Шел 1991 год. Перестроечка набирала обороты, Горбачев искал консенсунс, первые кооперативщики торговали жвачкой в переходах, а Арбат превратился в картинную галерею, совмещенную с барахолкой. Только Пете было это по большому счету по барабану. Нет, конечно, в государстве пахло весной, "Мы ждем перемен..." и все такое, но каких перемен, зачем перемен, об этом с утра до вечера могли профессионально рассуждать только вдруг заполонившие эфиры и страницы газет воспрянувшие диссиденты с мозолями на распухших языках.
Петя был хиппи и, как положено добропорядочному хиппи, исповедовал уход от системы, презрение к социуму и прочую виртуальную свободу.
Ему было двадцать четыре года и, несмотря на то, что он успел сходить в армию и поучиться в институте, приход в лоно отечественного хиппизма, вернул его в счастливое детство, поскольку каждый волосатый бессознательно лелеял свой природный инфантилизм.
Было самое начало весны, первые числа апреля, но в Москве уже сошел снег, пришло тепло и люди радостно простились с громоздким зимним обмундированием. Петя возвращлся с занятий, обуреваемый мыслями о ближайшем будущем. Он занимался йогой, уже несколько лет, придя туда, как и большинство волосатых, в поисках занятия, что оправдает отстраненность от мирского и подчеркнет его незряшность существования. Но в школу он попал крутую, сущестовавшую подпольно еще с начала восьмедисятых, не какую-нибудь лечебную гимнастику а-ля хатха-йога, а самую, что ни на есть королевскую раджа-йогу, йогу знания, что, имея в багаже многотысячелетний опыт реконструкции сознания, забрала его целиком, так что он давно позабыл с чего все началось и уже не мыслил себя вне ее. Попутно он посещал массу всевозможных оккультных кружков, сект и обществ, понаоткрывавшихся в Москве на волне перестройки, везде, правда, чувствуя себя разведчиком или партизаном, ведущим сбор информации и сопоставляя ее с тем, что давала йога.
Одно из таких обществ был институт "Семи Лучей", имевший штаб-квартиру в Нью-Йорке и ведущий родословную от работ Блаватской, Елены Рерих и Алисы Бейли. В течении двух лет он исправно посещал их семинары, более всего интересуясь практиками коллективных медитаций, основаных на мистерии Грааля, поскольку это реально вставляло. Не далее, чем два дня назад, после подобного занятия к нему подошла руководительница их московской группы и сделала предложение, от которого, как говорится, нельзя было отказаться.
- Послушай, американцы составили список из двенадцати человек, которых они хотят пригласить на ежегодный сьезд в Нью-Йорк, - она сделала эффектную паузу - Ты в этом списке есть.
Поскольку она ожидала, что глаза Пети загорятся неземным огнем, челюсть безвольно упадет на землю, а хаер станет дыбом, она была явно разочарована его неадекватной реакцией. Петя не тупил, просто для него Нью-Йорк, как и сама Америка были равносильны Марсу, а у него тут огород не пахан, коровы не доены, какой-такой полет? Тогда она решила добить его:
- Проживание бесплатно, они дают суточные, с нас только дорога.
И контрольный в голову:
- Минимум на два месяца, у них для нас обширная программа.
Наконец Петя выдавил из себя жалкое:
- Мне надо подумать.
- Думай не больше двух дней, надо срочно оформлять документы - холодно проговорила она и отошла с таким видом, что теперь точно знает, как выглядят законченные идиоты.
А Петя и правда думал, только не головой, а спинным мозгом, стараясь предугадать надо это ему, не надо. У него отродясь не было никакого придыхания по поводу Америки, хотя он поклонялся ее рок-н-роллу, боготворил Джима Моррисона и прочих Дженис Джоплин, но это были для него люди мира, не связанные со страной обитания. А у него тут куча планов, занятия опять же... В итоге победило банальное любопытство: "Надо ехать, едрёныть, когда еще попаду, опять же халява".
Документы были оформлены молниеносно. По линии МИДа им выдали синие служебные паспартины с визой на полгода под эгидой какой-то международной программы по культурному обмену, Горби на Западе все еще носили на руках и целовали во все возможные места. "Цереушники, точняк!" - подумал Петя, зная про братоубийственные очереди в ОВИРах и у американского посольства.
Летели они, как и положено, самолетами Аэрофлота, четырнадцать часов с двумя пересадками, в Ирландии и на Ньюфаунленде. Первая встреча с Америкой произошла в Шенноне. Был конец апреля, только что закончилась операция "Буря в пустыне" и в аэропорту приземлились два "Боинга" с американской солдатней, летевшей на родину. Пустынный зал ожидания мгновенно заполнился гогочущей и громкоговорящей биомассой в песчанном камуфляже. Петя вдвоем с начинающим экстрасенсом из их группы накатили свежайшего эля и пошли знакомится с бывшими непримиримыми врагами. Через пять минут они уже сидели за столиком в окружении нескольких джи-ай и болтали про мир, дружбу, фройнштад. "Дети, чистые дети," - думал про себя Петя разглядывая упитанные розовощекие лица с ровным загаром и девственным взглядом, не замутненным каким-либо переживанием. "Не, воевать с такими было бы нестрашно," - неожиданно подумал он, вспомнив свою армию: "Ну, разве что, вот с теми двумя капралами с жесткими и колючими глазами пришлось бы повозиться". То, что он пацифист со стажем, почему-то его в этот момент абсолютно не волновало. Закончилось это братание неожиданным обменом купюр, вернее президентов. У Пети с Шереметьева осталось в кармане одиннадцать рублей разного достоинства. Американцы восторженно рассматривали, выхватывая друг у друга, профиль краснокожего вождя, причем обмен шел один к одному, по правильному советскому курсу, поэтому к моменту посадки у Пети в кармане образовались одиннадцать долларов, на которые они успели впопыхах накатить еще ирландского пивка.
