Глава 4
Тайны палеонтологии:
Зоя против фантаста Ефремова

     Зоя Космодемьянская и писатель-фантаст Иван Ефремов, тоже некогда всемирно известный, пересекались осенью 1941-го во время обороны Москвы от гитлеровцев — с совершенно разрушительными для знаменитого фантаста последствиями. Чтобы скрыть эти последствия от глаз людей, этот фантаст от палеонтологии и скрывал, что он вообще с Зоей встречался — повторимся, оберегал свою позорную тайну.

     Но эту тайну вычислить можно, и её давно бы вычислили, если бы мать Зои не подыграла делу сохранения тайны. Мать Зои в своих мемуарах, по счастью, не совсем молчала, а только прибегала к тайнописи — хотя бы к недоговорам. К примеру, мать написала в своих мемуарах, что Зоя любила гулять в Нескучном саду — а почему и зачем не сообщила. Об это место в мемуарах матери Зои я постоянно спотыкался самым сильнейшим образом. В самом деле, дом Зои, в котором она жила с матерью и братом, стоял в непосредственной близости от Тимирязевского парка — как пишут биографы, сидя на крыльце дома можно было любоваться огромными дубами парка. С точки зрения растительности Тимирязевский парк от Нескучного сада ничем не отличался — в Нескучном саду были такие же деревья, что и в Тимирязевском парке, и никаких плодовых деревьев, несмотря на название «сад», кстати, там не было. В Нескучном вообще почти ничего не было, кроме деревьев, дорожек без асфальта и крутого берега Москвы-реки с палеонтологическими объектами. Было только одно-единственное отличие — Геологический музей. В те времена, когда я бывал в Нескучном саду, то есть начиная с детства, я даже до последних нынешних дней полагал, что Геологический музей там был всегда.

     Нет, оказывается, не всегда. При Сталине и при, соответственно, Зое тоже там был Палеонтологический музей — и это огромная разница. То есть единственная причина, по которой Зое был смысл ездить от Тимирязевского парка в Нескучный сад через всю Москву, и это при том, что тогда метро не было, — это было посещение Палеонтологического музея. То, что наличие подобного изысканного объекта — это достаточно весомая причина ездить через всю Москву, на другой её конец, начинаешь понимать только тогда, когда начинаешь осознавать, что палеонтология не едина, а как бы делится на два русла — на обыденную палеонтологию и на палеонтологию жреческую, она же философская.

     Когда узнаёшь, что величайший император Римской империи Октавиан Август превратил свой дворец в палеонтологический музей, то есть из множества возможных мест выбрал жить поблизости от аммонитов и костей огромных плезиозавров. Когда выясняешь, что величайший правитель святой Руси товарищ Сталин начинал своё жреческое посвящение у ног палеонтолога явно того самого направления, которое мы называем жреческой палеонтологией. Когда прочтёшь, что академик Николай Морозов, при царях отсидевший 27 лет в одиночке, тоже был палеонтологом. Когда узнаёшь палеонтологическую тайну Храма богини мудрости Афины в Греции и точно такую же тайну Московского госуниверситета, отстроенного Сталиным. И так далее, и тому подобное. Да уж, число выдающихся людей, вознёсшихся на мало кому известной — для внешних — жреческой палеонтологии, впечатляет...

     Проще говоря, у матери Зои Космодемьянской, умолчавшей о Палеонтологическом музее, было какое-то весомое и притом нетривиальное соображение скрыть позорнейшую тайну фантаста Ивана Ефремова. Но об этом соображении чуть позже, в своё время.

     Кстати, кусочек сталинского Палеонтологического музея (а музей был здесь основан по личному распоряжению товарища Сталина — подчёркиваем, личному!) сохранился и по сей день. Когда основная экспозиция была перевезена в новое здание неподалеку от знаменитого академического санатория «Узкое», своеобразного клуба мысли, у стен старого здания музея были оставлены несколько стволов окаменевших деревьев — громадных деревьев. Как сейчас помню, что именно они, эти окаменевшие деревья, и произвели на меня сильнейшее и наибольшее впечатление, когда отец меня ребёнком впервые отвёл в Геологический музей. Сильнейшее и наибольшее.

