Аннотация: - Но дело вовсе не в этом. Дело в том, что Клинтон ни дня не служил в армии. В Краснознаменной и Легендарной Американской Армии. А что такое армия знаешь?
- Нет, не знаю.- Армия - это два года тюрьмы за то, что носишь яйца.
Я печально вздохнул и стал незряче елозить взглядом по маячившим на желтой стене объявлениям.
"Продаю щенков овчарки, - наконец, разобрал я, - от мощных, злобных и оч. красивых родителей".
И мое растревоженное воображение тут же (неизвестно зачем) нарисовало мне двух мощных, злобных и оч. красивых родителей и копошащуюся близ впалого, обвисшего черными титьками мамкиного брюха смешную груду пузатых и круглых щенят.
"Для кобеля 3,5 лет, - прочитал я, - помесь к-кой овч. и л-ки (очень пушистого!) требуется сука за умеренную плату. Телефон..." - и моментально переполнился нестерпимой, обжигающей жалостью к этому кобелю 3,5 лет (очень пушистому!) столь тяжко страдающему от переизбытка мужского темперамента и недостатка женских ласк.
"Циклюю", - прочитал я и не испытал ничего.
Объявления кончились. Оставалось лишь тупо рассматривать фото в соседней газете. Но рассматривать, собственно, было нечего: фотография располагалась у самого-самого края света и тьмы, вследствие чего вместо связной картинки я мог видеть лишь бесформенное грязно-серое пятно с фрагментами зеркально вычищенного ботинка и чьей-то холёной лысины. Но потом, не знаю, то ли в тусклом и круглом бра отчего-то прибавилось света, то ли мои глаза стали мало-помалу привыкать к темноте, но там, где минуту назад я видел лишь грязно-зеленое пятно с кусочками лакового ботинка и неизвестно чьей лысины, я вдруг разглядел гигантское, растянувшееся двухкилометровой змеей торжество, посвященное 245-летию Московской городской Думы.
Вглядываясь в процессию, я стал видеть буквально все. Я увидел идущего во главе процессии мэра Лужкова. ( Будь мои руки свободны, я б наверняка изумленно протер глаза: мэр был в кокошнике.) Итак, я увидел идущего во главе процессии мэра Лужкова. Я видел, как вслед за мэром Лужковым везли на извозчике баллистическую ракету.
Я видел практически все.
Я видел, как вслед за ракетой шла рота почетного караула. Видел, как сразу за ротой - не в ногу, но очень стараясь, - вышагивали московские бомжи, вздымая над головами криво написанный лозунг: "Кто в Москве не бывал, - красоты не видал".
Я видел практически все.
Я видел, как вслед за бомжами - че-ка-ня шаг! - шли лица кавказской национальности. Я видел блеск тысяч золотых коронок, благородную матовость тысяч и тысяч кожаных курток, я видел энергический взмах тысяч и тысяч поросших коротким курчавым волосом кулаков и синхронный полет мириадов итальянских бареток. Че-ка-ня шаг, шли ли-ца кавказской национальности. Читатель! Там было на что посмотреть.
Я видел - попросту - все.
Я видел, как вслед за кавказцами, заполняя 99% газетной площади, уныло маршировали миллионы и миллионы московских чиновников в одинаковых кепках-лужковках. Я видел ... я много чего видел.
Фотография взволновала меня до слез. Все - и крепко сбитый Юрий Михалыч, и удалые кавказцы, и брызжущие энтузиазмом бомжи, и чем-то навек опечаленные чиновники, - все источало, не побоюсь этого слова, великодержавный дух, все дышало уверенностью, мощью и физической силой.
- Юрий Михалыч! - вдруг, как бы о чем-то додумавшись, выкрикнул я.
(Чем, господа, какой-нибудь час назад был для меня этот самый Юрий Михалыч? Символом дурного вкуса. Эдакой Аллой Пугачевой в кепке. А вот, поди ж ты ... как изменяются убеждения в тот самый момент, когда ... Нет, как все же удивительно точно подмечено поэтом!)
- Юрий Михалыч! - все орал и орал я. - Дорогой, глубокоуважаемый наш Юрий Михалыч! Вы - лысый, сильный, умный. Юрий Михалыч, сохраните мне жизнь. А?
Юрий Михайлович молчал и улыбался мне из-под кокошника улыбкой Джоконды.
- Юрий Михайлович! Сохраните мне жы...
И здесь Юрий Михайлович вдруг явственно мне подмигнул.
- Что за черт? - удивленно подумал я.