Аэропорт имени Кеннеди встретил их чистотой, порядком и всепроникающим запахом шампуня. Выйдя на улицу Петя оглядел перспективу. После серой и неприглядной Москвы начала девяностых, все здесь искрилось, сверкало и блестело, дразня глаз яркими красками. У всех двенадцати из группы было ощущение, что дальтоникам вернули зрение. "Что они в красители мешают? Алмазную крошку?" - подумл про себя Петя.
Их встречали. Выяснилось, что ежегодный сьезд "Семи Лучей", филиалы которого разбросаны по шестидесяти странам мира, происходит нынче в Пенсильвании. Туда и путь держать. Рассевшись по двум минивэнам, они отправились в дорогу, прилипнув к окнам. Перед ними расстилалась та самая, "одноэтажная Америка", где аккуратненькие, одинаковые - с разницей лишь в планировке - домики, как грибочки устилали зеленые лужайки. Через два часа это прелестное однообразие наскучило и все ударились в разговоры, бурно переживая исторический визит на родину гамбургеров и баксов.
Путь к их месту дислокации был неблизок, и потому им предстояла ночевка в пути. Петю и еще четверых товарищей приютили родители американки, что вела их минивэн, в одном из таких домов, что они проезжали в изобилии. Их встретил милый дедушка, напоминающий персонажа диснеевских мультиков, с абсолютно белой копной волос на голове и благообразной бородкой. И столь же миловидная бабушка с подведеными ресницами. Потчевали картофельным пюре, куринными крылышками и пивом "Будвайзер". Петя, поскольку был жесткий вегетарианец, больше налегал на салаты. После обильного ужина все вышли на воздух. Дедушка повел показывать свой немаленький участок. Вот дуб, что по идее должен помнить еще времена Авраама Линкольна, вот сарай, где он чинит свои газонокосилки, вот пруд, что они вырыли на двоих с соседом и заселили карпами для неспешной домашней рыбалки, а вот наконечники индейских стрел, что были обнаружены в земле во время рытья пруда... А сейчас он принесет всем желающим удочки и можно будет вдоволь порыбачить. Солнце еще не село и стояла такая теплынь, что Пете смертельно захотелось искупаться, дабы окончательно слиться с местной природой. Он попросил разрешения у деда немного поплавать. Дед долго и вежливо извинялся, что он еще не успел после зимы почистить бассейн, просто по их понятиям еще рано. Ну, ладно, басейн, басейном, а искупаться-то можно? Дед опять пустился в долгие рассуждения о том, что если бы он знал о желании русских гостей купаться в это время года, то непременно бы вызвал службу и подготовил бассейн к их прибытию. "Да, что он мне все про басейн," - недоумевал Петя: "Я говорю, в пруду поплавать можно, раз там карпы, значит вода чистая?" Теперь пришел черед деда недоумевать. Только с третьей попытки он понял, что его новый русский друг желает поплавать в естественном водоеме. После чего только растерянно развел руками. Приняв это за согласие, Петя сгонял в дом за плавками и погрузился в нагретую за день прозрачную воду. И плавал с наслаждением полчаса, благо пруд был длиной метров тридцать и почти столько же в ширину. Все это время дед сидел с удочкой в шезлонге, оторопело глядя на этого молодого варвара из далекой России. Только потом Петя понял, что все естественное в этой стране давно собрано в резервации, как вода в бассейне, где только после многочисленной фильтрации достойно встретиться с белым человеком.
На следующий день они прибыли в отель, арендованый для ежегодного слета мистиков. Он распологался в Потомакских горах, живописнейших местах на границе национального парка. Километрах в десяти от отеля, в глубине парка была индейская резервация, но ходить туда, как обьяснили американцы не стоит, индейцы не любят вторжения белых на свою территорию. Петя, воспитанный на фильмах с Гойко Митичем и романах Фенимора Купера, тут же загорелся желанием осуществить свою детскую мечту - пообщаться с настоящими детьми лесов и прерий. Но помешало другое - круговая порука коллективной отвественности.
- Случись что с тобой, всех нас подставишь - втолковывала ему руководительница их группы.
- Да что со мной случиться? У меня хаер как у Виниту, сына Инчу-Чуна, я сам обвешан бисерными феньками, татуировка с Сидящим Быком, вождем сиу, максимум - напьюсь огненной воды и поговорю за жизнь - капризничал, как маленький, Петя.
Но в резервацию, всетаки не пошел.
