Это город-даун, по-детски жестокий, но накрашенный, как блядь; трансвестит с плоским лицом и аномально укороченным черепом, возносящий хвалу Гермафродите - он кричит: "Кто на новенького?" и готовится поиметь первым, но если взять его за яйца, падает на колени и отклячивает зад, предлагая войти по-хозяйски. Бульварная лампиония отражается в глазах слепых, блики прилипают, как блёстки, на маскарадные костюмы клерков. Череда катафалков линует заметённый проспект, скрываясь впереди в ряби пикселей. Труп костлявой женщины, раскинув руки, парит в снежной завесе, накрывая улицы полами савана. Силуэты проходят насквозь, беспечно смеясь. Её лицо мироточиво, но это видно только небу; птицы хладнокровно гадят сверху, будто на Пушкина.
Стоит оторвать взгляд от синюшных пятен на высохших ногах покойницы, как я встречаюсь глазами с чужим. Его вытянутая морда раззявливается пастью и восторженный рёв теснит звуки вечера, раздвигая гомон и дешёвую музыку. Меня обступают враждебные хари: уродливые клоуны, пьяные мартышки, хищные карлики. Истерические кривляния начинают шаткое движение, твари пускаются вкруг, то приближаясь, то расходясь дальше... держась друг за дружку, творят свой праздник, превращая меня в часть безумного карнавала. Снег не тает на их рылах. Рывком, я выныриваю из хоровода и прыгаю на дорогу. Гудки и вопли преследуют до подворотни, затем глухие стены делятся умением не слышать. Попетляв по закоулкам, выхожу во мрак - здесь наступила ночь, и район скорчился под её пяткой, притворяясь спящим. Студёный ветер сигает из-за угла и впивается в шею. Передёрнувшись от отвращения, стряхиваю его с загривка и поднимаю воротник, но брызги холодной слюны усеивают спину мурашками.
Надо спешить. Сориентировавшись по фабричной трубе, пердящей на луну, я торопливо шаркаю по асфальту. Короткий путь к дому ведёт через кладбище. Ощетинившаяся надгробиями земля вздрагивает от каждого шага. Я стараюсь идти бесшумно, но быстро. Раньше тут было тихо... Давно, когда город ещё не явил свою сущность. Он открывается тем, кто не прячет лица, и я сбросил маску, сделав свой выбор.
Случайно, замечаю шевеление на могиле, мимо которой прохожу. С замороженным хребтом, наблюдаю, как почва становится зыбью и стремительно расходится дырами. Из темноты нор тяжело вспархивают чудовищные мотыльки. Но это уже за моей спиной. Я бегу, и каждый толчок ногой о тропинку - пинок тишине. Шелест крыльев раздаётся слева, щёку обжигает прикосновение. В панике, сворачиваю в узкий проход меж оградками и... упираюсь в подрагивающую, шерстистую стену. Сглотнув, делаю осторожный шаг назад, и в этот миг стена превращается в сетку с отверстиями в виде светящихся глаз, нестерпимый визг заполняет ночь, и меня облепляет мохнатая туча. Гадины наседают, рвут одежду и вцепляются в голую кожу, кусают, царапают... и раздуваются, как пламя на стоге сена. Маленькие тельца и конечности набирают массу, будто вытягивая её из моей плоти, страха, бессилия. Рты превращаются в пизды, мохнатые бабочки вырастают в волосатых баб с чешуйчатыми крыльями, которыми они месят душную вонь пыльцы. Охрипший от ора, я ломлюсь прочь, не разбирая дороги, спотыкаясь о плиты и увязая в грязи. Крылатые шлюхи резво догоняют, присасываются и пожирают живьём, хлюпая кровью и смазкой, сатанински взвизгивая и хохоча...
Сам не знаю как, но я оказываюсь за воротами, кладбищенские кошмары расстроенно воют позади. Упав на четвереньки, блюю на тротуар. Мерзкая судорога скручивает меня, как мокрое полотенце, выжимая до желчи. Поднявшись, с дрожью ощупываю лохмотья куртки, и лишь найдя во внутреннем кармане небольшое уплотнение, облегчённо вздыхаю. Задираю голову - край савана ложится на изодранный анфас и стекает печальными каплями. Покойница, как прежде, невесомо реет в смятенном воздухе над городом, оплакивая всех живущих. Хотел бы я увидеть её лицо.
