Параскева Сиськина стояла над плитой, с тоской глядя в небольшую открытую кастрюлю, в которой плавал одинокий капустный лист. Из кастрюли поднимался ничего не обещающий парок. Даже обострившееся за последние дни обоняние мало что различало. "Третья неделя на исходе, и всё капуста да капуста, - уныло думала Параскева, - а вес как стоял на месте, так и стоит, толку-то!" Действительно, за первую неделю широко разрекламированной диеты "Слёзы Лауры" удалось избавиться от трёх килограммов, но потом вес заупрямился и дальше пошёл вниз черепашьими темпами. Не помогали ни прыжки через веревочку ("тоже мне, девочку нашли!"), ни подкручивание винтика на напольных весах. От прыжков только развивалась одышка, а винтик уже давно был выкручен до упора.
"Сейчас бы отбивных телячьих парочку, да с картошечкой! - вдруг непроизвольно каким-то чужим, плотоядным голосом произнесла Параскева. - Ой, что это я!" - испугавшись, она зажала себе рот и оглянулось через плечо, не услышал ли муж. Супруг смотрел в соседней комнате футбольный матч и, очевидно, ничего не замечал: "Спартак" проигрывал "Динамо" в полуфинале. Произошедшее озадачило Параскеву: голос принадлежал как будто кому-то другому, а не ей. "Так и с ума сойти недолго!" - пробормотала она, снимая с плиты кастрюльку и ставя её на стол. Достав из неё капустный лист, положив на тарелку и немного посолив (это разрешалось), Параскева налила из кастрюльки в стакан мутноватой жидкости (благодаря ей диета и получила своё название), а остатки поставила обратно на плиту, накрыв крышкой.
Это называлось ужином. На завтрак полагались только "слёзы Лауры" и маленький твердокаменный сухарик, который рекомендовалось макать в капустный "бульон" (одно название!) и сосать, стараясь растянуть как можно дольше. На это у Параскевы не хватало силы воли. Оказавшись во рту, сухарик немедленно активировал жевательный центр и за пару секунд погибал, размолотый крепкими, без единой пломбы, зубами. Сколько ни пыталась Параскева следовать инструкции, ничего не получалось. На обед был суп из капусты и моркови с тем же сухариком, почему-то называвшийся "Мечта Капитана". Наверное, имелся в виду капитан потерпевшего крушение корабля, который, сидя на голом, закаканном чайками утёсе посреди равнодушной морской пучины, был бы несомненно рад и такому блюду.
Медленно разрезав капустный лист на небольшие кусочки, Параскева стала по одному отправлять их в рот и старательно разжёвывать, запивая жидкостью из стакана. За ужином полагалось размышлять о возвышенном. Параскева преподавала в школе музыку и в качестве темы для размышления выбрала сегодня "Лунную Сонату" Бетховена, которую она любила исполнять на школьных вечерах. Однако сосредоточиться на мелодии не получалось. Воображение упорно рисовало Бетховена не за роялем в порыве мрачного вдохновения, а за обеденным столом, радостно потирающего руки в предвкушении утки тушеной с яблоками. И действительно, откуда-то донёсся запах жареной утки. Параскева с силой втянула носом воздух, но запах не исчез. "Я, наверное, сошла с ума от голода! - подумала она в отчаянии. - Вот уже и галлюцинации начались!"
"Параша! - вдруг раздался голос мужа из соседней комнаты, - откуда это пахнет так хорошо? Что, у Бздюхановых опять гости?" - "Чем пахнет, Вася?" - спросила Параскева с облегчением. "Да уткой жареной, не слышишь, что-ли? Может и нам зажарить, а?" - "Да я ж на диете, Вася, или ты забыл?" - "Да ну её, диету твою, себя только мучаешь!" Василий Сиськин не одобрял новых веяний и считал Параскевину диету глупостью. Тонкую и мечтательную девушку, которой он когда-то покупал мороженое и водил в кино на отложенные из стипендии рубли, Василий давно забыл. Ему нравилось раздобревшее тело жены, и в минуты супружеской близости он нежно называл её "поросёночком". Он и сам превратился в дородного мужчину с внушительным брюхом. "Тебе бы жрать только!" - подумала Параскева. "Вот сам и зажарь! - неожиданно для себя выкрикнула она, - а я на диете сижу и сидеть буду!" - "Да я ведь только предложил, - пошёл на попятную супруг, - сиди себе, ради Бога, мне-то что!" Диета Параскевы косвенно ударяла и по нему. Параскева продолжала готовить ему еду, но уже не вкладывала в процесс прежнего воображения и ограничивалась только самыми простыми блюдами.
