Было раннее майское утро закатных дней Советской Империи. То ли восемьдесят восьмой, то ли восемьдесят девятый, Сева сейчас и не помнил точно. Он был студентом второго курса филфака МГУ, но жил не в общаге, а в служебной комнате на Спольном переулке, поскольку еще год назад ушел в дворники. Степухи не хватало, да и вообще, хотелось самостоятельности, своего угла, чтоб было, куда зарыться самому или девушку опять же привести. В те времена это была хорошая отдушина для студентов, которыми начальники ЖЭКов затыкали кадровые дыры. В их "дворницкой" жило семь человек в девяти комнатах выселенной коммуналки. Все, как и Сева, студенты разных ВУЗов столицы, за исключением дяди Вовы. Дядя Вова был просто Королем дворников, Витязем метлы и лопаты. Он мел сразу несколько участков, мистическим образом успевая бывать в нескольких местах одновременно, зарабатывал огромные по тем временам деньги и... дальше непонятно, что он с ними делал, поскольку в его убогой комнате не было ни мебели, ни телевизора, ходил он зимой и летом в одном и том же, питался невостребованными котлетами из заводской столовой, где его зазноба трудилась поварихой. Говорил, что у него семь детей от пяти жен, и всем он честно платит алименты. Но, глядя на его хитрую рожу, верилось в это с трудом.
Сева с утра колол лед, или мел листья, потом шел на занятия, а вечером, если требовалось, выходил еще раз убирать. В целом, он уже приноровился, да и участок у него был не самый трудный, так что на работу он тратил не больше двух-трех часов в день, если, конечно, не снегопад или иные напасти.
Как-то раз, уже закончив уборку и собираясь домой, Сева познакомился с парочкой волосатых, что попросили у него закурить. Разговорились. Он и она, парня звали Принцем, девушку Дзен-Вышибала. Сева и раньше сталкивался с хиппи, особенно часто в кафе "Турист" на Мясницкой, куда он любил забегать из-за вкуснейшего кофе, сваренного "на песке". Но смотрел на них издалека с некоторой оторопью, смешанной с восхищением, уж очень они выделялись из серой советской действительности своим цветастым тряпьем, длинными волосами и странными украшениями. Еще более странной казалась их речь, замешанная на сленге с обилием англоязычной лексики. Для парня из провинции, коим он и был, это была дикость, но с ярким оттенком потусторонности, нездешности, какой-то яркой параллельной жизни, неведомой ему. Но чтоб подойти поближе, познакомиться, об этом и речи не было. Природная застенчивость или комплекс провинциала, Сева и сам не мог понять. А тут... на ловца и зверь бежит. В общем, он пригласил их почаевничать, благо, что сегодня ко второй паре.
"Чаепитие" затянулось на три месяца. Принц и Дзен-Вышибала прочно обосновались во второй смежной комнате из двух, что занимал Сева. Выгнать их у Севы рука не поднималась, тем более, что через них он действительно соприкоснулся с тем, что впоследствии стали называть контркультурой. Потек ручей стихов, книг, музыки, что имели хождение в узких кругах "системы", как называли себя хиппи. Как правило, полуслепые ксерокопии или распечатки на машинке, затертые кассеты, что лишь добавляло им харизмы. Но сквозь них пробивались голоса, неслышимые им прежде. Уильям Берроуз, Керуак, "Гретфул Дед", Костанеда, Генри Торо, "Махабхарата" издательства "Ылым" и многое, многое другое. Плюс посиделки до утра под портвешок или что иное. Попробовал с ними пару раз курить траву, но так и не понял в чем прикол, ощутил только, что время начинает течь иначе и мысль ветвится непредсказуемыми ассоциациями, все ж алкоголь роднее. Так и перезимовали.
Принц был ярко выраженный флегматик-мизантроп, любивший, чтобы все крутилось вокруг него, а сам он оставался независимым наблюдателем. Впрочем, его мрачноватую ауру с лихвою компенсировал самобытный юмор, коим он пересыпал свои отнюдь не веселые наблюдения за жизнью. Дзен же была бешеный холерик, чья энергия не давала спокойно жить ни ей самой, ни окружающим. Оба они оправдывали свои прозвища. Особенно Дзен-Вышибала. Дзен, потому что была непредсказуема в своих действиях. Вышибала, потому что могла концентрированным словоизвержением снести крышу любому слушателю в течение пяти минут. Даже если не было благодатной аудитории, Дзен могла пузыриться словесами и идеями в автономном режиме, заполняя обьем любого помещения. Севу даже подмывала мысль подсмотреть, что она делает в полном одиночестве, неужто молчит?
Оказалось, нет, в одиночестве Дзен изучала телевизор и писала по свежим следам письма во все телевизионные редакции от программы "Будильник" до "Международной панорамы". Письма она складировала, поскольку купить конверт и марки у нее никогда не доходили руки. Много приятных минут скоротали они зимними вечерами, выхватывая наугад ее послания и катаясь по полу от смеха.
Скромный студенческий быт Севы постепенно обрастал всеми атрибутами хипповского флэта. Зачастили гости. Сева поначалу пробовал робко сопротивляться, а потом, плюнув, пустил все на самотек, стараясь в этом потоке выловить хоть что-то полезное и для себя. Каждый второй приходящий был, несомненно, фрукт, особенно олдовые, прошедшие огонь и воду, ментовки и, за редким исключением, психушки. Некоторые из них надолго врезались в его память.
Как-то раз Дзен притащила неведомо откуда Архивариуса, ходячую легенду, выловив его в короткий промежуток между отсидками в психушке. На нем пробы было ставить негде, такой бывалый пипл. Всю ночь он грузил их стихами собственного производства, из которых Сева запомнил только четверостишье:
Стеклянный стейк стекает слизью,
Грибницы глаз полны слезами.
Канатоходец между жизнью
И смертью поднимает знамя...
"Да я таких виршей могу накропать длиной в Великую Китайскую Стену" - думал про себя Сева. Но природный магнетизм Архивариуса был таков, что слушали все, даже Дзен-Вышибала. Наутро на общей кухне Архивариус жаловался Вышибале:
- Устал, сестра... Устал повелевать... Куда ни приду, все меня слушают и слушают... А что мне им сказать? Хлебами всех не накормил, воду в вино не превратил... Что мне им сказать? А?!
Дзен гладила его слипшийся в тощую косичку хаер и жалела:
- Терпи, брат... Ты их сердцем кормишь... Терпи...
Когда уже легли все спать, Архивариус засобирался. Севе тоже было пора. На участок. Архивариус разделся до трусов и тщательно подбирал свой новый гардероб из чужих вещей. Сева было засопротивлялся, когда он надел его новенький свитер, но Архивариус блаженно улыбнулся: "Чувак, братанский ченьдж, я все свое оставил, на нем пыль дальних странствий и дорог". Сева покосился на засаленные шмотки Архивариуса и вздохнул, благо еще, что севины ботинки ему не подошли и Архивариус ушел в своих разбитых говнодавах.
К концу мая Принц и Дзен засобирались на юга. У Севы же выпала короткая сессия, какие-то зачеты он получил на автомате, а что-то сдал досрочно, поскольку ездил в Тарту, епархию Лотмана, на сьезд пушкинистов в группе преподавателей и студентов Московской лингвистической школы. За вечерним чаем, Принц между делом произнес:
- Мы завтра едем покупаться. Ты как?