Юрия Михайлович вдруг явственно подмигнул мне снова.
Я пошарил глазами. В том самом месте, где упругий и ладный Юрий Михайлович попирал зеркальным ботинком асфальт, я увидел дыру.
Очень маленькую. Миллиметра два-три. Из дыры пробивался неяркий, чуть-чуть серебристый свет.
Я припал глазом к дыре и поначалу не разглядел ничего. Затем, хотя глаза мои продолжали видеть лишь это размытое серебристо-лиловое сияние, я отчетливо услыхал шум листвы. Потом... (Все мои чувства были фантастически изощрены: я слышал, например, как охранники двумя этажами ниже стучали костяшками домино и вполголоса переругивались, я слышал, как Человек с Незапоминающимся Лицом за три комнаты от меня клацнул пьезозажигалкой и закурил, я даже расслышал, о чем - в своем немыслимом далеке - шуршало радио. Чей-то приторно интеллигентный голос все бубнил, бубнил и бубнил: "... мне ведь за тридцать пять лет службы в театре ни одних штанов не перешили они сгнили но их не перешили а все господа почему у меня ж утром как сперва молитва потом весы..." ). Итак, все мои чувства были настолько изощрены, что сквозь это неяркое, серебристо-лиловое сияние я сумел разглядеть залитый солнцем осенний сад. Потом - уже и в этом саду я стал различать детали и главной такой деталью оказался пожилой человек в галифе, сосредоточенно мочившийся на куст смородины.
-Ар-ти-ле-рис-ты! - в полголоса фальшивил пожилой человек - Ста-лин да-ал при-каз!
- Мужчина! - позвал я его. - Мужчина в галифе!
Человек даже и ухом не повел.
- Мужчина! Мужчина в галифе! - надрывался я. - Мужчина в галифе и галошах! Простите великодушно, можно вас на минуточку?
Человек продолжал сосредоточенно фальшивить и расстреливать куст в упор.
- Эй, ты! Старый мудак! Иди-ка сюда!
Человек нехотя повернул голову и еле слышно прогнусавил:
- Идет тот, кому надо.
Кому надо. Ага, легко сказать: кому надо. Поди, просочись в дырочку диаметром в один миллиметр.
И здесь... здесь Юрий Михайлович подмигнул мне в третий и в последний раз.
Я чутко проследил за направлением озорного юрь-михалычева взгляда и вдруг, у правого, тоже, естественно, идеально вычищенного ботинка, коим упругий и ладный московский мэр попирал идеально же ровный и гладкий московский асфальт, я разглядел очень маленькую, чуть выпирающую из стены бутылочку.
К бутылочке был прикручен крошечный круглый ярлык.
На ярлычке виднелась микроскопическая нерусская надпись: "Drink me".
Так-так-так "Drink me". Гм. "Drink me". Это, надо так понимать, по-английски. "Drink me".
Я никак не мог перевести эту трудную фразу: "Drink me".
Нет, со словом "me" я справился практически сразу. Слово "me" - очень легкое слово. Даже моя двухлетняя дочка Сонечка знает, что такое "me". "Нана ми пать!" - кричит моя двухлетняя дочь вечерами, с ревом и воплями отправляясь в кровать. "Низзя ми кофе, " - рассудительно вздыхает она, глядя на свою мать, выпивающую за день кружек десять-пятнадцать черного, как полярная ночь, "Нескафе". "Жауко ми Дэнку, " - жалеет она нашего вечно скулящего и вечно просящегося гулять пса.
Короче, "me" - это просто-напросто местоимение "я" в родительном, а так же и в дательном падеже.
А "drink me" - это просто-напросто "drink меня". Гм. "Drink меня". "Ты меня drink".
Перевести само слово "drink" я оказываюсь абсолютно не в состоянии. Мне оказывается просто не по зубам это заковыристое и удивительно сложное слово "drink". Гм. "Drink меня". "Ты меня drink". Волевое сжатие памяти приводит к тому, что из ее взбаламученных глубин всплыли какие-то замшелые, поросшие тиной и абсолютно ненужные мне в данный момент слова: "айм э пайония", "хуиз эпсент тудей", "ит воз э мэни энд мэни йозэгоу инвэкиндэмниэвэси"... и так далее (полный текст выученного в пятом классе стихотворения Эдгара По "Эннабел Ли"), а также "хандэ хох", "шерше ля фам", "их либе дих", пяток армянских ругательств, но там нет одного - хотя б приблизительного значения проклятого слова "drink".