Кое-как плетусь, едва обращая внимание на дорогу. Ломота, появившаяся в пальцах, дотянулась уже до челюсти. Пережёвывая зубную боль, неуклонно иду дальше. Громада дома, возникнув неожиданно рядом, прихлопывает меня своей тенью. В подъезд вползаю на карачках. Из последних сил карабкаясь по ступенькам, вляпываюсь ладонью в смачную харкотину. "С-у-к-и" - лениво думает мозг, я участия в мышлении не принимаю, скорчась где-то в самом нутре тела, отрешённо ползущего по зассанной лестнице.
Этаж. Дверь. Открыта.
- Ма... - сиплю еле слышно. - Мама...
Она валяется на полу пустой, как глаза участкового, гостиной с дряблыми обоями. Пока я тащу себя туда, замечаю вдруг, как сильно она сдала за последний год. Моя молодая мама.
Её голос старчески дребезжит:
- Принёс?..
Безмолвно достаю из кармана заветный пакетик с щепоткой порошка. Слишком маленькой щепоткой.
- Тебе хватит, - она констатирует.
- Обоим.
- Херня.
Конечно, она права. На двоих этого чересчур мало - только, чтобы снять боль. Ненадолго. Новой дозы за это время не найти, сегодня я пытался.
- Помолчи, - приняв решение, я спокоен.
С трудом усаживаюсь, нашариваю шприц. В нашем деле, инструмент должен быть всегда на расстоянии вытянутой руки. Огонёк играет над носиком зажигалки и кристаллический кайф жижеет. Мама в сознании, воронки зрачков затягивают изображение ложки, прополаскивают в глубине и выносят на поверхность, закрученной в спираль. В ложке - жизнь, заряжаю ей машинку. Полоумная надежда вспыхивает в материнских глазах, когда я беру её за руку. Вены ушли, не попрощавшись - все, как одна. Слабость корёжит, но я продолжаю. Отчаявшись, всовываю иглу в подколенную ямку, на полную длину, подсасываю - в цилиндр хлещет чёрный кисель. Мама стонет, в её глазах любовь. Я придерживаю ей голову, пока пузырящаяся кровь достигает правого предсердия. Дыхание сбивается, истощённое тело выгибает конвульсия. Вдох-выдох. Вдох. Выдох. Вдох... Любовь гаснет.
Воздух пропитан смертью. Каждый, кто дышит им, погибает. Не сразу. Этот город - маньяк, играющий с жертвой. Но несколько кубиков смерти, пущенные по вене, закупоривают любое сердце, даже сердце матери. Игра закончилась.
- Мы победили, мама, - бережно касаюсь губами её лба, поцелуй запечатывает дорожку.
Заряженный шприц только ждёт шанса. Свою вену я нахожу быстро.
Душа обретает лёгкость и пушинкой возносится к небесам. Там любовь повсюду - бесконечная, вечная, чистая. Обжигающая сетчатку, привыкшую к серости, божественным светом, невообразимая... Я в ней, настолько полно, что кажется - я и есть она... Кажется, будто я умер и по ошибке взят в рай.
Взвиваюсь всё выше, так высоко, что не могу представить. Так нежно, что перехватывает горло. Так искренне! Взмываю ещё... и понимаю, что действительно умер. Это приходит знанием, столь же необъятным, как любовь, и столь же истинным. Моё околевающее тело страдает внизу, в острейшей интоксикации, в дерьме, вываливающемся из штанин, в мучительной рвоте.
А я здесь! Облака ласкают снаружи, звёзды звенят внутри. Я больше, чем небо... Я и есть небо! Свобода наслаждения сменилась наслаждением свободой. Никого надо мной...
Мама. Она лежит, раскинув руки, над городом-дауном, под небом-наркоманом. Её лицо мироточит.
(C) Дмитрий Метелица 01.04.2012
|