- В бассейн "Чайка" что ли? - уточнил Сева, погода явно не располагала к таким действиям.
- В Крым - последовал ответ.
- У вас билеты на руках?
- На хрена билеты, автостопом - ухмыльнулся Принц.
- А-а-а... У меня денег - трешка, я еще зарплату не получил - решил отделаться от темы Сева.
- А на хрена тебе деньги? Ты едешь покупаться или деньги тратить? - не унимался Принц.
- А я не знаю... Я так... Не пробовал еще.
- Вот и попробуешь. Поедешь с нами, все поймешь - подытожил Принц и с хрустом откусил баранку.
Сева минут пятнадцать напряженно думал, оценивая ситуацию: "А фигли, в самом деле, люди едут, а я чего? Слабо, что ли?" Раззадорив таким образом себя, он решительно мотнул головой:
- Едем! Вот только... как участок?
- А дядя Вова зачем? Ему, что твой мести, что еще десять таких же - поставил точку Принц - Завтра в семь утра на трассу. Всё.
Полночи Сева не мог уснуть, волнуясь, как перед вступленьем в пионеры. Рюкзак был собран. По совету Принца, он взял тонкое одеяло-плед, большой кусок полиэтилена, зубную щетку и томик Вознесенского, к которому был неравнодушен еще со школы. Все остальное Принц с отвращением выкинул из его рюкзака:
- Сам еще потом спасибо скажешь, что не навьючен как верблюд. Я вообще еду пустой, Дзен одеяло тащит.
Было раннее майское утро закатных дней Советской Империи, когда они втроем вышли из дома и направились на Курский вокзал. Москва была пуста, изредка накрапывал грибной дождь.
- Хорошая примета - разулыбался Принц.
Выбираться из Москвы на трассу, где можно застопить нормальный дальнобой, было крайне накладно, поэтому пользовались электричками. Но им несказанно повезло, молодой парнишка-проводник, вписал их за трешку, что имел Сева, в поезд "Москва-Курск".
- Днем поторчите в тамбуре, а вечером забирайтесь на третьи полки - напутствовал он их.
Расставшись столь быстро с единственной купюрой, Сева ощутил флюиды неуверенности в завтрашнем дне, но Принц был неумолим:
- Чем быстрее забудешь, тем легче вернется, и вообще... вышел на трассу - не парься, иначе мазу перебьешь.
Поезд был не скорый и тащился почти сутки, тормозя на каждом полустанке. Доев домашние запасы и отоспавшись на жестких полках, столь же ранним утром они сошли в Курске. "Двигаться втроем по трассе коряво, дальнобои редко берут больше двух. Значит, едем дальше по железке, пока катит" - подытожил Принц. И они вписались в электричку до Белгорода. А в Белгороде пересели на электричку до Харькова. Контролеры не донимали. Один лишь раз им пришлось пройти несколько вагонов, уходя от них, а на ближайшей станции перебежать опять в хвост состава. Так и добрались ввечеру до ридны Украины.
Чем была сильна хипповская "система", так это системой вписок. У каждого уважающего себя волосатого была в наличии пухлая записная книжка, где под буквами алфавита зачастую были расписаны даже не фамилии, а города. Ритуал обмена телефонами был неписаным законом, где бы судьба не свела их на просторах нашей Родины. Поэтому, оказавшись, практически в любом крупном городе Советского Союза, волосатый открывал свою записную и начинал обзвон. Если не хватало "своих" номеров, всегда можно было с междугороднего позвонить в Москву и позаимствовать у приятелей еще. Рано или поздно вписка находилась.
В Харькове первым, кто откликнулся, был Саша Символ. Саша не был хиппи, он был нормальный тихий сумасшедший. В юности он много занимался дзю-до, каратэ-до и прочими восточными единоборствами, пока не стал истовым христианином. После чего изобрел свою систему православного дзю-до, назвав ее прав-до или каратэ-во-христе - он так и не мог определиться. Суть ее была в том, что борешься не ты, а Господь в тебе, главное войти в нужное состояние через молитву и не мешать ему. Правда, работала она с его слов только в тех случаях, когда ты за дело правое стоишь. Примерно год назад, прочитав случайно в местной молодежной газете "Смена" о том, как люберы гоняют на Арбате хиппи, Саша приехал в Москву защищать волосатых, коих он считал за агнцев божьих, что не пашут и не сеют, а живут аки птицы одним днем. Так и ходил по флэтам с тремя толстыми общими тетрадями, где его аккуратным ученическим почерком были расписаны постулаты нового единоборства. Но "агнцы божьи" проявили полную пассивность в деле изучения его учения, поскольку в большинстве случаев предпочитали спасаться бегством, зато он получил свое погонялово Символ и вошел в анналы хипповской системы.
Саша расстарался на полную катушку. Их ждал шикарный ужин с салом и горилкой, ванна и свежая постель. Отоспавшись, они всей компанией на следующий день отправились на тусу в кафе "Минутка", где кучковались местные хиппы. Уже через полчаса братаний и обмена новостями к ним присоединились две девушки, Ирэн и Скиппи. Ирэн была смешливая хохлушка с налитыми щечками, невысокая и плотно сбитая с густыми, длинными каштановыми волосами. Скиппи - полная ее противоположность. Высокая, поджарая, как русская борзая, с легкой пружинящей походкой, как выяснилось, в прошлом мастер спорта по легкой атлетике. Блондинка с короткой мужской стрижкой. Не красавица, но очень привлекательная. Точеная фигурка, облаченная в джинсы и короткую обрезанную футболку - топиков тогда еще не существовало - из-под которой выглядывал плоский загорелый живот, притягивала взор. Сева, что называется, запал. Остаток дня они бродили по городу, обьедались мороженным и смотрели на местные достопримечательности. Севе особенно запомнился огромный памятник революционерам, называемый в народе "Четверо из Ломбарда", поскольку прямо за ним располагался городской ломбард. У девчонок были деньги и вечером они уже впятером сели в поезд до Джанкоя. Да еще и с авоськой домашних пирожков. Пока все катило и Севе это нравилось.
После пыльного Джанкоя в первый раз вышли на трассу. Выжженная степь обдавала жаром. Они долго стопили на пустынной дороге, держа курс на Черноморское, что на западном побережье Крыма, где у Скиппи подружка проходила практику в одном из Домов отдыха в качестве поварихи. Светила если не вписка, то халявный харч. Ехали на трех машинах и к вечеру, наконец-то добрались до моря. Когда-то в детстве Сева отдыхал с родителями на южном побережьи Крыма, но здесь он был иной. За спиной гладкая до горизонта степь, впереди, после высокого обрыва ровными валами накатывал прибой, почти белесый от песчаной взвеси. И ветер, не встречавший никакой преграды, раздувал рубаху парусом. Обойдя с десяток санаториев, растянувшихся вдоль побережья, они так и не нашли скиппину подругу, поскольку точного адреса не было. Стемнело. Решили ночевать на берегу, и Сева получил от Принца первое задание - пойти в ближайший санаторий и набрать ништяков на ужин. Ништяки могли быть двух видов: коронные, то бишь обьедки, или обычные, то, что осталось лишним. Сева было заартачился, что за фигня, будет он еще побираться чьими-то обьедками, но тут же получил жесткую отповедь от Принца:
- Вышел на трассу, считай, что встал на путь дервиша. Поступая в суфийский орден, человек, какого бы он благородного происхождения не был, неизбежно проходил первую ступень уничижения своей гордыни. Его посылали побираться на мясные ряды ближайшего базара, самые зловонные, кишащие стадами мух над выброшенными потрохами и крысами, жрущими внутренности зарезанных животных. Это был этап стирания старой личности, вплоть до полной отрешенности к своему бренному "я". Считай, что тебе повезло, тут нет такой экзотики, как старые восточные базары.
