Аннотация: Возможен ли такой детектив, в котором убийцей оказывается читатель?
Часть первая
Глава I
- Ма-ма до-ро-га-я! - по слогам произнес капитан-лейтенант и с тоской посмотрел в окно. - Мама дорогая! Как бы это было отлично: отстегнуть кобуру, сбросить ненавистную пыльную форму, и, переодевшись во все гражданское, сесть в какой-нибудь неизвестно куда идущий поезд.
- Мама дорогая! - продолжал с упоением думать он. - Как бы это все-таки было бы великолепно: поезд ухает и кричит, за окном мелькает ночная Великоливония, а я стою себе в темном загаженном тамбуре и курю ядовитую жостовскую махорку. А потом схожу на какой-нибудь Богом забытой станции и иду, куда глаза глядят, по хрусткому, жесткому, отполированному морозцем снегу.
А навстречу мне - бац! - и муниципальный контроль:
- Ва-а-аши дыкмнты?
А я им так скромненько, глядя в снег:
- По-те-рял.
А они мне:
- Гра-а-ажданин, прыдымте!!!
А я им так скромненько:
- А, может, договоримся?
А они мне:
- Хуя! У нас план.
И я примеряю холодные кольца наручников и послушно иду в околоток, и уже через месяц сосланный в эти края за пьянство долдон-судья брезгливо бубнит приговор: "Один год острога".
И вот проходят эти несчастные двенадцать месяцев, и я выхожу за бревенчатые ворота острога и снова бреду, куда глаза глядят. Но не успеваю пройти и четыреста метров, как навстречу мне - бац! - и снова контроль:
- Ва-а-аши дыкмнты?
И я протягиваю им справку об освобождении.
И начальник патруля (здоровенный такой кабан), мучительно морща лоб, читает мою драгоценную ксивочку, а потом, вернув ее мне и сунув два пальца под козырек, равнодушно бурчит:
- Извынтызыбспкство.
И, оглушительно топая сапожищами, идет себе дальше.
А я аккуратно прячу справку в самый дальний карман своего фофана и, насвистывая сквозь зубы веселый тюремный напевчик, иду вдоль чистого, ровного, вылизанного январской поземкой поля к темнеющей где-то вдали кромке леса.
И в тот день я буду СВОБОДЕН.
Впервые в жизни - свободен.
- Мама дорогая! - простонал капитан-лейтенант и прижался носом к стеклу.
Но нет. Конечно же, нет. Никакого снежного поля за мутными пуленепробиваемыми стеклами не было. За ними виднелись дырявые заросли рододендрона да лоснилась жирная, черная, перекопанная согласно подпункту пять-семь земли.
- Ма-ма до-ро-га-я!!! - в последний раз прорычал капитан-лейтенант и вернулся к себе на рабочее место.
Над рабочим столом висела табличка:
Гиероним Гораций Грумдт.
Державный следователь IV-го ранга.
Глава II
Вот скажи мне, читатель: как может выглядеть человек по имени Гиероним Гораций Грумдт?
Совершенно верно! Совершенно верно!
Длинный и тощий, в глаза никогда не смотрит. Левая половина по-лошадиному вытянутого лица имеет пренеприятнейшую привычку время от времени самопроизвольно дергаться. Глаза чуть косят. Разведен. Возраст - сорок два года.
Вот, если кому интересно, кратенькая история его развода: жена бросила капитан-лейтенанта пять с половиной лет тому назад. Их брак был недолгим, но оставил после себя долгоиграющие последствия в виде незаметно подросшего сына. Своего восьмилетнего сына капитан-лейтенант боготворил. Бывшую же жену - ненавидел и, что самое неприятное, продолжал исступленно желать ее физически. Иногда это желание становилось настолько сильным, что капитан-лейтенант - незаметно для самого себя - начинал чертить на листке ее имя.
...Сев за низкий ореховый стол, капитан-лейтенант придвинул к себе высокую стопку дел, прибывших по линии внутриведомственного контроля.
- Так-так-так, - по давней и одинокой привычке переговариваться вслух с самим собой прошамкал он. - Посмотрим-с.
