"...и даруй нам силу не прощать наших обидчиков..." - монотонно молился Андреас Фёртер, тупо уставившись в огонь, пожирающий мужчину, привязанного к столбу посреди костра. Я тоже внимательно смотрел, ибо епископ, горящий на костре, зрелище необычайное, и уверяю вас, милые мои, что образ сгорающего в пламени сановника навсегда врезался бы в память любому. Иерарх был облачён в фиолетовую сутану, расшитую золотом митру и украшенную драгоценными камнями мантию. В правой руке он сжимал посох, и, как мы позже узнали, его привязали к пальцам верёвкой, дабы тот не упал слишком рано. Всё это уже пылало на Его Преосвященстве, и я подумал, что, вероятно, так выглядел бы Моисей, если бы его беседа с горящим кустом сложилась менее удачно, чем в Писании.
- Воды! Воды! - взревел Хуго Гофман и беспомощно огляделся. Затем устремил взгляд в небо, словно ожидал, что Господь ответит на его мольбы и пошлёт хотя бы ливень. Но Милосердному не было дела до тлеющего тела священника, и даже вопли инквизитора ничего не могли изменить.
Признаюсь, я с сожалением смотрел на богатства, которые обращались в пепел, ибо стоимость епископских облачений, без сомнения, превышала цену нескольких деревень. К тому же епископ уже был мёртв, так что не имело значения, вытащим ли мы из костра лишь его прокопчённый труп или сгоревший остов.
- Гвозди и тернии! Гнев Господень! - прохрипел подавленным голосом Андреас Фёртер. - Что здесь творится? - Он обвёл нас взглядом, будто мы могли дать ответ. - Что творится? - повторил он уже тише.
Я поднял глаза к тёмно-синему небу, затянутому клочьями серых туч. Где-то вдали мелькнула тонкая нить молнии.
- Гроза идёт, - сказал я.
***
Всё началось три дня назад, когда в резиденцию Инквизиции в Бильштадте, где я имел честь служить, пришло таинственное письмо. В нём сообщалось, что если мы желаем узреть плоды деяний мерзкой еретической секты, то должны явиться к Висельной горе близ Лёвенберга в субботу после полудня. Разумеется, подобные доносы нельзя игнорировать, но ни один здравомыслящий человек не отправил бы четырёх инквизиторов из-за клочка бумаги, брошенного в окно. Однако в письме, помимо скупых слов, содержался фрагмент, который подействовал на нас, словно удар кнута по ленивой кляче. Автор цитировал Евангелие: "Уже топор при корне древ лежит", смешав латынь, греческий и иврит. Я распознал лишь греческий и латынь, но наш начальник, Грегор Фогельбрандт, знал иврит достаточно, чтобы прочесть простейшие слова. А поскольку на нём было написано лишь "древ", суть была ясна. Тут даже и без языковых навыков мы узнали библейский стих. Что же хотел сказать нам автор письма? Несомненно, он желал показать, что он человек учёный. А если так, то велика вероятность, что его послание вовсе не выдумка безумца или шутника. Да и, уверяю вас, милые мои, мало кто в этом мире осмелится шутить со Святым Официумом. Уж так повелось, что при словах "инквизитор" или "Инквизиция" даже у самых безрассудных шутников улыбка сползала с губ. К тому же письмо было написано на дорогой, можно сказать, изысканной бумаге, на какой богачи пишут сердечные признания своим возлюбленным. А почерк автора выдавал человека, прекрасно владеющего искусством каллиграфии.
- Приглядитесь, - наставлял нас Грегор Фогельбрандт. - Обратите внимание на букву "Т", вонзающуюся в лист, как меч. Так пишет лишь гордец, уверенный в себе. А вот это хищное "S", выведенное словно молния. Так ведёт перо лишь человек решительный и бесстрашный. Иные же признаки, которые я здесь ясно вижу, говорят о беспощадности и жестокости автора.