Почесав в затылке, Сева нехотя направился к горевшему огнями в отдалении санаторию каких-то донецких металлургов. Но все вышло как нельзя лучше. Пококетничав с молоденькой поварёшкой, Сева получил в руки две буханки хлеба и трехлитровую банку котлет, оставшихся после ужина. Радостный от сознания выполненной миссии, он почти бегом вернулся на пляж. Уже горел костер, и Скиппи достала припасенную с Харькова бутыль неразбавленного спирта. Трапеза плавно перетекла в пирушку. Алкоголь быстро ударил в голову, и они скакали по пустынному пляжу, орали что-то не стихающему ветру, купались голыми в свете пробившейся из-за облаков Луны, пока не утомились и обессилено не свалились у затухающих углей остывшего костра.
Неприкрытая сексуальность Скиппи манила Севу как воронка утекающую в раковине воду. Он попробовал подлезть к ней с пьяными комплиментами, но получил такой профессиональный удар под дых, что с трудом отдышался.
- Не лезь к ней, Сева - пожалела его Ирэн - Она у нас лесбиянка.
- Не лесбиянка, а бисексуалка, - отреагировала Скиппи - А вот московских соплежуев ненавижу с детства.
- Да, я московский только два года - попробовал защититься Сева.
- А наплевать, вот закончишь свое высшее, и будешь цепляться за Москву всеми зубами и локтями, женишься на какой-нибудь корове-москвичке и станешь всю жизнь ей тапочки носить, знаем - Скиппи была неумолима.
Сева замолчал, задумавшись о такой перспективе.
- Злая ты - вставила Ирэн.
- Зато ты у нас добрая, вот и приголубь - Скиппи отвернулась и задымила сигаретой. Принц с Вышибалой беззлобно ржали, оторвавшись от затяжного поцелуя. Ничего другого, как готовится ко сну, не оставалось. Завернувшись в одеяла и тесно прижавшись друг к другу, они вскоре уснули, обдуваемые соленым морским бризом.
На следующий день Скиппи разыскала таки свою подругу в одном из санаториев. Появилась вписка, но только на одного человека. После короткого совещания решено было разделиться. Скиппи остается здесь, а Принц, Дзен-Вышибала, Сева и Ирэн двинут дальше на юг. Увидев в глазах Севы смятение при взгляде на удаляющуюся Скиппи, Принц хлопнул его по плечу:
- Слушай, не цепляйся. Трасса дала, трасса взяла, сколько еще впереди, пошли пока ветер в спину...
И, прихватив рюкзачишки, они снова вышли на дорогу.
Следующая остановка была под Саками, южнее Евпатории. В Евпатории Сева получил первый опыт аска.
- Значит, схема тут простая, - вещал Принц - Стандартная телега, что мы, мол, туристы, отстали от своей группы, автобуса, поезда, самолета, нет денег на билет, помогите, чем сможете... Особенно канает прибалтийский акцент, не знаю почему, но проверенно годами. Могут быть импровизации. А вообще, Евпаторий город хлебный, вокруг полно расслабленных матрасников, гони любую чушь, главное убедительно... Ну все, в расход.
Поодиночке они стали прочесывать толпу. Сева воспринял это как актерский этюд, когда-то в детстве он занимался в драматическом кружке при Доме пионеров. Преодолев первое смущенье, он довольно быстро вошел в роль, появился даже азарт, кто больше наберет. У него получилось три рубля с копейками, когда они встретились через два часа. Выяснилось, что это меньше, чем у остальных. Вне конкуренции была Вышибала, почти пятнадцать рублей. Как бульдог она мертвой хваткой вцеплялась в мужиков, и уже через пять минут, любой был готов отдать ей последний рубль, лишь бы избавиться от этой сумасшедшей. Наевшись от пуза в кафетерии, они под самую завязку затарились дешевым разливным вином. Поэтому концовка дня получилась смазанной. Сева с трудом помнил, как они уже в глухой ночи приехали на дикий пляж километрах в сорока от города.
Рассвет был достоин кисти любого импрессиониста. Пляж по утру оказался белоснежным, поскольку состоял целиком из мелких, выбеленных ветром и солнцем ракушек. Полнейший штиль, ни облачка на небе, кроме золотого диска солнца, встающего над горизонтом. Море соединилось с небом, и глубокий ультрамарин перетекал наверх, переходя в небесную лазурь. И как последний штрих - белый пароход, замерший на рейде. Загляденье. Накупавшись и допив остатки вина, они снова вышли на дорогу.
Принц привез их в заповедник на южный берег Крыма. Точнее, он назывался Государственный заказник, и занимал площадь от Судака до Нового света. Все было серьезно, в те года его охраняли несколько лесничих, поскольку там водились редкие цветы, занесенные в Красную книгу, и росла реликтовая сосна, пережившая времена динозавров. Не то, чтобы стоять там и разводить костры, гулять можно было только с экскурсией. В быту были рассказы про злобного лесничего Гришу, что неоднократно палил солью по самовольно проникающим туристам. Но у Принца была маза. Один из участков охранял бывший хиппи из Харькова Вадим, лет пять назад перебравшийся жить в Крым. В свободное время он пас двух коз и читал Идрис Шаха. На почве увлечения суфизмом они и сошлись. Вадим лично проводил их в укромное местечко в окружении скал, невидимое с моря и дороги. Рай, да и только, учитывая полное отсутствие людей. Тут они зависли. Севу вообще Крым впечатлил намного больше, чем Кавказ, где он бывал гораздо чаще. Там было буйство красок, зелени и разнообразной живности. Здесь все было очень строго: камни, можжевельник и низкая, изогнутая ветром сосна с необычайно длинными иголками. Простота и вековая тишина, нарушаемая лишь полуденным стрекотом цикад. Изредка пробежит сухопарый длинноногий ежик, да столь же поджарый заяц шмыгнет среди камней, почти сливаясь с выгоревшей рыжей почвой.
Питались они ништяками из Нового Света, да наворованными ночью фруктами из частных огородов, лишь изредка выбираясь в Судак, чтоб нааскать на дешевые консервы "Капуста з рисом и овощами". Здесь Севу впервые посетило состояние, что он впоследствии стал называть "выходом из плотных слоев атмосферы". Дело было так. Ночью они шли вдвоем с Принцем по горному серпантину на очередной абрикосовый гоп-стоп. Вадим подогрел их местной травой, и хоть Принц считал ее пустышкой, Севу вставило прилично. Разговор зашел о потустороннем, мистике и оккультизме. В какой-то момент Принц остановился и, неотрывно глядя в севины глаза, с нажимом начал говорить:
- Да ты послушай... ТЫ послушай... Я же к ТЕБЕ обращаюсь, а не к Севе Максимовскому... Не к этому кожаному мешку, наполненному костьми, говном и мясом...