Отель, на время сьезда, напоминал Ноев ковчег, где каждой твари, как известно, по паре. Больше ста сорока человек сьехались со всех концов мира. День был расписан между занятиями индивидуальными, групповыми и общими. В короткий послеобеденный отдых все, что можно было себе позволить - это прогулка по шикарному лиственному лесу с вековыми кленами, окружавшему отель. Незаметно пролетела неделя. В предпоследний день их группа совершила-таки марш-бросок на три километра в "деревню сувениров", так назывался торговый комплекс на вьезде в парк. Стилизованные под вигвамы и деревяные дома первых колонистов, лавки ломились от обилия индейских поделок. Петя как зачарованный бродил три часа среди миллионов бус, амулетов, томагавков, мокасин и прочего счастья доморощенных российских индианистов. После тщательного выбора, душевных мук, ограниченный в средствах, он наконец-то выбрал подарки. Маме - огромный необработанный булыжник бирюзы в тонкой паутине серебряных нитей в виде кулона, друзьям-волосатым - плетеные из бисера браслеты и нашейные украшения. И только прийдя в отель и еще раз перебирая упакованные сокровища, Петя увидел, что к каждому из них крепится скромный ярлычок "Made in China". И уже тогда Петю посетила страшная догадка, что в мире что-то конкретно пошло не так, раз даже традиционным индейским промыслом занимаются китайцы.
Закончился сьезд общей коллективной медитацией во имя мира и скромным банкетом без спиртного. Наутро их группу посадили в автобус и перевезли в Нью-Джерси, откуда небольшими группами, по два-три человека, стали развозить в Нью-Йорк, по квартирам обычных американских семей, где им предстояло жить дальше. Петю везли последним, уже поздно вечером, поскольку еще в Москве он выразил желание жить один, без компаньонов. Во-первых, он хотел улучшить свой английский. Во-вторых, в их группе, состоящей из экстрасенсов, психотерапевтов и астрологов, он всегда чувствовал себя инородным телом. Везла его дородная смешливая итальянка, один из директоров института, которую он про себя называл мама Миа. По мере приближения к Гудзону, на фоне темного ночного неба вырастала светящаяся огнями громада Манхеттена, заслоняя собой горизонт. Петю вдруг обуял первобытный мистический ужас, мгновенно всплыли в сознании все детские страшилки про каменные джунгли из журнала "Крокодил", что он читал в сопливом возрасте, так что он даже не смог скрыть своего волнения и проницательная итальянка, отвлекшись от дороги, похлопала его по плечу:
- Петр, будешь чувтсвовать себя неуютно, звони мне.
- Конечно, мама Миа - на автомате ответил Петя, завороженно глядя на открывшийся зев гудзонского тоннеля.
- Как ты меня назвал? Мама? О-кей, я буду твоей мамой, пока ты здесь - засмеялась она.
И Петю попустило.
Устроился он шикарно, на Лесингтон авеню, это вторая после Пятой авеню улица, на тридцать пятом этаже высотного жилого дома, окнами на Централ Парк. Хозяйкою больших пятикомнатных аппартаментов была сройная старушка шестидесяти лет, греческого происхождения. Звали ее Глорис и в прошлом она была балериной, отчего ее квартира была увешана плакатами, афишами и уставлена предметами искусства. Еще Петю поразила огромная коллекция виниловых пластинок на полстены в гостиной. Они мгновенно нашли общий язык.
Проснувшись утром после переезда, Петя первым делом выглянул в окно. Ослепительно светило солнце, отражаясь в небоскребах, взвизгивали сирены и клаксоны машин, снизу поднимался гул большого города. От вчерашних страхов не осталось и следа. Впопыхах, обжигаясь, он выпил кружку кофе и бегом спустился вниз. "Где тут Бродвей?" - спросил он первого встречного, это было все, что он знал о Нью-Йорке. Заблудится здесь было практически невозможно. С севера на юг шли авеню, с вотока на запад - стриты. Бродвей был единственной кривой улицей, по диагонали пересекающей Манхеттен. Влившись в местную толпу, Петя бодро зашагал в направлении, указанном прохожим. Так начался Нью-Йорк.
Американцы действительно приготовили для них обширную программу. Помимо занятий в рамках самого института, здесь было до черта ознакомительных семинаров, курсов и вводных лекций самых разнообразных школ и обществ оккультного Нью-Йорка. Вдобавок институт делал себе громкое паблисити за счет их группы. Ну как же, международный проект, впервые группа русских хиллеров, весь вечер на арене. Их таскали на какие-то презентации, встречи и бесконечные пати. От всего этого голова шла кругом. Петя вставал в восемь утра и приезжал домой не раньше одинадцати вечера совершенно измотанный. Город он толком не видел, постоянно перемещаясь на подземке с одного конца на другой, так как занятия были разбросаны по всему Манхеттену. Он теперь лучше понимал американцев, едящих прямо в метро. Это в первый день у него был шок, когда мужчина в вагоне, достал носовой платок, аккуратно расстелил его на коленях, извлек пластиковую кастрюльку с супом и, как ни в чем ни бывало, начал хлебать одноразовой ложкой.
Все, что Петя мог выкроить для себя - это полчаса утром, когда он пешком шел через Централ Парк к месту сбора. Централ Парк по сравнению с нашим Серебряным бором или Битцевским лесопарком был небольшой поляной, но Петя впервые столкнулся здесь с тем, что впоследствии стало известно в России как ландшафтный дизайн. Хитроумным способом здесь сочеталось несочетаемое. Стоило сделать два шага с огромной лужайки для массовых пикников, и ты оказывался на берегу журчащего ручейка в окружении камней и плакучих ив с полной иллюзией уединенности. Он облюбовал себе местечко рядом с метеорологической станцией стилизованной под маленький средневековый замок. Там неподалеку росла сакура, уже отцветающая в это время года. С нее сыпались нежно-бело-розовые лепестки, плавно кружась прежде чем приземлится на изумрудную траву. Петя ложился на спину и прищурив глаза смотрел вверх. Когда налетал порыв ветра, казалось, что кружит снежная метель. Это было здорово, но мало.
