав во дворе всем спокойной ночи, захмелевшие от обильно выпитого вина Минний и Демотел отправились почивать в свои комнаты. Пактия рабыня проводила в бывшие комнаты Агасикла. Сам Агасикл ушёл в бывшие покои сестёр, где его с нетерпением дожидалась юная супруга Аполлонида. Впрочем, Аполлонида была на седьмом месяце, поэтому их свидание вышло коротким. Подарив жене десяток поцелуев в щёки, губы, шею, груди и раздувшийся пузырём живот, Агасикл облачился в воинский доспех, объявив огорчённой жене, что у него сегодня ночное дежурство на стене, и минут через пять, когда во дворе и в доме всё стихло, в сопровождении несшего его щит и шлем Актеона вышел на ночную улицу. На ближайшем перекрёстке Агасикл и его слуга свернули к диктериону Аполла.
  Проводив гостей, Гераклид по-стариковски добрёл до спальни, разделся с помощью Тирсении и обессиленно повалился на постель. Сняв с него сандалии, Тирсения потянула через голову хитон, собираясь лечь рядом, но Гераклид устало велел ей идти спать с амисцем. Охваченная внутренним пожаром в предвкушении ночи любовных услад, дунув на горевший на столике у изголовья кровати светильник, Тирсения бесшумно выпорхнула за дверь, оставив раздавленного горем хозяина в темноте и одиночестве скорбеть о старшем сыне.
  - Думаешь, "Тритон" в самом деле затонул? - спросил Минния не проронивший во время ужина ни слова Демотел, вытянувшись в темноте на своём топчане.
  - Скорее всего - да.
  - Жалко Невмения... да и Гераклида...
  Минний вздохнул.
  - После того как всё окончательно прояснится, предложу Гераклиду забрать жену и детей Невмения к себе, а сам вернусь в родительский дом. Ну и ты со мной, конечно...
  - Ты считаешь, Митридат вправду пришлёт к нам на помощь войско? - повернул Демотел после паузы разговор на более важное.
  - Хочется в это верить, - помолчав, отозвался Минний. - Больше нам надеяться не на кого.
  - А Левкон?
  - Перисад может прожить ещё долго. Разве что Левкон отстранит своего дурака старшего брата от власти. Хотя - не думаю. Если б он желал власти, давно бы это сделал...
   - Если Митридат рискнёт прислать к нам своё войско, - обозвался после паузы Демотел, - хватит ли его, чтобы справиться со скифами?
  - С Палаком тут всего тысяч десять. Если Митридат пришлёт две-три тысячи, да наших две - мы устроим варварам кровавую баню.
  - Думаю, завидя понтийский флот, если он будет достаточно большим, скифы сразу смажут отсюда пятки.
  - Тоже верно, - согласился Минний. - Ладно. Дождёмся сперва понтийцев, а там видно будет. Может, к тому времени на Боспоре будет царствовать Левкон, и мы будем бить скифов втроём.
  - Вот только захотят ли потом понтийцы отсюда уйти, тоже вопрос...
  Минний не ответил, сделав вид, что уснул. А может, и вправду провалился в трясину сонного забытья.
  
  Утром в булевтерии без проволочек выбрали из вызвавшихся по своей воле стариков эйсимнетов четвёрку новых послов, которым назавтра предстояло отправиться на Пактиевых "птицах" к берегам Фракии, а оттуда - в Гераклею, Амастриду и Синопу (может быть, им удастся отыскать и следы пропавшего первого посольства). Там же, на Совете, составили для послов условия, на которых допустимо заключать договора с возможными союзниками, взяв за образец союзный договор с понтийским басилевсом Фарнаком 70-летней давности.
  Поскольку скифы по-прежнему вели себя тихо, в полдень собрали на агоре экклесию (оставив на стенах три сотни заморских наёмников), наскоро утвердили предложенных Советом послов: Гиппоклида, Поликреонта, Ксенодема и Хайромена, наделив их полномочиями вести от имени херсонесского полиса переговоры и заключать союзные договоры на зачитанных Дамасиклом условиях. Послы принесли клятву действовать во благо Херсонесу в рамках указанных полномочий, и жрец-басилей распустил собрание. Новоявленные послы вместе с Пактием (он был приглашён на экклесию, как человек, вызвавшийся доставить херсонесских послов в Синопу), басилеем и жрецами отправились просить у богов попутного ветра и спокойного моря на время пути и помощи в осуществлении возложенной на них миссии.
  Заручившись поддержкой небожителей, Пактий и Минний (в эти дни в Херсонесе они были почти неразлучны) спустились с Парфенона в порт. Бросив взгляд у Портовых ворот на Навархиду (её и Гермеса Путеводителя он почтит дарами, как обычно, перед самым отплытием), амисец направился к южным причалам, где вместе с другими чужеземными судами были пришвартованы его "сёстры". (Северные причалы были заняты херсонесскими кораблями, оставшимися в это лето из-за войны в родной гавани; понятное дело, все суда, свои и чужеземные, укрывались в защищённой от вражеского войска и штормовых ветров и волн Восточной гавани.)
  Навлер "Прокны" Тимосфен, распоряжавшийся в отсутствие хозяина погрузкой и выгрузкой товаров, сойдя к остановившимся на причале у носового трапа Пактию и Миннию, доложил, что оливковое масло, оливки, фиги, финики, железо и медь выгружены. Сейчас в трюмы грузят купленную Пактием соль, засоленную рыбу и рыбные соусы.
  - Хорошо, - кивнул удовлетворённо Пактий. - Предупредите команды, - обратился он к Тимосфену и стоящему с коротким треххвостым бичом в руке на палубе у носового трапа келевсту "Филомелы" Автоклу, - что, если боги не будут против, отплываем завтра на рассвете. Чтоб все были на месте.
  - Все будут на кораблях, - заверил Тимосфен, следя за вереницей полуголых потных рабов, взбиравшихся по прогибающемуся трапу с тяжёлыми корзинами морской соли на полусогнутых спинах. - Плывём в Ольвию?
  - Нет, к Истру, - сообщил помощникам об изменении запланированного маршрута Пактий. - Поэтому налейте полные бочки свежей воды, а то мало ли что...
  - Будет сделано, - кивнул Тимосфен.
  - Рабов возьмите не из числа тавров, скифов и сарматов! - крикнул Пактий келевстам.
  - Само собой, - проворчал, направляясь к носовому люку, Автокл.
  Келевсты отомкнули от цепей по десятку весельных рабов на "Филомеле" и "Прокне": армян, каппадокийцев, пафлагонцев, колхов, галатов, фракийцев. В зависимости от величины, на торговых судах имелось от четырёх до восьми вместительных бочек или баков с питьевой водой - керамических, а чаще медных (чтоб, не приведи бог, не разбились во время шторма или по неосторожности). Вооружившись пустыми амфорами, рабы принялись вычерпывать из баков залитую пять дней назад в Феодосии воду и, под понукания и ругань вооружённых тонкохвостыми бичами надсмотрщиков, выливать её через весельные отверстия. После того как феодосийская вода из бочек была вычерпана, каждый водонос взял по две пустые амфоры, и надсмотрщики повели их на берег за свежей водой.
  Удостоверившись, что "Филомела" и "Прокна" завтра будут готовы к отплытию, Пактий и Минний отправились перекусить в харчевню у Навархиды. Навклеры либо келевсты стоящих у соседних причалов кораблей спрашивали амисца, куда и когда он отплывает. Те, чей путь лежал также к берегам Фракии, сговаривались плыть завтра вместе: никто не хотел оставаться в ожидающем скифского штурма городе лишний день.
  Не успели Пактий с Минием пройти по набережной и полусотни шагов, как услышали сзади глухой звук удара и треск разбившейся амфоры, затем громкий всплеск упавшего в воду тела, крики и ещё два всплеска. Пактий, Миний, трое Миниевых рабов и все, кто был в эту минуту на набережной, причалах и палубах ближайших кораблей, разом повернули головы к "Филомеле" и "Прокне": именно с них неслись заполошные крики надсмотрщиков и моряков. В следующую секунду все увидели в воде за кормами "сестёр" две тёмные кудлатые головы рабов, энергично гребущих от берега. Вполголоса ругнувшись, Пактий бросился к своим кораблям. Минний, следовавшие за ним по пятам Лаг, Авл и Авлет и ещё десятка два оказавшихся на набережной зевак поспешили к торцам ближайших причалов и оттуда стали наблюдать вместе с моряками на палубах соседних кораблей, прервавшими работу рабами-носильщиками, портовыми порнаями и удившими рыбу мальчишками, чем закончится побег.
  Прикованные к гребным скамьям рабы, конечно, слышали из разговоров команды, что Херсонес осаждён скифами, и за городские стены грекам ходу нет. Отомкнутые для похода за водой рабы, оказавшись на палубе, увидели, что до противоположного берега бухты (выглядевшего совершенно пустынным), до желанной, грезящейся в снах свободы, всего каких-то два стадия. К тому же, водная поверхность, как всегда, скрадывала расстояние, и до другого берега казалось рукой подать. И когда надсмотрщики выстроили на палубе "Филомелы" десяток рабов, готовясь вести их на берег за водой, один из них, долговязый фракиец, внезапно хрястнул пустой амфорой по голове ближайшего надсмотрщика, вторую швырнул в лицо кормчему (к счастью, тот успел заслониться руками) и - никто не успел глазом моргнуть! - сиганул с кормы за борт. Стоявший рядом с ним галат, швырнув свои амфоры в оторопевших матросов, тотчас последовал его примеру. Надсмотрщик, о лысый яйцевидный череп которого фракиец развалил первую амфору, обливаясь кровью, мешком свалился за борт между кормой "Филомелы" и причалом. Остальных рабов на обоих кораблях опомнившиеся келевсты, кибернеты, надсмотрщики и матросы криками и ударами бичей уложили на палубу. Как только рабы, выронив амфоры и прикрывая головы руками, растянулись лицом вниз на палубах, один из моряков прыгнул за борт - на выручку утопавшего без сознания товарища. Через несколько секунд он вынырнул вместе с ним у рулевого весла. Кибернет кинул ему конец каната, матрос обвязал бесчувственное тело под мышками, и товарищи поспешно втащили его на борт.
  В этот момент на "Филомелу" бурей влетел Пактий. В одно мгновенье окинул свирепым взглядом лежащих мордами вниз на палубе возле кормового люка рабов, надрывно выкашливающего у фальшборта из лёгких воду, мокрого как губка надсмотрщика Эвдора, с разбитого лба и носа которого ручьём текла на палубу густая тёмная кровь, испуганно-растерянное лицо склонившегося над ним Антокла и застывшего памятником на корме "Прокны" Тимосфена.
  - Раззявы, мать вашу! - налившись от толстой шеи до широкой глянцевой лысины гневной пунцовостью, заорал на всю гавань Пактий. - Я вычту стоимость рабов из вашей оплаты! Догнать!!!
  К этому времени (а с момента удара амфорой по голове зазевавшегося Эвдора прошло не больше минуты) беглецы, размашисто загребая длинными мускулистыми руками, успели отплыть на пару плефров. Матрос, доставший из воды оглушённого Эвдора, ещё прежде гневного Пактиевого окрика азартно устремился вплавь за ними.
  Выведенный криком Пактия из столбняка Тимосфен приказал своим матросам скорее спускать с палубы шлюпку, а надсмотрщикам - загнать лежащих на палубе рабов в дек и закрыть люки. Антокл пообещал спускавшим шлюпку матросам хорошую выпивку сегодня вечером. Уже спокойным голосом Пактий приказал одному из матросов сбегать, поискать в порту врача.
  Стоя на краю вытянувшегося на десяток оргий вглубь бухты каменного причала, Минний с щемящим в груди волнением следил за двумя отчаянными беглецами, за которыми вскоре устремился третий. Заметив на нём тунику, зрители на причалах и кораблях догадались, что это кинувшийся в погоню матрос (рабы были в одних набедренных повязках). Беглецы сперва плыли близко друг за другом, затем тот, что кинулся в воду первым, плававший явно получше, а может, имевший больше сил, стал всё больше и дальше отрываться. Плававший как рыба матрос стал на глазах настигать заднего беглеца. В этот момент от борта "Прокны" отчалила и устремилась в погоню шлюпка с келевстом на носу, кибернетом на корме и четырьмя матросами на вёслах.
  - Нет, не уйдёт, - негромко произнёс за правым плечом Минния Лаг, имея, понятно, ввиду вымахавшего уже на середину бухты переднего беглеца.
  Захлёстнутый нахлынувшими воспоминаниями о собственном побеге с римского корабля чуть больше года назад, Минний молча кусал нижнюю губу. Представляя себя на месте отчаявшегося в беспросветном мраке весельного рабства беглеца, он в глубине сердца желал ему доплыть до противоположного берега. Но нет, Лаг, конечно, прав - не успеет... А даже если б доплыл: что ждёт его на том берегу? Неизбежное пленение скифами (их дозорные, конечно, всё видят с Девичьей горы) и новое рабство. Хотя, как знать, может, Палак и подарил бы ему за его отчаянность свободу...
  Задний беглец скоро совсем выбился из сил, и примерно в трёх плефрах от берега матрос настиг его.
  - Один готов! - весело прокомментировал рядом с Миннием удивший рыбу подросток.
  Настигнутый раб и преследователь, сцепившись в тесных объятиях, скрылись под водой. Зрители на причалах и корабельных палубах молча ждали в напряжённом молчании, вглядываясь в покрытую лёгкой рябью зеленоватую водную поверхность.
  - Наверно, раб решил утонуть и утопить заодно нашего, - предположил вполголоса через минуту один из матросов на пришвартованном по соседству корабле. И в ту же секунду над поверхностью воды показалась круглая темноволосая голова.
  - Наш, - радостно объявил с корабельной кормы другой матрос, различив прилипшую к плечам пловца одежду. Вторая голова так и не появилась.
  Передний беглец к этому времени одолел две трети дистанции до другого берега. Разогнанная рьяно налегавшими на вёсла, зарабатывавшими обещанную выпивку матросами шлюпка, не замедлив хода, пронеслась мимо торчавшей над водой головы. Келевст с носа шлюпки махнул вырвавшемуся из смертельных объятий захлебнувшегося галата незадачливому матросу в сторону гавани: плыви обратно своим ходом - не до тебя! Голова зачинщика побега, маячившая, точно поплавок, уже совсем близко от спасительного берега, почти не двигалась: похоже, силы оставили наконец и его. Зато шлюпка летела к нему как на крыльях: коричнево-жёлтые лопасти вёсел так и мелькали в воздухе, будто крылья пытающегося взлететь гуся.
  - Наверно, и этот предпочтёт утопиться, - предположил вполголоса Лаг.
  Но нет: в отличие от галата, фракийцу покончить с рабской жизнью не хватило духу. Как виделось с причалов, возле самого берега келевст "Прокны" схватил беглеца за волосы. Двое матросов, бросив вёсла, за руки втащили фракийца в шлюпку. Тотчас над бортом шлюпки часто замелькали матросские кулаки. Впрочем, не долго: отведя душу десятком размашистых ударов, матросы снова взялись за вёсла, опасаясь, что на близкий берег вот-вот выскочат конные скифы. Шлюпка развернулась и споро понеслась назад. Зрители на причалах и кораблях разразились радостными рукоплесканиями.
  Минний с рабами вернулся на набережную и направился к "сёстрам": любопытно было взглянуть на смельчака и как с ним поступит Пактий.
  Матросы кинули в подплывшую к "Прокне" шлюпку конец тонкого каната. Их товарищи в шлюпке обвязали избитого до кровавых синяков раба, и через пару секунд тот стоял голый (набедренная повязка соскользнула с него в воде) с дерзко-непокорно вскинутой головой и отрешённо закрытыми глазами на нагретой солнцем палубе "Прокны". Секунд двадцать Пактий разглядывал в упор в угрожающем молчании дерзнувшего на побег раба. Наконец, поинтересовался с усмешкой:
  - Искупался? Ну как, хороша водичка?
  Повернув голову к стоящему в паре шагов сбоку Антоклу, вынес приговор:
  - Всыпьте ему хорошенько! Но не до смерти, чтоб мог работать: у меня сейчас каждый раб на счету.
  - Сделаем, хозяин! - с подобострастием в голосе заверил Антокл, и суровым тоном бросил державшим раба сзади за локти матросам: - Ведите его на "Филомелу"!
  Фракийца накрепко привязали животом к мачте "Филомелы". Один из двух подручных надсмотрщиков Антокла, ощерив в жестокой ухмылке широкий гнилозубый рот, встал с отведенным за спину бичом слева от фракийца. Его напарник с проступившим на забинтованном лбу большим кровавым пятном и расквашенным кровоточащим носом, тихо стеная, лежал под натянутым над носом "Филомелы" парусиновым тентом. (Пактий предложил ему остаться в Херсонесе на попечении врача, снабдив достаточной суммой денег, ведь на "сёстрах" нет ни лекаря, ни лекарств, а поправившись, он вернётся домой на одном из понтийских кораблей, но Эвдор слёзно умолял оставить его на "Филомеле".) Как только матросы, затянув потуже узел верёвки на поднятых над головой руках раба, торопливо отошли в стороны, надсмотрщик, размахнувшись из-за плеча, проложил поперёк исполосованной, как панцирь черепахи, спины раба свежий кровавый рубец. Свирепо хекая при каждом ударе, надсмотрщик, не спеша, чтобы раб успел прочувствовать боль, принялся обдирать бичом кожу со спины, зада и ляжек фракийца. При каждом ударе тот тихо стонал сквозь крепко стиснутые зубы и судорожно вжимался в мачту, что выглядело со стороны как вызывавшие смех и весёлые реплики матросов попытки истязуемого вскарабкаться вверх по мачте.
  Когда Антокл насчитал сорок ударов, стоявший с Миннием, Тимосфеном, келевстом "Прокны" Клеандром и обоими кибернетами у кормовой надстройки "Филомелы" Пактий остановил экзекуцию:
  - Хватит с него на сегодня, а то подохнет.
  Пока матросы пытались развязать затянувшийся узел на запястьях раба, надсмотрщик, подступив вплотную, коснулся согнутой вдвое окровавленной плетью щеки фракийца:
  - Это только начало. Я пока поберегу тебя для Эвдора. А когда Эвдор оклемается, живым до Синопы ты у него не дотянешь - сдохнешь под бичом, мразь!
  Матросы отволокли полубесчувственного фракийца в дек, где на его исполосованную до кровавого мяса спину, зад и ноги со страхом глядели прикованные к скамьям по обе стороны дощатого настила рабы (- Смотреть всем на него! - грозно рявкнул спускавшийся по трапу за фракийцем келевст), усадили на принадлежащую ему гребную скамью, и Антокл замкнул на его левой щиколотке ржавую лямку прикреплённой к толстому дубовому брусу короткой цепи.
  Пактий велел четырём матросам остаться в шлюпке около "сестёр", дабы уберечь от соблазна ещё кого-нибудь из рабов сигануть за борт, после чего по пятёрке рабов с "Филомелы" и "Прокны" (вместо прежних двух десятков) с пустыми амфорами в руках таки отправились за водой во двор харчевни у Портовых ворот под присмотром шестерых вооружённых бичами, дубинками и ножами надсмотрщиков и моряков.
  С испорченным неприятным происшествием накануне отплытия настроением Пактий шагал вместе с Миннием и его рабами шагах в десяти позади своих моряков и гонимых за водой рабов. Солнце стояло в зените, желудок властно требовал еды, а испорченное настроение - доброй выпивки. А после надо будет приглядеть в бараке, где херсонесские судовладельцы держали своих бездельничающих в это лето рабов, кого-нибудь покрепче взамен утопившегося галата. А ещё выживет ли с проломленным черепом бедолага Эвдор? Ох, недобрый знак...
  
