Мельников Игорь Александрович : другие произведения.

X ступень Акта Творения Российской цивилизации 1485-1557

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  X ступень Акта Творения Российской цивилизации
  
  со 2 марта 1485-го года по 2 марта 1557-го
  
  "И назвал Бог сушу землею, а собрание вод назвал морями. И увидел Бог, что это хорошо" (Быт. I:10)
  
  
  Последующее, десятое уплотнение Духовных Умов "Господства" российского этнического Разума на X ступени Акта Творения IV Российской цивилизации образует материальную форму своих первых земных умов, которых я назвал "Наивысшие витальные умы".
  Эти умы названы мною так потому, что они составляют верхний чин в иерархии витальных, или душевных умов. С этого плана начинает проявляться видение своего Я, начинает проявляться земное эго сознание, хотя на X ступени эго еще проявлено крайне слабо, но именно благодаря появлению в них эго-сознания, эти умы уже нельзя отнести к Духовным Умам, поскольку эго-сознание присуще только умам земной природы.
  В тоже время, "Наивысшие витальные умы" обладают мощным волевым началом, которое они получает от Духовных Умов вместе с духовными знаниями, но в силу своей инертности, порождаемой значительной материальной уплотненностью плана, духовные знания доходят до последнего не в чистом виде, а лишь частично и в несколько упрощенном, земном варианте.
  В силу слабо проявленного эго, "Наивысшие витальные умы" имеют в себе незаинтересованное, беспристрастное отношение к происходящему. Получая информацию в виде тончайших эманаций от Иерархии Небесных Умов, стоящей над ним, они всегда стремятся обнаружить действительную правду, и правильное знание за земной жизнью и своим видимым Я, и подчинить свою волю закону Истины.
  Священное Писание так описывает этот план:
  
  "И назвал Бог сушу землею, а собрание вод назвал морями. И увидел Бог, что это хорошо". (Быт. I:10)
  
  Другими словами, о "Наивысших витальных умах", которые управляют X ступенью, говорится, что эти умы способны не только воспринимать земные явления, но и видеть за ними потаенный, скрытый глубинный смысл. Также этот стих говорит о том, что "Наивысшие витальные умы", будучи верхним чином в иерархии витальных умов, являются управителями всей иерархии витальных умов. И основная их задача заключается в том, что они должны предельно точно ориентироваться в среде своего обитания, давая ей четкие определения, как в данном случае - собрание вод названы морями, суша - землею. Естественно, относительно "Наивысших витальных умов", речь идет не о физической среде, а о духовной, идеологической и информационной.
  Сам выбор приемлемой среды обитания происходит по принципу узнаваемости, а не приспособляемости к чуждой. И в этом "Наивысшим витальным умам" активно помогает эго-сознание, отвергающее все, что ему не по нраву.
  
  Эго сознание, как обязательный элемент планов земного сознания, на этой ступени выражается в появлении главной идеи всего земного бытия, которая выражается в рассудительно-доказательном обожествлении человека на земле и его дел - именно таким образом, происходит создание необходимой среды обитания.
  Так на X ступени, в силу удаленности "Наивысших витальных умов" от Царства Небесного и Царя Небесного, и неспособности чувствовать Их присутствие в полной мере, происходит подмена Царя Небесного - царем земным. Царство же земного царя обретает статус Святого: для России это - Святая Русь, а Москва становится третьим Римом, как центр Православия - истинной веры, призванным сохранить Соборную и Апостольскую Церковь и явить всему миру свет Православия.
  Эта идея на десятой ступени во многом еще духовна, поэтому играет первейшую роль в развитии Акта Творения на земном отрезке инволюционного этапа Акта Творения цивилизации. Но по мере спускания в более плотные планы земного рассудка духовная составляющая главной идеи будет постепенно ослабевать за счет возрастающего земного эго сознания, где идея человека божественного будет подменяться идеей человека личности самой по себе.
  Во время эволюционного этапа Акта Творения и эго-сознание, и основную земную идею будут затмевать собой уже новые духовные знания, поэтому на эволюционном этапе земная идея X ступени, практически, уже никак проявляться не будет.
  
  Посмотрим, как это проявляется на практике.
  
   []
  1-я СТУПЕНЬКА - со 2 марта 1485 года по 26 июля 1487-го - время закладки первого камня в основание всей ступени, как отдельного акта творения, и получения директивы основных направлений решения его задач.
  
  Продолжим описание царствования Ивана III.
  
  Уже были покорены Новгород и Двинская земля, завоевана отдаленная Пермь, но в восьмидесяти верстах от Москвы находилось Российское особенное Княжество, Держава, имеющая равного себе Государя, по крайней мере, именем и правами. Со всех сторон окруженная Московскими владениями, Тверь еще возвышала независимую главу свою, как малый остров среди моря, ежечасно угрожаемый потоплением.
  Князь Михаил Борисович, шурин Иоанна, знал опасность и не верил грамотам договорным, коими Государь Московский утвердил его независимость: надлежало по первому слову смиренно оставить трон или защитить себя иноземным союзом. Одна Литва могла служить ему опорою, хотя и весьма слабой, как то свидетельствовал жребий Новгорода, но личная ненависть Казимира к Великому Князю, пример бывших Тверских Владетелей, искони друзей Литвы, и легковерие надежды, вселяемое страхом в малодушных, обратили Михаила к Королю. Будучи вдовцом, он вздумал жениться на его внучке и вступил с ним в тесную связь.
  Дотоле Иоанн, в нужных случаях располагая Тверским войском, оставлял шурина в покое, узнав же о сем тайном союзе и, как вероятно, обрадованный справедливым поводом к разрыву, немедленно объявил Михаилу войну. Случилось это в 1485 году.
  Михаил, испугавшись, поспешил умилостивить Иоанна жертвами: отказался от имени равного ему брата, признал себя младшим, уступил Москве некоторые земли, обязался всюду ходить с ним на войну.
  Тверской Епископ был посредником, и Великий Князь, желая обыкновенно казаться умеренным, долготерпеливым, отсрочил гибель сей Державы. В мирной договорной грамоте, тогда написанной, сказано, что Михаил разрывает союз с Королем и без ведома Иоанна не должен иметь с ним никаких сношений, ни с сыновьями Шемяки, Князя Можайского, Боровского, ни с другими Российскими беглецами. Что он клянется за себя и за детей своих вовеки не поддаваться Литве, что Великий Князь обещает не вступаться в Тверь, и проч. Но сей договор был последним актом Тверской независимости: Иоанн в уме своем решил ее судьбу, как прежде Новгородскую, он начал теснить землю и подданных Михаила. Если они чем-нибудь досаждали Москвитянам, то он грозил и требовал их казни, а если Москвитяне отнимали у них собственность и делали им самые несносные обиды, то не было ни суда, ни управы.
  Михаил писал и жаловался: его не слушали. Тверитяне, видя, что уже не имеют защитника в своем Государе, искали его в Московском: Князья Микулинский и Дорогобужский поступили на службу к Великому Князю, который дал первому в поместье Дмитров, а второму Ярославль. Вслед за ними приехали многие Бояре Тверские.
  Что оставалось Михаилу? Готовить себе убежище в Литве. Он послал туда верного человека: его задержали и представили Иоанну письмо Михаила к Королю, достаточное свидетельство измены и вероломства: ибо Князь Тверской обещался не сноситься с Литвою, а в сем письме еще возбуждал Казимира против Иоанна.
  Несчастный Михаил отправил в Москву Епископа и Князя Холмского с извинениями: их не приняли. Иоанн велел наместнику Новгородскому, боярину Якову Захарьевичу, идти со всеми силами ко Твери, а сам, провождаемый сыном и братьями, выступил из Москвы 21 августа 1485 года со многочисленным войском и с огнестрельным снарядом (вверенным искусному Аристотелю), 8 сентября осадил столицу Михаила и зажег предместье.
  Чрез два дня явились к нему все тайные его доброжелатели Тверские, князья и бояре, оставив Государя своего в несчастии. Михаил видел необходимость или спасаться бегством, или отдаться в руки Иоанну, решился на первое и ночью ушел в Литву. Тогда Епископ, князь Михаил Холмский с другими князьями, боярами и земскими людьми, сохранив до конца верность к их законному Властителю, отворили город Иоанну, вышли и поклонились ему как общему Монарху России.
  Великий Князь послал бояр своих и дьяков взять присягу с жителей, запретил воинам грабить. 15 сентября въехал в Тверь, слушал Литургию в храме Преображения и торжественно объявил, что дарует сие Княжество сыну, Иоанну Иоанновичу, оставил его там и возвратился в Москву. Чрез некоторое время он послал бояр своих в Тверь, в Старицу, Зубцов, Опоки, Клин, Холм, Новогородок описать все тамошние земли и разделить их на сохи для платежа казенных податей. Таким образом, Тверское княжество утратило навсегда свою самостоятельность.
  
  Иоанн известил Матфея, Короля Венгерского, о покорении Твери и велел сказать ему: "Я уже начал воевать с Казимиром, ибо князь Тверской его союзник. Наместники мои заняли разные места в Литовских пределах, и Хан Менгли-Гирей, исполняя мою волю, огнем и мечем опустошает Казимировы владения. И так помогай мне, как мы условились".
  Но Матфей, отняв тогда у Императора знатную часть Австрии и Вену, хотел отдохновения в старости.
  
  * * *
  Взяв Тверь мечем, Иоанн грамотою присвоил себе Удел Верейский. Единственный сын и наследник князя Михаила Андреевича, Василий, женатый на гречанке Марии, племяннице Софьи, должен был еще при жизни родителя выехать из отечества, став виною раздора в семействе Великокняжеском, как сказывает летописец.
  Иоанн, в конце 1483 года обрадованный рождением внука, именем Дмитрия, хотел подарить невестке, Елене, драгоценное узорочье первой Княгини своей, узнав же, что София отдала его Марии или мужу ее, Василию Михайловичу Верейскому, так разгневался, что велел отнять у него все женино приданое и грозил ему темницею.
  Василий в досаде и страхе бежал с супругой в Литву, а Великий Князь, объявив его навеки лишенным отцовского наследия, клятвенною грамотою обязал Михаила Андреевича не иметь никакого сообщения с сыном-изменником и города Ярославец, Белоозеро, Верею по кончине своей уступить ему, Государю Московскому, в потомственное владение. Михаил Андреевич умер весною в 1485 году, сделав Великого Князя наследником и душеприказчиком, не смев в духовной ничего передать сыну в знак благословения, ни иконы, ни креста, и моля единственно о том, чтобы Государь не пересуживал его судов.
  
  * * *
  Присоединяя Уделы к Великому Княжению, Иоанн искоренял и все остатки сей несчастной для Государства системы. Ярославль уже давно зависел от Москвы, но его Князья еще имели особенные наследственные права, несогласные с единовластием: они добровольно уступили их Государю.
  Половина Ростова еще называлась отчиною тамошних князей, Владимира Андреевича, Ивана Ивановича, детей их и племянников: они продали ее Великому Князю. Этим восстановилась целостность северной Российской Державы, как была оная при Андрее Боголюбском или Всеволоде III. Усиленное сверх того подданством Новгорода и всех его обширных владений, также Уделов Муромского и некоторых Черниговских, Великое Княжение Московское было уже достойно имени Государства.
  Но Рязань еще сохраняла вид Державы особенной: любя сестру свою, Княгиню Анну, Иоанн позволял супругу и сыновьям ее господствовать там независимо. Зять его, Василий Иванович, преставился в 1483 году, отказав старшему сыну, Ивану, Великое Княжение Рязанское, с городами Переславлем, Ростиславлем и Пронском, а Феодору меньшему Перевитеск и Старую Рязань с треть доходов Переславских. Сии два брата жили мирно, слушаясь родительницы, которая брала себе четвертую часть их всех казенных пошлин, и в 1486 году заключили между собою договор, чтобы одному наследовать после другого, если не будет у них детей, и чтобы никаким образом не отдавать своего Княжества в иной род. Они боялись, кажется, чтоб Государь Московский не объявил себя их наследником.
  
  * * *
  Новый блестящий успех прославил оружие Иоанна. Еще в 1478 году Царь Казанский, нарушив клятвенные обеты, воевал зимою область Вятскую, приступал к ее городам, опустошил села и вывел оттуда многих пленников, будучи обманут ложною вестью, что Иоанн разбит новгородцами и сам шел раненый в Москву.
  Великий Князь отмстил ему весною: Устюжане и Вятчане выжгли селения в окрестностях Камы, а воевода Московский, Василий Образец, на берегах Волги. Он доходил из Нижнего до самой Казани и приступил к городу, но страшная буря заставила его удалиться.
  Царь Ибрагим просил мира, заключил его и скоро умер, оставив многих детей от разных жен. Казань сделалась театром несогласия и мятежа чиновников. Одни хотели иметь Царем Магмет-Аминя, меньшего Ибрагимова сына, коего мать, именем Нурсалтан, дочь Темирова, сочеталась вторым браком с Ханом Таврическим, Менгли-Гиреем. Другие держали сторону Алегама, старшего сына, и с помощью Ногаев возвели его на престол, к неудовольствию Иоанна, который доброжелательствовал пасынку своего друга, Менгли-Гирея, знал ненависть Алегамову к России и сверх того опасался тесного союза Казани с Ногаями.
  Юный Магмет-Аминь приехал в Москву: Великий Князь дал ему в поместье Коширу и наблюдал все движения Алегамовы. Воеводы Московские стояли на границах, вступали иногда и в Казанскую землю. Царь мирился, нелюбимый подданными, обещал быть нам другом, обманывал и злодействовал. Наконец Иоанн, видя непримиримую его злобу, в апреле 1487 года послал Магмет-Аминя и славного Даниила Холмского с сильною ратью к Казани. 18 мая Холмский осадил ее, 9 июля взял город и Царя.
  Сию радостную весть привез в Москву Князь Федор Ряполовский: Иоанн велел петь молебны, звонить в колокола и с умилением благодарил Небо, что Оно предало ему в руки Мамутеково Царство, где его отец, Василий Темный, лил слезы в неволе. Но мысль совершенно овладеть сим древним Болгарским Царством и присоединить оное к России еще не представлялась ему или казалась неблагоразумною, народ Веры Магометовой, духа ратного, беспокойного, нелегко мог быть обуздан властью Государя Христианского, и мы еще не имели всегдашнего, непременного войска, коему надлежало бы хранить страну завоеванную, обширную и многолюдную. Иоанн только назвался Государем Болгарии, но дал ей собственного Царя: Холмский его именем возвел Магмет-Аминя на престол, казнил некоторых знатных уланов, или князей, и прислал Алегама в Москву, где народ едва верил глазам своим, видя Царя Татарского пленником в нашей столице. Алегам с двумя женами был сослан в Вологду, а мать, братья и сестры его в Карголом на Белеозере.
  
  
  2-я СТУПЕНЬКА - с 26 июля 1487 года по 20 декабря 1489-го - время, когда происходит осознание своего разотождествление с образом, созданном на предыдущем акте творения, на предыдущей ступени, что всегда выражается в попытке реставрации порядка существовавшего на предыдущей ступени.
  
  Несчастная судьба Алегама оскорбила Шибанских и Ногайских Владетелей, связанных с ним родством: Царь Ивак, Мурзы Алач, Муса, Ямгурчей и жена его прислали в Москву грамоты, убеждая в них освободить сего пленника.
  Послы Ногайские желали еще, чтобы купцы их могли свободно приезжать к нам и торговать везде без пошлин. Государь велел объявить им следующий ответ: "Алегама, обманщика и клятвопреступника, мною сверженного, не отпускаю, а другом вашим быть соглашаюсь, если Царь Ивак казнит разбойников, людей Алегамовых, которые у него живут и грабят землю мою и сына моего, Магмет-Аминя, если возвратит все похищенное ими, и не будет впредь терпеть подобных злодейств".
  В ожидании сего требуемого удовлетворения Иоанн задержал в Москве одного из послов, отпустил других и велел, чтобы Ногайцы ездили в Россию всегда чрез Казань и Нижний, а не Мордовскою землею, как они приехали.
  Сии сношения продолжались и в следующие годы, представляя мало достопамятного для Истории. Главною целью политики Иоанна в рассуждении сего кочевого народа было возбуждать его против Ахматовых сыновей и не допускать до впадения в землю Казанскую, где Магмет-Аминь Царствовал как присяжник и данник России.
  
  * * *
  Подчинив себе Казань, Государь утвердил власть свою над Вяткою. В то время, когда Холмский действовал против Алегама, беспокойный ее народ, не менее своих братьев, новгородцев, привязанный к древним уставам вольности, изъявил непослушание и выгнал Наместника Великокняжеского. Несмотря на многочисленность войска, бывшего в Казанском походе, Иоанн имел еще иное в готовности и послал воеводу, Юрия Шестака-Кутузова, смирить мятежников, но Вятчане умели обольстить Кутузова. Приняв их оправдание, он возвратился с миром.
  Великий Князь назначил других полководцев, Князя Даниила Щеню и Григорья Морозова, которые с 60000 воинами приступили к Хлынову. Жители обещались повиноваться, платить дань и служить Великому Князю, но не хотели выдать главных виновников бунта: Аникиева, Лазарева и Богодайщикова. Воеводы грозили огнем: велели окружить город плетнями, а плетни берестом и смолою. Оставалось несколько минут на размышление: Вятчане представили Аникиева с товарищами, коих немедленно послали окованных к Государю.
  Народ присягнул в верности. Ему дали новый устав гражданский, согласный с самодержавием, и вывели оттуда всех нарочитых земских людей, граждан, купцов с женами и детьми в Москву. Иоанн поселил земских людей в Боровске и в Кременце, купцов в Дмитрове, а трех виновнейших мятежников казнил: чем и пресеклось бытие сей достопамятной народной Державы, основанной выходцами новгородскими в исходе XII века, среди пустынь и лесов, где в тишине и неизвестности обитали Вотяки с Черемисами.
  Долго история молчала о Вятке: малочисленный ее народ, управляемый законами демократии, строил жилища и крепости, пахал землю, ловил зверей, отражал нападения Вотяков и, мало-помалу усиливаясь размножением людей, более и более успевая в гражданском хозяйстве, вытеснил первобытных жителей из мест привольных, загнал их во глубину болотистых лесов, овладел всею землею между Камою и Югом, устьем Вятки и Сысолою. Начал торговать с Пермяками, Казанскими Болгарами, с восточными Новгородскими и Великокняжескими областями, но еще не довольный выгодами купечества, благоприятствуемого реками судоходными, сделался ужасен своими дерзкими разбоями, не щадя и своих единоплеменников. Вологда, Устюг, Двинская земля опасались сих Русских Норманов столько же, как и Болгария: легкие вооруженные суда их непрестанно носились по Каме и Волге.
  В исходе XIV века уже часто упоминается в летописях о Вятке. Полководец Тохтамыша выжег ее города: сын Донского присвоил себе власть над оною, внук стеснил там вольность народную, правнук уничтожил навеки. Воеводы Иоанна вместе с Вяткой покорили и землю Арскую (где ныне город Арск). Сия область древней Болгарии имела своих Князей, взятых тогда в плен и приведенных в Москву: государь отпустил их назад, обязав клятвою подданства.
  
  
  
  3-я СТУПЕНЬКА - с 20 декабря 1489 года по 14 мая 1492-го - время образования основы данного акта творения, проявления света его основного замысла.
  
  Великий Князь жил мирно с братьями до кончины матери, инокини Марфы: она преставилась в 1484 году. И с того времени началось взаимное подозрение между ими. Андрей и Борис не могли привыкнуть к новому порядку вещей и досадовали на властолюбие Иоанна, который, непрестанно усиливая Государство Московское, не давал им части в своих приобретениях. Лишенные защиты и посредничества любимой, уважаемой родительницы, они боялись, чтобы Великий Князь не отнял у них и наследственных Уделов. Иоанн также, зная сие внутреннее расположение братьев, помня их бегство в Литву и наглые злодейства в пределах Российских, не имел к ним ни доверия, ни любви, но соблюдая пристойность, не хотел быть явным их притеснителем. В 1486 году обязался новою договорною грамотою не присваивать себе ни Андреевых, ни Борисовых городов, требуя, чтобы сии Князья не входили в переговоры с Казимиром, с Тверским изгнанником Михаилом, с Литовскими Панами, Новгородцами, Псковитянами и немедленно сообщали ему все их письма.
  Случилось в 1491 году Великому Князю посылать войско против Ордынских Царей, Сеид-Ахмута и Шиг-Ахмета, которые хотели идти на Тавриду, но удалились от ее границ, сведав, что Московская рать уже стоит на берегах Донца. Полководцы Иоанна, Царевич Салтаган, сын Нордоулатов, и князья Оболенские, Петр Никитич и Репня, возвратились, не сделав ничего важного.
  В сем походе должены были участвовать и братья Великого Князя, но Андрей не прислал вспомогательной дружины к Салтагану. Иоанн скрыл свою досаду. Осенью, 19 сентября, приехав из Углича в Москву, Андрей был целый вечер во дворце у Великого Князя. Они казались совершенными друзьями: беседовали искренно и весело. На другой день Иоанн через дворецкого, князя Петра Шастунова, звал брата к себе на обед, встретил ласково, поговорил с ним и вышел в другую комнату, отослав Андреевых бояр в столовую гридню, где их всех немедленно взяли под стражу. А Андрея свели на Казенный двор, оковали цепями и приставили к нему многочисленную стражу, состоящую из князей и бояр. Двух его сыновей, Ивана и Дмитрия, заключили в Переславле, дочерей оставили на свободе. Удел же их родителя присоединили к Великому Княжению.
  Чтобы оправдать себя, Иоанн объявил Андрея изменником. Ибо сей Князь, нарушив клятвенный обет, замышлял восстать на Государя с братьями Юрием, Борисом и с Андреем Меньшим, переписывался с Казимиром и с Ахматом, наводя их на Россию, вместе с Борисом уезжал в Литву, наконец, ослушался Великого Князя и не посылал Воевод своих против Сеид-Ахмута. Только последняя вина имела вид справедливости: другие, как старые, были заглажены миром в 1479 году; или надлежало уличить Андрея, что он уже после того писал к Казимиру. Одним словом, Иоанн в сем случае поступил жестоко, оправдываясь, как вероятно, в собственных глазах известною строптивостью Андрея, государственной пользою, требующею беспрекословного единовластия, и примером Ярослава I, который также заключил брата.
  Государь тогда же потребовал к себе и Бориса Василиевича: сей Князь с ужасом и трепетом явился в Московском дворце, но через три дня был с милостью отпущен назад в Волок. Андрей в 1493 году умер в темнице, к горести Великого Князя, по уверению Летописцев.
  Борис Василиевич также скоро преставился. Сыновья его, Феодор и Иван, наследовали достояние родителя. В 1497 году они уступили Великому Князю Коломенские и другие села, взяв за них Тверские. Иван Борисович, умирая в 1503 году (8-я ступенька), отдал Государю Рузу и половину Ржева, вместе с его воинскою рухлядью, доспехами и конями. Так в Государстве Московском исчезали все особенные наследственные власти, уступая Великокняжеской.
  
  * * *
  Между тем и внешние политические отношения России более и более возвышали достоинство ее Монарха.
  История посольств Российских в Германскую Империю имеет давнюю традицию. Еще послы Ольгины находились в Германии, при Оттоне I, а Немецкие в Киеве около 1075 года. Изяслав I и Владимир Галицкий искали покровительства Римских Императоров: Генрик IV был женат на княжне Российской, и Фридерик Барбарусса уважал Всеволода III.
  Но с того времени Русь не имели сообщения с Империею, до 1486 года, когда знатный рыцарь, именем Николай Поппель, приехал в Москву с письмом Фридерика III, без всякого особенного поручения, единственно из любопытства. "Я видел - говорил он - все земли Христианские и всех Королей: желаю узнать Россию и Великого Князя".
  Бояре ему не верили и думали, что сей иноземец с каким-нибудь злым намерением подослан Казимиром Литовским; однако ж Поппель, удовлетворив своему любопытству, благополучно выехал из России и чрез два года возвратился в качестве посла Императорского с новою грамотой от Фридерика и сына его, Короля Римского, Максимилиана, писанною в Ульме 26 декабря 1488 года. Принятый ласково, он в первом свидании с Московскими боярами, князем Иваном Юрьевичем, Даниилом Холмским и Яковом Захарьевичем, сообщил, что Император, желая быть союзником России, велел ему ехать в Россию послом со многочисленною дружиною.
  Иоанн поверил послу, который именем Фридерика предложил ему выдать его дочь, Елену или Феодосию, за Албрехта, Маргкрафа Баденского, племянника Императора, и желал видеть невесту. Великий Князь отвечал ему через дьяка, Федора Курицына, что вместе с ним отправится в Германию Посол Российский, коему велено будет изъясниться о сем с Императором, и что обычаи наши не дозволяют прежде времени показывать юных девиц женихам или сватам.
  Второе предложение Поппеля состояло в том, чтобы Иоанн запретил Псковитянам вступаться в земли Ливонских Немцев, подданных Империи. Государь велел отвечать, что Псковитяне владеют только собственными их землями и не вступают в чужие.
  
  В третью свою аудиенцию посол Фридерика Поппель сокровенно сказал Великому Князю, который слушал его, отступив несколько шагов от своих Бояр:
  "Молю о скромности и тайне - сказал Поппель - ежели неприятели твои, Ляхи и Богемцы, узнают, о чем я говорить намерен: то жизнь моя будет в опасности.
  Мы слышали, что ты, Государь, требовал себе от Папы Королевского достоинства, но знай, что не Папа, а только Император жалует в Короли, в Принцы и в Рыцари. Если желаешь быть Королем, то предлагаю тебе свои услуги. Надлежит единственно скрыть сие дело от Монарха Польского, который боится, чтобы ты, сделавшись ему равным Государем, не отнял у него древних земель Российских".
  Ответ Иоаннов изображает благородную, истинно Царскую гордость. Бояре сказали Послу так:
  "Государь, Великий Князь, Божьею милостью наследовал Державу Русскую от своих предков, и поставление имеет от Бога, и молит Бога, да сохранит оную ему и детям его вовеки. А поставления от иной власти никогда не хотел и не хочет".
  Поппель не смел более говорить о том и вторично обратился к сватовству. "Великий Князь - сказал он - имеет двух дочерей: если не благоволит выдать какую-либо за Маркграфа Баденского, то Император представляет ему в женихи одного из Саксонских знаменитых Принцев, сыновей его племянника (Курфирста Фридерика), а другая Княжна Российская может быть супругою Сигизмунда, Маркграфа Бранденбуркского, коего старший брат есть зять Короля Польского".
  На сие не было ответа, и Поппель скоро отправился из Москвы в Данию чрез Швецию, для какого-то особенного Императорского дела. Государь же послал в Немецкую землю Грека, именем Юрия Траханиота, или Трахонита, выехавшего к нам с Великою Княгинею, Софиею, дав ему следующее наставление:
  
  1. Явить Императору и сыну его, Римскому Королю Максимилиану, верительную Посольскую грамоту. Уверить их в искренней приязни Иоанновой.
  2. Условиться о взаимных дружественных Посольствах и свободном сообщении обеих Держав.
  3. Ежели спросят, намерен ли Великий Князь выдать свою дочь за Маркграфа Баденского, то ответствовать, что сей союз не пристоен для знаменитости и силы Государя Российского, брата древних Царей Греческих, которые, переселившись в Византию, уступили Рим Папам. Но буде Император пожелает сватать нашу Княжну за сына своего, Короля Максимилиана, то ему не отказывать и дать надежду.
  4. Искать в Германии и принять в службу Российскую полезных художников, горных мастеров, Архитекторов и проч.
  
  На издержки дано было ему 80 соболей и 3000 белок. Иоанн написал с ним дружественные грамоты к Бургомистрам Нарвскому, Ревельскому и Любекскому.
  
  22 марта 1490 года Траханиот поехал из Москвы в Ревель, оттуда в Любек и Франкфурт, где был представлен Римскому Королю Максимиллиану, говорил ему речь на языке Ломбардском и вручил дары Великокняжеские, 40 соболей, шубы горностаевую и беличью. Доктор, Георг Торн, именем Максимилиана отвечал послу на том же языке, изъявляя благодарность и приязнь сего Венценосца к Государю Московскому. Посла осыпали в Германии ласками и приветствиями.
  
  Траханиота возвратился в Москву 16 июля 1490 года с новым Послом Максимилиана, Георгом Делатором.
  Незадолго до того времени умер славный Король Матфей, и Паны Венгерские соглашались избрать на его место Казимирова сына, Владислава, Государя Богемского, в досаду Максимилиану, считавшему себя законным наследником Матфея. Сие обстоятельство соединяло Австрийскую Политику с нашей: Максимилиан хотел завоевать Венгрию, Иоанн южную Литовскую Россию. Они оба признавали Казимира общим врагом, и Делатор объявил желание Римского Короля (тогда вдового) быть Иоанну зятем: посол хотел видеть юную Княжну и спрашивал о цене ее приданого.
  Ответ состоял в учтивом отказе: послу изъяснили наши обычаи. Какой стыд для отца и невесты, если бы сват отвергнул ее! Мог ли знаменитый Государь с беспокойством и страхом ждать, что слуга иноземного властителя скажет об его дочери?
  Изъяснили также Делатору, что Венценосцам неприлично торговаться в приданом, что Великий Князь без сомнения назначит его по достоинству жениха и невесты, но уже после брака. Что надобно согласиться прежде в деле важнейшем, а именно в том, чтобы Княжна Российская, если будет супругою Максимилиана, не переменяла Веры, имела у себя Церковь Греческую и Священников. Для последнего Великий Князь требовал уверительной записи: но Делатор сказал, что он для сего не уполномочен. И так перестали говорить о браке.
  
  Однако ж союз государственный заключился, и написали договор следующего содержания:
  
  "По воле Божией и нашей любви мы, Иоанн, Божиею милостию Государь всея Русии, Владимирский, Московский, Новгородский, Псковский, Югорский, Вятский, Пермский, Болгарский (то есть Казанский) и проч. условились со своим братом, Максимилианом, Королем Римским и Князем Австрийским, Бургонским, Лотарингским, Стирским, Каринтийским и проч. быть в вечной любви и согласии, чтобы помогать друг другу во всех случаях.
  Если Король Польский и дети его будут воевать с тобою, братом моим, за Венгрию, твою отчину, то извести нас, и поможем тебе усердно, без обмана. Если же и мы начнем добывать Великого Княжения Киевского и других земель Русских, коими владеет Литва, то уведомим тебя, и поможешь нам усердно, без обмана. Если и не успеем списаться, но узнаем, что война началась с твоей или моей стороны, то обязываемся немедленно идти друг ко другу на помощь.
  Послы и купцы наши да ездят свободно из одной земли в другую. На сем целую крест к тебе, моему брату... В Москве, в лето 6998 (1490), августа 16".
  
  Сей первый договор с Австриею, написанный на хартии, был скреплен золотою Великокняжескою печатию.
  Делатор выехал из Москвы августа 19, вместе с нашими Послами, Траханиотом и дьяком Васильем Кулешиным. Наказ, им данный, состоял в следующем:
  1) Вручить Максимилиану договорную грамоту Иоанна и присягнуть в верном исполнении условий.
  2) Взять с него такую же, писанную языком Славянским, а если напишут оную по-Немецки или по-Латыни, то изъяснить, что обязательство Великого Князя не имеет силы, ежели в грамоте будут отмены против Русской (ибо Траханиот и Кулешин не знали сих двух языков).
  3) Максимилиан должен утвердить союз целованием креста перед нашими Послами.
  4) Объявить Королю согласие Иоанна выдать за него дочь, с условием, чтобы она не переменяла Закона (имеется в виду веры).
  5) Сказать ему, что Послам его и Московским лучше ездить впредь чрез Данию и Швецию, во избежания неприятностей, какие могут им встретиться в Польских владениях.
  6) Требовать, чтобы он дал Великому Князю лекаря искусного в целении внутренних болезней и ран.
  7) Приветствовать единственно Короля Римского, а не Императора: ибо Делатор, будучи в Москве, не сказал Великому Князю ни слова от Фридерика.
  Несмотря на государственную важность заключаемого с Австриею союза, Иоанн, как видим, строго соблюдал достоинство Российского Монарха и в сие же время отослал из Москвы без ответа слугу Поппеля, который приезжал в Россию за живыми лосями для Императора, но с письмом не довольно учтивым от господина своего.
  
  Траханиот и Кулешин писали к Государю из Любека, что Король Датский и Князья Немецкие, сведав об их прибытии в Германию и желая добра Казимиру, замышляли сделать им остановку в пути. Что Посол Максимилиана едет вместе с ними и возьмет меры для их безопасности, Что Римский Король уже завоевал многие места в Венгрии. Они встретили Максимилиана в Нюренберге, вручили ему дары от Иоанна и Великой Княгини, явили письменный договор, им одобренный и клятвенно утвержденный, но не упоминали о сватовстве, ибо слышали, что Максимилиан, долго не имев ответа от Великого Князя, в угождение своему отцу совершил помолвку с Княжной Бретанской. Пробыв там от 22 марта до 23 июня (1491 года), послы Иоанна возвратились в Москву 30 августа с союзной грамотой Максимилиана, которую Великий Князь приказал отдать в хранилище государственное.
  
  Вслед за ними Король Римский вторично прислал Делатора, чтобы он был свидетелем клятвенного Иоаннова обета исполнять заключенный договор. Государь сделал то же, что Максимилиан: целовал крест перед его Послом. Изъявив совершенное удовольствие и благодарность Короля, Делатор молил Великого Князя не досадовать за помолвку его на Принцессе Бретанской.
  На этом, собственно, и прекратились на сей раз сношения Великокняжеского Двора с Империею, хотя и не имев важных государственных последствий, однако ж удовлетворив честолюбию Иоанна, который поставил себя в оных наравне с первым Монархом Европы.
  Связь с Германнею доставила нам и другую существенную выгоду. Новое велелепие Двора Московского, новые кремлевские здания, сильные ополчения, Посольства, дары требовали издержек, которые истощали казну более, нежели прежняя дань Ханская. Доселе мы пользовались единственно чужими драгоценными металлами, добываемыми внешнею торговлею и меною с Сибирскими народами через Югру: сей последний источник, как вероятно, оскудел или совсем закрылся, ибо в летописях и в договорах XV века уже нет ни слова о серебре Закамском.
  Но издавна был у нас слух, что страны полунощные, близ Каменного Пояса, изобилуют металлами: присоединив к Московской Державе Пермь, Двинскую землю, Вятку, Иоанн желал иметь людей, сведущих в горном искусстве. Мы видели, что он писал о том к Королю венгерскому, но Траханиот, кажется, первый вывез их из Германии.
  В 1491 году два Немца, Иван и Виктор, с Андреем Петровым и Василием Болтиным отправились из Москвы искать серебряной руды в окрестностях Печоры. Через семь месяцев они возвратились с известием, что нашли оную, вместе с медной, на реке Цыльме, верстах в двадцати от Космы, в трехстах от Печоры, на пространстве десяти верст. Сие важное открытие сделало Государю величайшее удовольствие, и с того времени мы начали сами добывать, плавить металлы и чеканить монету из своего серебра, имели и золотые деньги, или медали Российские. В собрании наших древностей хранится снимок золотой медали 1497 года с изображением Св. Николая: в надписи сказано, что Великий Государь вылил сей единый талер из золота для Княгини (Княжны) своей, Феодосии. На серебряных деньгах времени Иоанна обыкновенно представлялся всадник с мечом.
  
  Может быть, слух о новых, в северной России открытых богатых рудниках скоро дошел до Германии и возбудил там любопытство увериться в справедливости оного. По крайне мере, в 1492 году приехал в Москву Немец Михаил Снупс с письмом к Великому Князю от Максимилиана и дяди его, Австрийского Эрцгерцога Зигмунда, княжившего в Инспруке. Они дружески просили Иоанна, чтобы он дозволил сему путешественнику осмотреть все любопытное в нашем отечестве, учиться языку русскому, видеть обычаи народа и приобрести знания, нужные для успехов общей Истории и Географии. Снупс, обласканный Великим Князем, немедленно изъявил желание ехать в дальнейшие страны полунощные и на восток, к берегам Оби.
  Иоанн усомнился и, наконец, решительно отказал ему. Прожив несколько месяцев в Москве, Снупс отправился назад в Германию прежним путем, чрез Ливонию, со следующим письмом от Великого Князя к Максимилиану и Зигмунду: "Из дружбы к вам мы ласково приняли вашего человека, но не пустили его в страны отдаленные, где течет река Обь, за неудобностью пути: ибо самые люди наши, ездящие туда для собрания дани, подвергаются немалым трудам и бедствиям. Мы не дозволили ему также возвратиться к вам чрез владения Польские или Турецкие: ибо не можем отвечать за безопасность сего пути. Бог да блюдет ваше здравие". Вероятно, что Иоанн опасался сего Немца как лазутчика и не хотел, чтобы он видел наши северо-восточные земли, где открылся новый источник богатства для России.
  
  * * *
  Среди блестящих деяний государственных, ознаменованных мудростью и счастьем Венценосца, он был поражен несчастием семейственным. Достойный наследник Великого Князя, Иоанн Младой, любимый отцом и народом, пылкий, мужественный в опасностях войны, в 1490 году занемог ломотою в ногах (что называли тогда камчюгою). За несколько месяцев перед тем сыновья Рала Палеолога, быв в Италии, привезли с собою из Венеции, вместе с разными художниками, лекаря, именем Мистра Леона, родом жидовина. Он взялся вылечить больного, сказав Государю, что ручается за то своею головою. Иоанн поверил и велел ему лечить сына. Сей медик, более смелый, нежели искусный, жег больному ноги стеклянными сосудами, наполненными горячею водою, и давал пить какое-то зелье. Недуг усилился: юный Князь, долго страдав, к неописанной скорби отца и подданных скончался, имя от рождения 32 года.
  Иоанн немедленно приказал заключить Мистра Леона в темницу и через шесть недель казнил всенародно на Болванове за Москвою-рекою. В сем для нас жестоком деле народ видел одну справедливость: ибо Леон обманул Государя и сам себя обрек на казнь. Такую же участь имел в 1485 году и другой врач, Немец Антон, лекарствами уморив Князя Татарского, сына Даниярова: он был выдан родным головою и зарезан ножом под Москворецким мостом, к ужасу всех иноземцев, так, что и славный Аристотель хотел немедленно уехать из России: Иоанн разгневался и велел заключить его в доме, но скоро простил.
  
  * * *
  Строгий в наказании бедных неискусных врачей, сей Государь в то же время изъявил похвальную умеренность в случае важном для веры, в расколе столь бедственном, по выражению современника, Св. Иосифа Волоцкого, что благочестивая земля Русская не видала подобного соблазна от века Ольгина и Владимирова. А случилось следующее.
  Был в Киеве жид (иудей) именем Схариа, умом хитрый, языком острый. В 1470 году приехав в Новгород с князем Михайлом Олельковичем, он умел обольстить там двух священников, Дионисия и Алексия, уверил их, что закон Моисеев есть единый Божественный, что история Спасителя выдумана, что Христос еще не родился, что не должно поклоняться иконам, и проч.
  Так завелась Жидовская ересь. Поп Алексий назвал себя Авраамом, жену свою Саррою и развратил, вместе с Дионисием, многих Духовных и мирян, между коими находился протоиерей Софийской церкви, Гавриил, и сын знатного боярина, Григорий Михайлович Тучин.
  Но трудно представить - говорит летописец - чтобы Схариа мог столь легко размножить число своих учеников Новгородских, если бы мудрость его состояла единственно в отвержении Христианства и в прославлении Жидовства. Св. Иосиф Волоцкий дает ему имя астролога и чернокнижника, вероятно, что Схариа обольщал Россиян иудейской кабалою, наукою пленительною для невежд любопытных и славною в XV веке, когда многие из самых ученых людей (например, Иоанн Пик Мирандольский) искали в ней разрешения всех важнейших загадок для ума человеческого.
  Кабалисты хвалились древними преданиями, будто бы дошедшими до них от Моисея. Многие уверяли даже, что имеют книгу, полученную Адамом от Бога, и главный источник Соломоновой мудрости. Что они знают все тайны природы, могут изъяснить сновидения, угадывать будущее, повелевать духами, что этой наукою Моисей восторжествовал над Египетскими волхвами, Илия повелевал огнем небесным, Даниил смыкал челюсти львам. Что Ветхий Завет исполнен хитрых иносказаний, объясняемых кабалою, что она творит чудеса посредством некоторых слов Библии, и проч. Неудивительно, если сии внушения произвели сильное действие в умах слабых, и хитрый жид, овладев ими, уверил их и в том, что Мессия еще не являлся в мире.
  Внутренне отвергая святыню Христианства, новгородские еретики соблюдали наружную пристойность, казались смиренными постниками, ревностными в исполнении всех обязанностей благочестия так, что Великий Князь в 1480 году взял попов Алексия и Дионисия в Москву как Пастырей, отличных достоинствами. Первый сделался протоиереем храма Успенского, а второй Архангельского. С ними перешел туда и раскол, оставив корень в Новгороде.
  Алексий снискал особенную милость Государя, имел к нему свободный доступ и тайным своим учением прельстил Архимандрита Симоновского, Зосиму, инока Захарию, дьяка Великокняжеского Федора Курицына и других. Сам Государь, не подозревая ереси, слыхал от него речи двусмысленные, таинственные: в чем после каялся наедине Святому Иосифу, говоря, что и невестка его, Княгиня Елена, была вовлечена в сей жидовский раскол одним из учеников Алексиевых, Иваном Максимовым. Между тем Алексий до конца жизни пользовался доверием Государя и, всегда хваля ему Зосиму, своего единомышленника, был главной виною того, что Иоанн, по смерти Митрополита Геронтия, возвел сего Архимандрита Симоновского (в 1490 году) на степень Первосвятителя. "Мы увидели - пишет Иосиф - чадо сатаны на престоле угодников Божиих, Петра и Алексия, увидели хищного волка в одежде мирного Пастыря".
  Тайный жидовин еще скрывался под личиною Христианских добродетелей.
  
  Наконец Архиепископ Геннадий открыл ересь в Новгороде. Собрав все об ней известия и доказательства, прислал дело на суд Государю и Митрополиту вместе с виновными, большею частью попами и диаконами; он наименовал и Московских их единомышленников, кроме Зосимы и Дьяка Федора Курицына.
  Государь призвал Епископов, Тихона Ростовского, Нифонта Суздальского, Симеона Рязанского, Вассиана Тверского, Прохора Сарского, Филофея Пермского, также многих Архимандритов, Игуменов, Священников и велел Собором исследовать ересь. Митрополит председательствовал.
  С ужасом слушали обвинительную грамоту Геннадия: сам Зосима казался изумленным. Архиепископ Новгородский доносил, что сии отступники злословят Христа и Богоматерь, плюют на кресты, называют иконы болванами, грызут оные зубами, повергают в места нечистые, не верят ни Царству Небесному, ни Воскресению мертвых и, безмолвствуя при усердных Христианах, дерзостно развращают слабых.
  Призвали обвиняемых: инока Захарию, Новгородского протопопа Гавриила, священника Дионисия и других (глава их, Алексий, умер года за два до сего времени). Они всё отрицали, но свидетельства, Новгородские и Московские, были неоспоримы. Некоторые думали, что уличенных надобно пытать и казнить. Великий Князь не захотел того, и Собор, действуя согласно с его волею, проклял ересь, а безумных еретиков осудил на заточение. Такое наказание по суровости века и по важности разврата было весьма человеколюбиво.
  Многие из осужденных были посланы в Новгород: Архиепископ Геннадий велел посадить их на коней, лицом к хвосту, в одежде вывороченной, в шлемах берестовых, острых, какие изображаются на бесах, с мочальными кистями, с венцом соломенным и с надписью: се есть воинство сатаны! Таким образом возили сих несчастных из улицы в улицу, народ плевал им в глаза, восклицая: се враги Христовы, и в заключение сжег у них на голове шлемы. Те, которые хвалили сие действие как достойное ревности Христианской, без сомнения осуждали умеренность Великого Князя, не хотевшего употребить ни меча, ни огня для истребления ереси. Он думал, что клятва церковная достаточна для отвращения людей слабых от подобных заблуждений.
  
  Но Зосима, не дерзнув на Соборе оправдывать своих обличенных тайных друзей, остался в душе еретиком. Соблюдая наружную пристойность, скрытно вредил Христианству, то изъясняя ложно Св. Писание, то будто бы с удивлением находя в нем противоречия. Иногда же, в порыве искренности, совершенно отвергая учение Евангельское, Апостольское, Святых Отцов, говорил приятелям: "Что такое Царство Небесное? что второе пришествие и воскресение мертвых? кто умер, того нет и не будет".
  Придворный Дьяк Федор Курицын и многие его сообщники также действовали во мраке, имели учеников, толковали им астрологию, иудейскую мудрость, ослабляя в сердцах Веру истинную. Дух суетного любопытства и сомнения в важнейших истинах Христианства обнаруживался в домах и на торжищах. Иноки и светские люди спорили о Естестве Спасителя, о Троице, о святости икон, и проч. Все зараженные ересью составляли между собою некоторый род тайного общества, коего гнездо находилось в палатах Митрополита: там они сходились умствовать и пировать. Ревностные враги их заблуждений были предметом гонения: Зосима удалил от церкви многих священников и диаконов, которые отличались усердием к православию и ненавистью к жидовскому расколу. "Не должно (говорил он) злобиться и на еретиков, Пастыри духовные да проповедуют только мир!"
  
  
  4-я СТУПЕНЬКА - с 14 мая 1492 года по 8 октября 1494-го - время разделения света основного замысла на отдельные составляющие его части, проявление ими своей индивидуальности. Время первого религиозного переживания.
  
  Так повествует Св. Иосиф, основатель и начальник монастыря Волоколамского, Историк, может быть, не совсем беспристрастный: по крайней мере смелый, неустрашимый противник ереси. Ибо он еще во времена Первосвятительства Зосимы дерзал обличать ее, как то видим из письма его к Суздальскому Епископу Нифонту.
  "Сокрылись от нас - пишет Иосиф - отлетели ко Христу древние орлы Веры, Святители добродетельные, коих глас возвещал истину в саду Церкви и которые истерзали бы когтями всякое око, неправо зрящее на божественность Спасителя. Ныне шипит там змий пагубный, изрыгая хулу на Господа и Его матерь".
  Он заклинает Нифонта очистить Церковь от неслыханного дотоле соблазна, открыть глаза Государю, свергнуть Зосиму: что и совершилось.
  Уверился ли Великий Князь в расколе Митрополита, неизвестно, но в 1494 году, без суда и без шума, велел ему как бы добровольно удалиться в Симонов, а оттуда в Троицкий монастырь за то, как сказано в летописи, что сей Первосвятитель не радел о Церкви и любил вино. Благоразумный Иоанн не хотел, может быть, соблазнить Россиян всенародным осуждением Архипастыря, им избранного, и для того не огласил его действительной вины.
  
  * * *
   Вторым достопамятным Посольством описываемых нами времен было Датское. Если не Дания, то по крайней мере Норвегия издревле имела сношения с Новгородом, по соседству с его северными областями. Приязнь, бывшая между тогдашним Королем Датским, Иоанном, сыном Христиановым, и Казимиром, заставила первого нарушить долг гостеприимства в рассуждении послов Московских, когда они ехали в Любек чрез его землю, ибо Траханиот и Яропкин жаловались на обиды, кои им пришлось претерпеть там. Но существенные выгоды государственные переменили образ мыслей сего Монарха: будучи врагом Шведского правителя, он увидел пользу быть другом Великого Князя, чтобы страхом нашего оружия обуздывать Шведов. И Посол Датский в 1493 году заключил в Москве союз любви и братства с Россиею. Грек Дмитрий Ралев и дьяк Зайцев отправились в Данию для размена договорных грамот.
  * * *
  В 1492 году умирает великий князь Литовский и король Польский Казимир. Польша и Литва после его смерти разделилась между сыновьями Казимира - Александру досталось Литва, а Ян-Альбрехт стал королем Польским. Таким образом, было нарушено Польско-Литовское единство.
  Иван III незамедлительно воспользовался этим, вторгшись в пределы Литвы. Александру ничего другого не оставалось, как заключить с Иваном III мир, по условиям которого Москве отходили земли в верховьях Оки, ранее принадлежавшие удельным князьям, перешедшим на московскую службу. Сей мир был скреплен династическим браком между дочерью Ивана III Еленой и великим князем Литовским Александром, а за Иваном III закрепился титул "Великого Князя всея Руси".
  
  * * *
  В 1492 году Митрополит Зосима в предисловии к своему труду "Изложение Пасхалии" впервые выдвинул идею "Москва - Третий Рим", обосновывавшую всемирно-историческое значение столицы Русского государства Москвы как политического и церковного центра. Этой идеей утверждалось, что исторической преемницей Римской и Византийской империй, павших, по мнению создателей этой теории, из-за уклонения от "истинной веры", является Московская Русь - третий Рим.
  
  Позже, в конце 1523 - начале 1524 года, эту идею подхватил и развил старца Псковского Елеазарова монастыря Филофей в двух своих посланиях. Первое было адресовано государеву дьяку Михаилу Григорьевичу Мисюрю-Мунехину, основной темой его была критика астрологии, и второе, адресованное великому князю Московскому Василию III Ивановичу, в котором он излагал правильное совершение крестного знамения.
  В послании к Василию III старец Филофей ставил Московского Князя в один ряд с императором Константином Великим, называя последнего предком князя: "Не преступай, царю, заповѣди, еже положиша твои прадѣды - великий Константинъ, и блаженный святый Владимиръ, и великий богоизбранный Ярославъ и прочии блаженнии святии, ихьж корень и до тебе".
  
  Собственно формулировка идеи третьего Рима содержится в словах:
   "Да вѣси, христолюбче и боголюбче, яко вся христианская царства приидоша в конецъ и снидошася во едино царство нашего государя, по пророческимъ книгамъ, то есть Ромеиское царство: два убо Рима падоша, а третий стоитъ, а четвертому не быти.
  ... да вѣсть твоа держава, благочестивый царю, яко вся царства православныя христианьския вѣры снидошася въ твое едино царство: единъ ты во всей поднебесной христианом царь
  ...якоже выше писахъ ти и нынѣ глаголю: блюди и внемли, благочестивый царю, яко вся христианская царьства снидошася въ твое едино, яко два Рима падоша, а третей стоитъ, а четвертому не быти. Уже твое христианьское царство инѣмъ не останется, по великому Богослову".
  
  Так идея "Москва - Третий Рим", сформировавшаяся, как непреложный закон на 4-ой ступеньки X ступени Акта Творения Российской цивилизации, на 17-ой ступеньке уже прозвучала в качестве смысловой основы мессианских представлений о роли и значении России.
  
  
  5-я СТУПЕНЬКА - с 8 октября 1494 года по 2 марта 1497-го - время обретения своего статуса каждой разрозненной частью. Время передела территории и сфер влияния, а, соответственно, и время зарождения будущего лидера.
  
  Преемник Зосимы в Митрополии был Игумен Троицкий, Симон. Здесь летописцы сообщают нам некоторые весьма любопытные обстоятельства.
  Когда Владыки Российские в Великокняжеской Думе нарекли Симона достойным Первосвятительства, Государь пошел с ним из дворца в церковь Успения, провожаемый сыновьями, внуком, Епископами, всеми боярами и дьяками. Поклонились иконам и гробам Святительским, пели, читали молитвы и тропари. Иоанн взял будущего Архипастыря за руку и, выходя из церкви, в западных дверях предал Епископам, которые отвели его в дом Митрополитов. Там, отпустив их с благословением, сей скромный муж обедал с иноками Троицкого монастыря, со своими боярами и детьми боярскими. В день посвящения он ехал на осляти, коего вел знатный сановник Михайло Русалка.
  Совершились обряды, и новый Митрополит должен был идти на свое место. Вдруг священнодействие остановилось, пение умолкло: взоры Духовенства и вельмож устремились на Иоанна. Государь выступил и громогласно сказал Митрополиту:
  "Всемогущая и Животворящая Святая Троица, дарующая нам Государство всея Руси, подает тебе сей великий престол Архиерейства руковозложением Архиепископов и Епископов нашего Царства. Восприими жезл Пастырств,; взыди на седалище старейшинства во имя Господа Иисуса, моли Бога о нас - и да подаст тебе Господь здравие со многоденством".
  Тут хор певчих возгласил Исполлаэти Деспота. Митрополит ответствовал:
  "Всемогущая и вседержащая десница вышнего да сохранит мирно твое Богопоставленное Царство, Самодержавный Владыко! Да будет оно многолетно и победительно со всеми повинующимися тебе Христолюбивыми воинствами и народами! Во вся дни живота твоего будя здрав, творя добро, о Государь Самодержавный!"
  Певчие возгласили Иоанну многолетие.
  Великие Князья всегда располагали Митрополиею, и нет примера в нашей Истории, чтобы власть духовная спорила с ними о сем важном праве, но Иоанн хотел утвердить оное священным обрядом: сам указал Митрополиту престол и торжественно действовал в храме, чего доселе никогда не видали.
  
  К успокоению правоверных новый Митрополит ревностно старался искоренить жидовскую ересь. Еще ревностнее Иосиф Волоцкий, который, имея доступ к Государю, требовал от него, чтобы он велел по всем городам искать и казнить еретиков.
  Великий Князь говорил, что надобно истреблять разврат, но без казни, противной духу Христианства. Иногда, выводимый из терпения, приказывал Иосифу умолкнуть, иногда обещал ему подумать и не мог решиться на жестокие средства, так что многие действительные или мнимые еретики умерли спокойно, а знатный дьяк Федор Курицын еще долго пользовался доверием Государя и был употребляем в делах посольских.
  
