Ласковый утренний бриз полоскал холщовые штаны. Босые ступни мягко погружались в белоснежный песок бесконечного пляжа, опоясавшего один из бесчисленных островов Андаманского архипелага. Он шел навстречу занимавшемуся рассвету, пока кромка прибоя не начала облизывать его ноги, словно покорная собака, будившая хозяина. Позади, в ста метрах стеной вставали ярко-зеленые джунгли без подлеска, без видимого перехода, вплотную подступившие к океану. Антрацитово-черные причудливые скалы вулканической породы прорезали их и, распоров в нескольких местах пляж, погружались в лазурную гладь воды.
- Этот рай Господь творил не один - подумал он - Нет, на паях с дьяволом. Иначе нельзя обьяснить, как эта застывшая музыка, так возвышенно-беспощадно может располосовать душу...
Скинув льняную сорочку и намокшие до колен штаны в песок, он бросил загорелое тело в прохладную глубину залива.
В обед он привычно выпил первую порцию мохито, сидя в плетеном кресле на веранде. "Маленький реверанс в сторону классика - приятная слабость" - старая формула всплыла в голове.
Его старинный одноэтажный дом в португальском стиле отвоевал у леса два акра пространства. Но и его постоянно приходилось пропалывать и облагораживать руками двух индусов из соседней деревушки, иначе настырные ростки и корни давно бы поглотили захватчика. Серые отштукатуренные стены были покрыты вязью трещин, как лицо старика морщинами. Лишь вездесущие гекконы разноцветными мазками оживляли его строгий лик. Тяжелая, черного дерева и потускневшей кожи колониальная мебель досталась от прежнего владельца, он не стал ничего менять. Прохлада и поскрипывание половиц - его это более чем устраивало. Здесь хорошо дышалось, а, значит, и писалось, ибо его, как писателя, чеканная формулировка "как ты дышишь, так и пишешь", тоже вполне устраивала, при всей её физиологичности.
После обеда сестра привела к нему племянников. С ними были и дети семьи индусов, что прислуживала по дому. Тоненькими голосками они спели ему "Happy bithday to you" и повесили на шею гирлянду из цветов. Он одарил всех гостинцами и изобразил, как мог, пьесу Прокофьева "Петя и волк", с наслаждением касаясь пожелтевших клавиш из слоновой кости антикварного рояля.
Сегодня он не работал, готовясь к приему гостей. Первой прибыла Барбра Стрейзанд, высадившись на дощатый пирс из маленького катерка-такси, курсировавшего между островами. Она была в бежевой просторной тунике, прошитой золотыми нитями. Длинная челка скрывала сильно постаревшее за последние годы лицо.
- Не могу выразить словами всю благодарность за ту честь, что ты оказала мне - проговорил он, глядя в ее зеленые глаза, прежде чем поцеловать протянутую руку.
- Не притворяйся. Ты отлично знаешь, что я приехала бы, даже если свидание было назначено на Антарктиде.
Она поцеловала его в щеку. Потный телохранитель в бермудах подхватил ее багаж, и они отправились к дому. По дороге она достала из маленькой сумочки диск.
- Это мой скромный презент на твой юбилей.
- И что здесь?
- Последние записи Марии Каллас. Когда у нее уже почти пропал голос, Онасисс сделал домашнюю запись. Кстати, там есть два русских романса...
- Ты, вероятно, шутила, назвав это "скромным презентом"... Благодарю. Надеюсь, мой ответный презент будет достоин.
- Я уже сгораю от нетерпения.
- Придется подождать, когда соберутся остальные. Это будет вечером.
Вторым, через час тем же способом прибыл Мэтью Макконахи. Его золотая грива волос развевалась, когда он шел по пляжу к дому. Обнаженный торс был почти точной копией Аполлона бельведерского. В руках он нес доску для серфинга.
- Дарю тебе, о, старший брат, учитель и пророк! - сияя улыбкой, протянул он доску.
- Что мне сделать? Пустить учебную молнию? Огласить последние постулаты? - Писатель засмеялся. - Скоро я начну коллекционировать твои доски.
- Ту, что я дарил тебе пять лет назад, можешь использовать для разделки мяса. Это последнее слово, космические технологии!
- Ты же знаешь, я давно вегетарианец. Впрочем, сгодится для глажки белья. Пойдем в дом... Да! Брат, скажи-ка мне, какого черта ты так надрался в Пуэрто-Рико? Это мог быть твой последний заплыв.
- И это ты мне говоришь?! Повесть "Последний серфингист" давно моя Библия.
- Да уж... Наплодил ученичков. Не знаю, чем и крыть.
В пять пополудни они с Мэтью сидели в шезлонгах на пляже, потягивая аперитив. Барбра прилегла с дороги отдохнуть.
- Кого ты еще ждешь? - откинув влажную после купания челку назад, спросил Макконахи.
- Микки Рурка.