  ГЛАВА 7
  
   Левкон и Каданак неспешно прогуливались в ожидании обеда по тенистым садовым дорожкам, обсуждая, удастся ли херсонеситам отбиться от скифов. Если Палак всё же захватит Херсонес (например, с помощью изменников), то новое его нападение на Боспор становится неизбежным. И что тогда? Придётся искать союзников. Единственная сила, которую можно противопоставить скифам (если царь роксолан Тасий останется верен союзу с Палаком), это сираки. Но какую цену придётся заплатить за их помощь? От Левкона не укрылось, какие алчные взгляды бросали молодые сиракские царевичи на его дочь, и он боится, что одной из цен, которую потребуют сираки, может оказаться Элевсина.
  Вдруг внизу, у сверкающего бирюзовой рябью моря, в аллею вбежал какой-то человек в некрашеной рабской тунике и, шатаясь из стороны в сторону, словно конь на последнем издыхании, побежал к дому. Увидя его искривлённый страдальческой гримасой рот и вылезшие на лоб круглые перепуганные глаза, Левкон и Каданак застыли на месте, оборвав разговор на полуслове. Оба узнали Марда. Сердце Левкона заныло в недобром предчувствии, лицо покрыла матовая бледность. Он тотчас понял, что случилась беда, только с кем - с царевичем или Элевсиной?
  Каданаку в первый миг показалось, что раб обезумел и вознамерился броситься на Левкона, и он шагнул вперёд, чтобы остановить его ударом кулака (никакого оружия ни у Левкона, ни у Каданака не было - даже ножа). Не добежав три шага, Мард рухнул, как подкошенный, на дорожку.
  - Господин! О-о-о!.. - с трудом выдавил он из себя, задыхаясь от быстрого бега.
  - Что?! - крикнул Левкон, не в силах вынести неизвестность.
  - Царевич... мёртв... О-о-о!
  Ухватив педагога за ворот туники, Каданак рывком поставил его на колени. Сотрясаясь от крупной дрожи и обливаясь слезами, Мард рассказал о роковом прыжке царевича со скалы. Не дослушав, Левкон бросился вниз по аллее. Каданак устремился за ним.
  Они встретили детей, когда те подходили с мыса к перегородившей узкий берег ограде. Впереди с запрокинутым в небо серым лицом шёл Синд с царевичем на руках. Голова Перисада, руки и ноги ниже колен безжизненно обвисли. За Синдом, крепко обняв за плечи, Карбона вела бесчувственную Элевсину. Сбоку Карбоны малолетний раб Эпиона нёс красные сандалии царевича. Рядом с ним, по грудь в воде, уныло трусили два пятнистых пса. В нескольких шагах позади Карбоны и Элевсины, угрюмо, как на расправу, волоклась стайка полуголых детей и подростков.
  Забежав в сандалиях в воду, Левкон и Каданак сошлись с Синдом у края ограды. Одного взгляда на лицо Перисада было достаточно, чтобы убедиться, что он действительно мёртв. Левкон шагнул к дочери. Забрав её у Карбоны, нежно обнял за плечи, бережно прижал к груди.
  - Доченька...
  Элевсина подняла на отца пустые глаза.
  - Папочка... Перисад...
  Мягко обнимая дочь правой рукой за плечо, Левкон повёл её за Синдом на берег. Рядом шёл Каданак, в шаге за ними Карбона, Хион и собаки. Мальчишки остались стоять в воде у края ограды, глядя вслед уходящим. Увидев выбегающих из сада на берег соматофилаков, попятились за ограду и припустили со всех ног домой в рыбачий посёлок.
  Синд только что перенёс царевича через ручей, когда из аллеи выбежали, кто с оружием, кто без, два десятка соматофилаков во главе с перепуганным Алкимом. Убедившись, что царевич мёртв (вся задняя часть головы его была красна от крови, которая продолжала сочиться красными каплями на песок), Алким поник и отрешённо двинулся рядом с Каданаком за Левконом и Элевсиной. Пройдя сквозь расступавшихся в стороны потрясённых соматофилаков, Синд с царевичем, Левкон с Элевсиной, Каданак, Алким, Карбона и Хион направились к дому.
  Пока конюхи запрягали в кибитки лошадей, а рабы и рабыни под присмотром Креусы и Хорета в спешке выносили во двор вещи к отъезду (Герея не отходила от потрясённой, полубесчувственной дочери), Левкон отправил двух соматофилаков Делиадовой сотни с наспех продиктованными Гераку краткими посланиями: одного - в Пантикапей, другого - в Феодосию к Лесподию. Передней кибиткой, в которую на разостланный поверх толстого слоя соломы ковёр положили тело царевича (подле него сели с мёртвыми восковыми лицами его педагоги, а так же - по просьбе Левкона - Креуса и Хорет), взялся править Атамаз. На облучок второй кибитки, в которую забрались Герея с дочерью, Малока и Карбона, сел Спитам. Третью кибитку, набитую забираемыми в город вещами и десятком рабов и рабынь, Левкон доверил Савмаку, рядом с которым сели на облучок Герак и Хион.
  Солнце уже спустилось на высоту копья, когда, наконец, тронулись шагом со двора, и так, шагом, проехали весь путь до ворот Пантикапея, словно боялись потревожить сон царевича. Да и спешить теперь было ни к чему: невольно стремились оттянуть встречу басилевса с мёртвым сыном. И всадники, и сидевшие в кибитках проделали весь путь в гробовом молчании; только глухой перетоп конских копыт на пыльной дороге, скрип колёс и пофыркивание лошадей, да трели жаворонков в бледно-голубой небесной выси нарушали сельскую тишину знойного летнего дня.
  Герея всю дорогу пролежала в обнимку с дочерью на мягких оленьих шкурах, нежно оглаживая её по щекам и подбородку и время от времени целуя в лоб или висок. А в голове, обжигая восторгом, клокотала одна-единственная мысль: внезапной милостью богов, в этот день она сделала гигантский шаг к своей заветной мечте стать басилисой!.. Элевсина лежала, вытянувшись на спине, неподвижно уставясь в кожаный верх кибитки, не реагируя на ласки матери. Крупные слезинки то и дело скапливались под ресницами в уголках её глаз и скатывались то по одному, то по другому виску.
  Малыш Хион не плакал, но сидел весь нахнюпленный, вобрав голову в плечи и съёжившись, как воробей под дождём. Жалея малого, Савмак то и дело обнимал его свободной правой рукой за тонкое плечо, сочувственно прижимал к себе. Даже Герак, который обычно двух минут не мог молча высидеть, только и произнёс за всю дорогу вполголоса, как бы для себя:
  - Да уж... ну и дела-а... Эх!..
  Так же молча проехали огромную толпу, встречавшую царевича перед Мирмекийскими воротами и стоявшую угрюмо-молчаливыми рядами от ворот до площади перед Акрополем. Сама площадь была вся заполнена соматофилаками, стоявшими тесной толпой, без всякого строя, без щитов и копий, только с мечами на поясах, многие с жёнами и детьми. Те, кто не поместились на небольшой площади, толпились в воротах Нижней крепости и за ними - вплоть до распахнутых ворот конюшни.
  Соматофилаки молча расступались перед Алкимом и его всадниками. Подъехав к воротам, Алким увидел дядю Гиликнида, стоявшего в парадном плаще и шлеме вместе с Никоном впереди десятка перегородивших воротный проём гекатонтархов. Встретившись с каменным взглядом племянника, Гиликнид, не сказав ни слова, отступил в сторону, его примеру тотчас последовали гекатонтархи и охранявшие ворота стражи. Пропустив всадников, Гиликнид, Никон и гекатонтархи пошли почётной стражей по бокам передней кибитки.
  Возле конюшни их ждали Хематион с десятком конюхов, Нимфодор и Арсамен с рабами и носилками. Пропустив на тесный конюшенный двор тридцать передних всадников и кибитки, задним всадникам Хематион велел ждать снаружи. Синд и Мард подали через задний борт на руки дворцовым рабам тело царевича, те осторожно уложили его в крытые носилки. Нимфодор накрыл племянника с головой его же кроваво-красным гиматием с золотым трезубцем и опустил боковую шторку.
  Вылезшая вслед за матерью с помощью Малоки и Карбоны из второй кибитки Элевсина отказалась лечь в носилки, сказав, что пойдёт сама. По тихой команде Нимфодора четверо рабов подняли носилки с царевичем и на опущенных руках понесли за Нимфодором сквозь молчаливую толпу соматофилаков в обход конюшни к стенной калитке. Левкон и Герея, обняв с двух сторон Элевсину, последовали за носилками, Гиликнид, спешившийся Алким, Никон и гекатонтархи - за ними. Левконовы рабы и рабыни, включая Дидима, Герака, Малоку и Карбону, остались выгружать из кибиток и носить в Старый дворец под присмотром Арсамена, Хорета и Креусы привезенные из усадьбы господские вещи.
  На стенах царской цитадели, в проходе под входной аркой и в Нижнем дворике выстроились с копьями и щитами охранявшие цитадель соматофилаки. У входа на пандус, Левкон предложил жене и дочери отправиться в Старый дворец и лечь спать, но Элевсина сказала, что хочет остаться с братом.
  По знаку Нимфодора рабы осторожно опустили носилки перед стоящими впереди толпившихся во входном коридоре дворцовых рабов Аполлонием (пальцы его правой руки мёртвой хваткой вцепились в посох), Эпионом и Аммонием. И только тут, не увидев во дворе Перисада, Левкон узнал, что никто так и не решился сообщить страшную весть басилевсу, и полчаса назад тот лёг почивать, оставаясь в счастливом неведении о случившемся. Аполлоний, Гиликнид, Нимфодор и Эпион согласно решили возложить эту тяжесть на плечи Левкона. Тяжко вздохнув, Левкон велел нести царевича в Тронную залу.
  Остановившись в нерешительности перед охраняемым двумя стражами входом в царские покои, Левкон обратился к поднимавшимся следом Аполлонию, Гиликниду и Эпиону с вопросом, сообщить ли басилевсу сейчас, или подождать до утра.
  - Нужно сказать сейчас, - посоветовала шедшая с мужем и дочерью за носилками Герея. - Не следует отнимать у него ночь для прощания с сыном.
  Аполлоний, Гиликнид и Эпион согласились с Гереей.
  - Ну, что ж... - вздохнул Левкон. - Пусть будет так.
  - Давай я пойду с тобой, - предложила мужу Герея.
  - Нет, ступай с Элевсиной, - отказался Левкон, отпустив локоть дочери. - Я пойду с Эпионом.
  Через распахнутую одним из стражей дверь Левкон, Эпион, Аполлоний и Гиликнид вошли в залитый багряным закатным светом андрон. По бокам золочёной двери спальных покоев басилевса, как всегда в ночные часы, стояли на страже ещё два воина. Пройдя в расположенный за дверями кабинет, Левкон взял со столика бронзовый цветок-светильник с горящим на одном из лепестков единственным огоньком, а Эпион - стоявший на том же столике килик с приготовленным для басилевса успокоительным питьём.
  - Как бы нам не напугать басилевса. Постойте пока здесь, - попросил Эпион вознамерившихся следовать за ними в царскую спальню Аполлония и Гиликнида.
  Из-за закрывающего вход в спальню двойного краснобархатного полога доносились переливчатые всхрапы Перисада.
  - Я напоил его за ужином допьяна вином, так ему будет легче... - шепнул в затылок Левкону Эпион.
  Подвинув левой рукой пологи, Левкон вошёл в спальню. Прикрытое златотканым балдахином высокое позолоченное ложе занимало весь дальний угол справа от завешенного на ночь такой же, как на дверях, краснобархатной шторкой единственного окна в северной стене. В ногах ложа, на расстеленной на выложенном сложным геометрическим узором паркетном полу рысьей шкуре, накрывшись с головой царским гиматием, дрых шут Геракл, не упустивший случая налакаться за ужином вина на пару с басилевсом. Как и его хозяин, шут единственный в царском дворце оставался в неведении о случившемся несчастье.
  Бесшумно подойдя по устилающей пол сбоку ложа тигровой шкуре, Левкон с полминуты вглядывался через открытую боковину балдахина в лицо старшего брата, не решаясь потревожить его безмятежный сон. Накрывшись до плеч окаймлённым широким золотым узором красным покрывалом, тот спал с открытым ртом на правом боку, по-детски подложив под щёку ладонь. Наконец, тихо вздохнув, Левкон легонько тронул брата за мягкое, как у женщины, плечо, затем сильнее. Раскатистые пьяные всхрапы внезапно оборвались. Перисад открыл глаза и непонимающе уставился на тонкий жёлтый огонёк, трепетавший на бронзовом лепестке светильника, потом на руку, державшую ножку светильника, и наконец, на лицо того, кому принадлежала рука.
  - Левкон?.. Ты почему здесь?.. Или ты мне снишься? - пробормотал Перисад сонным голосом.
  - Это не сон. Я здесь.
  - Почему ты приехал? Что, уже утро? - голос Перисада был по-прежнему расслаблен.
  - Случилась большая беда, брат... Твой сын... царевич Перисад... умер...
  Долгих десять секунд Перисад лежал в прежней позе, затем смысл сказанного Левконом проник в его замутнённое вином сознание. Он вдруг резко вскинулся, уперев правую ладонь в подушку. Короткие пепельно-серые брови испуганно поползли на вздувшийся широкими складками лоб, глаза вылезли из орбит.
  - Как... сын... Перисад... умер?..
   Из-за плеча Левкона выступил Эпион, протянул Перисаду килик.
  - Выпей это, государь. Это утишит боль.
  Перисад отшатнулся от килика, будто лекарь предложил ему яд. Рот его перекосила гримаса ужаса.
  - Сын... Перисад... нет... он не мог, он был живой, здоровый...
  - Он прыгнул со скалы и утонул, - печально пояснил Левкон, и это окончательно убедило Перисада.
  - Не-ет!! О, не-ет!!! - взревел он раненым быком. - Он не мог, не мог!..
  В спальню торопливо вошли Гиликнид и Аполлоний.
  - А где... рабы... соматофилаки? - оттянув ворот мешавшей дышать шёлковой туники, просипел Перисад.
  - Они не успели.
  - Государь, пожалуйста, выпей это, и тебе сразу станет легче, - вновь поднёс к его рту кубок с остро пахнущим лекарством Эпион, но Перисад отпихнул его рукой, выплеснув часть зелья на край ложа.
  - Где... он?
  - Здесь, в Тронном зале, - сказал Левкон.
  Откинув покрывало, Перисад поспешно сполз с ложа, вознамерившись, как был, босиком, в одной нательной тунике бежать в Тронный зал. Левкон остановил его порыв и, поставив на столик светильник, сам накинул на брата расшитый золотыми пальметами хитон. Отдав килик с лекарством Гиликниду, Эпион обул ступни басилевса в мягкие замшевые сандалии.
  Эпион и Левкон хотели поддержать Перисада под локти, но тот быстро пошёл сам, Гиликнид и Аполлоний едва поспевали за ними. Следом, никем не замеченный, тихонько поплёлся проснувшийся от криков Перисада и протрезвевший от услышанного Геракл.
  Живо одолев два крутых лестничных марша, Перисад чуть не бегом устремился к распахнутым западным дверям зала, и там его силы вдруг иссякли, ноги приросли к полу, дыхание перехватило. Первыми, на кого наткнулся его взгляд в освещённом пылавшими по бокам четырёх дверей восемью факелами зале, были стоящие в обнимку лицом к нему около трона Герея и Элевсина. По бокам от них, опустив головы, стояли Нимфодор и Алким - главный телохранитель царевича Перисада. Справа и слева понуро стояли два десятка гекатонтархов с гребнистыми и хвостатыми шлемами в руках, за их спинами серой бесформенной массой застыли дворцовые рабы и рабыни - все три десятка сейчас были здесь. Появления басилевса никто не заметил: все взгляды были устремлены на стоящие на полу в центре зала носилки, принадлежавшие покойной басилисе Апфии. Шторки носилок были раздвинуты, внутри, ногами к дверям, лежало тело, накрытое от сандалий до макушки головы красным, с золотым трезубцем, гиматием. Ноги Перисада подкосились, руки затряслись, челюсть безвольно отвисла. Левкон и Эпион успели подхватить его под локти и потихоньку повели к носилкам. Подведя басилевса к изголовью, Левкон кивнул Нимфодору. Тот шагнул к носилкам и осторожно отвернул край гиматия с головы лежащего в них детского тела, открыв белое гипсовое лицо царевича Перисада, с устремлёнными в парчовый верх носилок стеклянными глазами и приоткрытым в улыбке маленьким круглым ртом. Тишина в зале сделалась мёртвой; все как будто дышать перестали, слышно было только тихое потрескивание факелов у дверей.
  Вырвав локти из рук Левкона и Эпиона, Перисад мешком осел на колени с правой стороны носилок. Протянув трясущуюся крупной дрожью руку, осторожно прикоснулся кончиками пальцев к окаменевшей, холодной щеке сына.
  - Сынок, проснись, - попросил он жалобным, рыдающим голосом.
  Прыгающие пальцы басилевса переместились на алебастровый лоб, ладонь бережно огладила взлохмаченные кудри надо лбом. Осознав, что сын уже никогда не проснётся и не встанет, Перисад повалился лицом на его прикрытую гиматием грудь и затрясся в рыданиях.
  - О, мой милый мальчик! А-а-а!.. О, мой дорогой сын! Э-э-э!.. О, мой родненький!..
  Его душераздирающие вопли исторгли слёзы и тихие всхлипы у рабынь и рабов. Наполнились слезами глаза Нимфодора, Гиликнида, Аполлония и Левкона. Элевсина поникла без чувств на руках у матери. Эпион кинулся к ней. Вдвоём они усадили Элевсину на тронную ступень.
  - Это всего лишь обморок, ничего страшного, - успокоил Герею шёпотом Эпион и склонился над стоящим на боковой ступени тронного возвышения лекарским сундуком в поисках необходимого флакона.
  Озабоченная состоянием дочери, Герея была чуть ли не единственной, чьи глаза в этот момент оставались сухими.
  Поднимаясь с дочерью за носилками юного Перисада от царских покоев в Тронный зал, она в душе надеялась, что от вести, которую сообщит Левкон, старшего Перисада хватит удар, как некогда его отца. Но нет: тот вошёл в зал на своих ногах. Может, удар сразит его здесь, когда он увидит тело сына и убедится, что тот в самом деле мёртв? Нет - похоже, и теперь всё обойдётся одними рыданиями, с досадой подумала Герея.
  Тем временем Эпион привёл Элевсину в чувство, поднеся к её носу флакон с уксусом, и тотчас поспешил вернуться к басилевсу, придерживаемому за судорожно сотрясающиеся плечи Левконом. Вдвоём они с трудом оторвали Перисада от сына и усадили рядом с Элевсиной на нижнюю ступень тронного помоста - в двух шагах от головы сына. Эпион опять стал уговаривать басилевса выпить лекарство (войдя в Тронную залу, Гиликнид отдал килик с зельем одному из рабов) и пойти ненадолго прилечь, пока царевича будут обмывать и наряжать к путешествию в загробный мир.
  - Нет, я останусь здесь, с моим сыночком! - упорствовал Перисад.
  Нимфодор вполголоса послал рабов в андрон за креслом для басилевса и софой для Гереи и Элевсины. Кухонных рабынь он отправил греть воду и нести сюда вместе с губками и полотенцами. Других рабынь послал за праздничной одеждой и обувью царевича.
  Глядя на сына, Перисад издавал непрестанные жалостные стоны, всхлипывал и размазывал по щекам катившиеся с глаз слёзы. Его стенания исторгали всё новые потоки слёз из Элевсины, разливаясь мокрым пятном по хитону на груди матери, к которой она приникла щекой.
  Эпион попросил Герею помочь уговорить басилевса выпить лекарство. Передав дочь присевшему с другой стороны Левкону, Герея повернулась к Перисаду. С материнской нежностью поглаживая басилевса левой ладонью по облыселой макушке и покрытому пухом редких волос затылку, она поднесла к губам его руку, поцеловала тыльную сторону ладони и принялась мягко тереться об неё щекой, говоря при этом тихим ласковым голосом, как ей жаль Перисада, и что так произошло, но что же делать? - нужно смириться перед волей богов. Поднеся вложенный Эпионом в её руку килик к губам Перисада, она попросила не упрямиться и выпить лекарство для его же пользы: оно притупит сердечную боль и укрепит силы, которые ему понадобятся на завтрашний день. Ласковые прикосновения и магический голос Гереи произвели нужное действие: стоны и всхлипы Перисада постепенно стихли, он послушно открыл рот. Вливая в него из килика пахнущий травами целебный настой, Герея думала, что было б куда милосердней и лучше для Боспора напоить его зельем, от которого он бы вовсе не проснулся.
  Эпион и Гиликнид усадили Перисада в принесенное рабом кресло. У Эпиона появилась возможность уделить несколько минут Элевсине. Царевич, к которому она была так привязана с детства, погиб у неё на глазах, и Левкон высказал опасение, не скажется ли такое потрясение на её здоровье. Эпион заглянул в глаза девушке, коснулся лба - не горяча ли кожа? - пощупал пульс и заверил, что всё будет хорошо. Склонившись над своим сундуком, он налил для неё пол килика вина, растворив в нём несколько капель макового сока.
  Двое рабов-носильщиков под приглядом Эпиона унесли кресло с заснувшим басилевсом в его спальню.
  Нимфодор предложил Герее уложить Элевсину и лечь самой отдохнуть в покоях царевича, но Герея предпочла отправиться с дочерью и мужем домой. Левкон поднял задремавшую у него на груди дочь на руки и сам понёс её в Старый дворец. Вслед за семьёй Левкона Нимфодор попросил пойти отдохнуть до утра и Гиликнида с Аполлонием и выпроводил из зала всех, кроме рабынь, которым предстояло обрядить царевича Перисада в его последний земной путь.
  
  Небо за Проливом едва начало светлеть, когда двое рабов, предводительствуемые мастером-столяром, принесли во дворец заказанные Нимфолором роскошные, покрытые позолотой, увитые плющом и розами погребальные носилки без ножек. Наряженного в расшитый золотыми лавровыми листьями алый шёлковый хитон, красные с золотыми пряжками сандалии и опоясывающую лоб златотканую повязку-диадему царевича Перисада переложили в похоронные носилки, поставленные на покрытое красным бархатом обеденное ложе в центре Тронной залы. В ногах и изголовье поставили бронзовые треножники с широкими чашами-курильницами, в которые стоящие около них рабы время от времени бросали кусочки ладана и мирры, растекавшиеся по залу приторно-сладкой дымкой.
  Дворцовые рабы за ночь украсили ворота цитадели, двери царских покоев и Тронной залы траурными ветками кипарисов. С первыми солнечными лучами, когда стража отворила городские и акропольские ворота, к царской цитадели потянулись богатые горожане в тёмных траурных одеждах. Съезжавшиеся из ближних и дальних загородных усадеб высокие сановники и знатные вельможи (Гиликнид, едва узнав о трагедии, разослал во все стороны скорых гонцов) с жёнами, детьми, внуками, зятьями и невестками проходили в самый дворец, поднимались в Тронную залу - отдать слёзный долг покойнику. Вместе со столичными жрецами и магистратами в числе первых явились выразить скорбь и сочувствие басилевсу правители ближних городов: Мирмекия, Тиритаки, Нимфея, Порфмия, Парфения. Примчался из-за Длинной стены этнарх сатавков Оронтон с сыновьями. Едва стал различим противоположный берег, из-за Пролива на маяк царского дворца устремились корабли с правителями и знатью азиатских городов: Фанагории, Гермонассы, Кеп, Корокондамы. Прибыли брат Гиликнида Гегесипп со всем семейством и уехавший на лето в свою усадьбу в Синдике архистратег Молобар с женой Гедионой, зятем Горгиппом, дочерью Синдией и внуком Горгием. Несколько позже прибыли магистраты более удалённой Горгиппии во главе с номархом Неоклом, и этнархи меотских племён с семьями. Дандарий Муннак привёз на похороны царевича двух юных сыновей, Олтака и Мевака, и дочь Зопиру.
  Вестник Левкона примчал к феодосийской пограничной скале после заката. Перед рассветом Лесподий, Хрисалиск, Мелиада и ещё полтора десятка богатых феодосийских семей выехали из города в кибитках и верхом и понеслись - почти всё время скорым галопом - на восток под охраной полусотни конных воинов во главе с Никием.
  Извещённый накануне вечером пентаконтархом Ктистом, Делиад прибыл в Пантикапей рано утром - вместе с отдыхавшими в его усадьбе друзьями и гетерами. Мелана тоже отправилась с ними поглядеть на похороны царевича - уже не как жена Делиада, а как компаньонка и ученица Афинаиды, Агапии и Илерии.
  Узнав от Педания и Ктиста, что их сотне поручено во время похорон сдерживать толпу у ворот Акрополя, Делиад поспешил в Старый дворец. Пока Герея и Элевсина обряжались в траур в своих покоях, Делиад выспросил у Левкона подробности несчастья. Герея явилась в триклиний в фиолетовой шёлковой столе - прекрасная и невозмутимая, как всегда. Наряженная в тёмно-зелёный хитон Элевсина выглядела поникшей, точно сорванный и увядший цветок: бледная, с потухшими глазами и уныло опущенными уголками скорбно сомкнутых губ.
  Под конец короткого скорбно-молчаливого завтрака Делиад высказал вслух неизбежный вопрос:
  - И что же теперь будет? Кто унаследует царство после Перисада и Левкона?
  Левкон вздохнул. То, что волей неумолимого рока ему придётся сесть на трон после брата (и может, уже скоро), похоже, совсем его не радовало.
  - Ну... у бывшей басилисы Клеомены остался сын.
  - Что ты такое говоришь, Левкон! - воскликнула возмущённо Герея. - Он чей угодно сын, только не Перисада!
  - И тем не менее он внук басилисы Камасарии, - мягко возразил жене Левкон.
  - Я считаю, царство должен унаследовать будущий супруг нашей дочери! - с горячностью возгласила Герея.
  - Хорошо. Но почему бы им не стать сыну Клеомены? Это бы всех примирило.
  Герея не нашлась что ответить. Элевсина, едва прикоснувшаяся к еде, сидела с отсутствующим видом и едва ли поняла, что речь шла о ней.
  В Новый дворец Герею и Элевсину понесли в носилках. Левкон, Делиад, Арсамен, Хорет, Малока со шкатулкой косметики, Карбона, Дидим и Герак шли возле носилок.
  Тронная зала уже была полна вельмож. Басилевс Перисад тоже был здесь.
  Очнувшись утром от сонного забытья, он ужаснулся, вспомнив о смерти сына, а в следующий миг обрадовался, решив, что это ему приснилось. Он окликнул Геракла, но того в спальне не оказалось. На зов басилевса в спальню заглянул испуганный раб. Лёжа в постели, Перисад велел немедля найти шута. Через минуту тот явился - мрачный, как Аид. Перисад принялся весёлым голосом рассказывать свой ужасный сон и осёкся, увидев вдруг покатившиеся по щекам шута обильные слёзы.
  Поняв, что то был не сон, Перисад дико взревел, соскочил с ложа и, не помня себя, бросился к лестнице. Эпион едва остановил его в андроне, сказав, что в Тронном зале вельможи, их жёны, дочери - басилевсу нельзя предстать перед ними в таком виде. Непрестанно стеная, как от сильной боли, Перисад дал себя умыть, причесать, одеть, обуть, с трудом заставил себя проглотить несколько фиников, жадно запив их канфаром вина. А когда попытался встать, не смог: ноги не держали. Рабы отнесли басилевса в Тронный зал в кресле, осторожно опустили у изголовья похоронных носилок юного Перисада, к утопающему в белых и жёлтых цветах восковому лицу которого он тотчас прикипел неотрывным, затуманенным слезами взглядом.
  Герея и Элевсина молча сели на оставленную для них софу справа от басилевса; по левую руку от Перисада сидели в слезах жена, две дочери и невестка Гегесиппа (жена Алкима). На двух кушетках по другую сторону носилок, утирали слёзы жёны, дочери, невестки и внучки главных вельмож. Мужчины понуро стояли позади женщин, Левкон и Гиликнид - за креслом басилевса. Столичные богачи, депутации городов, знать варварских племён подходили к ногам погребальных носилок, постояв несколько минут со скорбными лицами (эллины почти все пускали жалостную слезу), отходили в сторону, уступая место вновь прибывшим.
  Около полудня в залу вошла депутация из отдалённой Горгиппии, а вскоре подоспели и феодосийцы (встретивший деда и родителей в воротах цитадели Делиад вошёл вместе с ними). Мелиада грузно рухнула на софу рядом с Гереей и Элевсиной и разразилась громкими всхлипами, оросив обеих потоками слёз, хотя и до этого проплакала всю дорогу.
  Перисад так и просидел весь день в кресле, не сводя страдающих глаз с дорогого лица, понимая, что это последний день, когда он видит сына. Лишь несколько раз, опираясь на плечи рабов, отлучался по нужде и тотчас возвращался, игнорируя просьбы Эпиона и Нимфодора подкрепить силы пищей, - только выпил за весь день два-три канфара сладкого вина.
  Выйдя в очередной раз на западную галерею, Нимфодор увидел, что солнце вот-вот коснётся горизонта. Вернувшись в зал, склонившись из-за кресла к уху басилевса, как можно мягче шепнул, что солнце садится, и настал час выносить царевича. Герея тотчас встала, едва сдержав вздох облегчения, подняла за локоть дочь. За ней тяжело поднялась Мелиада, обняв Элевсину, вновь закапала на её плечо рясными слезами. Их примеру последовали остальные женщины, побуждая Перисада смириться с неизбежным.
  Нимфодор предложил нести басилевса в кресле.
  - Нет, я сам пойду, - отверг тот.
  Сделав шаг к носилкам, Перисад склонился над сыном, огладил ладонью его мраморное чело и волосы надо лбом, закапав на него слезами. Выждав минуту, Левкон и Гиликнид, подхватив под локти, оторвали Перисада от сына.
  - Как ты? Сможешь идти? - тихо спросил Левкон.
  - Смогу. Дайте мне посох.
   Нимфодор жестом подозвал стоявших за спинами вельмож восьмерых рабов-носильщиков, одетых в тёмно-коричневые туники до колен, с венками из кипарисовых веток на головах. Ещё двум рабам Нимфодор приказал нести за вельможами царское кресло на случай, если басилевсу откажут силы. Плавно подняв носилки на плечи, рабы медленно двинулись за дворцовым епископом к распахнутым навстречу ало-золотому закату дверям. Перисад, сопровождаемый по бокам Левконом и Гиликнидом, наваливаясь на посох, поковылял за носилками. Сразу за басилевсом шли Герея, Элевсина и Мелиада, за ними - Гегесипп с женой и дочерьми, Хрисалиск, Лесподий, Делиад, Аполлоний с внучкой и так далее, - по степени родства и близости к басилевсу.
  От лестничной арки до ворот цитадели выстроились живым коридором соматофилаки охранявшей дворец сотни, между которыми топтались полсотни нанятых Нимфодором плакальщиц и три десятка музыкантов. Дворцовые рабы и рабыни, которым места в тесном дворике не нашлось, стояли с мокрыми от слёз лицами по краям скалистого гребня за воротами цитадели. На сходе с пандуса, спиной к цитадели, ощетиненной копьями колонной застыла сотня пеших соматофилаков царевича во главе с конным Алкимом. Сбоку в скорбном молчании стояли рабы и рабыни из Старого дворца с Арсаменом, Хоретом и Креусой.
  Первыми из-под арки вышли четыре рабыни с большими корзинами цветов, которые они бросали на дорогу под ноги шедшим за ними юным флейтистам и кларнетистам с кипарисовыми и можжевеловыми венками на головах, слаженно выдувавшим из своих инструментов протяжные скорбно-слезливые трели. За музыкантами следовала толпа женщин с распущенными по плечам и груди волосами, по большей части пожилых и старух, затянувших тонкими голосами жалобные стенания о столь рано покидающем этот мир прекрасном царевиче. За плакальщицами из арки выплыли на плечах рабов носилки царевича.
  Как только рабыни-цветочницы сошли вниз, Алким тронул коня, поведя двинувшуюся медленным шагом за ним колонну мимо стоящих с кипарисовыми ветками у распахнутых ворот своих храмов жрецов, жриц и иеродул Афины, Афродиты и Аполлона к лестничному спуску на Священную аллею и далее к пропилеям. На площади за пропилеями, воздавая прощальную почесть царевичу, выстроились по сотням в полном вооружении не занятые в караулах и охране похоронной процессии соматофилаки во главе с гекатонтархами. Далее по краям улиц, которыми двигалось шествие, густо стояли семьи горожан - многие с малыми детьми на руках и на плечах. Пропустив воинов, музыкантов и плакальщиц, женщины, девушки и дети бросали цветы под ноги несшим царевича рабам, либо прямо в носилки. Почти все женщины, девушки и старики плакали, да и многие мужчины утирали увлажнившиеся глаза.
  Спуск с горы на Скифскую улицу дался Перисаду без особых затруднений, но затем, чем ближе траурная процессия продвигалась к Скифским воротам, тем больших усилий стоил басилевсу каждый шаг. Тем не менее от кресла он упорно отказывался, решив, что непременно должен одолеть весь скорбный путь за носилками сына на своих ногах. Левкону и Гиликниду пришлось тащить на себе ослабевшего басилевса едва ли не волоком.
  Тем временем за Ближней стеной помалу догорал в золотых облаках пурпурный закат. Небо над Проливом, на севере и юге присыпало золой, в которой редкими блеклыми искрами загорелись первые звёзды.
  Перед Скифскими воротами шествие ненадолго остановилось. Два десятка царских и Левконовых рабов (среди них и Герак с Савмаком), шедших от дворца с незажжёнными факелами по бокам музыкантов, зажгли их от факелов, освещавших воротный створ, и растянулись двумя огненными цепочками по бокам музыкантов, плакальщиц и погребальных носилок: покойника полагалось выносить за городские ворота при свете факелов.
  Перисад воспользовался остановкой, чтобы отдохнуть в тотчас подставленном рабами кресле. Через две-три минуты факелоносцы заняли свои места, Левкон и Гиликнид помогли басилевсу подняться. Нимфодор махнул рукой оглядывавшемуся из воротного створа Алкиму, и тот тронул коня. Протиснувшись длинной нитью сквозь игольное ушко Скифских ворот, похоронная процессия покинула город живых и вступила в город мёртвых.
  