  * * *
  Имея Литву главным предметом своей Политики, Государь с тою же деятельностью занимался и другими внешними делами, важными для чести и безопасности России. Он велел в 1492 году заложить каменную крепость против Нарвы, на Девичьей горе, с высокими башнями, и назвал ее, по своему имени, Ивангород, к великому беспокойству Ливонских Немцев, которые, однако ж, не могли ему в том воспрепятствовать и в 1493 году продолжили мир с Россиею на десять лет.
  Наш летописец сообщает, что Ревельцы обижали купцов Новгородских, грабили их на море, делали несносные грубости послам Московским, которые ездили в Италию и в Немецкую землю. Раздраженный Государь требовал, чтобы Ливонское Правительство выдало ему Магистрат Ревельский, и, получив отказ, велел схватить Ганзейских купцов в Новгороде: их было там 49 человек, из Любека, Гамбурга, Грейфсвальда, Люнебурга.Мюнстера, Дортмунда, Билефельда, Унны, Дуизбурга, Эймбека, Дудерштата, Ревеля и Дерпта. Запечатали Немецкие гостиные дворы, лавки и божницу, отняли и послали в Москву все товары, ценою на миллион гульденов, заключили несчастных в тяжкие оковы и в душные темницы. Весть о сем бедственном случае произвела тревогу во всей Германии. Давно не бывало подобного.
  Послы Великого Магистра, семидесяти городов Немецких и зятя Иоанна, Александра, приехали в Москву ходатайствовать за Ганзу и требовать освобождения купцов, предлагая с обеих сторон выслать судей на остров реки Нарвы для разбора всех неудовольствий.
  Миновало более года: заключенные томились в темницах. Наконец Государь умилостивился и велел отпустить их: некоторые умерли в оковах, другие потонули в море на пути из Ревеля в Любек, немногие возвратились в отечество, и все лишились имущества: ибо им не отдали товаров. Сим пресеклась торговля Ганзейская в Новгороде, быв для него источником богатства и гражданского просвещения.
  Так Великий Князь в порыве досады разрушил благое дело веков, к обоюдному вреду Ганзы и России, в противность собственному его всегдашнему старанию быть в связи с образованной Европою.
  
  Великий Князь и Король Датский в 1495 году заключили между собою тесный союз против Швеции. Наши послы возвратились из Копенгагена с новым послом Датским, и скоро воеводы Российские: князь Щеня, боярин Яков Захарьевич, князь Василий Федорович Шуйский, осадили Выборг. Приготовления и силы наши были велики. Россияне около трех месяцев стояли под Выборгом и не могли взять его. Воеводы наши удовольствовались только опустошением сел на пространстве тридцати или сорока миль.
  
  Желая управлять на месте военными действиями, Иоанн сам ездил в Новгород с внуком Дмитрием и сыном Юрием. Уже сей город не имел ни прежнего многолюдства, ни величавых бояр, ни купцов именитых, но Архиепископ Геннадий и наместники старались пышной встречею удовлетворить вкусу Иоанна со всей торжественностью.
  Воеводы, князь Василий Косой, Андрей Федорович Челяднин, Александр Владимирович Ростовский и Дмитрий Васильевич Шеин, посланные на Гамскую землю, Ямь, или Финляндию, разбили 7000 Шведов. Сам Государственный правитель, Стен Стур, находился в Або, имея сорок тысяч воинов, и хотел встретить Россиян в поле, но дал им время уйти назад с добычею и пленниками.
  Иоанн возвратился в Москву, приказав двум братьям, князьям Ивану и Петру Ушатым, собрать войско в области Устюжской, Двинской, Онежской, Вагской и весною идти на Каянию или на десять рек. Сей поход имел важнейшее следствие. Князья Ушатые не только разорили всю землю от Корелии до Лапландии, но и присоединили к Российским владениями берега Лименги.
  Их жители отправили посольство к Великому Князю в Москву и дали клятву быть его верноподданными. За то Шведский чиновник, Свант Стур, с двумя тысячами воинов и с огнестрельным снарядом приплыв на семидесяти легких судах из Стокгольма в реку Нарву, взял Ивангород. Тамошний начальник, Князь Юрий Бабич, первый ушел из крепости, а воеводы, князья Иван Брюхо и Гундоров, стояли недалеко оттуда с полком многочисленным, видели приступ Шведов и не дали никакой помощи гражданам. Зная, что ему нельзя удержать сего места, Свант уступал оное Ливонскому рыцарству, но Магистр отказался от приобретения столь опасного. Шведы разорили часть крепости и спешили удалиться с тремястами пленников.
  
  В 1496 года война кончилась тем, что Король Датский, друг Иоанна, сделался Государем Швеции, согласно с желанием ее Сената и Духовенства. Он старался всячески соблюсти приязнь Великого Князя и, может быть, отдал ему некоторые места в Финляндии.
  
  
  6-я СТУПЕНЬКА - со 2 марта 1497 года по 26 июля 1499-го - время определения приемлемой формы взаимоотношений друг с другом, с соседями и с Богом.
  
  Доселе Царь Казанский верно исполнял обязанность нашего присяжника. Но, угождая Иоанну, теснил подданных и был ненавидим вельможами, которые тайно предлагали Владетелю Шибанскому, Мамуку, избавить их от тирана. Магмед-Аминь, узнав о том, требовал защиты в Москве, и Государь в 1497 году прислал к нему воеводу, Князя Ряполовского, с сильной ратью. Изменники бежали: Мамук удалился от пределов Казанских, все было тихо и спокойно.
  Магмед-Аминь отпустил Ряполовского, но чеpeз месяц сам явился в Москве, с вестью, что Мамук, внезапно изгнав его, Царствует в Казани. Сей новый Царь умел только грабить: жадный к богатству, отнимал у купцов товары, у Вельмож сокровища и посадил в темницу главных своих доброжелателей, которые предали ему Казань, изменив Магмед-Аминю. Он хотел завоевать городок Арский: не взял его и не мог уже возвратиться в Казань, где граждане стояли на стенах с оружием, велев сказать ему, что им не надобен Царь-разбойник.
  Мамук ушел восвояси, а вельможи Казанские отправили посольство к Иоанну, смиренно извиняясь перед ним, но виня и Магмед-Аминя в несносных для народа утеснениях.
  "Хотим иметь иного Царя от руки твоей - говорили они - дай нам второго Ибрагимова сына, Абдыл-Летифа".
  Иоанн согласился и Послал сего меньшего пасынка Менгли-Гиреева в Казань, где князья Симеон Данилович Холмский и Федор Палецкий возвели его на Царство, заставив народ присягнуть в верности к Российскому Монарху.
  Чтобы удовольствовать и Магмед-Аминя, Великий Князь дал ему в поместье Коширу, Серпухов и Хотунь, к бедствию жителей, коим он сделался ненавистен своим алчным корыстолюбием и злобным нравом.
  
  * * *
   В 1498 году Плещеев возвратился в Москву тогда, когда двор, вельможи и народ были ужасным образом волнуемы происшествиями, горестными для Иоаннова сердца. Кончина старшего сына Иоанна произвела вопрос: "Кому быть наследником Государства, внуку ли Дмитрию или Василию Иоанновичу?"
  Великий Князь колебался: бояре думали разно, одни доброхотствуя Елене и юному сыну ее, другие Софии и Василию; первых было гораздо более, отчасти по любви, которую все имели к великодушному отцу Дмитриеву, отчасти и потому, что мать его окружали только Россияне, Софию же многие Греки, неприятные нашим вельможам.
  Друзья Еленины утверждали, что Димитрий естественным образом наследовал право своего родителя на Великое Княжение, а Софьины доброжелатели ответствовали, что внук не может быть предпочтен сыну - и какому? происшедшему от крови Императоров Греческих. София и Елена, обе хитрые, честолюбивые, ненавидели друг друга, но соблюдали наружную пристойность.
  
  Скоро донесли Государю о важном заговоре. Дьяк Федор Стромилов уверил юного Василия, что родитель его хочет объявить внука наследником: сей дьяк и некоторые безрассудные молодые люди предлагали Василию погубить Дмитрия, уйти в Вологду и захватить там казну Государеву. Они втайне умножали число своих единомышленников и клятвою обязались усердно служить сыну против отца и Государя.
  Иоанн, узнав о том, воспылал гневом. Обвиняемых взяли в допрос, пытали и, вынудив от них признание, казнили на Москве-реке: дьякам Стромилову и Гусеву, князю Ивану Палецкому и Скрябину отсекли голову: Афанасию Яропкину и Поярку ноги, руки и голову. Многих иных Детей Боярских посадили в темницу и к самому Василию приставили во дворце стражу. Гнев Иоаннов пал и на Софию: ему сказали, что к ней ходят мнимые колдуньи с зельем: их схватили, обыскали и ночью утопили в Москве-реке. С того времени Государь не хотел видеть супруги, подозревая, кажется, что она мыслила отравить ядом невестку Елену и Дмитрия. В сем случае наместник Московский, князь Иван Юрьевич, и Воевода Симеон Ряполовский действовали явно как ревностные друзья внука Иоанна и недоброжелатели Софьины.
  
  Елена торжествовала: Великий Князь немедленно назвал ее сына своим преемником и возложил на него венец Мономахов. Искони Духовные Российские Пастыри благословляли Государей при восшествии их на престол, и сей обряд совершался в церкви, но летописцы не сказывают ничего более: здесь в первый раз видим Царское венчание, описанное со всеми любопытными обстоятельствами.
  После торжественной церемонии венчания на царство в тот день был великолепный пир у Государя для всех духовных и светских сановников. Лаская юного Димитрия, он подарил ему крест с золотою цепью, пояс, осыпанный драгоценными каменьями, и сердоликовую крабию Августа Цесаря.
  
  Миновал год: Россия уже привыкла к мысли, что Дмитрий будет ее Монархом. Открылось, что дед украсил венцом сего юношу как жертву, обреченную на погибель.
  
  К сожалению, Летописцы не объясняют всех обстоятельств сего любопытного происшествия, сказывая только, что Иоанн возвратил наконец свою нежность супруге и сыну, велел снова исследовать бывшие на них доносы, узнал козни друзей Елениных и, считая себя обманутым, явил ужасный пример строгости над знатнейшими вельможами, князем Иваном Юрьевичем Патрикеевым, двумя его сыновьями и зятем, князем Симеоном Ряполовским, обличенными в крамоле. В 1499 году осудил их на смертную казнь, невзирая на то, что Иван Юрьевич, праправнук славного Ольгерда, был родной племянник Темного, сын дочери Великого Князя Василия Дмитриевича, Марии, и тридцать шесть лет верно служил Государю как первый боярин в делах войны и мира. Отец же Ряполовского, один из потомков Всеволода Великого, спасал Иоанна в юности от злобы Шемякиной.
  Государь по-видимому уверился, что они, усердствуя Елене, оклеветали пред ним и Софию и Василия: не знаем точной истины; но Иоанн во всяком случае был обманут кознями той или другой стороны: жалостная участь Монархов, коих легковерие стоит чести или жизни невинным!
  Князю Ряполовскому отсекли голову на Москве-реке, но Митрополит Симон, Архиепископ Ростовский и другие Святители ревностным ходатайством спасли Патрикеевых от казни: Иван Юрьевич и старший его сын, боярин Василий Косой, постриглись в Монахи: первый в обители Св. Сергия, а второй - Св. Кирилла Белозерского, меньший сын Юрьевича, Иван Мынинда, остался под стражею в доме. Сия первая знаменитая Боярская опала изумила вельмож, доказав, что гнев Самодержца не щадит ни сана, ни заслуг долговременных.
  
  Чрез шесть недель Иоанн назвал Василия Государем, Великим Князем Новгорода и Пскова, изъявлял холодность к невестке и ко внуку, однако ж долго медлил и совестился отнять старейшинство у Последнего, данное ему пред лицом всей России и с обрядами священными.
  Еще Дмитрий именовался Великим Князем Владимирским и Московским, но двор благоговел пред Софиею, удаляясь от Елены и сына ее: ибо предвидели будущее.
  
  * * *
  Сие время без сомнения было самым печальным в жизни Иоанна: однако ж Монарх являл и тогда непрестанную деятельность в отношениях государственных.
  В сей год Иоанн утвердил власть свою над северо-западною Сибирью, которая издревле платила дань Новгороду. Еще в 1465 году - по известию одного летописца - Устюжанин, именем Василий Скряба, с толпою вольницы ходил за Уральские горы воевать Югру и привел в Москву двух тамошних князей, Калпака и Течика: взяв с них присягу в верности, Иоанн отпустил сих князей в отечество, обложил Югру данью и милостиво наградил Скрябу.
  Сие завоевание оказалось недействительным или мнимым: подчинив себе Новгород, Иоанн в мае 1483 года должен был отрядить Воевод, князя Федора Курбского Черного и Салтыка-Травина, с полками Устюжскими и Пермскими на Вогуличей и Югру. Близ устья реки Пелыни разбив князя Вогульского, Юмшана, воеводы Московские шли вниз по реке Тавде мимо Тюменя до Сибири, оттуда же берегом Иртыша до великой Оби в землю Югорскую, пленили ее Князя Молдана и с богатою добычею возвратились чрез пять месяцев в Устюг.
  Владетели Югорские или Кодские требовали мира, коего посредником был Епископ пермский Филофей; присягнули в верности к России и пили воду с золота пред нашими чиновниками, близ устья Выми. А Юмшан Вогульский с Епископом Филофеем сам приезжал в Москву и, милостиво обласканный Великим Князем, начал платить ему дань, быв дотоле, равно как и отец его, Асыка, ужасом Пермской области.
  Но конечное покорение сих отдаленных земель совершилось уже в 1499 году: князья Симеон Курбский, Петр Ушатов и Заболоцкий-Бражник, предводительствуя пятью тысячами Устюжан, Двинян, Вятчан, плыли разными реками до Печоры, заложили на ее берегу крепость и 21 ноября отправились на лыжах к Каменному Поясу.
  Сражаясь с усилием ветров и засыпаемые снегом, странствующие полки Великокняжеские с неописанным трудом всходили на сии, во многих местах неприступные горы, где и в летние месяцы не является глазам ничего, кроме ужасных пустынь, голых утесов, стремнин, печальных кедров и хищных белых кречетов, но где, под мшистыми гранитами, скрываются богатые жилы металлов и цветные камни драгоценные. Там встретили Россияне толпу мирных Самоедов, убили 50 человек и взяли в добычу 200 оленей. Наконец, спустились в равнины и, достигнув городка Ляпина (ныне Вогульского местечка в Березовском уезде), исчислили, что они прошли уже 4650 верст.
  За Ляпином съехались к ним владетели Югорские, земли Обдорской, предлагая мир и вечное подданство Государю Московскому. Каждый из сих Князьков сидел на длинных санях, запряженных оленями. Воеводы Иоанна ехали также на оленях, а воины на собаках, держа в руках огнь и меч для истребления бедных жителей. Курбский и Петр Ушатов взяли 32 города, Заболоцкий 8 городов (то есть мест, укрепленных острогом), более тысячи пленников и пятьдесят князей. Обязали всех жителей (Вогуличей, Югорцев или, как вероятно, Остяков и Самоедов) клятвою верности и благополучно возвратились в Москву к Пасхе.
  Сподвижники их рассказывали любопытным о трудах, ими перенесенных, о высоте Уральских гор, коих хребты скрываются в облаках и которые, по мнению географов, назывались в древности Рифейскими, или Гиперборейскими, о зверях и птицах, неизвестных в нашем климате, о виде и странных обчиях жителей Сибирских. Сии рассказы, повторяемые с прибавлением, служили источником баснословия о чудовищах и немых людях, будто бы обитающих на северо-востоке, о других, которые по смерти снова оживают, и проч.
  С того времени Государи наши всегда именовались Князьями Югорскими, а в Европе разнесся слух, что мы завоевали древнее отечество Угров или Венгерцев. Сами Россияне хвалились тем, основываясь на сходстве имен и на предании, что единоплеменник Аттилин, славный Маджарский Воевода Альм, вышел из глубины Азии Северной, или Скифии, где много соболей и драгоценных металлов. Югория же, как известно, доставляла издревле серебро и соболей Новгороду. Даже и новейшие ученые хотели доказывать истину сего мнения сходством между языком Вогуличей и Маджарским, или Венгерским.
  
  * * *
  В 1497 году вышел первый со времен "Русской Правды" сыновей Ярослава Мудрого общегосударственный судебник, который получил название "Судебник Ивана III". Сей документ, ликвидировал правовые суверенитеты отдельных земель, уделов и областей, и узаконивал власть великого князя на всей территории Московского государства. Большая часть Судебника посвящена процессуальным нормам и лишь несколько статей касаются вопросов материального права. Усиливаются элементы розыскного процесса, однако уголовные дела все еще решались поединком сторон "полем". К нормам материального права в Судебнике относятся положения: о купле, займе, наследстве, землях, межах, холопах, земледельцах.
  Впервые законодательно оформилось прикрепление к земле свободных земледельцев. Прежняя полная свобода перехода крестьян ограничивается сроком, отныне переходить можно было только в Юрьев день.
  
  7-я СТУПЕНЬКА - с 26 июля 1499 года по 20 декабря 1501-го - время мирного благоустройства, время отделения Божественного от земного.
  
  В 1500 году Иоанн посылал еще войско в Казань с князем Федором Бельским, узнав, что Шибанский Царевич Агалак, брат Мамуков, ополчился на Абдыл-Летифа. Агалак ушел назад в свои Улусы, и Бельский возвратился, а для защиты Царя остались там воеводы, князь Михайло Курбский и Лобан Ряполовский, которые чрез несколько месяцев отразили Ногайских мурз, Ямгурчея и Мусу, хотевших изгнать Абдыл-Летифа.
  
  * * *
  Но дела Литовские всего более заботили тогда Иоанна: взаимные неудовольствия тестя и зятя произвели, наконец, разрыв явный и войну, которая осталась навеки памятною в летописях обеих Держав, имев столь важные для оных следствия.
  
  Александр мог двумя способами исполнить обязанность Монарха благоразумного: или стараясь искренним участием заслужить доверие Иоанна для целости и безопасности Державы своей, или в тишине изготовляя средства с успехом противоборствовать Великому Князю, умножая свои ратные силы, отвлекая от него союзников, приобретая их для себя. Вместо этого он досаждал тестю по упрямству, по зависти, по слепому усердию к Латинской Вере, приближал войну и не готовился к оной. Он не умел расторгнуть опасной для него связи Иоанна с Менгли-Гиреем, ни со Стефаном Молдавским, ища только бесполезной дружбы бывшего Шведского правителя, Стена, и слабых Царей Ордынских. Одним словом, не умел быть ни приятелем, ни врагом сильной Москвы.
  Великий Князь еще несколько времени показывал миролюбие: освобождая купцов Ганзейских, говорил, что делает то из уважения к ходатайству зятя, не отвергал его посредничества в делах с Швециею, объяснял несправедливость частых Литовских жалоб на обиды Россиян.
  В 1497 году войско Султанское перешло Дунай, угрожая Литве и Польше. Иоанн велел сказать зятю, что Россияне в силу мирного договора готовы помогать ему, когда Турки действительно вступят в Литву. Но сие обещание не было искренним: Султан успел бы взять Вильну прежде, нежели Россияне тронулись бы с места. К счастью Александра, Турки удалились.
  Досадуя на Стефана за разорение Бряславля, он хотел воевать Молдавию: Великий Князь просил его не тревожить союзника Москвы.
  
  В 1499 году приехал в Москву Литовский посол, Маршалок Станислав Глебович, и, представленный Иоанну, сообщил от имени своего Князя, что тот, заключил, наконец, союз любви и дружбы с Воеводою Молдавским Стефаном. Опасаясь, что Баязет Султан ополчается на него всеми силами, дабы овладеть Молдавией: братья его, Короли Венгерский, Богемский и Польский, хотят вместе с ним защитить оную. И просит Великого Князя, чтобы и он стал их сподвижником против общего злодея, уже владеющего многими Великими Государствами Христианскими.".
  Казначей и дьяки Великокняжеские ответствовали Послу, что Иоанн, будучи сватом и другом Стефану, не откажется дать ему войска, когда он сам того потребует. Что Государь никогда не утвердит Киева за Литвою и что сие предложение есть нелепость.
  
  Как ни скромно вела себя Елена, как ни таилась в своих домашних прискорбиях, уверяя родителя, что она любима мужем, свободна в исполнении обрядов Греческой Веры и всем довольна: однако ж Иоанн не преставал беспокоиться, посылал ей душеспасительные книги, твердил о Законе и, сведав, что Духовник ее, священник Фома, выслан из Вильны, с удивлением спрашивал о вине его. "Он мне неугоден - сказала Елена - буду искать другого".
  Наконец, в 1499 году уведомили Великого Князя, что в Литве открылось гонение на Восточную Церковь, что Смоленский Епископ, Иосиф, взялся обратить всех единоверцев наших в Латинство. Что Александр принуждает к тому и супругу, желая угодить Папе и в летописях Римской Церкви заслужить имя Святого.
  Встревоженный сим известием, Иоанн немедленно отправил в Вильну боярского сына, Мамонова, узнать подробно все обстоятельства, и велел ему наедине сказать Елене, чтобы она, презирая льстивые слова и даже муки, сохранила чистоту Веры своей.
  Так и поступила сия юная, добродетельная Княгиня: ни ласки, ни гнев мужа, ни хитрые убеждения коварного отступника, Смоленского Владыки, не могли поколебать ее твердости в Законе: она всегда гнушалась Латинским, как пишут Историки Польские.
  
  Новые измены устрашили Александра. Князь Иван Андреевич Можайский и сын Шемякин, Иван Дмитриевич, непримиримые враги Государя Московского, пользовались в Литве отменною милостью Казимира. За что он дал им в наследственное владение целые области в южной России. Первому Чернигов, Стародуб, Гомель, Любеч, второму Рыльск и Новгород Северский, где, по смерти сих двух Князей, господствовали их дети: сын Можайского, Симеон, и внук Шемякин, Василий, верные присяжники Александра до самого того времени, как он вздумал обращать князей и народ в Латинство.
  Сие безрассудное дело рушило узы любви и верности, соединявшие Государя с подданными. Следуя примеру Бельского, Симеон и Василий Ивановичи, забыв наследственную вражду, предложили Великому Князю избавить их и подвластные им города от Литовского ига.
  Тогда Иоанн решился действовать силою против зятя. Послал чиновника, именем Телешева, объявить ему, чтобы он уже не вступался в отчину Симеона Черниговского, ни Василия Рыльского, которые добровольно присоединяются к Московской Державе и будут охраняемы ее войском. Телешев должен был вручить Александру и складную грамоту, то есть Иоанн, сложив с себя крестное целование, объявлял войну Литве за принуждение Княгини Елены и всех наших единоверцев к Латинству. Грамота оканчивалась словами: "хочу стоять за Христианство, сколько мне Бог поможет".
  Тщетно Александр желал отклонить войну, уверяя, что он всякому дает полную свободу в Вере и немедленно отправит послов в Москву. Государь дозволил им приехать, но уже брал города в Литве.
  Войском нашим предводительствовал бывший Царь Казанский, Магмед-Аминь, но действовал и всем управлял боярин Яков Захарьевич. Мценск и Серпейск сдались добровольно. Брянск не мог сопротивляться долго: тамошний Епископ и наместник, Станислав Бардашевич, были отосланы в Москву. Князь Симеон Черниговский и внук Шемякин, встретив Москвитян на берегу Кондовы, с радостью присягнули Иоанну: то же сделали и Князья Трубчевские (или Трубецкие), потомки Ольгердовы.
  Усиленный их дружинами, Воевода Яков Захарьевич овладел Путивлем, пленил Князя Богдана Глинского с его женою и занял без кровопролития всю Литовскую Россию от нынешней Калужской и Тульской Губернии до Киевской. Другая Московская рать, предводимая Боярином Юрием Захарьевичем (прапрадедом Царя Михаила Феодоровича), вступила в Смоленскую область и взяла Дорогобуж.
  
  Необходимость защитить свою Державу вооружила наконец Александра. Обнажив меч с трепетом и чувствуя себя неспособным к ратному делу, он искал Полководца между своими Вельможами. Его выбор пал на князя Острожского, Константина.
  Александр возвел его на степень Гетмана Литовского и - что еще важнее - вручил ему главное Воеводство против Россиян, его братьев и единоверцев: такую доверенность имел к его чести и присяге! В самом деле, никто не служил Литве и Польше усерднее Острожского, брата Россиян в церкви, но страшного врага их в поле. Смелый, бодрый, славолюбивый, сей Вождь одушевил слабые полки Литовские: знатнейшие Паны и рядовые воины шли с ним охотно на битву. Сам Александр остался в Борисове, Константин выступил из Смоленска.
  
  Между тем Иоанн прислал в Дорогобуж Князя Даниила Щеню с Тверскою силою, велев ему предводительствовать Большим, или главным полком, а Юрию Захарьевичу Сторожевым, или сберегательным, к досаде сего честолюбивого Боярина, не хотевшего зависеть от Князя Даниила. Но Государь дал знать Юрию, чтобы он не смел противиться воле Самодержца, что всякое место хорошо, где служишь отечеству и Монарху, что предводитель Сторожевого полку есть товарищ главного Воеводы и не должен обижаться своим саном. Здесь видим древнейший пример так называемого Местничества, столь вредного впоследствии для Российских воинств.
  
  Близ Дорогобужа, среди обширного Митькова поля, на берегах реки Ведроши стояли полководцы Иоанна, Даниил Щеня и Юрий, готовые к бою. Князь Острожский знал от пленников о числе Россиян, надеялся легко управиться с ними и смело шел сквозь болотистые, лесистые ущелья к нашему стану. Передовой Московский полк отступил, чтобы заманить Литовцев на другой берег реки. Тут началась кровопролитная битва. Силы казались равными: с обеих сторон сражалось тысяч восемьдесят или более, но воеводы Иоанна имели тайную засаду, которая внезапным ударом смяла неприятеля.
  Литовцы искали спасения в бегстве: их легло на месте тысяч восемь, множество утонуло в реке: ибо наша пехота зашла им в тыл и подрубила мост. Военачальник Константин, наместник Смоленский Станислав, Маршалки Григорий Остюкович и Литавор Хребтович, князья Друцкие, Мосальские, паны и чиновники были взяты в плен. Весь обоз и снаряд огнестрельный достался в руки победителю.
  С этой счастливою для нас вестью прискакал в Москву дворянин Михайло Плещеев. Государь, Бояре, народ изъявили радость необыкновенную. Никогда еще Россияне не одерживали такой победы над Литвою, ужасною для них почти не менее Монголов в течение ста пятидесяти лет.
  Князя Острожского вместе с другими знатными пленниками привезли в Москву окованного цепями, по сказанию литовского историка, но Иоанн чтил его и склонял вступить в нашу службу. Константин долго нс соглашался, наконец, угрожаемый темницею, присягнул в верности Российскому Монарху, весьма неискренно. Ему дали чин воеводы и земли, но он, Литвин душою, не мог простить своих победителей, желал мести и совершил оную чрез несколько лет.
  
  Скоро также пришла весть, что соединенные полки Новгородские, Псковские и Великолуцкие, разбив неприятеля близ Ловати, взяли Торопец. В сем войске были племянники Государевы, князья Иван и Феодор, сыновья брата его, Бориса. Они начальствовали только именем, подобно Царю Магмед-Аминю. Новгородский наместник, Андрей Федорович Челяднин, вел Большой полк, имел знамя Великокняжеское, избирал частных предводителей и давал все повеления. Государь хотел увенчать свои успехи взятием Смоленска; но дождливая осень, недостаток в съестных припасах и зима, отменно снежная, заставила его отложить сие предприятие.
  
  В самом начале войны он спешил известить Менгли-Гирея, что пришло для них время ударить с обеих сторон на Литву. Сообщение между Россиею и Крымом было весьма неверно: Азовские Козаки разбойничали в степях Воронежских, ограбили нашего посла, князя Кубенского, принужденного бросить свои бумаги в воду, а другого, князя Федора Ромодановского, пленили. Несмотря на то, Менгли-Гирей, как усердный наш союзник, уже в августе месяце 1500 года громил Литву. Сыновья его, предводительствуя пятнадцатью тысячами конницы, выжгли Хмельник, Кременец, Брест, Владимир, Луцк, Бряславль, несколько городов в Польской Галиции и вывели оттуда множество пленников. Желая довершить бедствие зятя, Великий Князь старался воздвигнуть на него и Стефана Молдавского, обязанного договорами помогать России в случае войны с Литвою.
  
  [1501 г.]. В сих несчастных обстоятельствах Александр делал что мог для спасения Державы своей. Он укрепил Витебск, Полоцк, Оршу, Смоленск, писал к Стефану, что ему будет стыдно нарушить мирный договор, заключенный между ими, и служить орудием сильному к утеснению слабого. Предлагал свою дружбу Менгли-Гирею, убеждая его следовать примеру отца, постоянного союзника Казимира, и называя Государя Московского вероломным, хищником, лютым братоубийцею. В то же время отправил Посла в Золотую Орду склонять Хана, Шиг-Ахмета, к нападению на Тавриду. В Польше, в Богемии, в Венгрии, в Германии нанимал войско, не жалея казны, и заключил тесный союз с Ливониею.
  Хотя силы Ордена никак не могли равняться с нашими, но тогдашний Магистр оного, Вальтер фон Плеттенберг, был муж необыкновенных достоинств, благоразумный правитель и военачальник искусный. Такие люди умеют с малыми средствами делать великое и бывают опасными неприятелями. Воспитанный в ненависти к Россиянам, иногда беспокойным и всегда неуступчивым соседям, досадуя на Великого Князя за бедствие, претерпенное Немецкими купцами в Новгороде, и за другие обиды, Плеттенберг требовал помощи от Имперского Сейма в Ландау, в Вормсе, также от богатых городов Ганзейских. Он думал, что война Литовская не позволит Иоанну действовать против Ордена большими силами, обязался быть верным сподвижником Александровым. Написали договор в Вендене, утвержденный Епископом Рижским, Дерптским, Эзельским, Курляндским, Ревельским и всеми чиновниками Ливонии: условились вместе ополчиться на Россию, делить между собою завоевания и в течение десяти лет одному не мириться без другого.
  
  Но Князь Литовский в самом деле не мыслил о завоеваниях: изведав опытом могущество Иоанна, утратив и войско и знатную часть своей Державы, не хотел без крайности искать новых ратных опасностей и бедствий.
  В начале 1501 года приехали в Москву послы от Королей, его братьев, Владислава Венгерского и Альбрехта Польского, а за ними и чиновник Александров, Станислав Нарбут. Именуя Великого Князя братом и сватом, Короли желали знать, за что он вооружился на зятя, предлагали ему мир, обещали удовлетворение, хотели, чтобы Иоанн освободил Литовских пленников и возвратил завоеванные им области.
  Казначей и дьяки Великокняжеские именем Иоанна ответствовали, что зять его навлек на себя войну неисполнением условий, что Государь, обнажив меч за Веру, не отвергает мира пристойного, но не любит даром освобождать пленных и возвращать завоевания, что он ждет больших послов Литовских и согласен сделать перемирие. Послы обедали во дворце; но, отпуская их, Государь не подал им ни вина, ни руки.
  
  Прошло несколько времени: Александр молчал, и Немецкие воины, им нанятые, грабя жителей в собственной его земле, имели стычки с нашими отрядами. Великий Князь решился продолжать войну, несмотря на то, что его зять, по смерти Албрехта, сделался Королем Польским, следственно, мог располагать силами двух Держав.
  Сын Иоаннов, Василий, с наместником Князем Симеоном Романовичем должен был из Новгорода идти к северным пределам Литвы. А другое войско, под начальством князей Симеона Черниговского или Стародубского, Василия Шемякина, Александра Ростовского и Боярина Воронцова, близ Мстиславля одержало знаменитую победу над Князем Михаилом Ижеславским и Воеводою Евстафием Дашковичем. Положив на месте около семи тысяч неприятелей, оно взяло множество пленников и все знамена, впрочем, удовольствовалось только разорением Мстиславских окрестностей и возвратилось в Москву.
  
  Уже Магистр фон Плеттенберг действовал как ревностный союзник Литвы и враг Иоанна. Купцы наши спокойно жили и торговали в Дерпте: их всех (числом более двухсот) нечаянно схватили, ограбили, заключили в темницы. Началась война, славная для мужества Рыцарей, еще славнейшая для Магистра, но бесполезная для Ордена, бедственная для несчастной Ливонии.
  Исполняя договор и думая, что Король Александр также исполнит его, то есть всеми силами с другой стороны нападет на Россию, Плеттенбер, собрав 4000 всадников, несколько тысяч пехоты и вооруженных земледельцев, вступил в область Псковскую, жег, истреблял все огнем и мечом.
  Воеводы, наместник Князь Василий Шуйский с новгородцами, а Князь Пенко Ярославский с тверитянами и Московскою дружиною пришли защитить Псков, но долго не хотели отважиться на битву. Они ждали особенного указа Государева, получили его и сразились с неприятелем 27 Августа 1501 года, в десяти верстах от Изборска. Ливонский Историк пишет, что Россиян было 40000: сие превосходство сил оказалось ничтожным в сравнении с искусным действием огнестрельного снаряда Немецкого. Приведенные в ужас пушечным громом, омраченные густыми облаками дыма и пыли, Псковитяне бежали, за ними и дружина Московская, с великим стыдом, хотя и без важного урона. В числе убитых находился воевода, Иван Бороздин, застреленный из пушки. Беглецы кидали свои вещи и оружие, но победители не гнались за сею добычей, взятою жителями Изборска, которые, разделив ее между собою, зажгли предместье, изготовились к битве и на другой день мужественно отразили Немцев.
  
  Псков трепетал: все граждане вооружились, надлежало идти с копьем и мечом против гордого Магистра, который безжалостно опустошал села на берегу Великой и 7 Сентября сжег Остров, где погибло 4000 людей в пламени, от меча или во глубине реки, между тем как наши воеводы стояли неподвижно в трех верстах, а Литовцы приступали к Опочке, чтобы, взяв сию крепость, вместе с Немцами осадить Псков.
  К счастью Россиян, открылась тогда жестокая болезнь в войске Плеттенберга: от худой пищи и недостатка соли сделался кровавый понос, всякий день умирало множество людей. Не время было думать о геройских подвигах. Немцы спешили восвояси: Литовцы также удалились. Сам Магистр занемог, с трудом достигнул своего замка и распустил войско, желая единственно отдохновения.
  
  Но Иоанн желал мести и поручил оную храброму князю Даниилу Щене, победителю Константина Острожского. В глубокую осень, несмотря на дожди, чрезвычайное разлитие вод и худые дороги, сей Московский воевода вместе с Князем Пенком опустошил все места вокруг Дерпта, Нейгаузена, Мариенбурга, умертвив или взяв в плен около 40000 человек. Рыцари долго сидели в крепостях, наконец в темную ночь близ Гельмета ударили на стан Россиян: стреляли из пушек, секлись мечами, во тьме и беспорядке.
  Воевода нашей передовой дружины, Князь Александр Оболенский, пал в сей кровопролитной битве. Но Рыцари не могли одолеть и бежали. Полк Епископа Дерптского был истреблен совершенно.
  
  
  8-я СТУПЕНЬКА - с 20 декабря 1501 года по 14 мая 1504-го - время рождения лидера и установления межличностных отношений. Время генеральной уборки. На этой ступеньке происходит своеобразная чистка, время избавления от всех накопившихся негативов во взаимоотношениях с лидером, которые мешают дальнейшему развитию. Время материального проявления Света данного акта творения.
  
  Щеня и Пенко дошли почти до Ревеля и зимою 1502 года возвратились, причинив неописанный вред Ливонии. Немцы отплатили нам разорением предместья Иваногородского, умертвив тамошнего воеводу, Лобана Колычева, и множество земледельцев в окрестностях Красного.
  
  Как мужественный Плеттенберг отвлек знатную часть сил Иоанна от Литвы, так Шиг-Ахмет, непримиримый злодей Менгли-Гиреев, обуздывал Крымцев. Он с двадцатью тысячами своих Улусников, конных и пеших, расположился близ устья Тихой Сосны, под Девичьими горами, на другом берегу Дона стоял Хан Крымский, с двадцатью пятью тысячами, в укреплении, ожидая Россиян.
  Как ни занят был Иоанн войною Литовскою и Немецкою, однако ж немедленно выслал помощь союзнику: Магмет-Аминь вел наших служилых Татар, а князь Василий Ноздроватый Москвитян и Рязанцев; за ними отправлялись пушки водою. Но Менгли-Гирей не дождался их, отступил, извиняясь голодом, и ручался Иоанну за скорую гибель Золотой Орды.
  С того времени Крымцы действительно не давали ей покоя ни летом, ни зимою и зажигали степи, в коих она скиталась. Напрасно Шиг-Ахмет звал к себе Литовцев: подходил к Рыльску и не видал их знамен, видел только наши и войско Иоанна, готовое к бою.
  Александр посылал Хану дары, обещал и войско, но обманывал или медлил, занимаясь тогда празднествами в Кракове. Между тем князья, уланы бежали толпами от Шиг-Ахмета. Оставленный и любимой женою, которая ушла в Тавриду, будучи в ссоре с братом, Сеит-Махмутом, желавшим тогда иметь пристанище в России, досадуя на Короля Польского и зная худые успехи его оружия, Шиг-Ахмет решился искать дружбы Иоанна. В конце 1501 года прислал в Москву вельможу Хаза, предлагая союз Великому Князю с условием воевать Литву, ежели он ни в каком случае не будет вступаться за Менгли-Гирея.
  Политика незлопамятна: Иоанн охотно соглашался быть другом Шиг-Ахмета, чтобы отвратить его от Литвы, только не мог пожертвовать ему важнейшим союзником России. Для того он послал в Орду собственного чиновника с ласковыми приветствиями, но с объявлением, что враги Менгли-Гиреевы не будут никогда нашими друзьями.
  Ослепленный личной ненавистью, Шиг-Ахмет лучше хотел зависеть от милости своего бывшего данника, Государя Московского, нежели примириться с единоверным братом, Ханом Таврическим, и погубил остатки Батыева Царства. Весной 1502 года Менгли-Гирей внезапным нападением сокрушил оные, рассыпал, истребил или взял в плен изнуренные голодом толпы, которые еще скитались с Шиг-Ахметом, прогнал его в отдаленные степи Ногайские и торжественно известил Иоанна, что древняя Большая Орда уже не существует.
  
  В то время, когда сыновья Ахматовы кляли вероломство Литовское, племянники сего врага нашего, Царевичи Астраханские, Исуп и Шигавлияр, хвалились милостью Великого Князя, вступив к нему в службу.
  
  Сведав о многих несправедливостях Царя Казанского, Абдыл-Летифа, Государь велел князю Василию Ноздреватому взять его, привезти в Москву и заточил на Белоозеро, а в Казань послал господствовать вторично Магмет-Аминя, отдав ему жену бывшего Царя, Алегама. Менгли-Гирей оскорбился и просил, чтобы Иоанн, извинив безрассудную молодость Летифа, или отпустил его, или наградил поместьем.
  Но Великий Князь опасался выпустить Летифа из России и, дав ему пристойное содержание, удовольствовал Менгли-Гирея, так что сей Хан не преставал вместе с ним усердно действовать против Литвы. Войско Крымское, состоящее из 90000 человек и предводимое сыновьями Ханскими, в Августе 1502 года опустошило все места вокруг Луцка, Турова, Львова, Бряславля, Люблина, Вишневца, Бельза, Кракова.
  
  В то время Король Александр, прознав про то, что Стефан Молдавский недоволен Иоанном за то, что около трех лет дочь его, вдовствующая Княгиня Елена, среди двора Московского находилась с юным сыном, Дмитрием, как бы в изгнании, оставленная прежними друзьями, угрожаемая немилостью Великого Князя и ненавистью Софии, склонял Стефана быть деятельным врагом России и союзником Польши. Но тщетно, Стефан не хотел возвратить ему завоеванной им Днестровской области до самой своей кончины.
  Сей великий муж умер в 1504 году: готовый закрыть глаза навеки, он дал совет сыну Богдану и Вельможам покориться Оттоманской Империи, сказав: "Знаю, как трудно было мне удерживать право независимого Властителя. Вы не в силах бороться с Баязетом и только разорили бы отечество. Лучше добровольно уступить то, чего сохранить не можете". Богдан признал над собою верховную власть Султана, и слава Молдавии исчезла с Господарем Стефаном, быв искусственным творением его души великой.
  * * *
  Иоанн не терял времени в бездействии; и, желая увенчать свои победы новым важным приобретением, в июле 1502 года отправил сына, Дмитрия, со многочисленною ратью на Литву. С ним находились племянники Государевы, Феодор Волоцкий, Иван Торусский; Бельский, зять сестры его Анны; Удельный князь Рязанский Феодор, князь Симеон Стародубский и внук Шемякин, Василий Рыльский; бояре Василий Холмский, Яков Захарьевич, Шеин, князья Александр Ростовский, Михайло Корамыш-Курбский, Телятевский, Репня и Телепень Оболенские, Константин Ярославский, Стрига-Ряполовский.
  Целью столь знаменитого ополчения был наш древний, столичный город Смоленск, укрепленный природою и каменными стенами. Осада требовала искусства и больших усилий. Дмитрий послал отряды к Березине и Двине. Россияне взяли Оршу, выжгли предместье Витебское, все деревни до Полоцка, Мстиславля, пленили несколько тысяч людей, но должны были за недостатком в продовольствии удалиться от Смоленска, где начальствовали Воеводы Королевские, Станислав Кишка и Наместник его, Сологуб.
  В декабре того же года князья Северские, Симеон Стародубский и внук Шемякин, Василий, с Московскими и Рязанскими воеводами опять ходили на Литву, не завоевали городов, но везде распространили ужас жестокими опустошениями.
  
  Верный союзник Александров, Вальтер Плеттенберг, снова хотел отведать счастья в полях Российских и с 15 000 воинов приступил к Изборску, разбил пушками стены, но, боясь терять время, спешил осадить Псков. Он ждал Короля, давшего ему слово встретить его на берегах Великой.
  Сего не случилось: Литовцы остались в своих пределах, однако ж Магистр с жаром начал осаду: стрелял из пушек и пищалей, старался разрушить крепость. К счастью жителей, воеводы Иоанна, Даниил Щеня и Князь Василий Шуйский, уже были недалеко с полками сильными. Немцы отступили: воеводы от Изборска зашли им в тыл.
  Они увидели друг друга на берегах озера Смолина. Плеттенберг, ободрив своих великодушною речью, употребил хитрость: двинулся с войском в сторону, как бы имея намерение спасаться бегством. Россияне кинулись на обоз Немецкий, другие устремились за войском и в беспорядке наскочили на стройные ряды неприятеля: смешанные действием его огнестрельного снаряда, хотели мужеством исправить свою ошибку, сразились, но большею частью легли на месте: остальные бежали.
  Магистр не гнался за ними. Россияне ободрились, устроились и снова напали. Если верить ливонским историкам, то наших было 90000. Немцы бились отчаянно, пехота их заслужила в сей день славное название железной. Оказав неустрашимость, хладнокровие, искусство, Плеттенберг мог бы одержать победу, если бы не случилась измена. Пишут, что Орденский знаменосец, Шварц, будучи смертельно уязвлен стрелою, закричал своим: "Кто из вас достоин принять от меня знамя?" Один из Рыцарей, именем Гаммерштет, хотел взять его, получил отказ и в досаде отсек руку Шварцу, который, схватив знамя в другую, зубами изорвал оное; а Гаммерштет бежал к Россиянам и помог им истребить знатную часть Немецкой пехоты. Однако же Плеттенберг устоял на месте. Сражение кончилось: те и другие имели нужду в отдыхе.
  Прошло два дня: Магистр в порядке удалился к границе и навеки установил торжествовать 13 сентября, или день Псковской битвы, знаменитой в летописях Ордена, который долгое время гордился подвигами сей войны как славнейшими для своего оружия.
  Заметим, что полководцы Иоанна гнушались изменой Гаммерштета: недовольный холодностью Россиян, он уехал в Данию, искал службы в Швеции, наконец возвратился в Москву уже при Великом Князе Василии, где послы Императора Максимилиана видели его в богатой одежде среди многочисленных Царедворцев.
  
  Несмотря на ревностное содействие и славу Плеттенберга, Король Польский не имел надежды одолеть Россию, сильную многочисленностию войска и великим умом ее Государя. Литва истощалась, слабела: Польша неохотно участвовала в сей войне разорительной. Сам Римский Первосвященник, Александр VI, взялся быть посредником мира, и в 1503 году чиновник Короля Венгерского, Сигизмунд Сантай, приехал в Москву с грамотами от Папы и Кардинала Регнуса.
  Оба писали к великому Князю, что все Христианство приведено в ужас завоеваниями Оттоманской Империи, что Султан взял два города Венецианской Республики, Модон и Корон, угрожая Италии. Что Папа отправил Кардинала Регнуса ко всем Европейским Государям склонять их на изгнание Турков из Греции. Что Короли Польский и Венгерский не могут участвовать в сем славном подвиге, имея врага в Ибанне. Что Святой отец, как Глава Церкви, для общей пользы Христианства молит Великого Князя заключить мир с ними и вместе с другими Государями воевать Порту.
  Посол вручил ему и письмо от Владислава такого же содержания, требуя, чтобы Иоанн дал опасную грамоту для проезда Вельмож Литовских в Москву. Бояре наши ответствовали, что Великий Князь рад стоять за Христиан против неверных, что он, умея наказывать врагов, готов всегда и к миру справедливому. Что Александр, изъявив желание прекратить войну, обманул его: навел на Россию Ливонских Немцев и Хана Ординского. Что Государь дозволяет Послам Королевским приехать в Москву.
  
  Послы явились, шесть знатнейших сановников Королевских, из коих главным был Воевода Петр Мишковский. Они предлагали вечный мир, с условием, чтобы Иоанн возвратил Королю всю его отчину, то есть все завоеванные Россиянами города в Литве, освободил пленников, примирился с Ливонским Орденом и с Швециею (где властолюбивый Стур, изгнав Датчан, снова был Правителем Государственным).
  Великий Князь хладнокровно выслушал и решительно отвергнул столь неумеренные требования. Возражения Послов остались без действия: Иоанн был непоколебим. Наконец, вместо вечного мира, условились в перемирии на шесть лет, и только из особенного уважения к зятю Государь возвратил Литве некоторые волости, Рудью, Ветлицы, Щучью, Святые Озерища. Велел наместникам, Новгородскому и Псковскому, заключить такое же перемирие с Орденом, а с Правителем Шведским не хотел иметь никаких договоров.
  Тогда находились в Москве и послы Ливонские: они в письмах своих к Магистру жаловались на грубость Иоанна, бояр наших, а еще более на послов Литовских, которые не оказали им ни малейшего вспоможения, ни доброжелательства. Епископ Дерптский обязался, за ручательством Магистра, платить нам какую-то старинную поголовную дань: ибо земля и город его, основанный Ярославом Великим, считались древнею собственностью России. При обнародовании сего условия во Пскове стреляли из пушек и звонили в колокола.
  
  Неприятельские действия прекратились - ибо самая Россия, истощенная наборами многолюдных ополчений, желала на время успокоиться, - но вражда существовала в прежней силе: ибо Александр не мог навсегда уступить нам Витовтовых завоеваний. Великий же Князь, столь счастливо возвратив оные России, надеялся со временем отнять у него и все прочие наши земли. Потому Иоанн, известив Менгли-Гирея о заключенном договоре, предлагал ему для вида также примириться с Александром на 6 лет. Но тайно внушал, что лучше продолжать войну, что Россия никогда не будет в истинном, вечном мире с Королем. А время перемирия употребит единственно на утверждение за собою городов Литовских, откуда все худорасположенные к нам жители переводятся в иные места и где нужно сделать укрепления, что союз ее с Ханом против Литвы остается неизменным.
  
  Великий Князь действовал по крайней мере согласно с выгодами своей Державы: напротив чего Александр, внутренне недовольный условиями перемирия, хотя и весьма нужного для его земли, следовал единственно движениям малодушной досады на врага сильного и счастливого. Он задержал в Литве наших бояр и Великих Послов, Заболоцкого, и Плещеева, коим надлежало взять с него присягу в соблюдении договора и требовать уверительной грамоты, за печатью Епископов Краковского и Виленского, в том, что в случае смерти Александра наследники его не будут принуждать Королеву Елену к Римскому Закону.
  Иоанн, удивленный сим нарушением общих государственных уставов, желал знать предлог оного: Король писал, что Послы остановлены за обиды, делаемые Россиянами Смоленским боярам, но скоро одумался, утвердил перемирие и с честью отпустил их в Москву.
  Тогда же схватили в Литве гонца нашего, посланного в Молдавию: Александр не хотел освободить его до решительного мира с Россиею, не хотел еще, чтобы Королева Елена исполнила волю родителя в деле семейственном: Иоанн велел ей искать невесты для брата, Василия, между Немецкими Принцессами, но Елена отвечала, что не может думать о сватовстве, пока Великий Князь не утвердит истинной дружбы с Литвою.
  
  Такими ничтожными способами мог ли Король достигнуть желаемого мира? Скорее возобновил бы кровопролитие, если бы Иоанн для государственной пользы не умел презирать маловажных, безрассудных оскорблений: желая временного спокойствия, он терпел их хладнокровно и готовил средства к дальнейшим успехам нашего величия.
  
  * * *
  Во время действия 8-ой ступеньки произошел Собор на котором были осуждены приверженцы ереси "жидовствующих".
  В строгом смысле, это была не ересь только, а полное отступничество от христианской веры и принятие веры иудейской. Схария и его товарищи проповедовали в Новгороде не какую-либо ересь христианскую, а ту самую веру, которую содержали сами, и в том виде, в каком исповедуют ее все иудеи, отвергшие Христа Спасителя и Его Божественное учение. Они учили:
  а) истинный Бог есть един и не имеет ни Сына, ни Святого Духа, Единосущных и сопрестольных Ему, т. е. нет Пресвятой Троицы;
  б) истинный Христос, или обетованный Мессия, еще не пришел и когда придет, то наречется Сыном Божиим не по естеству, а по благодати, как Моисей, Давид и другие пророки;
  в) Христос же, в Которого веруют христиане, не есть Сын Божий, воплотившийся и истинный Мессия, а есть простой человек, который распят иудеями, умер и истлел во гробе;
  г) потому должно содержать веру иудейскую как истинную, данную Самим Богом, и отвергать веру христианскую как ложную, данную человеком.
  Первым, кто выступил против ереси жидовствующих, был Новгородский архиепископ Геннадий. Узнав о существование ереси, он дал знать митрополиту и великому князю, и получил приказ не допускать ее распространения. Обыски и дознания показали, что вероотступничество распространилось не только в самом Новгороде, но и по селам и все через попов, совершавших литургию. Услышав, что в Москве еретики живут в ослабе, туда же бежали и все новгородские еретики. Покровителем их был сильный при дворе великокняжеском дьяк Феодор Курицын.
  Первый Собор, на котором обвинили еретиков, состоялся через двадцать дней после возведения Зосима на митрополитский престол 17 октября 1490 года (время действия 1-ой ступеньки). Еретики были преданы проклятию, низвержены из сана и осуждены на заточение. Но не все еретики были осуждены и главные среди них были Зосима и Федор Курицын.
  
  Собор 1503 года вновь осудил ересь "жидовствующих", и священнослужители, уличенные в этой ереси, были лишены сана. На этом Соборе присутствовали оба Великих Князя - Иван III и наследник престола Василий III - надо сказать, что последние годы своей жизни Иван III сильно болел, поэтому Московское государству управлялось фактически двумя великими князьями - здравствующим Иваном III и его наследником Василием III.
  На Соборе, при выяснении причины проникновения ереси, выяснили, что, в основном, таковой явилось положение, при котором взималась некоторая плата за издержки, связанные с рукоположением на тот, или иной священнический пост. Это положение было узаконено еще в XIII веке, и даже тогда была установлена конкретная сумма, причем сумма была чисто символическая. Но к началу XVI века это положение извратилось до состояния обязательной мзды, когда именно ее количество являлось решающим фактором при рукоположении того, или иного кандидата. Само такое положение уже перерастало в грех симонии, при этом мзду платил не столько сам претендент, сколько она собиралась с подвластных ему приходов, если должность была достаточно высокой. И, понятное дело, многие священники и дьяконы в тайне были не согласны с таким положением. Этим разбродом в умах и настроениях и воспользовались иудеи Схария, Иосиф Шмойло-Скарявей и Моисей Хануш, когда агитировали за свою веру. Собор постановил, отныне никаких денег не брать, а рукополагать по велению сердца и по Божеской благодати.
  
  Так же Собор рассмотрел и осудил прелюбодеяния вдовствующих священнослужителей из числа белого священства, наказав таковым, во избежание соблазна, отправляться в монастырь. А заодно Собором был рассмотрены участившиеся случаи пьянства.
  