     Нескучный сад я воспринимал как священное место всегда, с того самого первого, впрочем, возможно, и второго посещения. Отец вёл меня в Музей как раз через Нескучный сад. Сад резко обрывается к Москве-реке, и тогда, году в 1965-м, ещё сохранялись бетонные одноместные ДОТы, установленные на крутом склоне к Москве-реке, амбразурами к реке, при подготовке города к отражению наступления гитлеровцев в 1941-м. В нашем районе Москвы, академическом, никаких военных памятников не было, так что эти ДОТы были ближайшим к дому материальным напоминанием о Священной войне — как бы памятником. А у меня к памятникам Священной войны могучий пиетет — сам не знаю, откуда взявшийся.

     Наземный бой в нашем районе был только один: одиночный передовой немецкий танк на большой скорости — видимо, экипаж надеялся первым ворваться на Красную площадь и тем остаться в истории, — прорвался по Старокалужскому шоссе аж до Нескучного сада — где и был подбит. Оставалось до Кремля километра три-четыре. Думается, по этому танку и раньше, ещё до Нескучного, стреляли, да мазали, и только у кого-то из зенитчиков с территории Нескучного сада рука не дрогнула — влепили как следует.

     Так что Нескучный сад — место особенное не только для меня одного — вспомним к тому же, что Палеонтологический музей здесь был открыт по личному распоряжению товарища Сталина. Вот наличием военного как бы памятника я почти всю жизнь и объяснял своё благоговейное отношение к Нескучному. А теперь понимаю, что всё намного глубже.

     Итак, лично моё ощущение Нескучного сада такое: священное место, на котором можно принимать серьёзные решения, — и праздно по нему шататься ни в коем случае нельзя. И такое ощущение у меня было ещё задолго до того, как я узнал, что сюда любила приезжать Зоя Космодемьянская, причём издалека, в смысле с другого конца Москвы. И появилось это ощущение ещё до того, как я узнал, что прежде, во времена строительства ДОТов и подбитого немецкого передового танка, Музей был палеонтологическим.

     Так что мне легко предположить, что и Зоя сюда приезжала с той же целью: в самые ответственные моменты — настроиться на ту волну, которая единственно и приносит удачные решения.

     Тогда она обязательно приехала сюда и в те удивительные дни 15-16 октября 1941 года, когда Сталин взялся очистить Москву от части её жителей — от всех праздных и нерешительных. Напомним, что немцы были ещё примерно в 100 километрах от Москвы, средний темп их продвижения был не более 11 километров в сутки и даже меньше, но Сталин уже распорядился распространить слухи о подрыве мостов Москвы и даже из домашних и уличных радиорепродукторов были слышны обрывки немецкой речи. Как будто немцы уже в городе — и хозяйничают в Радиокомитете в центре Москвы.

     Тут-то, под обрывки немецкой речи, и произошло в населении разделение. Одни, патриотически безразличные, которым был неинтересен ход боёв, которые не следили за сводками Совинформбюро и которые поэтому даже не могли сообразить, что немцам нужно ещё минимум дней десять, чтобы дойти до окраин Москвы, а значит, немцев в городе быть не может, эти запаниковали и бросились из города вон. И это хорошо: безмозглые при обороне города не просто бесполезны, но и вредны. А те, у кого способность соображать была, наоборот, в Москве остались.

     Стыдно сказать, но среди паникёров было немалое количество научных работников — люди бесполезные и в науке тоже, но свою бесполезность скрывающие.

     А где была во время массового исхода Зоя? А с архивной точки зрения неизвестно. Мать Зои пишет, что, хотя Зоя обычно рассказывала, где она бывала, где она была именно в эти дни, матери не сказала. Проще говоря, Зоя от матери это по какой-то причине скрывала. Что и говорить, попытка объяснить матери что-либо действительно духовное чревата только одним исходом — затяжной истерикой. Вот Зоя и промолчала — скрыла. Как она потом скрывала, что включена в состав партизанского отряда. Но, может быть, у Зои молчать были более весомые причины — масштаба десятилетий, а то и столетий?

     Что ж, нам остаётся только предполагать — наиболее вероятные варианты.