Но - чу! Перед моим внутренним взором вдруг качнулась сине-красная этикетка водки "Столичной". Она (и это я понял сразу) каким-то очень хитрым макаром содержала в себе перевод судьбоносного слова "drink".
Вот оно - то! По самому краю этикетки загогулистой славянской вязью было выведено "Cool before drinking".
Бифо дринкинг. ДРИНКинг.
Внимание!
Восемьдесят третий, кажется, год. Девочка Ира тычет наманикюренным пальчиком в окаймляющую этикетку нерусскую надпись и приказывает мне ломким кукольным голоском:
- Майкл, переведи.
Я (вот уже бесконечно долго - вот уже целых часа два или даже три - как девочку Иру с каждой секундой мне все больше и больше хочется трахнуть) я воспаряю орлом и - внимание! - пе-ре-во-жу:
- Перед питьем охладить.
Перед ПИТЬЕМ. "Drink" - значит "ПИТЬ". А "drink me" - просто "ВЫПЕЙ".
(К сведению господ читателей. Для рядового российского спекулянта я не так уж и плохо знаю английский язык. Не равнодушен к Агате Кристи. Время от времени перелистываю "The St-Petersburg Times" И уж, естественно, с раннего детства знаю значение таких глаголов, как to eat, to fuck и to drink).
Ну ... "выпей" - так "выпей". В моем положении нету такого понятия: "излишний риск".
... Я выгибаюсь дугой, словно спелую ягодку, срываю бутылку губами, вышелушиваю черную резиновую пробочку языком и в четверть глотка выпиваю ее горькое, как смерть, содержимое.
Далее происходит следующее: я стремительно съеживаюсь, катастрофически теряю в весе, становлюсь легче воздуха и пулей взмываю вверх ... Передо мной проносяться неправдоподобно огромные буквы газетных объявлений, типографские точки величиною с футбольный мяч, кончик ботинка Ю.М. Лужкова, похожий на черную "Волгу" без номера, потом мелькает какой-то длинный и темный, продуваемый всеми ветрами мира коридор, потом - меня вдруг охватывает радостное чувство умирания, смешанное с чувствами полета и восторга, потом -неумолимо следует сам этот упоительно долгий и восхитительно быстрый полет, и - наконец - происходит крайне грубое и резкое приземление.
Я сижу на куче мокрых опавших листьев. Передо мной расстилается залитый солнцем осенний сад.
Человек в галифе от изумления даже прекратил отливать.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ДОРОГА
Enough to make a cat laugh.
Английская пословица
Глава I
Дважды еврей Советского Союза
Если ищешь рифму к слову "тинэйджер",
Немного подожди, я сброшу ее тебе на пейджер.
П. Белобрысов (высококачественный человекопоэт)
- Ох-хо-хох! - выдохнул, наконец, старик. - Говоря честно, не ожидал.
- Чего вы не ожидали? - с трудом распрямляясь, спросил его я.
- Что ты, мил человек, к нам живой доберешься. Их ведь там (только тиха!) раз-ры-ва-ет.
- Кого? - удивился я.
- Их.
- Где?
- Там.
- Да где - там?
- В тюннеле, мил человек, в тюннеле.
Старик показал узловатым коричневым пальцем куда-то вверх.
- В тюннеле их разрывает... Кусочки вниз падают...
- Кусочки?
- Ага, - весело согласился старик, - кусочки! Намедни один, говоря честно, совсем как ты: сперва матюкался, матюкался, потом тоже сдуру в тюннель полез...
- Ну?
- Что - ну? Херовинка вниз упала.
- Какая херовинка?
- А вон погляди.
Старик глубоко засунул руку в карман галифе, напряженно сощурился, деловито пошарил там минуту-другую и вытащил нечто увесистое, плотное, маленькое, полностью скрывавшееся в его мослатом большом кулаке.
Он разжал свой кулак - на его широкой бугристой ладони лежал черный блестящий пейджер с лопнувшим вдрызг стеклом.
- Не знаешь, мил человек, - осторожно спросил старик, - для чего такие херовинки применяют?
Я снял пейджер с его руки и дважды надавил овальную красную кнопку. Выскочила короткая надпись: "Коля. Срочно позвони в магазин. Андрей".
- Это пейджер, дедушка. Без пейджинговой станции он ни на что не годен.
- По-нят-но, - враз поскучнев лицом, прогундосил дед. - Я ведь почему, мил человек, спрашиваю. Херовинка эта, надо ведь так полагать, порядочных денег стоит. Помог бы продать? А? Денюшки, - старик заговорщицки подмигнул, - по-по-лам. Тыщу баксов тебе, тыщу мне. Согласен?