Мы все важно закивали, хотя, признаться, наблюдения Грегора о почерке, с которыми он уже не раз нас знакомил, не производили на меня особого впечатления. Я не верил, что по тому, как человек выводит буквы, можно судить о его характере, поступках, прошлом или будущем. Мне казалось, что подобная наука столь же полезна, как гадание по звёздам, потрохам животных или линиям на ладони. К тому же, чтобы сделать выводы, которые сделал Фогельбрандт, вовсе не обязательно прибегать к каллиграфическому разгадыванию. Ну кто, скажите на милость, мог послать столь дерзкое письмо в Инквизицию? Неужели человек слабый, робкий и кроткий, как ягненок? Смешно! Однако Грегор относился к своим наблюдениям и выводам крайне серьёзно. Не менее серьёзно он отнёсся и к самому письму. И потому решил отправить к Висельной горе не только нас, своих подчинённых, но, несмотря на серьёзные недомогания, терзавшие его последнее время, сам отправился вместе с нами. В резиденции Инквизиции в Бильштадте остались лишь двое наших товарищей, для исполнения повседневных обязанностей. Наверняка на это решение повлияло и то, что мы только что завершили крупное, длившееся почти год, расследование. Мы раскрыли весьма разветвлённый и могущественный культ демонопоклонников. Чтобы понять масштаб проделанной работы, достаточно сказать, что к сожжению заживо приговорили почти четыреста человек обоего пола, а менее строгие наказания - тюрьму, увечья или покаяние - получили не менее двух тысяч. А сколько томов мы исписали показаниями свидетелей! Сколько отчаянных признаний, мерзких тайн, греховного хвастовства, и даже богохульных насмешек над святой верой, прозвучало на допросах! Мы конфисковали множество книг чёрной магии, демонических рецептов, тайных снадобий и ядов во всех возможных видах - мазей, жидкостей, кремов. Конечно, вшестером мы не справились бы с таким объёмом работы, но именно Грегор Фогельбрандт и мы, его подчинённые, сыграли первую скрипку, будучи теми, кто первым напал на след преступлений. Теперь провинция казалась спокойной, благочестивой и преисполненной христианского трепета. Поэтому мы могли позволить себе отправиться в недолгое путешествие, не опасаясь пренебречь своими обязанностями. Признаюсь, этот год напряжённого следствия и борьбы за дело Божье многому меня научил. Работа в Бильштадте разительно отличалась от бессмысленного прозябания в Кайзербаде, где мне "посчастливилось" служить ранее.
Уж так повелось, что молодых инквизиторов рассылали по разным уголкам нашей великой Империи. И не только чтобы изучать нравы и обычаи, но и сражаться с нечистой силой в разных условиях и местах.
О них тщательно собирали сведения, дабы впоследствии оценить их пригодность. И вот одни потом оседали в каком-нибудь захолустном городке, где в основном валялись на спине, а других рассматривали как кандидатов на службу в Ахене, Энгельштадте или даже в Хез-Хезроне. Те, кто служил в Хез-Хезроне - это уже элита элит. Теоретически такие инквизиторы имели право отдавать приказы любому служителю Инквизиториума в мире, даже если тот возглавлял крупное отделение или превосходил их по званию и выслуге. Хотя я слышал, что некоторые отказывались от чести служить в Хезе. Много ходило разговоров о непредсказуемости решений и настроений нашего номинального начальника, епископа Хез-Хезрона, чьи капризы могли измучить даже самых стойких. Говорили, будто сам Грегор Фогельбрандт был среди тех, кто отказался от "чести" стать, как злорадно называли хез-хезронских, "пёсиком епископа". Не знаю, правда ли это, да и, честно говоря, меня это мало волновало. Зато я был уверен в одном: сам бы я не отказался от подобного предложения. И смиренно взвалил бы на плечи крест даже столь тягостных обязанностей...
***
После трёх дней пути мы остановились в добротном трактире на тракте из Бильштадта в Лютхоф, ибо оттуда было ближе всего до Висельной горы. Рядом располагался городок Лёвенберг, принадлежавший весьма богатому епископу Августину Шефферу, который отдыхал здесь в своём поместье от столичной суеты и интриг. Грегор реквизировал весь верхний этаж корчмы и велел выгнать оттуда постояльцев (тем, кто спал внизу или в конюшне, милостиво разрешили остаться), а самого недовольного кто громче всех возмущался, приказал выпороть во дворе перед трактиром.
- Кто осмеливается безнаказанно противиться в малом, тот не убоится противиться и в великом, - торжественно провозгласил Грегор.
Наказание, хоть и жёсткое (особенно учитывая, что наказуемый клялся, что он дворянин, а голубая кровь, как известно, болезненней переносит плети, чем простолюдины), не угрожало жизни и здоровью. Наказуемый лишился чувств лишь раз, а после экзекуции сумел самостоятельно отползти в сторону. Никто из нас не осудил Грегора за мягкость - мы знали, что чрезмерная жестокость редко пробуждает искреннюю любовь. А мы, инквизиторы, стремимся к тому, чтобы нас любили...