- Постой, постой - опешил Сева - Я... и есть Сева... Максимовский... Я...
- Да что ты за него вцепился!" - оборвал его Принц - Что ты держишься за свой скафандр?! Сева Максимовский лет через сорок, пятьдесят помрет и превратится в перегной, о котором будут помнить только дети, да и то недолго... А ТЫ? Ты-то тут при чем?!
Севе показалось, что в какое-то мгновенье весь его организм напрягся, от мозга до костей, словно кто-то его выворачивал наизнанку, а он сопротивлялся. Но недолго, потом что-то случилось, что он осознать не мог, словно неслышимый хлопок, и он вылетел из тела... Трава ли тут была виной, влияние ли Принца, как он впоследствии решил, но факт есть факт, Нечто, а точнее, он сам, подобно невидимому шарику висел над головой себя, да нет же Севы, то бишь, себя же... Тут он окончательно запутался, да и не было желанья соображать, состояние легкого полета, эйфории, отстраненности от тела, что продолжает идти куда-то по дороге, целиком поглотило его, не оставляя времени и желания помыслить...
- Ну, проснулся, наконец. Как же с тобой порой бывает трудно - Принц, улыбаясь, шагал рядом.
Сева и забыл про него.
- Слушай, мне кажется, он упадет сейчас - Севе показалось, что оставленное тело вот-вот споткнется о заплетающиеся ноги.
- Кто, Сева? Да брось ты париться о нем. Дай команду, пусть идет по дороге, и не думай, а то опять вернешься - Принц явно наслаждался полученным эффектом.
- А... Что мы будем делать теперь? - не унимался, захваченный полетом и неожиданными ощущениями Сева.
- Да что хочешь. Этих мымриков можем посадить отдохнуть, или отправить дальше по дороге, мы-то сейчас свободны...
- Даааа... - только и мог произнести восхищенный Сева.
Так продолжалось, без малого, часа два, хотя ощущение времени сменилось, оно как будто затормозило свой бег, и, в образовавшейся временной нише, они висели бездумно, о чем-то изредка перекидываясь фразами, почти беззвучно смеясь, понимая друг друга с полужеста, с полуслова, а забытые тела куда-то шли по вымершей ночной дороге под горою Сокол. Потом Сева словно приземлился, и сила тяготения опять пришла в утомленное долгим подьемом тело, заныли мышцы, зачесалось под лопаткой, он оглянулся вокруг, и понял, что он снова Сева, идущий воровать чужие абрикосы.
- Ну вот, помни теперь, кто ты и постарайся чаще вспоминать - резюмировал Принц.
Через неделю Принц вдрызг разругался с Вышибалой и та, в бешенстве похватав манатки, укатила под Фарос. Принц поскучал полдня и решил отправиться в Гурзуф:
- Там Энт с Мадонной и всем выводком обещали быть, зависну с ними.
Стоянка опустела. Сева с Ирэн пробыли еще три дня. Спали вместе и в обнимку, но между ними все было честно. Ирэн сказала, что ждет парня, который второй год сидит на химии под Благовещенском, после того как его приняли в Питере с кораблем травы. По вечерам к ним приходил Вадим с овчаркой Чарой, и они заваривали крепкий чай с можжевеловыми веточками на маленьком примусе, что он же им и дал, и разговаривали, разговаривали, разговаривали... Порою до утра. Обо всем на свете. Так много и душевно, Севе казалось, он никогда не говорил.
Потом Ирэн предложила отправиться под Коктебель, где ежегодно стоял большой палаточный хипповский лагерь. И через день они были уже на новом месте.
Приехали вечером и, минуя сам поселок, выгрузились на большом поле, заросшем по пояс высокой травой. Стояло штук двадцать палаток, в отдалении еще примерно столько же, там обитали КСПэшники, любители походных песен с запахом костра и водки. Хиппов они нашли на небольшой вытоптанной проплешине. Хиппы камлали. Посередине стоял молодой парень, Пряник, как впоследствии узнал Сева, и монотонным голосом зачитывал содержимое последнего пакета "Суп гороховый", перемежая его мантрами. Толпа коленопреклоненно подхватывала:
- Чё происходит? - поинтересовался Сева у ближайшего незнакомого хиппа.
- Продукты кончились, не вишь, шаманим!
- Аааа... - и Сева с Ирэн влились в ряды, повторяя заклинанья и падая ниц.
- Они идут! - раздался радостный вопль.
Все оглянулись. Из Коктебеля возвращалась группа асковиков с полными сумками еды.
- Ура! - Пряник воздел руки к небу - Ты как всегда благ к нам! Да будет жрач!
Устроились весело, им даже нашлось место в палатке Пряника, поскольку он приехал один. Несколько дней пролетели незаметно, днем они не вылазили из моря, а по вечерам костер, гитара, бубен и ласковый портвейн "Массандра". Но кончилось все неожиданным обломом. В их компанию затесался московский художник Толя, чей-то приятель, мрачный алкоголик лет сорока, сочинявший с похмела философские хокку. Севе запомнилось лишь одно из них:
Завизжала сука под моим ножом.
Боже, что за скука!
Может, спАлим дом?!
В один из вечеров, приняв лишнего на грудь, Толя подался к КСПэшникам решать наболевший женский вопрос, поскольку молоденькие хиппуши его упрямо игнорировали. Через полчаса упирающегося Толю привел огромный КСПэшник, раза в два шире и выше щуплого пиита:
- Заберите Дон Жуана, он нам всю обедню портит, стихи какие-то похабные читает.
Толя, видимо почуяв безопасность и рассчитывая на поддержку, вдруг вывернулся из ручищ походного барда и нанес ему неожиданный удар в нос. Сразу же закапала кровища. Оцепеневший бард, которому лишь через несколько секунд нейроны донесли в мозг информацию о случившемся, не на шутку рассвирепел:
- Да ты, гаденыш, у меня ща землю будешь жрать!
Но между ними уже стоял Вася Астраханский:
- Мужики, да вы чё? Вы чё, мужики?
Остальные молча наблюдали. Впрягаться за Толю ни у кого не было желания. Пока громила-бард неуклюже размахивал руками, юркий Толик, видимо поднаторевший в пьяных бытовых разборках, вынырнул из-под Васи и слету нанес решающий удар по яйцам, а следом контрольный в уже разбитый нос. Сладкоголосый Кинг-Конг был повержен, с жутким воем он рухнул наземь, схватившись за разбитое достоинство.
- Ну, как тебе, солнышко мое, солнышко лесное? Возьмемся за руки? А?! - не унимался Толик, нарезая круг почета вокруг поверженного противника.