- Так! - потихонечку закипая, ответил я. - Скажите мне, дедушка, пейджинговые станции в этих краях есть?
- Как говоришь?- напряженно переспросил дед.
- Станции? Пейджинговые?
- Я этих делов не касаюсь.
- В общем, так, - сделав лицо посуконней, сурово отрезал я, - если пейджинговые станции в здешних краях есть, то этот пейджер - в его нынешнем состоянии - стоит долларов тридцать-сорок. А если пейджинговой связи у вас, как таковой, нету, то он, в качестве детской игрушки, стоит (в рублях) тысяч пять-шесть. Вот такое, дед, тебе мое экспертное заключение. Забирай его даром.
- По-нят-но, - старик осуждающе покачал головой, - не хочешь, стало быть, называть настоящую цену. Жаль, мил человек, жаль. А может, - он опять подмигнул, - может, все ж таки денюшки-то поделим? А, мил человек? Тыщу баксов тебе, тыщу мне? Не хочешь? Ну... как знаешь... как знаешь...
Старик вдруг привстал на цыпочки и проникновенно заглянул мне прямо в глаза.
- Ты только... - издалека начал он. - Ты только, мил человек, не подумай, что я какой-нибудь там спекулянт. Я этих спекулянтов, если хочешь знать, впа-алне презираю. Я... да ты хоть знаешь, кто я?
Я недоуменно пожал плечами.
- Надсмешку строишь? Или... на самом деле не знаешь?
- На самом деле не знаю.
- Я-а, - старик беззвучно щелкнул каблуками галош и по-солдатски вытянул руки по швам, - я, мил человек, Единожды Герой Социалистического Труда и Дважды Еврей Советского Союза! Понял?
Я философски поскреб отросшую за день щетину.
- Ну, в общем, и целом... понял. А имя?
- Чье?
- Ваше.
- Имя? Мое?
- Ну, да, имя.
Старик нахмурился и обжег меня бдительным взором.
- Имя мое тебе, мил человек, знать не положено. Мне же, мил человек, высокое звание Дважды Еврея Советского Союза (не говоря уж о ничуть не менее высоком звании Единожды Героя Социалистического Труда) не спьяну дали. Мне их дали, ежели хочешь знать за го-су-дар-ствен-ной важности дело. Ишь, он какой! Имя мое ему скажи. Имя! Да ты хоть знаешь, кто я? Да ни хрена ты не знаешь! Я в славном далеком прошлом - атомный физик.
Старик огляделся вокруг и продолжил свистящим шепотом:
- Я делал бомбу сы ... (только тиха!) с самим Академиком Сахаровым. Понял? Нет? Академик Сахаров так всем всегда и говорил: я, мол, без товарища Голопупенки, никуда, товарищ, мол, Голопупенко Евстафий, мол, Яковлевич - моя, мол, левая нога... т.е. как его? Моя, мол, правая рука! Я этого Академика Сахарова, конечно, впа-алне осуждаю, но между нами говоря, мужик он был с головой. Башковитый он был мужик, - беда! Придет, бывалоча, с утра на работу, первым делом - водки стакан. (Лаборантка Ирочка-лярвочка так, бывало, и ждет его со стаканОм на подносе). Хлопнет Академик Сахаров водки стакан, потом - хуяк! - перед иконою на колени. Молится. (Пока, бывалоча, не помолится, лучше ты его и не трогай). Помолится, тогда - за работу. Чертежи, диаграммы, матрицы, эти, как их, блин... ин-тен-гра-лы... Сидим, бомбу делаем. Мы этих бомб лепили за день штук по семь-восемь.
Старик печально вздохнул.
- Да-а... была башка у мужика... была! Сам понимаешь, туда ж дурака не посодют. Ну, а к вечеру... К вечеру они с Академиком Курчатовым всегда садились за четверть... А уж как выжрет Академик Сахаров четверть, то все-все начальство по-матерному несет: и Брежнев у него растакой, и Хрущев рассякой, и Маленков. (Только Сталина он ни-ког-да не трогал. Сталина он - у-у! - уважал) А всех прочих несет и несет: Брежнева - в нюх, Маленкова - в пах, Микояна - в дых, Хрущева - и в рот и в зад! Несет и несет, покуда мы с Академиком Курчатовым его проводами не свяжем. За это и посадили. Кому ж такое понравится! Хотя башка, повторяю, у мужика была... была... так ты, мил человек, на самом деле не знаешь, кому можно этот пей-жир продать?