- Где же те старые добрые времена? - вздохнул Фогельбрандт. - Когда никому и в голову не пришло бы оспаривать приказы инквизитора, а значит, нам не пришлось бы никого подвергать унизительной порке.
- Выходит, мы наказываем людей не за греховные деяния, а за глупость, что толкнула на их свершение, - напыщенно подытожил Гофман тоном, совершенно не соответствовавшим его банальным словам.
- Дай Бог, через пару недель оклемается, - весело заметил трактирщик.
Я не удивился его радости. Дворянин, которому наутро предстояло покинуть корчму, теперь вынужден будет задержаться ещё на добрый десяток дней, основательно пополнив кошелёк хозяина. Что ж, как водится: беда для одних - удача для других. К тому же нашему хозяину присутствие инквизиторов было только на руку - Святой Официум исправно платил за ночлег и пропитание своих служителей. А инквизиторы, как известно, не имели склонности ни к воздержанию в питье, ни к изнурительным постам. Хотя наш начальник, надо сказать, не принадлежал к числу особых гуляк или обжор. Более того, в последнее время он вообще ничего не ел, лишь потягивал воду. Я понимал его - Фогельбрандт, видимо, пришёл к разумному выводу, что если не будет есть, то и не придётся... опорожняться. А этот процесс в его случае сопровождался мучительной болью. Из-за такого аскетичного образа жизни Грегор всё больше походил на отшельника: его некогда иссиня-чёрные волосы прорезали седые пряди, а прежде крепкое, загорелое лицо поблекло и покрылось морщинами.
Впрочем, я надеялся, что он не станет запрещать подчинённым как следует поесть и в меру выпить, ведь всем известно, что лучше всего служит Богу тот, кто крепок телом и ясен умом. А как обрести крепость, если не обильной и здоровой пищей? А как достичь ясности ума, если не сдобрить горло вином, которое придаёт красноречия, оттачивает взгляд и позволяет заглянуть в душу ближнего? Разумеется, во всем надо знать меру ведь для некоторых хмельные напитки действовали как алхимический эликсир молодости, возвращая их к младенческому лепету, бессмысленным слезам, беспричинному веселью и шаткой походке. А наутро обычно выяснялось, что они ещё и зубы где-то потеряли... К счастью, подобные напасти обходили стороной вашего покорного слугу, ибо к спиртному относился умеренно, предпочитая ему, скажем, тортненские пряники с горячим мёдом и молоком. Хотя, конечно, иногда и я позволял себе испытать нёбо, глотку и желудок на прочность - но не чаще раза в квартал.
К несчастью, Грегору Фогельбрандту пришлось остаться в трактире - недуг, мучивший его последние недели, обострился настолько, что он не мог даже думать о том, чтобы сесть в седло. Вероятно, виной тому были три дня пути из Бильштадта, на которые он так опрометчиво решился, и теперь жестоко расплачивался за это. Мы видели, как он корчится от боли не только при ходьбе, но даже сидя неподвижно на мягких подушках. Что же касается моих спутников Хуго Гофмана и Андреаса Фёртера, то они пребывали в наилучшей форме. Оба находились на рубеже между юностью и зрелостью, но инквизиторский опыт уже закалил их в битвах с приспешниками адских сил. В этой компании я был самым молодым и неопытным, и, хотя мне казалось, что остротой ума я превосхожу своих товарищей, я старался не демонстрировать этого слишком явно. Увы, даже среди инквизиторов зависть и ревность далеко не редкость. Особенно когда ты всего лишь свинья, мечтательно задравшая рыло к небу, чтобы проводить взглядом величественный полёт орла.
Простолюдины любят представлять старого, опытного инквизитора как сурового аскета с бледным лицом и согбенными плечами, а молодого - как человека с изможденным лицом и глазами, пылающими фанатичным огнём. Но в этом образе мало правды, и мои спутники лишь подтверждали это. Хуго Гофман был коренастым, светловолосым силачом с головой, похожей на мяч, словно водружённый на широкие плечи минуя шею. У него были голубые глаза и усы, напоминающие жёсткую щётку. А вот тощий, как жердь, и высокий Андреас Фёртер имел тёмные волосы, спадавшие ниже плеч, тонкие черты лица и мечтательные девичьи глаза. Мне казалось, что ни один из моих коллег не питал ко мне особой симпатии - вероятно потому, что несмотря на все мои старания, они видели пропасть, отделявшую их ум от моего. Что тут скажешь: оба были типичными исполнителями приказов, тогда как мои амбиции простирались куда дальше. Вот и всё.