На третий день прибывания в Нью-Йорке, ему предстояло совершить поездку в Бруклин. Еще в Москве, чтобы не париться с уголовно наказуемым обменом денег на Арбате у подпольных менял, он договорился через знакомых оставить свои рубли некой женщине, муж которой эмигрировал в Америку, с тем, чтобы по приезде получить от него доллары. Эстрасенс Боря, узнав что Петя приехал в Нью-Йорк с обрывком бумажки, на котором был записан телефон незнакомца, который должен выдать ему триста баксов, выразительно покрутил у виска. Но все прошло отлично, поздним вечером, после занятий, миновав Бруклинский мост он доехал до нужной станции, где встретился с Сергеем, ждавшим его у перона. Сергей был архитектором, два года назад выехавшим по туристической визе и оставшимся на положении нелегала. Он работал дизайнером на небольшой мебельной фабрике, хозяева которой были выходцы из России. По дороге к его дому они зашли в мексиканскую лавку.
- Что-нибудь из пива уже пробовал? - поинтересовался Сергей.
- Только "Будвайзер - пролепетал Петя, рассматривая полки, от стены до стены рябившие наклейками.
- Понятно, тогда у нас сегодня будет дегустация - резюмировал Сергей, набив корзину до верху разномастным пивом.
Под утро они были уже старыми корешами, обсудив все аспекты мироздания.
- Вот ты зачем всетаки здесь остался? - заплетающимся языком вопрошал Петя.
- Понимаешь, Америка - это страна формы... Можно сказать, формальная страна. Здесь содержание может быть полное говно, зато форма отточена до совершенства. Это касается всего, какого-нибудь пирожка в кондитерской, который упакован в семь ярчайших упаковок, разве что атласным бантиком не перевязан, а откусишь - тьфу... Это может быть Трамп Тауэр с висячими садами, где самое дорогое жилье в Нью-Йорке, а внутри трубы текут, электрика барахлит, да и вообще квартиры не очень... Здесь форма доминирует над содержанием, вот я и хочу изучить ее, потому что у нас ее не хватает, у нас традиционно сильно содержание, смысл, но он не облечен в выгодную упаковку... - философствовал Сергей.
- А, так ты всетаки планируешь вернуться? - радовался неизвестно почему Петя.
- Да я не знаю... Не загадываю. Как пойдет. Хотя Нинка моя уперлась рогом, ни в какую сюда не хочет... - загрустил Сергей.
- Ну давай еще разок отделим содержимое от формы - предложил Петя, поднимая очередную яркую бутылку.
- И окончательно потеряем форму, слившись с содержимым - подхватил Сергей.
В итоге Петя пропустил половину учебного дня, явившись после обеда с мутным взором на урок калиграфии, что вела миниатюрная японка.
Через неделю своего жития у Глорис, он решил порадовать старушку домашним ужином. Заглянув однажды в ее холодильник, он обнаружил там упаковку йогурта и пучок салата. "Бедная, бедная, мотается по кабакам да клубам и приготовить некогда" - проникся он жалостью к ее одинокой судьбе. У старушки и правда был жесткий график. Подьем в семь утра. Два часа на тренажерах, что стояли прямо в ее спальне, гантельки, потом - офис. В пять она возвращалась, чтобы переодеться и уходила до десяти в ресторан или клуб с компанией таких же старичков из ее богемного прошлого. В одиннадцать отбой. Петя не то, чтобы хотел подмазаться, но она так радушно приняла его, что ему непременно хотелось сотворить алаверды. Пошарив по полкам он обнаружил кукурузу в зернах. "Отлично, сварганю нечто мексиканское" - подумал он и спустился в корейскую лавку, чтобы купить овощей с острыми приправами. Кукуруза категорически не хотела вариться. Он уже трижды подливал воду, но зерна оставались твердыми как камень. "Что за сорт такой огнеупорный?" - недоумевал Петя, в очередной раз доливая выкипевшую воду. Пока, наконец, увлекшись разбором ее винила, он не забыл про все на свете. Едкий запах вывел его из меломанского транса. Кухня была в дыму. Одновременно он услышал поворот ключа в двери. Уже вместе с Глорис они разгоняли дым полотенцами, открыв все окна. Кукуруза так и не сдалась, сгорев на дне кстрюли. Смеясь и причитая, хозяйка обьяснила Пете, что это была кукуруза для поп-корна. И даже показала, как она взрывается на раскаленной сковородке, смешно подпрыгивая и выворачивая свое нутро. "Ну надо же!" - по-детски удивлялся Петя: "А я ее варил-варил, варил-варил..." Чтобы не пропадать приправам, он еще раз сгонял в лавку и купил простого риса, приготовив его с острой поджаркой из овощей. Глорис накрыла стол и даже зажгла свечи, достав бутылочку красного вина. В общем, ужин удался под саундтрек из этно-джаза. И даже имел последствия. Через два дня уже Глорис пригласила его на семейную трапезу. Оказывается через два дома жила ее мама, которой было глубоко за девяносто и старшая сестра. Угощали пастой. Кроме них и Пети, за столом был еще друг семьи фотограф Крис с белозубой голливудской улыбкой на загорелом дочерна лице и седеющими длинными волосами. Они с Петей как-то сразу прониклись симпатией друг к другу. Крис без конца шутил, называя маму Глорис элефантом, из-зе ее длинного крючковатого носа и отвисших мочек дряблых старческих ушей. Бабуля тоже не отставала, и просила этого молодого мачо не тратить остроумия, так как у нее уже трое мужчин. После ужина Петя и Крис еще часа два сидели на балконе за маленьким столиком и говорили за жизнь, прихлебывая пиво.