- Нет... не знаю.
- Жаль, мил человек, жаль. А может... Да ладно. Жаль...
- А вы, товарищ Голопу... - уважительно начал я.
- Т-с-с-с! - всполошился старик.
- Евстафий Яковлевич!
- Тиха!
- А вы, товарищ Дважды Еврей, не знаете, куда это я попал?
- Так это - в конец растерялся Единожды Герой Соц. Труда, - так это вы... в Ветеранию.
- Какую Ветеранию?
- Так это... - продолжил запинаться он, - такая страна... Страна Ветерания. Столица - г. Ветеранск. Такая страна! Страна небольшая, но жизнь в ней - правильная. Такая страна... А еще, - оживился дед, - еще, мил человек, за горами, за долами есть страна Эменесия, столица - г. Зурбаган-Гель-Гью. (Страна небольшая, а жизнь в ней - неправильная). А еще за дремучими лесами и за текучими реками есть вольный город O'Кей-на-Оби. (Вот уж где жизнь, так жизнь!) Вот, мил человек, и все... Ан, нет! Я ж тебе, старый дурак, соврал. Я ж тебе, старый мудак, совсем позабыл сказать, что за горами, за долами, за дремучими лесами, за горючими реками, у чертовой, короче, кулички есть страна Пионэрия, страна Счастливого Детства. Но туда еще никто и никогда не попадал. Так что и говорить о ней, мил человек, нечего.
- Понятно, - старательно изображая внимательность, кивнул головой я. - А такую страну "Россия" вы не знаете?
- Здрасьте! В столицу страны Ветерании - г. Ветеранск.
- А это далеко?
- Не. Недалеко, - он легкомысленно помахал рукой. - КилОметров сорок.
- А доехать нельзя?
- На чем?
- Ну, на... на автобусе, или, скажем, на "Волге".
- На "Волге", мил человек, у нас ездит батька Кондрат. А такие люди, как ты да я, у нас пешком ходят. Ну что, мил человек, пошли?
И мы пошли.
Глава II
Жидо-Масонская Кнiга
Чита - город областной,
хорошо в ём жить весной
Чита - город окружной,
для народа он нужной.
В. Конецкий
Всю дорогу Дважды Еврей был, по своему обыкновению, лихорадочно оживлен и болтлив. Он все твердил и твердил, что Ветерания - страна небольшая и жизнь в ней - правильная, что жизнь в ней, в общем, и целом, хорошая, очень и очень справедливая у них в Ветерании, в общем, и целом, жизнь, что пенсия здесь у всех повышенная, трамвай бесплатный, что по вторникам, средам и пятницам в г. Ветеранске бывает салют, что практически у каждого жителя с. Ветерании есть практически вечное драповое пальто с почти что не знающим сноса каракулевым воротом, а по праздникам все, даже самые-самые незаслуженные ветераны получают ударный паек: полкило гречки, банку шпрот и четыреста грамм докторской колбасы.
- И еще, - почтительно опустив голубые глаза, благоговейно добавил Евстафий Яковлевич, - на главной площади г. Ветеранска любит иногда отдохнуть товарищ Сталин. Товарищ Сталин любит иногда лично присесть на блестящие гранитные ступени собственного памятника и покурить свою знаменитую трубку.
Докурив, он, как правило, выколачивает ее о багровую лысину мирно похрапывающего у его ног товарища Хрущева, после чего и сам, как правило, погружается в сон. Сон товарища Сталина чутко охраняет тов. Берия. (Тов. Берия искусно прячется за гранитным постаментом памятника и время от времени хватает за жирные ляжки чересчур близко подходящих к товарищу Сталину девок).
Ветераны смотрят на них и - умиляются.
Каждый Божий день ровно в 18-00 в космос улетает Юрий Гагарин. Несмотря на завидную регулярность этого события, жители г. Ветеранска неизменно ему удивляются. Удивляются настолько сильно, что абсолютно все, даже самые-самые литературно неодаренные ветераны километрами пишут стихи и посвящают их Ю.А. Гагарину.
(Практически в каждом стихотворении встречается рифма: "Гагарин - простой советский парень" и абсолютно все эти стихи - какое раньше, а какое позже - публикуются в центральной печати).