  Тисандр, отплывший поздним утром с Эротом и ахейцами из Мирмекия в Пантикапей, вернулся после полудня в кибитке с обещанным дозволением (с поддельной печатью Молобара) Клеомене и Левконику присутствовать на похоронах царевича Перисада и новостью, что с басилевсом, похоже, всё обошлось: страшная весть о гибели сына ввергла его в отчаяние и слёзы, но не убила.
  Клеомена не знала, радоваться ей этому, или огорчаться. Изнурённая бурным весельем минувшей ночи, она, как и Левконик, проспала вплоть до возвращения Тисандра (вместе с которым заявился за столичными новостями и Сагарий). Пока рабыни готовили обед, Клеомена приходила в себя в горячей ванной.
  За обедом все четверо дружно налегали на вино. Сагарий объявил, что он, как военный начальник Мирмекия, обязан отдать последний долг умершему царевичу, поэтому с десятком воинов будет лично сопровождать и охранять басилису и Левконика на похоронах, дабы толпа на некрополе их не затоптала или не оскорбила. Спрятав за улыбкой недовольство, узница поблагодарила своего преданного стража за заботу.
  Затем хмельная от радости и вина Клеомена ушла с двумя своими рабынями к себе и принялась тщательно и не спеша - времени до вечера было ещё довольно - прихорашиваться и наряжаться. Как знать, может, следующую ночь она проведёт в царском дворце! А возбуждённый вином и мечтами о царской власти к неудержимой похоти Левконик, чтоб скоротать время до вечера, на пару с бесценным другом и наставником Тисандром (Сагарий, отобедав, покинул дом Клеомены) заставил вовсю трудиться четвёрку своих рабынь.
  Тронулись в недальний путь, когда солнце начало опускаться за Пантикапейскую гору; Тисандр с Левкоником и Эротом, как всегда, сели на облучок, ахеи примостились по бокам у передней дуги, Клеомена с двумя служанками и кувшином вина забралась в кибитку. Пропустив скатившуюся с грохотом с крутого спуска кибитку за городские ворота, Сагарий с десятком вооружённых акинаками (копья и щиты решил не брать) конных воинов пристроился за её закрытым задком. На сей раз лошадей не гнали - трусили вразвалочку лёгкой рысцой. Левконик развлекался, пихая под хвост бежавшей справа рыжей вислозадой кобылы задний конец кнутовища.
  Берег Пантикапы от устья до северо-западной башни был заставлен телегами и кибитками богатых горожан и поселян, приехавших семьями на похороны царевича из того же Мирмекия, Порфмия, Парфения и расположенных в северо-восточном углу полуострова селений и усадеб. Тем не менее выехавший со своими воинами на перекрёстке вперёд Сагарий сумел провести Тисандрову кибитку почти до самого моста, за которым дорога поворачивала вслед за стеной к Скифским воротам. За мостом толпа стояла между надгробий, колючих кустов шиповника и ежевики, кипарисов и туй сплошной тёмной массой.
  - Куда пойдём? - спросил Сагарий выбравшуюся с помощью Тисандра из кибитки Клеомену. - К воротам или...
  - К склепу, - тоном приказа попросила Клеомена.
  Оставив кибитку и привязанных к ней коней под присмотром одного из воинов, медленно двинулись между могилами к обсаженному столетними кипарисами храму Аида и Персефоны. Впереди, требуя дорогу, ножом разрезали толпу двое воинов, вплотную за ними шли Тисандр с Левкоником и Эротом, далее Сагарий с Клеоменой, две её служанки и ахейцы, за которыми тянулись по двое ещё семеро воинов (декеарх замыкающим). Расступаясь под натиском солдат, многие с любопытством вглядывались в лица мужчины, юноши и женщины, явившихся на похороны в сопровождении десятка воинов, гадая, что за важных птиц сюда занесло. Что "птицы" не простые видно было по облегающей полные груди, бёдра и ноги пурпурной столе женщины и покрывающей её голову и плечи вышитой серебром фиолетовой накидке, скрывающей в тени лоб и глаза. Судя по варварским чертам мужчины и юноши, это, должно быть, кто-то из знатных меотов с женой и сыном, решили в толпе окружавшего царский склеп простонародья. Но почему они не идут со всей знатью за носилками царевича? Должно быть, только что прискакали.
  Сагарий и его воины расчистили для Клеомены, Тисандра и Левконика место между кипарисами напротив входа в храм-склеп - за спинами двойной цепи соматофилаков. Пока ждали покойника в толпе, как ветер в камышах на болоте, тихим шелестом перекатывались разговоры. Кто-то неподалёку от Клеомены, рисуясь осведомлённостью, рассказывал подробности гибели царевича: как тот, отдыхая в усадьбе Левкона, увидел прыгающих со скалы в море мальчишек из расположенного неподалёку рыбацкого посёлка и побежал с царевной Элевсиной поглядеть с близка как они прыгают. А там, желая показать царевне и мальчишкам свою храбрость, тоже прыгнул, да неудачно: ударился под водой головой о камень - и всё...
  - Как же рабы и телохранители позволили ему прыгнуть? - удивился кто-то.
  - Говорят, прыгнул прямо из рук рабов - шустрый был мальчишка! А от соматофилаков улизнул ещё в усадьбе, - пояснил рассказчик.
  - Да-а, жаль парня... Такая нелепая смерть... Несчастный басилевс...
  - А ведь это Герея, змея, всё подстроила! - заявила вдруг Клеомена громким пьяным голосом, малоподходящим для столь печального места.
  - Как Герея? При чём тут Герея? - раздалось сразу несколько недоуменных и возмущённых голосов.
  - А так! Это она подговорила дочь, чтоб та повела царевича поглядеть, как дети рыбаков ныряют со скалы, и подбила его тоже прыгнуть, - уверенно объявила Клеомена. - Может, она и мальчишек подкупила, чтобы они прыгали со скалы возле её усадьбы! А теперь, когда молодой царевич погиб, отец с горя тоже скоро отправится следом, Левкон сядет на трон, а дочь феодосийских рабов станет басилисой! Ха-ха-ха!
  Стоящие в оцеплении соматофилаки стали оглядываться, выискивая глазами обвинительницу Гереи.
  - Дорогая, замолчи, ты пьяна! - громко зашептал Тисандр в попытке образумить Клеомену, а струхнувший Сагарий закрыл её широкой спиной от соматофилаков. Но запущенный Клеоменой слух о Герее уже побежал по толпе, как гонимые ветром волны по морю.
  - А оно и хорошо бы для нас, для всех, если б трон скорее достался Левкону! - раздался из задних рядов громкий молодой голос, и толпа вокруг откликнулась с явным одобрением. Уловив настроение людей, пентаконтарх и соматофилаки вновь повернулись к толпе спиной, решив, что досужие разговоры, которыми развлекает себя толпа в ожидании царевича, их не касаются.
  - Но кто же станет басилевсом после Левкона? - задался ожидаемым вопросом кто-то в толпе. - Ведь сына у него нет и от Гереи не будет, а развестись с ней и жениться на другой он вряд ли захочет.
  - Да, если не вмешаются боги, похоже, что на Левконе Третьем род Спартокидов оборвётся...
  - У Перисада остался старший сын Левкон от прежней жены Клеомены, ему и продолжать царский род, - не удержался от соблазна запустить в толпу пробный камень Тисандр.
  - Сын мирмекийской узницы? Да ну! Говорят, она нагуляла его то ли от раба, то ли от соматофилаков, - послышалось в ответ сразу несколько несогласных голосов.
  - Мало ли что говорят, - возразил Тисандр. - Не всякому собачьему бреху нужно верить.
  - Я слышал, он ни капли не похож на Перисада, - увлечённо включился народ вокруг Тисандра и Клеомены в обсуждение всем интересной темы.
  - Не все сыновья схожи с отцами.
  - А как тогда проверить, царская в нём кровь, или нет? Не хотелось бы, чтобы наш трон достался сыну раба.
  - Спросить у Посейдона - тот распознает свою кровь!
  - Ха-ха-ха! Спросить-то можно. Как узнать ответ?
  - Пусть басилевс пошлёт вопрос в Дельфы! Пифия скажет ответ.
  - Можно и поближе - на остров Левка. Жрец Ахилла там тоже пророчествует.
  - Ахилл предсказывает будущее, а тут надо узнать прошлое.
  - Не нужно никого никуда посылать, - послышался опять тот же молодой голос, что предложил спросить у Посейдона. - Нужно отвести малого в храм Посейдона и пусть перед очами бога тянет жребий: на одном черепке написать "сын", другой оставить пустым. Бог укажет.
  - Э, не-ет! Шансы один к одному! Так и любой может, и я могу объявить себя сыном Перисада и попытать счастья! Почему нет? Вдруг угадаю!
  Десятки голосов вокруг засмеялись.
  - Не скажи! - не сдавался автор идеи. - В храме сам Посейдон вложит в руку парня истинный ответ.
  - А я согласен: испытание в храме Посейдона можно устроить, - вступил в диспут ещё один грубоватый мужской голос. - Только пусть претендент в царские сыновья не черепки тянет. А поставить у ног Посейдона два одинаковых кубка: в одном будет вино пополам с водой, во втором - с ядом. И пусть выбирает. Выпьет вино с водой - значит, сын, будет нашим басилевсом, а не угадает - значит, сам Посейдон покарал самозванца.
  Рука Клеомены, сжимавшая ладонь сына, затрепетала.
  - Глядите! Глядите! Выносят! - закричали в этот момент десятки мужских и подростковых голосов, разом оборвав все разговоры.
  Все лица, как по команде, обратились к Скифским воротам, из тёмной пасти которых выехал всадник в гребнистом командирском шлеме. За всадником вымаршировала колонна соматофилаков с поднятыми в гору тонкими иглами копий, за ними - наигрывающие одну и ту же тоскливую, как скулёж побитой собаки, мелодию флейтисты и кларнетисты и вторящие им тонкими жалостными голосами плакальщицы, освещённые шагающими по бокам факелоносцами. Наконец показались увитые зеленью и цветами носилки и тянувшаяся за ними тёмная нескончаемая река царских родичей и знати.
  Свернув с широкой Скифской дороги на обсаженную кипарисами аллею, вскоре похоронная процессия подошла к храму владыки подземного царства. Воины Алкима, музыканты и плакальщицы, оборвав мелодию и плач, разошлись в стороны, ещё больше заслонив от жадных взглядов теснящейся за оцеплением толпы басилевса, царских родичей и вельмож.
  Ещё в Мирмекии Тисандр настойчиво попросил Клеомену не объявлять себя раньше времени Перисаду, что может лишь повредить ей и её сыну. Клеомена обещала, что будет нема как рыба, попросив взамен устроить ей встречу с Левконом. Теперь же, испугавшись, что вельможи из окружения басилевса и в самом деле могут устроить её сыну смертельное испытание в храме (которое тот, конечно же, не пройдёт), она и вправду онемела. Клеомена и Левконик (который, как и многие вокруг, забрался на надгробье, чтобы что-нибудь увидеть за высокими гребнями соматофилаков) во все глаза глядели на утопающее в цветах восковое лицо юного Перисада. Переведя взгляд на повисшего на руках у Левкона и Гиликнида старшего Перисада, Клеомена ужаснулась, насколько он подурнел и постарел за эти четырнадцать (уже четырнадцать - как летит время!) лет, когда она видела его в последний раз. В отличие от младшего брата, сейчас и сам он выглядел не лучше мертвеца. Что до Левконика, то он, едва взглянув на полуживого от горя басилевса (никаких сыновних чувств к нему он, разумеется, не испытывал) и не дающего ему упасть Левкона, впился в беломраморные лица шедших в обнимку за ними Гереи и её дочери - своей предполагаемой жены. Невеста пришлась ему по вкусу: конечно, она ещё совсем девчонка, не округлившаяся в притягательных для мужского взора местах, но мясо со временем нарастёт, а личико у неё прехорошенькое, в мать, и он с удовольствием научит её сладким постельным утехам. Только бы ему не устроили грозящее смертью испытание в храме Посейдона!
  В пяти шагах от храма Нимфодор и рабы, несшие за ним носилки, остановились. В повисшей над полем мёртвых зловещей тишине прозвучал суровый низкий голос стоящего спиной к закрытым двустворчатым дверям высокого худощавого сребробородого мужчины в длиннорукавном чёрном хитоне, опирающегося на увенчанный тремя оскаленными собачьими головами деревянный посох.
  - Кто явился к входу в царство Аида?
  - Царевич Перисад, сын басилевса Перисада, прибыл, чтобы обрести вечный покой в подземном доме своих предков из славного рода боспорских басилевсов - потомков Посейдона и Спартока! - громко объявил Нимфодор.
  Передав посох подбежавшему от угла храма иеродулу, жрец Аида отпер одним из висевших на поясе массивных ключей замок и медленно распахнул вовнутрь обитые кованой бронзой тяжёлые створки.
  - Пусть войдёт!
  Двое иеродулов вынули из бронзовых держателей ярко пылавшие по бокам входа факелы и вошли вместе с чёрным жрецом в храм. За ними вошёл Нимфодор, перешагивая высокий порог, рабы занесли носилки с царевичем.
  - Прощай, царевич Перисад! Покойся с миром! - тысячеголосым эхом попрощалась стоящая вокруг храма толпа в момент, когда носилки царевича навсегда исчезли из мира живых в тёмной пасти владыки мёртвых. Почти все женщины заплакали.
  За носилками Левкон и Гиликнид буквально на руках втащили басилевса, которому, после того как услышал прощальные слова и всхлипы толпы, окончательно отказали ноги. Вместе с басилевсом вошли остальные родичи покойного и главные вельможи. Рабы опустили носилки на покрытую тёмно-красным бархатом широкую скамью в центре зала. Жрец произнёс краткую молитву, призвав под тихие женские всхлипы Аида и Персефону быть милостивыми к царевичу Перисаду, после чего сказал:
  - Прощайтесь...
  Придерживаемый Левконом и Гиликнидом, Перисад осел кулём сбоку носилок, припал к груди сына и затрясся в рыданиях, орошая расшитый золотыми лаврами хитон обильно хлынувшими слезами, жалобно замычал сдавленным рыданиями голосом, не в силах вымолвить слова. Выждав пару минут, Левкон и Гиликнид осторожно оторвали Перисада от груди сына, а Нимфодор сунул ему в руку серебряный обол. Всхлипывая и роняя катящиеся градом слёзы, Перисад несколько раз пытался вложить трясущимися пальцами монету между приоткрытых губ сына, но она раз за разом выскальзывала и падала то с одной, то с другой стороны за шею, пока, наконец, Нимфодор не помог положить монету как следует.
  Левкон и Гиликнид подняли Перисада с колен и усадили в кресло. Не проронившая в эти скорбные дни ни слезинки Герея, подойдя к изголовью, произнесла традиционную прощальную фразу и, с трудом подавив брезгливость к мёртвому телу, слегка коснулась губами расшитой золотом диадемы на лбу царевича. За матерью, орошая двоюродного брата хлынувшими с глаз прощальными слезами, поцеловала диадему придерживаемая Гереей за талию Элевсина. За Гереей и Элевсиной, произнося прощальные слова и запечатлевая последний поцелуй, прошли чередой все родичи и высшие сановники с жёнами, детьми и внуками, которых смог вместить небольшой храмовый наос. Последними попрощались Левкон и Гиликнид.
  Пока шло прощание, жрец Аида отпер охраняемые медными Керберами двери склепа, помогавшие ему иеродулы зажгли торчащие в бронзовых волчьих пастях по бокам ведущей в подземелье широкой лестницы факелы и запалили несколько светильников на украшенных изображениями знаменитых обитателей подземного царства стенах склепа.
  После того как все попрощались, носильщики по знаку Нимфодора взялись за золочёные ручки носилок и, не поднимая на плечи, понесли за жрецом Аида в склеп. За носилками спустился в склеп Нимфодор. Все остальные остались наверху лестницы около кресла басилевса, провожая уносимого в вечность царевича последним прощальным взглядом.
  Пронеся вдоль стоящих бок-о-бок по центру подземелья от дверей до дальней стены резных каменных саркофагов прежних басилевсов, красных и позолоченных деревянных гробов басилис, рабы опустили носилки на выложенный чёрными каменными плитами пол и осторожно переложили царевича на разостланное за открытым крайним гробом льняное полотно. Иеродулы завернули царевича с головой в саван, аккуратно уложили его в гроб - рядом с гробом переселившейся сюда четыре года назад басилисы Апфии, его матери - и, дождавшись кивка Нимфодора, накрыли высокой дуговидной крышкой.
  Выйдя из склепа, жрец поднял строгие глаза на молча ждавших наверху лестницы родичей покойного.
  - Царевич Перисад обрёл вечное жилище рядом со своими предками в царстве Аида. Ступайте в мир живых и не тревожьте его более...
  Следом за жрецом подземелье покинул Нимфодор, за ним рабы вынесли пустые носилки. Последними, задув светильники, вышли два помощника жреца. Сомкнувшие клыкастые пасти на дубовых створках Керберы остались ждать в темноте следующую жертву.
  Тем временем Эпион попросил басилевса выпить вина с маковым соком, чтобы заснуть исцеляющим сном. Перисад, слёзы которого наконец иссякли, покорно выпил: ему и самому хотелось поскорее забыть это страшное место. По тихому указанию Нимфодора четверо рабов подняли кресло с басилевсом и, окружённые толпою вельмож, вынесли из храма и понесли по освещённой факелоносцами аллее к дороге, на которой ждала четырехконная царская кибитка с конющим Хармионом на облучке. Забывшегося сном басилевса бережно переложили из кресла в кибитку. Следом залезли Герея, Элевсина, Мелиада, Аполлодора, жена и дочери Гегесиппа. Нимфодор сел рядом с Хармионом на облучок. Других знатных женщин за царской кибиткой ждали домашние рабы с носилками. Мужчины, в том числе старики, как Аполлоний, Клеон и Хрисалиск, лекарь Эпион (его малолетний слуга Хион и упившийся допьяна вином шут Геракл остались во дворце), служанки знатных дам и слуги вельмож, ограждённые по бокам рядами соматофилаков и освещавшими путь факелоносцами (уже совсем стемнело), двинулись в тягостном молчании за царской кибиткой пешком.
  После ухода басилевса и вельмож стала быстро редеть и теснившаяся вокруг склепа толпа (те, кто стоял возле Скифских ворот и у дороги, разошлись по домам ещё раньше). Проводив Клеомену до кибитки, Тисандр попрощался: он отправлялся в город, чтобы попытаться устроить встречу Клеомены если не с басилевсом, то с Левконом. Вместе с ним решительно увязался Левконик, помнивший об оставленной в доме Тисандра красавице-аорске. Тисандр не возражал, посчитав, что сыну Клеомены и в самом деле лучше пока, на всякий случай, раствориться в муравейнике столицы. Выразила желание отправиться с ними в город и Клеомена, чтобы завтра навестить давно не виденную тётушку Энанфу (мать Каданака), но тут уж решительно воспротивился Сагарий: без дозволения архистратега или хилиарха отпустить её в столицу он никак не может! Тисандр попросил Клеомену потерпеть ещё несколько дней. Расцеловав горячо сына и возлюбленного, Клеомена полезла в кибитку. Тисандр, Левконик, Эрот и Урташ поспешили к Скифским воротам, войдя в город в числе последних. Залитый серебряным светом поднявшейся над Проливом луны, город мёртвых опустел...
  
  Утром в передней царских покоев собрались советники басилевса, номархи и политархи главных городов и этнархи племён - чтобы решить вопрос с наследником Перисада. Собственно, это-то как раз было понятно: единственный преемник - царевич Левкон - тоже был тут, прибыв вместе с Лесподием и Хрисалиском из Старого дворца в почётном сопровождении десятка охраняющих царскую цитадель соматофилаков. Очень хотела пойти с мужем и Герея, но, увы - её присутствие на совете высших боспорских вельмож представлялось Левкону неуместным. И Герея усмирила свой порыв, оставшись ждать новостей с судьбоносного заседания, вышагивая по садовым дорожкам среди благоухающих буйным цветением розовых кустов. Что до Мелиады и Элевсины, то они всё ещё спали, выпив вчера по возвращении с похорон для успокоения нервов по кубку приготовленного Эпионом снотворного вина.
  Два десятка вельмож сидели на расставленных вдоль стен софах и стульях, те, кто помоложе, стояли кучками посреди андрона, прохаживались или глядели в окна, молча дожидаясь пробуждения басилевса. Наконец, отворивший дверь кабинета Нимфодор сообщил, что басилевс проснулся, но наотрез отказывается выходить к советникам, жалуется на слабость, никого не желает видеть, отказывается от еды и просит Эпиона дать ему вина с сонным зельем, так как единственное, чего он желает - уснуть навеки, как его сын.
  Аполлоний и Гиликнид отправились вместе с Нимфодором в царскую спальню, чтобы уговорить Перисада явиться в андрон хотя бы в кресле. Через несколько минут они вернулись одни. Глянув на обратившиеся к нему лица вельмож, Аполлоний, испустив глубокий вздох, доложил, что басилевс объявил брата Левкона своим наследником и соправителем и передал ему свою царскую печатку. Левкон взять братову печать отказался, заявив, что пока его старший брат жив, он остаётся нашим басилевсом, и печать должна остаться у него, а сам он, как и прежде, предпочитает оставаться частным лицом.
  - Если Левкону так угодно... хорошо, пусть будет так, - опустив протянутую руку с царским перстнем, кивнул Аполлоний.
  - Все ли согласны с тем, что после Перисада нашим басилевсом станет Левкон? - обратился он к вельможам.
  - Да, все согласны, больше некому, - недружным хором ответили правители номов, племён и городов.
  - Итак, этот вопрос решён, - удовлетворённо кивнул Аполлоний. - Сейчас Афенодор напишет новое завещание, басилевс поставит на нём свою печать, а вы все его подпишете в знак согласия с его волей. А прежнее завещание я на ваших глазах уничтожу.
  Сорвав красную восковую печать, Аполлоний развернул и показал всем папирусный лист, в котором преемником Перисада Пятого значился его сын Перисад, после чего поднёс его к принесенному рабом из царского кабинета светильнику и держал, пока огонь не превратил почти весь лист в пепел, бросив горящий уголок на серебряное блюдо, на котором стоял светильник.
  Через несколько минут новое волеизъявление было готово. Аполлоний, Гиликнид, Молобар, Клеон, Деметрий, Нимфодор и Левкон направились в спальню Перисада, в которой с утра безотлучно пребывал Эпион. Перисад лежал на спине с закрытыми глазами, укрытый до подбородка меховым одеялом (несмотря на летнюю жару, его бил озноб), и если б не слабо вздымавшаяся грудь, выглядел, как покойник. Так, с закрытыми глазами, не шевельнувшись, он выслушал зачитанное Аполлонием новое завещание, а когда тот попросил приложить к листу печать, с усилием приоткрыл веки и, покосившись на обступивших ложе вельмож, страдальчески скривив рот, чуть слышным от слабости голосом прошептал:
  - Сам приложи. Я согласен... Пусть Левкон теперь правит... Уйдите... Дайте мне умереть...
  Поклонившись вновь бессильно закрывшему глаза басилевсу, вельможи бесшумно покинули спальню.
  После того как подписанное, свёрнутое в трубочку и запечатанное царским перстнем завещание легло на мраморную столешницу рядом с креслом логографа, Гегесипп нарушил воцарившееся молчание, высказав вопрос, которым наверняка в эти дни задавалось множество людей:
  - Но кто унаследует державу после Левкона? У него нет сына, и Герея, как мы знаем, не может родить. Кто продолжил династию?
  Какое-то время все молчали, затем стоявший у западного окна этнарх сатавков Оронтон предложил выход:
  - Царевич Левкон ещё молод и полон сил. Он может родить сына от другой жены. Ради продолжения рода он должен развестись с бесплодной женой.
  Все взгляды обратились на Левкона. Тот, видимо, не был удивлён подобным предложением.
  - С Гереей я не разведусь, - спокойно ответил он.
  - Не торопись отказываться, - обозвался Молобар. - Никто ведь не требует от тебя расставаться с Гереей. Она, как и прежде, будет жить в Старом дворце, и ты сможешь посещать её, когда пожелаешь. А новая жена родит тебе наследника.
  - Да, правильно... - поддержал Молобара десяток голосов.
  - Все знатные мужи, у кого есть красивые дочери на выданье, могли бы привезти их во дворец, чтобы царевич Левкон выбрал ту, которая понравится, - предложил дандарий Муннак - не без тайной мысли о Зопире.
  - Мой ответ: нет! - твёрдо возразил Левкон, улыбнувшись кончиками губ.
  - Тогда трехсотлетний род Спартокидов оборвётся на тебе, - сказал Аполлоний.
  - Нужно привезти красавиц-невест для Перисада, - предложил этнарх псессов Ирамбуст. - Пусть он женится и родит сына.
  - Боюсь, у него это уже вряд ли получится, - усомнился Молобар.
  - У Перисада есть сын - от прежней басилисы Клеомены, - сказал Левкон.
  - Это не его сын! - резко возразил Гиликнид. - Эта шлюха отдавалась всем подряд!
  - Пусть даже так, - согласился Левкон. - И всё же в сыне Клеомены течёт царская кровь его бабки Камасарии, кровь Спартокидов. Если мы убедим басилевса, что юный Левкон - его сын, и вернём его и Клеомену в Новый дворец, это лучше всякого лекарства исцелило бы его и вернуло утраченный вкус к жизни - я так думаю.
  - Нет, я не согласен, - возразил Гиликнид.
  - И я, - поддержал его Молобар.
  - Я бы отдал за сына Клеомены свою Элевсину, воссоединив обе ветви рода Спартокидов, и их сыновья продолжили бы династию, - продолжил убеждать Левкон. - Мне думается - это наилучший выход из ситуации.
  На сей раз Левкону никто не возразил. Из лестничной башни вошёл Нимфодор, выходивший проследить, как в Тронном зале накрывают столы для поминального обеда, пригласил вельмож подняться в залу, выпить вина в память о царевиче.
  Час спустя участники поминок спустились в Нижний дворик. Там пантикапейцы попрощались с возвращавшимися в свои города и племена номархами, политархами и этнархами. Лесподий попросил Муннака задержаться на денёк с отъездом, пригласив его с родными сегодня вечером на ужин в свой дом на террасе: Хрисалиск и Мелиада желают познакомиться с будущей невесткой. Муннак охотно принял приглашение.
  - Ты и правда намерен выдать Элевсину за этого... сына Клеомены? - спросил Лесподий Левкона, неспешно шагая с ним и Хрисалиском вдоль ограды храма Афины к Старому дворцу. (То, что у Левкона возникла такая идея, Лесподий, Хрисалиск и Мелиада уже знали от Делиада.)
  - Должен же кто-то продолжить царский род, - вздохнул Левкон.
  - Сколько ему?
  - Шестнадцать или семнадцать. Как раз впору Элевсине.
  - Хотелось бы на него взглянуть. Сам-то ты его видел? Каков он?
  - Хороший мальчик, - улыбнулся Левкон. - Думаю, Элевсине он понравится.
  Шедший с другой стороны Хрисалиск тяжко вздохнул.
  - А ты давно его видел?.. и Клеомену? - продолжил допрос Лесподий.
  - Да, наверное... лет пять назад.
  - Гм!..
  - Ну, да о свадьбе думать пока рано. Сперва нужно убедить советников басилевса и самого Перисада признать юного Левкона...
  В том, что жена и дочь, в конце концов, примут его решение, он не сомневался.
  