  По окончании Собора 1503 года возник другой вопрос, которые подняли Белозерские пустынники - монахи имевшие свои отдельные места уединения для служения Богу - скиты и пустыньки и не признававшие общежительный устав монастырей. Вопрос касался непосредственно земель принадлежавших монастырям. Белозерские пустынники, среди которых находился преподобный Нил Сорский и его ученик князь-старец Вассиан высказали сожаление по поводу того, что монастырям принадлежат земли с селами. Они говорили, что монахам неприлично владеть имениями, что мирские заботы отвлекают их от трудов по спасению души, что монахам подобает питаться не от имений, а от своих трудов и своими руками.
  В оппозицию им выступили настоятели двух знаменитых общежительных и весьма богатых отчинами монастырей: Троице-Сергиева посада - Серапион и Волоколамского - Иосиф. Они обстоятельно доказывали, что отчины монастырям необходимы как для содержания самих монастырей, так и для поддержания телесного здравия людей обслуживающих их, что, в конечном счете, служит только на укрепление православия на Руси.
  По большому счету Белозерские пустынники, не имевшие богатых земель и всё время нуждающиеся, добивались у великого князя того, чтобы государство отобрало земли у монастырей и взяло монастыри под свое попечение. И спор их с иосифлянами - сторонниками Иосифа Волоколамского длился до декабря 1504 года. К этому времени противоборствующие стороны договорились до того, что пришли к обоюдному согласию, а именно, что искушение мирскими заботами привело к появлению ереси "жидовствующих".
  
  9-я СТУПЕНЬКА - с 14 мая 1504 года по 8 октября 1506-го - время обретения сил для заявления о себе, как о полноправной части Вселенной.
  
  Большую работу по разоблачению "жидовствующих" в целом и митрополита Зосимы в частности провел преподобный Иосиф Волоколамский, приглашенный на помощь его епархиальным владыкой Геннадием Новгородским. Это кончилось тем, что 17/27 мая 1494 года Зосима оставил митрополию "не своею волею".
  Снова прошло больше года со времени удаления Зосимы, и изволением великого государя и советом архипастырей был избран, а 20/30 сентября 1495 года поставлен в митрополита игумен Троице-Сергиева монастыря Симон.
  Новый митрополит не был покровителем "жидовствующих", но им по-прежнему покровительствовал сильный дьяк Федор Курицын. Он и брат его Волк упросили великого князя послать в Юрьевский новгородский монастырь архимандритом какого-то Кассиана, которого сами же научили держать жидовство и отречься от Христа. Кассиан, надеясь на Курицына и не боясь Геннадия, начал смело собирать в своем монастыре всех еретиков, дотоле или скрывавшихся в Новгороде, или даже рассеявшихся по другим городам и селам.
  Да и в Москве и во всех местах, где находились еретики, они, полагаясь на братьев Курицыных и на Ивана Максимова, совратившего в жидовство самую невестку великого князя Елену, и увлекли в жидовство бесчисленное множество христиан.
  Тогда же совершилось в Москве событие, которое имело важные последствия в выборе наследника на престол. После смерти старшего сына Ивана III Иоанна Младшего в 1490 году, престол мог перейти только к внуку Ивана III и сыну Ивана Младшего и Елены, Дмитрию. Так как другой сын Ивана III Василий - первенец от Софьи Палеолог по условиям брачного договора и согласно династическому порядку престолонаследования не имел права наследовать престол. Поэтому Иван III провозгласил, и торжественно венчал на великое княжение 4/14 февраля 1498 года внука Дмитрия. Но вскоре открылась связь Елены и Дмитрия с "жидовствующими", и Дмитрий был лишен наследования престола и вместе с матерью заточен в темницу, где они и скончались, а на великое княжение 21/31 марта 1500 года был посажен сын от Софьи Василий.
  
  Появление ереси "жидовствующих", а точнее симпатии к более приземленной религии иудаизма на X ступени Акта Творения не случайно. На десятой ступени формируется пусть и высший, но все-таки план земного рассудка, который, в силу своей приземленной ограниченности и неспособности постичь Духовные Истины, искажает их, приводя к своему земному их пониманию. Как результат - исчезает вера в Пресвятую Троицу и Божественную ипостась Христа, отрицается духовный подвиг - как обязательный фактор одухотворения. По большому счету, при формировании земных планов рассудка искажается смысл самого Божественного Акта Творения, так как вообще отрицается эволюционная его часть. И философия иудаизма яркий тому пример. При Моисее, Аврааме, Давиде и пророках, то есть во время формирования духовных планов разума, когда и сама религия евреев только начинала формироваться, еще сохранялась непогрешимость Истины, данная Богом. Еще была вера в эволюционную часть Акта Творения, вера в Спасителя, который призван устранить искажения, порожденные материализацией и качественно изменить весь разум человечества на порядок выше. Но при формировании планов земных рассудков, на которых окончательно оформилась и философия Иудаизма, произошло искажение Основного Замысла Творения, и эволюционная часть Акта Творения упразднилась, как само собой разумеющееся. Поэтому Иудаизм отрицает какое-либо одухотворение, и считает, что материализация Божественного творения суть конечный этап Его замысла. А потому никакого последующего духовного развития иметь не может, что человек дальше может развиваться только в плане земного обустройства своего быта, а вся духовная составляющая его жизнедеятельности уже дана человеку Богом, о чем свидетельствует закон Моисея, и другого духовного наполнения человеку не дано, и быть просто никогда не может. Возможно, поэтому в еврейском менталитете заложен интересный феномен - достигнув определенных высот, тот или иной еврейский соискатель Истины всегда останавливается в своем развитии и начинает отрицать любые попытки как-то развить совё достижение.
  Христианство же появилось, как естественное продолжение Божественного Акта Творения, как эволюционная его часть, и для Христианства, по здравому размышлению, должна быть чудовищно дика и неприемлема философия иудаизма, отрицающая эволюцию, как необходимую составную часть механизма производящего Жизнь во Вселенной, и само христианство, как инструмент эволюции. Но на десятой ступени Акта Творения Российской цивилизации, при формировании ее земного рассудка, философия инволюции, то есть Иудаизма, вполне приемлема и даже желанна, так как она полнее отвечает насущным требованиям земного бытия. И как мы впоследствии убедимся, искажения Духовного начала будут усугубляться с формированием каждого плана земного рассудка. К началу же десятой ступени это выразилось лишь в приятии отдельными духовными лицами приземленной философии Иудаизма и, как следствие, нарушении порядка престолонаследования.
  
  В декабре 1504 года вновь состоялся в Москве Собор на "жидовствующих", на котором главным обвинителем еретиков был преподобный Иосиф. Виновные в ереси были не только преданы церковному проклятию, но и осуждены на основании Градского закона, вошедшего в состав Кормчей. Одни из них - Иван Волк Курицын, Димитрий Коноплев и Иван Максимов были сожжены в клетке в Москве, другие сожжены потом в Новгороде, третьих отправили в заточение, иных разослали по монастырям.
  Эти страшные казни произвели на всех потрясающее действие. Многие из еретиков стали каяться, в надежде получить помилование, многие из православных почувствовали к ним сострадание. Князь-инок Вассиан по своему близкому родству с государем первый начал ходатайствовать пред ним за каявшихся. Но Иосиф, узнав о том, непрестанно писал к Василию Иоанновичу (Иоанн уже скончался 27 октября/8 ноября 1505 года), чтобы он не верил раскаянию жидовствующих, как вынужденному и притворному, и велел держать их неисходно в темнице, дабы они не прельстили других людей. И великий князь послушал Иосифа. Это возбудило против Иосифа великое негодование в бывших ходатаях. Сторонников Вассиана, ратовавших за гуманное, христианское обращение с провинившимися, а также за их отказ от собственности стали называть "нестяжатели". Но, тем не менее, иосифляне победили, отстояв независимость своих монастырей, и доказав государю необходимость суровых наказаний еретиков.
  
  * * *
  [1504-1505 гг.]
  Сын и наследник Великого Князя, Василий, имел уже 25 лет от рождения и еще не был женат, в противность тогдашнему обыкновению. Политика осуждает брачные союзы Государей с подданными, особенно в правлениях самодержавных: свойственники требуют отличия без достоинств и милостей без заслуг.
  Поэтому Иоанн думал женить сына на Принцессе иностранной. Будучи союзником Дании, он предлагал Королю закрепить их взаимную дружбу браком: для того, может быть, находился в Москве Датский Посол около 1503 года. Но Король - в угождение ли Шведам, коих ему хотелось снова подчинить Дании и которые не любили России, или затрудняясь иноверием жениха - уклонился от чести быть тестем наследника Великокняжеского и выдал дочь свою, Елизавету, за Курфирста Бранденбургского.
  Видя пред собою близкую кончину, желая благословить счастливый брак сына и не имея уже времени искать невесты в странах отдаленных, Государь решился тогда женить его на подданной. Пишут, что сам Василий хотел того, уважив совет любимого им боярина, грека Юрия Малого, у которого была дочь невеста, но жених выбрал иную, будто бы их 1500 благородных девиц, представленных для сего ко Двору - Соломонию, дочь весьма незнатного сановника Юрия Константиновича Сабурова, одного из потомков выходца Ордынского, Мурзы Чета.
  Соломония отличалась, как вероятно, достоинствами целомудрия, красотою, цветущим здравием, но в выборе не участвовала ли и Политика? Может быть, Иоанн лучше хотел вступить в свойство с простым дворянином, нежели с князем или с боярином, чтобы иметь более способов наградить родственников невестки без излишней щедрости и не уделяя им особенных прав, несовместных с званием подданного. Отец Соломонии был возвышен на степень боярина уже в Царствование Василия.
  
  * * *
  В то время, когда двор и столица ликовали, празднуя свадьбу юного Великого Князя, Государь сведал о злобной измене нашего Казанского присяжника, Магмет-Аминя. Сей так называемый Царь всего более любил корысть и лукавую жену свою, бывшую вдову Алегамову, которая несколько лет жила невольницею в Вологде.
  Ненавидя Россиян как злодеев ее первого мужа, она замышляла кровопролитную месть, тайно беседовала с вельможами Казанскими о средствах и приступила к делу, возбуждая Магмет-Аминя быть истинным, независимым Владетелем. Пленительные ласки ее действовали еще сильнее красноречия: она день и ночь, по словам летописца, висела на шее у мужа и достигла желаемого. Забыв милости Иоанна, своего названного отца, и присягу, Магмет-Аминь дал ей слово отделиться от России, но еще медлил и послал одного из вельмож, Князя Уфимского, с какими-то представлениями в Москву.
  Будучи недоволен оными - угадывая, может быть, и злое его намерение - Иоанн велел ехать в Казань Дьяку Михайлу Кляпику, чтобы объясниться с Царем. Тогда Магмет-Аминь решился действовать явно.
  24 июня 1505 года настал праздник Рождества Иоанна Предтечи, день славной ярмарки в Казани, где гости Российские съезжались с Азиатскими меняться драгоценными товарами, мирно и спокойно, не опасаясь ни малейшего насилия: ибо Казань уже 17 лет считалась как бы Московскою областью. В сей день схватили там Посла Великокняжеского и наших купцов: многих умертвили, не щадя ни жен, ни детей, ни старцев; иных заточили в Улусы Ногайские; ограбили всех без исключения. Народы не любят господ чужеземных: Казанцы, обольщенные и свободою и корыстью, служили усердным орудием воли Царской, в исступлении злобы лили кровь Москвитян и радовались отнятыми у них сокровищами.
  
  Надменный убийством мирных гостей, Магмет-Аминь вооружил 40000 Казанцев, призвал 20000 Ногаев, вступил в Россию, умертвил несколько тысяч земледельцев, осадил Нижний Новгород и выжег все посады. Воеводою был там Хабар Симский: имея мало воинов для защиты города, он выпустил из темницы 300 Литовских пленников, взятых на Ведроше; дал им ружья и Государевым именем обещал свободу, если они храбростью заслужат ее. Сия горсть людей спасла крепость. Будучи искусными стрелками, Литовцы убили множество неприятелей и в том числе Ногайского князя, шурина Магмет-Аминева, который, стоя близ стены, руководил приступом.
  Видя его мертвого, Ногайские полки уже не хотели биться: сделалась распря между ними и Казанцами, началось даже кровопролитие. Царь едва мог смирить их, снял осаду и бежал восвояси. Литовские пленники немедленно были освобождены, с честью, благодарностью и дарами.
  
  Великий Князь не успел наказать Магмет-Аминя: высланные против него Московские воеводы худо исполнили свою обязанность; имея около 100000 ратников, не пошли за Муром и дали неприятелю удалиться спокойно.
  В то время болезнь Иоанна усилилась: подобно великому своему деду, Герою Донскому, он хотел умереть Государем, а не Иноком. Склоняясь от престола к могиле, еще давал повеления для блага России и тихо скончался 27 октября 1505 года, в первом часу ночи, имев от рождения 66 лет 9 месяцев и властвовав 43 года 7 месяцев.
  Тело его погребли в новой церкви Св. Архистратига Михаила. Летописцы не говорят о скорби и слезах народа: славят единственно дела умершего, благодаря Небо за такого Самодержца!
  
  Иоанн III принадлежит к числу весьма немногих Государей, избираемых Провидением решить надолго судьбу народов: он есть Герой не только Российской, но и Всемирной Истории. Не теряясь в сомнительных умствованиях Метафизики, не дерзая определять вышних намерений Божества, внимательный наблюдатель видит счастливые и бедственные эпохи в летописях гражданского общества, какое-то согласное течение мирских случаев к единой цели или связь между оными для произведения какого-нибудь главного действия, изменяющего состояние рода человеческого.
  
  Иоанн гордился древним именем Великого Князя и не хотел нового, однако ж в сношениях с иностранцами принимал имя Царя как почетный титул Великокняжеского сана, издавна употребляемое в России. Так Изяслав II, Дмитрий Донской, назывались Царями. Сие имя не есть сокращение латинского Caesar, как многие неосновательно думали, но древнее Восточное, которое сделалось у нас известно по Славянскому переводу Библии и давалось Императорам Византийским, а в новейшие времена Ханам Монгольским, имея на языке Персидском смысл трона, или верховной власти. Исчисляя в титуле своем все особенные владения Государства Московского, Иоанн наименовал оное Белою Россиею, то есть великою или древнею, по смыслу сего слова в языках Восточных.
  
  
  10-я СТУПЕНЬКА - с 8 октября 1506 года по 2 марта 1509-го - время рождения основной идеи данного акта творения, время обожествления, и возвеличивания земного статуса. Эта идея потом будет питать собой земные умы, при их формировании и одухотворении на данном акте творения.
  
  Василий приял Державу отца, но без всяких священных обрядов, которые напомнили бы Россиянам о злополучном Дмитрии, пышно венчанном и сверженном с престола в темницу. Василий не хотел быть великодушным, ненавидя племянника, помня дни его счастья и своего уничижения, он безжалостно осудил сего юношу на самую тяжкую неволю, сокрыл от людей, от света солнечного в тесной, мрачной палате. Изнуряемый горестью, скукою праздного уединения, лишенных всех приятностей жизни, без отрады, без надежды в летах цветущих, Дмитрий преставился в 1509 году, быв одною из умилительных жертв лютой Политики, оплакиваемых добрыми сердцами и находящих мстителя разве в другом мире. Смерть возвратила Дмитрию права Царские: Россия увидела его лежащего на великолепном одре, торжественно отпеваемого в новом храме Св. Михаила и преданного земле подле гроба родителя.
  
  Правление Василия казалось только продолжением Иоанна. Будучи подобно отцу ревнителем Самодержавия, твердым, непреклонным, хотя и менее строгим, он следовал тем же правилам в Политике внешней и внутренней. Решал важные дела в совете Бояр, учеников и сподвижников Иоанна, их мнением утверждая собственное, являл скромность в действиях Монархической власти, но умел повелевать. Любил выгоды мира, не страшась войны и не упуская случая к приобретениям, важным для государственного могущества. Менее славился воинским счастьем, более опасною для врагов хитростью, не унизил России, даже возвеличил оную, и после Иоанна еще казался достойным самодержавия.
  
  Зная великую пользу союза Менгли-Гиреева, Василий нетерпеливо желал возобновить его: уведомил Хана о кончине родителя и требовал от него новой шертной, или клятвенной грамоты. Менгли-Гирей прислал ее с двумя своими Вельможами: Бояре Московские нашли, что она не так писана, как данная им Иоанну, и предложили иную. Послы скрепили оную печатями, а Великий Князь, отправил знатного окольничего, Константина Заболоцкого, в Тавриду, чтобы удостовериться в искренней дружбе Хана и взять с него присягу.
  
  * * *
  Измена Царя Казанского требовали мести. В 1506 году брат Алегамов, Царевич Куйдакул, будучи нашим пленником, изъявил желание принять Веру Христианскую. Он жил в Ростове, в доме Архиепископа. Государь велел ему приехать в Москву, нашел в нем любезные свойства, ум, добронравие и ревность к познанию истинного Бога. Его окрестили торжественно на Москве-реке, в присутствии всего двора, назвали Петром и через месяц удостоили чести быть зятем Государевым. Великий Князь выдал за него сестру свою, Евдокию, и сим брачным союзом как бы дав себе новое право располагать жребием Казани, начал готовиться к войне с нею.
  Дмитрий, брат Василия, предводительствовал ратью, судовой и конной, с воеводами Феодором Бельским, Шеиным, князем Александром Ростовским, Палецким, Курбским и другими.
  22 мая 1506 года пехота Российская вышла на берег близ Казани. День был жаркий: утомленные воины сразились с неприятельскими толпами перед городом и теснили их, но конница Татарская заехала им в тыл, отрезала от судов и сильным ударом смешала Россиян. Множество пало, утонуло в Поганом озере или отдалось в плен, другие открыли себе путь к судам и ждали конной рати. Она пришла, но Государь, сведав о первой неудаче, в тот же день выслав князя Василия Холмского с новыми полками к Казани, не велел Дмитрию до их прибытия тревожить города. Дмитрий ослушался и посрамил себя еще более.
  Время славной ярмарки Казанской приближалось: Магмет-Аминь, величаясь победою и думая, что Россияне уже далеко, 22 июня веселился с Князьями своими на лугу Арском, где стояло более тысячи шатров, купцы иноземные раскладывали товары, народ гулял, жены сидели под тенью наметов, дети играли. Вдруг явились полки Московские: они как с неба упали на Казанцев, говорит Летописец: топтали их, резали, гнали в город; бегущие давили друг друга и задыхались в тесноте улиц.
  Россияне могли бы легко взять Казань приступом: она сдалась бы им чрез пять или шесть дней, но утомленные победители хотели отдохнуть в шатрах, увидели там яства, напитки, множество вещей драгоценных и забыли войну. Начался пир и грабеж: ночь прекратила оные, утро возобновило. Бояре, чиновники нежились под Царскими наметами, любовались сим зрелищем и хвалились, что они ровно через год отмстили Казанцам убиение наших купцов; воины пили и шумели; стража дремала.
  Но Магмет-Аминь бодрствовал в высокой стрельнице: смотрел на ликование беспечных неприятелей и готовил им месть за месть, внезапность за внезапность. Скоро по восходе солнца, 25 июня 1506 года, 20000 конных и 30000 пеших ратников высыпало из города и с криком устремилось на Россиян полусонных, которых было вдвое более числом, но которые в смятении бежали к судам, как стадо овец, вслед за воеводами, без устройства, без оружия. Луг Арский взмок от их крови и покрылся трупами. Князь Курбский, Палецкий лишились жизни, Воевода Шеин остался пленником, но спаслось еще столько людей, что они могли бы новою битвою загладить свою оплошность и робость: никто не мыслил о том, в беспамятстве ужаса кидались на суда, отрезывали якори; спешили удалиться. Одна конница Московская под начальством Федора Михайловича Киселева и нашего Служивого Царевича Зеденая, Нордоулатова сына, оказала некоторую смелость: шла сухим путем к Мурому и, в 40 верстах от Суры настигнутая Казанцами, отразила их мужественно. В войске у Дмитрия находилось несколько иноземцев с огнестрельным снарядом: только один из них привез свои пушки в Москву. Товарищи его явились вместе с ним к Государю, который, приняв других милостиво, сказал ему гневно: "Ты берег снаряд, а не берег себя: знай же, что люди искусные мне дороже пушек!"
  Василий не наказал воевод из уважения к брату, Главному Полководцу, следственно и главному виновнику сего бедствия; но Дмитрий с того времени уже не бывал никогда начальником рати.
  
  Честь и безопасность России предписывали Великому Князю смирить Магмет-Аминя. Уже Даниил Щеня готовился идти к берегам Волги, но вероломный присяжник изъявил раскаяние: или убежденный Менгли-Гиреем, или сам предвидя худые следствия войны для слабой Казани, он писал к Василию весьма учтиво, прося извинения и мира. Государь требовал освобождения посла нашего, Михаила Яропкина, также всех захваченных с ним купцов и военнопленных Россиян. Магмет-Аминь исполнил его волю. Новою клятвенною грамотою обязался быть ему другом и признал свою зависимость от России, как было при Иоанне.
  
  * * *
  В сношениях с Литвою Василий изъявлял на словах миролюбие, стараясь вредить ей тайно и явно. Еще не зная о смерти Иоанна, Король Александр отправил посла в Москву с обыкновенными жалобами на обиды Россиян. Государь выслушал, обещал законное удовлетворение, приветствовал посла, но не дал ему руки, потому что в Литве свирепствовали заразительные болезни.
  Известие о новом Монархе в России обрадовало Короля. Все знали твердость Иоанна: неопытность и юность Василия казались благоприятными для наших естественных недоброжелателей. Александр надеялся заключить мир, прислав в Москву вельмож Глебова и Сапегу, но в ответ на их предложение возвратить Литве все наши завоевания бояре Московские сказали, что Великий Князь владеет только собственными землями и ничего уступить не может. Глебов и Сапега выехали с неудовольствием, а вслед за ними Государь послал объявить зятю о своем восшествии на престол и вручить Елене золотой крест с мощами по духовной родителя.
  Василий признал жалобы Литовских подданных на Россиян совершенно справедливыми и, к досаде Короля, напомнил ему в сильных выражениях, чтобы он не беспокоил супруги в рассуждении ее Веры. Одним словом, Александр увидел, что в России другой Государь, но та же система войны и мира. Всё осталось как было. С обеих сторон изъявлялась холодная учтивость.
  Король дозволил Греку Андрею Траханиоту ехать из Москвы в Италию через Литву, в угодность Василию, который взаимно оказывал снисхождение в случаях маловажных: так, например, отдал Митрополиту Киевскому, Ионе, сына его, бывшего у нас пленником.
  
  В Августе 1506 года Король Александр умер: Великий Князь немедленно послал чиновника Наумова с утешительной грамотою ко вдовствующей Елене, но в тайном наказе предписал ему объявить сестре, что она может прославить себя великим делом, а именно, соединением Литвы, Польши и России, ежели убедит своих Панов избрать его в Короли, что разноверие не есть истинное препятствие, что он даст клятву покровительствовать Римский Закон, будет отцом народа и сделает ему более добра, нежели Государь единоверный. Наумов должен был сказать то же Виленскому Епископу Войтеху, Пану Николю Радзивилу и всем Думным Вельможам.
  Мысль смелая и по тогдашним обстоятельствам, удивительная, внушенная не только властолюбием Монарха-юноши, но и проницанием необыкновенным. Литва и Россия не могли действительно примириться иначе, как составив одну Державу: Василий без наставления долговременных опытов, без примера, умом своим постиг сию важную для них обеих истину; и если бы его желание исполнилось, то Север Европы имел бы другую Историю. Василий хотел отвратить бедствия двух народов, которые в течение трех следующих веков резались между собою, споря о древних и новых границах. Сия кровопролитная тяжба могла прекратиться только гибелию одного из них; повинуясь Государю общему, в духе братства, они сделались бы мирными Властелинами полунощной Европы.
  
  Но Елена ответствовала, что брат ее супруга, Сигизмунд, уже объявлен его преемником в Вильне и в Кракове. Сам новый Король известил о том Василия, предлагая ему вечный мир с условием, чтобы он возвратил свободу Литовским пленникам и те места, коими завладели Россияне уже после шестилетнего перемирия. Сие требование казалось умеренным; но Василий, досадуя, может быть, что его намерение Царствовать в Литве не исполнялось, хотел удержать все оставленное ему в наследие родителем и, жалуясь, что Литовцы преступают договор 1503 года, тревожат набегами владения Князей Стародубского и Рыльского, жгут села Брянские, отнимают наши земли, послал князя Холмского и боярина Якова Захарьевича воевать Смоленскую область. Они доходили до Мстиславля, не встретив неприятеля в поле. Королевские Послы еще находились тогда в Москве: Сигизмунд упрекал Василия, что он, говоря с ним о мире, начинает войну.
  
  В 1508 году Константин Острожский, изменив данной им Василию присяге, утвержденной ручательством нашего Митрополита, бежал из Москвы в Литву. Любовь к отечеству и ненависть к России заставили его покрыть себя стыдом делом презрительным: обмануть Государя, Митрополита, нарушить клятву, устав чести и совести. Никакие побуждения не извиняют вероломства.
  Сигизмунд принял нашего изменника, Константина, с милостью: Василий скоро отмстил Сигизмунду, объявив себя покровителем еще важнейшего изменника Литовского.
  
  Никто из Вельмож не был в Литве столь знатен, силен, богат поместьями, щедр к услужникам и страшен для неприятелей, как Михаил Глинский, коего род происходил от одного Князя Татарского, выехавшего из Орды к Витовту. Воспитанный в Германии, Михаил заимствовал обычаи Немецкие, долго служил Албрехту Саксонскому, Императору Максимилиану в Италии, славился храбростью, умом, образованием и, вернувшись в отечество, снискал милость Александрову, так что сей Государь обходился с ним как с другом, поверяя ему все тайны сердечные. Глинский оправдывал сию любовь и доверенность своими заслугами. Когда сильное войско Менгли-Гиреево быстрым нашествием привело Литву в трепет, когда Александр, лежащий на смертном одре почти в виду неприятеля, требовал усердной защиты от Вельмож и народа: Глинский сел на коня, собрал воинов и славнейшею победою утешил Короля в последние минуты его жизни.
  Завистники молчали, но смерть Александрова отверзла им уста: говорили, что он мыслил овладеть престолом и не хотел присягать Сигизмунду. Всех более ненавидел и злословил его Вельможа Забрезенский. Михаил неотступно убеждал нового Короля быть судиею между ими. Сигизмунд медлил, доброхотствуя неприятелям Глинского, который вышел, наконец, из терпения. Вместе с братьями, Иваном и Василием, он уехал тогда в свой город Туров, призвал к себе родственников, друзей, требовал полного удовлетворения от Сигизмунда и назначил срок.
  Слух о том достиг Москвы, где знали все, что в Литве происходило: Государь угадал тайную мысль Михаила и послал к нему умного дьяка, предлагая всем трем Глинским защиту России, милость и жалованье. Еще соблюдая пристойность, они ждали решительного Королевского ответа: не получив его, торжественно объявили себя слугами Государя Московского, с условием, чтобы Василий оружием укрепил за ними их города в Литве, поместные и те, которые им волею или неволею сдадутся. С обеих сторон утвердили сей договор клятвою.
  Пылая злобой мести, Михаил неожиданно схватил врага своего, вельможу Забрезенского, в увеселительном его доме близ Гродна: отсек ему голову, умертвил многих других Панов, составил полк из Дворян, слуг и наемников, взял Мозырь и заключил союз с Менгли-Гиреем и Господарем Молдавским, из коих первый обещал завоевать для него Киев. Пишут, что Глинские действительно имели намерение восстановить древнее Великое Княжение Киевское и господствовать в нем независимо. Что многие из тамошних бояр присягнули им в верности, что Михаил думал жениться на вдовствующей супруге Симеона Олельковича, Анастасии, и тем приобрести законное право на сие Княжество, но что добродетельная Анастасия, гнушаясь его изменою, не хотела о том слышать.
  
  Глинский ждал Московской рати. Воеводы наши, князья Шемякин, Одоевские, Трубецкие, Воротынские пришли к нему на Березину, осадили Минск и разоряли все до самой Вильны; другие воевали Смоленскую область.
  Желая и надеясь сокрушить Литву, Василий двинул еще полки из Москвы и Новгорода к Орше: первые вел знатный боярин Яков Захарьевич, последние славный князь Даниил Щеня. Глинский, Шемякин, оставив Минск, явились близ Друцка, обязали тамошних князей присягою верности к Государю Российскому и соединились под Оршею с Даниилом: громили пушками стены ее, замышляя приступ.
  
  Никогда Литва не бывала в опаснейшем положении: Россия восстала, Менгли-Гирей и Волохи готовились к нападению. Внутри же Королевства возник бунт: наемные Королевские воины, Немцы, требовали жалованья, а расточительность Александрова истощила казну, и Глинскому хорошо были ведомы сии тайны нового правления.
  Но Сигизмунд имел твердость, благоразумие и счастье, которое в делах мира нередко смеется над вероятностями ума. С необыкновенной деятельностью собрав, устроив войско, он приблизился к Орше, чтобы спасти сию важную крепость. Полководцы Василия изумились, сняли осаду и стали на восточном берегу Днепра.
  Дней шесть неприятели через сию реку смотрели друг на друга: Россияне ждали к себе Литовцев, Литовцы Россиян. Наконец воеводы Московские пошли к Кричеву, Мстиславлю: разорили несколько сел и спешили назад, защитить собственные пределы. Ибо Король, вступив в Смоленск, отрядил войско к Дорогобужу, к Белой и к Торопцу.
  Василий, поручив князьям Стародубскому и Шемякину оберегать Украину, велел Боярину Якову Захарьевичу стоять в Вязьме, а Даниилу выгнать Литовский отряд из Торопца, где жители, малодушно присягнув Сигизмунду, с радостью встретили нашего Воеводу, который донес Государю о бегстве неприятеля.
  
  Василий с великою милостью угостил Михаила Глинского, который приехал в Москву, пировал во дворце, был одарен щедро, не только одеждами богатыми, доспехом, Азиатскими конями, но и Московскими селами с двумя поместными городами, Ярославцем и Медынью. Братья Михаила оставались в Мозыре, а люди, сокровища и знатнейшие единомышленники, князья Дмитрий Жижерский, Иван Озерецкий, Андрей Лукомский, в Почепе. Михаил просил у Государя воинов для сбережения Турова и Мозыря: Василий дал ему воеводу, Князя Несвицкого, с Галицкими, Костромскими ратниками и с Татарами.
  
  Между тем Литовцы сожгли Белую и взяли Дорогобуж, обращенный в пепел самими Россиянами. Константин Острожский предводительствовал частью Сигизмундовой рати, обещая указать ей путь к Москве. Но Великий Князь не терял времени, сам распорядил полки и велел им с двух сторон, Холмскому из Можайска, Боярину Якову Захарьевичу из Вязьмы, идти к Дорогобужу, где начальствовал воевода Королевский, Станислав Кишка. Сей гордый пан, имев некоторые выгоды в легких стычках с отрядами Российскими, уже думал, что наше войско не существует и что бедные остатки его не дерзнут показаться из лесов, увидел полки Холмского и бежал в Смоленск.
  Таким образом неприятели выгнали друг друга из своих пределов, не быв ни победителями, ни побежденными, но Король имел более славы, среди опасностей нового правления и внутренней измены отразив внешнего сильного врага, столь ужасного для его двух предшественников.
  
  Не ослепляясь легкомысленной гордостью, боясь Менгли-Гирея и желая успокоить свою Державу, благоразумный Сигизмунд снова предложил мир Василию, который не отринул его.
  Написали договор так называемого вечного мира. Василий и Сигизмунд, именуясь братьями и сватами, обязались жить в любви, доброжелательствовать и помогать друг другу на всякого неприятеля, кроме Менгли-Гирея и таких случаев, где будет невозможно исполнить сего условия (которое, следственно, обращалось в ничто).
  Король утверждал за Россией все приобретения Иоанна, а за слугами Государя Российского, князьями Шемякиным, Стародубскими, Трубецкими, Одоевскими, Воротынскими, Перемышльскими, Новосильскнми, Белевскими, Мосальскими все их отчины и города. За то Василий обещал не вступаться в Киев, в Смоленск, ни в другие Литовские владения.
  Далее сказано в договоре, что Великий Князь Рязанский Иоанн Иоаннович со своею землею принадлежит к Государству Московскому. Что ссоры между Литовскими и Российскими подданными должны быть разбираемы судьями общими, присяжными, коих решения исполняются во всей силе. Что послам и купцам обеих Держав везде путь чист и свободен: ездят, торгуют как им угодно, наконец, что Литовские и наши пленники освобождаются немедленно.
  О Глинских не упоминается в сей грамоте, но судьба их была решена: Василий признал Мозырь и Туров, города Михайловы, собственностью Королевскою, обещая впредь уже не принимать к себе никого из Литовских князей с землями и поместьями. Он удовольствовался единственно словом Короля, что Глинские могут свободно выехать из Литвы в Россию.
  Сейм Литовский одобрил все условия. Король целовал крест в присутствии наших послов в Вильне. Россияне и Литовцы были довольны миром; но Глинские изъявляли негодование, и Сигизмунд уведомил Великого Князя, что Михаил не хочет ехать в Москву, думая бежать в степи с вооруженными людьми своими и мстить равно обоим Государствам, но что войско Королевское уже идет смирить сего мятежника. Василий просил Короля не тревожить Глинских и дать им свободный путь в Россию. Проливая слезы, они выехали к нам из отечества со всеми ближними. Литва жалела, а более опасалась их. Россия не любила: Великий Князь ласкал и честил, думая, что сии изменники еще могут быть ему полезны.
  
  Слух о мирных переговорах Сигизмунда с Василием решил, наконец, Менгли-Гирея утвердить дружбу с нами: по крайней мере он немедленно отпустил тогда Заболоцкого и прислал трех Вельмож своих в Москву с шертною золотою грамотою: дал клятву за себя, за детей и внучат жить в братстве с Великим Князем, вместе воевать и мириться с Литвою и с Татарами, унимать, казнить своих разбойников, покровительствовать наших купцов и путешественников, одним словом, исполнять все обязанности тесной, взаимной дружбы, как было во времена Иоанна.
  
  
  11-я СТУПЕНЬКА - со 2 марта 1509 года по 26 июля 1511-го - время появления неформального лидера, появление своего мировоззрения, своего уклада жизни, его внутренней духовной и идеологической подоплеки.
  
  В марте 1509 года послы Ливонии поехали в Новгород, где Наместники Даниил Щеня, Григорий Федорович Давыдов и Князь Иван Михайлович Оболенский дали им мирную грамоту от 25 марта 1509 года впредь на 14 лет, поскольку, следуя правилу отца, Государь не хотел сам договариваться с ними. После чего освободили пленных, возобновили старые взаимные условия о торговле и безопасности путешественников в обеих землях.
  Важнее всего было то, что немцы отреклись от союза с Королем Польским. Государь не забыл и наших церквей в Ливонии: Магистр обязался блюсти их. В то же время Император, ходатайствуя за Ганзу, писал к Великому Князю, что она издревле к обоюдной пользе купечествовала в России и желает восстановить свою контору в Новгороде, ежели возвратят Любчанам товары, несправедливо отнятые Иоанном, единственно по наущению злых людей.
  Василий ответствовал Максимилиану: "Пусть Любчане и союзные с ними 72 города шлют должное челобитье к моим Новгородским и Псковским наместникам: из дружбы к тебе велю торговать с Немцами, как было прежде, но имение отняли у них за вину, его нельзя возвратить, о чем писал к тебе и мой родитель".
  
  * * *
  Утвердив спокойствие России. Василий решил судьбу древнего, знаменитого Пскова. Какое-то особенное снисхождение Иоанна позволило сей Республике пережить Новгородскую, еще иметь вид народного Правления и хвалиться тенью свободы: могла ли уцелеть она в системе общего самодержавия?
  При Василии управлял ими в сане наместника князь Иван Михайлович Репня-Оболенский, не любимый народом: питая несогласие между старшими и младшими гражданами, он жаловался на их строптивость и в особенности на главных чиновников, которые будто бы вмешивались в его права и суды. Сего было довольно для Василия.
  
  Осенью в 1509 году он поехал в Новгород с братом своим Андреем, с зятем, Царевичем Петром, Царем Летифом, с Коломенским Епископом Митрофаном, со знатнейшими боярами, воеводами, детьми боярскими. Цель путешествия знали разве одни Вельможи Думные. Везде народ с радостью встречал юного Монарха: он ехал медленно и с величием.
  Унылый Новгород оживился присутствием двора и войска отборного, а Псковитяне отправили к Великому Князю многочисленное Посольство, семьдесят знатнейших чиновников и бояр, с усердным приветствием и с даром ста пятидесяти рублей. Василий милостиво принял дар, выслушал жалобы, обещал управу. Послы возвратились и сказали Вечу слова Государевы но мысли сердечные, прибавляет летописец, известны единому Богу.
  Василий велел Окольничему своему, князю Петру Шуйскому-Великому, с дьяком Долматовым ехать во Псков и на месте узнать истину. Они донесли, что граждане винят наместника, а наместник граждан, что их примирить невозможно и что одна власть Государева должна решить сию тяжбу. Новые послы Псковские молили Великого Князя сменить Оболенского: Василий ответствовал, что непристойно сменить его как виновного без суда, что он приказывает ему быть в Новгород вместе со всеми Псковитянами, которые считают себя обиженными, и сам разберет их жалобы.
  
  Здесь Летописец Псковский укоряет своих Правителей в неосторожности: они письменно дали знать по всем волостям, чтобы недовольные наместником ехали судиться к Великому Князю. Сыскалось их множество; немало и таких, которые поехали жаловаться Государю друг на друга, и между ими были знатные люди, первые чиновники. Сие обстоятельство предвещало Пскову судьбу Новгорода, где внутренние несогласия и ссоры заставили граждан искать Великокняжеского правосудия и служили Иоанну одним из способов к уничтожению их вольности. Василий именно требовал к себе посадников для очной ставки с князем Оболенским, велев написать к Вечу, что если они не явятся, то вся земля будет виновата.
  Псковитяне содрогнулись: в первый раз представилась им мысль, что для них готовится удар. Никто не смел ослушаться: девять посадников и купеческие старосты всех рядов отправились в Новгород. Василий приказал им ждать суда и назначил сроком 6 января 1510 года.
  
  В сей день, то есть в праздник Крещения, Великий Князь, окруженный Боярами и Воеводами, слушал обедню в церкви Софийской и ходил за крестами на реку Волхов, где Епископ Коломенский Митрофан святил воду: ибо Новгород не имел тогда Архиепископа. Там Вельможи Московские объявили Псковитянам, чтобы все они шли в Архиерейский дом к Государю: чиновников, Бояр, купцов ввели в палату, младших граждан остановили на дворе. Они готовились к суду с наместником, но тяжба их была уже тайно решена Василием. Думные Великокняжеские Бояре вышли к ним и сказали: "Вы пойманы Богом и Государем Василием Иоанновичем". Знатных Псковитян заключили в Архиепископском доме, а младших граждан, переписав, отдали Новгородским боярским детям под стражу.
  
  Один купец Псковский ехал тогда в Новгород: узнав дорогою о сем происшествии, он бросил свой товар и спешил известить сограждан, что их Посадники и все именитые люди в темнице. Ужас объял Псковитян. Собралось Вече. Народ думал, что ему делать? ставить ли щит против Государя? затвориться ли в городе? Решились послать гонца к Великому Князю с покоянием.
  
  Видя смирение Псковитян, Государь велел снова привести всех задержанных чиновников в Архиепископскую палату и выслал к ним бояр, князя Александра Ростовского, Григория Федоровича, Конюшего Ивана Андреевича Челяднина, окольничего князя Петра Шуйского, казначея Дмитрия Владимировича, дьяков Мисюря-Мунехина и Луку Семенова, которые сказали: "Василий, Божиею милостию Царь и Государь всея Руси, так вещает Пскову: предки наши, отец мой и мы сами доселе берегли вас милостиво, ибо вы держали имя наше честно и грозно, а наместников слушались, ныне же дерзаете быть строптивыми, оскорбляете наместника, вступаетесь в его суды и пошлины. Еще сведали мы, что ваши посадники и судьи земские не дают истинной управы, теснят, обижают народ. И так вы заслужили великую опалу. Но хотим теперь изъявить милость, если исполните нашу волю: уничтожите Вече и примете к себе Государевых наместников во Псков и во все пригороды. В таком случае сами приедем к вам помолиться Святой Троице и даем слово не касаться вашей собственности. Но если отвергнете сию милость, то будем делать свое дело с Божьею помощью, и кровь Христианская взыщется на мятежниках, которые презирают Государево жалованье и не творят его воли".
  Псковитяне благодарили и в присутствии Великокняжеских Бояр целовали крест с клятвою служить верно Монарху России, его детям, наследникам, до конца мира. Василий, пригласив их к себе на обед, сказал им, что вместо рати шлет во Псков дьяка своего, Третьяка Долматова, и что они сами могут писать к согражданам.
  Долматов явился в собрании граждан Псковских, сказал им поклон от Великого Князя и требовал его именем, чтобы они, если хотят жить по старине, исполнили две воли Государевы: отменили Вече, сняли колокол оного и во все города свои приняли Великокняжеских Наместников.
  13 января 1510 года граждане сняли Вечевой колокол у Святой Троицы и, смотря на него, долго плакали о своей старине и воле.
  Долматов в ту же ночь поехал к Государю с сим древним колоколом и с донесением, что Псковитяне уже не имеют Веча. То же объявили ему и Послы их. Он немедленно отправил к ним Бояр с воинскою дружиною обязать присягою граждан и сельских жителей, велел очистить для себя двор наместника, а для Вельмож своих, Дьяков и многочисленных телохранителей так называемый город Средний, откуда надлежало перевести всех жителей в Большой город.
  20 января выехал туда сам с братом, зятем, Царем Летифом, Епископом Коломенским, Князем Даниилом Щенею, Боярином Давыдовым и Михаилом Глинским. Псковитяне шли к нему навстречу: им приказано было остановиться в двух верстах от города. Увидев Государя, все они пали ниц. Василий сошел с коня и за крестами вступил в церковь Св. Троицы, где Епископ, отпев молебен, возгласил ему многолетие и, благословляя Великого Князя, громко произнес: "Слава Всевышнему, Который дал тебе Псков без войны!"
  27 января Государь приказал собраться Псковитянам на дворе своем. К ним вышел окольничий, князь Петр Шуйский, держа в руке список. Сделав перекличку всех чиновников, бояр, старост, купцов, людей житых, велел им идти в большую судебную избу, куда Государь, сидя с Думными Вельможами в передней избе, прислал князя Александра Ростовского, конюшего Челяднина, Шуйского, казначея Дмитрия Владимировича, дьяков Долматова, Мисюря и других.
  Они говорили так: "Знатные Псковитяне! Великий Князь, Божиею милостию Царь и Государь всея Руси, объявляет вам свое жалованье, не хочет вступаться в вашу собственность: пользуйтесь ею, ныне и всегда. Но здесь не можете остаться: ибо вы утесняли народ и многие, обиженные вами, требовали Государева правосудия. Возьмите жен и детей, идите в землю Московскую и там благоденствуйте милостью Великого Князя".
  Их всех, изумленных горестью, отдали на руки детям боярским, и в ту же ночь увезли в Москву 300 семейств, в числе коих находились и жены бывших под стражею в Новгороде Псковитян. Они могли взять с собою только малую часть своего достояния, но жалели единственно отчизны.
  Других средних и младших граждан отпустили домой с уверением, что им не будет развода, но ужас господствовал и плач не умолкал во Пскове.
  
  Государь велел быть наместниками во Пскове Боярину Григорию Федоровичу Давыдову и конюшему Челяднину, а дьяку Мисюрю ведать дела приказные, Андрею Волосатому ямские. Также определил воевод, тиунов и старост в пригороды. Уставил новый чекан для монеты и торговую пошлину, дотоле неизвестную в земле Псковской, где купцы всегда торговали свободно, не платя ничего. Роздал деревни сосланных Псковитян Московским боярам. Вывел всех граждан из Застенья, или Среднего города, где находилось 1500 дворов, указал там жить одним Государевым чиновникам, боярским детям и Московитянам, а купеческие лавки перенести из Довмонтовой стены в Большой город. Выбрал место для своего дворца и заложил церковь Святой Ксении, ибо в день ее памяти уничтожилась вольность Пскова. Наконец, все устроив в течение месяца, оставив Наместникам тысячу боярских детей и 500 Новгородских пищальников, с торжеством поехал в Москву, куда отправили за ним и Вечевой колокол. В замену убывших граждан триста семейств купеческих из десяти низовых городов были переселены во Псков.
  
  Так Василий употребил первые четыре года своего правления, страхом оружия, без побед, но не без славы умирив Россию, доказав наследственное могущество ее Государей для неприятеля внешнего и непременную волю их быть внутри самодержавными.
  
  По своему характеру Василий всегда стремился единолично проводить в жизнь свою политику управления, но положение обязывало по многим вопросам советоваться с представителями духовенства. Ближайшим таким советником долгое время являлся его родственник князь-пустынник Вассиан - до пострижения в монахи по приказу Ивана III в 1499 году князь Василий Иванович Патрикеев. В 1509 году Василий III позволил ему вернуться в Москву и приблизил к себе на столько, что они были даже в дружеских отношениях. Так Варлаам, к которому благожелательно относились заволжские старцы, под влиянием Вассиана был возведен в сан митрополита московского вместо Симона, который умер в 1511 году.
  
  
  12-я СТУПЕНЬКА - с 26 июля 1511 года по 20 декабря 1513-го - период структуризации, время переосмысления мироустройства на всех уровнях - на бытовом, идеологическом и духовном, и приведение его к объективному, с точки зрения данного плана рассудка, рационально-утилитарному пониманию. Время жертвоприношения I степени, когда приносится в жертву то, что не жалко.
  
  Недолго Россия и Литва могли наслаждаться миром: чрез несколько месяцев по заключении оного возобновились взаимные досады, упреки; обвиняли друг друга в неисполнении договора, подозревали в неприятельских замыслах; между тем хотели удалить войну. Сигизмунд жаловался, что мы освободили не всех пленников и что наместники Московские не дают управы его подданным, у коих Россияне, вопреки миру, отнимают земли. Василий доказывал, что и наши пленники не все возвратились из Литвы, что Король, отпустив Московских купцов, удержал их товары, что сами Литовцы делают несносные обиды Россиянам. Несколько раз предлагали с обеих сторон выслать общих судей на границу, соглашались, назначали время: но те или другие не являлись к сроку.
  Беспрепятственно отпустив Глинских, Сигизмунд раскаялся, заключил их друзей в темницу и вздумал требовать, чтобы Великий Князь выдал ему самого Михаила с братьями. Государь отвечал, что Глинские перешли в его службу, когда Россия воевала с Литвою, и что он никому не выдает своих подданных.
  Подобные сношения продолжались около трех лет: гонцы и послы ездили с изъявлением неудовольствий, однако же без угроз до самого того времени, как вдовствующая Королева Елена в 1511 году уведомила брата, что Сигизмунд вместо благодарности за ее ревность к пользам Государства его оказывает ей нелюбовь и даже презрение. Что Литовские паны дерзают быть наглыми с нею, что она думала ехать из Вильны в свою местность, в Бряславль, но воеводы Николай Радзивил и Григорий Остиков схватили ее в час Обедни, сказав: "ты хочешь бежать в Москву", вывели за рукава из церкви. Посадили в сани, отвезли в Троки и держат в неволе, удалив всех ее слуг.
  Встревоженный сим известием, Василий спрашивал у Короля, чем Елена заслужила такое поругание? и требовал, чтобы ей возвратили свободу, казну, людей, со всеми знаками должного уважения. Ответа не известен. И другие происшествия того времени только умножали досады Великого Князя на Сигизмунда.
  
  * * *
  В 1510 году жена Менгли-Гиреева, Нурсалтан, приехала в Москву с Царевичем Саипом и с тремя Послами, которые уверяли Василия в истинной к нему дружбе Хана. Целью сего путешествия было свидание Царицы с ее сыновьями Летифом и Магмет-Аминем. Великий Князь угощал ее как свою знаменитую приятельницу и чрез месяц отпустил в Казань, где она жила около года, стараясь утвердить сына в искреннем к нам доброжелательстве. За что Магмет-Аминь новыми грамотами обязался быть совершенно преданным России и, еще недовольный клятвенными обетами верности, желал во всем открыться Государю: для чего был послан к нему боярин Иван Андреевич Челяднин, коему он чистосердечно исповедал тайну прежней измены Казанской, обстоятельства и вину ее, не пожалев и своей жены-прелестницы. Одним словом, великий Князь не мог сомневаться в его искренности. Царица Нурсалтан по возвращении из Казани жила опять месяцев шесть в Москве, ласкаемая, честимая при дворе, и вместе с нашим послом, окольничим Тучковым, отправилась в Тавриду, исполненная благодарности к Василию, который имел все причины верить дружбе Менгли-Гиреевой, но обманулся.
  
  Сей Хан престарелый, ослабев духом, уже зависел от своих легкомысленных сыновей, которые хотели иной системы в Политике, или, лучше сказать, никакой не имели, следуя единственно приманкам грабежа и корыстолюбия. Вельможи льстили Царевичам, ждали смерти Царя и хватали как можно более золота. Такими обстоятельствами воспользовался Сигизмунд и сделал, чего ни Казимир, ни Александр никогда не могли сделать: лишил нас важного долголетнего Менгли-Гиреева союза, вопреки умной жене Ханской, ревностной в приязни к Великому Князю.
  Литва обязалась давать ежегодно Менгли-Гирею 15000 червонцев с условием, чтобы он, изменив своим клятвам, без всякого неудовольствия на Россию, объявил ей войну, то есть жег и грабил в ее пределах. Сей тайный договор исполнился немедленно.
  В мае 1512 года сыновья Хановы, Ахмат и Бурнаш-Гиреи, со многолюдными шайками ворвались в области Белевские, Одоевские: злодействовали как разбойники и бежали, узнав, что Князь Даниил Щеня спешит их встретить в поле. Хотя Государь совсем не ожидал впадения Крымцев, однако ж не имел нужды в долгих приготовлениях: со времен его отца Россия уже никогда не была безоружною, никогда все полки не распускались, сменяясь только одни с другими в действительной службе. За Даниилом Щенею выступили и многие иные воеводы к границам.
  Ахмат-Гирей думал в июле месяце опустошить Рязанскую землю, но Князь Александр Ростовский стоял на берегах Осетра, князь Булгак и конюший Челяднин на Упе: Ахмат удалился.
  Более смелости оказал сын Ханский, Бурнаш-Гирей: он приступил к самой Рязанской столице и взял некоторые внешние укрепления: города не взял. Воеводы Московские гнали Крымцев степями до Тихой Сосны.
  
  Великий Князь знал истинного виновника сей войны и, желая усовестить Менгли-Гирея, представлял ему, что старая дружба, утвержденная священными клятвами и взаимною государственною пользою, лучше новой, основанной на подкупе, требующей вероломства и весьма ненадежной. Менгли-Гирей, извиняя себя, отвечал, что Царевичи без его повеления и ведома воевали Россию. Сие могло быть справедливо: тем не менее, постоянный, счастливый для нас союз, дело мудрости Иоанна, рушился навеки, и Крым, способствовав возрождению нашего величия, обратился для России в скопище губителей.
  
  Скоро сведал Василий, что Король готовит полки и неотступно убеждает Менгли-Гирея действовать против нас всеми силами, желая вместе с ним начать войну летом. В Думе Великокняжеской решено было предупредить сей замысел: Государь послал к Сигизмунду складную грамоту. Он написал в ней имя Королевское без всякого титула, исчислил все знаки его непримиримой вражды, оскорбление Королевы Елены, нарушение договора, старание возбудить Менгли-Гирея к нападению на Россию и заключил сими словами: "взяв себе Господа в помощь, иду на тебя и хочу стоять, как будет угодно Богу, а крестное целование слагаю".
  Тогда находились в Москве послы Ливонские, которые, быв свидетелями нашего вооружения, известили своего Магистра Плеттенберга, что никогда Россия не имела столь многочисленного войска и сильнейшего огнестрельного снаряда, что Великий Князь, пылая гневом на Короля, сказал: "доколе конь мой будет ходить и меч рубить, не дам покоя Литве".
  Сам Василий предводительствовал ратью и выехал из столицы 19 декабря 1512 года с братьями Юрием и Дмитрием, с зятем Царевичем Петром и с Михаилом Глинским. Главными воеводами были князья Даниил Щеня и Репня. Приступили к Смоленску.
  Тут гонец Королевский подал Василию письмо от Сигизмунда, который требовал, чтобы он немедленно прекратил воинские действия и вышел из Литвы, если не хочет испытать его мести. Великий Князь не ответствовал, а гонца задержали. Назначили быть приступу ночью, от реки Днепра. Для ободрения людей выкатили несколько бочек крепкого меду: пил, кто и сколько хотел.
  Сие средство оказалось весьма неудачным. Шум и крик пьяных возвестил городу нечто чрезвычайное: там удвоили осторожность. Они бросились смело на укрепления, но хмель не устоял против ужасов смерти. Встреченные ядрами и мечами, Россияне бежали, и Великий Князь чрез два месяца возвратился в Москву, не взяв Смоленска, разорив только села и пленив их жителей.
  
  В сие время скончалась в Вильне вдовствующая Королева Елена, умная и добродетельная, быв жертвою горести, а не яда, как подозревали в Москве от ненависти к Литовцам, ибо Сигизмунд имел в ней важный залог для благоприятного с нами мира, коего он желал, или еще не готовый к войне, или не доверяя союзу Менгли-Гирея и не имея надежды один управиться с Россиею.
  