     Коль скоро контакт с палеонтологическими объектами вкупе с построением правильной структуры с духовным дедом-палеонтологом ведёт к освоению первой ступени посвящения, — потому самой важной ступени, что она первая, — то от вообще всех палеонтологов начинаешь невольно ожидать, что они люди особенные. Действительно, и имитаторы духовности среди них тоже должны быть рекордные. То есть, кто хочет понимать жреческие глубины жизни, должен наблюдать за поведением палеонтологов в самые кризисные ситуации — вроде 16 октября 1941 года. В таком случае, Зоя должна была, как говорится, кровь из носу, но быть в эти часы и дни в Музее.

     Впрочем, присутствие Зои нарушало чистоту эксперимента — ведь сотрудники могли действовать в пику Зое, к примеру, из города не бежать назло ей. Если так, то они должны были молчать о посещениях Зои. А также в своих текстах никак не вложиться в жреческую палеонтологию.

     Интересно, что 16 октября, действительно, ни один из сотрудников Музея из города не драпанул. Сотрудников было чуть больше 20 человек. Среди них был и будущий всемирно известный фантаст Иван Ефремов. Причём он был в специфическом состоянии. Состояние это стандартное и хорошо известно, потому что у всех людей в этом положении одинаковое. Обычно после защиты докторской диссертации свежеиспечённый доктор наук ничего не делает — лет десять. Защитившиеся обычно ждут, когда их назначат заведующим лабораторией — вот только после этого некоторые начинают работать. Некоторые, но не все. В эти десять лет, конечно, какую-то работу имитируют — участие в комиссиях, зарубежные командировки, питие чая и кофе, игра в нарды — но и только. Некоторые начинают собирать грибы в огромном количестве и сдавать их на заготовительные пункты. Или начинают писать картины, стихи или прозу. Иван Ефремов стал писать прозу — в 1942 году, находясь в далёком от фронта Бишкеке (тогда Фрунзе), это столица Киргизии. Но проигрывать сюжеты своих опусов в голове начал, возможно, раньше — вскоре после защиты диссертации.

     Итак, Ефремов — индивид, который громогласно позиционировал себя как сверхчеловека, как богатыря во всех смыслах. Физическом в том числе, что не удивительно, ведь после Гражданской войны он подрабатывал разгрузкой вагонов. Ещё он позиционировал себя как удачливого. То есть после защиты докторской диссертации, а произошло это за несколько месяцев до начала Войны, он был абсолютно свободен и не был занят ничем серьёзным и для страны нужным, и в силу постулируемой им удачливости и действительно большой физической силы на фронте находиться ему было абсолютно безопасно. Проще говоря, на фронт идти защищать Родину он был просто обязан. Однако ж, он на фронт не идёт, а ошивается по дальним тылам.

     Могут возразить, что Ефремов берёг себя для науки. Но немало учёных не только призывного возраста, но и преклонного, ушли на фронт добровольцами. Мой отец, перед войной кандидат наук, тоже геолог, а всякий геолог отчасти палеонтолог, ушёл на фронт добровольцем. Отец был на год старше Ефремова: отцу было 35, а Ефремову — 34. Специально тему пребывания остепенённых учёных на фронте я не изучал, со статистикой не знаком, но в военных мемуарах встречал описание члена-корреспондента АН СССР, который был комиссаром дивизии под Москвой. Отец мой, Меняйлов Александр Алексеевич, тоже был комиссаром, но, понятно, рангом пониже — комиссаром батальона. То есть доктора наук назначили бы комиссаром полка. Не самая опасная на фронте должность.

     Однако ж, и на неё Ефремов решил не претендовать.

     Кстати, есть то ли легенда, то ли быль, что геолог и потому отчасти палеонтолог академик Николай Морозов, а когда началась война ему было под 90, на передовую выезжал, причём с винтовкой собственной конструкции, с даже не оптическим прицелом, а с телескопическим. Рисковал, конечно. Но не трусил. И, судя по лично им сконструированному прицелу, попадал. Ефремов же — а кто он рядом с Николаем Морозовым?! — спрятался в глубоком тылу.