- Кого, кого? - он чуть не поперхнулся.
- Того, того...
- Собрать такую компанию мог только воспаленный мозг русского гения.
- Микки - великий Актер.
- Возможно, был. Сейчас он - полигон для пластических хирургов.
- Его расквашенная морда - лучшая визитка его побитой, но не сдавшейся души. Он, если хочешь, Чарльз Буковски Голливуда.
Рурк приехал на арендованном скутере из индийского селенья по узенькой лесной дороге. За пазухой его была, конечно, чихуахуа. Они обнялись.
- Ну, здравствуй, брат. Я привез тебе ящик лучшего "Бурбона"!
- Ты сам подарок.
- Я надеюсь, русских красавиц ты уже завез?
- Нет. Надеялся на тебя.
- Отлично, значит, будем пить, не отвлекаясь на пустяки.
- Ты прав. Пустяки оставим молодежи.
Оба засмеялись.
В лучах столь раннего и скоротечного экваториального заката появилась, наконец, Она. Наоми Уотс, Богиня, как он называл ее в душе. После того, как Джексон снял ее в образе актрисы начала двадцатого века в своем "Кинг-Конге", она стала его платонической страстью, если это словосочетание уместно. Ветер развевал ее прозрачное парео, оголяя белоснежную кожу бедер, когда она осторожно ступала по песку.
- Я бесконечно счастлив и признателен, что Вы откликнулись на мое приглашение... - он нежно сжал ей руку.
- Могла ли я проигнорировать приглашение от одного из лучших драматургов и писателей современности? - она лукаво улыбнулась.
- Мои буквы - ничто, в сравнении с Вашей красотой, молодостью и талантом.
- Благодарю. Я смущена.
- Надеюсь, что необходимый, но честный и приятный протокол окончен, и мы можем перейти на "ты"?
- О, да...
- Прошу...
Потом был долгий ужин при свечах. Подавали морепродукты, рис, овощи и фрукты. Этикет был смят рассказами и дружным хохотом. В полночь оккупировали открытую веранду, расположившись в креслах. Молодая народившаяся луна, имевшая в этих широтах вид пироги, лишь на короткий срок всплыла над горизонтом, и вновь воцарилась безраздельная власть звезд, покрывших небо. Ровный рокот прибоя задавал ритм. От океана веяло прохладой.
- Ну, что же... - взял он слово - Господа и Дамы, я собрал вас сегодня с тем, чтоб сообщить... Впрочем, Гоголя вы вряд ли нюхали... Одним словом, я собрал вас не только с тем, чтобы потешить самолюбие на юбилей, или одарить вас уголком первозданной природы. Я написал пьесу для Бродвея, в главных ролях которой вижу только вас. Готовы ли вы к читке?
Все зашевелились в креслах, переглядываясь и кивая головами.
- А как ее название? - поднял руку Мэтью.
- Название? Тут я решил потрафить публике и бродвейским законам жанра. Название ее вульгарно - "Рай, которого не было".
- Сойдет - хмыкнул Рурк.
- Кто будет ставить? - спросила Барбра.
- Ах, да... Я и забыл. Андрон Кончаловский. Его, к сожалению, сегодня с нами нет. Сьемки. Но текст я ему выслал и согласие получено. Что-нибудь еще?
- Нет. Читай...
Все притихли. Он отпил "Баккарди" и приступил...
Все эти картинки, как яркие, но фальшивые жемчужины нанизывал на нить воображения мозг бывшего крановщика Василия Степановича Кондрахина. Ровно семь лет назад дождливым осенним вечером он по пьяному делу поспорил на ящик коньяка, что пройдет по стреле своего крана и спуститься на землю по стальному тросу, на котором висит крюк. С той поры три операции и полное отсутствие надежды. Из целиком парализованного тела ему подчинялись только глаза и едва-едва два пальца правой руки, к ладони которой скотчем был привязан дистанционный пульт телевизора.
Над Нижним Тагилом брезжил серый рассвет. Сегодня ему исполнилось сорок пять. В тишине поскрипывали растянутые пассики видеомагнитофона, перематывая кассету. Скоро встанет его родная сестра Нюра, аморфная, старая дева пятидесяти двух лет, и вставит новый фильм из серии "География планеты". Они живут на ее зарплату дворничихи и его инвалидное пособие. За семь лет он прочитал ее устами всю городскую библиотеку и пересмотрел весь арсенал "Видеопроката".
Его пытливый мозг, отлученный от прихотей и власти тела, научился улетать в такие запредельные дали воображения, обжигая сознание вспышками прозрения, что, знай он семь лет назад о таких возможностях организма и души, карьера крановщика была бы без раздумий брошена, как старая шкура змеи.
Сегодня же он мучительно и страстно мечтал лишь об одном, научиться писать руками Нюры, ибо сюжеты и чувства, кипевшие в нем, стучали, как пепел Клааса в грудь Тиля Уленшпигеля...