- Все улицы г. Ветеранска, - продолжил Единожды Герой, - прямые и светлые, за исключением ул. Жидо-Масонской. На ул. Жидо-Масонской живут исключительно жидо-масоны. Жидо-масоны в городе смирные и вредят мало. Главный жидо-масон - У. У. Иванов даже трижды уже подавал заявление в партию. Ему, само собой, отказали.
Ровно в 19.00 в г. Ветеранске происходит жидо-масонский погром. Бьют жидо-масонов без огонька. Скучно бьют. Вяло. Участники погрома, как правило, ограничиваются тем, что...
На этом - самом захватывающем и интересном - месте тов. Голопупенко прервал свой рассказ. Мы подходили к городу.
Г. Ветеранск начался внезапно, словно июньский ливень. Раз - и пыльная проселочная дорога превратилась в прямой и пустынный проспект. Раз - и прямой и пустынный проспект вывел нас на огромную центральную площадь, величиной с море. Раз - и с огромной центральной площади мы свернули на кривую и грязную улочку, терявшуюся в топком болоте.
Минут за пять-шесть мы, собственно говоря, проскочили весь город. Какое впечатление он на меня произвел? В городе было очень солнечно и просторно. И еще тихо. Фантастически тихо.
Тишину нарушал лишь звонкий голос Марии Пахоменко.
- Тро-о-пинка узи-и-инькая вье-о-оца! - лился ее пронзительный, сразу берущий за душу голос из тысяч и тысяч развешенных по всему городу репродукторов.
- Ра-разга-воры да ра-разга-воры! - выводила Великая Певица.
А что до Центральной площади, то она оказалась точно такой, какой ее и описывал по дороге в город тов. Голопупенко.
Товарищ Сталин мирно дремал на блестящих гранитных ступенях собственного памятника, выронив из рук свою знаменитую трубку. Острый локоть товарища Сталина упирался в лиловую лысину сладко похрапывающего у его ног тов. Хрущева. Тов. Берия отловил какую-то особо смачную деваху и тискал ее по-черному. Далеко-далеко, там, где край площади почти заползал за линию горизонта, под руку с маленьким и кругленьким товарищем. Ждановым прогуливался высокий и худой тов. Андропов.
Как и повсюду в городе, на площади было очень пустынно и тихо. Тишину нарушал лишь звонкий голос Марии Пахоменко
- Ни один, короче, житель нашего города, до сих пор, короче, не умер, - прошипел мне на ухо тов. Голопупенко. - И знаешь, короче, почему?
- Почему?
- Да потому, что все мы давным-давно уже умерли. Только тиха! Понял?
И вот именно здесь мы с тов. Голопупенко и свернули на какую-то кривую и темную улочку, терявшуюся в топком и тряском болоте. Улица была настолько извилистой и такой вызывающе, демонстративно нечистой, что я без труда узнал в ней ул. Жидо-Масонскую. Взглянув на уличный указатель, я не без тайного удовольствия убедился в своей правоте.
Насколько весь город был тихим, солнечным и пустынным, настолько ул. Жидо-Масонская была тесной, шумной и, повторюсь, неописуемо грязной. Вдоль всей улицы сновали туда-сюда десятки каких-то юрких крысоподобных людишек в удушливых черных кафтанчиках с куцыми фалдочками, завитыми кверху наподобие столярной стружки. Левой рукой каждое из этих странных существ прижимало к сюртуку темно-коричневый зонт, а правой обнимало высокую стопку переплетенных в блестящую кожу книжек.
Пищали дети, истошно галдели женщины. Седой высокий старик в крошечных синих очках сидел и грелся на солнце. На тонких устах старика змеилась кривая, преисполненная скепсиса улыбка.
Попав на ул. Жидо-Масонскую, тов. Голопупенко повел себя, прямо скажем, достаточно необычно. А именно: деловито засучил галифе и стал раздавать крысоподобным людям поджопники.
Те абсолютно молча, (лишь, когда тов. Голопупенко доставал их по филейным частям своей блестящей черной галошей, они позволяли себе тихонечко пискнуть) абсолютно, повторяю, молча увертывались. Увертывались с ловкостью нечеловеческой. Чисто звериной. Да и сам тов. Голопупенко по части что ловкости, что верткости мало чем отставал от них и раздавал пинки с барабанной частотой и почти каратистской силой. Итак, черносюртучники увертывались. Тов. Голопупенко рассыпал пинки. Зрелище было, как это ни странно - величественным. Обе стороны как бы благоговейно участвовали в неком неслыханно древнем, наизусть затверженном ритуале.