     Вообще, кто такой Ефремов видно даже по его портретным фотографиям — подчёркнуто мужественное лицо. Такое лицо строят себе люди трусливые — типичная их приспособительная реакция. Обычные люди принимают подобных за мужественных, партизаны же таких, наоборот, презирают. В семисотстраничной биографии Ефремова, выпущенной уже в демократический период, есть немалое количество и иных характерных деталей, из которых отчётливо видно, что Ефремов — классический трус, хуже того, вождь трусов, потому как совершил рекордное предательство, предательство Девы. О Зое, понятно, в той биографии ни слова.

     Итак, 15-16 октября 1941 года партизанка Зоя Космодемьянская, девушка 18 лет, несмотря на молодость, с биографией очень необычной, с явно шаманским уклоном, на святом месте, да ещё внутри Палеонтологического музея, пересекается с трусом, да ещё будущим вождём трусов — нечто вроде предателя генерала Власова. Встреча истинной жрицы, Девы, со вскоре популярным писателем-фантастом, который в своём как бы творчестве воспевал апсар, то есть по индийской терминологии антижриц, которые отличаются тем, что могут совратить даже очень перспективных в духовном плане мужчин. Ефремов, понятно, то ли от невежества, то ли из жульничества называет апсар жрицами.

     Подобная встреча в суперэкстремальных обстоятельствах не могла не высечь искру. Детали этой встречи определённого рода свидетели, понятно, будут замалчивать всю жизнь. Искра — и последствия искры. Дело в том, что для процветания народа, любого на планете народа и государства тоже, совершенно необходимо ясное осмысление темы, вообще говоря, сложной для понимания, — темы подвига. Для рассмотрения этой темы нужно не только достаточно полное описание подвига, необходима не только биография эталонного героя, коим являлась со стороны женщин Зоя Космодемьянская, но и описание печальной судьбы тех или того, кто её ещё при её жизни предал — и потом расплатился за это естественными последствиями. Нужно описание этих последствий, совокупности этих последствий. И не только того известного последствия, согласно которому предатель несёт наказание в виде общения с себе подобными.

     Но многие осязаемые предатели Зои были уничтожены — ещё во время Войны. Полицай, работавший на немцев, которому Зоя, чтобы совершить жреческое священнодействие, добровольно позволила себя задержать в деревне Петрищево, по приговору суда был расстрелян. Женщина, которая била Зою по ногам железным прутом, когда та была уже под виселицей, по приговору суда была расстреляна. Та баба, которая облила Зою помоями, тоже по приговору суда, тоже была расстреляна. Клубкова, мелкого комсомольского лидера, который тоже записался в партизаны, был с Зоей в одной группе во время рейда в тыл врага и Зою предал, — наши тоже расстреляли. О дивизии вермахта, солдаты и офицеры которой организовали повешение Зои, известно, что Сталин отдал приказ никого в плен не брать — ну, этих не только стреляли, но и взрывали и перерезали им глотки.

     Но это всё мелкая шелупень, на которую грядущим исследователям глубин подвига палеонтолога Зои, даже останься эта шелупень в живых, размениваться не след. Для изучения нужна фигура более крупная, существенно более крупный избранник народа, чем избранник небольшой группы комсомольцев Клубков, покрупнее, чем генерал Власов. Как сделать так, чтобы эта фигура в волнах истории не потерялась и, спустя немало десятилетий, обязательно попала в поле зрения исследователей светлого толка? Правильно, всё просто: все лауреаты Сталинской премии будут привлекать внимание в веках. То есть достаточно гаду присвоить Сталинскую премию, и тогда рано или поздно он будет выявлен как противник Зои — понятно, уже после того как внимательный читатель мемуаров матери Зои Космодемьянской расшифрует её тайнопись — тайнопись в общем-то нехитрую. Тот, кто неоднократно ходил в Палеонтологический музей.