  Проводив со двора этнархов и номархов, советники басилевса поднялись в кабинет логографа, чтобы обсудить в узком кругу намерения Левкона.
  - Я полагаю, в предложенном Левконом есть смысл, - сказал Аполлоний, когда все расселись. - Не знаю, сколько осталось от былой красоты Клеомены, но если убедить Перисада, что у него есть старший сын, это и в самом деле может облегчить ему боль утраты. Иначе, боюсь, Перисад в его нынешнем состоянии долго не протянет, вы же видели...
  - Я против! - гневно воскликнул Гиликнид. - О том, чтобы вернуть Арготову шлюху и её ублюдка во дворец не может быть и речи!
  - Согласен с Гиликнидом, - поддержал хилиарха мрачный Молобар.
  - А что, если вернуть только сына, а она пусть остаётся в Мирмекии? - предложил компромисс Деметрий.
  - А может, всё-таки женить Перисада на молоденькой? - высказал с надеждой Гегесипп, приглашённый на совет старшим братом.
  - Нужно предложить то и другое басилевсу, и пусть он сам решит, - высказал своё мнение Клеон.
  - Сперва пусть Эпион поднимет его на ноги, - закрыл дискуссию Гиликнид.
  - Если поднимет, - вздохнул Аполлоний.
  Спустившись на нижний этаж, Гиликнид зазвал брата и Молобара в свою "конуру". Выставив из передней комнаты граммата и телохранителей, он запер наружную дверь на засов и притворил за Молобаром и Гегесиппом дверь кабинета.
  - Похоже, Аполлоний, Деметрий и Клеон на стороне Левкона, - сказал он, усевшись в любимое кресло. - Мы в меньшинстве.
  Молобар и Гегесипп промолчали.
  - Полагаю, мы совершили большую ошибку, что Клеомена и её сын до сих пор живы, - глядя в глаза сидящему по другую сторону столика Молобару, тихо сказал Гиликнид. - Если она вернётся во дворец, мы тут долго не задержимся: она будет мстить.
  - Думаю, Левкон отправит нас в отставку и без Клеомены, - горько ухмыльнулся Молобар.
  - Надо сообщить о планах Левкона Герее, - помолчав, сказал Гиликнид.
  - Думаешь, она ещё не знает? - спросил Молобар.
  - Думаю, ей совсем не по вкусу, что Левкон так печётся о своей бывшей невесте и её сыне. Полагаю, она единственная, кто может отговорить Левкона.
  Какое-то время Молобар выгибал пальцы, размышляя.
  - Ну, хорошо... Если не Левконик, то кто? Кто продолжит династию?
  - Может, Герея добровольно согласится дать мнимый развод Левкону, чтобы тот родил законного наследника? - предложил Гегесипп.
  - Об этом лучше даже не заикаться, - отверг Молобар, - а то станем ненавистными врагами ещё и Гереи, Хрисалиска и Лесподия... В одном Левкон прав: после него басилевсом должен стать муж его дочери.
  - Но это должен быть не Левконик, - тотчас добавил Гиликнид.
  - Да. От Левконика нужно избавиться... Жаль, что мы не сделали этого раньше, - запоздало согласился с Гиликнидом Молобар.
  - Думаю, у нас ещё есть один-два дня, - скривил в кислой ухмылке губы Гиликнид.
  - Я не могу поручить это Сагарию. Мне не нужны неприятности с Левконом, - предупредил Молобар.
  - Разумеется! - согласился Гиликнид. - Смерть должна выглядеть естественной. Полагаю, Тисандр с этим отлично справится... Обоих? - уточнил он, заглянув в глаза Молобару. Тот скривил рот, будто глотнул прокисшего вина.
  - Клеомену не надо. Без сына она не опасна. Не нужно злить Левкона.
  - Хорошо, как скажешь, - кивнул согласно Гиликнид. - Я так полагаю, что обращаться к Герее больше нет нужды?
  - Да. Решим эту проблему своими силами...
  Проводив архистратега и брата до ворот цитадели, Гиликнид отправил одного из телохранителей на поиски Тисандра. Поднявшись на царский этаж, поинтересовался у Нимфолора, как там с Перисадом.
  - Всё так же, - ответил епископ. - Эпион напоил его сонным зельем. Говорит, должно пройти время, чтобы рана затянулась...
  Обходя дворцовые караулы, Гиликнид отправил первого попавшего на глаза раба наблюдать за входом в Старый дворец. Если царевич Левкон покинет дворец, раб должен немедля доложить хилиарху, куда он направился.
  
  Нимфодор послал раба за Аммонием. Когда тот минуту спустя явился в переднюю царских покоев, епископ объявил, что басилевс в его услугах более не нуждается: учить ему более некого, а поскольку звёзды не подсказали Аммонию о грозящей царевичу в усадьбе Левкона беде, то и как астрологу ему более нет веры. Дабы не бередить басилевсу рану, Аммонию надлежит немедля покинуть дворец. Аммоний попросил епископа дать ему дворцового раба, чтобы отнёс сундук с его вещами в порт.
  Прежде чем покинуть дворец, Аммоний зашёл попрощаться с Эпионом: усыпив басилевса опиумным вином, тот как раз был у себя. Сказал, что решил вернуться на родину, в Александрию. Дружески обняв учёного старца, Эпион пожелал ему доброго пути.
  Выйдя за ворота цитадели, Аммоний вскинул увлажнившиеся глаза на галерею царского дворца и на окна-бойницы своей комнатки в верхнем этаже лестничной башни, в которой прожил последние семь лет. Печально вздохнув, постукивая дорожным посохом по истёртым дорожным плитам, зашагал к спуску на Священную аллею. Дворцовый раб, согнувшись, понёс за ним окованный медью сундук с нажитым на службе у боспорского басилевса богатством.
  
  Извещённый Гагесом о приближении хозяина, Арсамен встретил Левкона и его феодосийских родичей перед входной колоннадой.
  - В андроне Каданак. Уже с полчаса дожидается, - доложил он.
  Походя погладив между открытыми дверями потянувшуюся за хозяйской лаской Чайку, Левкон поспешил с улыбкой к поднявшемуся с боковой кушетки приятелю. Обнявшись с Левконом, Каданак обменялся дружескими приветствиями с Лесподием и почтительно поклонился Хрисалиску.
  - Ну как там басилевс? - спросил он Левкона.
  Тот не успел ответить: с верхней площадки одной из лестниц его окликнула Герея.
  - Дорогая, что случилось? - обеспокоенно спросил Левкон, уловив в голосе жены тревожные нотки.
  - Левкон, я беспокоюсь за Элевсину. Похоже, она заболела. Пошли кого-нибудь за Эпионом.
  - Эпион сейчас возле басилевса. Он вряд ли сможет сейчас прийти.
  Попросив Каданака подождать ещё пару минут у него в кабинете, Левкон стремительно взбежал к жене. Следом по-стариковски стал взбираться по гладким мраморным ступеням встревоженный за любимую внучку Хрисалиск. Герак проводил Лесподия и Каданака в Левконов кабинет.
  - Что с Элевсиной? - спросил Левкон, быстро идя с Гереей тянущимся вдоль галереи коридором в дальний конец гинекея.
  - С тех пор, как проснулась, лежит в постели, не хочет ни есть, ни пить. Говорит, кружится голова.
  - Ну что тут поделаешь? У неё на глазах погиб любимый брат. Это первая в её жизни смерть близкого человека. Понятно, что она переживает. Пускай полежит. Со временем боль утихнет.
  - Если она ничего не будет есть, станет только хуже, - возразила Герея. - Уговори её хотя бы поесть.
  У изголовья кровати Элевсины сидела в кресле Мелиада, у позолоченного столбика балдахина в ногах ложа неподвижной эбеновой статуей застыла Карбона. Присев сбоку на постель, Левкон поднёс к губам руку дочери, подул на ладошку, потом мягко поцеловал.
  - Как ты, миленькая?
  - Папочка... Это из-за меня погиб Перисад. - Тихий, безжизненный голос Элевсины был полон тоски.
  - Ну что ты, доченька! Совсем не из-за тебя.
  - Нет, из-за меня. Это мне он хотел доказать, что не побоится прыгнуть. Если б меня там не было...
  - Он бы всё равно прыгнул, - поглаживая от запястья до локтя руку дочери, сказал Левкон. - Он прежде всего самому себе хотел доказать, что раз другие не боятся прыгать, то и он не струсит. Такой уж у него был характер. Так что не вини себя.
  Наклонившись, Левкон поцеловал дочь в подбородок, в обе щёчки и в веки.
  - Мне сказали, что ты сегодня ещё не завтракала?
  - Мне не хочется, папочка.
  - Заставь себя, милая. Хоть и не хочется, съешь хоть немножко. Ради нас с мамой, хорошо?
  - Хорошо.
  - Обещаешь?
  - Обещаю.
  - Вот и умничка! Карбона, сходи на кухню, принеси Элевсине что-нибудь вкусненькое.
  - Слушаюсь, хозяин, - поклонилась служанка и, не поднимая от пола глаз, обрадованно метнулась к двери, едва не налетев на входившего в спальню Хрисалиска.
  - Ну, я пойду, меня там Каданак ждёт, а с тобой вот дедушка посидит, ладно? - ласково ущипнул дочь за щёчку Левкон.
  - Ладно.
  - Ты всё же пошли за Эпионом, - попросила вышедшая из спальни вместе с мужем Герея. - Пусть придёт, когда сможет. У меня на сердце будет спокойнее.
  - Хорошо, пошлю.
  Герея хотела просить мужа присутствовать при разговоре с Каданаком, дабы послушать, как там всё прошло в царском дворце, но увидя отца передумала: она всё выспросит у него.
  Поцеловав жену в губы, Левкон сбежал по чёрной лестнице вниз. Наткнувшись в коридоре возле поварни на Савмака, он велел ему немедля сбегать в Новый дворец и передать царскому лекарю Эпиону его просьбу заглянуть сюда, как только представится возможность.
  - Скажешь, меня и Герею беспокоит здоровье дочери, - напутствовал раба Левкон.
  - Слушаюсь, господин! Я мигом! - заверил Савмак, бросившись впереди хозяина по коридору к выходу.
  Через минуту Левкон вошёл в кабинет и, придержав полог, впустил шедшую за ним рабыню с двумя расписанными рукою Гереи кувшинами и тремя бронзовыми канфарами на украшенном чеканным узором круглом медном подносе. Прервав разговор с Каданаком, Лесподий поинтересовался, что там с Элевсиной.
  - Ничего страшного, всё обойдётся, - успокоил Левкон, усаживаясь на клине у дальней стены (Лесподий и Каданак сидели в мягких креслах у правой стены). - Бедняжка решила, будто царевич погиб из-за неё.
  Поставив поднос на разделяющий кресла клетчатый столик, рабыня с низким поклоном удалилась. Не дожидаясь команды, вошедший за хозяином Дидим разлил вино по канфарам, разбавив двумя третями воды. До прихода Левкона Лесподий успел рассказать Каданаку о состоянии Перисада и о новом статусе Левкона.
  - Пью это вино за будущего басилевса Левкона Третьего, - подняв свой канфар, возгласил с улыбкой Каданак.
  - За басилевса Левкона! - с энтузиазмом поддержал тост Лесподий.
  Левкон тяжко вздохнул.
  - С куда большей охотой я остался бы в прежнем статусе. Надеюсь, милостью Асклепия, знаниями и умением Эпиона брат скоро встанет на ноги. Пью за это.
  Пролив несколько капель на пол (то же сделали Лесподий с Каданаком), Левкон неспешно отпил несколько глотков.
  - Лесподий мне сказал, что ты предложил вернуть в Новый дворец Клеомену и женить Левконика на Элевсине? - оторвав губы от кубка, спросил Каданак.
  - Да, я считаю, в данной ситуации это лучше всего бы помогло Перисаду воспрянуть духом.
  - Удивительное дело, - усмехнулся Каданак, - но у тебя с Клеоменой одинаковые мысли. Я пришёл к тебе как раз по её поручению.
  - Ты виделся с Клеоменой? - оживился Левкон.
  - Нет. Утром ко мне явился некий Тисандр. Знаешь его?
  Левкон кивнул и вновь пригубил канфар.
  - Ну, в общем, он вроде как возлюбленный Клеомены, - пояснил Каданак больше Лесподию, чем Левкону. - Так вот, он сказал, что Клеомена просит меня устроить ей встречу с Левконом. И знаешь для чего? Оказывается, Клеомена хочет предложить тебе женить Левконика на твоей Элевсине!.. Я сказал, что передам тебе её просьбу, но ничего не обещаю.
  - Да, надо будет повидаться с Клеоменой и её сыном. Поглядеть, каков он вырос, - сказал Левкон.
  - Тисандр сказал, если тебе неудобно поехать в Мирмекий, он может привезти Клеомену и Левконика в Пантикапей. Вы можете повидаться в его доме или в моём.
  - Где - не столь важно, - сказал Левкон. - Сперва мне надо переговорить с Перисадом: как он к этому отнесётся? Да и убедить Герею будет не просто... - задумчиво потирал пальцами рельефный узор канфара Левкон. - Скажешь Тисандру, что я приеду к ней в Мирмекий, после того как переговорю с Перисадом. Или лучше сам съезди к ней, если желаешь, - предложил Левкон Каданаку.
  - Да я так и хотел, - сказал Каданак. - Давненько не навещал нашу затворницу. Думал, мы съездим в Мирмекий вместе.
  - Сейчас мне просто не с чем к ней ехать, - возразил Левкон. - Скажешь, что поженить наших детей я согласен - осталось уговорить Перисада.
  Лесподий, слушая разговор Левкона с сатавком, молча цедил вино. Ему Левконова идея выдать Элевсину за сына изгнанной басилисы и неизвестно кого (но явно не Перисада!) была не по душе. Но, конечно, он не вправе мешаться в это внутрисемейное дело и указывать Левкону, за кого выдавать дочь.
  Левкон и Лесподий проводили Каданака до входных дверей. В андроне к Левкону подошёл Савмак и доложил, что царский лекарь пришёл вместе с ним и сразу отправился к госпоже Элевсине.
  - Хорошо, - кивнул Левкон.
  Попрощавшись с Каданаком, Левкон и Лесподий сели на софу ждать Эпиона.
  - Я вот о чём подумал, Левкон, - доверительно положил ладонь на колено Левкона Лесподий. - Может, тебе и правда лучше развестись с Гереей?
  - И ты туда же, Лесподий? - удивлённо воззрился на приятеля Левкон.
  - Погоди, Левкон... Сдаётся мне, что ни Перисад, ни его советники не примут сына Клеомены как будущего басилевса. И что тогда?.. Ты не боишься за Герею? Раз ты отказываешься с ней развестись, чтобы родить наследника, то кому-то из них, тем же Гиликниду и Молобару, к примеру, вполне может прийти в голову мысль устранить это препятствие... другим способом.
  - Ты имеешь в виду... убийство, яд? - Левкон был явно озадачен. - Да нет, пустое! Не думаю, что дойдёт до такого.
  - Кто знает? Подумай, может, лучше пока отправить Герею и Элевсину с нами в Феодосию? Вон, мой шалопай таки развёлся с дочкой тюремщика и оставил её у себя в усадьбе уже в качестве гетеры. Вот и ты разведись, женись хоть на дочке Гегесиппа ради наследника и живи себе, как прежде, с Гереей. Тогда ты можешь быть спокойным за её жизнь.
  - Нет, Лесподий, - покачал головой Левкон. - Полагаю, как раз наоборот - именно тогда жизнь Гереи окажется под угрозой: законная жена и её родные захотят от неё избавиться... любым способом.
  - Ну, тогда сам скорее избавься от Гиликнида и Молобара! Напрасно ты не взял царскую печатку. Бери власть в свои руки. Ты же знаешь, Перисад и раньше-то был не способен править, а что уж теперь! Поставь во главе войска верных людей. Я считаю, что архистратегом должен стать ты сам, как соправитель Перисада, а соматофилаков могу возглавить я или тот же Каданак. А Молобара с Гиликнидом отправь за Пролив, подальше от Гереи.
  Разглядывая цветы на противоположной стене, Левкон задумчиво пощипывал бородку.
  - Боюсь, за Проливом это многим не понравится... Ладно, брат, подумаем...
  
  Осмотрев в присутствии Гереи, Мелиады и Хрисалиска Элевсину, Эпион напоил её укрепляющим силы и возбуждающим аппетит снадобьем. (Мелиада тотчас попросила такого же снадобья и для себя.) Заверив, что с девушкой всё в порядке, Эпион посоветовал ей побольше времени проводить в садике, вдыхая чудесные цветочные ароматы.
  - Нужно отвлечь чем-нибудь девочку от печальных мыслей, - сказал он Герее. - Ну не знаю. Пусть поиграет с котятами или щенками... А ещё лучше рассказать или почитать ей какую-нибудь занимательную историю.
  - А вот как раз этой весной мне привезли из Эллады очень интересную книгу! - радостно воскликнула Мелиада. - Называется "Повесть о Херее и Каллирое". Восхитительная история! Я, когда слушала, всё время плакала от умиления! Как только вернёмся в Феодосию, тут же отошлю её Элевсине. Ей наверняка понравится. Уж куда лучше хвалёной "Илиады" - можете мне поверить!
  - Замечательно, - улыбнулся Эпион. - Повесть о любви - как раз то, что нужно. Но раз эту книгу привезли в Феодосию, полагаю, её можно купить и в Пантикапее.
  Выйдя с лекарем в прихожую, разделяющую комнаты дочери и её покои, Герея зазвала Эпиона к себе: спросить совета о беспокоящем её в последнее время женском недомогании. Царский раб, несший за ним его лекарский сундук, по велению Эпиона остался в прихожей. Оставив верную Малоку в передней из трёх своих комнат, Герея увела лекаря аж в спальню. Плотно запахнув висящие по обе стороны двери толстые бархатные портьеры, она встала у окна с видом на царский дворец, сбоку закрытого тончайшими, как паутина, косскими занавесями ложа.
  Прежде чем говорить о женском, поинтересовалась состоянием Перисада.
  - Басилевс плох, - вздохнул Эпион. - Едва проснувшись, просит у меня вина со снотворным, чтобы снова забыться... Ну да ничего - сердце у него здорово, думаю, со временем оправится.
  - Но если он сам не желает больше жить, может, не стоит длить его страдания? Не милосерднее ли исполнить его желание? - пронзая Эпиона в упор исполненным мольбы взглядом, спросила Герея. - Тебе ведь ничего не стоит сделать так, чтобы он уснул и не проснулся. Смерть отца от тоски по единственному сыну ни у кого не вызовет подозрений. Так будет лучше и для него, и для Боспора. Боспору нужен молодой энергичный правитель, а не эта тряпичная кукла на троне. Эпион, милый, молю тебя - помоги Левкону!
  Мало кто из мужчин способен был не растаять перед умоляющим взглядом и голосом Гереи. Но Эпион был не совсем мужчина.
  - Нет, Герея, - покачал он головой. - Ты просишь от меня невозможного... Ты знаешь, как я люблю тебя и Левкона. Но даже ради Левкона и блага Боспора я не могу это сделать. Я врач, а не палач.
  - Тогда хотя бы не помогай ему ожить.
  - Прости, но это мой долг. Если я могу помочь больному, я это сделаю. Да и Левкон хочет этого. Так что мой тебе совет: наберись терпения.
  Герея отвела погасшие глаза от лица Эпиона, устремив исполненный тоски взгляд на недалёкую башню царского дворца.
  - Я так понял, что никакие женские дела тебя не беспокоят? - спросил Эпион и, не получив ответа, направился к дверям.
  - Эпион... - остановила его Герея. - Левкон не должен знать о моей просьбе. Прошу тебя, как друга.
  - Не беспокойся, об этом разговоре никто не узнает...
  Спустившись в андрон, Эпион заверил поднявшихся навстречу с софы Левкона и Лесподия, что здоровье Элевсины у него никаких опасений не вызывает, повторив, что девушку нужно чем-нибудь отвлечь от воспоминаний о Перисаде: Мелиада посоветовала интересную книгу.
  Кликнув Герака, Левкон дал ему денег и велел бежать в книжные лавки на агоре за повестью о Херее и Каллирое. Если книгу уже раскупили, выяснить, кто купил, и выкупить или попросить на время.
  - Сделаю, хозяин! - бойко пообещал Герак, ринувшись к выходу.
  - Так может, пусть Элевсина и Герея поедут с нами? - вернулся к своему предложению Лесподий. - Дорога развлечёт её, да и дом деда в Феодосии она любит.
  - Да, сменить обстановку было бы неплохо, - подтвердил Эпион.
  - Ну, хорошо, поговорю с женой и дочкой, - сказал Левкон. - В самом деле - пусть поживут до осени в Феодосии (о том, чтобы вернуться этим летом в усадьбу на Железной горе, понятное дело, не могло быть и речи). А как только тут всё образуется, и я к вам приеду.
  Вскоре после ухода Эпиона отправились в свой дом на Террасах Хрисалиск, Лесподий и Мелиада: готовиться к вечернему пиру с этнархом дандариев и его семейством. (Савмак, с приездом Мелиады старавшийся не попасться ей на глаза, облегчённо выдохнул.) На другой день Делиад проводит невесту и её родных до Порфмия. Свой отъезд в Феодосию Лесподий планировал через два дня, рассчитывая забрать с собой Герею, Элевсину и Делиада (пусть помалу отвыкает от отставной жены).
  Левкон и Герея как раз обменивались под колоннадой прощальными поцелуями с Хрисалиском, Лесподием и Мелиадой, когда из-за царской цитадели выбежал Герак.
  - Купил, хозяин! - радостно потряс он зажатым в руке толстым свитком, подбегая к входным ступеням.
  - Прекрасно, - улыбнулся Левкон. - Пойдём в сад, - ласково приобняв за талию, увёл он Герею в дом. - Мы с тобой тоже послушаем, что это за новая повесть.
  Элевсина, которую родные полчаса назад вывели в сад, сидела в обнимку с Карбоной в круглой полутёмной беседке в центре сада, ажурные деревянные решётки которой были доверху оплетены вьющимися розами с множеством благоухающих бутонов. Задумчиво глядя через открытый вход беседки на аккуратно обстриженные можжевеловые и самшитовые кусты вдоль дорожек, Элевсина машинально гладила спавшего у неё на коленях пушистого кота Снежка. Увидев сквозь листву на решётке вышедших в обнимку из переднего дворца Левкона и Герею и шедших за ними Герака и Малоку, Карбона поспешно встала и отошла от Элевсины на несколько шагов.
  Войдя в беседку, Левкон и Герея сели подле дочери и поцеловали её с двух сторон в холодные белые щёки. Малока зашла за хозяйкой в беседку и встала у входа напротив Карбоны, Герак остался снаружи перед входом. Обняв левой рукой плечи дочери, пальцами правой Левкон принялся почёсывать мягкое брюхо Снежка.
  - Ну, Герак, почитай нам историю прекрасной любви.
  Развернув в вытянутых руках к солнцу начало свитка, Герак начал чуть приглушенным мягким голосом:
  
  "Харитон афродисиец, писец Афинагора, расскажу я историю одной любви, происшедшую в Сиракузах.
  Гермократ, сиракузский стратег, знаменитый победитель афинян, имел дочь, Каллирою по имени, девушку замечательную, гордилась которою вся Сицилия. Ибо не человеческой, а божественной была она красоты, не красоты даже нереиды или какой-нибудь нимфы гор, а красоты самой Афродиты. Повсюду бежала об её наружности слава, и стекались женихи в Сиракузы к ней, властители и сыновья тиранов, и не из одной лишь Сицилии, но и из Италии и из Малой Азии.
  Но возжелал, однако, Эрот связать её узами брака по собственному выбору..."
  