Однако, если взвесить все достоинства и недостатки моих товарищей, стоит признать: Хуго и Андреас были в душе добрыми малыми, а в профессиональном плане справлялись вполне неплохо - особенно когда их направляла умелая рука, знавшая, когда нужно натянуть поводья, когда хлестнуть кнутом, а когда подбросить сладкого пряника. До недавнего времени таким руководителем был Грегор Фогельбрандт, но теперь его подкосила затяжная болезнь, приносившая всё больше мучений и лишая сил. Из-за этого наш начальник то и дело переходил от беспричинной ярости к тупому безразличию, и похоже думал теперь не о деле, а о своей воспалённой заднице. И потому мы, его подчинённые, всё чаще во время разговоров с ним ловили себя на мысли: понимает ли он ещё наши слова сквозь геморроидальные муки или же его разум уже полностью захвачен болью? Нетрудно догадаться, что подобные размышления не способствовали рвению в работе.
***
С Висельной горы мы вернулись в мрачном расположении духа. Правда, инквизиторы обычно не слишком переживают о судьбе высокопоставленных духовных лиц (мы все были единодушны во мнении, что чем меньше этой шушеры шатается по миру, тем лучше для христианской веры). Но мы понимали, что зрелищная смерть местного епископа вызовет громкий резонанс. А церковные власти потребуют от инквизиторов немедленных результатов, выраженных в поимке и жестокой казни виновных. К тому же дорога вымотала нас: мы не могли просто оставить труп епископа на холме. Пришлось созвать окрестных крестьян, следить, чтобы покойного спустили вниз с подобающим почтением, уложить на устланную соломой телегу и, разумеется, плестись вместе с ними до ближайшей деревни. Там мы проконтролировали, чтобы тело прелата раздели, омыли и облачили в чистые одежды, после чего передали его бледному от волнения молодому викарию. Эти хлопоты заняли у нас всю ночь, после чего, не сомкнув глаз, мы поспешили обратно, чтобы как можно скорее доложить обо всём Грегору. Мы вернулись уставшие, голодные и раздражённые. И наше настроение не улучшилось от встречи с Грегором. Вместо тёплой бани, мягкой постели, горячей еды и глинтвейна (обязательно с гвоздикой или хотя бы с корицей!) нас ждал только начальник. Я украдкой, но внимательно наблюдал за ним, пока Фёртер докладывал о произошедшем. Лицо Грегора каменело с каждым его словом. Фогельбрандт явно был в ярости. А когда Фогельбрандт злился, его лик превращался в неподвижную маску, и он цедил слова сквозь зубы - медленно, словно каждое из них было приговором. В этом незавидном положении нам оставалось радоваться лишь одному: сегодня геморрой, кажется, мучил его чуть меньше. А значит, наш начальник хотя бы отчасти будет руководствоваться разумом, а не одной лишь яростью. Не сказал бы что нам это сильно помогло...
Когда Фёртер закончил доклад (а описал он событие с мельчайшими подробностями, так что даже мне почти нечего было добавить), Фогельбрандт долго молчал.
- Письменный рапорт. К вечеру, - наконец отрезал он.
Затем перевёл взгляд на меня и Хуго Гофмана.
- Хотите что-то добавить к рассказу Андреаса?
Я вежливо выждал и, когда Гуго не заговорил, слегка откашлялся.
- Мне кажется... - начал я.
- Громче!
- Мне кажется, - повторил я увереннее, - что костёр был сложен человеком, знающим толк в этом деле...
Фогельбрандт прищурился.
- Конкретнее?
- Поленья уложены так, чтобы епи... чтобы жертва не умерла быстро от удушающего дыма, но и чтобы пламя не охватило тело сразу. Поджигая костёр, убийца учёл направление ветра.
- Та-а-а-к, - протянул Грегор. - Что скажете? - Он перевёл взгляд на Гофмана и Фёртера. - Согласны с наблюдениями младшего коллеги?
Он нарочито выделил слово "младшего", давая понять подчинённым, что они, как более опытные, должны были сделать такие выводы раньше. Фёртер пожал плечами, а Гофман что-то пробормотал себе под нос.