  Не теряя времени, Государь вторично выступил из Москвы с полками, отправив наперед к Смоленску знатную часть рати с боярином князем Репнею и с окольничим Сабуровым. Наместник Смоленский, пан Юрий Сологуб, имея немало войска, встретил их в поле: битва решилась в нашу пользу, он заключился в городе.
  Привели многих пленников к Василию в Боровск, и воеводы обложили Смоленск. Государь прибыл к ним в стан 25 сентября 1613 года. Началась осада; но худое искусство в действии огнестрельного снаряда и положение города, укрепленного высокими стенами, а еще более стремнинами, холмами, делали ее безуспешною. Что мы днем разрушали, то Литовцы ночью воздвигали снова. Тщетно Великий Князь писал к осажденным или милостиво, или с угрозами, требуя, чтобы они сдались. Миновало шесть недель. Войско наше усилилось приходом Новгородского и Псковского. Можно было упорством и терпением изнурить граждан; но глубокая осень, дожди, грязь, принудили Великого Князя отступить. Россияне хвалились единственно опустошением земли неприятельской вокруг Смоленска и Полоцка, куда ходил из Великих Лук Князь Василий Шуйский, также со многочисленными полками.
  
  
  13-я СТУПЕНЬКА - с 20 декабря 1513 года по 14 мая 1516-го - время создания единого организма с централизованной системой управления всеми его органами.
  
  Действуя мечем, Государь не забывал действовать и политикой. Еще в 1508 году - сведав от Михаила Глинского, что Венгерский Король Владислав болен и что Максимилиан опять замышляет овладеть сею Державою, Великий Князь писал к Императору о войне России с Литвою, напоминал ему союз его с Иоанном и предлагал возобновить оный. Михаил взялся тайно переслать грамоту Василия в Вену.
  Дела Италии и другие обстоятельства были виною того, что Максимилиан долго не ответствовал. Наконец, в Феврале 1514 года приехал в Москву Императорский Посол, советник Георгий Шницен-Памер, который именем Государя своего заключил договор с Россиею, чтобы общими силами и в одно время наступить на Сигизмунда, Василию отнять у него Киев и все наши древние города, а Максимилиану Прусские области, захваченные Королем. Обязались ни в случае успеха, ни в противном, как в правление Сигизмунда, так и после, не разрывать сего союза, вечного и непременного. Условились также в свободе и безопасности для путешественников, послов и купцов в обеих землях. Максимилиан и Василий именуют друг друга братьями, Великими Государями и Царями. Русскую договорную грамоту перевели в Москве на язык Немецкий, и вместо слова Царь поставили Kayser.
  В Марте Шницен-Памер отправился назад в Германию с Великокняжеским чиновником, греком Дмитрием Ласкиревым, и с дьяком Елезаром Суковым, пред коими Максимилиан 4 Августа 1514 года утвердил договор клятвою, собственноручною подписью и золотою печатаю. Немецкий подлинник сей любопытной грамоты, уцелев в нашем Архиве, служил Петру Великому законным свидетельством, что предки его назывались Императорами и что Австрийский двор признал их в сем достоинстве.
  Чрез несколько месяцев новые Послы Максимилиановы, доктор Яков Ослер и Мориц Бургштеллер, вручили Великому Князю хартию союза, были приняты с отменною ласкою, и не только в Москве, но и во всех городах пышно угощаемы наместниками. Никаким иным послам не оказывалось более чести, но всё оказалось напрасно, ибо Максимилиан, опутанный делами Южной и Западной Европы, скоро переменил систему: выдал свою внучку Марию, дочь Филиппа Кастильского, за племянника Сигизмунда, наследника Владислава, а юного Фердинанда, сына Филиппа, женил на дочери Короля Венгерского и только именем остался союзник России.
  
  * * *
  В сие время Новгородские наместники, князь Василий Шуйский и Морозов, заключили также достопамятное мирное условие с семидесятью городами Немецкими, или с Ганзою, на десять лет.
  Чтобы возобновить свою древнюю торговлю в Новгороде, она решилась забыть все беды, что претерпели ее купцы в России: обязалась не иметь дружбы с Сигизмундом, ни с его друзьями, и во всем доброхотствовать Василию, который велел отдать Немцам дворы, места и церковь их в Новгороде. Позволил им торговать солью, серебром, оловом, медью, свинцом, серою, медом, сельдями и всякими ремесленными произведениями, обнадежив, что в случае войны с Ливониею или с Швециею Ганзейские купцы могут быть у нас совершенно спокойны. Установили, чтобы Россиян судить в Германии как Немцев, а Немцев в Новгороде как Россиян по одним законам, не наказывать первых без ведома наместников Великокняжеских, а вторых без ведома Ганзы. Никого не лишать вольности без суда, разбойника, злодея казнить смертию, только не мстить его невинным единоземцам.
  Великий Князь желал, исправляя ошибку Иоанна, восстановить сию важную для нас торговлю, но двадцатилетний разрыв и перемена в политическом состоянии Новгорода ослабили ее деятельность, уменьшили богатство и пользу обоюдную. Рижский Бургомистр Нейштет, около 1570 года будучи в Новгороде, видел там развалины древней каменной Немецкой божницы Св. Петра и маленький деревянный домик с подвалом, где еще складывались некоторые товары Ганзейские.
  
  * * *
  Уже Иоанн, как мы видели, искал приязни Баязета, но единственно для безопасности наших купцов в Азове и Кафе, еще не думая, чтобы Россия могла иметь выгоды от союза с Константинополем в делах внешней Политики. Василий хотел в сем отношении узнать мысли Султана и, сведав, что несчастный Баязет свержен честолюбивым, жестоким сыном, отправил к Селиму дворянина Алексеева с ласковым поздравлением.
  Алексеев, принятый в Константинополе весьма благосклонно, выехал оттуда с послом Султановым, князем Мангупским, Феодоритом Камалом, знакомцем нашего именитого чиновника Траханиота и, как вероятно, греком. Они были в пути около девяти месяцев, от августа 1513-го до мая 1514 года.
  
  Сей первый Турецкий Посол в Москве возбудил любопытство ее жителей, которые с удовольствием видели, что грозные завоеватели Византии ищут нашей дружбы. Его встретили пышно.
  Великий Князь желал заключить с Селимом договор письменный, но Камал отвечал, что не имеет на то приказания. Посол не смел входить в объяснения столь важные. Селим убеждал Великого Князя из дружбы к нему отпустить Летифа в Тавриду, но получил отказ.
  
  * * *
  Во время переговоров с сим чиновником Султанским наше войско выступало из Москвы. Великий Князь пылал ревностью загладить неудачу двух походов к Смоленску, думая менее о собственной ратной славе, чем о вреде государственном, который мог быть их следствием. Литовцы уже переставали бояться наших многочисленных ополчений и думали, что завоевания Россиян были единственно счастьем Иоанна; надлежало уверить и неприятелей и своих в неизменном могуществе России, страхом уменьшить силу первых, бодростью увеличить нашу.
  Поощряя Василия к неутомимости в войне, Михаил Глинский ручался за успех нового приступа Смоленска с условием, как пишут, чтобы Великий Князь отдал ему сей город в Удел наследственный. По крайней мере Глинский оказал тогда Государю важную услугу, наняв в Богемии и в Германии многих людей, искусных в ратном деле, которые приехали в Москву через Ливонию.
  
  Сам предводительствуя войском, Великий Князь выехал из столицы 8 июня 1514 года с двумя братьями, Юрием и Симеоном; третьему, Дмитрию, велел быть в Серпухове, четвертого, Андрея, оставил в Москве с Царевичем Петром. 220 бояр и придворных детей Боярских находилось в Государевой дружине. В Туле, на Угре стояли полки запасные.
  Государь осадил Смоленск, и 29 июля начали стрелять по городу из-за Днепра большими и мелкими ядрами, окованными свинцом. Летописец хвалит искусство главного Московского пушкаря именем Стефана: от ужасного действия его орудий колебались стены и люди падали толпами, а пушки Литовские, разрываясь, били своих.
  Весь город покрылся густыми облаками дыма, многие здания пылали, жители в беспамятстве вопили и, простирая руки к осаждающим, требовали милосердия. Пальба затихла. Смоленский Епископ Варсонофи вышел на мост, объявляя, что воевода, Юрий Сологуб, готов начать переговоры в следующий день. Великий Князь не дал ни малейшего срока и приказал снова громить крепость. Епископ возвратился со слезами.
  Вопль народный усилился. С одной стороны смерть и пламя, с другой убеждения многих преданных России людей действовали так сильно, что граждане не хотели слышать о дальнейшем сопротивлении, виня Сигизмунда в нерадивости. Воевода Юрий именем Королевским обещал им скорое вспоможение: ему не верили, и Духовенство, князья, бояре, мещане Смоленские послали сказать Государю, что они не входят с ним ни в какие договоры, моля его единственно о том, чтобы он мирно взял их под Российскую Державу и допустил видеть лицо свое.
  Вдруг прекратились все действия неприятельские. Епископ, Архимандриты, Священники с иконами и с крестами, наместник, вельможи, чиновники Смоленские явились в стане Российском, проливали слезы, говорили Великому Князю: "Государь! довольно текло крови Христианской, земля наша, твоя отчина, пустеет: прими град с тихостью". Епископ благословил Василия, который велел ему, Юрию Сологубу и знатнейшим людям идти в Великокняжеский шатер, где они, дав клятву в верности к России, обедали с Государем и должны были остаться до утра, а других отпустили назад в город. Стража Московская сменила Королевскую у всех ворот крепости.
  Герой Иоаннов, старец князь Даниил Щеня, на рассвете 31 июля 1514 года вступил в оную с полками конными: переписав жителей, обязал их присягою служить, доброхотствовать Государю Российскому, не думать о Короле, забыть Литву.
  
  Михаил Глинский мог иметь тайные связи в Смоленске, по крайней мере, он думал, что ему, из благодарности за его услуги, отдадут сей знаменитый город во владение. Великий Князь не сделал того и смеялся, как уверяют, над безмерным честолюбием Глинского, а Глинский, уже опытный в измене, замыслил новую.
  Государь немедленно отрядил воевод Московских и Смоленских к Мстиславлю, где княжил тогда один из потомков Гедиминова сына Евнутия, Михаил: не имея сил противиться, он выехал навстречу к нашему войску, присягнул России, был у Великого Князя и, милостиво им одаренный, возвратился в свою отчину. Граждане Кричева и Дубровны сами собою нам поддались. Довольный сими приобретениями, Василий не желал иных: учредил правительство в Смоленске, оставил там часть войска, другую послал к Борисову, к Минску и сам возвратился в Дорогобуж.
  Михаил Глинский стоял с вверенным ему отрядом близ Орши. Никто не знал об его злых умыслах. Потеряв надежду видеть себя владетельным князем Смоленским, досадуя на Василия и жалея о Литве, он тайно предложил Сигизмунду свои услуги, изъявлял раскаяние, обещал загладить прошедшее. Личная, справедливая ненависть к изменнику уступила явной пользе государственной: Король уверил Глинского в милости. Утвердили договор клятвами; согласились, чтобы войско Литовское шло как можно скорее к Днепру, ибо Михаил обещал Королю победу.
  Уже сие войско находилось близ Орши: Глинский, узнав о том, ночью сел на коня и бежал из Российского стана, но отъехал недалеко. Один из его слуг известил воеводу нашего, князя Булгакова-Голицу, о бегстве изменника: Воевода в ту же минуту с легкою дружиною поскакал за ним в обгон, пересек дорогу и ждал в лесу. Глинский ехал впереди, за ним, в версте, толпа вооруженных слуг, их и господина схватили и представили в Дорогобуже Великому Князю.
  Глинский не мог запираться: у него вынули из кармана письма Сигизмунда. Готовясь к смерти, он говорил смело о своих услугах и неблагодарности Василия. Государь приказал отвезти его скованного в Москву, а Воеводам нашим, князю Булгакову, боярину Челяднину и многим другим, идти навстречу к неприятельской рати.
  Константин Острожский предводительствовал ею. Пишут, что наших было 80000, Литовцев же только 35000. Сошлись на берегах Днепра и несколько дней стояли тихо, Россияне на левом, Литовцы на правом. Чтобы усыпить Московских воевод, Константин предлагал им разойтись без битвы и тайно наводил мост в пятнадцати верстах от их стана. Узнав, что половина неприятелей уже на сей стороне реки, гордый боярин Челяднин сказал: "Мне мало половины; жду их всех, и тогда одним разом управлюсь с ними". Конница, пехота Литовская перешли, устроились, заняли выгодное место: началась кровопролитная битва.
  Уверяют, что главные воеводы Московские, князь Булгаков-Голица и боярин Челяднин, от зависти не хотели помогать друг другу, что движения нашего войска не имели связи, ни общей цели, что в самом пылу сражения Челяднин выдал Булгакова и бежал.
  По другим известиям, князь Константин употребил хитрость: отступил притворно, навел Россиян на пушки и в то же время зашел им в тыл. Но все говорят единогласно, что Литовцы никогда не одерживали такой знаменитой победы над Россиянами: гнали, резали, топили их в Днепре и в Кропивне, телами усеяли поля между Оршею и Дубровною, пленили Булгакова, Челяднина и шесть иных Воевод, тридцать семь князей, более 1500 дворян и чиновников. Взяли обоз, знамена, снаряд огнестрельный, одним словом, в полной мере отмстили нам за Ведрошскую битву. Мы лишились тридцати тысяч воинов: ночь и леса спасли остальных.
  На другой день Константин торжествовал победу над своими единоверными братьями и Русским языком славил Бога за истребление Россиян, пышно угостил знатных пленников и немедленно отправил к Сигизмунду, который велел Челяднина и Булгакова оковать цепями: следственно, наказал их за то, что они услужили ему своим неразумием. Сии злосчастные воеводы долго томились в неволе, презираемые Литвою и как бы забвенные отечеством.
  Сигизмунд, будучи вне себя от радости, спешил известить всю Европу о славе Литовского оружия, дарил Государей и Папу нашими пленниками, мыслил, что отнимет у России не только Смоленск, но и все прежние завоевания, что Василий не может собрать новых сильных полков и что ему остается только бежать во глубину Московских лесов. Король ошибся: сия блестящая победа не имела никаких важных следствий.
  
  С первою вестью о нашем несчастии прискакали в Смоленск некоторые раненные в битве чиновники Великокняжеские. Весь город пришел в волнение. Многие тамошние бояре думали, подобно Сигизмунду, что Россия уже пала: советовались между собою, с Епископом Варсонофием и решились изменить Государю.
  Епископ тайно послал к Королю своего племянника с уверением, что если он немедленно пришлет войско, то Смоленск будет его. Но другие верные бояре донесли о сем умысле наместнику, князю Василию Шуйскому, который, едва успев взять изменников и самого Епископа под стражу, увидел знамена Литовские: сам Константин с шестью тысячами отборных воинов явился пред городскими стенами.
  Тут Шуйский изумил его и жителей зрелищем ужасным: велел на стене, в глазах Литвы, повесить всех заговорщиков, кроме Святителя, надев на них собольи шубы, бархаты, камки, а другим привязав к шее серебряные ковши или чарки, пожалованные им от Великого Князя.
  Константин воспылал гневом: приступил к Смоленску, но изменников уже не было, граждане и воины бились мужественно с Литвою. Константин ушел: Россияне захватили немало пленников и часть обоза. Недостойного пастыря Варсонофия отвезли в Дорогобуж к Великому Князю, который, изъявив удовольствие Шуйскому и дав все нужные повеления для безопасности Смоленска, возвратился в Москву.
  Литовцы заняли только Дубровну, Мстиславль и Кричев, где жители снова присягнули Сигизмунду.
  
   В 1515 году Король желал отдохновения и распустил войско, но сын Менгли-Гиреев, Магмет, узнав о победе его, хотел воспользоваться ею, чтобы опустошить южные владения Российские с помощью нового изменника нашего, Воеводы Евстафия Дашковича. Этот Литовский беглец, коего милостиво принял Иоанн и который, служив несколько лет Василию, ушел к Сигизмунду вслед за Константином Острожским. Получив от Короля во владение Канев и Черкасы, имея воинские достоинства, смелость, мужество, Дашкович прославился в истории Днепровских казаков, заслужив имя их Ромула. Он образовал, устроил сие легкое, деятельное, неутомимое ополчение, коему удивлялась Европа, избрал вождей, ввел строгую подчиненность, дал каждому воину меч и ружье, наблюдал все движения Крымцев и преграждал им путь в Литву. Дашкович знал Россию и казался для нас тем опаснее. вместе с Киевским воеводою, Андреем Немировичем, он присоединился к толпам Магмет-Гиреевым, думая взять Чернигов, Новгород Северский, Стародуб, где не было ни князей, ни Московской рати: Шемякин и князь Василий Стародубский находились тогда у Государя. Неприятели сверх многочисленной конницы имели тяжелый снаряд огнестрельный. Но воеводы Северские отстояли города: ибо Магмет-Гирей боялся тратить людей на приступах, не слушался Литовских предводителей и заключил свой поход бегством.
  
  
  * * *
  Тем не менее Василий с огорчением видел, что измена Менгли-Гиреея в пользу Литвы уменьшает силы России. Он искал нового средства обратить Хана к прежней системе. Посол Турецкий еще был в Москве: Государь отпустил его в Константинополь со своим ближним дворянином, Василием Коробовым, написав с ним в ответной грамоте к Султану о вероломстве Менгли-Гирея и прося, чтобы Селим запретил Хану дружиться с Литвою. Коробову надлежало стараться о заключении решительного союза между Россиею и Портою Оттоманскою, с обязательством помогать друг другу во всех случаях, особенно против Литвы и Тавриды, ежели Менгли-Гирей не отступит от Сигизмунда. Но Коробов не успел в главном деле: Сселим писал к Государю, что пришлет в Москву нового Посла, и не сдержал слова, будучи занят войною Персидскою. Установили единственно правила свободной торговли в Азове и в Кафе для наших купцов.
  В сие время не стало Менгли-Гирея: Россия могла бы справедливо оплакивать его кончину, если бы он был для Василия то же, что для Иоанна. Великий Князь мог ждать более успеха в делах с его наследником, старшим сыном Магмет-Гиреем. К несчастию, новый Хан не походил на отца ни умом, ни добрыми качествами: вопреки Алкорану любил пить до чрезмерности, раболепствовал женам, не знал добродетелей государственных, знал одну прелесть корысти, был истинным атаманом разбойников.
  Сначала он изъявил желание приобрести дружбу России и с честью отпустил Великокняжеского Посла Тучкова. Но скоро, взяв дары от Сигизмунда, прислал в Москву вельможу своего Дувана с наглыми и смешными требованиями: писал, что взятие Смоленска нарушает договор Василия с Менгли-Гиреем, который будто бы пожаловал Смоленское Княжение Сигизмунду. Что Василий должен возвратить оное, также и Брянск, Стародуб, Новгород Северский, Путивль, вместе с другими городами, будто бы данными Ханом, отцом его, Иоанну в знак милости. Магмет-Гирей требовал еще освобождения всех Крымских пленников, дани с Одоева, многих вещей драгоценных, денег; а в случае отказа грозил местью.
  Великий Князь не мог образумить бессмысленного варвара, но мог надеяться на доброхотство некоторых вельмож Крымских, в особенности на второго Менгли-Гиреева сына, Ахмата Хромого, объявленного калгою Орды, или первым чиновником по Хане. Для того вооружился терпением, честил посла и в удовольствие Магмет-Гирею освободил Летифа: ибо сей бывший Царь Казанский опять сидел тогда под стражею за неприятельские действия Крымцев.
  Боярин Мамонов повез ответные грамоты и дары Хану, весьма умеренные. Он должен был сказать Магмет-Гирею, что нелепые его требования суть плод Сигизмундова коварства, что Государь не только намерен вечно владеть Смоленским Княжением, но хочет отнять у Короля и все иные древние города наши. Что Менгли-Гирей утвердил свое могущество дружбою России, а не Литвы, и что мы готовы возобновить союз, ежели Хан с искреннею любовью обратится к Великому Князю и престанет нам злодействовать.
  
  Два обстоятельства помогли сначала успеху Мамонова: Магмет-Гирей тщетно ждал новых даров от Сигизмунда и сведал, что Султан имеет особенное уважение к Великому Князю. Хотя Мамонов несколько раз был оскорбляем наглостью Царедворцев, хотя Магмет-Гирей жаловался на скупость Василия: однако ж изъявил желание отстать от Короля и вызвался даже, в залог союза, прислать одного из сыновей на житье в Россию, ежели Великий Князь пошлет сильную рать водою на Астрахань. Уже написали и грамоту договорную, которую надлежало утвердить присягою в день Менгли-Гиреева поминовения; но Сигизмунд успел вовремя доставить 30000 червонцев Хану: грамоту забыли, посла Московского не слушали, и сын Магмет-Гиреев, Царевич Богатырь, устремился на Россию с голодными толпами: ибо от чрезвычайных жаров сего лета поля и луга иссохли в Тавриде. Опустошив села Мещерские и Рязанские, Богатырь ушел; а Хан в ответ на жалобы Великого Князя просил его извинить молодость Царевича, который будто бы самовольно тревожил Российские владения.
  Еще мирные сношения не прерывались: место умершего в Тавриде Мамонова заступил боярский сын Шадрин, умный, деятельный. Весьма усердно помогал ему брат Ханский, Калга Ахмат, ненавистник Литвы и друг России, где он на всякий случай готовил себе верное убежище.
  Искренность своих чувств к России Калга доказывал собственными поступками: господствуя в Очакове, нападал на Литовские пределы, вопреки дружбе Сигизмундовой с Магмет-Гиреем, и писал к Василию: "Не думая ни о чем ином, возьми для меня Киев: я помогу тебе завоевать Вильну, Троки и всю Литву".
  Другие Князья, также доброхотствуя нам, враждовали Королю: уверяли, что и Хан изменит ему, если Великий Князь будет только щедрее, а Магмет-Гирею сказывали, что Россия намерена помогать его злодеям, Ногаям и Астраханцам, если он не предпочтет ее союза Литовскому. Сии Вельможи и бесстыдное корыстолюбие самого Хана произвели наконец то, что он, взяв одною рукою Сигизмундово золото, занес другую с мечом на его землю, не для услуги нам, но единственно для добычи, послав 40000 всадников разорять южные Королевские владения. Сей варвар не боялся мести за свое вероломство, понимая, что Россия и Литва все простят ему в надежде вредить через него друг другу. Между тем открылось новое обстоятельство, которое убеждало его искать Васильевой приязни.
  
  Царь Казанский, Магмет-Аминь, занемог жестокою болезнию: от головы до ног, по словам Летописца, он кипел гноем и червями. Призывал целителей, волхвов и не имел облегчения, заражал воздух смрадом гниющего своего тела и думал, что сия казнь послана ему Небом за вероломное убиение столь многих Россиян и за неблагодарность к Великому Князю Иоанну.
  Чтобы умереть спокойнее, Магмет-Аминь желал удостоверить Василия в своей искренности: прислал ему 300 коней, украшенных золотыми седлами и червлеными коврами, Царский доспех, щит и шатер, подарок Владетеля Персидского, столь богатый и хитро вытканный, что Немецкие купцы рассматривали его в Москве с удивлением. Послы Казанские молили Великого Князя объявить Летифа их Владетелем в случае Магмет-Аминевой смерти, обязываясь вечно зависеть от государя Московского и принимать Царей единственно от его руки.
  Написали грамоту: окольничий Тучков ездил с нею в Казань, где Царь, Вельможи и народ утвердили сей договор клятвами. Василий, в доказательство своего благоволения к Магмет-Аминю, пожаловал Летифу город Коширу.
  
  
  14-я СТУПЕНЬКА - с 14 мая 1516 года по 8 октября 1518-го - время, когда обостряется сверх чувствительность, которая позволяет прочувствовать ситуацию изнутри. В связи с чем, проявляется своеволие и свободомыслие, время отрицания всех авторитетов.
  
  Хан Крымский принимал живейшее участие в судьбе Казани, опасаясь, чтобы тамошние Князья после Магмет-Аминя не взяли к себе на престол кого-нибудь из Астраханских, ненавистных ему Царевичей. Для сего он послал в 1517 году знатного человека в Москву, дружески писал к Великому Князю. Хвалился разорением Литвы, обещал немедленно дать свободу Московским пленникам и заключить союз с нами, если Государь возведет Летифа на Казанское Царство, отнимет городок Мещерский, бывшее Нордоулатово поместье, у своего служивого Царевича Астраханского Шиг-Алея, уступит оное кому-нибудь из сыновей Магмет-Гиреевых и решится воевать Астрахань.
  Долго Василий отвергал сие последнее условие: наконец и на то согласился. Казалось, что все препятствия исчезли. В Москву ждали новых послов Ханских с договорною грамотою. Они не ехали, и Великий Князь узнал, что Сигизмунд, подобно ему неутомимый в искании Магмет-Гиреевой дружбы, умел опять задобрить Хана богатыми дарами.
  20000 Крымцев с огнем и мечем неожиданно явились в России и дошли до самой Тулы, где встретили их Московские воеводы, князья Одоевский и Воротынский. Хищников наказали: спасаясь бегством, они тонули в реках и в болотах, гибли от руки наших воинов и земледельцев, которые засели в лесах и не давали им ни пути, ни пощады, так что весьма немногие возвратились домой, нагие и босые. Чрез несколько месяцев Князь Шемякин выгнал Крымцев из области Путивльской и побил их за Сулою.
  
  * * *
  Не имев успеха в сношениях с Ханом, Василий приобрел в сие время двух знаменитых искренних друзей в Европе. Еще в 1513 году посол Короля Датского, Иоанна, находился в Москве, или по делам Шведским, или для того, чтобы склонить нас к соединению Греческой Церкви с Римскою, как сам Король писал к Императору Максимилиану и Людовику XII. Сын Иоаннов, Христиан II, памятный в истории ужасной свирепостью и прозванием Нерона Северного, в 1517 году утвердил приязнь с Россиею торжественным договором воевать общими силами - где и когда будет возможно - Швецию и Польшу, хотя наместники Великокняжеские в 1510 году заключили с первою шестидесятилетнее перемирие.
  Посол наш, дворянин Микулин, был в Копенгагене: Христианов, Давид Герольт, в Москве. Великий Князь позволил Датским купцам иметь церковь в Новгороде и свободно торговать в России. Усиленно домогаясь властвовать над всею древнею Скандинавиею, Христиан не мог содействовать нам против Сигизмунда, а Василий, занятый Литовскою войною, оставался единственно доброжелателем Христиана в его борении со Шведским Правителем Стуром. Однако ж тесная связь между сими двумя Государями устрашала их врагов: Сигизмунд должен был опасаться Дании, а Швеция России.
  
  Вторым союзником нашим был Великий Магистр Немецкого Ордена Албрехт Бранденбургский. Пламенный дух сего воинственного братства, освященного Верою и добродетелью, памятного великодушием и славою первых его основателей, угас в странах Севера. Богатство не заменяет доблести, и Рыцари-Владетели, некогда сильные презрением жизни, в избытке ее приятностей увидели свою слабость. Покорители язычников были покорены собратьями-Христианами. Казимир и наследники его уже взяли многие Орденские города, именуя Великого Магистра своим присяжником.
  Рыцарство тосковало в унижении: хотело возвратить свою древнюю славу, независимость и владения, молило Папу, Германию, Императора о защите и наконец обратилось к России, весьма естественно: ибо мы одни ревностно желали ослабить Сигизмунда.
  Хотя Немецкий Орден, вступаясь за Ливонию, часто оглашал нас в Европе злодеями, неверными, еретиками, но сии укоризны были преданы забвению, и Крестоносные Витязи Иерусалимские дружественно простерли руку к Великому Князю. Албрехт прислал в Москву Орденского чиновника, Дидриха Шонберга, принятого со всеми знаками уважения. В такое время, когда двор говел и обыкновенно не занимался делами, на первой неделе Великого Поста, Шонберг имел переговоры с боярами, в Субботу обедал у Государя, в Воскресенье вместе с ним слушал Литургию в храме Успения.
  Заключили наступательный союз против Короля. Магистр требовал ежемесячно шестидесяти тысяч золотых Рейнских на содержание десяти тысяч пехотных и двух тысяч конных воинов: Государь обещал, если Немцы возьмут Данциг, Торн, Мариенвердер, Эльбинг и пойдут на Краков. Однако ж не хотел включить в договор, чтобы России не мириться с Сигизмундом до отнятия у него всех Прусских и наших древних городов, сказав Шонбергу: "От вас надобно требовать обязательства, ибо вы еще не воюете, а мы уже давно в поле и делаем, что можем".
  Условились хранить договор в тайне, чтобы Король не успел изготовиться к обороне. Разменялись клятвенными грамотами. Магистру хотелось, чтобы Великий Князь немедленно доставил 625 пуд серебра в Кенигсберг, где наши собственные чиновники могли бы обратить оное в деньги и выдавать их, в случае надобности, Немецким ратникам. Для сего новый посол Орденский, Мельхиор Робенштеин, был в Москве. Василий ответствовал, что серебро готово, но что Немцы должны прежде начать войну.
  Отпуская Загряского в Кенигсберг, Государь велел ему разведать там о делах Императора Максимилиана с Королем Французским, с Венецией, узнать, будет ли от него Посольство в Москву и в каких сношениях он находится с Сигизмундом?
  Уже Василий не имел надежды на помощь Императора в сей войне, слышав о свидании его с Королями Венгерским и Польским в Вене, о брачных союзах их семейства, напротив того желал, чтобы Максимилиан объявил себя посредником между Литвою и Россиею.
  Обе Державы хотели отдохновения, но первая еще более. Великий Князь молчал, а Сигизмунд просил Императора доставить мир Литве. Для сего Посол Венского двора, Барон Герберштеин, муж ученый и разумный, прибыл в Москву. Представленный Государю, он с жаром, искусством и красноречием описал бедствие междоусобия в Европе Христианской и торжество Султанов, которые, пользуясь ее несогласием, берут земли и Царства. Ученый Посол говорил о Филиппе и Александре Македонских: славил миролюбие отца, осуждал сына, ненасытного в кровопролитии, и проч.
  
  Великий Князь сказал, что переговоры должны быть в Москве, как всегда бывало, а не иначе, и дал опасную грамоту для Королевских послов. Они приехали: Ян Щит, Наместник Могилевский, и Богуш, Государственный Секретарь, с семьюдесятью Дворянами, но их не впустили в Москву: велели им жить в Дорогомилове, ибо Великий Князь узнал, что войско Сигизмундово вступило в наши пределы и что сам Король находился в Полоцке с запасною ратию.
  
  Сие нападение было местью. За несколько времени пред тем воевода Псковский, Андрей Сабуров, без ведома Государева ходил с тремя тысячами воинов на Литву: шел мирно, не делал никакой обиды жителям и стал у Рославля, объявив гражданам, что бежит от Великого Князя к Королю. Они поверили и выслали ему, как другу, съестные припасы, но Сабуров неожиданно, в торговый день, взял Рославль, обогатился добычею и вывел оттуда множество пленников, из коих освободил только 18 купцов Немецких.
  Чтобы наказать Псковитян Константин Острожский, хотел завоевать Опочку, где был наместником Василий Михайлович Салтыков. Литовцы вместе с наемниками Богемскими и Немецкими две недели громили пушками сию ничтожную крепость: стены падали, но Салтыков, воины его и граждане не слабели в бодрой защите, отразили приступ, убили множество людей и воеводу Сокола, отняв у него знамя.
  Между тем Воеводы Московские спешили к Опочке: из Великих Лук князь Александр Ростовский, из Вязьмы Василий Шуйский. Впереди были князь Феодор Оболенский Телепнев и храбрый муж Иван Лятцкий с детьми боярскими. Они близ Константинова стана в трех местах разбили наголову 14 тысяч неприятелей и новую рать, посланную Сигизмундом к Острожскому, пленили Воевод, взяли обоз и пушки. Наша главная сила шла прямо на Константина: он не захотел ждать ее, снял осаду, удалился скорыми шагами и не мог спасти тяжелых стенобитных орудий, которые остались трофеями Салтыкова. Россияне загладили стыд Оршинской битвы, возложив на Константина знамение беглеца, по выражению одного летописца.
  
  Узнав о сей победе, Великий Князь дозволил послам Сигизмунда торжественно въехать в Москву и принял их с удовольствием. "Король, - сказал он, - предлагает мир и наступает войною, теперь мы с ним управились: можем выслушать мирные слова его".
  Переговоры начались весьма неумеренными требованиями с обеих сторон. Мы хотели, чтобы Сигизмунд отдал нам Киев, Витебск, Полоцк и другие области Российские вместе с сокровищами и с уделом покойной Королевы Елены, казнив всех наглых панов, оскорбителей ее чести, а Литовцы хотели иметь не только Смоленск, Вязьму, Дорогобуж, Путивль, всю землю Северскую, но и половину Новгорода, Пскова и Твери.
  Паны Щит и Богуш объявили, наконец, что Сигизмунд согласится возобновить договор, заключенный между великим Князем Иоанном и Королем Александром в 1494 году. Посол Максимилианов убеждал Василия уступить хоть один Смоленск, ставя ему в пример умеренность славного Царя Пирра Максимилиана, отдавшего Венецианской Республике Верону, и самого Великого Князя Иоанна, не хотевшего отнять Казани у древних ее Царей.
  Бояре Московские, умолчав о Пирре, ответствовали, что Император мог быть великодушен против Венеции, но что великодушие не есть закон; что Казань была и есть в нашем подданстве, что Великий Князь не имеет обычая уступать свои отчины, данные ему Богом и победою.
  Спорили много и долго: Смоленск был главным препятствием мира. Государь, отпуская послов, встал с места, велел кланяться Сигизмунду и в знак ласки дал им руку. Все кончилось. Тогда Барон Герберштеин вручил Великому Князю особенную грамоту Максимилиана о Михаиле Глинском, который просил Василия отпустить Михаила в Испанию, к его внуку Карлу.
  Государь не согласился, отвечал, что сей изменник положил бы свою голову на плахе, если бы не изъявил желания принять нашу Веру, что отец и мать его были Греческого Закона, что Михаил, в Италии легкомысленно пристав к Римскому, одумался, хочет умереть Христианином Восточной Церкви и поручен Митрополиту для наставления.
  
  Герберштеин выехал в 1518 году из Москвы с надеждою, что если не мир, то хотя бы перемирие остается возможным между воюющими Державами. Великий Князь послал в Вену дьяка Владимира Племянникова объяснить Императору нашу справедливость и требовать его обещанного содействия в войне против Сигизмунда.
  Новые Послы Максимилиана, советник Франциск-да-Колло и Антоний де-Конти, прибыли в Москву с племянниковым, чтобы вторично ходатайствовать за Сигизмунда, или, как они говорили, за Христианство. С избытком красноречия представили картину Оттоманских завоеваний в трех частях мира, от Босфора Фракийского до песков Египетских, Кавказа и Венеции; описали жалостное рабство Греческой Церкви, матери нашего Христианства. Унижение Святыни, гроба Спасителя, Назарета, Вифлеема и Синая под властью Магометан; изъясняли, что Порта в соседстве с нами чрез Тавриду и может скоро наложить тяжкую свою руку на Россию. Изобразили свирепость, хитрость, счастье Селима, упоенного кровью отца и трех братьев, возжигающего пред собою светильники от тука сердец Христианских и давшего себе имя Владыки мира. Убеждали Василия, как знаменитейшего Царя верных, идти за хоругвию Иисуса. Наконец, молили его объявить искренно, желает ли или не желает мира с Литвою, чтобы не плодить речей бесполезно?
  Великий Князь хотел его, но не хотел возвратить Смоленска. Послы начали говорить о перемирии на пять лет. Он соглашался, но с условием освободить всех пленников: чего не принял Сигизмунд, имея их гораздо более, нежели мы. Наконец Василий, в угодность Императору, дал слово не воевать Литвы в течение 1519 года, если Король также не будет беспокоить России и если Максимилиан обяжется после того вместе с Россиею наступить войною на Сигизмунда. С сим предложением отправился в Австрию Великокняжеский дьяк Борисов. Но Максимилиан скончался. Василий жалел об нем как о своем знаменитом приятеле, а Сигизмунд оплакал его как усердного покровителя в такое время, когда новые враги восстали на Литву и Польшу.
  
  
  15-я СТУПЕНЬКА - с 8 октября 1518 года по 2 марта 1521-го - время Божественных знамений, рождающих материалистическую идею, которая будет управлять 16-ой ступенькой. Время свержения существующих властителей.
  
  Абдыл-Летиф, названный преемником Царя Магмет-Аминя, умер в Москве 19 ноября 1518 года, к огорчению Великого Князя: ибо Летиф служил ему орудием Политики или залогом в отношении к Тавриде и Казани. Но сие происшествие имело сначала благоприятные для нас следствия.
  Желая завоевать Астрахань, Магмет-Гирей не менее желал подчинить себе и Казань: содействие России, нужное и для первого, было еще необходимее для успеха в последнем намерении. Итак, услышав о смерти Летифа, зная близость Магмет-Аминевой и назначив Казанский престол брату своему, Саип-Гирею, Хан обратился к дружбе Великого Князя. Хотя многие вельможи и Царевич усиленно противились сему расположению. Хотя Калга, Ахмат-Гирей, наш ревностный приятель был одним из них злодейски убит, но доброжелатели России, в числе коих находился Князь Аппак, главный любимец Ханский, превозмогли, и Магмет-Гирей известил Василия, что он немедленно пришлет в Москву сего Аппака с клятвенною грамотою. Что Крымцы уже воюют Литву, что мы их усердною помощью истребим всех врагов, если сами окажем услугу Хану: возьмем для него Астрахань или Киев.
  Не упуская времени, Государь послал в Тавриду князя Юрия Пронского, а с ним дворянина Илью Челищева, весьма угодного Царю. Они встретили Аппака, который действительно привез в Москву шертную грамоту Ханскую, написанную слово в слово по данному от нас образцу, в том смысле, чтобы Великому Князю и Магмет-Гирею соединить оружие против Литвы и наследников Ахматовых.
  Союз утвердился присягою. Хартия шертная лежала на столе под крестом: Государь поцеловал крест, взяв письменное обязательство с Аппака в верности Магмет-Гирея.
  
  * * *
  [1519 г.] Между тем судьба Казани решилась не так, как думал Хан. Магмег-Аминь в ужасных муках закрыл глаза навеки: исполняя волю его и свой торжественный обет, уланы и вельможи Казанские требовали нового Царя от руки Василия, давно знавшего мысль Хана Крымского, но таившего свою. Настало время или угодить Магмет-Гирею, или сделать величайшую досаду. Василий не колебался: как ни желал союза Тавриды, но еще более опасался усилить ее Хана, который в надменности властолюбия замышлял, подчинением себе Астрахани и Казани, восстановить Царство Батыя, столь ужасное в памяти Россиян.
  Не брату, а врагу Магмет-Гирея Василий, готовил престол в Казани и послал туда Тверского дворецкого, Михайла Юрьева, объявить жителям, что дает им в Цари юного Шиг-Алея, внука Ахматова, который переехал к Иоанну с отцом своим, Шиг-Авлеаром, из Астрахани и, к неудовольствию Магмет-Гирея, владел у нас городком Мещерским.
  Вельможи и народ, изъявив благодарность, прислали в Москву знатных людей за Шиг-Алеем. Димитрий Бельский в 1519 году отправился с ними и с новым Царем в Казань, возвел его на престол, взял с народа клятву в верности к Государю Московскому. Все были довольны, и Шиг-Алей, воспитанный в России, искренно преданный Великому Князю как единственному своему покровителю, не имел иной мысли, кроме той, чтобы служить ему усердно в качестве присяжника.
  
  Сие делалось во время бытности Аппака в Москве, и хотя не помешало заключению союза с Тавридою, однако ж потребовало объяснения. Посол с удивлением спросил, для чего Василий, друг его Царя, отдал Казань внуку ненавистного Ахмата?
  Василий уверял, что он думал возвести брата или сына Магмет-Гиреева на сие Царство, но что Казанские вельможи непременно требовали Шиг-Алея, и если бы воля их не исполнилась, то они взяли бы себе Царя из Ногаев или Астрахани, следственно, опасного неприятеля России.
  Аппак замолчал, и скоро пришла в Москву желанная весть, что Хан уже действует как наш ревностный союзник; что сын его, Калга Богатырь, совсем неожиданно вступив в Литву с тридцатью тысячами, огнем и мечем опустошил владения Сигизмунда едва не до самого Кракова, наголову разбил Гетмана, Константина Острожского, пленил 60000 жителей, умертвил еще более и возвратился с торжеством счастливого разбойника, покрытый кровью и пеплом. Доказав таким образом Королю, что мнимый союз варваров бывает хуже явной вражды (ибо производит оплошность).
  Магмет-Гирей готовился доказать сию истину и Великому Князю, но еще около двух лет представлял лицо нашего друга. Аппак выехал из Москвы весьма довольный милостию Государя, и новый Посол Российский, боярин Федор Клементьев, заступил в Тавриде место князя Пронского.
  Зная, сколь Магмет-Гирей боится Султана, Василий отправил в Царьград дворянина Голохвастова с письмом к Селиму, изъявляя сожаление; что он долго не шлет к нам второго, обещанного им Посольства для заключения союза, который мог бы обуздывать Хана, ужасая Литву с Польшею.
  Голохвастов имел еще тайное поручение видеться в Константинополе с Гемметом-Царевичем, сыном убитого в Тавриде Калги Ахмата. Носился слух, что Султан мыслит дать ему Крымское Ханство; а как отец его любил Россию, то Великий Князь надеялся и на дружбу сына. Голохвастов должен был предложить Геммету покровительство Василиево, верное убежище в Москве, удел и жалованье. Геммет, непримиримый враг своего дяди, Магмет-Гирея, мог и в изгнании быть нам полезен, имея связи и друзей в Тавриде: тем более надлежало искать в нем приязни, если милость Султанская готовила для него Ханство.
  Посол наш возвратился благополучно. Геммет не сделался Ханом, не приехал и в Россию, но Селим, написав к Василию ласковый ответ, в доказательство истинной к нему дружбе, велел своим пашам тревожить Королевские владения. Подтвердил также условия свободной торговли между обеими Державами.
  
  * * *
  Изумленный нападением Магмет-Гирея, Сигизмунд узнал, что и присяжник его Албрехт, Магистр Немецкого Ордена, вследствие заключенного им договора с Россиею готовится к войне. Долго сей искренний союз не имел своего действия от двух причин. Во-первых, Папа Леон Х убеждал Магистра не только остаться в мире с Королем, но и быть посредником между им и Россиею, предлагая ему главное Воеводство в Христианском всенародном ополчении, коему надлежало собраться под знаменами Веры, чтобы смирить гордость Султана. Сей Папа, славный в истории любовию к искусствам и наукам гораздо более, нежели Пастырскою ревностию и государственным благоразумием, представлял чрез Магистра и Великому Князю, что Константинополь есть законное наследие Российского Монарха, сына Греческой Царевны. Что здравая Политика велит нам примириться с Литвою, ибо время воюет сию Державу, и Сигизмунд не имеет наследников. Что смерть его разрушит связь между Литвою и Польшею, которые без сомнения изберут тогда разных Владетелей и несогласием ослабеют, что все благоприятствует величию России, и мы станем на первой степени Держав Европейских, если, объединившись с ними против Оттоманов, соединимся и Верою. Что Церковь Греческая не имеет главы, что древняя сестра ее, Церковь Римская, возвысит нашего Митрополита в сан Патриарха, утвердит грамотою все добрые наши обычаи, без малейшей перемены и новостей. Что он (папа) желает украсить главу непобедимого Царя Русского венцем Царя Христианского без всякого мирского возмездия или прибытка, единственно во славу Божию.
  Василий, как пишут, негодовал на Леона за то, что он торжественно праздновал в Риме победу Сигизмундову в 1514 году, объявив нас еретиками, однако ж сей благоразумный Государь ответствовал Магистру, что ему весьма приятно видеть доброе к нам расположение Папы и быть с ним в дружественных сношениях по государственным делам Европы, но что касается до Веры, то Россия была, есть и будет Греческого исповедания во всей чистоте и неприкосновенности оного.
  Поверенный Леонов в Кракове и в Кенигсберге монах Николай Шонберг желал ехать и в Москву: Великий Князь обещал принять его милостиво и дозволил Папе иметь через Россию сообщение с Царем Персидским.
  Второю виною медленности Альбрехта был недостаток в деньгах: он требовал ста тысяч гривен серебра от Великого Князя, чтобы нанять воинов в Германии, но Великий Князь, опасаясь истощить казну свою бесполезно, отвечал: "возьми прежде Данциг и вступи в Сигизмундову землю". А Магистр говорил: "не могу ничего сделать без денег".
  По желанию Албрехта Василий написал дружественные грамоты к Королю Французскому и Немецким избирателям или Курфюрстам, убеждая их вступиться за Орден, утесняемый Польшею, и советовал князьям Германии избрать такого Императора, который мог бы сильною рукою защитить Христианство от неверных и ревностнее Максимилиана покровительствовать славное Рыцарство Немецкое.
  Послы Магистра были честимы в Москве, наши в Кенигсберге. Албрехт сам ходил к ним для переговоров, сажал их за обедом на свое место, не хотел слушать поклонов от Великого Князя, называя себя недостойным такой высокой чести. Приказывал к нему поклоны до земли, учил Немцев языку Русскому, говорил с умилением о благодеяниях, ожидаемых им от России для Ордена знаменитого, хотя и несчастного в угнетении. Объявил Государю всех своих тайных союзников, и в числе их Короля Датского, Архиепископа Майнцского, Кельнского, Герцогов Саксонского, Баварского, Брауншвейгского и других. Уверял, что Папа Леон будет за нас, если Сигизмунд отвергнет мир справедливый, в порыве ревности даже не советовал Василию мириться, чтобы Литва, находясь тогда в обстоятельствах затруднительных, не имела времени отдохнуть.
  Великий Князь не сомневался в усердии Магистра, но сомневался в его силах, наконец послал ему серебра на 14000 червонцев для содержания тысячи наемных ратников. Слыша, что Албрехт действительно вызывает к себе 10000 ратников из Германии и всеми силами ополчается на Короля, сведав, что война уже открылась между ими, в конце 1519 года Великий Князь еще отправил знатную сумму денег в Пруссию, желая Ордену счастья, славы и победы.
  
  * * *
  Между тем Россия и сама бодро действовала оружием. Московская дружина, Новгородцы и Псковитяне осаждали в 1518 году Полоцк, но голод принудил их отступить: немалое число детей боярских, гонимых Литовским паном Волынцем, утонуло в Двине.
  В августе 1519 года воеводы наши, князья Василий Шуйский из Смоленска, Горбатый из Пскова, Курбский из Стародуба ходили до самой Вильны и далее, опустошая, как обыкновенно, всю землю. Разбили несколько отрядов и шли прямо на большую Литовскую рать, которая стояла в Креве, но удалилась за Лоск, в места тесные и непроходимые. Россияне удовольствовались добычею и пленом, несметным, как говорит летописец.
  Другие воеводы Московские, Василий Годунов, Князь Елецкий, Засекин с сильною Татарскою конницею приступали к Витебску и Полоцку, выжгли предместья, взяли внешние укрепления, убили множество людей.
  Третья рать под начальством Феодора Царевича, крещенного племянника Алегамова, также громила Литву. Польза сих нападений состояла единственно в разорении неприятельской земли. Магистр советовал нам предпринять важнейшее: сперва завоевать Самогитию, открытую, беззащитную и богатую хлебом, а после идти в Мазовию, где он хотел соединиться с Российским войском, чтобы ударить на Короля в сердце его владений, в самое то время, когда наемные Немецкие полки, идущие к Висле, устремятся на него с другой стороны.
  
  * * *
  В 1520 году Положение Сигизмунда казалось весьма бедственным. Не только война, но и язва опустошала его Державу. Лучшее Королевское войско состояло из Немцев и Богемских Славян: они, после неудачного приступа к Опочке, с досадою ушли восвояси и говорили столь обидные для Сигизмунда речи, что единоземцы их уже не хотели служить ему. Лавры славного Гетмана, Константина, увяли. Города Литовские стояли среди усеянных пеплом степей, где скитались толпами бедные жители деревень, сожженных Крымцами или Россиянами.
  Но счастье вторично спасло Сигизмунда. Он не терял бодрости, искал мира, не отказываясь от прежних требований, и заключил в Москве чрез Пана Лелюшевича только перемирие на шесть месяцев. Действовал в Тавриде убеждениями и подкупом; укреплял границу против нас и всеми силами наступил на Магистра, слабейшего, однако ж весьма опасного врага, который имел тайные связи в Немецких городах Польши, знал ее способы, важные местные обстоятельства и мог давать гибельные для нее советы Великому Князю.
  Албрехт предводительствовал не тысячами, а сотнями, ожидая серебра из Москвы и воинов из Германии, сражаясь мужественно, уступал многочисленности неприятелей и едва защитил Кенингсберг, откуда посол наш должен был для безопасности выехать в Мемель. Наемники Ордена, 13000 Немцев, действительно явились на берегах Вислы, осадили Данциг, но рассеялись, не имея съестных запасов, ни вестей от Магистра. Воеводы Королевские взяли Мариенвердер, Голланд и заставили Албрехта просить мира.
  
  16-я СТУПЕНЬКА - со 2 марта 1521 года по 26 июля 1523-го - время переворота в устоявшемся течении Акта Творения, время объединения поверхностного физического мира материалистической идеологией.
  
  Но главным счастьем Сигизмунда была измена Казанская с ее зловредными для нас последствиями. Если Хан Крымский, сведав о воцарении Шиг-Алея, не вдруг с огнем и мечем устремился на Россию, то сие происходило от боязни досадить Султану, коего отменная благосклонность к Великому Князю была ему известна.
  Селим, гроза Азии, Африки и Европы, умер в 1520 году, готовя экспедиции на остров Родос и в Индию: он не успел осуществить многие свои планы. Его дело продолжил сын и наследник султана Сулейман, получивший в истории прозвище Великолепный. Отец хорошо подготовил его к управлению страной и сильной армией.
  
  Немедленно отправился в Константинополь посол Московский, Третьяк Губин, приветствовать его сына, Героя Сулеймана, на троне Оттоманском, и новый Султан велел объявить Магмет-Гирею, чтобы он никогда не смел беспокоить России.
  Тщетно Хан старался уничтожить сию дружбу, основанную на взаимных выгодах торговли, и внушал Сулейману, что Великий Князь ссылается с злодеями Порты, дает Царю Персидскому огнестрельный снаряд и пушечных художников, искореняет Веру Магометанскую в Казани, разоряет мечети, ставит церкви Христианские. Султан не верил клеветам Магмет-Гирея, который языком разбойника сказал ему наконец: "Чем же буду сыт и одет, если запретишь мне воевать Московского Князя?"
  Готовясь покорить Венгрию, Сулейман желал, чтобы Крымцы опустошали земли ее союзника, Сигизмунда, но Хан уже возобновил дружбу с Литвою. Еще называясь братом Магмет-Гиреевым, Великий Князь вдруг услышал о бунте Казанцев.
  Года три Шиг-Алей Царствовал спокойно и тихо, ревностно исполняя обязанность нашего присяжника, угождая во всем Великому Князю, оказывая совершенную доверенность к Россиянам и холодность к Вельможам Казанским, следственно, не мог быть любим подданными, которые только боялись, а не любили нас, и с неудовольствием видели в нем слугу Московского. Самая наружность Алея казалась им противною, изображая склонность к низким, чувственным наслаждениям, несогласным с доблестью и мужеством: он имел необыкновенно толстое, отвислое брюхо, едва заметную бороду и лицо женское. Его добродушие называли слабостью: тем более жаловались, когда он, подвигнутый усердием к России, наказывал злых советников, предлагавших ему отступить от Великого Князя по примеру Магмет-Аминя. Такое общее расположение умов в Казани благоприятствовало проискам Магмет-Гирея, который обещал ее Князьям полную независимость, если они возьмут к себе в Цари брата его Саипа и соединятся с Тавридою для восстановления древней славы Чингисова потомства.
  Успех сих тайных сношений открылся весною в 1521 году: Саип-Гирей с полками явился пред стенами Казанскими, без сопротивления вступил в город и был признан Царем. Алея, воеводу Московского Карпова и посла Великокняжеского, Василия Юрьева, взяли под стражу, всех наших купцов ограбили, заключили в темницы, однако ж не умертвили ни одного человека, ибо новый Царь хотел показать умеренность. Он объявил себя покровителем сверженного Шиг-Алея, уважая в нем кровь Тохтамыша; дал ему волю ехать со своею женою в Москву, коней и проводника, освободил и воеводу Карпова.
  Немедленно оставив Казань, Алей встретился в степях с нашими рыболовами, которые летом обыкновенно жили на берегах Волги, у Девичьих гор, и тогда бежали в Россию, испуганные возмущением Казанцев. Он вместе с ними питался запасом сушеной рыбы, травою, кореньями, терпел голод и едва мог достигнуть Российских пределов, откуда путешествие его до столицы было уже как бы торжественным: везде чиновники Великокняжеские ждали Царя-изгнанника с приветствиями и с брашном, а народ с изъявлением усердия и любви.
  Все Думные Бояре выехали к нему из Москвы навстречу. Сам государь на лестнице дворца обнялся с ним дружески. Оба плакали. Василий благодарил Алея Именем отечества за верность, утешал, осыпал дарами, обещал ему и себе управу, но еще не успел предпринять мести, когда туча варваров нашла на Россию.
  