  Взглянув искоса на дочь, Левкон с удовлетворением заметил, что та, глядя в лицо Гераку, внимательно слушает. Как, впрочем, и Герея...
  Через час, когда солнце скрылось за дворцовую крышу, а голос Герака стал устало подрагивать, Левкон остановил чтение.
  - Ну как, нравится тебе повесть о Каллирое? - спросил он, ласково оглаживая плечо дочери.
  - Да.
  - Нам с матерью тоже понравилось, - улыбнулся Левкон. - В самом деле захватывающая история. Хочешь узнать, что там с Каллироей было дальше?
  - Да.
  - Ну, тогда нам Карбона после ужина ещё почитает. Да?
  - Да.
  - Герак, отдай книгу Карбоне и ступай пока промочи горло, - отпустил граммата Левкон. Сунув перемотанный на четверть на левый стержень свиток в руки Карбоне, Герак поклонился сидящим напротив входа господам и поспешил к боковому входу.
  - Вот что, мои милые, - обратился после паузы Левкон к жене и дочери. - Я думаю отправить вас до конца лета с Хрисалиском, Лесподием, Мелиадой и Делиадом в Феодосию. - Хочешь пожить у дедушки? - спросил он у дочери.
  - Хочу.
  - Чудесно! Вот через два дня и поедете.
  - А ты, папочка?
  - А я дождусь выздоровления басилевса и тоже к вам приеду.
  - Я без тебя не поеду, - сказала Герея. - Пусть Элевсина едет с Лесподием, а я приеду вместе с тобой.
  По решительному тону жены Левкон понял, что уговаривать бесполезно. Да и самому не хотелось с нею разлучаться даже на несколько дней. Каждый день и час рядом с ней, был для него бесценен.
  
  Золотой солнечный диск опускался в розовую пену облаков за храмом Артемиды на западной вершине Пантикапейской горы, когда Тисандр явился, наконец, на зов хилиарха в царскую цитадель. Отправив телохранителей и Мидаса ужинать, Гиликнид закрыл на задвижку дверь в переднюю комнату и уединился с Тисандром в кабинете. (Окно-бойница, под которым стояло кресло хилиарха, прорезало толщу стены над обрывом скалы, так что подслушать снаружи, о чём говорят в кабинете, было невозможно.)
   Тисандр первым делом поинтересовался здоровьем басилевса.
  - Плох: не встаёт, не хочет жить, но Эпион надеется, что со временем оправится, - коротко сообщил Гиликнид. Далее хилиарх рассказал, что Левкон объявлен соправителем и наследником Перисада, правда царский перстень-печатку у брата так и не взял. Новостью для Тисандра это не стало: об этом уже объявил на агоре Папий. О намерении Левкона вернуть к жизни басилевса, вернув в Новый дворец Клеомену и её сына и женить затем Левконика на своей дочери Тисандру рассказал Каданак. (Впрочем, о своих встречах с ним он хилиарху не сказал.)
  - Где сейчас Левконик? - впился ястребиным взглядом в лицо вальяжно развалившегося в кресле по другую сторону столика Тисандра.
  - У меня в доме, - спокойно выдержал испытующий взгляд хилиарха Тисандр.
  - Это хорошо, - кивнул Гиликнид. - Мы, друзья и советники басилевса, считаем, что этой шлюхе и её ублюдку не место в царском дворце. Щенок должен умереть. Мы с Молобаром решили поручить это тебе. Нужно, чтобы его смерть выглядела естественной.
  - А Клеомена?
  - Я бы и от неё заодно избавился, да Молобару жалко старую любовницу, - скривил рот в кислой ухмылке Гиликнид. - Или она до сих пор хороша?
  - В самом бабьем соку, - ухмыльнулся Тисандр.
  - Гм... Ну так тем более она не должна оказаться здесь... Так как насчёт щенка? Есть какие-нибудь идеи?
  Тисандр молчал, опустив глаза и задумчиво потирая пальцем нос.
  - Он мог бы утонуть, свалившись ночью с Мирмекийской скалы, - подсказал Гиликнид.
  - Как Перисад Младший? - блеснув искоса глазами на хилиарха, усмехнулся Тисандр.
  Гиликнид недовольно поджал губы; в самом деле, получатся два подозрительно одинаковых несчастья.
  - Послушай меня, хилиарх, - прервал, наконец, молчание Тисандр. - Я считаю, что устранив Левконика и Клеомену, ты совершишь большую ошибку. Подумай сам. Теперь, когда не стало Перисада Младшего, ты остаёшься у власти, лишь пока жив старший Перисад. А ему, скорей всего, уже недолго осталось. А когда басилевсом станет Левкон, не думаю, что он оставит тебя и Молобара, да и других стариков на ваших должностях: он наверняка назначит на все ключевые посты своих друзей. Ведь так?
  Опустив глаза, Гиликнид сосредоточенно вращал перстень-печатку на среднем пальце левой руки, ясно сознавая, что Тисандр прав, но пока не понимая, куда он клонит.
  - Иное дело, - продолжил Тисандр, - если бы тебе удалось подружиться с Клеоменой и Левкоником - как бы там ни было, единственным теперь, кто может продолжить царский род после Перисада и Левкона.
  - Как же я с ними подружусь? - устремил на собеседника недоуменный взгляд Гиликнид.
  - Нет ничего проще: признай Левконика законным старшим сыном Перисада, как хочет Левкон, и жени его на одной из дочек Гегесиппа. И тогда ты и твой брат наверняка останетесь у власти как родичи и опекуны будущего басилевса. Уверен, что Клеомена и Левконик будут счастливы заключить с тобой такую сделку и согласятся на любые твои условия, - усмехнулся Тисандр.
  - Но ведь Левконика хочет женить на своей дочери Левкон! - воскликнул заглотивший Тисандрову наживку Гиликнид.
  - Могу подсказать, как не пустить Клеомену в царский дворец и сорвать женитьбу Левконика на Элевсине без всяких убийств.
  - Как? - навалившись на подлокотник, подался к собеседнику Гиликнид.
  Губы Тисандра растянулись в змеиной улыбке.
  
  На следующий день, оставив Герею донеживаться в постели после затяжных утренних любовных услад, Левкон, как всегда, ополоснулся в холодной ванной, наскоро перекусил, оставил дары домашним богам и, выйдя с Арсаменом, Хоретом и Дидимом под колоннаду, обнаружил выстроившийся перед лестничными ступенями в две шеренги десяток соматофилаков.
  - Хайре, басилевс! - гаркнули разом десять лужёных солдатских глоток.
  Левкон переменился в лице.
  - Что?.. Брат Перисад... умер?
  - Никак нет, жив, - доложил декеарх и пояснил, что, поскольку Левкон теперь соправитель брата, хилиарх Гиликнид приказал не меньше, чем десятку соматофилаков, сопровождать его при всех передвижениях.
  Попросив воинов в дальнейшем приветствовать его не столь громко, чтобы не будить жену и дочь, Левкон направился в царский дворец - узнать, как обстоят дела у брата. Приветствовавший его в Нижнем дворе Гиликнид на попытку Левкона отказаться от охраны хотя бы в Акрополе возразил, что его долг, как хилиарха, обеспечить надёжную охрану наследнику и соправителю басилевса повсюду, желательно - и в его доме. Левкон отправился наверх ждать пробуждения Перисада, чтобы поговорить с ним о Клеомене и Левконике.
  Гиликнид с парой своих телохранителей вышел за ворота цитадели и скорым шагом направился к Старому дворцу. Впущенный Гагесом в андрон (телохранители остались снаружи), он попросил Арсамена, удивлённого неурочным визитом хилиарха, о встрече с Гереей.
  - Госпожа Герея ещё почивает. Она не принимает гостей так рано, - воспротивился епископ.
  - Пойди и доложи хозяйке, что я желаю её видеть по весьма важному и неотложному делу, касающемуся её дочери, - настоял хилиарх.
  Арсамен застал Герею с Малокой на чёрной лестнице; она как раз спускалась, чтобы принять утреннюю ванну. Через несколько минут, ополоснув лицо, прикрыв распущенные волосы, плечи и грудь ярко-зелёной шёлковой накидкой, Герея вышла в андрон в сопровождении Арсамена и двух рабынь.
  - Чем обязана столь раннему посещению, хилиарх? - ответив на приветствие Гиликнида, поинтересовалась она, впрочем, без встревоженности в голосе. - Арсамен сказал, ты хочешь что-то сообщить о моей дочери?
  - Именно так, - подтвердил Гиликнид. - Я имею сказать тебе кое-что, что наверняка должно тебя заинтересовать, но, полагаю, будет лучше, если наш разговор не коснётся чужих ушей.
  - Ты просишь о невозможном, хилиарх, - отвергла Герея.
  - Пусть твои рабыни и епископ смотрят на нас издали.
  - Мои рабыни и епископ останутся глухи и немы, если я им велю. Так что можешь считать, что мы здесь одни.
  - Ну что ж... Тогда скажи, известно ли тебе, что твой муж хочет уговорить басилевса вернуть Клеомену в Новый дворец и признать её ублюдка законным сыном и наследником, а после женить его на вашей дочери?
  Сомкнув недовольно губы, Герея слегка кивнула.
  - Знаешь... - Гиликнид был немного разочарован. - Но, мне кажется, тебе совсем не хочется, чтобы мужем твоей дочери стал сынок Клеомены? Я прав?
  Герея опять кивнула.
  - Мы могли бы...
  - Погоди, хилиарх, - остановила Герея, коснувшись кончиками пальцев его запястья. - Давай прогуляемся по саду...
  Одна из рабынь пошла впереди, раздвигая перед госпожой и гостем дверные портьеры. Пропустив хилиарха в сад, Герея приказала служанкам и Арсамену остаться у дверей.
  - Итак, ты не согласна с выбором твоего мужа? - начал Гиликнид, дойдя с Гереей до центральной клумбы.
  - Не согласна, - призналась Герея.
  - Я так и думал, - усмехнулся, не размыкая губ, Гиликнид. Они принялись неспешно ходить по кругу на виду у Арсамена и рабынь.
  - Ты пыталась его отговорить?
  - Пыталась.
  - Как я понял, без успеха?
  - Левкон ужасно упрям, если считает себя правым, - с сожалением констатировала Герея.
  - У нас с Молобаром есть средство этому помешать.
  - Убить? - блеснула глазами в лицо Гиликниду Герея. - Она... они ведь были в ваших руках всё это время!.. Давно было нужно...
  - Думаю, обойдётся без убийств. Есть ещё один способ, тоже, как я думаю, действенный, - заверил Гиликнид. - Но прежде я бы хотел заключить с тобой сделку, как с союзницей.
  - Вы хотите, чтобы я защитила вас от гнева Левкона и Перисада? - догадалась Герея. Она взяла в ладони руку Гиликнида. - Обещаю, что сделаю всё, что смогу, только избавьте меня и дочь от этой мерзкой порнаи и её ублюдка!
  - Но после того как мы это сделаем... Как ты смотришь на то, чтобы выдать Элевсину за младшего сына Гегесиппа? Это обеспечит твоему мужу полную поддержку моих соматофилаков и Фанагории. А после Левкона трон перейдёт к ним и их детям. Твоей дочери скоро исполнится пятнадцать, Архию шестнадцать, из них получится прекрасная супружеская пара, - пожимая прохладные ладони Гереи, убеждал Гиликнид.
  - О-о, разумеется, я согласна! - воскликнула радостно Герея. - О лучшем муже для Элевсины нельзя и мечтать! Незадолго до... этого несчастья мы с мужем как раз обсуждали, за кого выдать дочь, и я предложила Левкону сына Гегесиппа, и он был не против, а теперь вот что удумал!
  - Так, значит, договорились? - заглядывая в пылающие глаза Гереи, крепко сжал в ладонях её пальцы Гиликнид.
  - Избавьте Боспор от этой грязной шлюхи и её сынка, и Элевсина ваша! - заверила Герея.
  - Ну что ж, - растянул губы в довольной улыбке Гиликнид, - тогда, если хочешь увидеть, какой сокрушающий удар мы приготовили для Клеомены и её сыночка, приходи поскорее в царский дворец.
  
  Дожидаясь а андроне пробуждения одурманенного маковым соком Перисада, Левкон уговорил Аполлония, Деметрия и Нимфодора поддержать перед басилевсом его просьбу насчёт Клеомены и её сына, будучи уверен, что обретение некогда любимой жены (сохранившей былую красоту) и нового сына, скорее исцелит басилевса. Пробовал он переубедить и пришедшего несколько позже Молобара.
  - Эх, Левкон, ты даже не представляешь, за кого ты просишь, - сказал тот угрюмо и, усевшись на свободный стул, мрачно уставился себе под ноги.
  Наконец Перисад проснулся, справил нужду (раб вынес ночную посудину через задние двери), снова улёгся на ложе и, тяжко стеная, стал упрашивать Эпиона дать ему снотворного вина. Эпион обещал дать, но лишь после того, как басилевс выпьет чашку горячего куриного бульона. Пришлось выпить, заедая мягким ароматным пшеничным пирожком с гусиным паштетом. Эпион налил Перисаду килик настоянного на миндале красного вина без сонного зелья, слегка разбавленного тёплой водой. После того как Перисад с жадностью выпил, Эпион сказал, что с ним хочет поговорить его брат Левкон, чтобы сообщить нечто важное и приятное. Побежавшие огненными струями по жилам винные токи, ударив в голову, несколько рассеяли холодный могильный мрак, в котором вот уже третий день утопало сознание Перисада. Даже проблеснул интерес узнать, что же скажет Левкон.
  - Ну, ладно, пусть войдёт...
  Когда вместе с Левконом вошли Аполлоний, Деметрий, Молобар и Нимфодор, Перисад подумал, что они потребуют отдать всю власть Левкону. Ну, тем лучше - пусть берёт! Ему после смерти сына ничего больше не надо.
  Но Левкон заговорил о другом. Мойры отняли у Перисада младшего сына, но ведь жив и здоров его старший сын Левкон - сын Клеомены, напомнил он.
  Перисад удивлённо воззрился на брата.
  - Но ведь он не мой сын. - Как бы ища подтверждения, взгляд Перисада заскользил по хмурым лицам стоящих сбоку ложа советников. - Клеомена мне изменяла.
  Уже то, что Перисад возразил, был добрый признак: значит, разговор его заинтересовал.
  - Клеомена уверяет, что родила сына от тебя, - заверил Левкон. - Она клялась мне, что стала изменницей лишь после того, как родила тебе наследника.
  Перисад растерянно моргал глазами, не зная, что сказать. В спальню вошёл припоздавший Гиликнид и молча встал рядом с Молобаром в ногах ложа.
  - Почему бы тебе не повидаться с Клеоменой и её сыном? - продолжил уговоры Левкон. - Посмотришь на них. Клеомена до сих пор необыкновенно красива. Почему бы тебе не забыть прошлые обиды и не простить её через столько лет? А мальчик-то и вовсе перед тобой ни в чём не виноват!.. Мы бы женили его на моей дочери, чтобы они и их дети продолжили наш род, а?
  - Да, было б хорошо, - согласился Перисад. - Если б знать наверняка, что он вправду мой сын. А вы что думаете? - обратился он к советникам.
  Те не спешили что-либо советовать. Даже Молобар с Гиликнидом, от которых Левкон ждал решительных возражений, почему-то молчали. Может, поразмыслив, решили не спорить с будущим басилевсом?
  - Тебе решать, государь, - разомкнул наконец уста самый старший, Аполлоний. - Почему бы тебе и в самом деле не повидаться с Клеоменой и её сыном? Всё ж таки родная кровь. Поглядишь на них, поговоришь, а там сердце тебе подскажет, как поступить.
  - Да?.. Ну, ладно, я согласен. Пусть их привезут, - не встретив ни от кого возражений, решился Перисад. - Сегодня? - обратил он вопрошающий взгляд на Левкона.
  - Да, лучше не откладывать, - ответил тот. - Я сам сейчас съезжу за ними в Мирмекий и к обеду привезу сюда.
  - Позволь сказать, государь, - поднял руку Молобар. - Я вызвал сюда лохага Сагария, начальника мирмекийского гарнизона, под охраной которого жила все эти годы бывшая басилиса. Прежде чем царевич Левкон отправится в Мирмекий, предлагаю послушать лохага. Пусть доложит, как жили все эти годы Клеомена и её сын.
  - Считаю, лохага нужно выслушать, - поддержал архистратега Гиликнид. Остальные молчаливо согласились.
  - Ну, ладно, давайте послушаем, - сказал Перисад.
  Выйдя в андрон, Молобар послал одного из дежуривших там рабов за ждавшим в передней хилиарха Сагарием.
  Почти сразу за вернувшимся в царскую спальню Молобаром в дверь заглянул другой раб и доложил, что госпожа Герея просит о встрече с басилевсом.
  - Где она? - вскинулся Перисад.
  - Ждёт в андроне.
  - Веди её скорее сюда!
  Герея вошла, тотчас наполнив небольшую комнату тонким благоуханием роз. В спальне сразу сделалось как будто светлее. С удивлением разглядывая приветствовавшую всех с порога нежданную гостью, советники расступились, пропустив её к стоящему у изголовья супругу, не меньше остальных удивлённому её неожиданному появлению здесь.
  - Дорогой мой Перисад! Эпион вчера напугал меня, сказал, что ты не встаешь, тебе совсем худо, - заговорила Герея, подойдя вплотную к левой боковине ложа, - и я едва дождалась утра, чтобы проведать тебя и поддержать в твоём горе.
  Наклонившись, Герея поцеловала Перисада в лоб, одновременно взяла его безжизненно простёртую на меховом покрывале руку и мягко пожала.
  - Благодарю, Герея. Я очень рад, что ты пришла, - растроганно произнёс Перисад. - Садись.
  Перисад думал усадить её к себе на постель, но Нимфодор поспешил пододвинуть ей кресло.
  - Надеюсь, я не помешала вашему совещанию? - спросила Герея, усаживаясь в кресло подле мужа.
  - Нет, мы уже закончили, - заверил Перисад.
  - О чём же вы совещались, если не секрет? - лаская взглядом Перисада, полюбопытствовала Герея.
  - Да вот, уговаривали басилевса вернуть во дворец бывшую басилису Клеомену и её сына, - поспешил пояснить Гиликнид. - Левкон считает, что Клеомена поможет басилевсу скорее забыть постигшую его утрату, а её сын заменит ему погибшего Перисада.
  - Вот как? - умело разыграла удивление Герея.
  - Левкон даже вызвался съездить в Мирмекий и лично привезти сюда Клеомену и её сына, - продолжил пояснять Гиликнид, всё время выделяя голосом слово "её", - но Молобар предложил сперва послушать рассказ мирмекийского лохага о том, как же жила бывшая басилиса эти четырнадцать лет в мирмекийском уединении.
  - Ладно, это не обязательно. Ступайте, - приказал Перисад вельможам.
  В этот самый момент раб ввёл в спальню Сагария. Услышав в дверях слова басилевса, тот бесшумно попятился вон.
  - Я бы посоветовал всё же выслушать, - остановил его требовательный голос Молобара. - Думаю, Левкону и Герее будет особенно интересно послушать об их будущем зяте.
  - Давайте послушаем, мне вправду интересно, - попросила Герея. Разумеется, её желание незамедлительно стало желанием Перисада.
  - Пусть говорит.
  Поманив Сагария к себе, Молобар вытолкнул его к углу царского ложа, сам с Гиликнидом стал у него за плечами. Взгляды навалившихся на украшенные золотом и самоцветами посохи Аполлония, Деметрия и Нимфодора, нервно сжимающего высокую резную спинку кресла жены Левкона, а главное - самой Гереи и утопающего в мягких подушках Перисада обратились на Сагария, разом вышибив из его головы все слова и мысли. Он никак не ожидал увидеть подле басилевса - всего в двух шагах от себя! - Герею, а то, что он по наказу Молобара собирался рассказать о Клеомене и Левконике, никак не предназначалось для женских ушей. Несколько секунд Сагарий стоял столбом, мясистое лицо его от волнения и смущения побагровело.
  - Ну, Сагарий, - похлопал растерявшегося лохага сзади по плечу, приводя в чувство, Молобар, - давай, расскажи нам, как жила все эти годы бывшая басилиса в своём мирмекийском доме. Выкладывай без утайки всё, что знаешь.
  Сагарий прекрасно понимал, что то, что он собирался рассказать, наверняка навсегда закроет Клеомене и Левконику дорогу в царский дворец, но это как нельзя лучше устраивало не только Молобара и Гиликнида, но и его самого. Прокашлявшись в кулак, Сагарий заговорил сипловатым от волнения голосом, сперва запинаясь на каждом слове, но вскоре поощрительный взгляд и улыбка Гереи развязали ему язык, и он сам увлёкся своим рассказом, торопясь выложить всё в подробностях.
  Он поведал, как сразу после переезда в Мирмекий четырнадцать лет назад Клеомена соблазнила и сделала своим любовником почтенного Менократа, супруга своей тётушки Диогении. Одновременно Клеомена принялась соблазнять и его, Сагария, как видно, рассчитывая на разные послабления с его стороны. По приказу архистратега Молобара он поддался её домогательствам, чтобы быть в курсе всех её тайн. Но двумя любовниками Клеомена не удовлетворилась: в отсутствие Менократа и Сагария с неистовством предалась групповому блуду с домашними рабами. Мало того! Скоро она и свою тётку Диогению пристрастила к своим забавам с рабами, сделав её своей преданной сторонницей и соучастницей. Не забыл Сагарий упомянуть и о столичной повитухе, сводне и колдунья Феотиме, предохранявшей Клеомену от зачатия и занимавшейся для неё гаданиями, заклинаниями и жертвоприношениями Гекате. О чём же они заклинали Гекату, поинтересовалась Герея. Сагарий развёл руками: об этом ему ничего неизвестно - они творили свои обряды втайне от него и Менократа. После смерти Менократа, сделавшись полными хозяйками в доме, Клеомена и Диогения отбросили всякий стыд и пустились во все тяжкие. Продав прежних рабов, они купили молодых и сильных, с крепкими таранами, и предавались с ними утехам до изнеможения: когда хотели и как хотели.
  Неожиданная смерть басилисы Апфии сильно обрадовала Клеомену. Она рассчитывала, что басилевс теперь вспомнит о ней и её сыне и вернёт их во дворец. Тайком побывав на похоронах басилисы Апфии, Клеомена свела знакомство со столичным богачом, неким Тисандром (о зяте Молобара, гиппархе Горгиппе, Сагарий благоразумно умолчал). Этот Тисандр стал частым гостем в доме Клеомены обрабатывая её, словно рабыню, как и сколько хотел, вместе с двумя своими зверовидными слугами-горцами.
  К этому времени и сын Клеомены Левконик вошёл в подростковый возраст. Тисандр стал привозить ему из столицы в подарок красивых рабынь, научил всевозможным любовным утехам и сам стал его возлюбленным. Однажды Клеомена вошла в спальню сына, когда Тисандр и Левконик предавались блуду друг с другом и с рабынями, и присоединилась к ним. С тех пор длинную череду любовников Клеомены пополнил и её собственный сын. Тисандр научил Левконика всячески истязать, бить по щекам и стегать плетью или лозой рабынь во время соития: их стоны и крики доставляют ему особое удовольствие, как и нещадная порка лошадей во время конных прогулок с Тисандром.
  - Всё, что я рассказал, - правда, - заверил, в завершение, Сагарий. - Можете проверить, допросив рабов и рабынь Клеомены. Как и убедиться, что тела рабынь вдоль и поперёк исполосованы розгой... Да, ещё одно! - вспомнил Сагарий. - Во время похорон царевича Клеомена, упившись на радостях допьяна вином, заявила в толпе на некрополе, будто это госпожа Герея нарошно подстроила с помощью дочери гибельный прыжок царевича Перисада...
  - Что за нелепость?! - возмущённо вскинулась Герея.
  - Как она оказалась на похоронах? Кто дозволил?! - гневно обрушился на подчинённого Молобар.
  - Так ведь... - растерянно оглянулся тот на архистратега, - Тисандр предъявил письменное дозволение Клеомене и Левконику присутствовать на похоронах под охраной моих воинов.
  - Чьё дозволение? - спросил Молобар.
  - С твоей печатью.
  - Я такого дозволения не давал! - с железом в голосе отрезал Молобар.
  - Полагаю, лохага можно отпустить, - пришёл на выручку переусердствовавшему в разоблачительном раже служаке Гиликнид. - Того, что мы узнали о Клеомене и её сыне, думаю, более чем достаточно.
  - Ступай, - отпустил лохага Перисад.
  Дождавшись в повисшей тишине, когда смущённый допущенным промахом Сагарий поспешно скрылся за дверным пологом, Герея, полуобернувшись в кресле, вскинула полные упрёка глаза на супруга:
  - И этому чудовищу ты хочешь отдать на растерзание нашу дочь?
  Левкон виновато опустил глаза. Герея, Молобар и Гиликнид могли торжествовать победу: после разоблачений Сагария ни о каком возвращении Клеомены в царский дворец, а тем более о признании её сына законным наследником и его женитьбе на Элевсине, больше не могло быть и речи! Молобар и Гиликнид блестяще сделали своё дело, и ей не придётся улещивать Перисада и в первый раз за 19 лет супружества вступать в жестокую и опасную ссору с Левконом - с большими шансами потерпеть в этой ссоре поражение. Теперь же опасность миновала, и всё было сделано чужими руками!
  - Полагаю, мы сегодня утомили басилевса, - нарушил неловкое молчание Аполлоний. - Пойдём, пусть государь набирается сил.
  Пожелав государю скорейшего выздоровления, советники покинули спальню; остался только Эпион в углу возле своего сундука, да Герею Перисад удержал за руку, попросив побыть с ним ещё несколько минут. Когда бархатный полог опустился за выходившим последним Нимфодором, Перисад обратил по-собачьи жалостный взгляд на Герею. Глядя на него с сочувствием и лаской, Герея молчала. Чтобы услышать её чарующий, как у сирены, голос, Перисад догадался поинтересоваться самочувствием Элевсины. Вздохнув, Герея рассказала, как тяжко переживает дочь гибель любимого брата. Едва удалось отвлечь её от тягостных воспоминаний красивой книгой о любви. Может, после того как повесть дочитают дочери, прислать её Перисаду? Это хоть немного отвлечёт его от чёрных мыслей.
  - Хорошо, пусть принесут, - вялым голосом согласился Перисад. - Пусть Элевсина сама принесёт мне эту книгу. Мне будет приятно её увидеть. А ещё лучше, - оживился Перисад, - и ты приходи вместе с дочерью. Я хочу, чтобы ты сама мне почитала.
  - Мы с мужем хотим отправить Элевсину с Хрисалиском и Лесподием в Феодосию, - сказала Герея. - И сами собираемся поехать туда до конца лета... после того, как ты поправишься.
  - Как бы и мне хотелось поехать с вами, - вздохнул Перисад.
  - Басилевсу было бы полезно сменить обстановку, - подал голос из своего угла Эпион. - Подышать воздухом степных трав, сосновых деревьев.
  - Тогда Левкону, наверное, нужно будет остаться здесь, заниматься государственными делами, - сказала Герея.
  - Пусть остаётся! - охотно согласился Перисад.
  - Тогда и мне придётся остаться. Я мужа одного не оставлю.
  - Жаль, - приуныл Перисад. - Без вас я тоже не поеду.
  - А почему бы тебе не прийти в наш садик? - предложила Герея. - там и запахами цветов и пихт подышишь, и повесть о красавице Каллирое тебе почитают.
  - Да, да, конечно, я приду, - обрадовался приглашению Перисад.
  - Вот и чудесно! - Герея встала с кресла. - Но сперва тебе надо набраться сил. А для этого ты должен хорошо покушать.
  - Да, да, я хочу есть, - заверил Перисад.
  - Очень хорошо. Поправляйся. - Ласково похлопав правой рукой по удерживающей её левую ладонь руке басилевса, Герея мягко высвободила руку и направилась к двери.
  - Герея! А кто же теперь станет мужем Элевсины? - остановил её Перисад.
  Застыв вполоборота в ногах ложа, Герея секунду-другую колебалась: сказать ли?
  - Гиликнид сватает младшего сына Гегесиппа Архия.
  - Да, хороший выбор. Достойная семья, верная, - одобрил Перисад.
  После того как стоявший у двери Эпион, отодвинув полог, выпустил Герею Перисад потребовал, чтобы скорее принесли поесть.
  - И пошли кого-нибудь за Гиликнидом, - приказал он направившемуся через противоположную дверь к кухонной лестнице Эпиону. - Пусть немедля придёт ко мне.
  Явившемуся через несколько минут на зов хилиарху Перисад не сказал о его планах насчёт Элевсины ни слова (должно быть, он уже успел забыть об этом). Сейчас, когда он отошёл от шока, в его голове заныла занозой совсем другая мысль.
  - А где педагоги... царевича? - дрогнув голосом на последнем слове, спросил он остановившегося в ногах ложа хилиарха.
  - Сидят взаперти в подвале цитадели, - ответил чуть удивлённый вопросом Гиликнид.
  - Это хорошо... Я хочу... чтобы они умерли... той же смертью... как мой сын...
  - Будет исполнено, - слегка наклонил голову Гиликнид и сделал движение в направлении двери.
  - Но не сейчас, - остановил его Перисад. - Потом... Я хочу сам посмотреть... как они умрут... А пока пусть сидят под замком... Найди подходящее место... скалу повыше...
  - Сделаю, государь! - бодрым голосом заверил Гиликнид.
  - Ну, иди...
  