- Что-что, Хуго? - прошипел Фогельбрандт. - Ты что-то сказал?
- Это могла быть случайность, - громче повторил Гофман.
- Разумеется, это могло быть случайностью, - неожиданно мягко согласился начальник. - Убийство епископа - тоже случайность. Просто какой-то крестьянин хотел поджечь траву, и вдруг, на тебе, откуда ни возьмись выскочил епископ и сам забрался на вершину костра! Я прав, Хуго?
Гофман снова что-то промычал, но на этот раз Фогельбрандт уже не удостоил его вниманием.
- Значит, палач или его подручный, - проговорил он скорее для себя, чем для нас. - Или... - задумался.
- Инквизитор, - глухо добавил Фёртер.
- Сразу инквизитор, - скривился Фогельбрандт. - Подумай, Андреас. Это мог быть кто-то, кто учился в Академии Инквизиции, но не окончил её. Та-а-к... В Хезе есть списки таких людей, но готов поклясться, скорее они нам пришлют нового командира, чем эти записи.
Отчасти Грегор был прав. В Инквизиции тщательно охраняли списки тех, кто начинал обучение в Академии, но затем с позволения начальства избрал иной путь. Эти бумаги не раздавали направо и налево, а в канцеляриях Хез-Хезрона слова "обдуманно" или "после рассмотрения" порой означали "очень долго", а то и вовсе "никогда". Святой Официум поддерживал недоучившихся академиков, а те, в свою очередь, помогали ему в разного рода услугах. Таков закон: ты почешешь мне спину, а я почешу тебе... И поскольку среди этих несостоявшихся инквизиторов встречалось немало знаменитых, богатых или учёных мужей, тем ревнивее хранили эту тайну.
- Убийц было как минимум двое, - заявил Гофман. - Обратите внимание - костёр вспыхнул, когда мы подъехали к подножию холма. Первый преступник заметил нас и подал сигнал второму, прятавшемуся среди поленьев. Тот поджёг костёр и скрылся по крутому склону через кусты.
- Не думаю, - возразил я.
- Почему же? - спросил Фогельбрандт.
- Весь холм порос кустарником. Крутой склон, о котором говорит Хуго, покрыт высокими зарослями ежевики. Вы когда-нибудь пытались бегать через ежевику?
Грегор усмехнулся - видимо, вспомнил что-то из своего прошлого. В последнее время я замечал, что он чувствует себя лучше, чем выглядит. Или же, что тоже вероятно, научился мастерски скрывать боль...
- Неважно, как именно, - не стал спорить Гофман. - Но он всё же сбежал.
- Убийца был один, - заключил Фогельбрандт. - Он увидел вас с вершины холма, поджёг костёр, затем нырнул в кусты и ждал, пока вы уедете. Он всё это время был рядом с вами!
Слово "болваны" так и не сорвалось с его уст, но я готов был поспорить, что оно вертелось у него на кончике языка.
- С вершины холма не видно тропы, по которой мы подъехали, - осмелился я заметить. - И уж точно ничего не было видно в тот час. Было почти темно, Грегор, - добавил я почти извиняющимся тоном.
Начальник перевёл взгляд на моих коллег-инквизиторов, ожидая подтверждения или опровержения. После паузы оба неохотно, но кивнули.
- Слишком темно, - пробормотал Фёртер. - Определенно слишком темно.
- Завтра я проверю... - Фогельбрандт оборвал себя на полуслове.
И он, и мы понимали, что он ничего не проверит и никуда не поедет. Попробуйте-ка рысью или галопом скакать с воспалёнными геморроидальными узлами! Чёрт возьми, да даже пешком пройтись в таком состоянии! Грегор сейчас сидел на стуле, укрытом мягкой подушкой, и всё равно я заметил, как судорога исказила его лицо. Значит, подавлять боль он ещё и не научился!
- Если он не мог видеть вас, то и вы вряд ли разглядели бы, как он убегает.
- Мы бы услышали, - возразил я. - Нельзя пробраться сквозь такие заросли бесшумно.
- Рев пламени костра мог заглушить любой шум, - не согласился Гофман. - Да и, честно говоря, мы больше глазели по сторонам и кричали, чем прислушивались... - и запнулся.
- Честно говоря, ты орал так, что мы бы и стадо скачущих буйволов не услышали, - проворчал Фёртер.
Гофман покраснел и яростно повернулся к нему, но прежде, чем он успел что-то сказать, Грегор поднял руку.