Бард, отдышавшись, вдруг сделал резкий рывок на карачках до костра и схватил лежавший на земле топор. Размазывая по лицу кровь и сопли, он медленно поднялся, глядя, не мигая, на Толика. Хиппы потянулись по палаткам, вечер перестал быть томным. Понял это и Толя и шмыганул в ночную темь из освещаемого костром круга. Еще минут двадцать поклонник Окуджавы метался между палатками, заглядывая поочередно в каждую, и требовал отдать ему сучонка. За ним по пятам ходил Вася Астраханский и уговаривал на разные лады, ради Христа, отдать топор. Наконец, утомившись поисками, бард бросил топор и ушел к своим запивать обиду водкой. Толик так до утра и не появился, заночевав в каких-то кустах.
Но если б дело на этом кончилось. К КСПэшникам следом за Толей явилась компания из местных мужиков в подпитии, с благими намерениями попеть песни и поговорить за жизнь. Но разгоряченные водкой и незаслуженным оскорблением интеллигентные мужи наваляли им от души, разбив кому-то голову гитарой. Наутро приехала местная ментовка и, недолго думая, смела хипповский лагерь. КСПэшников не тронула, все-таки законопослушные граждане, пьют водку как нормальные, а не курят всякую дрянь, и ходят в чистых трениках, а не в этих грязных лохмотьях с безумной волоснёй на голове.
Ирэн решила возвращаться в Харьков. Сева было растерялся, не зная, что делать дальше, но к нему неожиданно обратился Пряник:
- Составь компанию, дружище, я еду в Пицунду, у меня там стрелка с Флейтистом через неделю. Ты был в Пицунде?
- Нет.
- Да там, в четвертом ущелье знаешь какой лагерь, ого-го! Не чета этому, палаток триста каждый год.
За время совместного жития Сева присмотрелся к Прянику. Это был веселый, беззаботный парень, лет двадцати двух-трех, уже лысеющий, несмотря на длинный белобрысый хаер, с пивным животиком и добрыми глазами спаниэля. Недолго думая, Сева согласился. К ним тут же на хвоста упали две герлы из Питера, услышав разговор.
- Ой, а возьмите нас, мы тоже хотим в Пицунду, мы тоже хотим... - защебетали они в два голоса.
Пряник смерил их взглядом и улыбнулся:
- Давайте, хоть будет кому аскать.
- Ой, мы будем аскать, мы будем! - еще радостней заголосили девы.
Это был нормальный ченьдж. Девушкам ехать одним по трассе небезопасно, хоть были и такие любительницы, а мужикам, как правило, в лом аскать, да и меньше подают. Компания сформировалась. Севе в напарницы досталась Солярис, высокая вертлявая брюнетка, Прянику Мери, статная блондинка с пышными формами и косой до попы.
Вечером они уже были в Керчи. В полночь отходил последний паром на краснодарский берег, и они, не успев купить билеты, перемахнули через изгородь и запрыгнули на отходящее судно в тот момент, когда уже убрали трап. Матрос, отдающий концы, долго матерился, но потом махнул рукой.
Другой берег встретил неприветливо. Ночная трасса была пуста, лишь изредка их освещали фары проносящихся автомобилей, но никто не тормозил. Прошагав с час, они решили заночевать. Завернулись в одеяла, как индейцы, потом в полиэтилен, потому как утром падала роса, и улеглись в кювете, чтобы проснуться сразу, как поедут дальнобои. В полдень следующего дня они прибыли в Новороссийск. Там Пряника посетила гениальная идея застопить морской круизный лайнер "Тарас Шевченко", гордо возвышавшийся над пристанью. Матрос, дежуривший у трапа в белоснежной отутюженной форме, долго не понять, что надо этим странным персонажам в рваных джинсах с колтунами на голове. А когда до него дошло, казалось, потерял дар речи.
- Мы можем отдыхающим петь частушки - не унимался Пряник - Драить палубу, кидать в топку уголек.
- У нас дизель - только и мог процедить матрос в ответ.
- Хо, у вас "Дизель", а у нас "Монтана" - Пряник с гордостью развернул свой джинсовый зад - Сойдемся.
Матрос яростно замотал головой.
- Ну, мужик, ты отказал внукам лейтенанта Шмита. Мы последние, кто выжил на броненосце "Потемкин". В Судный день тебе это припомнят - Пряник не на шутку рассердился - Пойдемте, братья-сестры, этот пароход утонет, мне было только что видение.
На вокзале они вписались в плацкарту "Москва-Сухуми" и, минуя Сочи, вышли в Гаграх. Тут у Севы случилась авария. По совету Принца он вышел в путь в потрепанных кроссовках, в коих убирал участок, чтобы не убивать новые. Выходя из вагона, он зацепил порожек, и правая подошва с хрустом оторвалась, оставшись болтаться лишь на пятке.
- Фигня, - успокоил Пряник - Многие, ты сам видел, ездят босиком.
- Ну да... Ну как-то... Да, ладно, фиг с ним, в самом деле... - Сева сбросил и вторую.
Денег оставалось семьдесят копеек, и они отправили Солярис с Мери поаскать, а сами взяли три бутылки местного прогорклого пива и уселись в скверике перед вокзалом. Допив пивко, Сева поднялся, чтобы выбросить бутылки в урну. В урне лежали целые кроссовки, лишь слегка потертые. Надо сказать, что во времена Совка, Кавказ процветал, снабжая все рынки Советского Союза от Магадана до Калининграда частными фруктами, гвоздиками, розами и грецкими орехами. Видимо для местных мандариновых королей эти кроссовки были уже западло. Сева примерил, в самый раз, может, лишь чуток великоваты.
- Нет, ты представляешь... Представляешь, прямо в урне... - делился радостью он с Пряником.
- Ну, мы ж на трассе, уж если катит, так во всем - и Пряник постучал себя по лбу, а после по скамейке.
На закате приехали в Пицунду. Выйдя на городской пляж, они оккупировали ближайшую кафешку под открытым небом и заказали графин "Вазисубани" с шашлыком. За соседним столиком сидели два эстонца-хиппи, одинаковые, как "двое из ларца", со шкиперскими бородками и длинными трубками. По-русски они не говорили, или делали вид, что не говорят. Только синхронно поднимали стаканы с односложным тостом: "Салют!" Ну, салют, так салют, так и просалютовали до глубокой ночи, один графин сменял другой, столы обьединились, подвалили киевские волосатые, спустили все, что девчонки насобирали в Гаграх, и с грехом пополам добрались до третьего ущелья километрах в четырех от поселка, если идти вдоль берега.
Только наутро поставили палатку и осмотрелись. Это был караван-сарай, монголо-татарское стойбище. Минимум двести палаток стояло вдоль ущелья, что от берега уходило в горы, поросшие густым лесом и зарослями орешника. Тут были хиппи, все те же КСПэшники с гитарами, туристы-дикари, отвязанные панки, дети и бродячие собаки. Не хватало лишь коней с баранами. По вечерам на пляже разжигалось несколько костров, слышалась разноплеменная речь и музыка, дым марихуаны стелился по ветру, и звякали стаканы. Все, что нужно утомленному урбанизмом городскому жителю.