  Исхитив Казань из наших рук, Магмет-Гирей не терял времени в бездействии: хотел укрепить ее за своим братом и для того сильным ударом потрясти державу Василия. Он вооружил не только всех Крымцев, но поднял и Ногаев, соединился с Атаманом казаков Литовских, Евстафием Дашковичем, и двинулся так скоро к Московским пределам, что Государь едва успел выслать рать на берега Оки, дабы удержать его стремление.
  Главным воеводою был юный Князь Дмитрий Бельский, с ним находился и меньший брат Государев, Андрей: они в безрассудной надменности не советовались с мужами опытными, или не слушались их советов, стали не там, где надлежало, пропустили Хана через Оку, сразились не вовремя, без устройства, и малодушно бежали. Воеводы князь Владимир Курбский, Шереметев, двое Замятниных, положили свои головы в несчастной битве. Князя Феодора Оболенского-Лопату взяли в плен.
  Великий Князь ужаснулся, и еще гораздо более, сведав, что другой неприятель, Саип-Гирей Казанский, от берегов Волги также идет к нашей столице. Сии два Царя соединились под Коломною, опустошая все места, убивая, пленяя людей тысячами, оскверняя святыню храмов, злодействуя, как бывало в старину при Батые или Тохтамыше. Татары сожгли монастырь Св. Николая на Угреше и любимое село Васильево, Остров, а в Воробьеве пили мед из Великокняжеских погребов, смотря на Москву.
  Государь удалился в Волок собирать полки, вверив оборону столицы зятю, Царевичу Петру, и Боярам. Все трепетало. Хан 29 июля 1521 года, среди облаков дыма, под заревом пылающих деревень, стоял уже в нескольких верстах от Москвы, куда стекались жители окрестностей с их семействами и имением. Пришельцы и граждане, жены, дети, старцы, искали спасения в Кремле, теснились в воротах, давили друг друга.
  Митрополит Варлаам (преемник Симонов) усердно молился с народом: градоначальники организовали защиту, всего более надеясь на искусство Немецкого пушкаря Николаса. Снаряд огнестрельный мог действительно спасти крепость, но был недостаток в порохе. Открылось и другое бедствие: ужасная теснота в Кремле грозила неминуемою заразою.
  Предвидя худые следствия, слабые начальники вздумали - как повествует один чужеземный современный историк - обезоружить Хана Магмет-Гирея богатыми дарами: отправили к нему Посольство и бочки с крепким медом. Опасаясь нашего войска и неприступных для него Московских укреплений, Хан согласился не тревожить столицы и мирно идти восвояси, если Великий Князь, по уставу древних времен, обяжется грамотою платить ему дань. Едва ли сам варвар Магмет-Гирей считал такое обязательство действительным: вероятнее, что он хотел единственно унизить Василия и засвидетельствовать свою победу столь обидным для России договором. Вероятно и то, что Бояре Московские не дерзнули бы дать сей грамоты без ведома Государева: Василий же, как видно, боялся временного стыда менее, нежели бедствия Москвы, и предпочел ее мирное избавление славным опасностям кровопролитной, неверной битвы.
  Написали хартию, скрепили Великокняжескою печатью, вручили Хану, который немедленно отступил к Рязани, где стан его имел вид Азиатского торжища: разбойники сделались купцами, звали к себе жителей, уверяли их в безопасности, продавали им свою добычу и пленников, из коих многие даже без выкупа уходили в город.
   Сие было хитростью. Атаман Литовский, Евстафий Дашкович, советовал Магмет-Гирею обманом взять крепость: к счастью, в ней бодрствовал окольничий, Хабар Симский, сын воеводы Иоанна Василия Образца, муж опытный, благоразумный, спаситель Нижнего Новгорода. Хан, желая усыпить его, послал к нему Московскую грамоту в удостоверение, что война кончилась, и что Великий Князь признал себя данником Крыма. А между тем неприятельские толпы шли к крепости, будто бы для отыскания своих беглецов. Симский, исполняя устав чести, выдал им всех пленников, укрывавшихся в городе, и заплатил 100 рублей за освобождение князя Феодора Оболенского. Но число Литовцев и Татар непрестанно умножалось под стенами, до самого того времени, как Рязанский искусный пушкарь, Немец Иордан, одним выстрелом положил их множество на месте: остальные в ужасе рассеялись.
  Коварный Хан притворился изумленным: жаловался на сие неприятельское действие; требовал головы Иордановой, стращал местью, но спешил удалиться, ибо сведал о владении Астраханцев в его собственные пределы. Торжество Симского было совершенно: он спас не только Рязань, но и честь Великокняжескую: постыдная хартия Московская осталась в его руках. Ему дали после сан Боярина, и, что еще важнее, внесли описание столь знаменитой услуги в Книги разрядные и в родословные на память векам.
  
  Сие нашествие варваров было самым несчастнейшим случаем Васильева правления. Предав огню селения от Нижнего Новгорода и Воронежа до берегов Москвы-реки, они пленили несметное число жителей, многих знатных жен и девиц, бросая грудных младенцев на землю, продавали невольников толпами в Кафе, в Астрахани, слабых, престарелых морили голодом, дети Крымцев учились над ними искусству язвить, убивать людей.
  Одна Москва славила свое, по мнению народа, сверхъестественное спасение. Великий Князь, вернувшись, изъявил признательность Немецким чиновникам огнестрельного снаряда, Никласу и Иордану, но велел судить Воевод, которые пустили Хана в сердце России. Все упрекали Бельского за безрассудство и малодушие, а Бельский слагал вину на брата Государева, Андрея, который, первый показав тыл неприятелю, увлек других за собою.
  Василий, щадя брата, наказал только одного воеводу, князя Ивана Воротынского, мужа весьма опытного в ратном деле и дотоле всегда храброго. Вина его, кажется, состояла в том, что он, будучи оскорблен надменностью Бельского, с тайным удовольствием видел ошибки сего юного Полководца, жертвовал самолюбию отечеством и не сделал всего возможного для блага России: преступление важное и тем менее извинительное, чем труднее уличить виновного! Лишенный своего поместья и сана, князь Воротынский долгое время сидел в заключении: был после освобожден, ездил ко Двору, но не мог выехать из столицы.
  
  В 1522 году пришло в Москву известие о новом грозном для нас замысле Хана: он велел объявить на трех торгах, в Перекопе в Крыме, в Кафе и в других местах, чтобы его уланы, мурзы, воины не слагали с себя оружия, не расседлывали коней и готовились вторично идти на Россию.
  Татары не любили воевать в зимнее время, без подножного корма: весною полки наши заняли берега Оки, куда прибыл и сам Великий Князь. Никогда Россия не имела лучшей конницы и столь многочисленной пехоты. Главный стан близ Коломны уподоблялся обширной крепости, под защитою огнестрельного снаряда, которого мы прежде не употребляли в поле. Сказывают, что Государь, любуясь прекрасным войском и станом, послал вестника к Магмет-Гирею с такими словами: "Вероломно нарушив мир и союз, ты в виде разбойника, душегубца, зажигальщика напал внезапно на мою землю. Имеешь ли бодрость воинскую? Иди теперь: предлагаю тебе честную битву в поле".
  Хан ответствовал, что ему известны пути в Россию и время, удобное для войны; что он не спрашивает у неприятелей, где и когда сражаться. Лето проходило. Магмет-Гирей не являлся. В Августе Государь возвратился в Москву, где посол Сулеймана, князь Мангупский, Скиндер, уже несколько месяцев ждал его, приехав из Константинополя вместе с Третьяком-Губиным.
  
  Послу оказали великую честь: Государь встал с места, чтобы спросить у него о здравии Султана; дал ему руку и велел сесть подле себя. Не теряя надежды приобрести деятельный союз Оттоманской Империи, Василий еще посылал в Константинополь ближнего дворянина, Ивана Морозова, с дружественными грамотами, однако же не велел ему объявлять условий, на коих мы желали заключить письменный договор с Портою. Ибо Великому Князю, по обыкновенной гордости нового Российского двора, хотелось, чтобы Султан прислал для того собственного вельможу в Москву.
  Сей опыт был последним с нашей стороны: Сулейман довольствовался учтивостями, не думая, кажется, чтобы Россия могла искренно содействовать Оттоманам в покорении Христианских Держав и еще менее думая, быть орудием нашей особенной политики. Стесняя Венгрию, завоевав Родос, готовясь устремиться на Мальту, он требовал от нас мира, товаров и ничего более.
  Если бы Сигизмунд в одно время с Магмет-Гиреем и с Казанским Царем напал на Россию, то Великий Князь увидел бы себя в крайности и поздно бы узнал, сколь судьба государства бывает непостоянна, вопреки хитрым соображениям ума человеческого. Но, к счастью нашему, Король не имел сильного войска, боялся ужасного Сулеймана, знал вероломство Хана Крымского и, радуясь тем бедам, что нам довелось от него претерпеть, надеялся только, что оно склонит Василия к миролюбию.
  Государь в самом деле желал прекратить войну с Литвою для скорейшего обуздания Тавриды и Казани. Пользуясь обстоятельствами, Сигизмуид хотел договариваться о мире не в Москве, как обыкновенно бывало, а в Вильне или в Кракове: Великий Князь отвергнул сие предложение, и знатный Королевский чиновник. Петр Станиславович, с Секретарем Иваном Горностаем приехали в Москву, когда еще воеводы наши стояли у Коломны, готовые идти на Татар или на Литву. Не могли согласиться в условиях вечного мира: долго спорили о перемирии, наконец, заключили его на пять лет от 25 декабря 1522 года.
  Смоленск остался нашим;, границею служили Днепр, Ивака и Меря. Установили вольность торговли, поручили наместникам Украинским решить тяжбы между жителями обоих Государств, но пленникам не дали свободы, к прискорбию Василия, который должен был отказаться от сего требования.
  Окольничий Морозов и дворецкий Бутурлин ездили в Краков с перемирною грамотою. Литовский Историк с удивлением говорит о пышности сих Вельмож, сказывая, что под ними было пятьсот коней. Два раза Сигизмунд звал их обедать, и два раза они уходили из дворца, чтобы не сидеть за столом вместе с Папскими, Цесарскими и Венгерскими поверенными в делах, ибо сие казалось для них несовместимым с честью Великокняжеского Посольства. Король утвердил грамоту присягою, облегчив судьбу наших пленников.
  
  Так кончилась сия десятилетняя война Литовская, славная для Сигизмунда громкою победою Оршинской, а для нас полезная важным приобретением Смоленска, для обоих же Государств равно опустошительная, если отнесем к ней гибельное нашествие Магмет-Гиреево. Достопамятным следствием ее было уничтожение Немецкого Ордена, к прискорбию Василия, который лишился в нем хотя и слабого, но ревностного союзника.
  
  * * *
  На фоне этих событий не ослабевала и борьба внутри самой России "иосифлян" с "нестяжателями".
  В 1521 году, когда Василий III развелся со своей бездетной первой женой Соломонией Сабуровой и отослал ее в монастырь, а Вассиан осудил поступок великого князя, то их дружбе пришел конец, и Вассиан утратил свое влияние.
  Вассиан был стойким противником Иосифа Санина и его последователей. Утратив свое влияние на великого князя, он расчистил дорогу для своих противников - иосифлян. Сам-то Иосиф Санин умер в 1515 году, но его дело продолжил его ученик Даниил, наследовавший настоятельство Иосифа. Именно он-то и помог Василию III с разводом, что в большой степени сыграло в его пользу при выборе нового митрополита. Так в 1522 году Даниил был посвящен в сан митрополита, и с его восхождением на московский духовный стол прагматичное иосифлянство прочно утвердилось в своем влиянии на церковь и русское государство.
  По описанию его современника Даниил был мужчина "с сильным тучным телом, чье лицо всегда было румяно-красным. Казалось, что он больше посвятил себя служению желудку, нежели посту, добродетелям и молитвам, когда же он должен был проводить публичную службу, он обычно обкуривал свое лицо серным дымом, чтобы оно становилось бледным". По меркам того времени Даниил был образованным человеком, но, конечно же, не глубоким ученым. Во многих из своих выступлений Даниил рисовал живую картину русского образа жизни того периода. Отличие от изысканного византийского стиля его догматических трактатов эти проповеди написаны простым и образным русским языком, что способствовало развитию великорусского литературного языка. Вероятно, под их влиянием сформировался и эпистолярный стиль царя Ивана IV.
  
  
  17-я СТУПЕНЬКА - с 26 июля 1523 года по 20 декабря 1525-го - время пробуждения духа, время осмысление материального мира, как творение Бога. Время начала высвобождения от оков материи.
  
  Между тем как шли переговоры с Тавридою об условиях союза, войско наше действовало против Казани. Сам Государь ездил в Нижний Новгород, откуда послал Царя Шиг-Алея и Князя Василия Шуйского с судовою, а Князя Бориса-Горбатого с конною ратию. Они в 1523 году не только воевали неприятельскую землю, убивая, пленяя людей на берегах Волги, но сделали и нечто важнейшее: основали город при устье Суры, назвав его именем Василия, и, стеснив пределы Казанского Царства, сею твердынею защитили Россию, вал, острог и деревянные стены были достаточны для приведения варваров в ужас.
  Алей и Шуйский возвратились осенью. Нетрудно было предвидеть, что Россияне возобновят нападение в благоприятнейшее время: Саип-Гирей искал опоры и решился объявить себя подданным великого Сулеймана с условием, чтобы он спас его от мести Васильевой. Мог ли действительно глава Мусульман не вступиться в таком случае за единоверного? Однако ж сие заступление, весьма легкое и как бы мимоходом, оказалось бесполезным: Князь Манкупский Скиндер, находясь тогда в Москве единственно по делам купеческим, именем Султана объявил нашим боярам, что Казань есть Турецкая область, но удовольствовался ответом, что Казань была, есть и будет подвластна Российскому Государю, что Саип-Гирей мятежник и не имеет права дарить ею Султана.
  
  Весной 1524 года полки гораздо многочисленные выступили к Казани с решительным намерением завоевать оную. В судовой рати главными начальниками были Шиг-Алей, князья Иван Бельский и Горбатый, Захарьин, Симеон Курбский, Иван Лятцкий, а в конной боярин Хабар Симский. Число воинов, как уверяют, простиралось до 150 тысяч.
  Слух о сем необыкновенном ополчении столь устрашил Саип-Гирся, что он немедленно бежал в Тавриду, оставив в Казани юного тринадцатилетнего племянника, Сафа-Гирея, внука Менгли-Гиреева, и сказав жителям, что едет искать помощи Султана, которая одна может спасти их. Гнушаясь его малодушием, ненавидя и боясь Россиян, они назвали Сафа-Гирея Царем, клялись умереть за него и приготовились к обороне, вместе с Черемисами и Чувашами.
  7 июля 1524 года судовая рать Московская явилась пред Гостиным островом, выше Казани, войско расположилось на берегу и 20 дней провело в бездействии, ожидая Хабара-Симского с конницей. Неприятель также стоял в поле, тревожил Россиян частными, маловажными нападениями; изъявлял смелость.
  Презирая отрока Сафа-Гирея, Алей писал к нему, чтобы он мирно удалился в свое отечество и не был виновником кровопролития. Сафа-Гирей ответствовал: "чья победа, того и Царство: сразимся".
  В сие время загорелась Казанская деревянная крепость: воеводы Московские не двинулись с места, дали жителям спокойно гасить огонь и строить новую стену. 28 июля перенесли стан на луговую сторону Волги, к берегам Казанки, и опять ничего не делали. А неприятель жег нивы в окрестностях и, заняв все дороги, наблюдал, чтобы мы не имели никаких подвозов. Истратив свои запасы, войско уже терпело недостаток - и вдруг разнесся слух, что конница наша совершенно истреблена неприятелем. Ужас объял воевод. Не знали, что предпринять: боялись идти назад и медленно плыть Волгою вверх, думали спуститься ниже устья Камы, бросить суда и возвратиться сухим путем чрез отдаленную Вятку.
  Оказалось, что дикие Черемисы разбили только один конный отряд Московски, что мужественный Хабар в двадцати верстах от Казани, на берегу Свияги, одержал славную победу над ними, Чувашами и Казанцами, хотевшими не допустить его до соединения с Алеем: множество взял в плен, утопил в реке и с трофеями прибыл в стан главной рати.
  Не столь счастлив был князь Иван Палецкий, который из Нижнего Новгорода шел на судах к Казани с хлебом и с тяжелым снарядом огнестрельным. Там, где Волга, усеянная островами, стесняется между ими, Черемисы запрудили реку каменьями и деревьями. Сия преграда изумила Россиян. Суда, увлекаемые стремлением воды, разбивались одно об другое или об камни, а с высокого берега сыпались на них стрелы и катились бревна, пускаемые Черемисами. Погибло несколько тысяч людей, убитых или утопших. И Князь Палецкий, оставив в реке большую часть военных снарядов, с немногими судами достиг нашего стана.
  
  Хотя Россияне обступили наконец крепость и могли бы взять ее, тем вероятнее, что, в самый первый день осады 15 Августа убив лучшего неприятельского пушкаря, видели замешательство Казанцев и худое действие их огнестрельного снаряда, хотя Немецкие и Литовские воины, наемники Государевы, требовали приступа, но воеводы, опасаясь неудачи и голода, предпочли мир. Ибо Казанцы, устрашенные победою Симского, выслали к ним дары, обещаясь немедленно отправить Посольство к Великому Князю, умилостивить его, загладить свою вину.
  Малодушные или, по мнению некоторых, ослепленные золотом начальники прекратили войну, сняли осаду и вышли из земли Казанской без славы и с болезнью, от коей умерло множество людей, так что едва ли половина рати осталась в живых. Главный воевода, князь Иван Бельский, лишился милости Государевой, но Митрополит исходатайствовал ему прощение.
  Послы Казанские действительно приехали к Государю, молили его, чтобы он утвердил Сафа-Гирея в достоинстве Царя и в таком случае обязывались, как и прежде, усердствовать России. Василий требовал доказательств и залога в верности сего народа, постоянного единственно в обманах и злодействе, впрочем желал обойтися без дальнейшего кровопролития.
  Боярин, Князь Пенков, был в Казани для переговоров. Между тем Государь без оружия нанес ей удар весьма чувствительный, запретив нашим купцам ездить на ее летнюю ярмарку и назначив для их торговли с Азиею место в Нижегородской области, на берегу Волги, где ныне Макарьев. Отчего сия славная ярмарка упала, ибо Астраханские, Персидские, Арменские купцы всего более искали там наших мехов, и сами Казанцы лишились вещей необходимых, например, соли, которую они получали из России.
  Но как трудно переменять старые обыкновения в путях купечества, то мы, сделав зло другим, увидели и собственный вред. Цена Азиатских ремесленных произведений у нас возвысилась, открылся недостаток в нужном, особенно в соленой рыбе, покупаемой в Казани. Одним словом, досадив Казанскому народу, Великий Князь досадил и своему, который не мог предвидеть, что сие юное торжище будет со временем нашею славною Макарьевской ярмаркою, едва ли не богатейшею в свете.
  
  
  18-я СТУПЕНЬКА - с 20 декабря 1525 года по 14 мая 1528-го - время появления духовного лидера, время переоценки ценностей. Время жертвоприношения II степени, когда приносится в жертву то, что дорого.
  
  Разрешив узы своего брака, Василий по уставу церковному не мог вторично быть супругом: чья жена с согласия мужа постригается, тот должен сам отказаться от света. Но Митрополит Даниил дал благословение, и Государь чрез два месяца в 1526 году женился на Княжне Елене, дочери Василия Глинского, к изумлению наших бояр, которые не думали, чтобы род чужеземных изменников удостоился такой чести.
  Может быть, не одна красота невесты решила выбор; может быть, Елена, воспитанная в знатном Владетельном доме и в обычаях Немецких, коими славился ее дядя, Михаил, имела более приятности в уме, нежели тогдашние юные Россиянки, научаемые единственно целомудрию и кротким, смиренным добродетелям их пола. Некоторые думали, что Великий Князь из уважения к достоинствам Михаила Глинского женился на его племяннице, дабы оставить в нем надежного советника и путеводителя своим детям. Сие менее вероятно: ибо Михаил после того еще более года сидел в темнице, освобожденный наконец ревностным ходатайством Елены.
  Свадьба была великолепна. Праздновали три дни. Двор блистал необыкновенной пышностью. Любя юную супругу, Василий желал ей нравиться не только ласковым обхождением с нею, но и видом молодости, которая от него удалялась.
  
  Повторная женитьба Василия III повлекла за собой немало религиозных, политических, династических и психологических изменений. С религиозной и политической точек зрения, Василий порвал со многими близкими ему людьми. Среди этих людей были духовное светило православного христианства Максим Грек - афонский старец и ученый богослов, приглашенный в Москву для перевода Священного Писания, особо почитаемый заволжскими пустынниками, и искатель религиозной правды Вассиан Патрикеев.
  Его новая жена Елена Глинская, получившая воспитание в Литве, и ее отец Михаил Львович сумели привить великому князю многие понятия и обычаи западной цивилизации и западного образа жизни. Василий III стал следовать некоторым западным обычаям, например, он начал брить свою бороду, что шло вразрез с давней московской традицией.
  Любимым врачом Василия был немец из Любека, Николай Булев. В русских источниках его называют "Николай Немчин" или "Николай Латинец" (т.е. римский католик). Николай провел много лет на Руси и преуспел в русском языке. Он был человеком живого ума и интересовался не только медициной, но и астрономией и астрологией. Что касается религии, то он выступал за унию между восточной и западной церквями. Он излагал свои взгляды в письмах ко многим влиятельным русским и беседах с боярами и священнослужителями. Среди его поклонников был владевший латынью боярин Федор Карпов, которого мы можем называть русским "западником" XVI века.
  
  * * *
  В течение пяти лет Россия имела единственно мирные сношения с иными Державами. Еще при жизни Леона Х один Генуэзский путешественник, называемый капитаном Павлом, с дружелюбным письмом от сего Папы и Немецкого Магистра Албрехта был в Москве, имея важное намерение проложить купеческую дорогу в Индостан через Россию посредством рек Инда, Окса, или Гигона, моря Каспийского и Волги. Прежде счастливого открытия Васка де-Гамы товары Индейские шли в Европу или Персидским заливом, Евфратом, Черным морем, или заливом Аравийским, Нилом и морем Средиземным. Но Португальцы, в начале XVI века овладев берегами Индии, захватив всю ее торговлю и дав ей удобнейший путь океаном, мимо Африки, употребляли свою выгоду во зло и столь возвысили цену пряных зелий, что Европа справедливо жаловалась на безумное корыстолюбие Лиссабонских купцов.
  Движимый ревностью отнять у Португалии исключительное право сей торговли, Генуэзский путешественник убедительно представлял нашим боярам, что мы в несколько лет можем обогатиться ею, что казна Государева наполнится золотом от купеческих пошлин, что Россияне, любя употреблять пряные зелья, будут иметь оные в изобилии и дешево. Что ему надобно только узнать течение рек, впадающих в Волгу, и что он просит Великого Князя отпустить его водою в Астрахань.
  Но Государь, как пишут, не хотел открыть иноземцу путей нашей торговли с Востоком. Павел возвратился в Италию, по смерти Леона X, вручил ответную Васильеву грамоту Папе Адриану. А в 1525 году вторично приехал в Москву с письмом от нового Папы, Климента VII, уже не по торговым делам, но в виде посла, дабы склонить Великого Князя к войне с Турками и к соединению Церквей, за что Климент, подобно Леону, предлагал ему достоинство Короля.
  Сей опыт, как и все прежние, не имел успеха: Василий, довольный именем Великого Князя и Царя, не думал о Королевском, не хотел искать новых врагов и помнил худые следствия Флорентийского Собора. Однако ж принял с уважением и посла и грамоту, честил его два месяца в Москве и вместе с ним отправил в Италию гонца своего Димитрия Герасимова. Сей посол был употребляем Великим Князем в посольствах Шведском, Датском, Прусском и Венском, имел многие сведения, здравый ум, кротость и приятность в обхождении.
  Великий Князь изъявлял желание быть в дружбе с Папою, утверждать оную взаимными Посольствами, видеть торжество Христианства и гибель неверных, прибавляя, что он издавна карает их в честь Божию.
  Дмитрий возвратился в Москву в июле 1526 года с новым послом Климентовым, Иоанном Франциском, Епископом Скаренским, коему надлежало доставить мир Христианству, то есть Литве. Явился и другой, еще знаменитейший посредник в сем деле.
  Кончина Максимилианова прервала сообщение нашего двора с Империею. Хитрый, властолюбивый юноша Карл V, заступив место деда на ее престоле, не имел времени мыслить о Севере, повелевая Испаниею, Австриею, Нидерландами и споря о господстве над всею юго-западною Европою с прямодушным Героем, Франциском I. Долго ждав, чтобы Карл вспомнил о России, Великий Князь решился сам отправить к нему гонца с приветствием. За сим возобновились торжественные Посольства с обеих сторон.
  
  * * *
  Швеция, после долговременного неустройства, угнетения, безначалия, как бы обновленная в своих жизненных силах, образовалась, восставала тогда под эгидою великого мужа Густава Вазы, который взошел на трон, озарил его славою, утвердил мудростью, возвеличил Государство, ободрил народ, был честью века, Монархов и людей. Освободив Королевство свое от ига Датчан, не думая о суетной воинской славе, думая только о мирном благоденствии Шведов, Густав искал дружбы Василия и подтвердил заключенное с Россиею перемирие на 60 лет.
  Король Фридерик, менее властолюбивый, признал независимость Швеции, и Василий, слыша о великих делах Густава, тем охотнее согласился жить с ним в мирном соседстве: дозволил Шведским купцам иметь свой особенный двор в Новгороде и торговать во всей России, обещал совершенную безопасность Финским земледельцам, которые боялись селиться близ нашей границы.
  
  * * *
  Утратив надежду иметь союзника в Султане, Василий милостиво угощал его Посланника Скиндера, который еще три раза был в Москве, по торговым делам, и там внезапно умер с именем корыстолюбивого и злого клеветника: ибо он, несправедливо жалуясь на скупость и худой прием Великого Князя, хвалился, что убедит Сулеймана воевать с нами, но умный Султан не мог быть орудием подлого Грека и, не думая умножать числа своих неприятелей, оставался другом России, хотя и бесполезным, и в конце 1530 года писал к Василию последнее ласковое письмо с Турком Ахматом, коему надлежало купить в Москве несколько кречетов и мехов собольих.
  
  
  19-я СТУПЕНЬКА - с 14 мая 1528 года по 8 октября 1530-го - время обработки информации, полученной с предыдущих ступенек, и на ее основе построения своей схемы понимания окружающего мира. Это период, когда ничего нового не придумывается, а берется лучшее из старого. Время соглашательства, подписания договоров, перемирий, союзов и прочего.
  
  [1527-1529 гг.] В сие время одни Крымские хищники тревожили Россию, несмотря на усилия великого Князя быть в мире с Ханом и на союзные грамоты, после многих переговоров утвержденные взаимною клятвою. Сайдет-Гирей, ненавидимый народом и Князьями за его любовь к Турецким обычаям, лил кровь знатнейших людей и не мог держаться на своем ужасном троне, быв два раза изгнан племянником, сыном Магмет-Гирея, Исламом; примирился с ним, дал ему сан Калги, грабил Литву и требовал денег от Василия, который, видя ненадежность Ханской власти, сделался тем умереннее в дарах. Послы Сайдет-Гиреевы находились в Москве, когда донесли Государю, что Царевич Ислам идет на Россию. Войско наше заняло берег Оки, стояло долго, не видало неприятеля и разошлось осенью по городам. Вдруг запылали села Рязанские: Ислам стремился к Коломне и Москве. Но Воеводы, князья Одоевский и Мстиславский, оставались на Угре; не пустили разбойников за Оку и с великим уроном прогнали, в числе многих пленных захватив первого Исламова любимца, Янглыча Мурзу.
  Государь был в Коломне: раздраженный вероломством Хана, он велел утопить Крымских послов. И с варварами не должно быть варваром. Сам Великий Князь устыдился такого дела и приказал объявить Хану, что послы убиты Московскою чернью.
  Нимало не удивленный их казнью, столь несогласною с народным правом, Сайдет-Гирей винил только своего племянника, будто бы самовольно дерзнувшего напасть на Россию. Снова клялся в истинном дружестве к Василию и, нагло ограбив его посла, не мешал Крымцам злодействовать в областях Белевских и Тульских. Наконец, сверженный с престола князьями и народом, бежал к Султану.
  Но Россия ничего не выиграла сею переменою: сперва Ислам, властвовав несколько месяцев в Тавриде, а после Саип, бывший Царь Казанский, утвержденный Султаном в достоинстве Хана, угрожали нам войною и пламенем, хотя оба, гонимые Сайдет-Гиреем, прежде искали милости в Великом Князе, названом отце Ислама и брате Саип-Гирея: они непрестанно хотели богатых даров.
  
  К счастью, Казань усмирилась на время. Юный Сафа-Гирей, ненавистник России, исполняя желание народа, требовал решительного мира от Великого Князя, винился перед ним, обещал быть его верным присяжником. Посол Московский, Андрей Пильемов, взял с Царя, вельмож и граждан клятвенную в том грамоту, а Василий отправил к ним свою с князем Палецким. Но сей знатный чиновник узнал в Нижнем Новгороде, что Сафа-Гирей переменил мысли, умел злобными внушениями возбудить Казанцев против России, согласил их предложить ей новые условия мира и даже с грубостью обесчестил посла Великокняжеского. Палецкий возвратился в Москву, и Государь прибегнул к оружию.
  
  В 1530 году страшное многочисленностью войско в судах и берегом выступило весною из Нижнего к Казани под начальством князей Ивана Федоровича Бельского, Михаила Глинского, Горбатого, Кубенского, Оболенских и других.
  Сафа-Гирей, одушевленный злобою, сделал все, что мог для сильной обороны: призвал свирепых диких Черемисов и 30000 Ногаев из Улусов тестя его Мамая, укрепил предместья острогом с глубокими рвами, от Булака Арским полем до Казанки, примкнув новую стену с двух сторон к городу, осыпал ее землею и каменьями.
  Конные полки Московские, отразив пять или шесть нападений смелого неприятеля, соединились с пехотой, которая вышла из судов на луговой стороне Волги. Начались ежедневные, кровопролитные битвы. Казанцы, ободряемые Царем, не боялись смерти, но, изъявляя удивительную храбрость днем, не умели быть осторожными ночью: прекращая битву, обыкновенно пировали и спали глубоким сном до утра.
  Молодые воины полку князя Оболенского, смотря издали при ясном свете луны на острог, видели там одну спящую стражу, вздумали отличить себя великим делом. Они тихо подползли к стене, натерли дерево смолою, серою, зажгли и спешили известить о том наших Воевод. В одно время запылал острог, и Россияне при звуке труб воинских, с грозным воплем устремились 16 Июля на приступ, конные и пешие, одетые и полунагие, сквозь дым и пламя ворвались в укрепление; резали, давили изумленных Татар, взяли предместье. Опустошили все огнем и мечем, кроме сгоревших, убили, как пишут, 60000 воинов и граждан, а в числе их и славного богатыря Казанского, Аталыка, ужасного видом и силою руки, омоченной кровью многих Россиян.
  Сафа-Гирей ушел в городок Арский: за ним гнался князь Иван Телепнев-Оболенский с легким отрядом, а другие Воеводы стояли на месте, и так оплошно, что толпы Черемисские взяли наш обоз, семьдесят пушек, запас ядер и пороху, убив князя Федора Оболенского-Лопату, Дорогобужского и многих чиновников.
  Тогда Россияне приступили к городу и могли бы овладеть крепостью, где не было и 12000 воинов, но Бельский, уже и прежде подозреваемый в тайном лихоимстве, согласился на мир. Приняв, как пишут, серебро от жителей, с клятвою, что они немедленно отправят послов к Василию, и не будут избирать себе Царей без его воли, сей главный воевода отступил, к досаде всех товарищей, хвалился именем великодушного победителя и спешил в Москву, ожидая новых милостей от Государя, своего дяди по матери.
  Один летописец уверяет, что Василий, с лицом грозным встретив племянника, объявил ему смерть и только из уважения к ревностному ходатайству Митрополита смягчил сей приговор. Окованный цепями, Бельский сидел несколько времени в темнице в наказание за кровь, которую надлежало еще пролить для необходимого покорения Казани, два раза упущенной им из наших рук. Но сего известия нет в других летописях, и Бельский чрез три года снова начальствовал в ратях.
  
  Послы Казанские, знатные Князья Тагай, Тевекел, Ибрагим, приехали и смиренно молили Государя, чтобы он простил народ и Царя, уверяли, что опыт снял завесу с их глаз и что они видят необходимость повиноваться России. Надлежало верить или воевать: Государь хотел отдохновения, ибо не мог бы без чрезвычайного усилия, тяжкого для земли, снарядить новую рать.
  Согласные на все условия, послы остались в Москве, а Великий Князь отправил с гонцом клятвенные грамоты к Царю и народу Казанскому для утверждения, требуя, чтобы все наши пленники были освобождены и все огнестрельные орудия, взятые у нас Черемисами, присланы в Россию. Сей гонец не возвратился: Сафа-Гирей, задержав его, писал к Государю, что не может исполнить договора, ни присягнуть, пока чиновники Казанские не выедут из Москвы; пока Великий Князь сам не возвратит ему пленников и пушек, взятых Бельским, и пока, вместо гонца, кто-нибудь из знатнейших вельмож Российских не приедет в Казань для размена клятвенных грамот.
  Василий советовался с боярами, наконец отпустили послов Казанских с Алеем в Нижний Новгород, и Князь Тагай сдержал слово: написал к согражданам о гибельном для них упрямстве Царя, возмутил народ, свергнул Сафа-Гирея, который в порыве злобы хотел было умертвить всех задержанных в Казани Россиян, но граждане и вельможи объявили ему, чтобы он немедленно удалился. Жену его отправили в Мамаевы Улусы и побили многих Ногаев, вельмож Крымских, любимцев Сафа-Гиреевых.
  Сеит, уланы, князья, мурзы известили Василия об изгнании Сафа-Гирея и, согласные быть подданными России, молили, чтобы вместо Шиг-Алея, коего мести они страшатся, Великий Князь пожаловал им в Цари меньшого пятнадцатилетнего брата его, Еналея, владевшего у нас городком Мещерским. Их желание исполнилось: Еналей со многочисленною дружиною был отправлен в Казань и возведен на престол окольничим Морозовым, к удовольствию мятежных сановников и легкомысленного народа. Все, от Царевны и Сеита до последнего гражданина, с видом искреннего усердия присягнули нам в подданстве, славя милость Государеву и любезные свойства юного Царя, коему чрез несколько лет надлежало быть жертвою их неистовства!
  Но Василий не дожил до сей новой измены. Прошло три года в мире. В доказательство своего доброго расположения к Казанцам Великий Князь уступил им все бывшие у них в руках Московские пищали, чтобы они в случае неприятельского нападения имели способ обороняться, и дозволил Еналею жениться на дочери сильного Ногайского мурзы Юсуфа, который мог примирить его с сею беспокойною Ордою. Важнейшие дела Казанские, не только политические, но и земские, решились в Москве Государевым словом.
  Между тем Шиг-Алей, награжденный Коширою и Серпуховом, завидовал брату и, желая преклонить к себе Казанцев, тайно сносился с ними, с Астраханью и с Ногаями: происки его обнаружились, и злосчастный Алей, некогда верный слуга России, был как преступник заточен с женою на Белоозеро.
  
  * * *
  В сие время Василий, благоразумием заслуживая счастье в деяниях государственных, сделался и счастливым отцом семейства. Более трех лет Елена, вопреки желанию супруга и народа, не имела детей. Наконец Елена оказалась беременной. Какой-то юродивый муж, именем Домитиан, объявил ей, что она будет материю Тита, широкого ума, и в 1530 году, Августа 25, в 7 часу ночи действительно родился сын Иоанн, столь славный добром и злом в нашей истории!
  Чрез десять дней Великий Князь отвез младенца в Троицкую лавру, где Игумен Иоасаф Скрыпицын вместе с благочестивыми иноками, столетним Кассианом Босым, Иосифова Волоколамского монастыря, и Св. Даниилом Переславским окрестили его.
  Елена чрез год и несколько месяцев родила еще сына Георгия. Тогда Государь женил меньшего брата своего, Андрея, на Княжне Хованской, Евфросинии. Братья Симеон и Дмитрий Иоанновичи скончались безбрачными: первый в 1518, а второй в 1521 году. Василий, кажется, не дозволял им жениться, пока не имел детей, чтобы отнять у них всякую мысль о наследовании престола.
  
  
  20-я СТУПЕНЬКА - с 8 октября 1530 года по 2 марта 1533-го - время окультуривания быта, заключение его составляющих в некие рамки правил, ритуалов, время выработки эстетических и этических стандартов и правил, время принятия волевых решений.
  
  Упомянем о разных Посольствах сего времени. Не уверенный ни в союзе Тавриды, ни в мирном расположении Литвы, Великий Князь тем благосклоннее ответствовал на дружественные предложения Молдавского Воеводы, Петра. Тот в 1533 году писал к нему, чтобы он, будучи в перемирии с Королем Сигизмундом и в дружбе с Султаном, берег его от первого или убедил Сулеймана защитить оружием Молдавию от нападения Поляков. Великий Князь отправлял не только гонцов, но и важных чиновников к сему воеводе мужественному, еще опасному для Польши, Литвы и Тавриды соседу.
  
  Новый Царь Астраханский, Касым, также предлагал тесный союз Великому Князю, но едва посол его успел доехать до Москвы, Черкесы, взяв Астрахань, убили Царя и с богатою добычею удалились в горы.
  
  
  21-я СТУПЕНЬКА - со 2 марта 1533 года по 26 июля 1535-го - время объективности, время расширения душевных возможностей, познания наивысшей правды земной жизни.
  
  Место Касыма заступил Акубек, но также не надолго: в 1534 году уже другой Царь Астраханский, Абдыл-Рахман, дал на себя клятвенную грамоту Василию в истинном к нему дружестве. Послы Ногайские тогда же находились в Москве единственно, чтобы исходатайствовать купцам своим дозволения продавать лошадей в России.
  Но любопытнейшим Посольством было Индийское, от Хана Бабура, одного из Тамерлановых потомков, знаменитого основателя Империи Великих Монголов, который, будучи изгнан из Хоросана, бежал в Индостан, где мужеством и счастьем утвердил свое господство над прекраснейшими землями в мире. Обитая некогда на берегах Каспийского моря, Бабур имел сведение о России, желал, несмотря на отдаление, быть в дружелюбной связи с ее Монархом и писал к нему о том со своим чиновником, Хозею Уссеином, предлагая, чтобы Послы и купцы свободно ездили из Индии в Москву, а из Москвы в Индию.
  Великий Князь принял Уссеина милостиво; ответствовал Бабуру, что рад видеть его подданных в России и не мешает своим ездить в Индию.
  
  * * *
  После войны Казанской Россия наслаждалась спокойствием. Были только слухи о неприятельских замыслах Крымцев. Сафа-Гирей, изгнанный из Казани, дышал ненавистью, злобою и всячески убеждал Хана, дядю своего, к нападению на Московские пределы. Наконец, когда Великий Князь по своему обыкновению готовился ехать с двором на любимую охоту в Волок Ламский, чтобы провести там всю осень, узнали в Москве 14 августа 1533 года, что войско Ханское идет к Рязани. Сам Царевич Ислам, тогдашний Калга, уведомил о сем Великого Князя, слагая всю вину на Сафа-Гирея, однако ж шел вместе с ним, будто бы склоняя его к миру.
  Увеличенные рассказы о силе неприятеля испугали двор, так что Государь, немедленно послав воевод к берегам Оки и вслед за ними сам 15 августа выехав в Коломну, велел Боярам Московским изготовиться к осаде, а жителям с их имением перевозиться в Кремль.
  На пути встретились ему гонцы из Рязани от наместника, князя Андрея Ростовского, с вестью, что Ислам и Сафа-Гирей выжгли посады Рязанские, но что город будет крепким щитом Москвы, если разбойники захотят осаждать его. Василий в тот же час отрядил легкую конницу за Оку добывать языков.
  Смелый воевода, князь Дмитрий Палецкий, нашел толпы хищников близ Зарайска, разбил их и взял многих пленников. Другой воевода, князь Оболенский-Телепнев-Овчина, с Московскими дворянами гнал и потопил стражу неприятельскую в Осетре, но, в горячности наскачив на главную силу Царевичей, спасся только необычайным мужеством.
  Ожидая за ними Великого Князя со всеми полками, Татары ушли в степи. Война кончилась в пять дней, но мы не могли отбить своих пленников, уведенных неприятелем в Улусы.
  
  * * *
  Летописцы говорят, что странное небесное знамение еще 24 августа 1533 г. предвестило смерть Василиеву; что в первом часу дня круг солнца казался вверху будто бы срезанным; что оно мало-помалу темнело среди ясного неба и что многие люди, смотря на то с ужасом, ожидали какой-нибудь великой государственной перемены.
  Василий имел 54 года от рождения, бодрствовал духом и телом, не чувствовал дотоле никаких припадков старости; не знал болезней, любил всегда деятельность и движение. Радуясь изгнанию неприятеля, он с супругою и детьми праздновал 25 Сентября, день Св. Сергия, в Троицкой Лавре; поехал на охоту в Волок Ламский и в своем селе Озерецком занемог таким недугом, который сперва нимало не казался опасным. На сгибе левого бедра явилась болячка с булавочную головку, без верха и гноя, но мучительная.
  Великий Князь с нуждою доехал до Волока, однако ж был на пиру у Дворецкого, Ивана Юрьевича Шигоны, а на другой день ходил в мыльню и обедал с Боярами. Время стояло прекрасное для охоты, Государь выехал с собаками, но от сильной боли возвратился с поля в село Колпь и лег в постелю. Немедленно призвали Михаила Глинского и двух Немецких Медиков, Николая Люева и Феофила. Лекарства употреблялись Русские: мука с медом, печеный лук, масть, горшки и семенники. Сделалось воспаление: гной шел целыми тазами из чирья. боярские дети перенесли Государя в Волок Ламский. Он перестал есть; чувствовал тягость в груди и, скрывая опасность не от себя, но единственно от других, послал стряпчего Мансурова с дьяком Путятиным в Москву за духовными грамотами своего отца и деда, не велев им сказывать того ни Великой Княгине, ни Митрополиту, ни боярам.
  С ним находились в Волоке, кроме брата, Андрея Иоанновича, и Глинского, князья Бельский, Шуйский, Кубенский: никто из них не знал сей печальной тайны, кроме Дворецкого Шигоны. Другой брат Василиев, Юрий Иоаннович, спешил к нему из Дмитрова: Великий Князь отпустил его с утешением, что надеется скоро выздороветь, приказал вести себя в Москву шагом, в санях, на постели. Навели мост на реке, просекая тонкий лед. Едва сани Государевы взъехали, сей мост обломился: лошади упали в воду, но боярские дети, обрезав гужи, удержали сани на руках. Великий Князь запретил наказывать строителей. Внесенный в Кремлевские постельные хоромы, он созвал бояр, князей Ивана и Василия Шуйских, Михайла Юрьевича Захарьина, Михаила Семеновича Воронцова, Тучкова, Глинского, Казначея Головина, дворецкого Шигону. Велел при них дьякам своим писать новую духовную грамоту, уничтожив прежнюю, сочиненную им во время Митрополита Варлаама. Объявил трехлетнего сына, Иоанна, наследником Государства под опекою матери и бояр до пятнадцати лет его возраста, назначил Удел меньшему сыну, устроил Державу и Церковь, не забыл ничего, как сказано в летописях: но, к сожалению, сия важная хартия утратилась, и мы не знаем ее любопытных подробностей.
  
  Желая утвердить душу свою в сии торжественные минуты, Государь тайно причастился.
  Василий изнемогал более и более. Выслав всех, кроме Глинского, Захарьина, ближних Детей Боярских и двух врачей, Люева и Феофила, он требовал, чтобы ему впустили в рану чего-нибудь крепкого, ибо она гнила и смердела.
  
  Сие было 3 Декабря 1533 года. Игумен Троицкий, Иоасаф, тихо приблизился к одру болящего.
  Евангелие и Схима Ангельская лежали на груди умирающего. Несколько минут продолжалось безмолвие: Шигона, стоя подле одра, первый воскликнул: "Государь скончался!" и все зарыдали. Пишут, что лицо Василия сделалось вдруг светло, что, вместо бывшего несносного запаха от его раны, комната наполнилась благоуханием. Митрополит омыл тело и вытер хлопчатою бумагою.
  
  Василий стоит с честью в памятниках нашей Истории между двумя великими характерами, Иоаннами III и IV, и не затмевается их сиянием для глаз наблюдателя, уступая им в редких природных дарованиях - первому в обширном, плодотворном уме государственном, второму в силе душевной, в особенной живости разума и воображения, опасной без твердых правил добродетели. Он шел путем, указанным ему мудростью отца, не устранился, двигался вперед шагами, размеренными благоразумием, без порывов страсти, и приблизился к цели, к величию России, не оставив преемникам ни обязанности, ни славы исправлять его ошибки. Был не Гением, но добрым Правителем, любил Государство более собственного великого имени и в сем отношении достоин истинной, вечной хвалы, которую не многие Венценосцы заслуживают. Иоанны III творят, Иоанны IV прославляют и нередко губят, Василии сохраняют, утверждают Державы и даются тем народам, коих долговременное бытие и целость угодны Провидению.
  Василий так же, как и родитель его, назывался только Великим Князем для России, употребляя следующий титул в сношениях с Державами иноземными: "Великий Государь Василий, Божьею милостию Царь и Государь всея Руси и Великий Князь Владимирский, Московский, Новгородский, Псковский, Смоленский, Тверской, Югорский, Пермский, Вятский, Болгарский и иных. Государь и Великий Князь Новгорода Низовской земли, и Черниговский, и Рязанский, и Волоцкий, и Ржевский, и Бельский, и Ростовский, и Ярославский, и Белозерский, и Удорский, и Обдорский, и Кондинский, и иных.
  Иоанн на предложение Императора дать ему Королевское достоинство ответствовал, как мы видели, гордо; а Василий на такое же предложение Папы Леона Х не ответствовал ни слова, вопреки басням иностранных писателей, которые думали, что наши Великие Князья издревле домогались Королевского титула.
  
  Церковная история Васильева правления представляет достопамятные случаи. Уже давно мощи Алексия Митрополита, по сказанию летописцев, исцеляли недужных, но в 1519 году были священным обрядом утверждены во славе чудотворения.
  
  * * *
   Никогда Россия не имела столь малолетнего Властителя; никогда - если исключим древнюю, почти баснословную Ольгу - не видала своего кормила государственного в руках юной жены и чужеземки, Литовского ненавистного рода. На троне не бывает предателей: опасались Елениной неопытности, естественных слабостей, пристрастия к Глинским, коих имя напоминало измену.
  Хотя лесть придворная славила добродетели Великой Княгини, ее боголюбие, милость, справедливость, мужество сердца, проницание ума и явное сходство с бессмертною супругою Игоря, но благоразумные уже и тогда умели отличать язык Двора и лести от языка истины. Знали, что добродетель Царская, трудная и для мужа с крепкими мышцами, еще гораздо труднее для юной, нежной, чувствительной жены, более подверженной действию слепых, пылких страстей.
  Елена опиралась на Думу Боярскую: там заседали опытные советники трона, но Совет без Государя есть как тело без главы. Братья Государевы и двадцать Бояр знаменитых составляли сию Верховную Думу: князья Бельские, Шуйские, Оболенские, Одоевские, Горбатый, Пеньков, Кубенский, Барбашин, Микулинский, Ростовский, Бутурлин, Воронцов, Захарьин, Морозовы. Но некоторые из них, будучи областными наместниками, жили в других городах и не присутствовали в оной. Два человека казались важнее всех иных по их особенному влиянию на ум правительницы: старец Михаил Глинский, ее дядя, честолюбивый, смелый, самим Василием назначенный быть ей главным советником, и конюший боярин, Князь Иван Федорович Овчина-Телепнев-Оболенский, юный летами и подозреваемый в сердечной связи с Еленою. Полагали, что сии два Вельможи, в согласии между собою, стали законодателями Думы, которая решила дела внешние именем Иоанна, а дела внутренние именем Великого Князя и его матери.
  
  Первым действием нового правления было торжественное собрание Духовенства, Вельмож и народа в храме Успенском, где Митрополит благословил державного младенца властвовать над Россиею и давать отчет единому Богу. Вельможи поднесли Иоанну дары, послали чиновников во все пределы Государства известить граждан о кончине Василия и клятвенным обетом утвердить их в верности к Иоанну.
  
  Едва минула неделя в страхе и надежде, вселяемых в умы государственными переменами, когда столица была поражена несчастною судьбою князя Юрия Иоанновича Дмитровского, старшего дяди Государева, или оклеветанного, или действительно уличенного в тайных видах беззаконного властолюбия: ибо сказания летописцев не согласуются друг с другом. Пишут, что Князь Андрей Шуйский, сидев прежде в темнице за побег от Государя в Дмитров, был милостиво освобожден вдовствующею Великою Княгинею, но вздумал изменить ей, возвести Юрия на престол и в сем намерении открылся князю Борису Горбатому, усердному вельможе, который с гневом изобразил ему всю гнусность такой измены.
  Шуйский увидел свою неосторожность и, боясь доноса, решился прибегнуть к бесстыдной лжи: объявил Елене, что Юрий тайно подговаривает к себе знатных чиновников, его самого и князя Бориса, готового немедленно уехать в Дмитров. Князь Борис доказал клевету и замысел Шуйского возмутить спокойствие Государства: первому изъявили благодарность, а второго посадили в башню.
  Но Бояре, излишне осторожные, представили Великой Княгине, что если она хочет мирно царствовать с сыном, то должна заключить и Юрия, властолюбивого, приветливого, любимого многими людьми и весьма опасного для Государя-младенца. Елена, непрестанно оплакивая супруга, сказала им: "Вы видите мою горесть: делайте, что надобно для пользы Государства".
  Между тем некоторые из верных слуг Юрьевых, сведав о намерении бояр Московских, убеждали князя своего, совершенно невинного и спокойного, удалиться в Дмитров. Юрий с твердостью отвечал: "Я приехал в Москву закрыть глаза Государю брату и клялся в верности к моему племяннику, не преступлю целования крестного и готов умереть в своей правде".
  
  Но другое предание обвиняет Юрия, оправдывая Боярскую Думу. Уверяют, что он действительно чрез дьяка своего, Тишкова, подговаривал князя Андрея Шуйского вступить к нему в службу. Дьяк изъяснял, что сия клятва была невольная и беззаконная, что бояре, взяв ее с Юрия, сами не дали ему никакой, вопреки уставу о присягах взаимных. Шуйский известил о том князя Бориса Горбатого, князь Борис Думу, а Дума Елену, которая велела Боярам действовать согласно с их обязанностью.
  
  Заметим, что первое сказание вероятнее: ибо Князь Андрей Шуйский во все правление Елены сидел в темнице. Как бы то ни было, 11 декабря 1533 года взяли Юрия, вместе со всеми его боярами, под стражу и заключили в той самой палате, где кончил жизнь юный великий Князь Дмитрий. Предзнаменование бедственное! ему надлежало исполниться.
   Такое начало правления свидетельствовало грозную его решительность. Жалели о несчастном Юрии, боялись тиранства, а как Иоанн был единственно именем Государь и самая правительница действовала по внушениям Совета, то Россия видела себя под жезлом возникающей олигархии, которой мучительство есть самое опасное и самое несносное. Легче укрыться от одного, нежели от двадцати гонителей. Говорили, что Бояре хотели погубить Юрия, в надежде своевольничать, ко вреду отечества, что другие родственники Государевы должны ожидать такой же участи - и сии мысли, естественным образом представляясь уму, сильно действовали не только на Юрьева меньшого брата Андрея, но и на их племянников, князей Бельских, столь ласково порученных Василием Боярам в последние минуты его жизни.
  Князь Симеон Феодорович Бельский и знатный окольничий Иван Лятцкий, родом из Пруссии, муж опытный в делах воинских, готовили полки в Серпухове на случай войны с Литвою. Недовольные Правительством, они сказали себе, что Россия не есть их отечество, тайно снеслись с Королем Сигизмундом и бежали в Литву.
  Сия неожидаемая измена удивила Двор, и новые жестокости были ее следствием. Князь Иван Бельский, главный из воевод и член Верховного Совета, находился тогда в Коломне, учреждая стан для войска. Его и князя Воротынского с юными сыновьями взяли, оковали цепями, заточили как единомышленников Симеоновых и Лятцкого, без улики, по крайней мере без суда торжественного, но старшего из Бельских, князя Дмитрия, также Думного Боярина, оставили в покое как невинного. Дотоле считали Михаила Глинского душою и вождем Совета: с изумлением узнали, что он не мог ни губить других, ни спасти самого себя. Сей человек имел великодушие и бедственным концом своим оправдал доверенность к нему Васильеву. С прискорбием видя нескромную слабость Елены к князю Ивану Телепневу-Оболенскому, который, владея сердцем ее, хотел управлять и Думою и Государством, Михаил, как пишут, смело и твердо говорил племяннице о стыде разврата, всегда гнусного, еще гнуснейшего на троне, где народ ищет добродетели, оправдывающей власть Самодержавную.
  Его не слушали, возненавидели и погубили. Телепнев предложил: Елена согласилась, и Глинский, обвиняемый в мнимом, нелепом замысле овладеть Государством, вместе с ближним боярином и другом Васильевым, Михаилом Семеновичем Воронцовым, без сомнения также добродетельным, был лишен вольности. а скоро и жизни в той самой темнице, где он сидел прежде.
  Глинского схоронили без всякой чести в церкви Св. Никиты за Неглинною, но одумались, вынули из земли и отвезли в монастырь Троицкий, изготовив там пристойную могилу для Государева деда. Но Воронцов, только удаленный от двора, пережил своих гонителей, Елену и князя Ивана Телеппева: быв Наместником Новгородским, он умер уже в 1539 году с достоинством Думного Боярина.
  