Но в конце сего ритуала произошло то, что раньше или позже должно было, собственно, произойти. Кто-то из черносюртучников немного расслабился и разнежился, чуть-чуть размечтался о своих грязных жидо-масонских делишках и тут же принял страшный тов-голопупенковский удар на ничем, кроме куцых фалдочек сюртука, не защищенные ягодицы.
Тихонечко пискнув, черносюртучник ракетой взлетел на воздух, секундочку повисел, описал гигантскую, как бы выкраденную из учебника баллистики, дугу и стремительно рухнул в ближайшую лужу. Вправо полетел зонтик, а влево - книга.
Увидев книгу, тов. Голопупенко опять повел себя очень и очень неожиданно. А именно - совершил отчаянный вратарский прыжок (точно такие же стремительные прыжки совершал итальянский вратарь Динно Дзоф в 1982 году в знаменитом четвертьфинале с Бразилией) и поймал ее буквально в миллиметре от лужи.
- Книжечка, жидо-масонская, - шепнул он мне, поднимаясь из грязи и судорожно пряча книгу. - Ба-альших денег стоит. Денюшки, чур, пополам. (Тыщу баксов тебе, тыщу - мне.) Лучше ведь нам, чем жидо-масонам?
- Лучше, - нехотя согласился я.
(Алчность Единожды Героя меня уже, честно говоря, начала слегка раздражать).
- Ну, а коли - так, чего стоять? - продолжил старик. - Пора делать ноги.
- Зачем?
- Здрасьте! А вдруг мы напоремся на ментуру? Напоремся на ментов, они книжку-то отберут. Тебе это надо?
- Не-ет, -вновь согласился я.
- Тогда делаем ноги.
И тов. Голопупенко принялся делать ноги. Сперва он припустил энергичной трусцой вдоль улицы Жидо-Масонской. Минуты буквально за две ул. Жидо-Масонская кончилась. Началось непроходимое болото. Еще, минимум, с полчаса неутомимый Дважды Еврей с размаха бухался в грязь, перепрыгивал с кочки на кочку, проламывал грудью кусты, топтал молодую поросль и все несся и несся, как юный лось, вперед и почти уже загнал вашего покорного слугу вусмерть (ваш покорный слуга последний раз бегал кросс в году эдак... э-э-э восемьдесят четвертом), когда мы, волею Божией, наконец-то выбежали на поросший высокой густой травой островок, наконец показавшийся соратнику академика Сахарова достаточно непросматриваемым и непрослушиваемым.
- Ты посмотри! - произнес он, доставая проклятую книгу. - Ты только посмотри, какой у нее пере...
(Я, честно говоря, слышал Евстафия Яковлевича плохо. Я, честно говоря, стоял, навалившись всей грудью на тоненький ствол какой-то еле живой березки, и не слышал практически - ничего. В ушах у меня ухало и звенело, я все дышал и дышал, отхаркиваясь тягучей и сладкой слюной, и все хватал и хватал широко распахнутым ртом холодный и острый, как бритва, воздух).
- Ты только, посмотри, какой переплет! Чистая кожа! Чис-та-я ко-жа! А буковки - золотом... Буковки золотом, а ни хрена, извиняюсь за выражение, не разберешь. Ну-ка попробуй-ка ты. У тебя глаза помоложе...
Я осторожно всмотрелся в прихотливо изогнутые бокастые буквы. (Это был церковный полуустав). Буковки нехотя сложилось в заглавие:
"Главныя Кнiга Жидо - Масонскiя Мудрости и Жидо-Масонскiя пъчали."
Каковое название я и огласил вслух.
Старик в сладком ужасе присел прямо в осоку.
- Книга! Главная жидо-масонская книга, - запричитал он.- Слышь, паря! Это ведь страшная книга. Тайная. Слышь, паря, она ведь того... она ж миллионы стоит вы...- он перешел на трусливый шепот, - в дол-ла-рах. Понял?...
Старик вдруг осекся и искоса посмотрел на меня затравленным заячьим взором:
- Только ты, паря... ты книгу-то у меня не отымай. Слышь, паря? Слышишь ты меня паря? Я человек старый, заслуженный, а заслуженных и старых людей нельзя, слышишь, паря, обижать. Я сам никого никогда не обманывал и не обижал, и ты меня не обижай и не обманывай. Слышь, паря? Слышишь ты меня, паря?
Как барышня, покраснев, я через силу выдавил:
- Слы-шу...
- И не будешь ты меня, старика, обижать?
- Нет.
- И книжку отымать у меня не будешь?
- Нет. Не буду.
- Честно?
- Честно.