На второй день после прибытия Сева с Пряником засобирались в город прикупить вина. Можно было, конечно, и дальше пить нахаляву, но пора было внести и свою лепту. Пряник стрельнул у знакомых трешку и они отправились в неблизкий путь, предварительно узнав, что и у кого покупать. Идти с Пряником куда-либо было никогда не напряжно. Если не было темы для разговора, то он начинал напевать мантры собственного производства. Самая распространенная у него была походная: "Галя, гуляй! Галя, гуляй! Галя, гуляй..." И так на миллион мелодий и интонационных оттенков. Была боевая на случай внезапного обострения ситуации: "Бонч-Бруевич - красный комиссар!". Была праздничная: "Гагарин в небо улетел!". Была любовная, если Пряник встречал симпатичную герлу: "Пиво, раки, компот, пельмени, дай мне упасть в твои колени!" И еще тысяча на все случаи жизни.
Так незаметно, под "Галя, гуляй!" они добрались до нужной улицы и нужного дома. Там обитал Гиви, пузатый седовласый грузин с носом похожим на перезрелую сливу, казалось, нажми на него и польется "Изабелла". Он проводил их в гигантский сарай, где стояло и лежало с два десятка бочек, от огромных, величиной с одноэтажный дом, до небольших, размером с собачью будку. Началась экскурсия с дегустацией. Вот здесь у него самое хорошее - три рубля за трехлитровку, вот здесь очень хорошее - два рубля, а тут просто хорошее - всего полтора рубля. Знатоки предупреждали, что самое дешевое не брать, мешают черт знает что, то ли гашеную известь, то ли куриный помет, чтоб быстрее шибало, но Прянику с Севой после трех граненых стаканов показалось, что на вкус все одинаковы, ну, может, последнее малость отдает карбидом, но и стоит того. В общем, сьэкономили.
Назад шли довольные, периодически прикладываясь к банке. Потом резкая смена кадра, как при монтаже. Первым очнулся Сева. Они лежали с Пряником на пляжу, где-то примерно посередине пути к ущелью, поскольку рядом был хороший ориентир - одинокая палатка, в которой жили три минских девчонки и паренек, с ними они познакомились, еще когда шли за вином. Рядом же валялась пустая банка. Сева растолкал Пряника:
- Пряник, ты чего-нибудь помнишь?
- Неа... - с трудом ворочая сухим языком, промычал Пряник.
Солнце было в зените. Голова гудела. Выбора не было, надо было возвращаться к Гиви. Купили то же самое на оставшиеся полтора рубля. Опохмелились. И отправились обратно. Кадр номер два: теперь первым проснулся Пряник и разбудил Севу. Все тот же пляж. Полдень. Все та же одинокая палатка, только теперь чуть дальше. Пустая банка.
- Де...Жа... Вю... - все, что мог сказать Сева.
Минские махали им руками, как старые друзья:
- Ну, вы даете, парни, второй день подряд доходите до нас едва живые и рубитесь здесь спать.
Позавтракав с ними, Сева с Пряником под честное слово заняли еще полтора рубля и опять вернулись к Гиви на этот раз с твердым уговором, не опохмеляться.
Когда они под вечер пришли в ущелье, Солярис с Мери набросились на них чуть не с кулаками:
- Да вы охренели, мы тут извелись вконец, думали вас загребли, или еще чего случилось!
- Спокойно, бабы! - урезонил их Пряник - Мы принесли чудесного вина, отшибет любую память о нехорошем... Впрочем, о хорошем тоже... Мы уже отпробовали и потому рассказать вам ничего не можем.
В неге и блаженстве прошла неделя. Девчонки исправно ходили на аск, вино текло рекой, в теплом море было уже лень купаться. Как-то вечером Сева с Пряником нежились в прибое. Рядом на волнах плавала баклажка с вайном.
- Я вчера был на почте, - завел разговор Пряник - Флейтист отбил депешу, что сейчас приехать никак не сможет, в лучшем случае через месяц, в начале августа.
- А что так?
- Да у него ж предки собрались на ПМЖ в Израиль, оформляют документы, уж год как тянется, а сейчас вот закрутилось.
- Что, и Флейтист с ними?
- Да он не хочет, ему там светит армия, не откосишь, как у нас. Но и один зависнуть ссыт, стопроцентный маменькин сынок.
- Дилемма - равнодушно проговорил Сева, пытаясь одной ногой поймать фляжку, что норовила уплыть в море.
- Вот я и думаю - размышлял Пряник - А не рвануть ли нам куда еще, опупеем здесь бухать на холостых?
- Я только "за", у меня даже есть вписка в Кутаиси, Малхаз, сокурсник, уже второй год зовет в гости.
- Ну, и решено. Завтра стронемся - подытожил Пряник.
Солнце, подарив последние лучи, утонуло в море.
Наутро неимоверным усилием воли, отодрав себя как липучку на одежде, от обжитого пляжа, они вновь вышли на трассу. Солярис с Мери увязались с ними.
До Кутаиси они добрались одним коротким броском, и уже в полдень нашли дом Малхаза в типичном спальном районе на окраине города. Панельная девятиэтажка. На долгий звонок никто не отвечал. Обескураженные, они вышли на улицу и закурили. Тут же распахнулось окно на первом этаже, и женщина лет сорока пяти поинтересовалась, к кому они приехали.
- Ах, к Сулакидзе... - она, казалось, всерьез расстроилась - Так их же нет никого. Малхаз в Москве задержался. А родители уехали к его бабушке в Гори, у них там дом...
И через секунду:
- Что же вы на улице сидите? Заходите, чайком вас угощу, вы ж с дороги, гостями будете. Переглянувшись, они нерешительно направились в подьезд.
Через пять минут на большом столе стояло, видимо, все, что было в доме: огромный кусок буженины со "слезой", салаты, кинза, зелень, соленья, черемша, грибы, орехи, сыр... Гигантская яичница шкворчала на чугунной сковородке. Венчали этот праздник вкуса две бутылки - коньяка и чачи. Не было только чая.
Так перед ними окончательно распахнулась благословенная земля Грузии. Дальше шло, как по накатанной. На закате они приехали в Тбилиси. Самостоятельно успели лишь добраться от вокзала до проспекта Шота Руставели. И зайти в винный погребок, чтобы впасть в ступор от обилия и разнообразия вин, столь не характерных для остального Совка. Самим купить вина им уже не дали. "Всё, ты наш гость, как ты смеешь обижать нас даже попыткой игнорировать наше гостеприимство!" - стало лейтмотивом всех последующих дней. С авоськами, полными бутылок, в окружении новых друзей, они спустились к берегу Куры и уселись пить на открытой террасе ресторана.
Тбилиси оказался сказочно красивым городом. Высокие скалистые берега Куры прорезали его насквозь, заснеженные горы окружали долину, в которой он был расположен, улицы, дома и дворы утопали в зелени. Аскетичные, даже суровые в своем минимализме, средневековые каменные церкви дополняли современный городской пейзаж. Но рассмотреть его в подробностях они так и не успели. Их разрывали на части. Выстроилась целая очередь из новых знакомых, в которой разгорались, время от времени, жаркие споры:
- Вах, послушай, как это они сейчас едут к тебе? У меня дядя уже второй день ждет, барана не режет!
- Вах, я первый был, Гога уже столы накрыл, весь двор позвал, вино киснет!