- Понимаешь, - страстно вещал Крис, найдя в Пете благодатного слушателя - Америка - это толстый пирог, где на сгоревшем дне - маргиналы и бездомные, а наверху - тонкий слой шоколада из людей еще способных думать. Все, что между ними - это мидл-класс со стандартным средним уровнем запросов: пицца, пиво и телевизор. У тех, кто ближе к шоколаду, пиво и пиццу заменяют дорогое вино, дорогая машина и дом в престижном районе, но суть одна. Мы вырастили расу биороботов, у которой за всеми этими смайлзами, файн, о-кей, ол-райт и гуд, как за ширмой, скрываются перепутанные провода и сгоревшие платы. Здесь у каждого второго в толстом органайзере жизнь расписана по секундам, и в пятницу забит поход к психаналитику, где он сливает накопившееся дерьмо, иначе окончательно перегорит. Потому как здесь культ удачника, а человек с душевными проблемами автоматически попадает в лузеры, от которого, как от прокаженного, бегут все, а вдруг заразный. В этой бесконечной гонке за успехом ты не можешь остановиться, даже если все смертельно надоело, твое место тут же займут другие, с доброжелательной улыбкой дышащие в спину...
Крис замолчал, глядя на огни ночного Манхеттена.
- И как же ты здесь выживаешь? - сочувственно спросил Петя.
- Мой дом не здесь. Еще несколько лет назад я купил небольшое ранчо в Мексике. Там еще остались люди, способные радоваться и огорчаться, не думая каждую секунду о деньгах. Здесь только работа. Несколько раз в год я по контракту делаю фотосессии для крупного издательства.
- Ну, а любовь?
- Хо, любовь! На любовь нужно время, а время - деньги, так что любить здесь нерентабельно. Это могут позволить те, кто родились уже с круглым счетом в банке, или те, у кого его нет вовсе. Для остальных... К примеру, вечером я спускаюсь в бар, точно зная, что встречу женщину, которой нужен быстрый и качественный секс, чтобы утром не проспать на службу. Вот и вся любовь...
Петю пробрал озноб, к ночи все же холодало, хоть и нью-йоркская весна напоминала наше лето. На балкон выглянула Глорис:
- Петя, я собираюсь, ты идешь?
- Конечно.
Расцеловавшись с родственниками, они отправились в обратный путь.
- Как тебе Крис?
- По-моему, отличный парень.
- Не правда ли, он очень тонкий и чуткий человек? Он мой лучший друг, с которым я могу поговорить о чем угодно, не боясь открыть свое сердце.
- Да, только мне кажется, в душе он очень грустный человек.
- Ну, мы и так здесь все чересчур много радуемся на людях...
Через три недели Петю окончательно взбесила та гонка галопом по европам, что им устроили американцы. "Какая-то тупая трата времени, выхолащивающая и то живое, что в этом есть" - отчаянно думал Петя глубоким вечером, вернувшись с очередной посиделки ни о чем: "Надо составить свой внутренний рейтинг и выбрать то, что действительно клево и интересно". На первое место он поставил японца, мастера шиа-тсу, настоящего восточного мастера, что он видел вживую впервые в жизни. Шиа-тсу был древнейший японский массаж, основанный на работе с энергией. Это не был обычный массаж, где один лежит бревном, а второй его месит. Это больше походило на медленный тягучий танец в борцовском партере, где один ведет, а второй подчиняется его движеньям. У японца была собственная школа, занимавшая целый этаж в одном из небоскребов в Даун-тауне. Это уже было прикольно: поднимаешься на одинадцатый этаж, открываются створки лифта и ты оказываешься в Японии, где пол устлан белыми циновками и татами, бамбуковые перегородки из рисовой бумаги, икебана, все в кимоно. Сам японец был маленький как ребенок, совершенно без возраста, с абсолютно плоским затылком, который он разрешал потрогать, так как это было частью его личной истории. Он родился в Хиросиме после взрыва и до пяти лет лежал, поскольку его скелет никак не хотел твердеть. Выходил его старый мастер шиа-тсу, передав свое умение. В клиентах японца, как рассказали американцы, числились известные спортсмены, такие как Муххамед Али, конгресмены и сенаторы, люди состоятельные. Да и учились у него тоже далеко не бедные, это стоило немалых денег. Для русских он сделал исключение, определив их в начальную группу с новичками-американцами. Конечно, за два месяца можно было только узнать азы, основы философии, заложенной в этом учении, но уже и этого было достаточно. Петя так просто млел на его лекциях. Это был истинный восточный мастер, одна пластика движений которого и речь вводила в транс, отпечатываясь на подкорке.
Вторым он в своем рейтинге поставил буддийскую практику, что вела принимающая и отвечающая за их жизнь в Нью-Йорке очередная директриса института "Семи Лучей". Это была немка, которую звали, кто бы мог подумать, Гертруда. Герочка, как ее ласково окрестили тетки из группы. Или Хертытута, как ее звали мужики. Восемь лет буддийской практики в монастырях Японии, положенные на железобетонный немецкий фундамент ее характера, сделали из нее такой монолит, что Петя думал, столкнись "Титаник" вместо айсберга с ней, последствия для него были бы еще печальнее. Вторым он ее поставил не потому, что ему так уж нравились ее лекции, перемежающиеся медитацией, но задвинуть ее было равносильно смерти.