- Вы должны работать сообща, а не разводить склоки, - произнёс он усталым голосом, и снова я заметил судорогу, исказившую его лицо. - С рассвета приступайте к работе.
- Если позволите...
- Говори, Мордимер.
- Епископ был облачён в парадные литургические одеяния. Неужели никого по дороге не удивило, что он скачет верхом в таком виде? Разве его домочадцы не поразились, когда он так выехал? А если он ехал в обычной одежде, зачем взял с собой праздничное облачение, чтобы переодеться на Висельной горе? Или, может, кто-то привёз ему его туда?
- Точное замечание и интересные вопросы, - согласился Фогельбрандт. - Раз уж ты блеснул проницательностью, именно тебе и поручается допросить придворных епископа. Всех. Поодиночке. У нас.
- Как пожелаешь, Грегор, - ответил я, стараясь скрыть удивление. - Хотя для скорости и точности работы я бы предложил занять одну из комнат в епископском дворце и проводить допросы там.
Моё предложение было продиктовано не только желанием избежать лишних формальностей, но и тем, что дом святейшего пастыря (да упокоит Господь его душу) славился отменной кухней и поистине княжескими удобствами. Поскольку допросы должны были занять как минимум неделю, перебравшись во дворец, я надеялся, что и бедный Мордимер Маддердин слегка вкусит вельможного комфорта. Мы, инквизиторы, конечно, можем обойтись коркой чёрствого хлеба и кружкой затхлой воды, но я ещё не встречал среди нас никого, кто бы радовался такой диете. К тому же, помимо моего комфорта, это ускорило бы и расследование. Удивительно, что Фогельбрандт предложил столь неэффективный способ допросов. Объяснялось это лишь его болезнью - и на этом примере мы убедились, что геморрой способен затуманить разум даже самого мудрого, заставляя думать только о боли (или её прекращении) и не оставляя места для других мыслей.
- Возьми людей в помощь. Сколько потребуется.
Разумеется, Грегор не имел в виду инквизиторов. Нас, включая меня, было всего четверо, и у каждого предстояло дел по горло. Однако я мог привлечь солдат местного гарнизона, городских стражников или охрану епископа. Правда, последних - только после того, как буду уверен, что никто из них не замешан в убийстве. Учитывая, что в поместье требовалось навести и поддерживать порядок, такая помощь могла оказаться не лишней. Что ж, предстояла вполне приятная неделя! Куда приятнее, чем, скажем, у Андреаса Фёртера, которому Грегор поручил допросить не только жителей окрестностей Висельной горы, но и всех, кто мог там оказаться: купцов, паломников к могиле святого Илария, даже свиту местного барона, если тому довелось охотится поблизости. Короче говоря, Фёртеру досталась задача похуже, чем искать иголку в стоге сена. А учитывая, что его стог ещё и постоянно перекладывали с места на место, то невозможно было понять, что уже проверено, а что ещё нет. Хуго Гофман должен был остаться с Грегором для оказания помощи на месте. Честно говоря, я не понимал, как двое инквизиторов, сидящих в трактире, помогут расследованию, но догадывался, что Фогельбрандт держит Хуго при себе как последнюю надежду. Гофман был необычным случаем в нашем деле. Он ушёл из Инквизиции всего через год службы, окончил медицинскую школу, несколько лет проработал военным хирургом, а затем выпросил возвращение в ряды служителей Святого Официума. Говорили, он был выдающимся хирургом. И, похоже, Фогельбрандт рассчитывал, что медицинская помощь может ему понадобиться.
- Сообщишь в Хез, Грегор? - осмелился спросить Гофман.
Фогельбрандт уставился на пламя свечи и молчал так долго, что я засомневался, ответит ли он вообще.
- Пока нет, - наконец решил он.
В Хез-Хезроне, втором по величине городе нашей славной Империи, располагалась главная резиденция Святого Трибунала. Там же заседал епископ, и номинальный глава всех инквизиторов мира. На месте Фогельбрандта я бы не колеблясь известил канцелярию Его Преосвященства, что кто-то только что сжёг на костре епископа. Да, отставного и без епархии, но всё же епископа. К тому же невероятно богатого и, как говорили, с отличными связями при дворе. Но Грегор Фогельбрандт был нашим начальником, и ему выпала честь принимать решения. А вместе с ней и обязанность отвечать за последствия. И раз он решил не тревожить хезскую канцелярию нашими проблемами, значит, у него на то была причина.