     Итак, пересечение Девы с «генералом Власовым» от палеонтологии, певцом апсар. Апсарами, напомним, в Индии мудрецы называют влиятельных полубогинь, которые особенно разрушительно влияют даже на мужчин-потенциальных жрецов, лишая их великого будущего. Правильная реакция на встречу с Девой — это присоединиться к ней, начать ей помогать в её светлом Деле — и тем войти с ней в невербальный процесс обретения мудрости. Если этого не сделать, не присоединиться с уважением, то, поскольку это неправильно, согласно принципу «ты сердишься, значит, ты сам неправ» индивид преисполнится злобы, ненависти. Ненавистью не только к лично Деве, но и вообще ко всем светлым. Преисполнившийся злобой, по собственной вине, станет очень активен, доказывая, что он вовсе не бездуховен, а, наоборот, особо духовен. Религиями будет интересоваться — вспомним, какую кучу малу устроил из всех религий мира Ефремов.

     Тут надо понимать, что без предательства Зои Ефремов, возможно, фантастом бы и не стал. Ведь после того, как совершаешь предательство подобного масштаба, остаётся только два маршрута будущего. На первом маршруте, поскольку своим поступком ты разоблачён, остаётся только покончить с собой. На втором маршруте, чтобы с собой не покончить, ты вынужден улетать в нереальные миры фантазий, в которых ты сам себе не кажешься до такой степени скотиной. Иван Ефремов пошёл вторым путём — стал фантастом, даже всемирно известным.

     Да, конечно, подобный активист, как бы наскипидаренный, обязательно станет «избранником народа», но жизнь его будет разрушена и пройдёт в мучениях. О подобных можно сказать, что лучше бы он умер, лучше, чтобы его «пристрелили сразу — из жалости». Кстати, это одно из любимейших выражений Ефремова — «пристрелить сразу — из жалости». Мучительная жизнь как раз-то и реализовалась в случае Ефремова. Взять хотя бы самый простой уровень — физический. О своём туловище Ефремов особенно пёкся — скажем, опасаясь на фронте получить ранение. Ранение — наиболее вероятный исход, ведь на фронте на одного погибшего — три с половиной раненых. Печься пёкся, а тут без видимых, казалось бы, причин здоровье Ефремова обрушивается по совершенно очевидной невротической подоплёке. Проблемы в пока ещё легчайшей форме обнаружились уже в 1942-м, то есть в его 34 года, сразу после предательства, а последние 17 лет своей жизни Ефремов и вовсе проводит инвалидом 2-й группы, и это не считая тех лет до того, как эту самую инвалидность он себе оформил.

     Поскольку его болезни были отчётливо невротические и легко могли быть излечены путём изменения мировоззрения на правильное, адекватное действительности, не извращённое, то к Ефремову чуть ли не толпами приезжали экстрасенсы и целители, совершенно бесплатно приезжали, даже из-за границы, руки возлагать — с совершенно нулевым результатом их манипуляций. Из этого нулевого результата Ефремов не сделал того вывода, что всё это целительство — чушь, в лучшем случае сродни плацебо. Этот вывод не сделал, но сделал противоположный вывод — что он призван в этот мир страдать больше остальных и своим аномальным страданием якобы заработал себе право быть высшим авторитетом для всего мира. Типа Господь Бог. Смешно до ужаса. Но всем тем, кто верил в Ефремова как в Избранного, смешно не было.

     Верующие в Ефремова так же веровали и в многократно повторяемые им слова, что он с женой — самые счастливые люди на планете, соединённые самим Небом, и что вторая его жена Таисия — необыкновенная женщина. Ефремов повторял это и повторял, хотя в своих книгах вновь и вновь описывал не эту вторую жену, а первую.

     Если бы верующие в Ефремова были способны на критическое мышление, то они бы заметили, что в тех семьях, в которых есть хотя бы относительный лад, муж о жене в разговорах вообще не упоминает, как будто бы её и нет вовсе. Тем более он ничего не говорит об её уникальности и неповторимости. А вот те мужья, у которых жена ему изменяет разве что не на его голове, о жене говорят много, пусть и не так много, как Ефремов, а меньше. Но все воспалённо веруют, что им с женой повезло. Ефремовская похвальба женой — верный индикатор того, о чём и говорить-то неудобно.