Третим в этом списке был аргентинец Паоло, что преподавал ассирийско-вавилонско-халдейскую астрологию. Это было просто интересно. Все остальное, что он отведал за эти три недели, Петя, честно пожевав, с облегчением выплюнул на свалку. Освободив таким образом жизненное пространство, он начал просто тусовать по Нью-Йорку, знакомясь с людьми и посещая различные мероприятия уже по своему вкусу.
В какой-то из дней, Паоло пригласил всю группу на вечеринку. Он приготовил рыбу по-аргентински и закупил огромную батарею легкого светлого аргентинского вина. Петя вообще подметил, что американцам нравится выпивать с русскими, поскольку после третьей-пятой рюмки наши начинают петь песни, вести себя как дома и незаметно вовлекают в свою эмоциональную орбиту закрытых туземцев, так что частетько это заканчивается взаимными слезами-соплями русско-американского катарсиса. Так было и на этот раз. Тут тебе и "Виноградную косточку в землю зарою...", и "Ой, то не вечер, то не вечер...", и дамы приглашают кавалеров, и еще по одной на посошок, и "Вы такие... такие открытые... такие замечательные... простите, что я плачу..." Вобщем, засиделись за полночь. Разьезжались кто на чем. Петя ехал один в автобусе вокруг Централ Парка. Была половина второго ночи. В пути его окончательно укачало и он впал в необьяснимую ностальгию, чуть не пустив пьяную слезу. До ужаса захотелось позвонить в Москву. "А вот сейчас приеду и позвоню" - решительно подумал он: "Отдам пять-десять долларов, ну и черт с ним. Но вот как?" Тут он вспомнил, что когда раскладывал свои вещи в чулане, видел там желтые толстенные телефонные справочники. Ага! Приехал он в два ночи, хозяйка, естественно, спала. Петя прошел в свою комнату, на ходу сшибая стулья и залез в чулан. Листание справочника не добавило ясности, бесконечные фирмы и домашние номера. Только очень часто крупным шрифтом "911", без комментариев в черной рамке. В те годы по российскому ТВ шли только бразильские сериалы и "911" ни говорило ему ровным счетом ничего. "Наверное, справочная, точно, у нас 09, у них - 911" - рассудил он. Набрав номер, он заплетающимся языком, путая слова, начал слезливо обьяснять, что ему надо позвонить в Москву: "Вобщем, хелп ми, хелп ми, плиз..." "О-кей," - ответили на том конце: "Говорите адрес". "Ну точно, у нас тоже спрашивают номер, потом перезванивают, у них еще и адрес" - обрадовался он и выдал точные координаты. "Ждите" - прозвучало в трубке и раздались гудки. "Жду" - ответил Петя телефону и уронил плохо державшуюся голову на руки. Разбудил его через полчаса испуганный голос хозяйки: "Петр! Петр!" Плохо соображая и пошатываясь, Петя вышел в прихожую. Там стояла хозяйка в халате с ночной маской на лице и два здоровенных негра с носилками. Хмель сняло как рукой. В голове мгновенно прокрутился счетчик-барабан, как в одноруких бандитах, выдав километровый счет за вызов скорой помощи. "Пипец, приехали!" - все, что успел подумать Петя. Но негры оказались с юмором, узнав, что он из Москвы и просто хотел позвонить на родину, они поржали, похлопали его по плечу и растворились в ночи. После этого еще три дня он прятался от Глорис, стараясь не пересекаться с ней в большой квартире. Но Глорис ни одним словом или взглядом не укорила его и вскоре это ночное вторжение забылось.
Как выяснилось, в ту ночь не он один дал джазу. Люда, астролог из их группы, женщина в возрасте, накатив лишку, почему-то решила сьэкономить полтора доллара и пошла прямиком через Централ Парк в два ночи. Гертруда, узнав об этом лишилась языка. Дело в том, что с самого их прибытия в Нью-Йорк, американцы, как "Отче наш", твердили им одну заповедь, Бога ради не ходите в Централ Парк после десяти часов вечера, иначе вас ожидают крупные неприятности от ночующих там бомжей и подростковых негритянских банд. К тому же Люда купила в тот день новенький двухкассетный магнитофон, стоивший в московских кооперативных палатках бешеных денег.
- А что,- оправдывалась Люда - Я упаковку-то раскрыла, вытащила магнитофон и несла его за ручку. Думаю, если негр какой только удумает приблизиться, как дам ему магнитофоном по башке и заору...
- Отличный план, Люда! - ржали мужики - Но тебе надо было в тот день купить бензопилу, а не магнитофон, тогда могла бы там гулять хоть до утра.
Закончилось это очередным нравоучением об опасностях ночного Нью-Йорка.
Петина самостийность относительно выбора занятий не осталась без ответа. За десять дней до конца их поездки подошел срок выдачи их последних суточных. Давали им из расчета двадцать пять долларов в день. Это было совсем немного, учитывая что любой транспорт стоил полтора доллара, а передвигаться приходилось много и часто. На еду оставалось впритык. Пете было даже проще. Как вегетарианца, его вполне устраивали дешевые корейские салат-бары или жареные острые бобы в мексиканских закусочных по семь долларов за порцию. Остальные отьедались на презентациях со шведским столом. Триста баксов, полученные от Сергея он потратил на записывающий видеоплеер, недостижимую мечту большинства москвичей того времени.