  Левкон ждал жену в андроне. Медленно спускаясь под руку с ним по лестнице, Герея коротко пересказала мужу свой разговор с Перисадом. Левкон в свою очередь сообщил о только что сделанном ему Молобаром предложении выдать Элевсину за его внука.
  - Теперь наша дочь нарасхват, - улыбнулась кончиками губ Герея, следуя об руку с мужем через дворик к выходу из цитадели. И рассказала о сватовстве Гиликнида.
  - Ну что ж, у нас будет время всё хорошенько обдумать, - сказал Левкон. - Сейчас не лучшее время, чтобы говорить о свадьбе.
  Спустившись по пандусу, Левкон поцеловал жену и отправил с Хоретом, Малокой и Гераком домой, сам же с Дидимом и десятком соматофилаков направился в противоположную сторону - к калитке в Нижнюю крепость: он уже четыре дня не занимался воинскими упражнениями - мышцы ныли, требуя нагрузки. (А кроме того, ему нужно было повидаться с Каданаком, объяснить, почему он порывает с Клеоменой и её сыном.)
  Дома Герея застала вернувшихся в Старый дворец родных. Мелиада, в день похорон лившая потоками слёзы по несчастному царевичу, обладала счастливой способностью уже на другой день забывать о горе, захваченная впечатлениями нового дня. Вот и сейчас, ковыляя с Элевсиной по садовым дорожкам, она взахлёб делилась с нею восторженными впечатлениями от красавицы-невесты сына и всего очень ей понравившегося семейства этнарха дандариев, и вообще - о том, как замечательно прошёл вчерашний ужин, какие вкусные там были деликатесы и вина, подробно описала, какая одежда и какие украшения были на Зопире и её сестре.
  Герея пригласила отца и Лесподия в триклиний: выпить вина, перекусить и поговорить о событиях сегодняшнего утра. Поглядев в окно на прогуливающихся по саду в сопровождении Карбоны и Элиды сестру и дочь, она велела Малоке открыть полог ведущего к кухне коридора, а самой стать на входе в коридор из андрона в сад и проследить, чтобы никто, включая епископов, Элевсину и Мелиаду, не услышал их разговора. Герея усадила отца в своё кресло, Лесподию предложила кресло дочери, но тот предпочёл табурет, уступив его Герее.
  После того как рабыни расставили на столике блюда с закусками, кувшины с вином и водой и три хрустальных канфара и с поклоном удалились, Герея, принявшись за еду (спеша в царский дворец, она сегодня не позавтракала), не без удовольствия вкратце пересказала то, что Сагарий поведал о Клеомене и её сыне.
  - Теперь с обоими покончено! - мстительно заключила она.
  - Ну и слава богам! - воскликнул обрадованно Лесподий. - А то, ох, как не по душе мне была эта затея Левкона с сыном Клеомены, ох, как не по душе!
  Хрисалиск промолчал; он-то как раз, хоть и скрепя сердце, склонялся к тому, что Левкон предложил наилучший выход. А теперь с наследником опять всё повисло...
  Далее Герея рассказала о запросах Гиликнида и Молобара насчёт Элевсины и спросила совета, кого же предпочесть:
  - В руках Гиликнида и Гегесиппа царские соматофилаки и богатая Фанагория; Молобар и Горгипп обеспечат поддержку синдов и фатеев. Но предпочтя одного, смертельно обидишь и станешь врагом другого. Право, не знаю, что и делать. Хоть бери, да бросай жребий!
  - Я уже говорил Левкону: этих стариков пора заменить! - сказал тотчас Лесподий. - Войско пусть берёт в свои руки сам Левкон, а соматофилаков могу возглавить я или Каданак. Хотя нет: Каданака лучше сделать этнархом сатавков.
  - Это не выход, - возразил Хрисалиск. - Тогда оба они станут нашими врагами и, случись что, могут возмутить Фанагорию, Синдику и фатеев.
  - Как же быть? - спросила Герея.
  - Год-другой со свадьбой Элевсины можно обождать. Пока кормите обещаниями обоих, а там - как бог даст, - посоветовал Хрисалиск. - Может, не жребий, а сама Элевсина выберет того, кто придётся ей по нраву.
  Смочив губы вином (роль виночерпия взял на себя Лесподий), Герея, понизив голос, заговорила о другом.
  - Сейчас бы самое время Перисаду отправиться вслед за сыном, освободив место Левкону. Но нет: всё идёт к тому, что он скоро оправится - уже хочет ехать с нами в Феодосию. И за что нам такая беда, что вот уже столько лет этот ничтожный дурак сидит на троне и никакая напасть его не берёт! - негодовала, не повышая голоса, Герея. - Сколько ещё ждать Левкону?.. Это ведь моя вина, это из-за меня он до сих пор не на троне. Эта вина вот уже сколько лет гложет мне сердце. Я и должна как-нибудь исправить эту несправедливость. Вся беда в том, что сам Левкон не хочет власти. Его вполне устраивает его нынешняя жизнь... - Герея глубоко вздохнула.
  - Это так. А он говорил тебе, почему? - спросил Лесподий. Герея отрицательно качнула головой. Лесподий пояснил:
  - Он ведь клятвенно отказался от власти в обмен на тебя. Он боится, что если нарушит клятву и возьмёт власть, боги отнимут у него тебя.
  - Да ну, глупости! Пустое суеверие, - мотнув несогласно головой, сказала Герея и сделала большой глоток из рубинового канфара. - Я вчера говорила с Эпионом, просила помочь Боспору обрести нового, достойного басилевса... К сожалению, он наотрез отказался. Поэтому нам надо самим придумать какой-нибудь выход... какое-нибудь несчастье, наподобие того, что случилось с сыном... Эта грязная тварь Клеомена распустила слухи, будто это я вместе с дочерью подстроила гибель Перисада. У меня, конечно, и в мыслях ничего такого не было. А теперь я подумала: а что, если и в самом деле?..
   Хрисалиск и Лесподий слушали признания Гереи, закаменев, даже вино прихлёбывать перестали.
  - Я вот что подумала, - продолжила вкрадчивым низким голосом Герея. - А может, и в самом деле привезти Перисада в Феодосию? Левкона оставим здесь править, а Перисада увезём - со мной он поедет. А в Феодосии с ним случится какое-нибудь несчастье. Думаю, Исарх не откажется помочь...
  - Я против. Это нельзя! - непривычно резким тоном оборвал дочь Хрисалиск и тут же приглушил голос. - Не смей даже думать о таком! Положись на волю богов, иначе боги тебя покарают.
  Губы Гереи скривила скептическая усмешка.
  - Послушай своего старого отца, дочка: лучше не пытайся вмешаться в предначертанную богами Судьбу.
  - Если бы Левкон в своё время не вмешался в предначертанную мне судьбу, я бы стала женой Филоксена.
  - Если Левкон узнает, что ты замышляешь, он никогда тебе не простит, - предупредил Хрисалиск.
  - Ты считаешь, брат ему дороже, чем я? - не согласилась с отцом Герея. - Но ты прав: Левкон ничего не должен знать. Отец, Лесподий, пообещайте, что не пророните о нашем разговоре ни слова.
  - Но и ты пообещай, что выбросишь эти мысли из головы - для твоего же блага, - потребовал Хрисалиск.
  - А я считаю, что Герея права: Судьбу иногда нужно подтолкнуть в правильном направлении, - неожиданно поддержал Герею Лесподий. Только вот насчёт Феодосии - не знаю. Тут вот какая закавыка. Левкон ведь без тебя оставаться в столице не захочет - я его знаю! И басилевса без тебя в Феодосию калачом не заманишь. Да и Эпион, конечно, поедет с басилевсом. Так что мы тебе вряд ли чем поможем.
  - Да, верно, - печально кивнула Герея. - Ладно, забудем этот разговор. Отец прав: положимся на волю богов. Буду каждый день молить богов подарить Боспору более достойного басилевса, чем нынешний.
  - От всей души присоединяюсь к твоим мольбам! - произнёс с улыбкой Лесподий, с мелодичным звоном коснувшись краем канфара хрустальной стенки канфара Гереи. - Пусть скорее сбудется!
  Пролив несколько капель себе под ноги, Лесподий и Герея, глядя с улыбками друг на друга, медленно выпили вино до дна.
  Хрисалиск с мудрой стариковской печалью в глазах глядел на дочь. Его наполовину недопитый канфар остался на столике.
  
  ГЛАВА 8
  
   Едва над Девичьей горой зарозовела бледная заря, четверо послов, начинавших по традиции свою миссию у алтаря Зевса на агоре, толпа провожающих родных, друзей, эйсимнетов и демиургов и несшие сундуки с вещами послов и выбранными накануне в полисном казнохранилище посольскими дарами рабы в молчании двинулись через теменос к Портовым воротам. Хотя солнце ещё не взошло, стражи при их приближении распахнули ворота. За воротами послы оставили обязательные подношения Гермесу и Навархиде, алтари которых были уставлены дарами отправляющихся сегодня в плаванье навклеров, кибернетов и моряков. (Минувшим вечером многие навклеры и кибернеты, в том числе Пактий и многоопытный кормчий "Филомелы" Хионис, ходили к высящемуся на макушке скалы в северо-западной части города маяку - самой высокой точке Херсонеса, - смотреть закат. Закатное солнце и небо и поведение птиц предвещали на завтра спокойное море и погожий день.)
  Шестеро отправляющихся в это утро в путь навклеров ждали послов у алтаря Аполлона, высящегося на набережной напротив Портовых ворот. С первыми брызнувшими из-за Девичьей горы солнечными лучами жрец-басилей Полидокс, бывший, конечно, в числе провожающих, заклал в жертву солнцеликому богу купленную навклерами вскладчину за немалую цену овцу. (С животными в осаждённом скифами городе стало напряжённо - нечем кормить. Поэтому продавцы жертвенных животных, доставлявшие их небольшими партиями морем из Старого Херсонеса, куда перед приходом скифов херсонеситы отогнали почти весь свой скот, резко подняли цены.)
  - А вы заметили, какая странность, - громко шепнул в толпе провожающих таможенник Евфрон пока навклеры и послы вместе с Полидоксом исследовали на алтаре внутренности жертвы, - уже дней десять, как с северной стороны к нам не пришёл ни один корабль.
  - Что же тут странного? - вполголоса возразил стоявший рядом Минний. - Там уже все знают о нашей войне со скифами. А ольвийцам Палак, наверное, прямо запретил заплывать к нам.
  - Должно быть, так, - согласился Евфрон.
  Недобрых знамений во внутренностях жертвы не обнаружилось: можно было с лёгким сердцем отправляться в путь. На центральном причале, к которому утром переместились корабли Пактия, провожающие стали прощаться. Вырвавшись, наконец, из кольца желавших доброго пути и удачи друзей и подарив последние поцелуи родным, послы и сопровождавшие их рабы поднялись на палубы "сестёр": Гиппоклид и Поликреонт - на "Филомелу", Хайромен и Ксенокл - на "Прокну", в надежде, что если не оба, то хотя бы один корабль доберётся до цели.
  Прощаясь у трапа "Филомелы" с проксеном Гераклидом и другими явившимися в этот ранний час проводить его знакомыми, Пактий пожелал им мужества и стойкости в борьбе с варварами, пообещав доставить послов в Гераклею и Синопу так быстро, как только будет возможно. Пожав руки Демотелу и Евфрону, Пактий крепко обнялся и расцеловался с Миннием и последним взбежал на палубу "Филомелы".
  - Всё, отчаливаем! - скомандовал он.
  Матросы на "Филомеле" и "Прокне" тотчас втянули трапы, отвязали от ограждающих каменные стенки причала дубовых свай удерживавшие судна канаты и отпихнули баграми тяжеленные махины от причала. Как только корабли отдалились, по команде стоящих у кормовых люков келевстов рабы выдвинули наружу и закрепили уключинами вёсла. Гребя левым рядом вёсел вперёд, а правым назад, "Филомела" и "Прокна" медленно развернулись носами на север и пошли к выходу из бухты за четырьмя успевшими отчалить раньше кораблями.
  Вместе с понтийцами в это утро херсонесскую гавань покинули навклеры из Одеса, Истрии и двое из Том. (Четыре боспорских навклера отплыли домой днём ранее.) Обогнув Парфенон с салютовавшей им золотыми бликами своего шлема и наконечника копья Афиной, шестёрка кораблей подняла паруса, ловя дувший с берега несильный попутный ветер, и пошла на запад, к Старому Херсонесу, помалу отдаляясь от берега. Гребцы при этом продолжали усиленно грести, придавая кораблям дополнительное ускорение: келевсты и надсмотрщики выжимали из рабов все накопленные трехдневным отдыхом в гавани силы в стремлении как можно скорее проскочить при благоприятной погоде безбрежный участок моря.
  Час с небольшим спустя курящийся густым сизым дымом маяк на западной оконечности Старого Херсонеса остался слева за кормой плывущей последним "Прокны". В этот момент на передних, а затем и на остальных судах разглядели на горизонте плывущие со стороны Фракии корабли. Все члены команды, кому служебные обязанности позволяли покинуть дек, а также пассажиры, как херсонесские послы, высыпали на палубы: для моряка встретить в море собратьев по ремеслу (а пиратов в этой части моря быть не могло) - большая радость; многие надеялись увидеть на встречных кораблях земляков, приятелей и знакомых. Корабли шли на вёслах: ветер дул им навстречу, и сближались не в лоб, а под углом, как бы с северо-запада, а точнее, это вышедшие из Херсонеса корабли под воздействием ветра и течения отклонились от прямого пути на запад в юго-западном направлении. Многие на плывших из Херсонеса кораблях громко удивлялись величине плывшей навстречу флотилии, насчитав аж 17 торговых суден! Это откуда ж столько?
  Наконец флотилии сблизились настолько, что навклеры, кормчие, келевсты и матросы стали узнавать на палубах встречных кораблей знакомые лица, радостно замахали сорванными с голов пилосами и огласили морской простор приветственными криками. Те, понятно, махали им в ответ, но без такого как у "херсонеситов" энтузиазма. В двигавшейся с запада флотилии были опознаны корабли из Истрии, Том, Каллатии, Тиры, Месембрии, даже из Гераклеи и Византия и аж шесть кораблей из Ольвии! Похоже, прознав об осаде скифами Херсонеса, купцы с западных берегов Эвксина спешили нажиться на беде херсонеситов, везя к ним самый ценный для осаждённого города товар - пшеницу и ячмень.
  Навклеры западных кораблей прокричали восточным просьбу притормозить. Их кормчие правили на сближение с явным намерением пройти на малом ходу как можно ближе к правым бортам встречных кораблей, чтобы навклеры могли расспросить коллег об обстановке в Херсонесе. Навклеры плывших на запад кораблей дали команду опустить вёсла, и корабли продолжали двигаться мимо встречной колонны, влекомые лишь силой ветра в парусах. С проплывающих в каких-то пяти-шести оргиях западных кораблей посыпались вопросы: безопасно ли заходить в херсонессскую гавань? не помирились ли херсонеситы с Палаком? был ли штурм города? каковы там цены на зерно и скот?
  Как только передний из западных кораблей поравнялся с последним из восточных, с него внезапно раздался пронзительный рёв сигнального горна, и над правыми фальшбортами западных кораблей в единый миг встали десятки воинов в скифских чешуйчатых кафтанах и башлыках, с нацеленными в сторону встречных кораблей луками.
  - Стойте на месте! Никому не двигаться! Кто пошевельнётся - поймает отравленную скифскую стрелу! - закричали навклеры западных кораблей застывшим в немом изумлении навклерам, матросам и пассажирам встречных кораблей.
  В следующий миг матросы западных кораблей метнули на палубы проплывающих мимо кораблей привязанные к длинным верёвкам трехлапые железные крючья. С гулким стуком по три-четыре абордажных крюка зацепились за фальшборта, и матросы, напрягая мышцы рук, принялись подтягивать свои корабли к "заарканенным".
  - Втяните вёсла правого борта! - приказали коллегам навклеры западных кораблей.
  Тем временем из деков на палубы западных кораблей выскочили новые десятки скифских лучников, густо встав вдоль правого борта. Разумеется, ни о каком сопротивлении попавших в скифскую западню моряков нельзя было и помыслить. Обманутые коллегами навклеры, окаменело застывшие, кто на носу, кто на корме, под прицелом десятков готовых сорваться с натянутых луков ядовитых скифских стрел, уныло приказали келевстам втянуть вёсла. Кто бы мог подумать, что скифы окажутся способны устроить засаду в море?..
  
  Захватив по приезде в Ольвию все стоявшие в ольвийской гавани торговые корабли (всего их там оказалось восемь: четыре ольвийских и по одному из Тиры, Истрии, Месембрии и Византия), Дионисий заключил с их навклерами и экипажами добровольно-принудительный договор о временном найме на службу скифскому царю Палаку для войны с Херсонесом. Погрузив на каждый корабль по сотне сайев, на другой день скифский наварх поплыл к Тирасу, пополнив по пути свою флотилию плывшими в Ольвию судами из Том, Каллатии и Гераклеи. От устья Тираса увеличившийся до 11 кораблей флот Дионисия, пользуясь благоприятной погодой, поплыл на восток - к мысу Тамирака на крайнем западе Таврийского полуострова. В Прекрасной Гавани и Керкинитиде он присоединил к своему флоту ещё 6 захваченных сайями Камбиса в здешних гаванях кораблей (два ольвийских, по одному из Тиры, Том, Истрии и Синопы). Таким образом, в распоряжении Дионисия оказалось 17 эллинских торговых кораблей различной величины. (В дополнение к обязательному парусу, часто непригодному к использованию из-за встречного ветра или его (ветра) отсутствия, самые большие корабли (пентаконтеры) имели по 25 движимых мускульной силой рабов вёсел вдоль каждого борта, меньшие - по 22, 20, 17, 15, самые малые - по 11 пар вёсел.) Разместив на кораблях тысячу Камбисовых сайев (по 55-60 воинов на корабль), обеспечивших своим присутствием верность эллинских навклеров и экипажей заключённому со скифским навархом договору, пользуясь по-летнему спокойным морем, Дионисий без проволочек двинул свою флотилию из Керкинитиды на юг, держась, на страх скифам, на таком расстоянии от берега, что светлая полоска земли едва-едва проглядывала слева на горизонте.
  Дионисий расположил свои корабли наподобие конной походной колонны, приказав навклерам выстроиться по четыре корабля в ряд, держась на расстоянии плефра от борта к борту и от носа к корме. Это позволяло Дионисию, плывшему впереди на гераклейской пентаконтере "Алкмена" навклера Айякета, держать свой флот под визуальным и голосовым контролем. А если бы кто-нибудь из самых зоркоглазых херсонесцев разглядел далеко на горизонте плывущие с севера корабли, он насчитал бы всего 4 или 5 кораблей. (Впрочем, ночь окутала непроницаемой для взгляда теменью землю, море и небо задолго до того, как Херсонес оказался в поле зрения скифских кораблей.) К ужасу скифов, с наступлением сумерек Дионисий и не подумал повернуть к поднявшемуся тёмной холмистой массой на восточном горизонте далёкому берегу, а продолжал следовать на юг, ориентируясь на огни двух маяков в новом и старом Херсонесе. На рассвете флотилия Дионисия оказалась в добрых трёх фарсангах западнее Старого Херсонеса, как и было задумано, и повернула, наконец, к берегу, растянувшись в единую линию, как обычно плавали торговые суда. Вскоре с передовой "Алкмены" заметили двигавшуюся на запад - явно из Херсонеса - флотилию из шести торговых судов. Дионисий передал по цепочке приказ атаковать и захватить встречные корабли, как только его "Алкмена" сцепится с задним из них. Что и было сделано примерно в фарсанге от старохерсонессского маяка...
  