     Какая связь между предательством Ефремовым мира героев и ТАКОЙ его женой и семьёй? А самая прямая и непосредственная. Чтобы предать Деву, предателю нужно или до, или после предательства доказать самому себе, что герои и Дева, — а Дева всегда героиня, — это суть скверна и нечистота. Как следствие, противоположность Девы — так скажем, апсара, наоборот, будет непроизвольно восприниматься им как сама чистота и сама святость устремлений. Женщина всегда подстраивается под половые вкусы своего самого обеспеченного мужчины — если ему нравится апсара, то она будет визуально соответствовать. При такой жене и при таком перевёртыше в сознании предатель обречён расхваливать свою жену всем и каждому, встречным и поперечным. Плюс стихи и проза — если может.

     Те же перевёртыши восприятия и по всем остальным вопросам. Сплошные перевёртыши — непроизвольные. Как расплата за предательство. Как естественное последствие предательств. В результате рядом оказываются вместо друзей подобные ему предатели, в написанных книгах чушь вместо ценных мыслей и столь же фантастические якобы научные результаты.

     Ныне разрекламированные монгольские экспедиции Ефремова, уже послевоенные, проводились по следам американской экспедиции 20-х годов, давшей преизобильные результаты. В смысле числа находок. То есть Ефремов, когда ехал в Монголию руководить экспедициями, знал, в какой район ехать и знал, что именно он в данном месте может найти и к каким размерам объектов надо присматриваться и в каких слоях осадочных пород. Ну и нашёл то самое и на соответствующем месте. А потом нахальным образом объявил закономерные находки по стопам предшественников плодами собственного необыкновенного научного прозрения и везучести. Кстати, свою езду по следам предыдущих экспедиций, американской в том числе, в книге «Дорога ветров» Ефремов называл проверкой работы американцев. Впрочем, подобное не есть нечто новое в науке вообще и в палеонтологической науке в частности: не он первый и не он последний — вполне типичное поведение для той части палеонтологов, которым название фантасты и которые никак не вкладываются в жреческую палеонтологию.

     Ну и последний момент, который может смутить тех, кто познакомился с хоть сколько-то подробным жизнеописанием Ефремова, как говорят, совсем великого фантаста. Преследование Ефремова гэбистами, которые приписывали Ефремову, что он английский шпион, что он убил свою первую жену, а потом убил и всех трёх своих сестёр, а также хранил дома около полутора тонн монгольского золота. Обо всём этом можно узнать в деле Ефремова, состоящем из более чем сорока томов. Оно хранится в соответствующем архиве госбезопасности и можно получить разрешение его полистать.

     Как нам сейчас внушают, конфликт гэбистов с Ефремовым был конфликтом тупости, невежества и идиотизма с одной стороны и светом и благородством — с другой. Да, такого рода конфликты порой случаются, вспомним убийство Христа: тогдашние античные гэбисты со своими надуманными обвинениями против Учителя мудрости тоже активничали. Можно вспомнить палеонтолога, о котором Ефремов говорил, что тот лучше прочих понял тафономию, который в отделении милиции вдруг ни с того ни с сего упал головой вниз в пролёт — и умер. Напомним ситуацию: завязалась драка между двумя группами хулиганов, молодой палеонтолог вмешался, чтобы это безобразие остановить, — тут понаехали так называемые стражи порядка и всех замели, несмотря на то, что окружающие кричали, что палеонтолог только пытался разнять. Вскоре хулиганьё всё отпустили — но не палеонтолога. Его отпустить не смогли по той простой причине, что, как писали, отмазываясь, люди в погонах, палеонтолог почему-то бросился вниз в лестничный пролёт и разбил себе голову насмерть. В общем, всё понятно, кто кого, но, удивительное дело, людям в погонах, давшим клятву быть честными, отмазаться-таки удалось. История, напоминающая историю Христа.

     Но это не случай самого Ефремова, который существенно ближе к Иуде. Да, гэбисты своими болезненными фантазиями в объёме 40 томов дела Ефремова приблизили его смерть в 1972 году, механизм этого убийства описан в другой моей работе. Да, гэбисты принесли фантасту немало дополнительных мучений — но неадекватные обвинения гэбистов имели несколько иное, чем в случае Христа или палеонтолога академика Николая Морозова, отсидевшего 27 лет в одиночке при царе, происхождение. Понимание той закономерности, по которой Ефремов вызывал ненависть гэбистов, их неадекватность и фантазии, очень важно для устройства жизни вообще.