Гертруда, раздав заветные конвертики, демонстративно обошла его.
- Не понял?! - оторопел Петя - А где мои?
- Ну, ты же игнорируешь общие занятия с группой, посещая их лишь выборочно - прозвучал ответ.
- Но вы же сами говорили нам в начале поездки, что мы свободны в выборе занятий, вот я и выбрал? - продолжал искренне недоумевать Петя.
- Да, но мы также свободны решать кому платить суточные, а кому нет - последовал ответ железной леди.
Возразить было нечем и Петя сел, глотая воздух как рыба на мелководье. В кармане у него оставалось пять баксов. Группа молча расходилась, не глядя на Петю, никто не возразил и не встал на его сторону, да это и понятно, они, как уроды, парятся целый день на всякой опостылевшей фигне, ругая меж собой американцев, а хитрожопый Петя наслаждается свободой, ходит в гости и тусуется по клубам с новыми знакомыми. А за свободу надо платить. Лишь только две женщины, тайком от Геры, сунули ему по десять баксов на поддержание штанов, чем расстроили его еще сильнее. Два дня он ходил грустный, питаясь пицей и минералкой. Решение пришло неожиданно легко и просто, Сергей предложил ему двести долларов с тем, чтобы в Москве он отдал рублями Нинке. И повеселевший Петя, забил на все, продолжая жить по индивидуальной программе и наслаждаясь последними деньками в ставшем уже близким, хоть и не родным, Нью-Йорке. Гертруда, как передала ему по секрету руководительница их группы, осталась крайне озадаченной таким развитием сюжета, полагая, что Петя придет каяться и вернется в лоно "общей церкви". "На-кось, выкуси!" - злорадствовал он, перестав приходить даже на буддийскую практику немки. Исключение он сделал только для прощальной вечеринки, что она устроила для всей группы у себя дома. Все шло по накатанной программе, калифорнийское бургундское, по одинадцать долларов за галон, лилось рекой, песни и пляски имели место, но во всем неуловимо присутствовала минорная нота расставания. Гертруда вдруг расплакалась в конце вечера, судача о чем-то о своем, о женском в окружении наших теток, чем привела в немалое изумление мужиков. А потом, столкнувшись в коридоре лицом к лицу с Петей, неожиданно обняла его своими крепкими руками и сказала, что она была, наверное, очень не права, наказав его таким дурацким способом. "Да чё там, ладно..." - промямлил смущенный Петя, подумав про себя: "Вот ведь, бляха-муха-цокотуха, баба, как баба, а казалось, что член в штанах..." И они стояли так минуты две, поглаживая друг друга по спине, пока их не позвали пить отходную.
Но главное событие, что случилось с ним в Америке, лежало далеко за гранью их занятий. Вот уже два года он жил в ожидании большого чувства, не размениваясь на мелкие интрижки. И это чувство накрыло его здесь, в Нью-Йорке. На занятиях по шиа-тсу, где их смешали с американцами, он увидел Ее. Невысокая, стройная, с очень правильными и красивыми чертами лица, она сразу привлекла его внимание, какой-то легкой грацией и открытым взглядом больших карих глаз. Когда надо было разбиваться на пары для тренинга, он старался всегда быть поближе к ней, чтобы успеть предложить ей спаринг. Получалось это далеко не всегда, да он и не хотел выглядеть навязчивым, но когда случалось, ему казалось, что происходит нечто большее, чем отработка приемов, так осторожны и нежны были ее прикосновения, и так старателен был он, ощущая тепло ее тела. После занятий она быстро собиралась и уходила раньше всех, а набраться духу и заговорить у Пети не хватало сил, хотя разгоряченному сознанию казалось, что она как будто ждет от него первых шагов. Выручил японец, устроив посиделки после занятий в честь русской группы, впервые посетившей его школу. "Поляну" накрыли прямо на татами: здесь были морепродукты, рис, салаты с острым соусом, роллы, суши и саке, которое мастер выбрал сам. Петя, превозмогая робость, сел рядом с ней. Японец сыпал тостами без передышки, заставляя всех наполнять пиалы и Петя, затушив свой страх, впервые разговорился с ней. Ее звали Нэнси, Нэнси Коэн, ей тридцать один год - совсем не дашь... спасибо... - она в прошлом танцовщица, сейчас домохозяйка, но для души и поддержанья формы ходит сюда и в частную балетную студию. "Везет мне здесь на балерин" - подумал Петя и поведал о себе. К концу вечеринки они обменялись домашними телефонами и договорились встретиться завтра у Метрополитен музея, в котором она обещала устроить ему индивидуальную экскурсию.