  Еще младший дядя Государев, Князь Андрей Иоаннович, будучи слабого характера и не имея никаких свойств блестящих, пользовался наружными знаками уважения при Дворе и в совете Бояр, которые в сношениях с иными Державами давали ему имя первого попечителя государственного, но в самом деле он нимало не участвовал в правлении. Он оплакивал судьбу брата, трепетал за себя и колебался в нерешимости, то хотел милостей от двора, то являл себя нескромным его хулителем, следуя внушениям своих любимцев. Через шесть недель по кончине Великого Князя, находясь еще в Москве, он смиренно бил челом Елене о прибавлении новых областей к его Уделу, ему отказали, но, согласно с древним обычаем, дали, в память усопшего, множество драгоценных сосудов, шуб, коней с богатыми седлами. Андрей уехал в Старицу, жалуясь на Правительницу.
  Вестовщики и наушники не дремали: одни сказывали сему князю, что для него уже готовят темницу, другие доносили Елене, что Андрей злословит ее. Были разные объяснения, для коих боярин, князь Иван Шуйский, ездил в Старицу и сам Андрей в Москву: уверяли друг друга в любви и с обеих сторон не верили словам, хотя Митрополит ручался за истину оных. Елена желала знать, кто ссорит ее с деверем? Он не именовал никого, ответствуя: "Мне самому так казалось!" Расстались ласково, но без искреннего примирения.
  
  * * *
  Еще Великий Князь Василий, находя Кремль тесным для многолюдства Московского и недостаточным для защиты оного в случае неприятельского нашествия, хотел оградить столицу новою, обширнейшею стеною. Елена исполнила его намерение, и в 1534 году, 20 мая, начали копать глубокий ров от Неглинной вокруг посада (где были все купеческие лавки и торги) к Москве-реке через площадь Троицкую (место судных поединков) и Васильевский луг.
  Работали слуги придворные, Митрополитовы, боярские и все жители без исключения, кроме чиновников или знатных граждан, и в июне кончили. А в следующем году, 16 мая 1535 года, после крестного хода и молебна, отпетого Митрополитом, Петрок Малой, новокрещеный Италиянец, заложил около рва каменную стену и четыре башни с воротами Сретенскими (Никольскими), Троицкими (Ильинскими), Всесвятскими (Варварскими) и Козмодемьянскими на Великой улице.
  Сей город был назван по-татарски Китаем, или средним, как изъясняют. Кроме двух крепостей на Литовской границе, Елена основала:
  1) в Мещере город Мокшан, на месте, издревле именуемом Мурунза;
  2) Буй город в Костромском уезде;
  3) крепость Балахну у Соли, где прежде находился посад;
  4) Проньск на старом городище. Владимир, Ярославль, Тверь, пожаром обращенные в пепел, были снова выстроены, Темников перенесен на удобнейшее место. Устюг и Софийскую сторону в Новгороде окружили стенами, Вологду укрепили и распространили.
  
  Правительница, зная главную потребность Государства столь обширного и столь мало населенного, вызывала жителей из Литвы, давала им земли, преимущества, льготу и не жалела казны для выкупа многих Россиян, увлекаемых Татарами в плен: для чего требовала вспоможения от Духовенства и богатых монастырей. Например, Архиепископ Макарий (в 1534 году) послал ей со своей Епархии 700 рублей, говоря: "душа человеческая дороже золота". Сей умный Владыка Новгородский, пользуясь уважением Двора, ездил в Москву не только молиться с Митрополитом о благоденствии России, но и способствовать оному мудрыми советами в Государственной Думе.
  
  * * *
  К чести Еленина правления Летописцы относят еще перемену в цене государственной монеты, вынужденную обстоятельствами. Из фунта серебра делали прежде обыкновенно пять рублей и две гривны, но, корыстолюбие изобрело обман: стали обрезывать и переливать деньги для подмеси так, что из фунта серебра выходило уже десять рублей. Многие люди богатели сим ремеслом и произвели беспорядок в торговле: цены изменились, возвысились, продавец боялся обмана, взвешивал, испытывал монету или требовал клятвы от купца, что она не поддельная.
  Елена запретила ход обрезных, нечистых и всех старых денег, указала перелить их и чеканить из фунта шесть рублей без всякого примеса; а поддельщиков и обрезчиков велела казнить (им лили растопленное олово в рот и отсекали руки). Изображение на монетах осталось прежнее: Великий Князь на коне, но не с мечом в руке, как дотоле, а с копьем, отчего стали они именоваться копейками.
  
  Реформа была начата 20 марта 1535 года. Старые деньги были запрещены. Была введена единая монетная система. Новые монеты чеканились из серебра на государевом монетном дворе. Из гривенки получались три рубля или 300 денег новгородских, в то время как раньше та же гривенка приравнивалась к двум рублям шести гривнам или 250 деньгам новгородским. Это было сделано, чтобы снизить материальные потери населения.
  
  
  22-я СТУПЕНЬКА - с 26 июля 1535 года по 20 декабря 1537-го - время, когда эго-сознание полностью уступает место ясности духа, время прозрения. Время расширения возможностей и первые шаги применения их на практике.
  
  Следствием Литовского союза с Ханом было то, что Царевич Ислам в 1535 году восстал на Саип-Гирея за Россию, как пишут, вспомнив старую с нами дружбу; преклонил к себе Вельмож, свергнул Хана и начал господствовать под именем Царя. А Саип засел в Киркоре, объявив Ислама мятежником, и надеялся смирить его с помощию Султана. Сия перемена казалась для нас счастливою: Ислам, боясь Турков, предложил тесный союз Великому Князю и писал, что 20000 Крымцев уже воюют Литву.
  Бояре Московские, нетерпеливо желая воспользоваться таким добрым расположением нового Хана, велели ехать князю Александру Стригину послом в Тавриду. Сей чиновник своевольно остался в Новогородке и написал к Великому Князю, что Ислам обманывает нас: будучи единственно Калгою, именуется Царем и недавно, в присутствии Литовского Посла Горностаевича, дал Сигизмунду клятву быть врагом России, исполняя волю Саип-Гирееву.
  Сие известие было несправедливо: Стригину объявили гнев Государев и вместо его отправили князя Мезецкого к Исламу, чтобы как можно скорее утвердить с ним важный для нас союз. Хан не замедлил прислать в Москву и договорную, шертную грамоту, но Бояре, увидев в ней слова: "кто недруг Великому Князю, а мне друг, тот и ему друг", не хотели взять ее.
  Наконец Ислам согласился исключить сие оскорбительное для нас условие, клялся в любви к младшему своему брату Иоанну и хвалился великодушным бескорыстием, уверяя, что он презрел богатые дары Сигизмундовы, 10000 золотых и 200 поставов сукна. Требовал от нас благодарности, пушек, пятидесяти тысяч денег и жаловался, что Великий Князь не исполнил родительского духовного завещания, коим будто бы умирающий Василий в знак дружбы отказал ему (Исламу) половину казны своей. Хан ручался за безопасность наших пределов, известив Государя, что Саип-Гиреев вельможа, князь Булгак, вышел из Перекопа с толпами разбойников, но, конечно, не посмеет тревожить России.
  Хотя Булгак, в противность Исламову уверению, вместе с Дашковичем, Атаманом Днепровских казаков, нечаянным нападением на Северскую область сделал немало вреда ее жителям, хотя Бояре Московские именем Великого Князя жаловались на то Исламу, однако ж соблюдали умеренность в упреках, не грозили ему местью и показывали, что верят его искренней к нам дружбе.
  
  Тогда прибежали из Вильны в Москву люди князя Симеона Бельского и Лятцкого: не хотев служить изменникам, они пограбили казну господ своих и донесли нашим Боярам, что Сигизмунд шлет сильную рать к Смоленску. Надлежало предупредить врага.
  Полки были готовы: князь Василий Шуйский, Главный Воевода, с Елениным любимцем, Телепневым, который вторично принял начальство над передовым отрядом, спешили встретить неприятеля. Нигде не видали его, выжгли предместье Мстиславля, взяли острог, отправили пленников в Москву и шли беспрепятственно далее.
  Новгородцы и Псковитяне должны были с другой стороны также вступить в Литву, основать на берегах Себежского озера крепость и соединиться с Шуйским, но предводители их, князь Борис Горбатый и Михайло Воронцов, только отчасти исполнили данное им повеление. Отрядив воеводу Бутурлина с детьми боярскими к Себежу, стали в Опочках, и не Хотели соединиться с Шуйским. Бутурлин заложил Иваньгород на Себеже, в земле Литовской как бы в нашей собственной. Укрепил его, наполнил всякими запасами, работал около месяца: никто ему не противился; не было слуха о неприятеле.
  
  Однако ж Сигизмунд не тратил времени в бездействии: дав Россиянам волю свирепствовать в восточных пределах Литвы, послал 40000 воинов в наши собственные южные владения. И между тем, как Шуйский жег окрестности Кричева, Радомля, Могилева, воеводы Литовские, пан Юрий Радзивил, Андрей Немиров, Гетман Ян Тарновский, князь Илья Острожский и наш изменник, Симеон Бельский, шли к Стародубу. Сведав о том, Московские бояре немедленно выслали новые полки для защиты сего края. Но вдруг услышали, что 15000 Крымцев стремятся к берегам Оки, что Рязанские села в огне и кровь жителей льется рекою. Что Ислам обманул нас: прельщенный золотом Литовским, услужил Королю сим набегом, все еще именуясь Иоанновым союзником и бессовестно уверяя, что не он, а Саип-Гирей воюет Россию.
  Послов Исламовых взяли в Москве под стражу, немедленно возвратили шедшее к Стародубу войско, собрали в Коломне несколько тысяч людей. Князья Димитрий Бельский и Мстиславский отразили хищников от берегов Оки, гнались за ними, принудили их бежать в степи.
  
  Но Литовцы, пользуясь содействием Крымцев и беззащитным состоянием Малороссии, приступили к Гомелю: тут начальствовал малодушный князь Оболенский-Щепин. Он ушел со всеми людьми воинскими и с огнестрельным снарядом в Москву, где ввергнули его в темницу. Гомель сдался. Литовцы надеялись взять и Стародуб, но там был достойный Вождь, Князь Федор Телепнев: мужественный отпор ежедневно стоил им крови. Воеводы Сигизмунда решились продлить осаду, сделали тайный подкоп и взорвали стену: ужасный гром потряс город, дома запылали и неприятель сквозь дым ворвался в улицы.
  Князь Телепнев со своею дружиною оказал геройство, топтал, гнал Литовцев, два раза пробивался до их стана, но, стесненный густыми толпами пехоты и конницы, в изнеможении сил, был взят в полон вместе с князем Ситцким. Знатный муж, Князь Петр Ромодановский, пал в битве Никита Колычев умер от раны чрез два дни. 13000 граждан обоего пола погибло от пламени или меча, спаслись немногие и своими рассказами навели ужас на всю землю Северскую.
  В Почепе, худо укрепленном, начальствовал бодрый Москвитянин Федор Сукин: он сжег город, велев жителям удалиться и зарыть, чего они не могли взять с собою. Литовцы, завоевав единственно кучи пепла, ушли восвояси, а Шуйский, предав огню все места вокруг Княжичей, Шклова, Копоса, Орши, Дубровны, отступил к Смоленску.
  
  Число врагов наших еще умножилось новою изменою Казани. Недовольные, как и всегда, господством России над ними; возбуждаемые к бунту Саип-Гиреем, презирая юного Царя своего и думая, что Россия с Государем-младенцем ослабела и в ее внутренних силах, тамошние Вельможи под руководством Царевны Горшадны и князя Булата свергли, умертвили Еналея за городом на берегу Казанки. И, снова призвав к себе Сафа-Гирея из Тавриды, чтобы восстановить их свободу и независимость, женили его на Еналеевой супруге, дочери князя Ногайского, Юсуфа. Желая узнать обстоятельства сей перемены, бояре послали гонца в Казань с письмами к Царевне и к уланам, он тот еще не возвратился, когда наши служивые Городецкие Татары привезли весть, что многие из знатных людей Казанских тайно виделись с ними на берегу Волги. Что они не довольны Царевною и Князем Булатом, имеют до пятисот единомышленников, хотят остаться верными России и надеются изгнать Сафа-Гирея, ежели Великий Князь освободит Шиг-Алея и торжественно объявит его их Царем. Бояре советовали Елене немедленно послать за Шиг-Алеем, который все еще сидел в заключении на Белеозере: ему объявили Государеву милость, велели ехать в Москву и явиться во дворце.
  
  Шел 1536 год. Шестилетний Великий Князь сидел на троне: Алей, обрадованный счастливой переменою судьбы своей, пал ниц и стоя на коленах, говорил речь о благодеяниях к нему отца Иоанна винился в гордости, в лукавстве, в злых умыслах, славил великодушие Иоанна и плакал. На него надели богатую шубу. Он желал представиться и Великой Княгине.
  Василий Шуйский и Конюший Телепнев встретили Алея у саней. Государь находился у матери, в палате Св. Лазаря. Подле Елены сидели знатные Боярыни; далее, с обеих сторон, Бояре. Сам Иоанн принял Царя в сенях и ввел к Государыне. Ударив ей челом в землю, Алей снова клял свою неблагодарность, назывался холопом, завидовал брату Еналею, умершему за Великого Князя, и желал себе такой же участи, чтобы загладить преступление. Вместо Елены отвечал ему сановник Карпов, гордо и милостиво. "Царь Шиг-Алей! - сказал он - Василий Иоаннович возложил на тебя опалу, Иоанн и Елена простили вину твою. Ты удостоился видеть лицо их! Дозволяем тебе забыть минувшее, но помни новый обет верности!"
  Алея отпустили с честью и с дарами.
  
  Между тем война с Казанью началась: ибо заговор некоторых вельмож ее против Сафа-Гирея не имел действия, и сей Царь ответствовал грубо на письмо Иоанна.
  Московские полководцы, князь Гундоров и Замыцкий, должны были идти из Мещеры на Казанскую землю, но, встретив Татар близ Волги, ушли назад и даже не известили Государя о неприятеле, внезапно вступившего в Нижегородскую область, и злодействовавшего в ней свободно.
  Жители Балахны, имея более храбрости, нежели искусства, вышли в поле и были разбиты. Воеводы Нижегородские сошлись с Татарами под Лысковом: ни те, ни другие не хотели битвы, пользуясь темнотою ночи, Казанцы и Россияне бежали в разные стороны. Сие малодушие Московских Военачальников требовало примера строгости: князя Гундорова и Замыцкого посадили в темницу, а на их место отправили Сабурова и Карпова, которые одержали наконец победу над многочисленными Казанскими и Черемисскими толпами в Корякове. Пленников отослали в Москву, где их, как вероломных мятежников, всех без исключения осудили на смерть.
  * * *
  Война Литовская продолжалась для нас с успехом, и существование новой Себежской крепости утвердилось знаменитой победою.
  Сигизмунд не мог равнодушно видеть сию крепость в своих пределах: он велел Киевскому наместнику Немирову взять ее, чего бы то ни стоило. Войско его, составленное из 20000 Литовцев и Поляков, обступило 27 февраля 1536 года город. Началась ужасная пальба, земля дрожала, но стены были невредимы: худые пушкари Литовские, вместо неприятелей, били своих, ядра летели вправо и влево: ни одно не упало в крепость.
  Россияне же стреляли метко и сделали удачную вылазку. Осаждающие пятились к озеру, коего лед с треском обломился под ними. Тут воеводы Себежские, князь Засекин и Тушин, не дали им опомниться: ударили, смяли, топили несчастных Литовцев, взяли их знамена, пушки и едва не всех истребили.
  Немиров на борзом коне ускакал от плена, чтобы донести старцу Сигизмунду о гибели его войска - и, как сетовали в Киеве, в Вильне и в Кракове, так веселились в Москве, показывали народу трофеи - честили, славили мужественных Воевод.
  Елена в память сего блестящего успеха велела соорудить церковь Живоначальной Троицы в Себеже. Мы не давали покоя Литве: возобновив Почеп, Стародуб, основав на ее земле, в Ржевском уезде, город Заволочье и Велиж в Торопецком, князья Горенский и Барбашев выжгли посады Любеча, Витебска, взяли множество пленников и всякой добычи.
  
  Следуя правилам Иоанна и Василия, Дума Боярская не хотела действовать наступательно против Хана. Толпы его разбойников являлись на берегах Быстрой Сосны и немедленно уходили, когда показывалось наше войско. Они дерзнули в апреле 1536 года приступить к Белеву, но тамошний воевода разбил их наголову.
  Хотя Ислам, осыпанный Королевскими дарами, примирился было с Саип-Гиреем, чтобы вместе тревожишь Россию нападениями: однако ж, уступая ему имя Царя, не уступал власти, началась новая ссора между ними, и вероломный Ислам отправлял в Москву гонца за гонцом с дружескими письмами, изъявляя ненависть к Саипу и к Царю Казанскому Сафа-Гирею.
  
  Уже Сигизмунд, видя, что Россия и с Государем-младенцем сильнее Литвы, думал о мире, изъявлял негодование нашим изменникам: держал Лятцкого под стражею и столь немилостиво обходился с князем Симеоном Бельским, что он, пылая ненавистью к России, с досады уехал в Константинополь искать защиты и покровительства Султана.
  Сигизмунд, прислав знатного чиновника поздравить Иоанна с восшествием на трон, желал, чтобы он, будучи юнейшим, из уважения к его летам отправил своих вельмож в Литву для заключения мира, а Бояре Московские считали то несогласным с нашим государственным достоинством. Сигизмунд должен был уступить, и в начале 1537 года приехал в Москву Ян Глебович, Полоцкий воевода, с четырьмястами знатных дворян и слуг.
  Следуя обыкновению, обе стороны требовали невозможного: Литовцы Новгорода и Смоленска, мы Киева и всей Белоруссии, не только спорили, но и бранились, устали и решились заключить единственно перемирие на пять лет с условием, чтобы мы владели новыми крепостями Себежем и Заволочьем, а Литва Гомелем.
  Следственно, война кончилась уступкою и приобретением с обеих сторон, хотя и неважным. Боярин Морозов и князь Палецкий отвезли перемирную грамоту к Сигизмунду. Они не могли склонить его к освобождению пленных Россиян. Дозволив Великокняжеским послам свободно ездить чрез Литву к Императору и Королю Венгерскому, Сигизмунд не согласился пропустить Молдавского чиновника к нам, сказав, что воевода Петр есть мятежник и злодей Польши.
  Если Политика Великих Князей не терпела согласия Литвы с Ханами Крымскими, всячески питая вражду между ими, то и Крымцы не любили видеть нас в мире с Литвою, ибо война представляла им удобность к грабежу в наших и Королевских областях. Ислам, с неудовольствием сведав о мирных переговорах, уверял Иоанна в своей готовности наступить на Короля всеми силами и, в доказательство ревностной к нам дружбы, уведомлял, что князь Симеон Бельский, приехав из Константинополя в Тавриду, хвалится с помощью Султана завоевать Россию.
  Бельский действительно искал гибели отечества и, чтобы злодействовать тем безопаснее, хотел усыпить Правительницу уверениями в его раскаянии, писал к ней и требовал себе опасной грамоты, обещаясь немедленно быть в Москве, чтобы загладить вину своего бегства усердною службою. Мог ли такой преступник ждать милосердия от Елены? Сие мнимое раскаяние было новым коварством, и правительство наше не усомнилось также прибегнуть к обману, чтобы наказать злодея.
  Именем Иоанна бояре ответили ему, что преступление его, извиняемое юностью лет, забывается навеки, что и в древние времена многие знаменитые люди уходили в чужие земли, возвращались и снова пользовались милостью Великих Князей, что Иоанн с любовью встретит родственника, исправленного летами и опытностью. В то же время послали из Москвы гонца и дары к Исламу с убедительным требованием, чтобы он выдал нам или умертвил сего изменника. Но Ислама не стало: один из князей Ногайских, Багый, друг Саип-Гиреев, в нечаянном нападении убил его и, пленив многих Крымцев, захватил между ими и Бельского, спасенного судьбою для новых преступлений, ибо Елена и Бояре тщетно хотели выкупить его, посылая деньги в Ногайские Улусы будто бы от матери и братьев Симеоновых: Князь Багый, в угодность Хану, отослал к нему сего важного пленника как его друга.
  
  Смерть Исламова и восстановленное тем единовластие Саип-Гирея в Тавриде были для нас весьма неприятны. Ислам вероломствовал, но, будучи врагом сверженного им Хана и Казанского Царя, находил собственные выгоды в союзе с Россиею. А Саип-Гирей, под покровительством Султана, имел тесную связь с мятежной Казанью и не без досады видел нашу дружбу к Исламу, хотя мы, более уважая последнего как сильнейшего, от времени до времени писали ласковые грамоты и к Саипу.
  Хан не замедлил оскорбить Великого Князя: ограбил посла Московского в Тавриде, однако ж, как бы удовлетворенный сею местью, известил нас о гибели своего злодея и предлагал Иоанну братство, желая даров и запрещая ему тревожить Казань.
  
  В сие время полки наши готовились идти на Казань. Ее хищники, рассеянные близ Волги верными Мещерскими казаками, одержали верх над двумя воеводами Московскими, Сабуровым и князем Засекиным-Пестрым, убитым в сражении между Галичем и Костромою. А в январе 1537 года сам Царь Казанский нечаянно подступил к Мурому, сжег предместье, не взял города и бежал, увидев вдали наши знамена.
  Елена и Бояре, уже не опасались Литвы, хотя и сильно действовать против Казани, означало - отвергнуть все мирные предложения Сафа-Гирея, но угрозы Хана казались столь важными, что государственный наш совет решился отложить войну, известив Саип-Гирея и Казанского Царя о согласии Великого Князя на мир с условием, чтобы Сафа-Гирей остался присяжником России.
  Сим заключились дела внешней политики Еленина правления, ознаменованного и некоторыми внутренними полезными учреждениями, в особенности строением новых крепостей, нужных для безопасности России.
  
  * * *
  В сие время - 26 августа 1536 года - князь Юрий Иоаннович умер в темнице от голода, как пишут. Андрей Иоаннович был в ужасе. Правительница звала его в Москву на совет о делах внешней политики: он сказался больным и требовал врача. Известный лекарь Феофил не нашел в нем никакой важной болезни. Елену тайно известили, что Андрей не смеет ехать в столицу и думает бежать.
  Князь Иван настиг Андрея в Тюхоли, устроил воинов, распустил знамя и хотел начать битву. Андрей также вывел свою дружину, обнажив меч, но колебался и вступил в переговоры, требуя клятвы от Телепнева, что Государь и Елена не будут ему мстить. Телепнев дал сию клятву и вместе с ним приехал в Москву. Там Великая Княгиня изъявила гнев своему любимцу, который будто бы сам собою, без ведома Государева, уверил мятежника в безопасности, она велела Андрея оковать, заключить в тесной палате. К княгине его и сыну приставили стражу, Бояр его, советников, верных слуг пытали, несмотря на их знатный княжеский сан: некоторые умерли в муках, иные в темницах, а детей боярских, взявших сторону Андрея, числом тридцать, повесили как изменников на дороге Новгородской, в большом расстоянии один от другого.
  Андрей имел участь брата: умер насильственною смертью чрез шесть месяцев и, подобно ему, был с честью погребен в церкви Архангела Михаила. Он, конечно, заслуживал наказание, ибо действительно замышлял бунт, но казни тайные всегда доказывают малодушную злобу, всегда беззаконны, и притворный гнев Елены на Князя Телепнева не мог оправдать вероломства.
  
  Таким образом в четыре года правления Елены именем юного Великого Князя умертвили двух единоутробных братьев его отца и дядю матери, брата внучатного ввергли в темницу, обесчестили множество знатных родов торговою казнью Андреевых Бояр, между коими находились князья Оболенские, Пронский, Хованский, Палецкий. Опасаясь гибельных действий слабости в малолетство Государя самодержавного, Елена считала жестокость твердостью но сколь последняя, основанная на чистом усердии к добру, необходима для государственного блага, столь первая вредна оному, возбуждая ненависть, а нет Правительства, которое для своих успехов не имело бы нужды в любви народной. Елена предавалась в одно время и нежностям беззаконной любви и свирепству кровожадной злобы!
  
  * * *
  В делах внешней политики Правительница и Дума не уклонялись от системы Василиевой: любили мир и не страшились войны.
  
  Известив соседние Державы о восшествии Иоанна на престол, Елена и Бояре утвердили дружественные связи с Швециею, Ливониею, Молдавиею, с Князьями Ногайскими и с Царем Астраханским. В 1535 и 1537 году послы Густава Вазы были в Москве с приветствием, отправились в Новгород и заключили там шестидесятилетнее перемирие. Густав обязался не помогать Литве, ни Ливонскому Ордену в случае их войны с нами. Условились:
  1) выслать послов на Оксу-реку для восстановления древних границ, бывших между Швециею и Россиею при Короле Магнусе;
  2) Россиянам в Швеции, Шведам в России торговать свободно, под охранением законов;
  3) возвратить беглецов с обеих сторон.
  Поверенными Густава были Кнут Андерсон и Биорн Классон, а Российскими князь Борис Горбатый и Михайло Семенович Воронцов, Думные Бояре, наместники Новгородские, которые в 1535 году утвердили мир и с Ливониею на семнадцать лет.
  Уже старец Плеттенберг, знаменитейший из всех Магистров Ордена, скончался: преемник его, Герман фон Брюггеней, и Рижский Архиепископ от имени всех Златоносцев или Рыцарей, Немецких бояр и Ратманов Ливонии убедительно молили Великого Князя о дружбе и покровительстве.
  Установили, чтобы река Нарва, как и всегда, служила границею между Ливониею и Россиею. Чтобы не препятствовать взаимной торговле никакими действиями насилия и даже в случае самой войны не трогать купцов, ни их достояния. Чтобы не казнить Россиян в Ливонии, ни Ливонцев в России без ведома их правительств. Чтобы Немцы берегли церкви и жилища Русские в своих городах, и проч.
  В окончании договора сказано: "А кто преступит клятву, на того Бог и клятва, мор, глад, огнь и меч".
  
  
  23-я СТУПЕНЬКА - с 20 декабря 1537 года по 14 мая 1540-го - время, когда понимающая мощь внутреннего видения больше и непосредственней, чем осознающая сила мысли. Время огромной жизненной динамики, самостоятельности и не внушаемости, время разрядки накопившейся энергии, время передела мира. Время сверх могучих вождей человеческого стада, способных управлять коллективными энергиями. Время неуемной жажды власти.
  
  Но Елена ни благоразумием своей внешней политики, ни многими похвальными делами внутри Государства не могла угодить народу: тиранство и беззаконная, уже всем явная любовь ее к князю Ивану Телепневу-Оболенскому возбуждали к ней ненависть и даже презрение, от коего ни власть, ни строгость не спасают Венценосца, если святая добродетель отвращает от него лицо свое.
  Ко гласу оскорбляемой добродетели присоединялся и глас зависти: один Телепнев был истинным Вельможею в Думе и в Государстве, другие, старейшие, назывались только именем Бояр: никто не имел заслуг, если не мог угодить любимцу Двора. Желали перемены - и, Великая Княгиня, юная летами, цветущая здравием, вдруг скончалась 3 апреля 1538 года. Современник, барон Герберштеин, в записках своих говорит утвердительно, что Елену отравили ядом. Он видит в сем случае одну справедливую месть, но ее нет ни для сына против отца, ни для подданного против Государя, а Елена, по малолетству Иоанна, законно властвовала в России.
  Летописцы не говорит ни слова о болезни Елены. Она преставилась во втором часу дня и в тот же день погребена в Вознесенском монастыре. Не сказано даже, чтобы Митрополит отпевал ее тело. Бояре и народ не изъявили, кажется, ни самой притворной горести. Юный Великий Князь плакал и бросился в объятия к Телепневу, который один был в отчаянии, ибо только один мог всего лишиться и не мог уже ничего приобрести кончиною Елены. Народ спрашивал с любопытством: кто будет править Государством?
  
  Несколько дней протекло в неизвестности и в тишине для народа, в тайных совещаниях и в кознях для вельмож честолюбивых. Доселе Правительница заменяла Государя: настало время совершенной Аристократии или власти Бояр при семилетнем Государе. Не многие из них смели желать верховного владычества над Россиею: прочие готовились единственно взять сторону тою или другого на выгоднейших для своей личной пользы условиях.
  Любимец Еленин, Князь Иван Телепнев, не дремал в бездействии: будучи другом и братом надзирательницы Иоанна, боярыни Агриппины Челядниной, он думал овладеть юным Монархом, не отходил от него, ласкался к нему и надеялся на усердие своих бывших друзей, но число их, с переменою обстоятельств, уменьшилось и ревность охладела. Внезапная кончина Еленина - и не естественная, как мнили - предвещала явление новых, сильнейших Властителей: чтобы узнать, кто мог быть ее тайным виновником, любопытные ждали, кто воспользуется оною?
  Сие справедливое, или, несмотря на вероятность (как часто бывает), ложное подозрение обратилось на старейшего боярина Василия Васильевича Шуйского, потомка Князей Суздальских, изгнанных еще сыном Донского из их наследственного владения. Злобствуя на Московских Государей, они служили Новгороду, и в последний день его свободы князь Шуйский-Гребенка был там главным воеводою. Видя решительное торжество Самодержавия в России, сии изгнанники, один за другим, вступили в службу Московскую и были знаменитейшими вельможами. Князь Василий Васильевич, занимая первое место в Совете при отце Иоанна, занимал оное и при Елене и тем более ненавидел ее временщика, который, уступая ему наружную честь, исключительно господствовал над Думою.
  Изготовив средства успеха, преклонив к себе многих бояр и чиновников, сей властолюбивый князь жестоким действием самовольства и насилия объявил себя главою правления. В седьмой день по кончине Елены велел схватить любезнейших юному Иоанну особ: его надзирательницу, боярыню Агриппину, и брата ее, князя Телепнева, оковать цепями, заключить в темницу, несмотря на слезы, на вопль державного, беззащитного отрока.
  Не суд и не праведная, но беззаконная, лютая казнь была жребием несчастного вельможи, коему за неделю пред тем раболепствовали все князья и бояре. Телепнева уморили голодом, как Правительница или сам он уморил Глинского и дядей Иоанна, но злодейство не оправдывает злодейства, и летописцы осуждают сию личную месть, внушенную завистью к бывшему любимцу Елены, который хотел быть и любимцем сына ее.
  Телепнев имел ум, деятельность, благородное честолюбие, не боялся оставлять Двора для войны и, еще не довольный властью, хотел славы, которую дают дела, а не милость Государей. Сестру его, боярыню Агриппину, сослали в Каргополь и постригли в Монахини.
  Дума, Государство и сам Государь сделались подвластны Василию Шуйскому и брату его, князю Ивану, также знаменитому члену Совета, где только один боярин мог спорить с ними о старейшинстве - князь Дмитрий Бельский, родственник Иоанна, они искали его дружбы.
  Брат Дмитриев, князь Иван Федорович, и Шуйский, Андрей Михайлович, сидели в темнице: их вместе освободили с честью как невинных, первый занял в Думе свое прежнее место, второго пожаловали в бояре.
  Ослепленный гордостью, Князь Василий Шуйский хотел утвердить себя на вышней степени трона свойством с Государем и, будучи вдовцом лет пятидесяти или более, женился на, юной сестре Иоанна, Анастасии, дочери Петра, Казанского Царевича. Но беспрекословное владычество сего Вельможи продолжалось только месяцев шесть: князь Иван Бельский, им освобожденный, сделался его неприятелем, будучи в согласии с Митрополитом Даниилом, с дворецким Михайлом Тучковым и с иными важными сановниками. Началось тем, что Бельский просил юного Иоанна дать князю Юрию Булгакову-Голицыну боярство, а сыну знаменитого Хабара Симского сан окольничего, не сказав ни слова Шуйским, которые воспылали гневом.
  Вражда усилилась бранью: с одной стороны говорили о подлой неблагодарности, о гнусных кознях, с другой о самовластии, о тиранстве. Наконец Шуйские доказали свое могущество: снова заключили князя Ивана Бельского в темницу, советников его разослали по деревням, а главному из них, дьяку Федору Мишурину, измученному войнами, раздетому, обнаженному, отсекли голову на плахе пред городскою тюрьмою.
  Все сие делалось именем Шуйских и Бояр, им преданных, а не именем Государя: то есть беззаконно и нагло. Достойно замечания, что старший князь Бельский, Дмитрий, опять не имел участия в бедственной судьбе брата, спасаемый, как вероятно, своим осторожным, спокойным характером.
  
  Уже самовластный Вельможа, Князь Василий, считал себя как бы Царем России: вдруг узнали об его болезни и смерти, которая могла быть естественною, но без сомнения служила поводом к разным догадкам и заключениям. Явив суетность властолюбия, она не исправила бояр Московских, и брат Василиев, князь Иван Шуйский, став их главою, мыслил единственно о том, чтобы довершить месть над врагами и сделать, чего не успел или не дерзнул исполнить умерший брат его.
  Ни святость сана, ни хитрость ума не спасли Митрополита Даниила: замышляя с князем Иваном Бельским свергнуть Шуйских он сам был свержен с Митрополии указом Боярским и сослан в монастырь Иосифов, где строгой, постной жизнью имел способ загладить грехи своего придворного честолюбия и раболепства. Опасаясь упреков в беззаконии, Вельможи взяли с Даниила запись, коею сей бывший Архипастырь будто бы добровольно отказался от Святительства чтобы молиться в тишине уединения о Государе и Государстве.
  На его место Епископы поставили - судьбами Божественными и Великокняжеским (то есть Боярским изволением) как сказано в летописи Иоасафа Скрыпицина, игумена Троицкого.
  
  Среди таких волнений и беспокойств, производимых личным властолюбием Бояр, Правительство могло ли иметь надлежащую твердость, единство, неусыпность для внутреннего благоустройства и внешней безопасности? 1539 год вскрыл всё коварство бездумного властолюбия.
  Главный вельможа, князь Иван Шуйский не оказывал в делах ни ума государственного, ни любви к добру, был единственно грубым самолюбцем, хотел только помощников, но не терпел совместников, повелевал в Думе как деспот, а во дворце как хозяин, и величался до нахальства. Например, никогда не стоял пред юным Иоанном, садился у него в спальне, опирался локтем о постель, клал ноги на кресла Государя, одним словом, изъявлял всю низкую малодушную спесь раба-господина.
  Упрекали Шуйского и в гнусном корыстолюбии, писали, что он расхитил казну и наковал себе из ее золота множество сосудов, велев вырезать на них имена своих предков. По крайней мере его ближние, клевреты, угодники грабили без милосердия во всех областях, где давались им зажиточные места или должности государственные. Так боярин Андрей Михайлович Шуйский и князь Василий Репнин-Оболенский, будучи наместниками во Пскове, свирепствовали как львы, во выражению современника: не только угнетали земледельцев, граждан беззаконными налогами, вымышляли преступления, ободряли лживых доносителей, возобновляли дела старые, требовали даров от богатых, безденежной работы от бедных, но и в самых святых обителях искали добычи с лютостью монгольских хищников. Жители пригородов не смели ездить во Псков как в вертеп разбойников, многие люди бежали в иные страны, торжища и монастыри опустели.
  К сему ужасному бедствию неправосудия и насилия присоединялись частые, опустошительные набеги внешних разбойников. Мы были, говорят летописцы, жертвой и посмешищем неверных: Хан Крымский давал нам законы, Царь Казанский нас обманывал и грабил.
  Не только Иоанн III и Василий, но и Правительница, от времени до времени удовлетворяя корыстолюбию Ханов, изъявляли по крайней мере благородную гордость в переписке с ними и не дозволяли им забываться. Владычество Шуйских Ознаменовалось слабостью и робким малодушием в Политике Московской: бояре даже не смели отвечать Саип-Гирею на его угрозы, спешили отправить в Тавриду знатного посла и купить вероломный союз варвара обязательством не воевать Казани. А Царь Казанский, уверяя нас в своем миролюбии, хотел, чтобы мы ежегодно присылали ему дары в знак уважения. Напрасно ждали его уполномоченных в Москву: они не ехали. А Казанцы два года непрестанно злодействовали в областях Нижнего, Балахны, Мурома, Мещеры, Гороховца, Владимира, Шуи, Юрьевца, Костромы, Кинешмы, Галича, Тотьмы, Устюга, Вологды. Вятки, Перми. Являлись толпами, жгли, убивали, пленили. Беззащитные укрывались в лесах и в пещерах, места бывших селений заросли диким кустарником. Обратив монастыри в пепел, неверные жили и спали в церквах, пили из святых сосудов, обдирали иконы для украшения жен своих усерязями и монистами; сыпали горящие уголья в сапоги инокам и заставляли их плясать, оскверняли юных монахинь. Кого не брали в плен, тем выкалывали глаза, обрезывали уши, нос, отсекали руки, ноги и, что всего ужаснее, многих приводили в Веру свою, а сии несчастные сами гнали Христиан как лютые враги их. "Пишу не по слуху, добавляет летописец, но виденное мною, и чего никогда забыть не могу".
  Что делали Правители Государства, Бояре? Хвалились своим терпением пред Ханом Саип-Гиреем, изъясняясь, что Казанцы терзают Россию, а мы, в угодность ему, не двигаем ни волоса для защиты своей земли! Бояре хотели единственно мира и не имели его, заключили союз с Ханом Саип-Гиреем и видели бесполезность оного.
  Послы Ханские были в Москве, а сын его, Иминь, с шайками своих разбойников грабил в Коширском уезде. Мы удовольствовались извинением, что Иминь не слушается отца и поступает самовольно.
  
  Другие внешние действия России более соответствовали ее государственному достоинству. Чиновник Адашев ездил из Москвы с дружественными письмами к Султану и к Патриарху, Замыцкий из Новагорода к Королю Шведскому: в Константинополе и в Стокгольме оказали великую честь нашим Посланникам. Бояре подтвердили купеческий договор с Ганзою и возобновили союз с Астраханью, где опять Царствовал Абдыл-Рахман. Послы Ногайские одни за другими являлись в Москве, предлагая нам свои услуги и требуя единственно свободной торговли как милости. Литва, соблюдая перемирие, не тревожила России: старец Сигизмунд в покое доживал век свой.
  
  
  24-я СТУПЕНЬКА - с 14 мая 1540 года по 8 октября 1542-го - время интуитивного прозрения, расширения сознания, повышенного, пунктуально выполняемого чувства долга. Время расширения пространства влияния.
  
  В 1540 году сделалась перемена в нашей Аристократии. Свергнув Митрополита Даниила, Князь Иван Шуйский считал нового Первосвятителя другом своим, но обманулся. Руководствуясь, может быть, любовью к добродетели, усердием к отечеству и видя неспособность Шуйского управлять Державою или по иным, менее похвальным причинам, Митрополит Иоасаф осмелился ходатайствовать у юного Государя и в Думе за Князя Ивана Бельского.
  Многие Бояре пристали к нему: одни говорили только о милосердии, другие о справедливости, и вдруг именем Иоанна, с торжеством вывели Бельского из темницы, посадили в Думу. А Шуйский, изумленный дерзостью Митрополита и бояр, не успел отвратить удара. Он трепетал в злобе, клялся отмстить им за измену и с того дня не хотел участвовать в делах, ни присутствовать в Думе, где сторона Бельских, одержав верх, начала господствовать с умеренностью и благоразумием.
  Не было ни опал, ни гонений. Правительство стало попечительнее, усерднее к общему благу. Злоупотребления власти уменьшились. Сменили некоторых худых наместников, и псковитяне освободились от насилий князя Андрея Шуйского, отозванного в Москву. Дума сделала для них то же, что Василий сделал для Новгородцев: возвратила им судное право. Целовальники, или присяжные, избираемые гражданами, начали судить все уголовные дела независимо от наместников, к великой досаде сих последних, лишенных тем способа беззаконничать и наживаться. Народ отдохнул во Пскове; славил милость Великого Князя и добродетель Бояр.
  Правительство заслужило еще хвалу освобождением двоюродного брата Иоанна, юного князя Владимира Андреевича, и матери его, заключенных Еленою: они переехали в свой дом и жили уединенно, а чрез год, в день Рождества Христова, мать и сын были представлены Иоанну. Им возвратили богатые поместья Андреевы и дозволили иметь Двор, бояр и слуг княжеских.
  Внук Василия Темного, сын Андрея Углицкого, именем Дмитрий, еще находился в числе живых, забвенный всеми, и сорок девять ужасных лет, от нежной юности до глубокой старости, сидел в темнице, в узах. Один с Богом и мирною совестью, не оскорбив никого в жизни, не нарушив никакого устава человеческого, только за вины отца своего, имев несчастие родиться племянником Самодержца, коему надлежало истребить в России вредную систему Уделов и который любил единовластие более, нежели единокровных. Правители, желая быть милосердными, не решились возвратить Дмитрия, как бы из могилы, чуждому для него миру: велели только освободить его от тягости цепей, впустить к нему в темницу более света и воздуха!
  Ожесточенный бедствием, Дмитрий, может быть, в первый раз смягчился тогда душою и пролил слезы благодарности, уже не гнетомый, не язвимый оковами, видя солнце и дыша свободнее. Он содержался в Вологде: там и кончил жизнь. Брат его, князь Иван, умер за несколько лет перед тем в Монашестве. Оба лежат вместе в Вологодской церкви Спаса на Прилуке.
  
  * * *
  В то время, тайно готовясь к войне, Хан приглашал и Царя Казанского идти на Россию. К счастью нашему, им неудобно было действовать в одно время: первый ждал весны и подножного корма в степях; а второй, не имея сильной рати судовой, боялся летом оставить за спиною Волгу, где, в случае его бегства, Россияне могли бы утопить Казанцев. Ободряемый нашим долговременным терпением и бездействием, Сафа-Гирей, в декабре 1540 года миновав Нижний Новгород, успел беспрепятственно достигнуть Мурома, но далее не мог ступить ни шага: воины и граждане бились мужественно на стенах и в вылазках. Князь Дмитрий Бельский шел из Владимира, а Царь Алей с своими верными татарами из Касимова, истребляя рассеянные толпы неприятелей в Мещерской земле и в селах Муромских.
  Сафа-Гирей бежал назад, и так скоро, что Воеводы Московские не догнали его. Сей не весьма удачный поход умножил число недовольных в Казани. Тамошние князья и знатнейший из них, Булат, тайно писали в Москву, чтобы государь послал к ним войско, что они готовы убить или выдать нам Сафа-Гирея, который, отнимая собственность у вельмож и народа, шлет казну в Тавриду.
  Бояре велели немедленно соединиться полкам из семнадцати городов во Владимире, под начальством князя Ивана Васильевича Шуйского, отвечали Булату ласково, обещая ему милость и забвение прошедшего, но ждали дальнейших вестей из Казани, чтобы послать туда войско.
  
  Еще Хан Саип-Гирей скрывал свои замыслы: посол Иоанна, князь Александр Кашин, жил в Тавриде, а Ханский, именем Тагалдый, в Москве. Но бояре угадывали, что Царь Казанский действовал по согласию с Крымом и для того, на всякий случай, собрали войско в Коломне, где сам юный Иоанн осмотрел его стан.
  Весною 1541 года узнали в Москве (чрез пленников, ушедших из Тавриды), что Хан двинулся к пределам России со всею Ордою, не оставив дома никого кроме жен, детей и старцев, что у него дружина Султанова с огнестрельным снарядом, что к нему присоединились еще толпы из Ногайских Улусов, из Астрахани, Кафы, Азова, что князь Симеон Бельский взялся быть его путеводителем.
  Наместнику Путивльскому, Федору Плещееву, велено было удостовериться в истине сего известия: люди, посланные им в степи, видели там следы прошедшего войска, тысяч ста или более. Тогда князь Дмитрий Бельский, в сане Главного Воеводы, прибыл в Коломну и вывел рать в поле. Князь Иван Васильевич Шуйский остался во Владимире с Царем Шиг-Алеем, многочисленные дружины шли отовсюду к Серпухову, Калуге, Туле, Рязани. Наши смелые лазутчики встретили Хана близ Дона: они смотрели на полки его и не видали им конца в степях открытых. Уже Саип-Гирей был на сей стороне Дона, приступал к Зарайску и не мог взять крепости, отраженный славным мужеством ее воеводы, Назара Глебова.
  
  Между тем как наши полки располагались станом близ Оки, Москва умилялась зрелищем, действительно трогательным: десятилетний Государь с братом своим, Юрием, молился Всевышнему в Успенском храме пред Владимирскою иконою Богоматери и гробом Св. Петра Митрополита о спасении отечества. Плакал и в слух народа говорил: "Боже! Ты защитил моего прадеда в нашествие лютого Темир-Аксака: защити и нас, юных, сирых! Не имеем ни отца, ни матери, ни силы в разуме, ни крепости в деснице, а Государство требует от нас спасения!" Он повел Митрополита в Думу, где сидели Бояре, и сказал им: "Враг идет: решите, здесь ли мне быть, или удалиться?"
  Бояре рассуждали тихо и спокойно. Одни говорили, что Великие Князья в случае неприятельских нашествий никогда не заключались в Москве. Другие отвечали, что не стоит рисковать юным Государем. После долгих прений все Бояре единодушно сказали: "Государь! останься в Москве!" - и Великий Князь изустно дал повеление градским приказчикам готовиться к осаде.
  Ревность и усердие оживляли воинов и народ. Все клялись умереть за Иоанна, стоять твердо за святые церкви и дома свои. Людей расписали на дружины для защиты стен, ворот и башен, везде расставили пушки, укрепили посады надолбами. Никто не мыслил о бегстве, и летописцы удивляются сему общему вдохновению мужества как бы действию сверхъестественному.
  
  То же было и в войске. Великий Князь послал дьяка своего, Ивана Курицына, с письмом к Дмитрию Бельскому и к его знаменитым сподвижникам, убеждал их оставить все личное, все несогласия и свары, соединиться духом и сердцем за отечество, за веру и Государя юного, который уповает единственно на Бога и на их оружие.
  Воеводы слушали грамоту с умилением. Сии дотоле сварливые, упрямые воеводы плакали, обнимали друг друга в восторге великодушия; назывались братьями; клялись вместе победить или оставить кости свои на берегу Оки. Они вышли из шатра, читали войску письмо Иоанна, говорили речи сильные с глубоким, добродетельным чувством. Действие было неописуемое. И все полки двинулись вперед, многочисленные, стройные и бодрые.
  
  Уже Хан пришел к Оке и 30 июля 1541 года стал на высотах. Другой берег ее был занят Московскою передовою дружиною под начальством князей Ивана Турунтая-Пронского и Василия Охлябина-Ярославского.
  Татары, думая, что у нас нет более войска, спустили плоты на реку и хотели переправиться, а Турки стреляли из пушек, из пищалей, чтобы отбить Россиян, которые, действуя одними стрелами, сперва было дрогнули и замешались... Но приспели князья Пунков-Микулинский и Серебряный-Оболенский с полками: Россияне стали твердо.
  Скоро явились новые, густые толпы их и ряды необозримые: князья Михайло Кубенский, Иван Михайлович Шуйский и сам Дмитрий Бельский водрузили на берегу свои знамена. С правой и левой стороны еще шло войско, вдали показалась многочисленная запасная стража. Хан видел, изумлялся и с гневом смотрел на изменника нашего, Симеону Бельскому и вельмож. Объятый ужасом, он хотел бежать: Мурзы удержали его. С обеих сторон летали ядра, пули и стрелы, ввечеру татары отступили к высотам, а Россияне, одушевленные мужеством, кричали им: "идите сюда; мы вас ожидаем!"
  
  Наступила ночь: Воеводы Иоанна, по словам летописцев, пировали духом, готовясь к решительной битве следующего дня. Не было ни страха, ни сомнений, не хотели отдыха, стук оружия и шум людей не умолкали в стане, приходили новые дружины одна за другою с тяжелым огнестрельным снарядом. Хан непрестанно слышал издали радостные клики в нашем войске, видел при свете огней, как мы ставили пушки на холмах берега и, не дождался утра, терзаемый страхом, злобою, стыдом, ускакал в телеге, за ним побежало и войско, истребив часть обоза, другую же и несколько пушек Султановых оставив нам в добычу.
  Тогда в первый раз мы увидели в руках своих Оттоманские трофеи! С сею счастливою вестью Дмитрий Бельский послал в Москву князя Ивана Кашина, а князей Микулинского и Серебряного вслед за Ханом. Они пленили отсталых, пленные известили их, что Саип-Гирей идет к Пронску. Хвалившись стать на Воробевых горах и разорить все области Московские, он думал уменьшить стыд свой взятием сей маловажной крепости, подобно Тамерлану, не завоевавшему в России ничего, кроме Ельца. Тогда главный наш Воевода отрядил вперед новые полки, чтобы скорее выгнать Хана из пределов России.
  
  3 августа 1541 года Саип-Гирей обступил Пронск, где начальствовал Василий Жулебин, у коего было немного людей, но много смелости: он пушками, кольями и каменьями отбил неприятеля.
  Саип-Гирей велел готовить туры для нового, сильнейшего приступа, а Жулебин вооружил не только всех граждан, но и самых жен. Груды камней и кольев лежали на стене, котлы кипели с водою, над заряженными пушками горели фитили. Тогда осажденные получили весть, что Князья Микулинский и Серебряный уже близко: клики веселья раздались в городе.
  Хан узнал о том, сжег туры и 6 августа удалился от Пронска, гонимый нашими Воеводами до самого Дона, а князь Воротынский разбил Царевича Иминя, который было остановился для грабежа в Одоевском уезде.
  
  Вся Россия торжествовала сие счастливое изгнание сильного врага из недр ее; славила Государя и Полководцев. Юность Иоанна, умилительная для сердец во дни страха, была особенною прелестью и торжества народного, когда державный отрок в храме Всевышнего благодарил Небо за спасение России, когда именем отечества изъявлял признательность Воеводам и когда они, тронутые его милостью, с радостными слезами отвечали ему: "Государь! мы победили твоими Ангельскими молитвами и твоим счастием!"
  Россия, уже действительно сильная, оставалась еще жертвою внезапных нападений. Мы хотели, чтобы неприятель давал нам время изготовиться к обороне, выгоняли его, но села наши пустели, и Государство лишалось главной своей драгоценности: людей! Только опыты веков приводят истинные меры государственной безопасности в твердую систему.
  
  Князь Иван Бельский, будучи душою Правительства, стоял на высшей степени счастья, опираясь на личную милость державного отрока, уже зреющего душою, на ближнее с ним родство, на успехи оружия, на дела человеколюбия и справедливости. Совесть его была спокойна, народ доволен... и втайне кипела злоба, коварство зависти, неусыпные в свете, особенно деятельные при Дворе. Здесь История наша представляет опасность великодушия, как бы в оправдание жестоких, мстительных властолюбцев, дающих мир врагам только в могиле.
  Князь Иван Бельский, освобожденный Митрополитом и Боярами, мог бы поменяться темницею с Шуйским, мог бы отнять у него и свободу и жизнь, но презрел бессильную злобу и сделал еще более: оказал уважение к его ратным способностям и дал ему Воеводство.
  Шуйский же, с гневом уступив власть своему неосторожному противнику, думал единственно о мести, и знаменитые бояре, князья Михайло, Иван Кубенские, Димитрий Палецкий, казначей Третьяков вошли с ним в заговор, чтобы погубить Бельского и Митрополита, связанных дружбою и, как вероятно, усердною любовью к отечеству.
   Не было, кажется, и предлога благовидного: заговорщики хотели просто, низвергнув Властелина, занять его место и доказать не правоту, а силу свою. Они преклонили к себе многих дворян, детей боярских, не только в Москве, но и в разных областях, особенно в Новгороде. Шуйский, находясь с полками во Владимире, чтобы идти на Казань, обещаниями и ласками умножил число своих единомышленников в войске, взял с них тайную присягу, дал знать Московским клевретам, что время приступить к делу, и послал к ним из Владимира с сыном, князем Петром, триста надежных всадников.
  Ночью 3 января 1542 года сделалась ужасная тревога в Кремле: заговорщики схватили князя Ивана Бельского в его доме и посадили в темницу, а также верных ему друзей, князя Петра Щенятева и знатного сановника Хабарова, первого извлекли задними дверьми из самой комнаты Государевой.
  Окружили кельи Митрополита, бросали каменьями в окна и едва не умертвили Иоасафа, который бежал от них на Троицкое подворье. Игумен Лавры и князь Дмитрий Палецкий только именем Св. Сергия могли удержать неистовых детей боярских, поднявших руку на Архипастыря. Митрополит искал безопасности во дворце юного Иоанна, но Государь, пробужденный свирепым воплем мятежников, сам трепетал как несчастная жертва.
  Бояре с шумом вошли за Иоасафом в комнату Великого Князя, взяли его и отправили Митрополита в ссылку, в монастырь Кириллов на Белеозере. Велели придворным Священникам за три часа до света петь заутреню, кричали, господствовали, как бы завоевав престол и церковь, не думали о соблюдении ни малейшей пристойности, действовали в виде бунтовщиков, устрашили столицу.
  Никто в сию ужасную ночь не смыкал глаз в Москве. На рассвете прискакал Шуйский из Владимира и сделался вторично главою Бояр. Князя Ивана Бельского послали в заточение на Белоозеро, Щенятева в Ярославль, Хабарова в Тверь. Тишина и спокойствие восстановились. Но Шуйский еще не был доволен: опасаясь перемены, добродетели князя Ивана Бельского и общей к нему любви, он велел убить его, по согласию с боярами, без ведома Государева. Три злодея умертвили сего несчастного князя в темнице: вельможу благодушного, воина мужественного, Христианина просвещенного, как пишут современники. Некогда подозреваемый в тайном лихоимстве, за излишнее миролюбие, оказанное им в двух войнах Казанских, он славою последних лет своей жизни оправдался в народном мнении.
  