Из одного застолья, они перемещались на другое застолье, засыпали под утро, просыпались уже за накрытым столом, и так без конца и края... Причем ни одного волосатого они так и не встретили. У местной "золотой" молодежи была своя масть: черные просторные штаны или джинсы типа "банан", но почему-то с отутюженными стрелками, мокасины на белый носок, как у Майкла Джексона, белая же рубашка с коротким рукавом и - как атрибуты благосостояния - толстая пачка купюр в нагрудном кармане и золотая фикса во рту.
Из всей этой круговерти Севе запомнилась ночная экскурсия по старому району бывшего Тифлиса, что им устроил Леван, еще один из вновь приобретенных приятелей. Было часа три ночи, но жизнь кипела, утомленные дневной жарой жители, наслаждались краткой ночной прохладой. Чугунные, ажурного литья, старинные фонари освещали стертую брусчатку узких улочек. Двух-трех этажные дома позапрошлых веков терлись друг о дружку балконами, наросшими как малюски на днище корабля, хаотично и непредсказуемо. Бегали дети. Мужики играли в нарды при свете фонарей. Хозяйки судачили на всю улицу, свесившись из окон и балконов, смеясь и переругиваясь.
Они шли, прихлебывая чачу из маленькой фляжки и закусывая еще теплым хачапури. Во всем, что их окружало, внутри них самих была разлита неизъяснимая благодать. Хотелось здесь остаться жить, слиться, стать частью этого сложившегося веками ансамбля из молчаливых гор, страстных застолий, вдохновенных песен, настоящей дружбы, неподдельных улыбок и умудренной старости.
Но по прошествии пяти дней, они с трудом проснулись в незнакомой квартире, не помня, как сюда попали и пришли к выводу, что пить и есть в таком обьеме они более не могут, никаких сил не хватит. Надо ехать дальше. Смотавшись от бдительного ока хозяев под предлогом посещения Главпочтамта, на вокзал, где в камере хранения лежали рюкзаки, они снова оказались на трассе.
В одном из необьятных карманов своей походной джинсовки Пряник обнаружил плотный кулек с травой и комок из смятых трёшек и рублей.
- Кто? Где? Когда?... Ничего не помню... - пожимал он плечами.
В Рустави пришлось сделать незапланированную остановку. У Мери было жуткое несварение, результат прошедших бурных дней. Пока она на автобусной станции сидела в туалете, они опять попали на шумную гулянку в придорожном кафе. Местная районная футбольная команда проиграла два ящика коньяка другой районной команде. И теперь они сообща отмечали это событие.
- Слушай, - шептал Пряник Севе - Они когда-нибудь работают? Они вообще когда-нибудь встают из-за стола?
- Ага... Чтобы пересесть за другой - вторил ему Сева.
Ни пить, ни есть не хотелось, но после ста грамм коньяка, оказалось, что скрытые резервы у организма еще имеются. Через два часа Солярис с оклемавшейся Мери с трудом выдрали их из-за стола под возмущенные возгласы гулявших. Пошатываясь, Пряник с Севой стояли на обочине, пока девчонки стопили.
После Рустави они оказались на развилке. Направо уходила дорога в Армению. Налево - в Азербайджан. Ни там, ни там никто из них не был. Решено было бросать монетку. Выпала решка, стало быть, в Азербайджан.
Ехали они по трассе, как правило, двумя машинами, забивая стрелку в следующем городе либо на вокзале, либо, если не было вокзала, на Главпочтампте, а, если город совсем маленький, то на центральной автобусной станции. В 12, в 15 и в 18 часов. Но с Баку решили по-иному. Пряник вспомнил, что кто-то из волосатых ему рассказывал о Морском вокзале в центре города, на берегу Каспия. Хороший ориентир. Там и забились.
Сева с Солярис ехали всю ночь без вынужденных пересадок, фура шла в Баку. И в двенадцать дня они уже сидели на Морском вокзале. Пряник с Мери появились лишь под вечер. Пряник был пьян и мрачен. Причина была в Мери.
Солярис, что ехала с Севой, была худенькой евреечкой, с едва наметившейся грудью. Когда она убирала волосы под кепку, смахивала на пацаненка. Мери же, хоть и не была писаной красавицей, но для восточного мужчины - сексуальный обморок, потому как блонди и грудь четвертого размера. Во избежание эксцессов, Пряник всем говорил, что она его сестра. И если в Грузии это спасало, то в Азербайджане его тормозили на каждом шагу и, мягко скажем, настойчиво предлагали выкуп. В последнем случае - два вагона портвейна "Агдам", которые подгонят в любое время на Москву-товарную. Пряник стоически отказался, что чуть не привело к драке с поножовщиной. Спас Пряника лишь его вселенский пофигизм.
- Зря мы их с собой потащили, надо было оставить в Пицунде - ворчал он недовольно.
- Сейчас то уж чего... Да и пьяные были всю дорогу - успокаивал его Сева.
После хлебосольной и любвеобильной Грузии, их словно окатил холодный отрезвляющий душ. Атмосфера разительно отличалась. Сумгаит еще не случился, но в воздухе словно висело напряжение. На вьезде в город Сева увидел на блокпосту кроме гаишников, три бронетранспортера внутренних войск. Да и сам город показался им каким-то притихшим, словно приготовившимся к неприятностям. Погода и та изменилась, похолодало, с моря подул липкий промозглый ветер. Так они и просидели весь день на морвокзале, стараясь не выходить в город без нужды. Даже аскать ходили Сева с Пряником поочередно, чтобы не оставлять девчонок без присмотра. Центральный проспект, тянувшийся вдоль кромки моря, был безлюден. Мрачные зиккураты правительственных зданий, копирующие московские высотки, но с восточным привкусом, давили на сознание, одинокие менты прогуливались по разным сторонам проспекта. И почти полное отсутствие людей.
Хмурые, неулыбчивые мужчины с неизменными усами и синевой на бритых щеках, либо молча уходили, не дослушав их телеги, либо так же молча доставали из кармана минимум пятерку или червонец, так что складывалось ощущение, что меньшие купюры у них не водятся. "Однако, жирно" - сказал Пряник, пересчитывая деньги. Набралось где-то около пятидесяти рублей.
- Слушай, Пряник, мы тут пока с Солярис вас ждали... Короче, ты в Азии был?
- Нет, как-то не срасталось, а чего?
- Да тут паром через Каспий в десять вечера, может, махнем, не возвращаться же обратно?
- Точняк! - глаза у Пряника впервые за этот вечер загорелись - Пустыня, караваны, шелковый путь... Едем! Вернее, плывем!
Вопрос был решен. Опять появилась цель, что придало настроения. Точно по расписанию причалил к берегу паром. Он им показался "Титаником". Белоснежный, трехпалубный, огромный. Посадка длилась два часа. Сначала в его бездонную утробу загоняли железнодорожные вагоны, потом грузовики, за ним легковушки и лишь затем людей. Они купили себе две каюты-люкс, в них были даже цветные телевизоры "Рубин", прикрученные гигантскими болтами прямо к тумбочке. Паром был новый, строили его чехи, а наши еще не успели разворовать.
Полночи они просидели в диско-баре, где грохотала из динамиков смесь Донны Саммер, "Ирапшен" и "Бони М", мигала светомузыка, и пьяные джигиты танцевали пьяную лезгинку, пока не перепробовали все доступные коктейли. Денег было завались.