Дело номер один - дело о краже гуся.
Дело о краже гуся было, как это ни странно, серьезным и важным делом. Оно относилось к тому совершенно ничтожному проценту случаев, которые поддавались реальному, а не виртуальному расследованию. Ведший его практикант, скрывавшийся под псевдонимом WZ, был, судя по этому делу, следаком не хреновым.
Протоколы первичных и вторичных допросов отличались, конечно, существенно, но, все же, не так, как они различаются у расплодившихся за последние годы следаков-фантазеров. Обвинительное заключение было составлено так лаконично и емко, что капитан-лейтенант даже присвистнул от восхищения. И, наконец, содержимое второго вагона выдавало в WZ человека, не лишенного своеобразной полицейской совести. Второй вагон шел, во-первых, полупустой (висяков семь-восемь), а, во-вторых, пара-тройка из них были, похоже, делом рук именно этого подследственного. Короче, где-то там, на противоположном краю необъятной Империи, подрастал, похоже, следачок от Бога.
Капитан-лейтенант с интересом придвинул новую папку.
- Так-так-так, - возбужденно прошамкал он и потер указательным пальцем переносицу. - А ну-ка, посмотрим, как же на этот раз выкрутится этот юный гений.
Дело о коллективном изнасиловании. Протокол патологоанатомического вскрытия. Протоколы первичных допросов.
Так-так-так.
Гениальный юноша обосрался.
Капитан-лейтенант жирно перечеркнул протокол вскрытия и приписал на полях карандашиком: "Уничтожить. Сост. нов.". Потом надорвал протоколы первичных допросов и приписал: "Ан-ровать, как данные под давл-ем.".
Так-так-так...
Протоколы допросов родственников потерпевшей...
ТО ЕСТЬ?!
Капитан-лейтенант закурил.
Ну... это уж... блин... вообще...
Этот чертов WZ оказался законченным идиотом.
Он выдал труп потерпевшей родственникам!
Не хило.
Какая, блин, молодежь подросла нам на смену!
Труп видело сто пятьдесят человек. Т. е. все троюродные дяди и четвероюродные тети.
Нужно срочно придумать какой-нибудь фокус.
Ведь выход - есть.
В любом, даже самом отчаянном положении ВСЕГДА имеется какой-нибудь выход.
Так-так-так...
Опаньки!!!
Капитан-лейтенант подошел к висевшему слева от двери зеркалу и уважительно посмотрел на отразившийся в нем свой высокий и узкий лоб. Нет, все-таки, его голова (в отличие от подавляющего числа дубовых голов Управления) была отнюдь не говном набита. Выдуманный же капитан-лейтенантом трюк состоял в следующем: в той же самой, желательно, роте следовало отыскать солдатика позачуханней и убедить его взять на себя осквернение трупа. Тогда все увиденные родственниками ужасы мы спишем на этого чушку. А господ офицеров оправдаем вчистую. А, может быть, даже и наградим. Ибо господа офицеры, подвергшись неспровоцированному нападению одурманенной националистической пропагандой пятнадцатилетней девицы, попросту вынуждены были ее пристрелить. После чего и приказали солдату такому-то предать земле тело. Ну, а солдатик такой-то надругался, скотина, над трупом.
В общем и целом, так. Авось сойдет.
А правдолюбца WZ нужно гнать из УОБа в три шеи.
Капитан затянулся и невнимательно перелистал восемь оставшихся дел: дело об оскорблении действием в офицерском клубе, дело о краже ста тонн ГСМ, дело о нецелевом использовании общедержавных кредитов, дело о злостном цуке в роте охраны штаба N-ской дивизии и т. д., и т. п. Нет, все-таки этот WZ был следаком от Бога. Оперативная хватка железная. А уж стиль обвинительных заключений, так - просто классический стиль. Ну хоть бери его заключения и зачитывай вслух перед студентами... Да...хули там говорить... Юрист до мозга костей. Но, к сожалению, идиот. А это неизлечимо.