После первой же встречи между ними все стало ясно. Никто не говорил о чувствах, но Петя совершенно не запомнил музей, целиком поглощенный разговором и ее аурой. Стена между ними рухнула и прощаясь, он вместо того, чтобы поцеловать ее в щеку, прикоснулся к ее губам. Она не ответила, но и не отвернулась. Дальше каждый новый день и встреча только усиливали состояние. Через несколько дней, она пригласила его домой под предлогом показа своей фильмотеки. Петя, конечно, знал, что она не из бедных, коль занимается у японца, но реальность превзошла любые ожидания. Ее домом был пятиэтажный особняк на Медисон авеню в стиле модерн, зажатый между двух высоких зданий. На первом этаже был гараж и хозблок, на последнем, мансардном, жила прислуга, семья из Польши. А три этажа они занимали вдвоем с мужем, крупным торговцем недвижимостью, судя по фотографиям, сухоньким лысеватым папиком в очках с золотой оправой. По рассказам Нэнси, она была из небогатой, по американским меркам, еврейской семьи, но аристократического происхождения, из колена Давидова, из левитов, если он все правильно понял. Благодаря родословной и природной красоте она и стала женой столь состоятельного человека. Да, по молодости она любила, но неудачно, все рухнуло и в двадцать семь лет она сдалась, выйдя по расчету. Теперь имеет все это и еще много чего, но душа-то еще не уснула и ждет чего-то. Покраснев как рак и напрягшись до хруста в позвонках, Петя выдавил из себя какой-то коктейль из сакраментального американского "Ай лав ю, ай нид ю, ай вонт ю..." горячей скороговоркой. Нэнси посмотрела ему в глаза и сказала мягко, даже, как показалось ему, с некоторым облегчением: "Только не здесь. В доме прислуга. Пойдем к тебе". Хозяйка была на работе. От ее дома до его идти пешком было минут пятнадцать и всю дорогу Петю колотила крупная дрожь, не оставившая его и в спальне, оттого движения его были скованы, он двигался как заведенный. Видимо поняв, что с ним происходит, Нэнси несколькими ободряющими движениями успокоила его, взяв инициативу в свои руки. Через пару минут под ее ласками Петя растекся, как эскимо на солнцепеке. А она любила его так, как ей хотелось и от этого он окончательно потерял рассудок, целиком отдавшись ее власти. После они еще долго лежали, сплетясь телами и предаваясь медленной истоме. "Как это похоже на занятия шиа-тсу" - даже подумал Петя, пока его взгляд не упал на будильник. Без пятнадцати пять! Скоро вернется Глорис. Как ни мучительно было разрывать узы, они быстро оделись и вышли на улицу. "Мне пора, у мужа сегодня важные гости, мне надо быть готовой" - она нежно поцеловала его и пошла, не оглядываясь. "А что же мне делать?" - размышлял Петя, не зная как справиться со сладко-томящим комом в груди: "Поеду к Сереге, напьюсь сегодня". И он побрел по направлению к сабвею.
Они встречались еще несколько раз, выкраивая время между ее и его расписанием. Но подобное повторилось лишь однажды, когда она пришла к нему с утра, едва только Глорис ушла в офис. Потом они не попадали по времени, но их встречи и так были до краев полны чувства. Как-то вечером он вытащил ее в арт-хаусный клуб, по наводке Сергея, где крутили редкое кино и они посмотрели "Легенду о Сурамской крепости" Параджанова, которую Петя не видел и в Москве. В другой раз он напросился, чтобы не прощаться, на ее занятия в балетной студии и с интересом отсидел там два часа. Балет он знал по "Лебединому озеру", да и то в день смерти вождей, а тут столкнулся сразу с модерновым, с необычной изломанной пластикой под декадантский аккомпанемент. Как же она была молода и хороша в тот момент! Под конец занятия к нему подошел статный седовласый хореограф и сказал, что для него большая честь, что гостем его студии стал русский, так как его родословная корнями уходит в Россию. А Петя, волнуясь, отвечал, что для него не меньшая честь присутствовать на занятиях такого мастера.
Потом они долго сидели в ее машине и она с грустью говорила, что за несколько лет, что она занимается в студии никто из ее американских друзей даже всерьез не интересовался, что она там делает, не говоря уж о том, чтобы прийти на занятия. "Моя мечта," - вдруг она заговорила горячо: "Поставить танец о потеряном ребенке... Да, у меня был ребенок, преждевременные роды, я потеряла его...С той поры никак..." И она зарыдала, уткнувшись ему в грудь. Петя неловко утешал ее, сам готовый разрыдаться от нахлынувшей нежности.
А в предпоследний день перед его отьездом они долго кружили по Манхеттену, нарезая круги на ее маленькой двухместной BMW, потом долго шли по набережной Гудзона, взявшись за руки, почти не разговаривая, лишь иногда замирая, обнявшись. Любое брошенное слово только усугубляло общую печаль, отдаваясь эхом. Все было решено. Нет, конечно, Петя думал, имея на руках билет с открытой датой и визу на полгода, о возможности остаться, тем более Сергей предлагал ему свой дом и работу на мебельной фабрике хотя бы и чернорабочим. Но что это изменит? Жить здесь он не будет никогда. Остаться и продлить свиданье, только горше будет расставаться, а еще, не дай Бог, разрушить все каким-нибудь неверным шагом и жалеть потом, что не уехал сразу. Нет, пусть это останется светлой памятью на всю жизнь. Навсегда. До смерти. Но только как же это, черт побери, грустно, Нэнси!
Очевидно, вспомня "Вам и не снилось", он наговорил ей целую касету нежностей по-русски и улетел. Они переписывались еще полтора года. Кроме писем, она присылала ему открытки из экзотических мест, где они отдыхали с мужем. Он просил ее в каждом письме, приехать по турвизе в Москву. Она не обещала, да он и сам знал, что то не ей решать.
В Москве случился путч, власть поменялась, да и страна тоже. Он постригся, одел костюм и устроился на работу в рекламное агентсво. И перестал ей отвечать. Москва сьела его. А детство кончилось, оставшись на фотографиях из далекой, теперь очень далекой Америки.