  В ожидании своей участи захваченные корабли, втянув вёсла и спустив паруса, легли в дрейф в сцепке с захватившими их кораблями. Дионисий приказал навклерам, келевстам и кибернетам шести пленённых кораблей прибыть к нему на "Алкмену".
  В слепящем глаза отполированным серебром пластинчатом доспехе с ликом Диониса на груди и бронзовом эллинском шлеме с ниспадающим с макушки на спину алым конским хвостом Дионисий оглядел с возвышающейся вровень с головами кормы пентаконтеры стоящих с уныло-смиренными лицами в кольце угрюмых скифских воинов у кормового трапа корабельных начальников.
  - Прежде всего, не пугайтесь! - улыбнулся он. - Я - Дионисий, сын Посидея, наварх скифского царя Палака. Если мы с вами договоримся по-хорошему, ни с вашими кораблями, ни с вашими товарами и деньгами, ни с вашими людьми ничего плохого не случится. Наоборот! Сами вы и все ваши матросы сможете значительно приумножить ваши богатства!
  Дионисий сделал паузу, разглядывая сверху с ободряющей улыбкой недоверчиво слушавших морских торговцев.
  - На время войны с Херсонесом ваши корабли вместе с экипажами я присоединяю к моему флоту. Чем скорее мы победим Херсонес, тем скорее вы будете отпущены и продолжите ваш путь. Причём, отпущены не с пустыми руками. После того как мы с вашей помощью захватим Херсонес, каждый навклер получит по десять мин серебра, келевсты и кибернеты - по пять мин, каждый матрос - по мине. Сообщите об этом вашим командам... Сейчас мой граммат составит договоры о найме ваших кораблей царём Палаком, навклеры поставят на нём свои печати и...
  - А если кто не согласен? - раздался снизу угрюмый голос.
  - А с теми, кто не согласится нам помочь, мне придётся поступить как с врагами: их корабли вместе со всеми людьми и грузом станут нашей добычей, - вцепившись обеими руками в резные перила по обе стороны трапа, ответил Дионисий. - Так что выбор у вас такой: либо плен и рабство, либо честная служба во флоте царя Палака. Надеюсь, уже сегодня мы с вами отпразднуем победу в херсонесских харчевнях и диктерионах, а завтра вы получите своё серебро и поплывёте, куда вам нужно. Всего за один день заработать кучу серебряных монет - согласитесь, большая удача, ха-ха-ха!.. Ну так что? Все согласны поступить на один день на службу к царю Палаку, или есть такие, кто предпочитает плен и рабство?
  - Согласны, - недружно ответили снизу.
  - Вот и хорошо! - ободрил широкой улыбкой новых союзников Дионисий. - Я не сомневался, что дураков среди вас нет.
  - А какова будет наша задача? - поинтересовался один из навклкеров.
  - Объясняю! - шлёпнул радостно ладонью по перилу Дионисий. - Наш план таков. Сейчас в деках ваших кораблей укроются по четыре десятка скифских воинов - в том числе и для того, чтобы вы остались верны нашему договору. После этого мы под видом обычного торгового каравана входим в гавань Херсонеса. Вы причаливаете ко всем свободным причалам. Для кого причалов не хватит, швартуется к борту соседа или других стоящих в гавани кораблей. После этого по сигналу моего трубача сайи захватывают порт, портовые ворота и херсонесские корабли. Весь наш расчёт на внезапность. Так что предупреждаю сразу: тот, кто вздумает подавать какие-либо знаки херсонесцам, будет немедленно убит. Рядом с вами на палубах будут одетые по-эллински скифы, так что никому не советую с нами шутить... Да, ещё одно. После того как сайи с ваших кораблей высадятся в порту, вы немедля отчалите и поплывёте вглубь Восточной бухты, напротив Девичьей горы примете на борт ещё скифских воинов и переправите в порт. И затем сделаете ещё столько рейсов, сколько понадобится. На этом, полагаю, ваше участие в войне и завершится.
  Пактий бросил украдкой быстрый взгляд на стоящего рядом Тимосфена. После того как скифы высадятся на херсонесской набережной, вместо того, чтобы плыть к Девичьей горе, можно будет попробовать улизнуть в море. Но намекнуть об этом Тимосфену хотя бы взмахом брови было никак нельзя; ну, на "Прокне" сами сообразят повернуть за "Филомелой".
  - Скажи, досточтимый Дионисий, а нам и вправду заплатят обещанное серебро после того как скифы захватят Херсонес? - высказал стоящий перед Пактием одесский навклер вслух то, что наверняка сейчас скребло когтями сомнений всех его коллег.
  - Могу в том поклясться всеми эллинскими и скифскими богами, - заверил Дионисий. - Палаку нет никакого резона ссориться со всеми вашими полисами, - постарался он быть как можно более убедительным.
  - Поклянись лучше жизнью и здоровьем царя Палака, - предложил томиец Орфагор. - Тогда и Палак не нарушит наш договор, рискуя собственным здоровьем.
  - Хорошо, - кивнул согласно Дионисий и произнёс клятву жизнью и здоровьем царя Палака соблюсти в точности заключённый с навклерами договор.
  - Договора готовы, - доложил Дионисию его граммат - молодой человек с красивым почерком из неапольских эллинов. - Осталось лишь вписать названия кораблей и имена навклеров.
  - Поднимайтесь по очереди сюда ко мне, клянитесь именем Посейдона соблюдать договор и прикладывайте печати, - пригласил Дионисий.
  - Фоант, сын Сократа, из Одеса, навклер "Эвридики"...
  Через пять минут все шесть навклеров поклялись верно блюсти подписанный договор (сперва внимательно прочитав его) и приложили перстни-печати к двум экземплярам договора: один навклеры уносили с собой, второй отправлялся в сундук граммата наварха Дионисия.
  По доброй скифской традиции (да и эллинской тоже!) новоявленные союзники "обмыли" сделку, выпив с навархом по кубку неразбавленного вина, после чего навклеры, кормчие и керевсты вернулись на свои корабли, в деках которых уже укрылись по нескольку десятков скифских воинов, после чего их расцепили с захватившими их кораблями. По пять-шесть скифов, закутанных в длиннополые эллинские паллии, под которыми скрывались чешуйчатые боевые кафтаны, акинаки и гориты, с надвинутыми на брови широкополыми петосами вместо привычных башлыков, остались на палубах.
  Херсонесских послов, Гиппоклида и Поликреонта, Пактий нашёл в своей каюте в кормовой надстройке, которую предоставил им на время плавания. Прикрыв дверь, он коротко объяснил им ситуацию, договорившись, что для скифов они боспорцы, плывущие на остров Ахилла, и настоятельно посоветовал им не выходить из каюты, поскольку помочь своим они никак не смогут. Будем надеяться, что столь огромный купеческий караван насторожит херсонеситов и заставит их принять меры предосторожности. Но даже если скифы захватят город, Пактий доставит послов в Синопу, они попросят помощи у Евпатора и тот освободит город от скифов. Поэтому, что бы ни случилось, для Гиппоклида, Поликреонта и их товарищей на "Прокне" главное - сохранить свои жизни и свободу, убеждал Пактий.
  Недавние пленники, а теперь невольные союзники скифов встроились в середину вереницы из 23 судов ("Прокна" оказалась впереди "Филомелы") и двинулись на вёслах к белевшему вдалеке над кручей Херсонесу.
  Дозорные на западных башнях, заметив приближающуюся со стороны Старого Херсонеса флотилию, были поражены её величиной. Обычно навклеры сбивались в стаи по 5-8 кораблей, бывало, что и по 10-12, но чтобы больше двух десятков! (Ведь чем больше кораблей, тем ниже цена на привезенные ими товары, и, соответственно, выше цена местных товаров, которые навклеры желают купить.)
  Кто-то предположил, что это наши якобы исчезнувшие послы спешат к городу с понтийским войском. Слух тотчас разлетелся по городу, и множество женщин, подростков, стариков и вооружённых мужчин устремились на северную стену. С ближайшей к агоре приморской башни с внутренней дрожью возродившейся надежды в проплывающую мимо вереницу кораблей вглядывались Гераклид и Матрий, пытаясь отыскать среди них "Тритона" и "Эгиду", на которых месяц назад отправились на юг херсонесские послы. Но корабли плыли слишком далеко от берега, чтобы можно было прочитать их имена. По крайней мере среди передних Матрий свой корабль не разглядел. Зато Минний уверенно опознал по приметам Пактиевых "птиц". Это лишь подкрепило догадку, что флотилия везёт понтийское войско, иначе, зачем бы Пактию возвращаться? Значит, наши послы всё же добрались до Синопы.
  Однако, почему на палубах так мало людей? Где же воины? Почему они не высыпали поглядеть на приближающийся город? Не похоже, чтобы на кораблях было понтийское войско.
  А может, понтийский стратег специально спрятал своих воинов в деках, чтобы не показывать войско скифам, - тотчас возразили скептикам оптимисты, - может он решил застигнуть скифов врасплох! Так это или нет, можно выяснить только в порту. (О том, что в деках проплывающих мимо кораблей могут скрываться скифские воины, никому из стоящих на северной стене, конечно, и в голову не пришло.)
  Ворвавшаяся как на пожар в дом Невмения Хедра, жена Амфия, с восторженным сиянием в глазах сообщила беременной на восьмом месяце Горгиппе, что к городу плывёт флот с понтийским войском - наверное, и "Тритон" с ними! Подруги в сопровождении рабынь-служанок и домашнего епископа Горгиппы поспешили на возвышавшуюся вблизи дома куртину северной стены. С радостным волнением всматривались в вереницу величаво, будто лебеди, проплывающих к Парфенону кораблей. Да точно ли среди них "Тритон"? Хедра, которую Амфий, отправляясь в плавание, оставил "пустой", сказала, что сама сбегает в порт, всё разузнает, тотчас вернётся и расскажет.
  Как только переднее судно, плавно взмахивая красными крыльями вёсел, завернуло за Парфенон, народ массово устремился с северной стены в порт - в числе первых родные, близкие и друзья моряков с "Тритона" и "Эгиды". Туда же в надежде на верный заработок ринулись едва ли не все херсонесские порнаи и торговцы - благо скифы в своём таборе который день были погружены в дремотный покой.
  А между тем, скифы на Девичьей горе тоже заметили приближающуюся к городу флотилию. Отплывая минувшим днём из Керкинитиды, Дионисий отправил к Палаку берегом гонца под охраной десятка сайев. Взяв, как было велено, ещё два десятка охранников у Радамасада в Напите, вечером гонец вошёл царский шатёр на Девичьей горе. Так что сегодня с утра Палак и его приближённые с нетерпением высматривали на западе Дионисиевы корабли. Насчитав вместо объявленных гонцом 17-ти кораблей 23, Палак радостно догадался, что умница Дионисий захватил 6 кораблей, покинувших этим утром херсонесскую гавань.
  Прикрывшись от греков Девичьей горой, скифское войско, как притаившийся в засаде барс, изготовилось к решающему броску на Херсонес.
  Три тысячи пеших сайев во главе с Лигдамисом засели с полусотней грубо сколоченных деревянных лестниц среди каменных надгробий, колючих кустов ежевики, кипарисов и туй за восточным краем Девичьей горы в готовности погрузиться на Дионисиевы корабли и переправиться в гавань на подмогу Камбисовым сайям. Другие три тысячи скифов под командой Эминака томились ожиданием возле оседланных коней за западным краем Девичьей горы, имея с собой три десятка лестниц. Их задачей было поддержать атаку Дионисия, Камбиса и Лигдамиса на порт конным броском к Южным воротам, массированным обстрелом верха стены вблизи ворот и попытаться захватить стену с помощью лестниц. Ещё три тысячи спешенных воинов с полусотней лестниц получил под своё начало Марепсемис. Их задачей было, выждав, когда греки сосредоточат всё своё внимание и максимум сил на обороне порта и ворот, внезапно и быстро атаковать юго-западную стену на перешейке между двумя балками. Эта стена, длиной в три сотни шагов, с двумя круглыми башнями по углам и двумя квадратными между ними, была самой высокой, но Марепсемис рассчитывал, что её некому будет защищать. Последние две тысячи сайев Палак оставил на Девичьей горе про запас.
  
  Четверо портовых таможенников, предупреждённые прибежавшими с северной стены мальчишками о приближении к городу флотилии в двадцать с лишним торговых судов, стояли вместе с помощниками-грамматами и портовыми стражниками у дверей небольшого здания таможни, на углу набережной и ведущей к Портовым воротам улицы, и с немым изумлением глядели на нескончаемую вереницу выворачивающих из-за Парфенона в гавань кораблей. В переднем тотчас опознали "Алкмену" гераклеота Айякета - частую гостью в херсонесском порту. Узнали и следовавшие за "Алкменой" западнопонтийские суда. С удивлением увидели среди них амисских "птичек" и остальные суда, покинувшие херсонесскую гавань нынче утром. Разбившись на пары, телоны и их помощники разошлись по четырём центральным причалам, к которым швартовались передние корабли.
  Как только матросы, закрепив за сваи возле носа и кормы причальные канаты, спустили на причал два трапа напротив палубных люков, Евфрон с помощником поднялся на "Алкмену".
  - Хайре, почтенный Айякет! - приветствовал он с широкой приятельской улыбкой неспешно спускавшегося с кормы сребробородого гераклейкого навклера. - Рад видеть тебя в добром здравии. Добро пожаловать в Херсонес.
  - И тебе долгих лет жизни, многоуважаемый Евфрон. Хотя не могу сказать, что встреча со сборщиком пошлин для меня большая радость. Ха-ха-ха! - пошутил Айякет.
  - Хе-хе-хе! - ответил тонким смешком Евфрон, слышавший от навклеров подобные шутки, наверное, тысячу раз.
  - Ну как вы тут... воюете?
  - Воюем... если это можно назвать войной, хе-хе-хе!.. Мы не трогаем скифов, скифы не трогают нас. Ждём, когда Палаку наскучит любоваться на город с Девичьей горы, и он уйдёт в свой Неаполь. Жаль только, что усадьбы пожёг близ города, да деревьев столько повырубил.
  - Ну, это не велика беда, усадьбы отстроите.
  - Так мой граммат осмотрит товар? - спросил Евфрон.
  - Да, пусть идёт, смотрит. Ергасион, - обратился Айякет к стоящему у кормового люка келевсту, - покажи телону товары.
  Проводив взглядом двадцатилетнего племянника, нырнувшего с вощёной дощечкой и костяным стилем за келевстом в полутёмный проём люка, Евфрон кивнул на проплывавших за кормой "Алкмены" к свободному причалу Пактиевых "сестёр":
  - А эти почему вернулись?
  - Эти?.. Так с юга шторм надвигается, - пояснил Айякет.
  - А-а... Мы так и подумали.
  Навклер приказал одному из матросов принести ему и телону по килику вина - выпить за благополучное прибытие. Утоляя жажду добрым гераклейским вином пополам с водой (полуденное солнце пекло немилосердно), в ожидании племянника Евфрон удовлетворял любопытство гераклейца подробностями нынешней "полувойны". Рассказал о сожжении скифов в прорытом ими под городской стеной тайном лазе, с помощью которого Палак рассчитывал захватить город, и о сожжении скифами в отместку бывшего у них в заложниках сына хлебопёка Даматрия.
  - Жаль парня, - вздохнул Евфрон. - Погиб ни за что. Палак наверно решил, что это Даматрий выдал тайну лаза. Тогда как на самом деле это Формион после гибели внука Стратона, которого прочил нам в тираны, принёс повинную, выторговав себе и братьям прощение. Только это ему не помогло...
  Евфрон рассказал о самоубийстве Даматрия после похорон сына и убийстве женой Даматрия Формиона, устроившей ему ту же смерть, какой погиб её сын.
  Выложив все здешние новости, Евфрон спросил, не встречал ли Айякет в Гераклее или ещё где-нибудь наших "Тритона" и "Эгиду"? Получив отрицательный ответ, Евфрон огорчённо предположил, что "Тритон" и "Эгида", на которых херсонесские послы месяц назад отправились к южнопонтийским берегам искать помощи против варваров, таки погибли - в том числе сыновья демиургов Матрия и Гераклида Амфий и Невмений. Поведал и о новых послах, которых взялся доставить в Гераклею и Синопу амисец Пактий, да и тут незадача...
  - Однако, что-то долго мой Сириск там возится, - перебил сам себя Евфрон.
  - Товару много, - пояснил Айякет, рыская глазами по ближним и дальним причалам, на которых возле пришвартовавшихся кораблей скапливались десятки подоспевших из города торговцев и шлюх. - Ладно, пошли ко мне в каюту, опрокинем ещё по кружке, а то тут печёт - расплавиться можно...
  Всунув объёмистое чрево в приоткрытую хозяином узкую дверку, Евфрон изумлённо-испуганно вытаращил глаза, будто внезапно увидел в каюте самого Посейдона с серебряным трезубцем. Но и без владыки морей было отчего сердцу упасть в пятки: в тесной каюте сидели на койках друг против друга четверо воинов. Трое были в обшитых тёмной стальной чешуёй скифских кафтанах, штанах и башлыках, с акинаками на поясах, луками и стрелами в руках. В сидевшем слева у самой двери молодом мужчине в серебряном пластинчатом доспехе, Евфрон тотчас узнал Дионисия - старшего сына Посидея из скифского Неаполя.
  - Входи, Евфрон, присаживайся, - с язвительной улыбкой похлопал Дионисий по застеленной тёмно-синим паллием деревянной койке. Укрывшись при приближении к городу в каюте навклера, Дионисий наблюдал через щель приоткрытых дверей за всем происходящим на палубе, на причале и на берегу и, конечно, слышал весь разговор.
  - Т-ты как здесь... оказался? - выдавил из себя Евфрон, чувствуя за спиной потную тушу загородившего выход Айякета.
  - Да так, решил в гости к вам наведаться. Да не один, а со скифским флотом: все эти корабли поступили на службу к царю Палаку, - пояснил Дионисий. Потянув за руку, он усадил телона на койку слева от себя. - Так что, если хочешь жить, сиди здесь тихо и не рыпайся.
  - А Сириск, мой племянник... убит? - побелев, как полотно, просипел Евфрон.
  - Зачем нам убивать крепкого молодого раба? Его оглушили, а может, просто приставили к горлу нож, он и обделался, ха-ха-ха! - успокоил телона с весёлым смешком Дионисий. - Ну что там, Айякет?
  - Кажись, все причалили. Можно начинать...
  - Побудьте пока здесь, - сказал по-скифски воинам Дионисий. Надев на голову лежавший на коленях шлем, он встал и, прихватив с койки медный сигнальный горн (такие имелись на каждом судне, чтоб подавать сигналы в тумане, в дождь, в темноте), вышел на палубу. (Обсуждая с Камбисом и сотниками перед отплытием из Керкинитиды, какой сигнал дать к началу атаки, решили отказаться от привычного скифам барабана (услышав который греки тотчас поймут, что в порту скифы) в пользу корабельного горна. Один из матросов протрубил для стоявших на палубе сайев раз десять, чтобы командиры и каждый воин запомнили сигнал.)
  Убедившись, что все его корабли пришвартовались вдоль всей гавани, Дионисий протянул горн стоящему у кормового трапа молодому матросу (тому самому, что приносил Евфрону и Айякету из каюты навклера килики с вином):
  - А ну, дружок, протруби три раза...
  Над гаванью, заглушив крики носившихся над головами чаек и вспугнув сидевших на карнизе таможни голубей, разнёсся протяжный трубный рёв, затем второй, третий... Палуба "Алкмены" затряслась от гулкого топота выбегавших из обоих люков скифских воинов в обшитых металлической чешуёй островерхих башлыках, кожаных кафтанах и заправленных в скифики узких штанах, с болтающимися у бёдер акинаками и горитами, с круглыми, овальными и серповидными щитами на левых плечах и копьями в правых руках. В минуту полсотни прятавшихся в деке "Алкмены" сайев оказались на палубе (четверо последних вытащили из люков две грубо сколоченные неширокие лестницы длиной в десять шагов) и устрашающей стальной лавиной молча хлынули по трапам и прямо через фальшборт на причал. То же самое происходило и на других кораблях. Приказав Айякету плыть к Девичьей горе за подкреплением, Дионисий сошёл на причал.
  Стоявшие на причалах торговцы и порнаи, увидев выбегающих на палубы скифов, криками ужаса и диким визгом бросились со всех ног на набережную. Те, кто в этот момент были на набережной или только шли от Портовых ворот, с опозданием в несколько секунд тоже ударились в бегство: те, кто ближе, ринулись с двух сторон в ведущую к спасительным воротам улицу, другие - узкими закоулками между портовых строений к крепостной стене и вдоль стены - к воротам. Узнав из их криков, что в гавани скифы, к воротам в панике побежали десятки работавших в гавани и живших здесь мужчин, женщин, детей. Возле ворот образовалась давка из сотен обезумевших, вопящих, рыдающих, толкающих друг друга, стремясь поскорее оказаться по ту сторону стены, людей.
  С нависающей над южной частью гавани цитадели в преследующих херсонеситов скифов полетели стрелы, найдя в толпе скифов первые жертвы. К счастью для скифов, среди застигнутых врасплох немногочисленных защитников, потрясённо взиравших с цитадели и портовой стены на высаживающихся с эллинских кораблей скифских воинов, лучников было немного.
  Выбежав с причалов на опустевшую набережную, скифы, всё так же молча, устремились за греками в ведущую к воротам улицу. От жертвенника Аполлона на набережной до ворот было всего-то полсотни шагов, и две трети улицы были забиты рвущимися к воротам беглецами. По совету Дионисия Камбис приказал своим воинам поднять копья и давить на толпу греков сзади сомкнутыми щитами, вдавливая их подобно виноградному прессу в проём ворот и не давая тем самым закрыть воротные створки. Таким образом, стражи Портовых ворот оказались в безвыходной ситуации: через 5-10 минут сотни скифов, с неотвратимостью горного селя, на спинах горожан прорвутся за ворота. Задним своим воинам Камбис приказал держать под обстрелом зубцы стены над воротами и ближних башен, не давая защитникам высунуть голову.
  По десятку сайев осталось на палубах кораблей, с мрачной завистью глядя вслед устремившимся на берег товарищам. Не слишком доверяя греческим навклерам, Дионисий проявил благоразумную осторожность, дабы вдруг не лишиться своего флота: желание заработать за несколько дней кучу серебра, конечно, неплохой якорь, но лучше подстраховаться.
  Высадив скифов, корабли тут же стали отчаливать и, как было приказано, один за другим поплыли к Девичьей горе. Скрепя сердце Пактию пришлось отказаться от побега: скифы (а вернее - Дионисий) оказались отнюдь не простаками. Хотя под его началом было 12 человек команды (не считая тяжело раненого вчера надсмотрщика Эвдора), напасть с ножами, топорами и баграми на десяток вооружённых копьями, акинаками, секирами и луками, защищённых доспехами и щитами отборных скифских воинов (да ещё без предварительного сговора между собой!) было бы чистым безумием. Направив "Филомелу" вслед за остальными вглубь бухты, Пактий, глядя на творящийся в порту хаос, думал о том, что либо скифы сейчас захватят город и тогда, возможно, уже завтра он уплывёт отсюда с послами и заработанным серебром, либо херсонеситам с помощью их "заговорённого" састера удастся отбиться, и тогда, рано или поздно, "Филомеле" и "Прокне" представится более благоприятный случай для бегства.
  