Грумдт погасил папиросу, зажег здоровенную тумбу компьютера и, задумчиво тыча пальцами в клавиши, набросал макет эксперт-заключения. Процентов на девяносто восемь макет состоял из неумеренно пышных и абсолютно заслуженных WZ комплиментов, а завершалось короткой строкой: К оперативной работе не пригоден.
... Капитан-лейтенант опять с неприязнью взглянул в окно. До конца рабочего времени оставалось примерно час с четвертью. Собственно говоря, все это время следовало посвятить порученному ему накануне расследованию. Но заниматься этим расследованием капитан-лейтенанту решительно не хотелось. Ведь порученное ему сегодня утром дело - дело о пьяном самоубийстве эрзац-гауляйтера Ошской госп;ды являло собою ярчайший пример той никому не нужной херни, из которой, к сожалению, и состоит девяносто девять процентов работы любого следователя.
Заниматься херней (особенно после блестящих работ WZ) капитан-лейтенанту было невмоготу.
И господин державный следователь, раскинувшись в мягком кресле, стал размышлять о приятном. То бишь - о полагавшемся ему сегодня вечером месячном жаловании.
Капитан-лейтенант был скуп. Даже не столько скуп, сколько рачителен, педантичен и точен. Каждая потраченная им агора подлежала неукоснительному учету и контролю.
Деньги же тратились им в следующих соотношениях:
25 % капитан-лейтенантского жалованья автоматически вычиталось на алименты,
10 % откладывалось на добровольные подарки сыну,
25 % тратилось на еду,
25 % - на алкоголь и женщин,
10 % шли в фонд накопления,
И, наконец, оставшиеся 5 % составляли резервный фонд и покрывали непредвиденные расходы.
Жилье и одежда были казенные.
Этот порядок соблюдался Грумдтом с неукоснительной строгостью. За... за исключением тех нечастых минут, когда в нем просыпался игрок и заводил его в подпольном казино на улице Формана. В такие минуты Грумдт проигрывал все, до последней агоры. Но такое случалось не часто - раз в полтора-два года.
Как мы уже говорили (и что лишний раз подтверждается приведенной выше финансовой схемой), сына своего капитан-лейтенант любил. Изменницу же жену ненавидел до кровоотмщения, но вспоминал о ней чаще, чем бы ему хотелось.
Вот и сейчас он вспомнил жену в самом-самом начале их недолгой совместной жизни. Как и любые молодожены, они каждый вечер... нет-нет, об этом не стоит... Лучше вспомнить о том, как ровно одиннадцать лет назад, собираясь домой, он обдумывал полученное им в тот день Предложение. Говорить о подобном - даже и с женами - было категорически не положено, но будущий капитан-лейтенант, собираясь домой, все равно прикидывал, как бы потоньше и поделикатней намекнуть обо всем Елене. Обо всем - о полуторном жалованье, о преимуществе двух чинов, о пожизненном членстве в закрытом VIP-Клубе, о наследном пакете акций ООО "Империя", о ежегодных бесплатных поездках в Восточное Средиземноморье, о праве первой мазурки - короче, обо всех тех шуточных, полушуточных и совсем нешуточных привилегиях, которые были положены кадровым офицерам Службы.
...И если бы кто-нибудь в тот давний вечер вдруг осторожно шепнул, что через каких-нибудь одиннадцать лет ни жены, ни шеврона СБ у него не будет, и что он навеки застрянет пожизненным капитан-лейтенантом в проклятой Богом Ошской губернии, и будет каждое утро мечтать о снеге и воле, - если бы кто-нибудь ему об этом поведал, тридцатилетний действительный лейтенант сперва б захихикал, а, отсмеявшись, сказал, что подобной фигни с ним случиться не может, потому что подобная ахинея приключается лишь со старыми лысыми лузерами, вроде эрзац-капитана Попейводы, а что лично он, лейтенант через одиннадцать лет скорей всего выбьется в действительные майоры, а, может быть (Служба есть Служба!), и вовсе станет совершенно гражданским человеком, но, что, если честно, то сегодня ему как раз не до этого, потому что сегодня он может думать лишь об одном: выполнит ли Елена твердо данное ею перед уходом на службу слово и разрешит ли ему сегодня вечером впервые в жизни полюбить ее в попочку.