     Прежде чем понять больше, надо для начала отбросить ту версию, что якобы светлые витязи из Госбезопасности боролись с вредителем, который разоблачал себя своим отношением к апсарам. Вот к апсарам у гэбистов претензий как раз-то и не было. Хотя апсары были на самом видном месте. Индийские изображения апсар висели в каждой из квартир Ефремова. Если бы гэбисты были светлыми витязями и стремились разоблачить Ефремова, то обличили бы его в реальной его скверне. К примеру, в том, что он предатель Зои и предатель духа Родины. И не высасывали бы из пальца истории с вербовкой в английские шпионы, убийством первой жены и убийством всех трёх сестёр — и это давним инвалидом второй группы, весьма часто вообще не способным покинуть постель.

     Ефремов суть проект с участием как минимум нескольких людей: Сталина, Зои, возможно, отчасти и матери Зои. Конечная цель этого проекта — создание Теории, для чего требовалось завершить описание Пути Девы путём составления описания жизни какого-либо рядом с ней иуды. То есть проект «Ефремов» должен привести к обретению большего света, хотя лично он светом сам по себе, что и говорить, не являлся. То есть ненависть гэбистов-фантастов к ещё более выдающемуся фантасту была на самом деле ненавистью ко всей Цели — уничтожь существенный элемент конструкции, и цель достигнута не будет. Да, карательные органы и времён Христа, и до Него, и после Него до трясучки ненавидят тех, кто мог бы им быть Учителем, потому что Учитель учит называть вещи своими именами. Но точно так же они ненавидят и квазиучителей, то есть обучающие пособия — вроде Иуды. У гениального Михаила Булгакова в «Мастере и Маргарите» великолепно показано, что фантаста-иуду зарезали сотрудники тогдашней госбезопасности, — и это психологически достоверно: то поколение гэбистов всё бы сделало, чтобы не только сам иуда, но и память о нём стёрлась. Но у тогдашних гэбистов со стиранием памяти об иуде не получилось. Точно так же и у их преемников фантаста Ефремова получилось уничтожить только физически, довести своим следствием его до преждевременной смерти. Что до памяти о нём, то гэбисты-фантасты, наоборот, только усилили своей жертве популярность. Но снабдили будущих исследователей знанием о ряде деталей жизни Ефремова. Хотя бы точно мы теперь знаем, что ни первой жены Ефремов не убивал, ни одной из трёх сестёр тоже не убивал и полутора тонн монгольского золота у него дома точно не хранилось.

     Разоблачение судьбы фантаста Ефремова и вокруг него обстоятельств должно привести в большой перспективе к жреческой палеонтологии — как науке.

     Всякая частная наука — это вся совокупность мнений учёных. То есть наука — это смесь верных суждений вкупе с неразоблачёнными ложными суждениями, фантастическими. То есть достаточно из совокупности мнений вычесть бредовые идеи Ефремова как фантаста от палеонтологии и предателя Родины, идеи угодные только в нас предателям, — как палеонтологическая наука резко поднимется с колен и перестанет быть просто тупой классификацией видов. Это — дар Зои. Зои как Учителя.

     Итак, Зоя была систематическим посетителем Палеонтологического музея неизвестно с какого года, но не раньше 1937-го, потому что Палеонтологический музей был открыт именно в этом году. До начала Священной войны Зоя с Ефремовым могла и не пересечься, потому что он был перегружен заботами по оформлению текста докторской диссертации и налаживанию льстивых связей с оппонентами и вряд ли бродил по экспозиции Музея. А вот после защиты, с началом Войны, Ефремов болтался по Музею праздным и, поскольку он был бабником и растлителем, то не обратить внимания на юную девушку он не мог. Информации распознать, кто такая Зоя по духу, для подсознания Ефремова было предостаточно — ведь, как мы знаем, смогли же распознать Зою и великий писатель Аркадий Гайдар, и безвестный профессор, который предложил Зою удочерить — поскольку отец Зои к тому времени уже немало лет как умер.