Спустя полчаса супруги стали укладываться спать. Поговорив немного о детях, сыне и дочери, уже несколько лет учившихся далеко от дома, они пожелали друг другу спокойной ночи и повернулись в разные стороны. Скоро Василий захрапел, а Параскеве не спалось. Обычно её мысли вертелись вокруг семьи, работы, близких родственников и знакомых. Перед сном она, как правило, прокручивала в голове события прошедшего дня и намечала, что надо будет сделать завтра. Если ей и случалось когда подумать о чём-то совершенно постороннем, как, например, о просмотренном кинофильме, то подобные мысли она гнала, считая их несерьёзными. Но теперь, когда дети выросли и были далеко, близкие относительно здоровы, а сама она уже третью неделю героически сидела на диете, её стали посещать странные идеи. Наверное, голодание как-то этому способствало.
Параскева не следила за медицинской литературой и не знала, что связь здесь была прямая. Вопреки распространенному мнению, жир - это совсем не пассивная субстанция, что-то вроде запаса энергии на чёрный день. Жировые клетки вырабатывают специальный гормон, который выбрасывается в кровь и поддерживает благодушное настроение. Когда же организм начинает расходовать жир, концентрация гормона падает, и начинается настоящая наркотическая ломка.
"Зачем это я сижу на диете? - спрашивала себя Параскева. - На здоровье пока не жалуюсь, мужу нравится и так, да и никто не говорит, что толстая. Как все. Просто мода пошла сидеть на диете, вот и я сижу," - вдруг догадалась она. Простая эта мысль повернулась неожиданно: "Как-то глупо получается: одно дело носить тряпки, как все, а тут - иметь тело, как все. Вон Васька не мучает себя голодом и в ус не дует!" Как бы отвечая её мыслям, муж негромко пукнул. "Вот-вот, - с оттенком злорадства подумала Параскева, - брюхо набил и пукает!" В животе у неё протяжно заурчало, напоминая, что его тоже давно пора наполнить чем-то более существенным, чем мечтами неудачливого капитана. "Может и правда, пойти пожрать? - вдруг пришла крамольная мысль, - Васька ещё не всю колбасу слопал. И хлеб только сегодня купила. И салат из свежих помидорчиков..." Искушение было так велико, что Параскева уже было высунула ногу из-под одеяла, но тут она вспомнила неоднократно повторяемое в брошюре напоминание, что надо продержаться только месяц, а дальше организм привыкнет, и станет легче. Поборов искушение, она со вздохом спрятала ногу и устроилась поудобнее.
Мысли, тем не менее, не уходили. "Зачем же я всё-таки сижу на диете? - спросила она себя опять. - Не совсем же я дурочка, чтобы слепо следовать моде. Наверное, есть и другая причина." Параскева вдруг почувствовала, что она приблизилась к какой-то черте, которую в своих мыслях никогда не пересекала, и за которой скрывалось нечто тревожащее. Как будто круг повседневных дел и забот был на самом деле только небольшим хорошо знакомым островом посреди огромного океана. Теперь, на третьей неделе диеты, до неё стал иногда доходить гул прибоя, и ощущение было неуютное. "Молодость что-ли хочу вернуть? - подумала она. - Но это ведь совсем глупо! Дура, дура! - повторила она про себя. - Но если так, ну её эту диету на фиг!" - "Э-э, нет!- вдруг сказал ей внутренний голос, принадлежащий кому-то совершенно незнакомому. - Ты, подруга, просто любишь жрать. Тебе нравится нюхать, пробовать на вкус, жевать, глотать, а больше всего думать о еде, предвкушать процесс. Что такое для тебя еда? Необходимость или удовольствие? Знаешь ли ты, сколько еды тебе нужно? Планируешь ли ты свой рацион так же, как и семейный бюджет? Раскладываешь ли ты то, что заглатываешь внутрь, по тем же категориям, что и намечаемые покупки: в первую очередь, во вторую, можно отложить, и т.д. Умеешь ли ты сочетать приятное с полезным?" Поток этих неизвестно откуда взявшихся мыслей буквально затопил сознание Параскевы, и потребовалось почти физическое усилие, чтобы остановить его. Сердце колотилось, её бросило в жар.