Глава III
На следующий день капитан-лейтенант пришел на работу с легкой головной болью. Впрочем, в дни после выдачи жалованья людей с иной (небольной) головой в Управлении попросту не было. Нет, имелся, конечно, среди чуть не сотни следователей и пяток-другой абстинентов, но они и сами к себе относились с иронией, а уж окружающими и вовсе воспринимались лишь в качестве материала для анекдотов. Умеренно пивший Грумдт и сам мог в любую минуту скатиться в изгои. Так что терзавшую его головную боль он отнюдь не скрывал, а струившийся изо рта перегар - не зажевывал.
Капитан-лейтенант сел за письменный стол и, ойкнув, раскрыл так и не потревоженную со вчерашнего дня папку с делом. Раскрыв, чуть-чуть поелозил взглядом по нестерпимо белым листам.
Нет, бедная его голова ни хрена сегодня не петрила. Грумдт задумчиво встал, подошел к зеленому сейфу, осторожно полязгал ключом, приоткрыл тяжелую дверцу и достал наполовину початую бутыль мандариновки. Потом открутил винтовую пробку и основательно подлечился.
Подлечившись, вздохнул, закурил дорогую папиросу "Заремба" и вернулся к разложенным на столе листкам.
Содержимое этих листков было, как мы уже говорили, законченным бредом. А поручивший их Грумдту действительный майор Фогель был, соответственно, полным идиотом. Ведь ровно четырнадцать дней назад приказ о капитан-лейтенантском отпуске уже пропутешествовал в штаб округа, где его подписал чуть подрагивающей от преждевременного маразма рукой шестидесятитрехлетний эрзац-генерал Прищепа. После же резолюции командующего округом грумдтовский отпуск не могло отменить ничто: ни глад, ни мор, ни даже начало полномасштабных боевых действий. И, тем не менее, господин Фогель почему-то именно ему, Гиероним Горацию, соблаговолил поручить это дело.
На что он рассчитывал? На то, что капитан-лейтенант в течение десяти оставшихся до отпуска дней его раскроет?
Да за кого его держат?
За костолома?
Для ведения такого рода ускоренного делопроизводства в Управлении были свои умельцы вроде эрзац-капитана Рабиновича. За четырнадцать лет беспорочной службы эрзац-капитан научился, собственно, лишь одному - защемлять подследственным яйца дверью. Но уж эти-то действия он совершал так лихо, что любое, даже самое сложное дело мог раскрыть и оформить минут за сорок. Но при чем же здесь Грумдт?
Нет-нет, капитан-лейтенант отнюдь не собирался прикидываться целочкой и отрицать тот вполне очевидный факт, что и ему за долгие годы службы Отечеству тоже, естественно, приходилось кое-кому кое-что прищемлять, но все же последние лет семь-восемь капитан-лейтенанта использовали, как правило, для иной, несколько более квалифицированной деятельности. Ведь Гиероним Гораций был одним из немногих следователей Управления, способных к реальной, а не виртуальной оперативно-розыскной работе. В процессе занятия коей он и приносил посильную пользу Державе.
Так что же ему - ровно за год до пенсии - прикажете менять масть и вспоминать грехи молодости?
А не угодно ли вам отсосать, господин Фогель?
И здесь капитан-лейтенант очень ясно и живо представил, как сейчас он поднимется на четвертый этаж, войдет в обитый мягкой телячьей кожей кабинет майора и, кинув ладонь к козырьку, отрапортует, что он, державный следователь IV ранга Грумдт ответственности за дело Љ745/7 взять на себя никак не может, поелику он... шурум-бурум... парам-тарарам... ку-ка-ре-ку... честь офицера...ни одного взыскания за... двадцать шесть благодарностей с занесением в... Серебряный Рыцарский Крест... орден Святаго Андроссия... и так далее и тому подобное!