  Россия уже знала Шуйского и не могла ожидать от его правления ни мудрости, ни чистого усердия к государственному благу, могла единственно надеяться, что власть сего человека, снисканная явным беззаконием, не продолжится. Дума осталась как была: только некоторые члены ее, смотря по их отношениям к главному Вельможе, утратили силу свою или приобрели новую.
  Князь Дмитрий Бельский оплакивал брата и сидел на первом месте в Совете, как старший именем Боярин. Надлежало избрать Митрополита: малолетство Иоанна давало Архипастырю Церкви еще более важности, он имел свободный доступ к юному Государю, мог советовать ему, смело противоречить Боярам и действовать на умы граждан Христианскими увещаниями. Шуйский и друзья его не хотели вторично ошибиться в сем выборе, медлили около двух месяцев и призвали Архиепископа Макария, славного умом, деятельностью, благочестием. Любя и мирскую честь, он, может быть, оказал им услуги в Новгороде и склонил жителей оного на их сторону, в надежде заступить место Иоасафа. Чрез семь дней нарекли Макария Первосвятителем и возвели на двор Митрополичий, а чрез десять дней посвятили. Таким образом, князь Иван Шуйский самовластно свергнул двух Митрополитов единственно по личной к ним ненависти, без всякого суда и законного предлога. Духовенство молчало и повиновалось.
  Все прежние насилия, несправедливости возобновились. Льгота и права, данные областным жителям в благословенное господство князя Бельского, уничтожились происками наместников. Россия сделалась опять добычею клевретов, ближних и слуг Шуйского. Но Иоанн возрастал!
  
  * * *
  Важнейшим делом внешней политики сего времени было новое перемирие с Литвою на семь лет, заключенное в Москве в 1542 году Королевскими панами, Яном Глебовичем и Никодимом. Хотели и вечного мира с обеих сторон, но не согласились, как и прежде, в условиях. Бояре домогались размена пленных: Король требовал за то Чернигова и шести других городов, боясь, кажется, чтобы Литовские пленники не возвратились к нему с изменою в сердце и чтобы Российские не открыли нам новых способов победы. Наконец, положили единственно не воевать друг друга и купцам торговать свободно.
  Сигизмунд уже слабел: паны договаривались именем его сына и наследника, Августа. В присутствии юного Иоанна читали грамоты: Великий Князь целовал крест и дал руку послам, а Боярин Морозов ездил в Литву для размена грамот. Ему велено было предстательствовать за наших пленников, чтобы их не держали в узах и дозволяли им ходить в церковь: последнее утешение для злосчастных, осужденных умереть в стране неприятельской!
  
  * * *
  Испытав неудачу, Хан Саип-Гирей согласился быть в дружбе с нами, отпустил посла Иоанна, князя Александра Кашина, в Москву и дал ему новую шертную грамоту, но сын Ханский, Иминь, и хищные мурзы тревожили набегами Северскую область и Рязань. Воеводы Московские встретили их, побили Крымцев на славном поле Куликове и гнали до реки Мечи.
  Казанцы требовали мира, но князь Булат уж не хотел свергнуть Сафа-Гирея и писал о том к боярину, Дмитрию Бельскому, а Царевна Горшадна к самому Иоанну. Сия Царевна славилась ученостью и волхвованием. Летописцы уверяют, что она торжественно предсказывала скорую гибель казани и величие России.
  Дума Боярская не отвергала мира, но Сафа-Гирей медлил и не заключал оного.
  Дружественные сношения продолжались с Астраханью и с Молдавиею. Царевич Астраханский, Едигер, приехал служить в Россию. Воевода Молдавский, Иван Петрович, внук Стефанов, писал к Великому Князю, что Сулейман, изгнав его, умилостивился и возвратил ему Молдавию, но требует, сверх ежегодной дани, около трехсот тысяч золотых, коих нельзя собрать в земле опустошенной. Господарь молил Иоанна о денежном вспоможении, которое и было послано.
  
  
  25-я СТУПЕНЬКА - с 8 октября 1542 года по 2 марта 1545-го - время укрепления, ранее завоеванных позиций. Время преображения человеческих отношений, ломка старых законов и традиций и появление новых. Время объективности, ответственности и долга. Время возникновения новых законов, новых знаний.
  
  Но смуты и козни придворные занимали Думу более, нежели внутренние и внешние дела государственные. Недолго Князь Иван Васильевич Шуйский пользовался властью: болезнь, приключившаяся с ним в 1543 году, как надобно думать, заставила его отказаться от Двора. Он жил еще года два или три, не участвуя в правлении, но сдав оное своим ближним родственникам, трем Шуйским: князьям Ивану и Андрею Михайловичам и Федору Ивановичу Скопину, которые не имея ни великодушия, ни ума выспреннего, любили только господствовать и не думали заслуживать любви сограждан, ни признательности юного Венценосца истинным усердием к отечеству. Искусство сих олигархов состояло в том, чтобы не терпеть противоречия в Думе и допускать до Государя единственно преданных им людей, удаляя всех, кто мог быть для них опасен или смелостью, или разумом, или благородными качествами сердца.
  Но, Иоанн, несмотря на свой юный возраст, уже начинал многое понимать, уже чувствовал тягость беззаконной опеки, ненавидел Шуйских, особенно князя Андрея, наглого, свирепого, и склонялся душою к их явным или тайным недоброхотам, в числе коих был советник Думы, Федор Семенович Воронцов.
  Олигархи желали пристойным образом удалить его и не могли, злобствовали и, видя возрастающую к нему любовь Иоанна, решились прибегнуть к насилию. Во дворце, в торжественном заседании Думы, в присутствии Государя и Митрополита, Шуйские со своими единомышленниками, князьями Кубенскими, Палецким, Шкурлятевым, Пронскими и Алексеем Басмановым, после шумного прения о мнимых винах сего любимца Иоанна вскочили как неистовые, извлекли Воронцова силою в другую комнату, мучили, хотели умертвить.
  Юный Государь в ужасе молил Митрополита спасти несчастного: Первосвятитель и бояре Морозовы говорили именем Великого Князя, и Шуйские, как бы из милости к нему, дали слово оставить Воронцова живого, но били, толкали его, вывели на площадь и заключили в темницу. Иоанн вторично отправил к ним Митрополита и бояр с убеждением, чтобы они послали Воронцова на службу в Коломну, если нельзя ему быть при дворе и в Москве. Шуйские не согласились: Государь должен был утвердить их приговор, и Воронцова с сыном отвезли в Кострому. Изображая тогдашнюю наглость вельмож, летописец сказывает, что один из их клевретов, Фома Головин, в споре с Митрополитом наступив на его мантию, изорвал оную в знак презрения.
  
  Сии крайности беззаконного, грубого самовластия и необузданных страстей в Правителях государства ускорили перемену, желаемую народом и неприятелями Шуйских.
  Иоанну исполнилось тринадцать лет. Рожденный с пылкою душою, редким умом, особенною силою воли, он имел бы все главные качества великого Монарха, если бы воспитание образовало или усовершенствовало в нем дары природы. Но рано лишенный отца, матери и преданный в волю буйных вельмож, ослепленных безрассудным, личным властолюбием, был на престоле несчастнейшим сиротою Державы Российской.
  Один Князь Иван Бельский мог быть наставником и примером добродетели для отрока державного. Но Шуйские, отняв достойного вельможу у Государя и Государства, старались привязать к себе Иоанна исполнением всех его детских желаний: непрестанно забавляли, тешили во дворце шумными играми, в поле звериною ловлею, питали в нем наклонность к сластолюбию и даже к жестокости, не предвидя следствий.
  Например, любя охоту, он любил не только убивать диких животных, но и мучить домашних, бросая их с высокого крыльца на землю, а Бояре говорили: "пусть Державный веселится!" Окружив Иоанна толпою молодых людей, смеялись, когда он бесчинно резвился с ними или скакал по улицам, давил жен и старцев, веселился их криком. Тогда Бояре хвалили в нем смелость, мужество, проворство!
  
  
  Впрочем, о жестокости Иоанна IV написано много и, в основном, все случаи относятся к юному, безрассудному возрасту. И, хотя Карамзин пишет, что клика Шуйских совсем "не пеклась о просвещении юного ума, ибо считали его невежество благоприятным для их властолюбия", тем не менее, Иоанн получил, согласно своему положению, наилучшее образование того времени, причем, как светское, так и духовное. Закрепленное природным умом Иоанна, впоследствии оно ярким образом отразится на реформах, проводимых им, в частности в образовательной сфере.
  
  Но Шуйские, действительно, хотели во всем угодить Иоанну, чтобы Великий Князь помнил их угождения и забывал досады. Но он помнил только досады и забывал угождения, ибо уже знал, что власть принадлежит ему, а не им.
  Каждый день, приближая его к совершеннолетию, умножал козни в Кремлевском дворце и число врагов господствующих Бояр, между коими сильнейшие были Глинские, Государевы дядья, князья Юрий и Михайло Васильевичи, мстительные и честолюбивые. Первый заседал в Думе; второй имел знатный сан конюшего.
  Они, несмотря на бдительность Шуйских, внушали тринадцатилетнему племяннику, оскорбленному ссылкою Воронцова, что ему время объявить себя действительным Самодержцем и свергнуть хищников власти, которые, угнетая народ, тиранят бояр и ругаются над самим Государем, угрожая смертью всякому, кого он любит. Что ему надобно только вооружиться мужеством и повелеть, что Россия ожидает его слова. Вероятно, что и благоразумный Митрополит, недовольный дерзким насилием Шуйских, отстаивил их сторону и то же самое советовал Иоанну.
  Государь, следуя обыкновению, ездил осенью молиться в Лавру Сергиеву и на охоту в Волок Ламский с знатнейшими сановниками, весело праздновал Рождество в Москве и вдруг, созвав Бояр, в первый раз явился повелительным, грозным. Он объявил с твердостью, что они, употребляя во зло юность его, беззаконно и самовольно убивают людей, грабят землю, что многие из них виновны, но что он казнит только виновнейшего: Князя Андрея Шуйского, главного советника тиранства.
  Его взяли и предали в жертву псарям, которые на улице истерзали, умертвили сего знатнейшего вельможу. Шуйские и друзья их безмолвствовали: народ изъявил удовольствие. Огласили злодеяния убитого. Пишут, что он, ненасытный в корыстолюбии, под видом купли отнимал дворянские земли, угнетая крестьян, что даже и слуги его господствовали и тиранствовали в России, не боясь ни судей, ни законов.
  Но сия казнь явила, что бедствие Шуйских не умудрило их преемников, что не закон и не справедливость, а только одна сторона над другою одержала верх, и насилие уступило насилию, ибо юный Иоанн без сомнения еще не мог властвовать сам собою: Князья Глинские с друзьями повелевали его именем, хотя и сказано в некоторых летописях, что "с того времени бояре начали иметь страх от Государя".
  Опалы и жестокость нового правления действительно устрашили сердца. Сослали Федора Шуйского-Скопина, князя Юрия Темкина, Фому Головина и многих иных чиновников в отдаленные места, а знатного боярина Ивана Кубенского, сына двоюродной тетки Государевой, княжны Углицкой, посадили в темницу: он находился в тесной связи с Шуйскими, но отличался достоинствами, умом, тихим нравом. Его заключили в Переславле вместе с женою, там, где сидел некогда злосчастный князь Андрей Углицкий с детьми своими.
  Казнью, изобретенной варварством, был подвержен сановник придворный Афанасий Бутурлин, обвиненный в дерзких словах: ему отрезали язык пред темницею на глазах народа. Чрез пять месяцев, освободив Кубенского, Государь снова возложил на него опалу, также на князей Петра Шуйского, Горбатого, Дмитрия Палецкого и на своего любимца, боярина Федора Воронцова, простил их из уважения к ходатайству Митрополита, но ненадолго.
  
  * * *
  В 1544 году разнесся слух, что Хан Крымский готовится идти к нашим пределам: сын его, Иминь, за несколько месяцев пред тем свободно грабил в уездах Одоевском и Белевском (где наши воеводы только спорили о старейшинстве, не двигаясь с места для отражения неприятеля). Сам Иоанн, уже вступив в лета юноши, предводительствовал многочисленною ратию, ездил водою на богомолье в Угрешский монастырь Св. Николая, прибыл к войску и жил в Коломне около трех месяцев.
  Хан не явился. Воинский стан сделался Двором, и злые честолюбцы занимались кознями. Однажды Государь, по своему обыкновению выехав на звериную ловлю, был остановлен пятьюдесятью новгородскими пищальниками, которые хотели принести ему какие-то жалобы: Иоанн не слушал и велел своим дворянам разогнать их. Новгородцы заупрямились: началась битва, стреляли из ружей, секлись мечами, умертвили с обеих сторон человек десять.
  Государь возвратился в стан и велел Ближнему Дьяку, Василию Захарову, узнать, кто подучил новгородцев к дерзости и мятежу? Захаров, может быть, по согласию с Глинскими, донес ему, что бояре князь Иван Кубенский и Воронцовы, Федор и Василий, суть тайные виновники мятежа. Сего было довольно: без всякого дальнейшего исследования гневный Иоанн велел отрубить им головы, объявив, что они заслужили казнь и прежними своими беззакониями во время Боярского правления!
  Так новые вельможи, пестуны или советники Иоанна, приучали юношу-Монарха к ужасному легкомыслию в делах правосудия, к жестокости и тиранству! Подобно Шуйским, они готовили себе гибель, подобно им, не удерживали, но стремили Иоанна на пути к разврату и пеклись не о том, чтобы сделать верховную власть благотворной, но чтобы утвердить ее в руках собственных.
  
  * * *
   "Продолжается интенсивное развитие нервной системы, ее проводящих путей. Результатом этого развития является появление кожной чувствительности плода - он сжимает пальцы в кулак в ответ на раздражение." - читаем мы о десятой ступени внутриутробного развитие плода. Данный момент истории, а именно X ступень Акьа Творения, также является очень истеричным и коварным, жестоким и бескомпромиссным, когда реакция на малейшее раздражение следует мгновенно.
  Вся, описанная выше, боярская грызня за власть и грязные интриги происходили на глазах у маленького Ивана IV, поэтому всё это не могло не отразиться на его психике в годы формирования характера и привычек будущего царя. Не будем забывать, что привычки, приобретенные в детстве и характер, остаются потом на всю жизнь - так пытаются оправдать историки неуправляемую жестокость Ивана IV. С этим трудно не согласиться, хотя истериков среди царей хватало и после него, притом, что их детство было менее тяжелым.
  Тут, как мы видим, все дело не конкретно в Иване IV, а в тех особенностях развития России, которое она проходила в данный исторический момент. Именно начало развития нервной системы в организме государства и появившаяся, в связи с этим, нервная чувствительность, еще неуправляемая, поэтому на все болезненно реагирующая, отражалось, в первую очередь, на царе, и создавали впечатление о Иване IV у современниках, как о человеке властолюбивом и с некоторыми психическими отклонениями. Другими словами, напряженной атмосферы и истерии в обществе и без него хватало, что отчетливо видно на примере боярской борьбы за власть и последующих народных волнений по всякому поводу. Так что, будь на его месте кто-нибудь другой, то крови бы пролилось не меньше, если не больше.
  
  
  26-я СТУПЕНЬКА - со 2 марта 1545 года по 26 июля 1547-го - время, когда большую роль играет воля коллектива, причем, лучше всего проявляется она в экстремальных ситуациях - обязательного условия для развития. Происходит максимальное расширение сознания и, как следствие - умирание в старом и рождение в новом.
  
  В отношении к иным Державам мы действовали с успехом и с честью. Король Польский сдал правление сыну, Сигизмунду-Августу, который, известив о том великого Князя, уверял Россию в своем миролюбии и в твердом намерении исполнять заключенный с нею договор.
  
  Обманы Царя и Вельмож Казанских вывели Иоанна из терпения. Две рати, одна из Москвы, другая из Вятки, в один день и час сошлись под стенами Казани, обратили в пепел окрестности и кабаки Царские, убили множество людей близ города и на берегах Свияги, взяли знатных пленников и благополучно возвратились. Сие внезапное нашествие Россиян заставило думать Царя, что Казанские вельможи тайно подвели их: он хотел мстить. Умертвил некоторых Князей, иных выгнал и произвел всеобщее озлобление, коего следствием было то, что Казанцы, требуя войска от Иоанна, желали выдать ему Сафа-Гирея с тридцатью Крымскими сановниками.
  Государь обещал послать войско, но хотел, чтобы они прежде свергли и заключили Царя. Бунт действительно открылся: Сафа-Гирей бежал, и многие из Крымцев были истерзаны народом. Сеит, Уланы, князья, все чиновники Казанские, дав клятву быть верными России, снова приняли к себе Царя Шиг-Алея, торжественно возведенного на престол князьями Дмитрием Бельским и Палецким, веселились, праздновали и снова изменили.
  Как бы в предчувствии неминуемого, скорого конца державы их они сами не знали, чего хотели, волнуемые страстями и в затмении ума, взяли Царя не для того, чтобы повиноваться, но чтобы его именем управлять землею. Они держали его как пленника, не дозволяли ему выезжать из города, ни показываться народу, пировали во дворце и гремели оружием, пили из златых сосудов Царских и брали оные себе. Верных слуг Алеевых заключили в темницу, даже умертвили некоторых и требовали, чтобы Царь в письмах к Иоанну хвалился их усердием!
  Летописец сказывает, что Шиг-Алей предвидел свою участь и только из повиновения к Великому Князю согласился ехать в Казань. Он терпел месяц в безмолвии, имея доверенность к одному из знатнейших князей, именем Чуре, преданному России. Сей добрый вельможа не мог усовестить Властителей Казанских, тщетно грозив им пагубными следствиями безумного непостоянства, поскольку, раздражив Шиг-Алея и боясь мести Иоанна, казанцы вздумали опять призвать Сафа-Гирея, который с толпами Ногайскими уже был на Каме. Князь Чура известил Алея о сем заговоре, советовал ему бежать и приготовил суда.
  Настал какой-то праздник: вельможи и народ пили до ночи, заснули глубоким сном и не видали, как Царь вышел из дворца и благополучно уехал Волгою в Россию, а Сафа-Гирей, в третий раз сев на престоле Казанском, начал Царствовать ужасом: убил Князя Чуру и многих знатных людей, окружил себя Крымцами, Ногаями и ненавидя своих подданных, хотел только держать их в страхе.
  Семьдесят шесть Князей и Мурз, братья Чурины, верные Алею, и самые неистовые злодеи его, обманутые Сафа-Гиреем, искали убежища в Москве. Вслед за ними явились и послы горной Черемисы с уверением, что их народ весь готов присоединиться к нашему войску, если оно вступит в Казанские пределы. Тогда была зима; отложив полную месть до лета, но желая удостовериться в благоприятном для нас расположении дикарей Черемисских, Иоанн отрядил несколько полков к устью Свияги. Князь Александр Горбатый предводительствовал ими и сражался единственно с зимними вьюгами, нигде не находя сопротивления. Ему не велено было осаждать Казани: он удовольствовался добычею и привел с собою в Москву сто воинов Черемисских, которые служили нам залогом в верности их народа.
  
  * * *
  Великому Князю исполнилось 17 лет от рождения. Он призвал Митрополита и долго говорил с ним наедине. Митрополит вышел от него с лицом веселым, отпел молебен в храме Успения, послал за боярами - даже и за теми, которые находились в опале - и вместе с ними был у Государя. Еще народ ничего не ведал, но бояре, подобно Митрополиту, изъявляли радость. Любопытные угадывали причину и с нетерпением ждали открытия счастливой тайны.
  
  Прошло три дни. Велели собраться двору: Первосвятитель, бояре, все знатные сановники окружали Иоанна, который, помолчав, сказал Митрополиту: "Уповая на милость Божию и на Святых заступников земли Русской, имею намерение жениться: ты, отче, благословил меня. Первою моею мыслию было искать невесты в иных Царствах, но, рассудив основательнее, отлагаю сию мысль. Во младенчестве лишенный родителей и воспитанный в сиротстве, могу не сойтись нравом с иноземкою: будет ли тогда супружество счастьем? Желаю найти невесту в России по воле Божией и твоему благословению".
  Митрополит с умилением ответствовал: "Сам Бог внушил тебе намерение столь вожделенное для твоих подданных! Благословляю оное именем Отца Небесного".
  Бояре плакали от радости, как говорит летописец, и с новым восторгом прославили мудрость Державного, когда Иоанн объявил им другое намерение: "еще до своей женитьбы исполнить древний обряд предков его и венчаться на Царство". Он велел Митрополиту и Боярам готовиться к сему великому торжеству, как бы утверждающему печатью Веры святой союз между Государем и народом.
  Оно было не новое для Московской Державы: еще Иоанн III венчал своего внука на Царство, но советники Великого Князя, желая придать большей важности сему обряду, говорили единственно о древнейшем примере Владимира Мономаха, на коего Митрополит Ефесский возложил венец, златую цепь и бармы Константиновы.
  Писали и рассказывали, что Мономах, умирая, отдал Царскую утварь шестому сыну своему, Георгию, велел только хранить ее как зеницу ока и передавать из рода в род без употребления, доколе Бог не умилостивится над бедною Россиею и не воздвигнет в ней истинного Самодержца, достойного украситься знаками могущества.
  Сие предание вошло в летописи XVI века, когда Россия действительно увидела Самодержца на троне и Греция, издыхая в бедствии, передала нам величие своих Царей. Именно на церемонии венчания на царство в 1547 году впервые на голову Ивана IV была возложена "Шапка золотая" с меховой опушкой - венцом царским, как основной атрибут государева чина. Вот для чего нужно было возвеличивать шапку, подаренную Киевскому князю Владимиру Константинопольским императором Константином Мономахом, поскольку она символизировала собою царскую преемственность. При Петре I Шапку Мономаха заменили короной, и церемония стала называться коронацией.
  
  16 января 1547 года, утром, Иоанн вышел в столовую комнату, где находились все бояре, а воеводы, князья и чиновники, богато одетые, стояли в сенях. Духовник Государев, Благовещенский Протоиерей, взяв из рук Иоанна, на златом блюде, Животворящий Крест, венец и бармы, отнес их (провожаемый конюшим, Князем Михайлом Глинским, казначеями и дьяками) в храм Успения.
  Скоро пошел туда и Великий Князь: перед ним Духовник с крестом и святою водою, кропя людей на обеих сторонах, за ним князь Юрий Василиевич, бояре, князья и весь Двор. Вступив в церковь, Государь приложился к иконам: священные лики возгласили ему многолетие, Митрополит благословил его. Служили молебен. Посреди храма, на амвоне с двенадцатью ступенями, были изготовлены два места, одетые златыми поволоками, в ногах лежали бархаты и камки: там сели Государь и Митрополит.
  Пред амвоном стоял богато украшенный аналой с Царскою утварью: Архимандриты взяли и подали ее Макарию: он встал вместе с Иоанном и, возлагая на него крест, бармы, венец, громогласно молился, чтобы Всевышний оградил сего Христианского Давида силою Св. Духа, посадил на престол добродетели, даровал ему ужас для строптивых и милостивое око для послушных. Обряд заключился возглашением нового многолетия Государю. Приняв поздравление от Духовенства, Вельмож, граждан, Иоанн слушал Литургию, возвратился во дворец, ступая с бархата на камку, с камки на бархат.
  Князь Юрий Василиевич осыпал его в церковных дверях и на лестнице золотыми деньгами из миски, которую нес за ним Михайло Глинский. Как скоро Государь вышел из церкви, народ, дотоле неподвижный, безмолвный, с шумом кинулся обдирать Царское место, всякий хотел иметь лоскут паволоки на память великого дня для России.
  
  Современные Летописцы не упоминают о скипетре, ни о миропомазании, ни о причащении, не сказывают также, чтобы Макарий говорил Царю поучение: самое умное, красноречивое не могло быть столь действительно и сильно, как искреннее, умилительное воззвание к Богу Вседержителю, дающему и властителей народам и добродетель властителям!
  Как бы там ни было, но с того момента все последующие Российские Монархи начали уже не только в сношениях с иными Державами, но и внутри Государства, во всех делах и бумагах, именоваться Царями, сохраняя при этом и титул Великих Князей, освященный древностью.
  А книжники Московские объявили народу, что сим исполнилось пророчество Апокалипсиса о шестом Царстве, которое есть Российское. Хотя титло не придает естественного могущества, но действует на воображение людей, и библейское имя Царя, напоминая Ассирийских, Египетских, Иудейских, наконец, Православных Греческих Венценосцев, возвысило в глазах Россиян достоинство их Государей.
  Несколько позже, в 1561 году, Константинопольский Патриарх Иоасаф, в знак своего усердия к Венценосцу России, соборною грамотой утвердил Иоанна IV в сане Царском, говоря в ней: "Не только предание людей достоверных, но и сами летописи свидетельствуют, что нынешний Властитель Московский происходит от незабвенной Царицы Анны, сестры Императора Константина Багрянородного, и что Митрополит Ефесский, уполномоченный для того Собором Духовенства Византийского, венчал Российского Великого Князя Владимира на Царство". Сия грамота подписана тридцатью шестью Митрополитами и Епископами Греческими.
  
  * * *
  Между тем знатные сановники, окольничие, дьяки объезжали Россию, чтобы видеть всех девиц благородных и представить лучших невест Государю: он избрал из них юную Анастасию, дочь вдовы Захарьиной, которой муж, Роман Юрьевич, был окольничим, а свекор боярином Иоанна III. Род их происходил от Андрея Кобылы, выехавшего к нам из Пруссии в XIV веке. Но не знатность, а личные достоинства невесты оправдывали сей выбор, и современники, изображая свойства ее, приписывают ей все женские добродетели, для коих только находили они имя в языке русском: целомудрие, смирение, набожность, чувствительность, благость, соединенные с умом основательным. Не говорят о красоте, ибо она считалась уже необходимою принадлежностью счастливой Царской невесты.
  Совершив обряд венчания 13 февраля 1547 года в храме Богоматери, юные супруги явились глазам народа: благословения гремели на стогнах Кремля. Двор и Москва праздновали несколько дней. Царь сыпал милости на богатых, Царица питала нищих.
  Воспитанная без отца в тишине уединения, Анастасия увидела себя как бы действием сверхъестественным перенесенную на театр мирского величия и славы, но не забылась, не изменилась в душе с обстоятельствами и, все относя к Богу, поклонялась ему и в Царских чертогах так же усердно, как в смиренном, печальном доме своей вдовы матери. Прервав веселые пиры двора, Иоанн и супруга его ходили пешком зимою в Троицкую Сергиеву Лавру и провели там первую неделю Великого Поста, ежедневно молясь над гробом Св. Сергия.
  
  * * *
  Летописи Москвы часто говорят о пожарах, называя иные великими, но никогда огонь не свирепствовал в ней так ужасно, как в 1547 году. 12 апреля сгорели лавки в Китае с богатыми товарами, гостиные казенные дворы, обитель Богоявленская и множество домов от Ильинских ворот до Кремля и Москвы-реки.
  Огонь лился рекою, полыхая две недели, и скоро вспыхнул Кремль, Китай, Большой посад. Вся Москва представила зрелище огромного пылающего костра под тучами густого дыма. Деревянные здания исчезали, каменные распадались, железо рдело как в горниле, медь текла. Рев бури, треск огня и вопль людей от времени до времени был заглушаем взрывами пороха, хранившегося в Кремле и в других частях города. Спасали единственно жизнь: богатство, праведное и неправедное, гибло. Царские палаты, казна, сокровища, оружие, иконы, древние хартии, книги, даже Мощи Святых истлели.
  Митрополит молился в храме Успения, уже задыхаясь от дыма: силою вывели его оттуда и хотели спустить на веревке с тайника к Москве-реке: он упал, расшибся и едва живой был отвезен в Новоспасский монастырь. Из собора вынесли только образ Марии, писанный Св. Петром Митрополитом, и правила церковные, привезенные Киприаном из Константинополя. Славная Владимирская икона Богоматери оставалась на своем месте: к счастию, огонь, разрушив кровлю и паперти, не проник во внутренность церкви.
  Сгорело 1700 человек, кроме младенцев. Нельзя, по сказанию современников, ни описать, ни вообразить сего бедствия. Люди с опаленными волосами, с черными лицами, бродили как тени среди ужасов обширного пепелища: искали детей, родителей, остатков имения; не находили и выли как дикие звери.
  Утешителей не было: Царь с Вельможами удалился в село Воробьеве как бы для того, чтобы не слышать и не видеть народного отчаяния. Он велел немедленно возобновить Кремлевский дворец, богатые также спешили строиться, о бедных не думали...
  Сим воспользовались неприятели Глинских: Духовник Иоаннов, Протоиерей Феодор, князь Скопин-Шуйский, боярин Иван Петрович Федоров, князь Юрий Темкин, Нагой и Григорий Юрьевич Захарьин, дядя Царицы: они составили заговор, а народ, несчастием расположенный к исступлению злобы и к мятежу, охотно сделался их орудием.
  
  В следующий день Государь поехал с боярами навестить Митрополита в Новоспасской обители. Там Духовник его, Скопин-Шуйский и знатные их единомышленники объявили Иоанну, что Москва сгорела от волшебства некоторых злодеев. Государь удивился и велел исследовать сие дело боярам, которые, чрез два дни приехав в Кремль, собрали граждан на площади и спрашивали, кто жег столицу? В несколько голосов отвечали им: "Глинские! Глинские! Мать их, Княгиня Анна, вынимала сердца из мертвых, клала в воду и кропила ею все улицы, ездя по Москве. Вот от чего мы сгорели!" Сию басню выдумали и разгласили заговорщики. Умные люди не верили ей, однако ж молчали: ибо Глинские заслужили общую ненависть. Многие поджигали народ, и сами бояре.
  Княгиня Анна, бабка Государева, с сыном Михаилом находилась тогда во Ржевском своем поместье. Другой сын ее, Князь Юрий, стоял на Кремлевской площади в кругу бояр, изумленный нелепым обвинением и видя ярость черни, он искал безопасности в церкви Успения, куда вломился за ними народ. Совершилось дотоле неслыханное в Москве злодейство: мятежники в святом храме убили родного дядю Государева, извлекли его тело из Кремля и положили на лобном месте, разграбили имение Глинских, умертвили множество их слуг и Детей Боярских. Никто не унимал беззакония: правительства как бы не было...
  
  В сие ужасное время, когда юный Царь трепетал в Воробьевском дворце своем, а добродетельная Анастасия молилась, явился там какой-то удивительный муж именем Сильвестр, саном иерей, родом из Новгорода. Он приблизился к Иоанну с подъятым, угрожающим перстом, с видом пророка, и гласом убедительным возвестил ему, что суд Божий гремит над главою Царя легкомысленного и злострастного, что огнь Небесный испепелил Москву, что сила Вышняя волнует народ и льет фиал гнева в сердца людей.
  Раскрыв Святое Писание, сей муж указал Иоанну правила, данные Вседержителем сонму Царей земных, заклинал его быть ревностным исполнителем сих уставов, представил ему даже какие-то страшные видения, потряс душу и сердце, овладел воображением, умом юноши и произвел чудо: Иоанн сделался иным человеком. Обливаясь слезами раскаяния, простер десницу к наставнику вдохновенному, требовал от него силы быть добродетельным - и приял оную.
  Смиренный иерей, не требуя ни высокого имени, ни чести, ни богатства, стал у трона, чтобы утверждать, ободрять юного Венценосца на пути исправления, заключив тесный союз с одним из любимцев Иоанновых, Алексеем Федоровичем Адашевым, прекрасным молодым человеком, коего описывают земным Ангелом. Имея нежную, чистую душу, нравы благие, разум приятный, основательный и бескорыстную любовь к добру, он искал милости Иоанна не для своих личных выгод, а для пользы отечества. И Царь нашел в нем редкое сокровище, друга, необходимо нужного Самодержцу, чтобы лучше знать людей, состояние Государства, истинные потребности оного. Сильвестр возбудил в Царе желание блага, Адашев облегчил Царю способы благотворения. - Так повествует умный современник, князь Андрей Курбский, бывший тогда уже знатным сановником двора. По крайней мере, здесь начинается эпоха славы Иоанна, новая, ревностная деятельность в правлении, ознаменованная счастливыми для Государства успехами и великими намерениями.
  
  Во-первых, обуздали мятежную чернь, которая на третий день по убиении Глинского явилась шумною толпою в Воробьеве, окружила дворец и кричала, чтобы Государь выдал ей свою бабку, Княгиню Анну, и сына ее Михайла. Иоанн велел стрелять в бунтовщиков: толпу рассеяли, схватили и казнили некоторых, многие ушли, другие падали на колена и винились. Порядок восстановился. Тогда Государь изъявил заботу отца о бедных: приняли меры, чтобы никто из них не остался без крова и хлеба.
  
  Во-вторых, истинные виновники бунта, подстрекатели черни, Князь Скопин-Шуйский с клевретами обманулись, если имели надежду, свергнув Глинских, овладеть Царем. Хотя Иоанн пощадил их, из уважения к своему Духовнику и к дяде Царицы, или за недостатком ясных улик, или, предав одному суду Божию такое дело, которое, несмотря на беззаконие способов, удовлетворяло общей справедливой ненависти к Глинским. Тем не менее, мятежное господство Бояр рушилось совершенно, уступив место единовластию Царскому, чуждому тиранства и прихотей.
  Чтобы торжеством Веры утвердить благословенную перемену в правлении и в своем сердце, Государь на несколько дней уединился для поста и молитвы, созвал святителей, умиленно каялся в грехах и, разрешенный, успокоенный ими в совести, причастился Святых Таин.
  Юное, пылкое сердце его хотело открыть себя пред лицом России, он велел, чтобы из всех городов прислали в Москву людей избранных, всякого чина или состояния, для важного дела государственного. Они собрались - и в день Воскресный, после Обедни, Царь вышел из Кремля с Духовенством, с крестами, с боярами, с дружиною воинскою на лобное место, где народ стоял в глубоком молчании. Отслужили молебен. Иоанн обратился к Митрополиту и сказал: "Святый Владыко! знаю усердие твое ко благу и любовь к отечеству: будь же мне поборником в моих благих намерениях. Рано Бог лишил меня отца и матери; а вельможи не радели о мне, хотели быть самовластными. Моим именем похитили саны и чести, богатели неправдою, теснили народ - и никто не претил им. В жалком детстве своем я казался глухим и немым: не внимал стенанию бедных, и не было обличения в устах моих! Вы, вы делали что хотели, злые крамольники, судьи неправедные! Какой ответ дадите нам ныне? Сколько слез, сколько крови от вас пролилось? Я чист от сея крови! А вы ждите суда небесного!"... Тут Государь поклонился на все стороны и продолжал: "Люди Божии и нам Богом дарованные! молю вашу Веру к Нему и любовь ко мне: будьте великодушны! Нельзя исправить минувшего зла: могу только впредь спасать вас от подобных притеснений и грабительств. Забудьте, чего уже нет и не будет! Оставьте ненависть, вражду; соединимся все любовию Христианскою. Отныне я судия ваш и защитник".
  В сей великий день, когда Россия в лице своих поверенных присутствовала на лобном месте, с благоговением внимая искреннему обету юного Венценосца жить для ее счастья, Иоанн в восторге великодушия объявил искреннее прощение виновным Боярам. Он хотел, чтобы Митрополит и Святители также их простили именем судьи Небесного, хотел, чтобы все Россияне братски обнялись между собою, чтобы все жалобы и тяжбы прекратились миром до назначенного им срока.
  В тот же день он поручил Адашеву принимать челобитные от бедных, сирот, обиженных и сказал ему торжественно: "Алексий! ты не знатен и не богат, но добродетелен. Ставлю тебя на место высокое не по твоему желанию, но в помощь душей моей, которая стремится к таким людям, да утолите ее скорбь о несчастных, коих судьба мне вверена Богом! Не бойся ни сильных, ни славных, когда они, похитив честь, беззаконствуют. Да не обманут тебя и ложные слезы бедного, когда он в зависти клевещет на богатого! Все рачительно испытывай и доноси мне истину, страшась единственно суда Божия". Народ плакал от умиления вместе с юным своим Царем.
  
  
  27-я СТУПЕНЬКА - с 26 июля 1547 года по 20 декабря 1549-го - время религиозно-философского осмысления своего предназначения в жизни.
  
  Царь говорил и действовал, опираясь на чету избранных, Сильвестра и Адашева, которые приняли в священный союз свой не только благоразумного Митрополита, но и всех мужей добродетельных, опытных, в маститой старости еще усердных к отечеству и прежде отгоняемых от трона, где ветреная юность не терпела их угрюмого вида. Так у Царя появился свой Совет.
  Ласкатели и шуты онемели при Дворе, в Думе заграждались уста наветникам и кознодеям, а правда могла быть откровенною. Несмотря на доверие Иоанна к Совету, он и сам входил и в государственные, и в важнейшие судные дела, чтобы исполнить обет, данный им Богу и России. Везде народ благословил усердие правительства к добру общему, везде сменяли недостойных властителей, наказывали презрением или темницею, но без излишней строгости.
  Влияние на царя Сильвестра и Адашева к 1549 году возросло на столько, что Адашев становится руководителем правительства, которое позже Андрей Курбский назовет "Избранной радой".
  Стоит напомнить, что Иоанн получил наилучшее образование того времени, причем, как светское, так и духовное, знал Псалтырь и все церковные службы наизусть и никогда не чурался знаний, о чем может свидетельствовать его личная библиотека, поэтому и людей себе он подбирал в соответствии со своим интеллектом и образованием.
  
  В феврале 1549 года началась деятельность Земских соборов - сословно-представительский орган, воспринявший древнерусские традиции участия общественных групп в решении правительственных вопросов, пришедший на смену вечу, но заменивший элементы демократизма началами сословного представительства. На первом соборе царь выступил перед боярами, окольничими, дворецкими и казначеями в присутствии церковного "освященного собора", и в тот же день он говорил перед воеводами, князьями и дворянами.
  
  Мудрая умеренность, человеколюбие, дух кротости и мира сделались правилом для Царской власти. При Царе остались весьма немногие из прежних царедворцев - самые злейшие были удалены, других обуздали или исправили. Духовник Иоаннов, Протоиерей Феодор, один из главных виновников бывшего мятежа, терзаемый совестью, заключился в монастыре. В Думу поступили новые Бояре: дядя Царицы, Захарьин, Хабаров (верный друг несчастного Ивана Бельского), князья Куракин-Булгаков, Данило Пронский и Дмитрий Палецкий, коего дочь, Княжна Иулиания, удостоилась тогда чести быть супругою шестнадцатилетнего брата Государева, Князя Юрия Васильевича.
  Отняв у ненавистного Михайла Глинского знатный сан конюшего, оставили ему боярство, поместья и свободу жить, где хочет, но сей Вельможа, устрашенный судьбою брата, вместе с другом своим, князем Турунтаем-Пронским, пробовал бежать в Литву. За ними погнался князь Петр Шуйский, видя, что им нельзя уйти, они возвратились в Москву и, взятые под стражу, клялись, что ехали не в Литву, а на богомолье в Оковец. Несчастных уличили во лжи, но милостиво простили, извинив бегство их страхом.
  В самом семействе государском, где прежде обитали холодность, недоверие, зависть, вражда, Россия увидела мир и тишину искренней любви. Узнав счастие добродетели, Иоанн еще более узнал цену супруги добродетельной, утверждаемый прелестною Анастасиею во всех благих мыслях и чувствах, он был и добрым Царем и добрым родственником. Женив князя Юрия Василиевича, избрал супругу и для Князя Владимира Андреевича, девицу Евдокию, из рода Нагих; жил с первым в одном дворце, ласкал, чтил обоих, присоединяя имена их к своему, в государственных указах, писал: "Мы уложили с братьями и с Боярами".
  
  * * *
  В период 27-ой ступеньки у Иоанна появилось намерение обогатить Россию плодами искусств чужеземных. Саксонец Шлитт в 1547 году был в Москве, выучился языку нашему, имел доступ к Царю и говорил с ним об успехах художеств, Наук в Германии, неизвестных Россиянам. Иоанн слушал, расспрашивал его с любопытством и предложил ему ехать от нас посланником в Немецкую землю, чтобы вывезти оттуда в Москву не только ремесленников, художников, лекарей, аптекарей, типографщиков, но и людей искусных в древних и в новых языках - филологов! Шлитт охотно взялся услужить тем Государю и России, нашел Императора Карла V, в Аугсбурге, на сейме, и вручил ему письма Иоанна о своем деле. Император хотел знать мнение сейма: долго рассуждали и согласились исполнить желание Царя, но с условием, чтобы Шлитт именем Иоанна обязался клятвенно не выпускать ученых и художников из России в Турцию и вообще не употреблять их способностей ко вреду Немецкой Империи. Карл V дал нашему посланнику грамоту с дозволением искать в Германии людей, годных для службы Царя, а Шлитт набрал более ста двадцати человек и готовился плыть с ними из Любека в Ливонию.
  Но все разрушилось от низкой, завистливой политики Ганзы и Ливонского Ордена. Они боялись нашего просвещения, думали, что Россия сделается от того еще сильнее, опаснее для соседних Держав, и своими коварными представлениями заставили Императора думать так же. Вследствие чего, сенаторы Любекские беззаконно посадили Шлитта в темницу, многочисленные спутники его рассеялись, и долго Иоанн не знал о несчастной судьбе своего Посланника, который, бежав наконец из заключения, уже в 1557 году возвратился в Москву один, без денег, с долгами и с разными легкомысленными предложениями. Например, чтобы Царь помогал Императору людьми и деньгами в войне Турецкой, дал ему аманатов (двадцать пять князей и дворян) в залог верности. Обещался соединить Церковь нашу с Латинскою, чтобы Иоанн имел всегдашнего Посла при дворе Карловом, основал Орден для Россиян и чужестранцев, нанял 6000 Немецких воинов, учредил почту от Москвы до Аугсбурга, и проч.
  Хотя благое намерение Царя не исполнилось совершенно, от недоброжелательства Любчан и правительства Ливонского, после им жестоко наказанного, однако ж многие из Немецких художников, остановленных в Любеке, вопреки запрещению Императора и Магистра Ливонского сумели тайно проехать в Россию и были ей полезными в важном деле гражданского образования.
  
  * * *
  Сие истинно Царское дело совершалось под звуком оружия и побед, тогда необходимых для благоденствия России. Надлежало унять варваров, которые, пользуясь юностью Венценосца и смутами Бояр, столь долго свирепствовали в наших пределах, так что за 200 верст от Москвы, к югу и северо-востоку, земля была усеяна пеплом и костями Россиян. Не оставалось ни селения, ни семейства целого!
  Чтобы начать с ближайшего, неприятеля, семнадцатилетний Иоанн, пылая ревностью славы, хотел сам вести рать к Казани и выехал из Москвы в декабре 1547 года, но судьба искусила его твердость неудачею. Случилось так, что непогода стала препятствием этого похода. Пошел дождь - лед на Волге под санями с пушками и ядрами подломился, и весь снаряд огнестрельный со многими людьми ушел под воду - пришлось в этот раз вернуться. Однако ж велел князю Дмитрию Бельскому идти с полками к Казани, не для ее завоевания, но чтобы нанести ей чувствительный удар.
  Царь Шиг-Алей и другие воеводы шли из Мещеры к устью Цивили и соединились там с Бельским, Сафа-Гирей ждал их на Арском поле, где один князь Симеон Микулинский с передовою дружиною разбил его наголову и втоптал в город, пленив богатыря Азика и многих знатных людей.
  
  * * *
  Недовольный сими легкими действиями нашей силы, Иоанн готовился к предприятию решительному: для того желал мира с Литвою, где ветхий Сигизмунд кончил дни свои в 1548 году, а юный его наследник, Август, занимался более любовными, нежели государственными делами и не имел в течение пяти лет никакого сношения с Москвою.
  Сигизмунд умер, срок перемирия исходил, а новый Король молчал и даже не известил Иоанна о смерти отца. Бояре наши, князь Дмитрий Бельский и Морозов, писали о том к Литовским вельможам и дали им знать, что мы ждем их послов для мирного дела. В январе 1549 года воевода Витебский, Станислав Кишка, и Маршалок Комаевский приехали в Москву, вступили в переговоры о вечном мире, требовали, как обыкновенно, Новгорода, Пскова, Смоленска и городов Северских. Бояре отвечали, что, мол, будем говорить единственно о перемирии.
  Заключили его на старых условиях. Но Паны Литовские не согласились внести нового Царского титула в грамоту. С обеих сторон упрямились так, что послы было уехали из Москвы. Их воротили и, соблюдая перемирие, спорили о титуле. Август признавал Иоанна только Великим Князем, а мы с досады уже не называли Августа Королем. Были и другие неудовольствия. Государь, предлагая 2000 рублей выкупа за наших знатных пленников, князей Федора Оболенского и Михайла Голицу, получил отказ и сам отказал Королю в его требовании, чтобы Евреи Литовские могли свободно торговать в России, согласно с прежними договорами. Но, ни Россия, ни Литва не желали войны.
  
  * * *
  Один Хан Саип-Гирей грозил мечем Иоанну и был тем надменнее, что ему удалось тогда завоевать Астрахань, богатую купечеством, но скудную войском и беззащитную, несмотря на пышное имя Царства, ею носимое. Взяв сей город, Хан разорил его до основания, вывел многих жителей в Крым и считал себя законным властелином единоплеменных с ними Ногаев. Он и Иоанну предложил любви или крови - либо платить ему 15000 золотых ежегодно, или войну.
  Зная, что Саип-Гирей возьмет дары, но не отступится от Казани и что война с нею должна быть и войною с Крымом, Государь засадил его послов в темницу, сведав, что он берет к себе Московских купцов в домашнюю услугу как невольников и что в Тавриде обесчестили нашего гонца. Одним словом, мы чувствовали силу свою и надеялись управиться со всем Батыевым потомством.
  
  В марте 1549 года Казань лишилась Царя: Сафа-Гирей пьяный убился во дворце и кончил жизнь внезапно, оставив двулетнего сына именем Утемиш-Гирея, коего мать, прекрасная Сююнбека, дочь Князя Ногайского Юсуфа, была ему любезнее всех иных жен. Вельможи возвели младенца Утемиш-Гирея на престол, но искали лучшего Властителя и хотели, чтобы Хан Крымский дал им своего сына защитить их от Россиян, а в Москву прислали гонца с письмом от юного Царя, требуя мира.
  Иоанн отвечал, что о мире говорят только с Послами, а сам поспешил воспользоваться мятежным безначалием Казани и велел собираться полкам: большому в Суздале, передовому в Шуе и Муроме, сторожевому в Юрьеве, правому в Костроме, левому в Ярославле.
  24 ноября сам Государь выехал из Москвы во Владимир, где Митрополит, благословив его, убеждал воевод служить великодушно отечеству и Царю в духе любви и братства, забыть гордость и местничество, терпимое в мирные дни, а на войне преступное. Начальником в Москве остался Князь Владимир Андреевич. Иоанн взял с собою меньшого брата, Князя Юрия, Царя Шиг-Алея и всех знатных Казанских беглецов.
  
  
  28-я СТУПЕНЬКА - с 20 декабря 1549 года по 14 мая 1552-го - время, когда цель данного акта творения уже проступает в своих очертаниях, поэтому внимание, в основном сконцентрировано на этой цели. Это время собраний и обсуждений, время для проявления организаторского таланта, разработки стратегических планов.
  
  Зима 1550 года была ужасная: люди падали мертвые на пути от несносного холода. Государь все терпел и всех ободрял, забыв негу, роскошь Двора и ласки прелестной супруги. В Нижнем Новгороде соединились полки и 14 февраля стали под Казанью: Иоанн с дворянами на берегу озера Кабана, Шиг-Алей и князь Дмитрий Бельский с главною силою на Арском поле, другая часть войска за рекою Казанкою, снаряд огнестрельный на устье Булака и Поганом озере. Изготовили туры и приступили к городу.
  Дотоле Государи наши не бывали под стенами сей мятежной столицы, посылая единственно воевод для наказания вероломных ее жителей: тут юный, бодрый, любимый Монарх сам обнажил меч, все видел, распоряжался, своим голосом и мужеством призывал воинов ко славе и победе легкой. Царь Казани был в пеленах, ее знатнейшие Вельможи погибли в крамолах или передались к нам, окружали Иоанна и чрез своих тайных друзей склоняли единоземцев покориться его великодушию.
  60000 Россиян устремилось к крепости деревянной, сокрушаемой ужасным громом стенобитных орудий. Но последний час для Казани еще не настал, сражались целый день. Россияне убили множество людей в городе, князя Крымского, Челбака, и сына одной из жен Сафа-Гиреевых, но не могли овладеть крепостью.
  В следующие дни сделалась оттепель, шли сильные дожди, пушки не стреляли, лед на реках взломало, дороги испортились, и войско, не имея подвозов, боялось голода. Надлежало уступить необходимости и с величайшим трудом идти назад. Отправив вперед большой полк и тяжелый снаряд, Государь сам шел за ними с легкою конницею, чтобы спасти пушки и удерживать напор неприятеля. Он изъявлял твердость, не унывал и, занимаясь только одною мыслию, низложением ненавистного для России Царства, внимательно наблюдал места, остановился при устье Свияги, увидел высокую гору, называемую Круглою и, взяв с собою Царя Шиг-Алея, князей Казанских, Бояр, взъехал на ее вершину... Открылся вид неизмеримый во все стороны: к Казани, к Вятке, к Нижнему и к пустыням нынешней Симбирской Губернии. Удивленный красотою места, Иоанн сказал: "Здесь будет город Христианский; стесним Казань: Бог даст ее нам в руки". Все похвалили его счастливую мысль, а Шиг-Алей и Вельможи татарские описали ему богатство, плодородие окрестных земель, и Государь, в надежде на будущие успехи, возвратился в Москву с лицом веселым 25 марта 1550 года.
  
  * * *
  Желая быть Царем правды, Иоанн не только острил меч на врагов иноплеменных, но в цветущей юности лет занялся законодательством - тем важным делом государственным, для коего в самые просвещенные времена требуется необыкновенных усилий разума и коим немногие Венценосцы приобрели истинную, бессмертную славу. Окруженный сонмом бояр и других мужей, сведущих в искусстве гражданском, Царь предложил им рассмотреть, дополнить Уложение Иоанна III согласно с новыми опытами, с новыми потребностями России в ее гражданской и государственной деятельности.
  В 1550 году вышел Судебник, или вторая Русская Правда, вторая полная система наших древних законов. Сам Судебник требует особого рассмотрения, но, описывая его кратко, можно сказать, что Иоанн и добрые его советники искали в труде своем не блеска, не суетной славы, а верной, явной пользы, с ревностной любовью к справедливости и благоустройству. Не действовали воображением, умом не обгоняли настоящего порядка вещей, не терялись мыслями в возможностях будущего, но смотрели вокруг себя, исправляли злоупотребления, не изменяя главной, древней основы законодательства. Все оставили, как было, и чем народ казался довольным, устраняли только причину известных жалоб.
  В приложениях к Судебнику находится и важный по тогдашнему времени указ о местничестве, Государь еще не мог совершенно искоренить сего великого зла, а хотел единственно умерить оное, запретив детям боярским и княжатам считаться родом с воеводами. Установил также, что Воевода Большого Полку должен быть всех знатнее, что начальники Передового и Сторожевого полку ему одному уступают в старейшинстве и не считаются с Воеводами правой и левой руки, что Государю принадлежит судить о родах и достоинствах, что кто с кем послан, тот тому и повинуется.
  По сути, это дополнение можно рассматривать, как предтечу "Табели о рангах" Петра I. Здесь в полной мере можно говорить о начавшейся строгой структуризации общества уже на X ступени Акта Творения Российской цивилизации, времени, когда историей России стали управлять первые, в истории ее цивилизации, земные умы Российского разума, появившиеся в ходе инволюционного процесса Акта Творения.
  
  Сборник русского федерального права, вошедшим в историю под названием Судебника Ивана IV, или Судебник 1550 года, состоял из 100 статей, большая часть которых была посвящена вопросам управления и суда.
  Были сохранены центральные и местные органы управления, но их состояние претерпело ряд существенных изменений в рамках формирующегося сословно-представительского государства. К примеру, наместники лишались права окончательного суда по высшим уголовным делам, оно передавалось в центр. Также были расширены полномочия городовых приказчиков и губернских старост - к ним полностью перешли важнейшие разделы местного управления. А их помощники - старосты и "лучшие люди" обязательно должны были участвовать в наместничьем суде, что означало контроль со стороны выборных от населения за деятельностью наместников.
  Само государственное управление было разбито на отдельные приказы. К ним относится и Челобитенный приказ, который занимался приёмом жалобы на имя царя, и проводил расследование по ним. Во главе этого, по сути высшего органа контроля, стоял А.Адашев.
  Посольский приказ возглавлял дьяк Иван Висковатый.
  Поместный приказ ведал делами поместного землевладения,
  Разбойный разыскивал и судил "лихих людей".
  Первый приказ военного ведомства - Разрядный - обеспечивал сбор дворянского ополчения и назначал воевод, а другой - Стрелецкий - ведал созданным в 1550 году войском стрельцов.
  Разрядным приказом некоторое время руководил дьяк И.Г.Выродков, при котором он стал как бы генеральным штабом русского войска.
  Финансовые дела находились в компетенции Большого прихода и Четвертей (Четей).
  Главные изменения в социально экономической сфере были направлены на обеспечение землей служилых людей - дворян.
  