"Откуда это? - со страхом спросила она себя, - вот так и сходят с ума: начинается с мыслей, потом - голоса и всё, крыша - в пути." Немного успокоившись, она поняла: то, что говорил ей "голос", она на самом деле вычитала в брошюре, просто это вспомнилось как-то в один момент и помимо воли, ничего страшного. И опять тот же самый вопрос замаячил перед ней: зачем же всё-таки она сидит на диете? Теперь, правда, Параскева уже утомилась, и странный вопрос этот исчез сам собой, она наконец уснула.
На следующий день, накормив мужа и "позавтракав" сама, Параскева пошла на работу. К чувству голода она уже почти привыкла; голова не кружилась так часто, как неделю назад, и хотя она быстро уставала от физических усилий, например - от подъёма по лестнице, концентрация внимания не особенно страдала. Рабочий день пролетел быстро. Параскева любила свою работу, ей нравилось играть детям на пианино несложные мелодии и объяснять премудрости нотной грамоты. Кроме того, ещё с юности ей запал в душу лозунг, висевший в музыкальном классе педагогического училища: "Красота спасёт мир". Параскева никогда не могла осилить "Братьев Карамазовых" и вообще не любила Достоевского, но в справедливость этого лозунга интутивно верила. Сама она чувствовала красоту музыки и старалась привить это чувство детям. Не часто, но случалось: как будто тихий ангел слетал тогда в класс, и дети слушали вечную мелодию без обычного для них шума. Такие моменты Параскева считала вершиной своей работы. "Если бы только платили побольше," - думала она со вздохом.
Возвратившись во второй половине дня домой, она достала из холодильника кастрюльку с "мечтой капитана" и поставила на плиту. Пока разогревался суп, Параскева вынула из пакета очередной сухарик и положила на блюдце. В брошюре рекомендовалось относиться к приёму пищи максимально серьёзно и обязательно сервировать завтрак, обед и ужин по полной программе, на лучшей посуде. Поначалу это выглядело издевательством, но теперь, на исходе третьей недели, когда обострившиеся вкус и обоняние стали различать многочисленные вкусовые оттенки, заключенные в вареной капусте и сухарике, почтение, оказываемое этим нищим блюдам, уже не казалось чрезмерным. Параскева налила в фарфоровую тарелку прозрачный суп и поставила рядом с блюдцем. Смотрелось красиво. "Но что тогда есть красота?" - вынырнуло откуда-то из глубины памяти. То ли цитата из классика, то ли строчка стихотворения. "А если бы тарелка была полна дымящегося борща? Наверное, не было бы так красиво... О, господи, придёт же в голову!" В этот раз сухарик не погиб мгновенно, а, как и полагалось, медленно и с достоинством растаял во рту. Наверное, помогло то, что впервые за три недели Параскева посмотрела на него с эстетической стороны, а не просто как на еду.
Пообедав, она занялась хозяйственными делами. Когда вечером Василий вернулся домой, она накормила его жареной картошкой с колбасой и пошла на другой конец города, где у неё был частный урок. Стояла поздняя осень, и было приятно идти по пустынным улицам, вдыхая холодный прозрачный воздух. Параскева думала о том, что можно, оказывается, жить на одних сухариках и капусте и видеть вокруг красоту. Даже как-то проще; полегчавшее на несколько килограммов тело и заметно подтянувшийся живот уже не тянули так, как раньше, к земле. Во всём теле ощущалась давно забытая лёгкость. Конечно, той ликующей радости жизни, от которой кружилась голова и хотелось беспричинно смеяться, уже не вернуть. "Ну и что? Не всю ведь жизнь быть девушкой, пусть теперь другие порадуются!" От этой незатейливой мысли Параскеве вдруг стало так хорошо на душе, что она, оглянувшись кругом и убедившись, что никто не смотрит, прошла несколько шагов вприпрыжку, как маленькая девочка. "А если кто и смотрит? Ну, подумают: дура старая с ума сходит." И она прыснула со смеху.
Вечером в постели, уже засыпая, Параскева опять вспомнила мучавший её вчера вопрос: зачем же она всё-таки сидит на диете? Но теперь ответить на него было совсем несложно.