  Проводив глазами последние завернувшие за Парфенон корабли, Минний, Мегакл, Демотел и добрая половина тех, кто стоял на приморской стене, поспешили в порт: для молодых ног пройти пару стадиев от северной стены до восточной набережной не в труд. Они как раз начали спускаться в потоке спешащих в гавань горожан от теменоса к Портовым воротам, когда из порта (кажется, с одного из прибывших кораблей) донёсся протяжный сигнал горна, затем второй и третий. Одетые в военные туники, вооружённые копьями и мечами мужчины на улице как по команде остановились, недоуменно переглядываясь друг с другом. У иных в бородах появились улыбки: похоже, к нам и вправду прибыло понтийское войско. Через несколько секунд от Портовых ворот и с башен цитадели раздались пронзительные призывы что есть силы играющих тревогу горнистов. Что там происходит, можно было только гадать: набережную и причалы не было видно за высокими крышами портовых строений.
  - Это нападение, - вполголоса высказал Миннию и Мегаклу напрашивавшуюся догадку побледневший Демотел.
  - Скорее туда! - крикнул первым опомнившийся Минний. Вырвав из рук Авла свой шлем, он поспешно надел его на полукруглый красный кожаный пилос, которым была прикрыта его макушка, продел левую руку в ремни поданного Авлетом овального щита с бронзовой змееволосой головой Медузы в центре, прикрывшего его левый бок от плеча почти до колена. Его примеру тотчас последовал Мегакл, выхвативший шлем и щит у своего раба. Демотел свой щит и шлем носил сам. Криками требуя дать дорогу и призывая женщин, детей и стариков немедля возвращаться по домам, Минний, Мегакл, Демотел и ещё несколько десятков мужчин, звеня оружием, побежали к Портовым воротам. Трое Минниевых рабов и раб Мегакла, секунду промедлив, побежали за хозяевами.
  - Кто же это там на нас напал? - крикнул бегущий рядом с Миннием Мегакл.
  - Сейчас узнаем! - бросил короткий взгляд на испуганно-растерянное лицо приятеля Минний, мельком подумав, что и у него самого, наверное, тоже вид сейчас отнюдь не геройский.
  Не успели они пробежать и сорока шагов, как вдруг сигнальные горны тревожно взревели в дальнем верхнем конце южной стены и тотчас покатились от башни к башне вниз к цитадели. Минний с товарищами и большинство мужчин остановились, растерянно взирая друг на друга: куда теперь бежать?
  - Что это? - выдохнул одними губами белый от страха Мегакл.
  - Скифы начали атаку южной стены, - мрачно объявил Демотел.
  - Куда теперь? - спросил Мегакл.
  - Туда! - махнул остриём копья в направлении Портовых ворот Минний. - Скорее!
  Пробежав ещё пару кварталов вниз, Минний и его спутники выбежали на последний перед Портовыми воротами перекрёсток, правая боковая улица с которого вела прямиком к Южным воротам. На секунду остановившись, Минний, с молчаливого согласия остальных взявший на себя роль командира, глянув в глаза Демотелу, кивнул наконечником копья вправо:
  - Демотел, давай к Южным воротам! Погляди, что там. И все, чьи сотни на южной стене, бегите туда! Остальные - к Портовым воротам!
  С перекрёстка хорошо был виден неширокий прогал распахнутых Портовых ворот, сквозь который, как канат через игольное ушко, с той стороны ломилась, давя друг друга, ревущая и визжащая от ужаса толпа женщин, мужчин, подростков, детей, рабов, за которыми неумолимо надвигалась ощетиненная, будто гусеница, стальными остриями копий стоголовая колонна воинов в обшитых металлическими бляшками островерхих башлыках. Скифы! Как они там оказались?!
  По десятку охраняющих ворота стражей растерянно топталось с копьями и щитами по бокам воротных створок, не зная, что предпринять. Ещё несколько десятков воинов прятались за мерлонами на стене над воротами и наверху примыкающей слева к воротам башни. Шестеро или семеро из них имели луки и пытались стрелять в колонну скифов. В ответ на стену и за стену густо сыпались скифские стрелы, жаля зазевавшихся.
  Прикрыв щитами лица, Минний, Мегакл и два десятка последовавших за ними вооружённых горожан в несколько секунд проскочили опасную зону и пробрались сквозь толпу вырвавшихся из толчеи полузадушенных людей к воротным створкам. Многие стражи, перехватив копьё в левую руку, хватали за руки и одежду давившихся в воротном створе людей и выдёргивали их из толчеи за ворота.
  Минний схватил за плечо ближайшего стража.
  - Кто тут старший?! - гаркнул он в испуганно оглянувшееся землистое немолодое лицо под тёмно-серой стальной каской, пытаясь перекричать стоящий возле ворот гвалт.
  - Космет Главкий! - сипло крикнул тот в ответ.
  - Где он?!
  - Там! - показал воин концом копья на верх башни.
  - Главкий! Эй, Главкий! - подбежав к открытому узкому входу в башню, закричал, что есть мочи Минний. Как ни странно, космет услышал зов, голова в стальном конусовидном шлеме со свисающим с острой верхушки на плечо светло-коричневым конским хвостом высунулась между мерлонами на тыльной стороне башни.
  - Что?!
  - Спустись сюда! - махнул рукой Минний.
  Через десять секунд Главкий, космет северной пограничной крепости Ктенунт, которому стратеги поручили охрану портовой стены и ворот, выбежал из полутёмного проёма башенной двери.
  - Много там скифов? - спросил Минний.
  - Как саранчи!
  - Ворота надо закрыть, иначе нам конец!
  - Знаю! Вопрос - как это сделать?! Ты видишь, что тут творится! Мы не сможем закрыть створки! Эх, скинуть бы на головы скифам перед воротами что-нибудь тяжёлое!
  - Что?!
  - Телегу!
  - Где её взять?!
  - В соседних дворах!
  Минний осторожно выглянул сбоку в проём ворот. Скифы уже были напротив гермы и Навархиды, им оставалось пройти до ворот за спинами вдавливаемой в створ обезумевшей толпы всего каких-то пять-шесть оргий.
  - Идея хорошая, но мы не успеем!
  - Да! Слишком поздно...
  - Нужно придумать что-то другое! Главкий! Надо остановить этот поток! Колоть копьями! Сделать завал из тел перед воротами!
  - Женщин?!
  - Другого выхода нет! Ворота должны быть закрыты до прихода скифов! Иначе нам всем конец, городу конец!
  - Колоть копьями... А это мысль! Молодчик, Минний! - перекосив обросший чёрной в серебряной паутине волнистой бородой рот в неожиданной улыбке, Главкий хлопнул Минния ладонью по прикрытому полированной сталью плечу. - Сделаем завал из тел! Только не наших, а из скифских!
  Оставив возле воротных створок по десятку воинов под командой Минния и Мегакла, остальным космет приказал подняться с копьями на башню и стену над воротами. Через несколько минут верхняя площадка башни и примыкающий к ней справа участок стены были густо заполнены укрывавшимися за мерлонами и под проёмами воинами. Заглянув одним глазом в створ, Минний увидел, что скифы уже совсем близко: между ними и воротами оставалось всего с полсотни херсонеситов.
  - Эй, наверху! - запрокинув голову, трубно заорал Главкий стоящим на стене бойцам. - По моей команде все разом кидаете копья в ближних к воротам скифов! Поняли?! Не подведите, ребятки!
  Когда передние шесть скифов, толкавшие выпуклыми звериными умбонами щитов в спины задних херсонеситов, оказались в трёх-четырёх шагах от проёма ворот, Главкий проорал во всю мощь командирской глотки:
  - Копья бросай!!
  Воины на стене и башне, пересилив страх, прикрывая лица щитами, вынырнули на мгновенье из-за мерлонов и что есть силы метнули копья вниз, в подступившую к самой стене остроголовую скифскую колонну - сперва те, кто сидел вприсядку под проёмами, и сразу второй копейный залп от стоявших за зубцами. Почти каждое из пяти десятков копий, ударивших сверху почти в упор в плотную толпу скифов (никто из их командиров не догадался при приближении к воротам скомандовать прикрыться сверху щитами), нашло свою жертву. В голове скифской колонны образовался затор из четырёх десятков скифских тел.
  - Скорее! Скорее! - энергично махал Главкий пёршим с выпученными глазами сквозь воротный проём беглецам.
  Через несколько секунд последние два десятка херсонеситов оказались по эту сторону ворот. Около десятка ворвавшихся вместе с ними скифов, не заметивших, что за ними никого нет, тотчас с двух сторон насадили на копья два десятка херсонесских воинов.
  - Закрывай!!! - проорал бешено Главкий стоявшим, уперев руки в доски, за воротными створками херсонеситам - наиболее сильным из тех, кто в числе первых вырвался из порта. Разом надавив ладонями на массивные полотнища ворот, те в несколько секунд с грохотом свели их вместе (по бокам и вверху створки упёрлись в выступы стен, не дававшие им открыться в другую сторону). В ту же секунду двое стражей толкнули по вырубленному на уровне груди в толще стены справа от ворот жёлобу толстый дубовый брус. Проскользнув сквозь проушину в небольшом пилоне сбоку ворот и по толстым железным скобам, вделанным в полотнища ворот, запорный брус с гулким стуком воткнулся в выемку пилона по другую сторону ворот.
  - Молодцы, парни! Мы это сделали!! - поздравил подчинённых Главкий.
  Минний и Мегакл сдавили друг друга в радостных объятиях, затем оба обнялись с косметом. Остальные воины - молодые парни, зрелые мужи, седобородые отцы семейств - в восторженном порыве обнимались и целовались друг с другом а со стены им радостно кричали и приветно махали руками их товарищи. Десятки стоявших, сидевших и лежавших без сил по обе стороны ворот и под стенами ближайших домов чудом спасшихся от скифов полуголых порнай, пожилых солидных торговцев, хозяев и работников портовых мастерских и ксенонов тоже обнимались и смеялись, поливая друг друга счастливыми слезами.
  Как вдруг с той стороны послышались гулкие удары скифских секир: скифы принялись крушить дубовые доски ворот, стянутые с наружной стороны четырьмя толстыми бронзовыми полосами, и каждый удар дрожью отдавался в сердцах вмиг согнавших с лиц улыбки херсонеситов.
  - Нужно немедля завалить ворота камнями! - крикнул Главкию Минний.
  - Да! - тотчас согласился космет. - Бери под свою команду всех, кого можешь, - повёл он рукой на толпу торговцев и порнай, - ломайте ограды ближайших домов и заваливайте ворота! Быстро!
  - Космет! У них лестницы! - прокричал со стены испуганный голос.
  - Ах-х, вор-рон! - прорычал в отчаянии Главкий. - Только этого нам не хватало! Мегакл! Беги к Южным воротам, скажи стратегам, чтоб скорее слали сюда как можно больше людей!
  - Похоже, скифы там тоже атакуют, - сказал Мегакл.
  - Пусть шлют, кого могут, с северной стены, из цитадели! Скорее! Самая большая опасность сейчас здесь!
  - Понял! Я мигом! - крикнул, срываясь с места Мегакл.
  - Копьё оставь! - крикнул ему вдогон Главкий.
  Кинув под ноги космету копьё, прикрываясь щитом от густо летевших из-за стены скифских стрел, Мегакл широкими прыжками побежал краем улицы к перекрёстку.
   - Граждане! - обратился Главкий к недавним беглецам. - Кто покрепче и помоложе, берите скифские копья, щиты, мечи, башлыки, - указал он на лежащих возле ворот в лужах растёкшейся по брусчатке крови исколотых скифов, - и давайте за мной на стену. Парни, вы все тоже на стену! Скифов заберите с собой, выкинем их за ворота! - приказал он воротным стражам. - Минний, выгоняй из соседних домов всех женщин, рабов - всех! - и скорей закладывайте ворота! - крикнул Главкий вдогон Миннию, перед тем как нырнуть за своими бойцами в тёмный зев башни.
  Подойдя к спасшимся из порта женщинам и пожилым безоружным мужчинам, со страхом глядевшим на сотрясаемые ударами боевых скифских секир доски ворот, Минний велел им бежать в окрестные дома, потребовать у хозяев кирки, ломы, молоты, топоры, рушить каменные ограды, сараи и заваливать камнями ворота.
  Калитки домов близ Портовых ворот и стены были открыты; мужчины и юноши - кто мог носить оружие, все уже были возле ворот и на стене, а их жёны, дети, старики-родители стояли у калиток, с тревогой следя за происходящим у ворот. А ведь всего полчаса назад это был самый тихий и далёкий от войны район города! Никто из здешних обитателей (в прилегающих к порту кварталах жили в основном бедняки: моряки, корабелы, мелкие ремесленники; рабов, рабынь тут почти ни у кого не было) и помыслить не мог, что на их крыши, улицы и дворы вдруг посыпятся скифские стрелы!
  С десятком женщин, пожилых торговцев и четырьмя рабами (тремя своими и Мегакловым) Минний забежал во двор ближайшего дома. Немедля приспособив рабов с выданными хозяйкой ломом, молотом, топором и лопатой рушить известняковую стену сарая, Минний тотчас вернулся на улицу. Двое мальчишек 10-12 лет, прижавшись к стене около калитки, с детским восторгом и завистью глядели на завязавшийся на стене над воротами бой и порхающие со свистом над крышами домов, стаями прилетая из-за стены, остроклювые скифские стрелы.
  - Ребята, у меня для вас важное задание, - обратился Минний к мальчикам. - Знаете, где эргастул?
  Оба энергично кивнули.
  - Летите сейчас туда как ветер и скажите охранникам, пусть всех рабов, которые там есть, гонят бегом сюда, к воротам. Скажете номофилак Минний приказал. Запомнили?
  Мальчишки снова кивнули.
  - Ну, бегите! До перекрёстка под стенкой, а затем как ветер! - подтолкнул Минний младшего в спину.
  Пока Минний следил, как его малолетние посланцы, счастливо избежав стрел, скрылись за углом, первые камни из разбиваемой рабами стены вывалились на улицу. Поставив у калитки копьё, но оставив на плече щит, Минний схватил измазанный глиняным раствором обломок, бегом понёс его к воротам и уложил в месте соединения створок. Толстые дубовые доски ворот гудели и трещали под ударами скифских секир, но пока ещё были целы. Женщины и солидные пожилые торговцы, согнувшись под тяжестью ноши, кто вдвоём, кто в одиночку, уже несли к воротам новые камни. Работа закипела.
  А на стене над воротами кипел тем временем яростный бой. Приставив справа и слева от ворот три десятка лестниц, скифы саранчой полезли на стену. Укрываясь по двое за мерлонами, защитники с двух сторон разили копьями появлявшиеся в узких проёмах лица скифов и те, получив смертельный укол, валились на лезших следом товарищей. Но иногда скифы успевали схватиться за древко копья позади острия и, падая, вырывали копьё из рук защищающихся. Тогда херсонеситу приходилось отбиваться мечом или топором, и это было куда опаснее, чем орудовать копьём.
  Немногочисленные херсонесские лучники разили лезших на стену скифов с боковых выступов башен и сами гибли один за другим под ливнем метких скифских стрел. Сотни скифов из задних рядов влезли на черепичные крыши ближайших к стене строений (в отличие от внутренней стороны, с наружной строения, к счастью, нигде не примыкали вплотную к стене, отстоя от неё не менее, чем на две-три оргии) и, стоя с удобствами почти на уровне с зубцами стены, караулили малейший неосторожный выход греков из-под защиты зубца. То один, то другой защитник, поймав в лицо или в шею скифскую стрелу, удар копья или топора, обливаясь кровью, с криком или молча, валился со стены на городскую сторону. И вот уже один, второй, третий скифский воин то тут, то там оказывались на стене, а за ними лезли ещё и ещё, тесня и рубя и сбивая со стены редеющих на глазах защитников.
  К счастью, в этот критический момент со стороны цитадели подоспела подмога. Убедившись, что высокие стены цитадели скифы штурмовать явно не собирались, Демотел с дозволения командовавшего возле Южных ворот стратега Делия, увёл на портовую стену сотню с лишним оборонявших цитадель гончаров и каменотёсов, оставив там с полсотни самых старых и юных. Поставив в качестве тарана десяток самых мощных, таких, как Дельф, прикрывшись спереди и справа большими прямоугольными щитами и выставив вперёд копья, гончары и каменотёсы пошли бычьим стадом по боевому ходу стены, сметая забравшихся на неё скифов. Вскоре за каждым мерлоном на атакуемой куртине вновь стояло по паре крепких бойцов. Главкию, сражавшемуся и распоряжавшемуся на башне, и Миннию внизу, возле заваленных уже до середины ворот, можно было утереть со лба холодный пот и перевести дух.
  Прорубив наконец доски между бронзовыми скрепами ворот, скифы увидели в дырах нагромождение камней. Взвившиеся за стеной чёрные дымные шлейфы и разнёсшийся по воздуху удушливый запах говорили, что скоро на штурмующих польётся кипяток и расплавленная смола.
  По совету Деметрия Кробил приказал разнести часть лестниц дальше от ворот и штурмовать Портовую стену по всей длине, растянув по ней обороняющихся. Но по спускающимся с акрополя улицам к портовой стене уже спешили сотни вооружённых херсонеситов, в том числе почти все демиурги, во главе с отвечавшим за оборону северной и западной стен стратегом Кронием. Вскоре на стене, от цитадели до подъёма на гору над верфью, за каждым мерлоном стояли по одному, по два бойца.
  Но и к скифам спешило подкрепление. Поднявшиеся к Главкию на привратную башню демиурги, с осторожностью разглядывая из-за мерлонов и щитов хозяйничавших в порту скифов, увидели два десятка спешащих от Девичьей горы в гавань кораблей, и на каждом стояла толпа остроголовых воинов, слепя глаза стальной и бронзовой чешуёй, словно рыба в вытащенном на палубу рыбацком неводе.
  - Нельзя дать скифам закрепиться в порту, - сказал вполголоса Демотел. - Порт надо сжечь.
  - Да, если их отсюда не выкурить, рано или поздно они захватят стену, - согласился Главкий. - А иначе, как огнём, их не выкурить.
  - Но тогда сгорят и наши корабли! - воскликнул Кроний. Все лица, словно по команде, обратились на север, где в углублённой в берег гавани около верфи стояли четыре херсонесских военных корабля (три униремы и триера) и три десятка торговых кораблей.
  - Эти корабли уже не наши, - возразил Минний, - и по мне, пусть лучше сгорят, чем достанутся скифам.
  - Ну, не знаю, - оглядываясь на теснившихся рядом демиургов, неуверенно пожал плечами Кроний, - нужно посоветоваться с другими стратегами.
  - Нет времени советоваться, Кроний! - настаивал Главкий. - Скифы уже высаживаются. Гляньте - у них ещё лестницы! Через пару минут они полезут, как саранча! Кроний, отдай приказ!
  - Если иного выхода нет - нужно жечь, - в ответ на вопрошающий взгляд Крония угрюмо произнёс Гераклид, так пока и не оправившийся от вероятной гибели старшего сына. Никто из стоявших на башне демиургов не предложил иной способ спасти корабли и выбить скифов из порта.
  - Ну, что ж, - вздохнул обречённо Кроний, - поджигайте...
  Минний и Демотел, решившие взять это важнейшее дело на себя, бросились вниз. В нижнем этаже башни хранился запас факелов, которыми освещались в ночное время ворота. Высунув голову из дверного проёма, Минний кликнул Лага, Авла и Авлета, продолжавших таскать вместе с пятью или шестью десятками рабов камни от разрушаемых оград, доверху завалив ими створ изрубленных скифами ворот. Нагрузив фракийцев охапками факелов, Минний подошёл с ними к пылавшему возле башни костру, на котором двое рабов под присмотром пожилого воина плавили в огромном чёрном казане смолу. По приказу Минния Авл и Авлет, морщась от смрада и жара, обмакнули верёвочные головки факелов в расплавленную смолу. Лаг зажёг три факела, один дал Миннию, второй Демотелу, третий оставил себе.
  - Кидать факелы на черепичные крыши тут, возле ворот, бесполезно, - взяв факел, сказал Демотел. - Нужно поджечь верфь. И ветер как раз оттуда, - указал Демотел глазами на сносимый вдоль стены в сторону цитадели дым.
  - Угу, - кивнул согласно Минний. - Скорей туда!
  Поскольку с внутренней стороны к портовой стене (как и повсюду) примыкали дома горожан, Минний, Демотел и Лаг с горящими, испуская чёрный зловонный дым, факелами и фракийцы с двумя охапками капающих жидкой смолой на камни мостовой факелов побежали к перекрёстку. Свернув в правую боковую улицу, добежали до эргастула и расположенной возле него башней взбежали на портовую стену. На всё про всё ушло не больше двух минут.
  С той стороны, на удалении нескольких оргий от стены, простиралась до воды обширная территория судостроительной верфи с многочисленными вспомогательными мастерскими, северной стороной примыкающая к обрыву нависающего над входом в гавань каменистого мыса. Пояснив стоящим здесь немногочисленным воинам (скифы сюда пока не добрались), что действуют по приказу стратега Крония, Минний и Демотел метнули свои факелы в открытые двери и окна мастерских, а затем ещё четыре, доставая их из охапок Авла и Авлета и поджигая от факела, который держал Лаг, после чего по косо уходящей от башни в гору стене все пятеро поднялись на кручу. Отсюда вся верфь была как на ладони. Кроме нескольких вооружённых стариков, на этом безопасном участке стены стояли десятки мальчишек и женщин из близлежащих домов, словно из верхних рядов театра глазевших на происходящее в порту сражение. Идя по стене, Демотел и Минний забрасывали горящими факелами канатную мастерскую, штабеля досок под навесами, остовы недостроенных лодок и кораблей. Прочерчивая в воздухе чёрные дымные шлейфы, летевшие со стены над кручей факелы всюду находили богатую поживу. Через несколько минут над постройками верфи в густых клубах дыма взвились высокие красные языки. Бесхозные херсонесские корабли у ближних причалов скрылись в пепельно-сизом дыму. Дымные клубы поволокло по набережной, накрывая непроницаемой удушливой пеленой складские бараки. Огонь на верфи стремительно набирал силу, выбрасывая с треском и гулом высоко в небо вместе с дымными клубами россыпи алых искр. Деревянные стропила под черепицами крыш стоящих в близком соседстве со строениями верфи и друг с другом складских бараков вспыхивали одно за другим. Сквозь рёв разбушевавшегося огня из нескольких близких к верфи бараков до стоящих на стене над верфью херсонеситов донёсся многоголосый человеческий вой. У Минния спазмом сдавило горло: он совсем забыл о запертых в складских бараках вёсельных рабах! А даже если бы помнил - всё равно это его бы не остановило.
  Не все высадившиеся в порту скифы бросились на штурм Портовых ворот и стены: при малом количестве лестниц задним выпала роль зрителей. Десятки из них кинулись обшаривать портовые строения в поисках не успевших бежать греков и иной добычи. Обнаруженных баб (как правило, это были рабыни) радостно насиловали, не обращая внимания на внешность и возраст; наскоро утолив накопившуюся в походе похоть, спешили искать более ценные вещи: золото, серебро, металлические изделия и, конечно, вино. Изнасилованных баб, как и не успевших убежать мужчин и детей (никакого сопротивления насмерть перепуганные греки, не говоря уж о рабах, не оказывали, счастливые тем, что их не убивают) скифы сгоняли на причалы, чтобы переправить оттуда в свой табор.
  Заслышав донесшиеся из окутанных дымом дальних бараков отчаянные вопли и грохот в запертые двери, несколько мародёрствующих скифов нырнули в дымную пелену, добежали на звук до бараков и сбили секирами замки, рассчитывая, что среди запертых там рабов должны быть и рабыни. Сотни и сотни измождённых многомесячным голоданием вёсельных рабов, толкаясь, падая и давя друг друга, крича и кашляя, хлынули из дымящихся бараков на волю, спасаясь от дыма и огня побежали по набережной к цитадели.
  Увидев в клубах дыма на набережной поток голых мужских тел, Минний облегчённо выдохнул: хвала богам (а вернее, скифам) - несчастные спасены! Глядевшие из-за соседнего зубца на бегство недавних сотоварищей Авл и Авлет гадали, не лучше ли было им оставаться в тех бараках? Но нет - навряд ли скифы даруют вёсельным рабам свободу, разве только своим...
  Раздуваемый ветром огненный вал быстро покатился по крышам портовых строений от верфи на юг. Перед наступающей стеной огня, между портовой стеной и бухтой всё, включая причалы, скрылось в густом удушливом дыму. Причаливший во главе подкрепления в южной части гавани царевич Лигдамис обнаружил, что причалы и набережная забиты сотнями похожих на обтянутые землистой кожей скелеты, обросших длинными свалявшимися волосами рабов и спасавшихся от огня и дыма Камбисовых скифов. Приказав приплывшим с ним воинам оставаться пока на кораблях, Лигдамис с двумя десятками телохранителей двинулся по набережной навстречу дыму и огню. У входа в ведущую к Портовым воротам улицу он наткнулся на Камбиса и Дионисия. Оба в один голос заявили, что оставаться дальше там, у ворот и стены, нет никакой возможности: нужно уплывать, пока все тут не задохнулись! Имея корабли, вернёмся, когда тут всё сгорит. Видя, что скачущий по крышам табун огненных коней неумолимо приближается, Лигдамис скомандовал Камбисовым воинам грузиться на корабли. Поскольку на палубах свободного места почти не осталось, Камбисовы воины, уложив на палубы раненых и убитых товарищей, привычно спустились в деки.
  Бросив взгляд с центрального причала на проглядывающие в сизой дымной пелене в северной части гавани силуэты херсонесских кораблей, Дионисий сказал Лигдамису и Камбису, что попытается увести те из них, которые ещё можно спасти. Пока грузились Камбисовы сайи Дионисий обежал несколько ближайших причалов, приказав навклерам пришвартованных к ним кораблей после погрузки следовать за ним к северным причалам.
  Из сгрудившегося в южной части набережной скопища рабов в спину грузившимся на корабли скифам неслись десятки голосов, просивших по-скифски забрать и их (из восьми с лишним сотен вырвавшихся из бараков рабов около трети были скифы и сарматы). Но на и без того переполненных кораблях для рабов места не было. Последним взойдя на палубу последнего отплывающего корабля, Лигдамис крикнул рабам, чтоб подождали: корабли высадят на берег воинов и сразу вернутся за ними. Отчалив, 10 кораблей во главе с Дионисием, под удивлённые возгласы теснившихся на их палубах скифов, повернули на север, остальные 13, с Лигдамисом и Камбисом, обогнув южный мол, поплыли к Девичьей горе.
  Два десятка пришвартованных около верфи херсонесских кораблей были охвачены огнём. На нескольких причальные канаты перегорели, и они, словно распустившиеся на воде красно-оранжевые цветы, покачиваясь на зыбких волнах, пылали яркими кострами на некотором удалении от берега, испуская в голубое небо длинные тёмные дымные шлейфы. Но до кораблей, причаленных дальше от верфи и набережной, огонь пока не добрался. Медленно подплывя к ним на расстояние плефра, флотилия Дионисия остановилась. Несмотря на водную гладь, жар от огня на берегу явственно ощущался и здесь: кожей лица, губами и обжигаемыми при каждом вдохе пропитанного гарью и смрадным дымом воздуха лёгкими. Греческие моряки, которым Дионисий пообещал за каждый спасённый корабль по мине серебра, спустили с палуб шлюпки. В каждую соскользнуло по канатам по четыре-пять смельчаков. Вылив на себя по нескольку пилосов воды, быстро поплыли к херсонесским кораблям, таща за собой концы толстых буксировочных канатов.
  Выбравшись из шлюпок на причалы, оттуда на корабли, моряки торопливо заарканили высокие закруглённые "шеи" и "хвосты" не охваченных огнём кораблей. Таковых оказалось двенадцать. Два "лишних" привязали к "заарканенным" прежде. Задыхаясь от дыма, гари и невыносимого огненного жара, моряки спешно отвязали швартовочные концы и, крикнув своим навклерам, что можно тянуть, попрыгали в спасительную воду. Скифские корабли немедля дали задний ход, потянув заарканенные херсонесские корабли и привязанные к ним шлюпки на середину бухты. Едва не изжарившиеся на причалах и палубах герои-моряки так и поплыли в воде, держась за борта шлюпок и свисающие с бортов спасённых херсонесских кораблей швартовочные канаты.
  Вместе с десятками горожан, Минний и Демотел завороженно наблюдали, как разожжённый ими пожар пожирает порт, вынудив скифов спешно бежать. Итак, их замысел сработал. Вот только что же дальше?
  - А-а, вот вы где! - послышался справа радостный голос Мегакла. Быстро пройдя по обступленной у каждого проёма мальчишками, женщинами и стариками стене над кручей, Мегакл взбежал на верхнюю площадку угловой башни на мысу, с которой глядели на дело своих рук Минний и Демотел. Отогнав от соседнего проёма Минниевых фракийцев, Мегакл некоторое время потрясённо, если не восхищённо, глядел на открывшуюся с высоты картину пожара: ярко пылающие у северных причалов корабли (в том числе под самой кручей - боевые униремы и триера), уводимые на привязи "скифскими" кораблями вглубь бухты 12 херсонесских торговых кораблей, скрытую в густом дыму южную часть гавани и цитадель, просвечивающие сквозь дым оранжевые языки пламени над крышами складских бараков, в которых, помимо прочего добра, сгорели либо вот-вот сгорят немалые запасы зерна и оливкового масла, привезенные последним караваном боспорских и понтийских кораблей. Огонь как раз добрался до уходящей к Портовым воротам срединной улицы, жадно пожирая таможню и харчевню Онаса у Навархиды, перебрасывая снопы искр и алые змеиные языки на ту сторону улицы.
  - Да-а, зрелище-е... - нарушил, наконец, общее молчание Мегакл. - Бегут скифы.
  - Ага, бегут. И уводят остатки наших кораблей, - мрачно отозвался из правого угла один из охранявших башню стариков.
  - А что там у Южных ворот? - угрюмо поинтересовался Минний.
  - Там скифы тоже отбиты! Там и на юго-западной стене! Они и туда полезли! - радостно доложил Мегакл. - Наверно, думали, что наши все кинутся защищать ворота и портовую стену. Но Евкистей быстро направил туда людей с западной и верхней части южной стены. В общем, скифский штурм отбит! Вот только... по стене передали, что Евкистей не уберёгся - поймал скифскую стрелу.
  - Евкистей? - отвлекшись на секунду от пожара, глянул сбоку на приятеля Минний.
  - Да, - кивнул тот. - И Главкий, кстати, тоже... не уберёгся.
  - Насмерть?
  - Главкий был ещё жив, когда я был у Портовых ворот. Стрела вошла ему в правую щёку и вышла за левым ухом, - сообщил Мегакл. - Даже если стрела не отравлена - вряд ли выживет. Ну, а Евкистей насмерть. По стене передали, что стрела вошла ему прямо в глаз.
  - Метко стреляют, гады, - отметил Демотел.
  - Да-а... Жаль обоих, - угрюмо произнёс Минний. - Каких людей потеряли...
  На башне воцарилось тягостное молчание, нарушаемое только криками испуганно мечущихся чаек и треском огня на остатках того, что недавно было херсонесской верфью.
  - Итак, у нас больше нет флота, - мрачно констатировал Минний через минуту. - И наши послы в руках у скифов.
  - Если не убиты, - угрюмо предположил Демотел.
  - Похоже, мы влипли по самые уши, - подвёл итог сегодняшнему дню Минний.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"