- Я тебе, паря, верю, - горячо закивал изжелта-седой головой тов. Голопупенко. - Слышь, паря, я тебе верю. А ты уж меня не обманывай и не обижай. Хорошо?
- Хорошо.
- Я, паря, человек старый, заслу... Ладно-ладно, не буду. Давай-ка, лучше посмотрим, что у ее внутри.
Я открыл книгу. Пробежал глазами оглавление.
- Товарищ Дважды Еврей Советского Союза! Здесь какие-то... анекдоты.
- Как анекдоты? - всполошился старик. - Неужто не та книга?
- Вот посмотрите, товарищ Дважды Еврей, - я сунул ему под нос оглавление, - сплошные, я извиняюсь, анекдоты. Вот посмотрите: "Про графинчик", "Про пуговку", "Про то, как дедушка Абрамыча видел живого Ленина", "Про то, как мистер Сексуал Харрасмент... ". А вот и, вообще, товарищ Дважды Еврей, какая-то полная белибердень: "Про то, как мистер Сексуал Харрасмент, вернувшись из Мордовии в США, тут же попал под суд за сексуальные домогательства"...
- Да нет, - неожиданно спокойным голосом ответил мне тов. Голопупенко. - Это не анекдоты. Это - жидо-масонские притчи.
- Какая разница? - удивился я.
- Большая. Прочти - увидишь.
Я пожал плечами, раскрыл томик где-то поближе к середине и уперся взглядом в жирно набранное заглавие:
"Почему в Москве до сих пор нет памятника Неизвестной Старушке"
Далее следовал текст:
Однажды Ю.М. Лужков присутствовал на открытии памятника Неизв. Старушке. Речам на открытии памятника был просто потерян счет. Ораторы все поднимались и поднимались на обитую кумачом трибуну, и каждый оратор, как правило, начинал свою речь с того, что ему таки очень и очень жаль Неизвестную Старушку, после чего плавно переходил к необходимости возрождать отечественную экономику и поддерживать отечественного производителя, а заканчивали все свои речи они, как правило, тем, что нужно побольше делать пушек, танков, пулеметов и - особенно! - ракетно-стратегических ракет.
Собравшиеся слушали ораторов очень и очень чутко. И если собравшиеся вдруг замечали, что оратор неискренне, не всей душой жалеет Неизвестную Старушку, что он просто таки прикидывается и нагло делает вид, а на самом деле абсолютно равнодушен к отечественному производителю и не любит ни пушек, ни танков, ни пулеметов, ни ракетно-стратегических ракет (каждый второй был такой!), то такого оратора тут же стаскивали с трибуны за ноги и больно-больно били по голове.
И вот на трибуну взошел сам мэр Лужков.
Никто из присутствующих, конечно, и думать не думал стаскивать его с трибуны за ноги, а уж, тем более, бить по голове. Присутствующие доподлинно знали, что уж кто-кто, а мэр Лужков всем сердцем жалеет Неизвестную Старушку, всю жизнь поддерживает отечественного производителя и просто таки жить не может без пушек, танков, пулеметов, и - особенно - ракетно-стратегических ракет. Так что с трибуны его не сбрасывали. Совсем, товарищи, наоборот. Собравшиеся в едином порыве встали и хором скандировали:
- Ура-наш-мэр-ура-наш-мэр!
Поначалу народное ликование было не слишком бурным.
Можно даже сказать - вялым.
В огромном Зале Заседаний всего-то лопнул один плафон.
Но вот что началось, когда всенародно любимый градоначальник завершил свою речь.
Что тут началось. Что - началось!
Ведь заканчивая свою речь, Ю. М. Лужков пообещал-таки учредить Отдельную Дивизию Бронетанковых Войск им. Неизвестной Старушки и вечно содержать ее на свой (совместно с З. К. Церетели и В. А. Яковлевым) счет.
Что тут началось. Что - началось!
Перекрикивая всеобщий рев, на трибуну поднялся известный всей Москве фабрикант Пупков-Задний и моментально охрипшим от нечеловеческого волнения голосом сообщил, что он, известный всей Москве фабрикант Пупков таки завтра же учредит Особый Краснознаменный Черноморский Флот им. Неизвестной Старушки.
Что тут началось. Что - началось!
Фабриканта принялись было качать, но практически сразу бросили, потому что практически сразу его перешиб банкир Хренков, посуливший послать в космос Ордена Ленина Корабль Союз-Аполлон им. Неизвестной Старушки и вечно вращать его в космосе на свой банкир-хренковский счет.