     Итак, Ефремов, будь он духовно здоров, не мог не обратить внимания и через какое-то количество минут не мог не начать догадываться, кто есть Зоя, соответственно, не мог не присоединиться к объединённым партизанским отрядам. Но Ефремов, наоборот, укрылся в самом дальнем тылу. Отличие Ефремова от предателя генерала Власова то, что генерала Власова можно было начинать обличать немедленно, как только он надел немецкую военную форму, соответственно, и удавить Власова можно было на рояльной струне сразу, как то и было сделано в 1946 году. И генерала удавили, и всех его ближайших приспешников. А вот Ефремов должен был подохнуть в мучениях как бы своей смертью. Такой конец Ефремова после такой его жизни, конец в окружении свидетелей, впоследствии рассказавших, что они видели, было бы нашей победой — и мы эту победу одержали.

     И разоблачить Ефремова целесообразно было не сразу после смерти, а когда себя успеет проявить антисталинская Академия наук, которая за столько лет не только не уличила профессора Ефремова, но и избрала в свои ряды, то есть в академики Академии наук, изовравшегося Солженицына — такого же фантаста, как и фантаст Ефремов. Что ждать от Академии наук, если эталонами учёных ими с некоторых пор избраны Ефремов и Солженицын — и целый ряд таких же, но помельче? Помельче, поскольку с Девой не пересекались и совершить такого масштаба предательство возможности у них просто не было.

     Сталин, ввиду того, что его всюду узнавали в лицо, был вынужден посещать святые места Москвы тайно, по ночам. Скажем, только по ночам он посещал святое место на Новодевичьем кладбище, поблизости от которого была похоронена его жена. Кстати, считается, что Сталин по ночам приходил на могилу жены. Но так ли это? Что-то сомнительно, чтобы Сталин приходил советоваться с той, кого он при всех назвал «предательницей». Но ведь всего в нескольких шагах от могилы Аллилуевой была могила Зои Космодемьянской, чей прах в самом срочном порядке был сюда перенесён из Петрищево, где она была повешена гитлеровцами, уже в мае 1942 года. А вот это уже психологически достоверно, вернее, жречески достоверно: палеонтолог Сталин приходил посоветоваться к палеонтологу Зое. Красиво до ужаса. Вот Сталину было не влом распознать Зою и, возможно, к ней присоединиться, а фантасту Ефремову влом.

     Святое место снаружи от Новодевичьего монастыря — и практически напротив, всего лишь через Москву-реку от Нескучного сада. Так что есть основание полагать, что Сталин по ночам бывал и в Нескучном саду, и в Палеонтологическом музее, нынешнем Геологическом музее. Там ночью тоже пустынно как на кладбище, если не более того.

     В таком случае справедливо было бы рядом с Музеем, пусть ныне и геологическим, но с окаменелыми деревьями, установить памятник очистителям Академии наук: Зое и товарищу Сталину вместе. Не поставить памятник — это вид беззакония, (противоположность беззакония — это справедливость), а беззаконие неизбежно порождает апатию населения, всеобщая же апатия делает невозможным не только быстрое развитие экономики, но и существенно тормозит развитие истинной науки — той самой, которая суть противоположность ефремовской и солженицыновской.

     Так что у русских есть возможность выбрать. Тот же выбор, что стоял и перед свежеиспечённым доктором наук Ефремовым с началом войны, в особенности 15-16 октября 1941 года.

     Итак, палеонтология как наука бывает ложной, той, которую исповедовал Ефремов и иже с ним, бывает и истинной, которая способствует рождению героев — таких как лучший император Римской Империи Октавиан Август, лучший правитель Святой Руси товарищ Сталин, Герой Советского Союза Зоя Космодемьянская, почетный академик Николай Морозов и другие. Ныне, что и говорить, утвердилось засилье ефремовской палеонтологии. Путь к высвобождению ныне как бы погребённой под осадочными породами истинной палеонтологии подразумевает не только вычитание тезисов одних письменных источников из других, но и эксперименты над собой в палеонтологических экспедициях в обществе товарищей по духу.

     Таким образом, есть две палеонтологии: одна порождает предателей, и это вовсе не палеонтология, а другая — настоящая, жреческая палеонтология, которая порождает таких личностей, как Октавиан Август, Николай Морозов, Сталин, Зоя...