Капитан-лейтенант еще долго сопел, подбирая слова, причем эти слова - эти яркие, звонкие, эти бьющие точно по цели слова - приходили тем проще, чем вернее он знал, что никуда сейчас не поднимется и никому ничего не расскажет.
Отказываться от расследования было нельзя.
Надлежало задвинуть его в долгий ящик.
Растянуть это дело на одиннадцать дней было, конечно, легче легкого. Но в этом случае господин Фогель мог передать его на время отпуска кому угодно. Например - тому же эрзац-капитану Рабиновичу. Так что пускать это дело на самотек было в каком-то смысле себе дороже.
Так что нужно было найти добровольца. Но дураков в Управлении нет.
...Единственным подходящим дураком был капитан-лейтенант Сикорски.
Глава IV
Капитан-лейтенант Константин Сикорски сидел у себя в кабинете и, тоненько подхихикивая, читал какую-то книгу. Вообще-то, читать посторонние книги в стенах Управления было не принято. Можно было целыми днями смотреть в окно. Можно было до одури резаться в компьютерные стрелялки. Даже можно было (начиная с эрзац-капитанских чинов) осторожно в служебное время пить.
Но за чтение книг наказывали беспощадно.
И, если бы, скажем, самого Гиеронима Горация начальство застукало бы за чтением посторонней книги, дело бы кончилось строгачом. Эрзац-капитана Рабиновича понизили б в звании. Какого-нибудь зеленого эрзац-лейтенанта вообще бы, на хрен, сослали в войска. Но капитан-лейтенанту Сикорски никто, даже сам начальник УОБ ни за что б не осмелился сделать даже робкое замечание.
Дело в том, что Константин Д. Сикорски каких-то полгода назад был направлен сюда из Главного Офиса Службы.
...Самым, наверное, странным здесь было то, что перевод был простым. Т.е., по сути, являлся полуразжалованием. А ведь если б Сикорски перешел бы сюда по именному приказу, то - учитывая преимущество двух чинов, а также негласный обычай кидать на погон уходящему лишнюю звездочку - он мог бы смело въезжать на четвертый этаж, в обитый мягкой телячьей кожей кабинет господина майора или, на самый худой конец, стать его первым замом, но, придя почему-то простой переводкой, он был вынужден удовольствоваться убогой капитан-лейтенантской комнаткой и терпеть панибратство дурака Рабиновича.
Подробности этой опалы были покрыты мраком - густым, словно бабушкина перина. И хотя, учитывая имевшийся у него горький опыт, Грумдт кое о чем и догадывался, но высказывать эти свои подозрения вслух он бы никогда не решился. Ведь даже молча гадать (не говоря уж: расспрашивать) о таинствах Службы было делом не просто запретным, а... мерзостным. Да, именно мерзостным. Ну вроде как втихаря подглядывать за родительской спальней.
Сикорски неохотно захлопнул книгу (Грумдт успел разглядеть на обложке смешную фамилию автора: то ли "Петс" то ли "Метс") и, захлопнув, вопросительно посмотрел на не вовремя потревожившего его коллегу.
- О чем хоть пишут? - спросил по инерции Грумдт.
- Да так... - неопределенно хмыкнул Сикорски.
- Интересная хоть?
- Хуйня, - лапидарно ответил Сикорски и забарабанил по столу костяшками пальцев.
У Сикорски были маленькие хитренькие глаза и лоснящаяся круглая ряшка. Над ряшкой сияющим куполом возвышалась огромная плешь. Короче, это была внешность комика-профессионала.
Такие уютные комики, снимаясь в любимых народом телесериалах, обожают произносить раз по восемь за серию какую-нибудь до колик смешащую телезрителей фразу, типа: "Ну, вы, блин, му-жи-ки, и за-а-агнули!". Увы, но мы вынуждены констатировать, что реальные присловья маленького капитан-лейтенанта были куда как соленей. Капитан-лейтенант был лихим матерщинником и редко употреблял больше двух слов без мата.
- На хрен приперся? - сурово спросил он Гиеронима Горация.
- Да так... - чуток подзамялся Грумдт, - у меня к тебе... дело.