Потом вышли на палубу и долго смотрели на море с высоты пятиэтажного дома. Потеплело, ветер стих. Спать не хотелось вовсе. Забрав из душных кают одеяла, они по служебному трапу забрались на четвертую, уже не прогулочную, а рабочую палубу. Она была пуста, лишь радиоантенны и две трубы, каждая размером с небольшой приусадебный дом. Там и расположились. Пряник достал тбилисский подарок и заколотил. Трава оказалась злющая. После первого же косяка, все просто рухнули, не в силах говорить. В первые минуты Севе казалось, что его сознание разорвало как промокашку на мелкие клочки и унесло вместе с тяжелым дымом, валившим из трубы. Ни одна мысль не склеивалась с другой, как дикие мустанги скакали они в разные стороны бешенным галопом. Севу замутило, виной тому был, скорее всего, алкоголь, усугубивший ситуацию. Еще секунда и вырвет, решил он. Но свежий морской воздух, пропитанный солями, помог восстановиться. Малость попустило. Зашевелились и остальные. Пряник сел, опершись спиною о трубу. Труба, как и сама палуба чуть заметно подрагивала, передавая им энергию огромного судна, вспарывающего темно-зеленую, бутылочного цвета гладь воды. Когда неожиданно над их головами взревел гудок, их оглушило, почудилось, что палуба накренилась, и они сейчас взлетят и понесутся, набирая скорость к звездам. "Гагарин в небо полетел! Гагарин в небо полетел! Гагарин..." - затянул тут же Пряник. Но потом остановился и почему-то переключился на Махамантру: "Харе Кришна! Харе Кришна! Кришна, Кришна! Харе, харе! Харе Рама! Харе Рама! Рама, Рама! Харе, харе!" Голос его обрел силу, так что Сева невольно стал подпевать и отбивать ритм руками. Солярис с Мери распустили хаера и, плавно изгибаясь, пустились в пляс. На ногах Солярис были браслеты с побрякушками, и местами это напоминало индийские танцы. Потоки теплого воздуха, перекатываясь через палубу, развевали их длинные волосы, и они шевелились словно змеи Медузы Горгоны в ореоле лунного света. Сева смотрел как зачарованный, буквально открыв рот и бросив подпевать. А Пряник все крутил и крутил Махамантру. В эту секунду Сева вдруг понял всю глубинную сущность травы. Она уносит все шлаки, накопившиеся в мозгу, все стереотипы и наслоения, даруя утонченность и свежесть восприятия. Миллион смыслов, миллион оттенков, запахов, цветов и вкусов обрушились на него со всех сторон и он плыл по их волнам, но ныряя в бездну, то воспаряя ввысь. Девчонки, взявшись за руки и упершись босыми ногами в палубу, бешено кружились. Пряник, зашелся в пении, ускоряя темп и используя колени вместо тамтамов. Так продолжалось вечность, показалось Севе. В голове его уже звучал хорал, как будто голос Пряника расслоился на множество обертонов. Он закрыл глаза и мгновенно перед его внутренним взором встала фантастическая картина, тысячи и тысячи мужчин и женщин в белом с обритыми головами пели Махамантру, гремевшую раскатами, и Сева был один из них. Вся его сущность резонировала с эти невиданным хором, и картина была столь материальна и осязаема, что Сева в испуге вновь открыл глаза...
Пряник резко оборвал пение на высокой ноте. Девчонки, выдохшись и счастливо закатившись смехом, упали на расстеленные одеяла. Через минуту все стихли и уставились на небо, которое окончательно освободилось от облаков. В его антрацитовой черноте лучились звезды и бешено светила полная Луна, налившись желтым цветом. Севе вдруг захотелось побыть одному. Он встал и перешел на дальний конец палубы. И долго там сидел, свесив ноги. Вереницы образов проходили сквозь него. Одни задерживались и прорастали, другие лишь едва касались сознания. Больше всего его внимание притягивала сама Луна, дрожавшая в потоках воздуха. Казалось, она дышит, и в такт с ней дышит маслянистая поверхность моря, и расплавленным серебром течет по ней лунная дорога. И чем дольше он всматривался в Луну, тем больше понимал, что это круглая дыра в Иное, вход в Потустороннее, прореха в бархатной обертке мнимой правды. А образы все шли и шли, как бесконечный караван, груженый дарами подсознания, вопросами, ответами, загадками и мудреными шарадами...
Разбудил их под утро все тот же оглушительный гудок. Паром медленно входил в акваторию красноводского порта. От воды поднималась испарина, и солнце, едва проклюнувшееся над горизонтом, казалось в этой дымке косматым непроваренным желтком. Они лежали, сплетясь телами и укрывшись одеялами, на палубе.
Азия накрыла сразу, как только они сошли на берег. Маленькая площадь, заплеванная шелухой от семечек, чайхана, запахи чего-то жаренного и ароматного, тетки в мужских пиджаках, надетых поверх пестрых национальных платьев кислотных расцветок и в столь же жизнерадостных шароварах, мужики в тюбетейках и кирзовых сапогах, незнакомый говор. Колориту добавляла национальная эстрада, несущаяся из хриплых динамиков. И над всем этим ослепительно синее небо, без единого облачка.
Красноводск оказался маленьким городишком, вернее даже, поселком городского типа, зажатым между морем и необьятным песчаным карьером. Трасса начиналась сразу от порта. Протопав с полчаса, они вышли на окраину и принялись стопить. И вот тут случилась засада. Впереди было почти девятьсот километров до Ашхабада практически без населенных пунктов, и машин на ней не было. Только те, что прибыли с паромом. Местные "камазы", все как один, сворачивали в карьер. А пока они шли, фуры и легковухи с парома проскочили мимо. Пряник с Мери успели поймать буквально последний дальнобой. А Сева с Солярис зависли. Прошло уже часа два, а они все еще понуро сидели на обочине. Идти под палящими лучами, набравшего силу солнца, не хотелось, да и куда? Местные сказали, что теперь надо ждать вечернего парома. Горячий суховей нес мелкую песчаную взвесь, издалека казалось, что весь город тонет в ржавых смерчах пыли. Запорошило глаза, запершило в носу и горле. Они обмотали головы футболками и стали думать, ждать ли здесь непонятно чего, возвращаться ли обратно в порт до нового парома... Как вдруг из облачка пыли вынырнул тупорылый "ПАЗик" и резво понесся в их сторону. Сева уже готовился броситься ему под колеса, но он сам остановился, не доезжая до них. За рулем был русский парень, лет двадцати пяти.
- О! А я вас еще на пароме приметил - обратился он к ним - Что, так никто и не взял?
- Неа... На тебя вся надежда - Сева развел руками по сторонам - Трасса-то пустая...
- Да, знаю, знаю... - парень почесал затылок - Да только, где ж мне вас... У меня в кабине-то один с трудом, а кузов не для перевозки...
Но Солярис смотрела на него таким умоляющим взором, что он махнул рукой:
- Да хрен с ним, залезайте... Ща, только бочку там получше привяжу...
Сева с Солярис, все еще не верящие в счастливое спасение, бодренько похватали рюкзаки и полезли через борт. В кузове стояла большая железная бочка, валялись какие-то металлоконструкции, рейки и прочий хлам. Водила разгреб им середину и раскатал промасленный матрас.