  Основу вооруженных сил составляло теперь конное ополчение землевладельцев. Помещик или вотчинник должен был выходить на службу "конно, людно и оружно". Кроме них, существовали служилые люди "по прибору" (набору): городская стража, артиллеристы, стрельцы. Сохранялось и ополчение крестьян и горожан - посоха, несшая вспомогательную службу. В 1550 г. была предпринята попытка организации под Москвой трехтысячного корпуса "выборных стрельцов из пищали", обязанных быть всегда наготове для исполнения ответственных поручений. В него вошли представители знатнейших родов и верхи Государева Двора. Стрельцы представляли собой уже регулярное - войско, вооруженное новейшим оружием и содержащееся казной. Организационное строение стрелецкого войска было позднее распространено на все войска.
  
  Одобрив Судебник, Иоанн назначил быть в Москве Собору слуг Бoжьиx, и 23 февраля 1551 года дворец Кремлевский наполнился знаменитейшими мужами Русского Царства, духовными и мирскими. Митрополит, девять Святителей, все Архимандриты, Игумены, Бояре, сановники первостепенные сидели в молчании, устремив взор на Царя-юношу, который с силою ума и красноречия говорил им о возвышении и падении Царств от мудрости или буйства властей, от благих или злых обычаев народных. Описал все, что претерпела вдовствующая Россиея во дни его сиротства и юности, сперва невинной, а после развратной. Далее, изъяснив свое благодетельное намерение устроить счастье России всеми данными ему от Бога способами и доказав необходимость исправления законов для внутреннего порядка. Царь предложил Святителям Судебник на рассмотрение. А также грамоты уставные, по коим во всех городах и волостях надлежало избрать старост и целовальников, или присяжных, чтобы они судили дела вместе с наместниками или с их тиунами, как дотоле было в одном Новгороде и Пскове. А сотские и пятидесятники, также избираемые общею доверенностью, долженствовали заниматься земскою исправою, дабы чиновники Царские не могли действовать самовластно и народ не был безгласным.
  Собор утвердил все новые, мудрые постановления Иоанновы.
  
  Но сим не кончилось его действие: Государь, устроив Державу, предложил Святителям устроить Церковь. Исправить не только обряды ее, книги, искажаемые писцами-невеждами, но и сами нравы Духовенства в пример мирянам. Учением образовать достойных служителей алтаря, установить правила благочиния, которое должно быть соблюдаемо в храмах Божних. Искоренить соблазн в монастырях, очистить Христианство Российское от всех остатков древнего язычества, и проч.
  Сам Иоанн именно означил все более или менее важные предметы для внимания отцов Собора, который назвали Стоглавным по числу законных статей, им изданных. Одним из полезнейших действий оного было заведение училищ в Москве и в других городах, чтобы иереи и диаконы, известные умом и добрыми свойствами, наставляли там детей в грамоте и страхе Божием: учреждение тем нужнейшее, что многие священники в России едва умели тогда разбирать буквы, вытверживая наизусть службу церковную.
  Желая укоренить в сердцах истинную Веру, отцы Собора взяли меры для обуздания суеверия и пустосвятства: запретили тщеславным строить без всякой нужды новые церкви, а бродягам-тунеядцам кельи в лесах и в пустынях. Запретили также, исполняя волю Государя, Епископам и монастырям покупать отчины без ведома и согласия Царского: ибо государь благоразумно предвидел, что они могли бы сею куплею присвоить себе наконец большую часть недвижимых имений в России, ко вреду общества и собственной их нравственности. Одним словом, сей достопамятный Собор, по важности его предмета, знаменитее всех иных, бывших в Киеве, Владимире и Москве.
  
  На Стоглавом соборе Иван IV потребовал отдавать излишек земель служилым людям. Вместе с этим прежнее налоговое обложение заменялось поземельным и вводилась новая единица обложения - "большая соха". Ее размеры колебались в зависимости от социального положения землевладельца: на соху черносошного крестьянина приходилось меньше земли, но больше налогов. Вотчины в отношении службы уравнивались с поместьями, а вотчинники должны были нести службу на тех же основаниях, что и помещики. Вместо "кормленичего дохода", шедшего в основном в руки наместников и волостелей, вводился общегосударственный налог "кормленый откуп".
  
  На Церковном Соборе, были рассмотрены вопросы, касающиеся, в основном, монастырских земель. Эти вопросы Иван IV разработал с Сильвестром, поэтому в них присутствовал дух нестяжательства.
  По решению Собора прекратилось царское вспомоществование монастырям, имеющим села и другие владения. Стоглав запретил из монастырской казны давать деньги в "рост" и хлеб в "насп", т.е. - под проценты, чем лишил монастыри постоянного дохода.
  Иосифляне отклонили программу царских реформ в наиболее существенных пунктах, тем самым, обрушили на свои головы гнев Ивана IV - царь запретил монастырям "без доклада" покупать вотчинные земли, и вдобавок отобрал у монастырей все земли, которые те получали от бояр в малолетство царя, то есть с 1533 года. Тем самым был установлен контроль царской власти над церковными землями.
  Вместе с тем, были проведены преобразования во внутренней жизни церкви. Утверждался созданный ранее пантеон общерусских святых, унифицировался ряд церковных обрядов. Были приняты также меры по искоренению безнравственности духовного сословия.
  
  Все перечисленные выше преобразования требовали большого количества грамотных исполнителей. Понимая это, Иоанн IV самое серьезное внимание уделяет образованию.
  В 1551 году по указу царя создается система образования при церквях и монастырях и открывается первая школа, в конй "детей грамоте и писати, и пети, и чести (т.е. считать) учили". Был издан учебник по арифметике - "Книга, рекомая по-гречески Арифметикой, по-немецки Алгоризмой, а по-русски цифирной счетной мудростью". В этом пособии рассматривались сложение, вычитание, умножение, деление и действия с дробями, при этом, как правило, приводились примеры из области торговли. Развитие математических знаний определялось, прежде всего, практическими потребностями. В качестве наставления для измерения "сох" (единица обложения) была создана "Книга сошному письму", которая свидетельствует о знании довольно сложных приемов математических расчетов.
  Потребность в развитии математических знаний увеличивалась в связи с усложнением строительного и военного дела, в частности, артиллерии, ибо в XVI в. уже решались задачи на определение расстояний от далеких предметов.
  Именно эта система образования позволила ко времени царствования Алексея Михайловича Романова достичь поразительной для тех времен грамотности. Так, по сообщениям С. Зеньковского, в это время белое духовенство было почти поголовно грамотным. Среди манашествующих число грамотных составляло 75%, грамотность дворян колебалась от 65% до 78% в зависимости от региона. У купечества 75% - 96%, среди посадских грамотность достигала 43%, а среди крестьян колебалась от 23% до 52%.
  
  * * *
  Осенью 1550 года в Москву пришла весть, о замысле Хана Саип-Гирея идти на Россию: немедленно полки двинулись к границам, и сам Иоанн осмотрел их в Коломне, в Рязани, но чрез месяц возвратился в Москву, ибо неприятеля не было. Зимою вместо Хана явились другие разбойники, Ногайские мурзы, в Мещере и близ Старой Рязани.
  Воеводы Иоанна били их везде, где находили, гнали до ворот Шацких, взяли много пленников и с ними мурзу Теляка: холод истребил остальных, и едва 50 человек спаслось. Государь милостиво угостил воевод в Кремлевской набережной палате и жаловал всех детей боярских великим жалованьем.
  
  Еще Казанцы надеялись обмануть Иоанна и писали к нему о мире. Ходатаем за них был князь Ногайский Юсуф, тесть Сафа-Гирея, Властитель, знаменитый умом и силою, так что Султан Турецкий писал к нему ласковые грамоты, называя его Князем Князей.
  Юсуф хотел выдать дочь свою, вдову Сююнбеку, за Шиг-Алея, чтобы согласить волю Иоаннову с желанием народа Казанского.
  Иоанн сказал, что объявит условия мира, если Казанцы пришлют в Москву пять или шесть знатнейших вельмож. А сам, не теряя времени, в самом начале весны 1551 года, после многих совещаний с Думными Боярами и с Казанскими изгнанниками, приняв благословение от Митрополита, отпустил Шиг-Алея с пятьюстами знатных Казанцев и с сильным войском к устью Свияги. Там им надлежало им во имя Иоанново поставить город, для коего стены и церкви, срубленные в лесах Углицких, были посланы на судах Волгою.
  Князь Юрий Михайлович Булгаков и Симеон Иванович Микулинский, дворецкий Данило Романович Юрьев (брат Царицы), конюший Иван Петрович Федоров, бояре Морозов и Хабаров, князья Палецкий и Нагаев предводительствовали Московскою ратью. Из Мещеры вышел князь Хилков, из Нижнего Новагорода князь Петр Серебряный-Оболенский, из Вятки Бахтеяр Зюзин со стрельцами и казаками. Отняли у неприятеля все перевозы на Волге и Каме, все сообщения. Князь Серебряный первый распустил знамя на Круглой горе 16 мая, при закате солнца. Отпел там вечернюю молитву и рано, 18 мая, внезапно ударил на посад Казанский, истребив около тысячи сонных людей, более ста князей, мурз и знатных граждан. Освободил многих пленников Российских, возвратился к устью Свияги и ждал главного войска.
  Оно прибыло на судах 24 мая и, радостными кликами приветствуя землю, которой надлежало быть новою Poccиeй, с торжеством вышло на берег, где полки князя Серебряного-Оболенского стояли в рядах и показывали братьям свои трофеи. Густой лес осенял гору: оставив мечи, воины взяли секиры, и в несколько часов ее вершина обнажилась. Назначили, размерили место, обошли вокруг оного с крестами, святили воду, основали стены, церковь во имя Рождества Богоматери и Св. Сергия и в четыре недели совершили город Свияжск, к изумлению окрестных жителей, которые, видя сию грозную твердыню над главою ветхого Казанского Царства, смиренно просили Шиг-Алея взять их под державу Иоанна.
  Вся Горная сторона - Чуваши, Мордва, Черемисы - идолопоклонники Финского племени, некогда завоеванные Татарами и не привязанные к ним ни единством Веры, ни единством языка - послали своих знатных людей в Москву. Они дали клятву в верности к России, получили от Царя жалованную грамоту с золотою печатью, были приписаны к новому городу Свияжску и на три года освобождены от ясаков, или дани. Чтобы удостовериться в их искренности, Иоанн велел им воевать Казань. Они не смели ослушаться, собрались и, перевезенные в Российских судах на Луговую сторону, в присутствии наших чиновников имели битву с Казанцами среди поля Арского. Хотя, рассеянные пушечными выстрелами, они бежали в беспорядке, однако ж, не доказав храбрости, доказали по крайней мере свою верность.
  
  Между тем ужас и смятение господствовали в Казани, где не было и двадцати тысяч воинов. Подданные изменяли ей, князья и мурзы тайно уходили к Шиг-Алею, а Россияне опустошали ее ближайшие села и никого не пускали в город: от устья Суры до Камы и Вятки стояли наши отряды.
  На престоле Казанском играл невинный, бессловесный младенец, вдовствующая Царица, Сююнбека, то плакала над ним, то веселилась с своим любовником, Крымским Уланом Кощаком, ненавистным народу, граждане укоряли Вельмож, Вельможи друг друга. Казанские чиновники желали покориться Иоанну, Крымские гнушались сим малодушием, ждали войска из Тавриды, из Астрахани, из Ногайских Улусов. А надменный Кощак, гремя саблею, обещал победу Царице: пишут, что он думал жениться на ней, умертвить ее сына и быть Царем.
  Но сделался бунт: Крымцы, видя, что народ готов выдать их Московским воеводам, бежали, числом более трехсот, князей и сановников. Они не могли спастись, везде находили Россиян и положили свои головы на берегу Вятки, а гордый Кощак и сорок пять знатнейших его единоземцев были взяты в плен и казнены в Москве.
  
  Тогда Казанцы, немедленно заключив перемирие с нашими воеводами, отправили Послов к Иоанну. Они молили, чтобы он снова дал им Шиг-Алея в Цари, обязывались прислать к нему младенца Утемиш-Гирея, Царицу Сююнбеку, жен и детей, оставленных у них Крымцами, хотели также освободить всех Российских пленников. Иоанн согласился, вспомнив осторожную политику своего деда, которая состояла в том, чтобы не доводить врага до крайности, изнурять в нем силы, губить его без спеха, но верно, зависеть от случая как можно менее, беречь людей как можно более и в неудачах войны оправдываться ее необходимостью. Но дед Иоаннов, соблюдая умеренность, соблюдал и другое правило: удерживать взятое. Послав Адашева к Воеводам, чтобы исполнить условия мира и объявить Шиг-Алея Царем Казанским, он велел отдать ему единственно Луговую сторону, а Горную, завоеванную мечом России, приписать к Свияжску.
  Сия мысль, разделить владения Казани, огорчила и народ ее и самого Шиг-Алея. Тщетно Казанцы думали лукавствовать, отказывались от условий, не хотели выдать ни Царицы, ни пленников. Но пришлось повиноваться, и Казанцы известили Шиг-Алея, что Царица с сыном уже едет в Свияжск.
  
  Так исполнилось первое условие мира: Воеводы требовали еще свободы наших пленников и присяги всех Казанцев в верности к России. Назначили день и стали у Казани, от Волги до Царева луга. Алей послал своих Вельмож в город, чтобы очистить дворец, и ночевал в шатре. В следующее утро все сановники и граждане собрались на лугу: выслушали написанную для них клятвенную грамоту, благодарили Иоанна за данного им Царя, но долго не хотели уступить Горной стороны. Но, всё-таки, шертные грамоты были утверждены печатью Царскою и подписью всех знатных людей. Народ присягал три дня, толпа за толпою.
  Шиг-Алей въехал в столицу. Бояре, князь Юрий Булгаков и Хабаров посадили его на трон - и Двор Царский наполнился Российскими пленниками, из коих многие лет двадцать страдали в неволе. Алей объявил им свободу: они едва верили своему счастью, обливались слезами, воздевали руки к небу, славили Бога. В Свияжске наделили их всем нужным, одеждою, съестными припасами и послали Волгою вверх числом 60000, кроме жителей Вятских и Пермских, отправленных иным путем.
  Освобождение столь многих людей, основание Свияжска, взятие знатной части Казанских владений и воцарение Алея не стоили Иоанну ни одного человека.
  
  Еще Казань тишиною и верностью к России могла бы продлить бытие свое в виде особенного Мусульманского Царства, но Рок стремил ее к падению. Напрасно Иоанн изъявлял милость и ласку к ее Царю и Вельможам, одаривалл первого богатыми одеждами, сосудами, деньгами - Шиг-Алей непрестанно докучал ему о Горной стороне. Он желал, чтобы Иоанн возвратил хотя бы половину или часть ее, и, недовольный решительными отказами, равнодушно видел, что Казанцы укрывают еще многих пленников Российских, сажают в ямы, заключают в цепи.
  Сведав, что некоторые Вельможи, по старому обычаю, втайне крамольствуют, общаются с Ногаями, замышляют убить его и всех Россиян, Алей не усомнился прибегнуть к жестоким мерам. Он дал пир во дворце и велел резать гостей, уличенных или только подозреваемых в измене: одних умертвили в его столовой комнате, других на дворе Царском, всего семьдесят человек, самых знатнейших, палачами служили собственные Алеевы князья и стрельцы Московские. Два дня лилась кровь: народ оцепенел; виновные и невинные разбежались от страха.
  
  Сие ужасное происшествие открыло Иоанну необходимость искать новых способов для усмирения Казани. Он послал туда в 1552 году Адашева, который объявил Алею, что Государь не может долее терпеть злодейств Казанских, что настало время успокоить сие несчастное Царство и Россию, что Московские полки вступят в его столицу, защитят Царя и народ, утвердят их и нашу безопасность.
  "Вижу сам - отвечал Алей с горестью - что мне нельзя здесь царствовать: Князья и народ ненавидят меня, но кто виною? Пусть Иоанн отдаст нам Горную сторону, тогда поручусь за верность Казани, иначе добровольно схожу со трона и еду к Государю, не имея другого убежища в свете".
  С сим ответом Адашев возвратился в Москву, где находились послы Казанские, Муралей князь, Костров, Алимердин, личные неприятели Шиг-Алея, которые оклеветали своего его - донесли Иоанну, что их Царь есть кровожадный убийца и наглый грабитель; что Казань желает единственно избавиться от тирана и готова повиноваться Наместнику Московскому. "Если не исполнишь воли народа - сказали послы - то откроется бунт, неминуемо и скоро. Удали бедствие, удали ненавистного злодея. Пусть Россияне займут нашу столицу, а мы выедем в предместья или в села. Хотим во всем зависеть от воли твоей".
  Не теряя времени, Иоанн снова послал Адашева в Казань, чтобы свести Царя с престола в угодность народу, обещал Алею милость и жалованье, требуя, чтобы он без сопротивления впустил наше войско в город. Тут Алей вторично изъявил благородную твердость.
  "Не жалею о престоле - говорил он Адашеву - я не мог или не умел быть на нем счастлив. Самая жизнь моя здесь в опасности. Повинуюсь Государю: пусть не требует только, чтобы я изменил правоверию. Возьмите Казань, но без меня, возьмите силою или договором, но не из рук моих". Ни ласкою, ни угрозами Адашев не мог склонить его к тому, чтобы он сдал Царство Наместнику Государеву.
  Тайно заколотив несколько пушек и пищали с порохом отправив в Свияжск, Алей выехал ловить рыбу на озеро со многими Уланами и князьями, велел Московским стрельцам окружить их и сказал сим изумленным чиновникам: "Вы думали убить меня, поносили в Москве, не хотели иметь Царем и требовали Наместников от Иоанна: станем же вместе пред его судилищем!" Алей приехал с ними в Свияжск.
  
  Тогда Князь Симеон Микулинский, назначенный управлять Казанью, дал знать ее жителям, что воля их исполнилась, что Алей сведен с Царства и что они должны присягнуть Государю Московскому. Казанцы соглашались: желали только, чтобы Микулинский отпустил к ним двух Свияжских Князей, Чапкуна и Бурнаша, которые, будучи уже подданными России, могли бы успокоить народ своим ручательством в Иоанновой милости. Сии Князья поехали туда с нашими чиновниками. Тишина Царствовала в Казани. Вельможи, граждане и самые сельские жители дали клятву в верности, очистили дворы для наместника и войска. Прислали в Свияжск жену Шиг-Алееву, звали Князя Микулинского: встретили его на берегу Волги и били ему челом как усердные холопи Государевы. Он шел с полками. Воеводы уже отправили легкий обоз в Казань и готовились с торжеством вступить в ее стены. Без важных усилий, без кровопролития Иоанн приобретал знаменитое Царство: брался, так сказать, рукою за венец оного... Но вдруг все переменилось.
  
  Трое из Вельмож Казанских, отпущенные Князем Микулинским в город к их семействам, возмутили народ ложною вестью, что Россияне идут к ним с намерением истребить всех жителей. Распространился ужас, сделалось общее смятение, затворили крепость, начали вооружаться. Многие Князья старались разуверить народ, представляя, что бояре Иоанна торжественно клялись не трогать ни одного человека ни в городе, ни в селах, обещались властвовать по законам, без насилия, оставить все, как было. Их не слушали и кричали, что клятва Бояр есть обман; что сам Алей за тайну сказывал то своим ближним людям.
  Узнав о сем волнении, князь Микулинский, Оболенский, Адашев оставили войско на Булаке и с малочисленной дружиною подъехали к городу: ворота Царские были заперты, а стены покрыты людьми вооруженными. Вышли некоторые чиновники, извиняли народ, обещали усмирить его, но не сдержали слова. Граждане никак не хотели впустить Россиян, захватили наш обоз, многих детей боярских.
  Видя, что все убеждения бесплодны, они могли бы обратить его в пепел и осадить город, но ждали Государева указа; мирно отступили к Свияжску, заключили всех бывших с ними Казанских сановников в темницу, и немедленно отправили в Москву боярина Шереметева с донесением о сей новой измене. Она была последнею.
  
  24 марта 1552 года узнал Государь о происшествиях Казанских: велел Шиг-Алею ехать в Касимов, а шурину своему, Данилу Романовичу, идти с пехотною дружиною в Свияжск, объявив в торжественном заседании Думы, что настало время сразить Главу Казани. Велели собираться войску из дальних мест в Коломне и Кошире, из ближайших в Муроме. Князья Александр Борисович Горбатый и Петр Иванович Шуйский должны были вести Московские полки в Нижний Новгород, Михайло Глинский расположиться станом на берегах Камы с Детьми Боярскими, стрельцами, казаками, Устюжанами и Вятчанами, а Свияжские Воеводы занять легкими отрядами перевозы на Волге и ждать Иоанна.
  
  Не опасаясь ничего со стороны образованных Держав Европейских, Иоанн тем более занимался безопасностью наших юго-восточных пределов. Две вновь построенные крепости - Михайлов на Проне и Шатск на Цне - служили оградою для Рязани и Мещеры. Но важнейшим предостережением для варваров и защитою для России, между Азовским и Каспийским морем, сделалась новая воинственная республика, составленная из людей, говорящих нашим языком, исповедующих нашу веру, а в лице своем представляющих смесь Европейских с Азиатскими черт, людей неутомимых в ратном деле, природных конников и наездников, иногда упрямых, своевольных, хищных, но подвигами усердия и доблести изгладивших вины свои - речь идет о славных Донских казаках, выступивших тогда на театр Истории.
  Нет сомнения, что они же назывались прежде Азовскими, которые в течение XV века ужасали всех путешественников в пустынях Харьковских, Воронежских и в окрестностях Дона. Грабили Московских купцов на дороге в Азов, в Кафу, хватали людей, посылаемых нашими воеводами в степи для разведывания о Ногаях или Крымцах и беспокоили набегами Окраину. Происхождение их не весьма благородно: они считались Российскими беглецами, искали дикой вольности и добычи в опустевших Улусах Орды Батыевой, в местах ненаселенных, но плодоносных, где Волга сближается с Доном и где издавна был торговый путь из Азии в Северную Европу. Они утвердились в нынешней своей области, взяли город Ахас, назвали его Черкасским, или Казачьим (ибо то и другое имя знаменовало одно), доставали себе жен, как вероятно, из земли Черкесской и могли сими браками сообщить детям нечто Азиатское в наружности.
  Казаки гнушались зависимостью от Магометанского Царства, признали над собою верховную власть России, и в 1549 году Вождь их Сарыазман, именуясь подданным Иоанна, построил крепости на Дону. Они завладели сею рекою до самого устья, требовали дани с Азова, воевали Ногаев, Астрахань, Тавриду, не щадили и Турков. Обязались служить вдали бдительной стражею для России, своего древнего отечества, и, водрузив знамение креста на пределах Оттоманской Империи, поставили грань Державы Иоанна на виду у Султана.
  
  В Тавриде господствовал новый Хан Девлет-Гирей, племянник умершего или сверженного Саипа, он взялся спасти Казань. Послы Солимановы убеждали князей Ногайских, Юсуфа и других, соединиться под знаменем Магомета, чтобы обуздать наше властолюбие. Но сии князья, находя выгоды в торговле с Россиею, не хотели войны. Астрахань, важная, необходимая для купечества Западной Азии, возникала на развалинах: в ней властвовал Ямгурчей, он вызвался быть усердным слугой Иоанна, и чиновник Московский поехал к нему для договора.
  Царевич Астраханский, Кайбула, сын Аккубеков, женился в России на племяннице Шиг-Алея, дочери Еналеевой, получив город Юрьев во владение. Опасаясь единственно Хана Крымского, Иоанн ждал вестей об его движениях и, собирая войско, готовился иметь дело с двумя неприятелями: с Казанью и Тавридою.
  
  Между тем мятежники Казанские, послав искать себе Царя в Ногайских Улусах, взволновали Горную сторону, к несчастию, открылась весною ужасная болезнь в Свияжске - цинга, от коей множество людей умирало. Воеводы были в унынии и в бездействии, а Казанцы тем деятельнее: отчасти силою, отчасти убеждениями они заставили всех своих бывших подданных устраниться от России.
  Государь велел Князьям Горбатому и Шуйскому спешить туда с полками из Нижнего Новгорода; но печальные вести, одна за другою, приходили в Москву: болезнь усиливалась в Свияжске, горные жители, действуя как неприятели, отгоняли наши табуны, Казанцы побеждали Россиян в легких стычках, умертвив всех детей боярских и казаков, захваченных ими в плен.
  Воеводы знали, что Астраханский Царевич Едигер Магмед едет из Ногайских Улусов с 500 воинов: стерегли и не сумели схватить его на пути, он приехал в Казань и сел на ее престоле, дав клятву быть неумолимым врагом России.
  
  
  29-я СТУПЕНЬКА - с 14 мая 1552 года по 8 октября 1554-го - время, когда вскрываются все негативы накопившиеся на данном акте творения. Время избавления от них и от всего, что препятствует дальнейшему развитию. В это время разрешаются самые наболевшие вопросы, которые, как правило, и вскрываются именно в это время.
  
  
  Государь то присутствовал в Думе, то смотрел полки и снаряд огнестрельный, изъявляя нетерпение выступить в поле.
  16 июня 1552 года Государь простился с супругою. Она была беременна: плакала, упала к нему в объятия. Анастасия стала на колена и вслух молилась о здравии, о победе, о славе супруга; укрепилась душою и в последнем нежном целовании явила пример необыкновенного в юной жене великодушия. Иоанн спешил в Коломну, взяв с собою князя Владимира Андреевича, коего он хотел было отпустить назад в Москву из Острова.
  21 Июня получили в Коломне известие, что Крымцы явились близ Тулы. Воеводы, Князья Щенятев, Курбский, Турунтай, Хилков, Воротынский спешили к сему городу; но узнали, что неприятель был там в малых силах, ограбил несколько деревень и скрылся.
  
  23 Июня, когда Иоанн сидел за обедом, прискакал гонец от князя Григория Темкина, наместника Тульского, писавшего к Царю: "Хан здесь - осаждает город - имеет много пушек и Янычар Султанских".
  Иоанн в ту же минуту велел Царской дружине выступить из Коломны, а главной рати переправляться за Оку, и выехал на коне в поле, где войско в необозримых рядах двинулось вперед с радостным кликом и шло на битву, как на потеху.
  Ввечеру уже многие полки были за Окою, и сам Иоанн приближался к Кошире. Тут новый гонец от Князя Темкина донес ему, что Тула спасена. 22 Июня, в первом часу дня, Хан приступил к городу, стреляя из пушек огненными ядрами: дома загорелись, и Янычары кинулись на стены. Тула для защиты своей не имела воинов, отправив их всех на службу Государеву, но имела бодрого начальника и великодушных граждан: одни тушили огонь, другие бились мужественно, и янычары не могли взять крепости. Хан отложил приступ до следующего утра, а ночью удалился, сведав, что сильные полки идут от Коширы. Граждане Тульские устремились вслед за неприятелем, взяли его снаряд огнестрельный, убили многих людей и шурина Ханского князя Камбирдея. Тогда пришли воеводы, князья Щенятев, Курбский, и стали на том месте, где были шатры Ханские.
  Обрадованный сим успехом, Иоанн дал отдохнуть войску и ночевал под Коширою.
  
  На другой день он получил еще приятнейшую весть: Щенятев и Курбский, имея только 15000 воинов, разбили 30000 или более неприятелей, которые злодействовали в окрестностях Тулы, не знали о бегстве Хана, шли к нему и встретили Россиян.
  В сей жестокой битве князь Андрей Курбский, вождь юноша, ознаменовался славными ранами: ему иссекли голову и плеча.
  Воеводы гнали Татар и, на берегах речки Шевороны одержав новую победу над ними, освободили множество Россиян. Хан оставил нам в добычу обоз и целые табуны верблюдов. А пленники объявили, что он шел на Москву, считая Государя под Казанью: узнав же о сильном ополчении Иоанна, хотел по крайней мере взять Тулу, чтобы с меньшим стыдом бежать восвояси. Легкие отряды наши топтали Крымцев до самых степей.
  
  Иоанн возвратился в Коломну, известил Царицу, брата, Митрополита о славном изгнании врага и послал в Москву трофеи: пушки неприятельские, верблюдов, пленников, чтобы обрадовать столицу свидетельством нашей победы. А сам предпринял поход к Казани двумя путями, объявив, что дружина Царская, левая рука и запасный полк должны идти с ним на Владимир и Муром, главные же Воеводы на Рязань и Мещеру, чтобы сойтись с Государем в поле за Алатырем.
  
  3 июля тронулось все войско. Во Владимире донесли ему из Свияжска, что болезнь там прекратилась; что войско одушевлено ревностию; что Князья Микулинский, Серебряный и Боярин Данило Романович ходили на мятежников Горной стороны, смирили многих и новой клятвою обязали быть верными подданными России.
  Государь не терял ни часа в бездействии: пеший и на коне смотрел полки, людей, оружие, велел расписать детей боярских на сотни и выбрать начальника для каждой из воинов, знатнейших родом. Отпустил Шиг-Алея в судах к Казани с князем Петром Булгаковым и стрельцами. Послал дружину яртоульную наводить мосты и 20 июля, вслед за войском переехав Оку, ночевал в Саканском лесу, на реке Велетеме, в 30 верстах от Мурома.
  Второй стан был на Шилекше, третий под Саканским городищем. Князья Касимовские и Темниковский присоединились к войску с своими дружинами, Татарами и Мордвою. Августа 1 государь святил воду на реке Мяне. В следующий день войско переправилось за Алатырь и 4 августа с радостью увидело на берегах Суры полки Князей Мстиславского, Щенятева, Курбского, Хилкова.
  
  Августа 13 открылся Свияжск: с любопытством и с живейшим удовольствием Царь увидел сей юный, его велением созданный град, знамение победы и торжества Христиан.
  Войско, утружденное путем, надеялось отдохнуть среди изобилия и приятностей сего нового места, но Иоанн, призвав Шиг-Алея, князя Владимира Андреевича и всех думных советников, положил с ними немедленно идти к Казани.
  
  Приступая к описанию достопамятной осады Казанской, заметим, что она, вместе с Мамаевою битвою, до самых наших времен живет в памяти народа как славнейший подвиг древности, известный всем Россиянам, и в чертогах и в хижинах. Два обстоятельства дали ей сию чрезвычайную знаменитость: она была первым нашим правильным опытом в искусстве брать укрепленные места, и защитники ее показали мужество удивительное, редкое, отчаяние истинно великодушное, так что победу купили мы весьма дорогою ценою.
  
  19 августа 1552 года Государь и 150000 воинов был уже на Луговой стороне Волги. Шиг-Алей отправился на судах занять Гостиный остров, а Боярин Михайло Яковлевич Морозов вез снаряд огнестрельный, рубленые башни и тарасы, чтобы действовать с них против крепости.
  Несколько дней шли дожди; реки выливались из берегов; низкие луга обратились в болота: Казанцы испортили вое мосты и гати. Надлежало вновь устроить дорогу.
  20 Августа на берегу Казанки Иоанн получил ответную грамоту от Едигера. Царь и Вельможи Казанские не оставили слова на мир, поносили Государя, Россию, Христианство, именовали Алея предателем и злодеем. В сей день войско увидело пред собою Казань и стало в шести верстах от нее.
  Два дня выгружали пушки и снаряды из судов. Тут явился из Казани беглец Мурза Камай и донес государю, что он ехал к нам с 200 товарищей, но что их задержали в городе. Что Царь Едигер, Кульшерифмолна, или Глава Духовенства, князья Изенеш Ногайский, Чапкун, Аталык, Ислам, Аликей Нарыков, Кебек Тюменский и Дербыш умели воодушевить народ злобою на Христиан, что никто не мыслит о мире, что крепость наполнена запасами хлебными и ратными, что в ней 30000 воинов и 2700 Ногаев. Что князь Япанча со многочисленным отрядом конницы послан в Арскую засеку вооружить, собрать там сельских жителей и непрестанными нападениями тревожить стан Россиян.
  Иоанн принял Камая милостиво, советовался с Боярами. Велел для укрепления изготовить на каждого воина бревно, на десять воинов тур, большому и передовому полку занять поле Арское, правой руке берег Казанки, сторожевому устье Булака, левой руке стать выше его, Алею за Булаком у кладбища, а Царской дружине на Царевом лугу. Строго запретил чиновникам вступать в битву самовольно, без Государева слова. И 23 Августа, в час рассвета, войско двинулось.
  Впереди шли Князья Юрий Шемякин-Пронский и Федор Троекуров с Козаками пешими и стрельцами; за Воеводами Атаманы, - Головы Стрелецкие, Сотники, всякий по чину и в своем месте, наблюдая устройство и тишину. Иоанна дал знак, и полки стали; ударили в бубны, заиграли на трубах, распустили знамена и святую хоругвь, на коей изображался Иисус, а вверху водружен был Животворящий Крест, бывший на Дону с Великим Князем Димитрием Иоанновичем. Царь и все Воеводы сошли с коней, отпели молебен под сению знамен, и Государь произнес речь к войску. Ободрял его к великим подвига,; славил Героев, которые падут за Веру, именем России клялся, что вдовы и сироты их будут призрены, успокоены отечеством; наконец сам обрекал себя на смерть, если то нужно для победы и торжества Христиан.
  
  Россияне обступали Казань. 7000 стрельцов и пеших казаков по наведенному мосту перешли тинный Булак, текущий к городу из озера Кабана и, видя пред собою, не более как в двухстах саженях, Царские палаты, мечети каменные, лезли на высоту, чтобы пройти мимо крепости к Арскому полю...
  Вдруг раздался шум и крик: заскрипели, отворились ворота, и 15000 Татар, конных и пеших, устремились из города на стрельцов: расстроили, сломили их. Юные Князья Шемякин и Троекуров удержали бегущих: они сомкнулись. Подоспело несколько детей боярских. Началась жестокая сеча. Россияне, не имея конницы, стояли грудью; победили и гнали неприятеля до самых стен. Несмотря на сильную пальбу из города, взяли пленников и медленно отступили к нашим полкам, которые, спокойно идучи к назначенным для них местам, любовались издали сим первым славным делом. Приказ Государев в точности исполнился: никто без его слова не кидался в битву, и воинская подчиненность ознаменовалась блестящим образом.
  
  25 Августа легкая дружина Князей Шемякина и Троекурова двинулась с Арского поля к реке Казанке выше города, чтобы отрезать его от луговой черемисы, соединиться с правою рукою и стать ближе к стене. Татары сделали вылазку. Мужественный витязь Князь Шемякин был ранен, но Князь Дмитрий Хилков, глава всех передовых отрядов, помог ему с детьми боярскими втоптать неприятеля в крепость.
  Ночью Сторожевой полк и Левая Рука без боя и сопротивления расставили туры и пушки. Стрельцы окопались рвом, а казаки под самою городскою стеною засели в каменной, так называемой Даировой бане. В сии два дня Иоанн не сходил с коня, ездил вокруг города и наблюдал места удобнейшие для приступа.
  
  Еще 10 дней продолжалась осада Казани в мелких стычках с казанцами, но для нас они не пропали даром.
  Желая употребить все средства, чтобы взять Казань с меньшим кровопролитием, Иоанн велел служащему в его войске искусному Немецкому размыслу (то есть инженеру) делать подкоп от реки Булака между Аталаковыми и Тюменскими воротами.
  Мурза Камай известил Государя, что осажденные берут воду из ключа близ реки Казанки и ходят туда подземельным путем от ворот Муралеевых. Воеводы наши хотели открыть сей тайник, но не могли, и государь велел подкопать его от каменной Дауровой бани, занятой нашими казаками. Для сего размысл отрядил учеников своих, которые под надзором князя Василия Серебряного и любимца Иоанна, Алексея Адашева, рылись в земле десять дней, пока не услышали над собою голоса людей, ходящих тайником за водою. Они вкатили в подкоп 11 бочек пороха и дали знать Государю.
  5 сентября, рано, Иоанн выехал к укреплениям. Вдруг в его глазах с громом, с треском взорвало землю, тайник, часть городской стены, множество людей, бревна, камни, взлетев на высоту, падали, давили жителей. В сию минуту Россияне, схватив знамена, устремились к обрушенной стене; ворвались было и в самый город, но не могли в нем удержаться. Казанцы опомнились, вытеснили наших, и Государь не велел возобновлять усилий для приступа. Мы взяли немалое число пленных, убили еще гораздо более и ждали следствий.
  
  Несмотря на решительность Казанцев, после сего бедственного для них случая обнаружилось уныние в городе, некоторые из жителей думали, что все погибло и что они уже не имеют средств защиты. Но смелейшие ободрили их: рыли и нашли ключ, малый, смрадный, коим надлежало довольствоваться всему городу; терпели жажду, пухли от худой воды, молчали и сражались.
  
  6 сентября Иоанн поручил Князю Александру Горбатому-Шуйскому взять острог, сделанный Казанцами за Арским полем, в пятнадцати верстах от города, на крутой высоте, между двумя болотами: там соединились остатки разбитого Япанчина войска.
  Срубленный городнями, насыпанный землею, укрепленный засеками, острог казался неприступным. Воины сошли с коней и вслед за смелыми вождями, сквозь болото, грязную дебрь, чащу леса, под градом пускаемых на них стрел, без остановки взлезли на высоту с двух сторон, отбили ворота, взяли укрепление и 200 пленников.
  Тела неприятелей лежали кучами. Воеводы нашли там знатную добычу, ночевали и пошли далее, к Арскому городу. Россияне плавали в изобилии, брали, что хотели: хлеб, мед, скот. Жгли селения, убивали жителей, пленяли только жен и детей. Граждане Арские ушли в дальние леса, но в домах и в лавках оставалось еще немало драгоценностей, особенно всяких мехов, куниц, белок.
  Освободив многих Христиан-соотечественников, бывших там в неволе, князь Александр чрез десять дней возвратился с победою, с избытком и с дешевизною съестных припасов, так что с сего времени платили в стане 10 денег за корову, а 20 за вола. Царь и войско были в радости.
  
  Еще опасности и труды не уменьшились. Лес Арский уже не метал стрел в Россиян: зато Луговые Черемисы отгоняли наши табуны и тревожили стан от Галицкой дороги. Стоящие тут Воеводы правой руки ходили за ними и побили их наголову.
  
  Желая сильнее действовать на внутренность города, Россияне построили тайно, верстах в двух за станом, башню, вышиною в шесть сажен. Ночью придвинули ее к стенам, к самым Царским воротам, поставили на ней десять больших орудий, пятьдесят средних и дружину искусных стрелков, ждали утра и возвестили оное залпом с раската.
  Стрелки стояли выше стены и метили в людей на улицах, в домах: Казанцы укрывались в ямах; копали себе землянки под тарасами, подобно змеям, выползали оттуда и сражались неослабно. Они уже не могли употреблять больших орудий, сбитых нашей пальбою, но без умолку стреляли из ружей и из пищалей, а мы теряли ежедневно немало добрых воинов.
  
  Между тем храбрый князь Михаил Воротынский подвигал туры ближе и ближе к Арской башне, наконец один ров, шириною в три сажени, а глубиною в семь, отделял их от стены: стрельцы, казаки, головы с людьми боярскими стояли за оными, бились до изнурения сил и сменялись. Иногда же, несмотря на близость расстояния, бой пресекался от усталости: те и другие воины отдыхали.
  Казанцы воспользовались однажды сим временем: видя, что многие из наших сели обедать и что у пушек осталось мало людей, они, числом до десяти тысяч, тихо вылезли из своих нор, устремились к турам, смяли Россиян и схватили их пушки. Тут Князь Воротынский сам, а за ним и все знатнейшие чиновники кинулись в сечу. Воеводы Петр Морозов, Князь Юрий Кашин пали в толпе, опасно уязвленные: их отнесли в стан. Князь Михайло Воротынский, раненный в лицо, не оставлял битвы: крепкий доспех его был иссечен саблями. Многие головы стрелецкие лежали мертвые у пушек, и Казанцы еще не уступали нам взятых ими трофеев.
  Но явились Муромцы, дети боярские и доблестью ударили, сломили неприятеля, втиснули в ров. Победа решилась. Казанцы давили друг друга, теснясь в воротах и вползая в свои норы. Сие дело было одним из кровопролитнейших.
  В то же время неприятель нападал и на туры передового полка, однако ж не весьма усилено. Государь видел собственными глазами оба дела: изъявив особенную милость Князю Михайлу Воротынскому и витязям Муромским, он навестил раненых Воевод, благодаря их за усердную службу.
  
  Уже около пяти недель Россияне стояли под Казанью, убив в вылазках и в городе не менее десяти тысяч неприятелей, кроме жен и детей. Наступающая осень ужасала их более, нежели труды и битвы осады, все хотели скорого конца. Чтобы облегчить приступ и нанести осажденным чувствительный удар, Иоанн велел близ Арских ворот подкопать тарасы и землянки, где укрывались жители от нашей стрельбы: 30 сентября они взлетели на воздух.
  Сие страшное действие пороха, хотя уже и не новое для Казанцев, произвело оцепенение и тишину в городе на несколько минут, а Россияне, не теряя времени, подкатили туры к воротам Арским, Аталыковым и Тюменским. Думая, что настал час решительный, Казанцы высыпали из города и схватились с теми полками, коим велено было прикрывать туры. Битва закипела. Иоанн спешил ободрить своих. И, как скоро они увидели его, бросились к стенам, гнали, теснили неприятеля на мостах, в воротах.
  Сеча была ужасна. Гром пушек, треск оружия, крик воинов раздавался в облаках густого дыма, который носился над всем городом. Несмотря на мужественное, отчаянное сопротивление, многие Россияне были уже на стене, в башне от Арского поля, резались в улицах с Татарами. Князь Михайло Воротынский уведомил о том Государя и требовал, чтобы он велел всем полкам идти на приступ.
  Успех действительно казался вероятным, но Иоанн хотел верного: большая часть войска находилась еще в стане и не могла вдруг ополчиться, излишняя поспешность произвела бы беспорядок и, может быть, неудачу, которая имела бы весьма худые для нас следствия.
  Государь не уважил ревности войска: приказал ему отступить. Оно повиновалось неохотно: чиновники с трудом вывели его из крепости и зажгли мосты. Но чтобы кровопролитие сего жаркого дня не осталось бесплодным, князь Воротынский занял Арскую башню нашими стрелками: они укрепились турами и рядом твердых щитов. Казанцы не смогли отнять у них сей башни. Во всю ночь пылали мосты, и часть стены обгорела, действие нашего снаряда огнестрельного также во многих местах разрушило оную. Казанцы поставили там высокие срубы, осыпав их землею.
  
  Наконец, 1 октября, Иоанн объявил войску, чтобы оно готовилось к приступу (ибо подкопы были уже готовы).
  Чтобы заслонить тыл от Луговой Черемисы, от Татар, бродящих по лесам, от Ногайских Улусов и чтобы отрезать Казанцам все пути для бегства, Иоанн приказал Князю Мстиславскому с частию Большого полка, а Шиг-Алею с Касимовцами и жителями Горной стороны занять дорогу Арскую и Чувашскую. Князю Юрию Оболенскому и Григорию Мещерскому с Дворянами Царской дружины Ногайскую. Князю Ивану Ромодановскому Галицкую; другой отряд дворян, примыкая к нему, должен был стоять вверх по Казанке, на Старом Городище.
  Отпустив сих Воевод, Иоанн распорядил приступ: велел быть впереди Атаманам с казаками, Головам со стрельцами и дворовым людям, разделенным на сотни, под начальством отборных детей боярских. За ними идти полкам Воеводским, каждому из них помогал особенный Воевода: первому сам Государь, другим же князья Иван Пронский-Турунтай, Шемякин, Щенятев, Василий Серебряный-Оболенский и Дмитрий Микулинский.
  Приказав им изготовиться к двум часам следующего утра и ждать подрыва подкопов. Тогда Князь Воротынский прислал ему сказать, что инженер кончил дело и 48 бочек зелья уже в подкопе, что Казанцы заметили нашу работу и что не надобно терять ни минуты.
  Государь велел выступать полкам. В сию важную ночь, предтечу решительного дня, ни Россияне, ни Казанцы не думали об успокоении. Из города видели необыкновенные движения в нашем стане. С обеих сторон ревностно готовились к ужасному бою.
  
  Заря осветила небо, ясное, чистое. Казанцы стояли на стенах: Россияне пред ними, под защитою укреплений, под сенью знамен, в тишине, неподвижно; звучали только бубны и трубы, неприятельские и наши; ни стрелы не летали, ни пушки не гремели. Наблюдали друг друга, все было в ожидании. Вдруг грянул сильный гром, земля дрогнула. Затем раздался новый удар: взорвало другой подкоп, еще сильнее первого, и тогда, воскликнув: с нами Бог! полки Российские быстро двинулись к крепости. Россияне, ободряемые примером начальников, достигли стены. Казанцы давили их бревнами, обливали кипящим варом, уже не береглись, не прятались за щиты: стояли открыто на стенах и помостах, презирая сильный огонь наших бойниц и стрелков. Тут малейшее замедление могло быть гибелью для Россиян. Число их уменьшилось, многие пали мертвые или раненые. Но смелые, геройским забвением смерти, одни кинулись в пролом, иные взбирались на стены по лестницам, по бревнам; несли друг друга на головах, на плечах; бились с неприятелем в отверстиях... И вскоре знамена Христианские уже развевались на крепости! Войско запасное одним кликом приветствовало Государя и победу.
  
  Но еще сия победа не была решена совершенно. Отчаянные Татары, сломленные, сброшенные со стен и башен, стояли твердым оплотом в улицах, секлись саблями, резались ножами в ужасной свалке. Дрались на заборах, на кровлях домов, везде попирали ногами головы и тела. Князь Михайло Воротынский первый известил Иоанна, что мы уже в городе, но что битва еще кипит и нужна помощь. Государь отрядил к нему часть своего полка, велел идти и другим Воеводам.
  Наши одолевали во всех местах и теснили Татар к укрепленному двору Царскому. Сам Едигер с знатнейшими Вельможами медленно отступал от проломов, остановился среди города, у Тезицкого или Купеческого рва, бился упорно и вдруг заметил, что толпы наши редеют, ибо Россияне, овладев половиною города, славного богатствами Азиатской торговли, прельстились его сокровищами. Они оставляя сечу, начали разбивать дома, лавки, и самые чиновники, коим приказал Государь идти с обнаженными мечами за воинами, чтобы никого из них не допускать до грабежа, кинулись на корысть. Тут ожили и малодушные трусы, лежавшие на поле как бы мертвые или раненые; а из обозов прибежали слуги, кашевары, даже купцы: все алкали добычи, хватали серебро, меха, ткани; относили в стан и снова возвращались в город, не думая помогать своим в битве.
  Казанцы воспользовались утомлением наших воинов, верных чести и доблести, ударили сильно и потеснили их, к ужасу грабителей, которые все немедленно обратились в бегство, метались через стену и вопили: секут! секут!
  Государь увидел сие общее смятение; изменился в лице и думал, что Казанцы выгнали все наше войско из города. Половина отборной двадцатитысячной дружины его сошла с коней и ринулась в город, а с нею и Вельможные старцы, рядом с их юными сыновьями. Сие свежее, бодрое войско, в светлых доспехах, в блестящих шлемах, как буря нагрянуло на Татар. Те не могли долго противиться, крепко сомкнулись и в порядке отступали до высоких каменных мечетей, где все их Духовные, Абизы, Сеиты, Молны (Муллы) и Первосвященник Кульшериф встретили Россиян не с дарами, не с молением, но с оружием. В остервенении злобы устремились на верную смерть и все до единого пали под нашими мечами.
  Едигер с остальными Казанцами засел в укрепленном Дворе Царском и сражался около часа. Россияне отбили ворота... Тут юные жены и дочери Казанцев в богатых цветных одеждах стояли вместе на одной стороне под защитою своих прелестей; а в другой стороне отцы, братья и мужья, окружив Царя, еще бились усильно: наконец вышли, числом 10000, в задние ворота, к нижней части города. Князь Андрей Курбский с двумястами воинов пресек им дорогу, удерживал их в тесных улицах, затруднял каждый шаг, давал время нашим разить тыл неприятеля и стал в Збойливых воротах, где присоединилось к нему еще несколько сот Россиян. Гонимые, теснимые Казанцы по трупам своих лезли к стене, взвели Едигера на башню и кричали, что хотят вступить в переговоры.
  Но Татар было еще 5000, и самых храбрейших, они стояли, ибо не страшились смерти, стиснули наших Героев, повергли их замертво на землю, - шли беспрепятственно далее гладким лугом до вязкого болота, где конница уже не могла гнаться за ними, и спешили к густому темному лесу. Государь послал Князя Симеона Микулинского, Михайла Васильевича Глинского и Шереметева с конною дружиною за Казанку в объезд, чтобы отрезать бегущих Татар от леса: Воеводы настигли и побили их. Никто не сдался живой; спаслись немногие, и то раненые.
  
  Город был взят и пылал в разных местах; сеча престала, но кровь лилась. Раздраженные воины резали всех, кого находили в мечетях, в домах, в ямах, брали в плен жен и детей или чиновников. Двор Царский, улицы, стены, глубокие рвы были завалены мертвыми, от крепости до Казанки, далее на лугах и в лесу еще лежали тела и носились по реке. Пальба умолкла, в дыму города раздавались только удары мечей, стон убиваемых, клик победителей.
  Князь Палецкий представил Царю Едигера: без всякого гнева и с видом кротости Иоанн сказал: "Несчастный! разве ты не знал могущества России и лукавства Казанцев?" Едигер, ободренный тихостью Государя, преклонил колена, изъявлял раскаяние, требовал милости. Иоанн простил его и с любовью обнял брата, Князя Владимира Андреевича, Шиг-Алея, вельмож; ответствовал на их усердные поздравления ласково и смиренно; всю славу отдавал Богу, им и воинству. При вступлении во дворец Бояре, чиновники, воины поздравляли Иоанна.
  
  В тот же день Иоанн послал жалованные грамоты во все окрестные места, объявляя жителям мир и безопасность. Устрашенные бедствием их столицы, они рассеялись по лесам, успокоенные милостивым словом Иоанна, возвратились в дома. Сперва жители арские, а после вся Луговая Черемиса прислали старейшин в стан к Государю и дали клятву верности.
  
  3 октября погребали мертвых и совершенно очистили город. На другой день Иоанн с Духовенством, синклитом и воинством торжественно вступил в Казань. Избрал место, заложил кафедральную церковь Благовещения, обошел город со крестами и посвятил его Богу истинному. Иереи кропили улицы, стены святою водою, моля Вседержителя, да благословит сию новую твердыню православия, да цветет в ней здравие и доблесть, да будет вовеки неприступною для врагов, вовеки неотъемлемою собственностью и честью России!.. Осмотрев всю Казань; назначив, где быть храмам, и приказав немедленно возобновить разрушенные укрепления, стены, башни, Государь с Вельможами поехал во дворец, на коем развевалось знамя Христианское.
  Так пало к ногам Иоанновым одно из знаменитых Царств, основанных Чингисовыми Моголами в пределах нынешней России.
  
  6 Октября 1552 года Духовник Государев с Иереями Свияжскими освятил храм Благовещения. В следующие дни Иоанн занимался учреждением Правительства в городе и в областях, объявил Князя Александра Горбатого-Шуйского Казанским Наместником, а Князя Василия Серебряного его товарищем; дал им письменное наставление, 1500 детей боярских, 3000 стрельцов со многими казаками, и 11 Октября изготовился к отъезду, хотя благоразумные Вельможи советовали ему остаться там до весны со всем войском, чтобы довершить покорение земли, где обитало пять народов: Мордва, Чуваши, Вотяки (в Арской области), Черемисы и Башкирцы (вверх по Каме).
  Еще многие из их улусов не признавали нашей власти. К ним ушли некоторые из злейших Казанцев, и легко было предугадать опасные того следствия. В стане и в Свияжске находилось довольно запасов для прокормления войска. Но Иоанн, нетерпеливо желая видеть супругу и явить себя Москве во славе, отвергнул совет мудрейших, чтобы исполнить волю сердца, одобряемую братьями Царицы и другими сановниками, которые также хотели скорее отдохнуть на лаврах. Царь выехал из Казани, ночевал на берегу Волги, против Гостиного острова, и 12 октября с Князем Владимиром Андреевичем, с Боярами и с пехотными дружинами отплыл в ладьях к Свияжску. Князь Михайло Воротынский повел конницу берегом к Василю городу, путем уже безопасным, хотя и трудным.
  
  Москва и Россия были в неописанном волнении радости. Везде в отверстых храмах благодарили Небо и Царя, отовсюду спешили усердные подданные видеть лицо Иоанна.
  
  В октябре, когда Царь был еще в походе, на подступах к Москве, Анастасия принесла Иоанну наследника - Дмитрия. Несколько дней посвятив счастью семейственному, Иоанн, 8 ноября, дал торжественный обед в Большой Грановитой палате Митрополиту, Епископам, Архимандритам, Игуменам, Князьям Юрию Василиевичу и Владимиру Андреевичу, всем боярам, всем воеводам, которые мужествовали под Казанью.
  Иоанн одарил всех, от Митрополита до простого воина, ознаменованного или славною раною, или замеченного в списке храбрых. Князя Владимира Андреевича жаловал шубами, златыми фряжскими кубками и ковшами. Бояр, воевод, дворян, детей боярских и всех воинов по достоянию - одеждами со своего плеча, бархатами, соболями, кубками, конями, доспехами или деньгами. Три дня пировал со своими знаменитейшими подданными и три дня сыпал дары, коих по счету, сделанному в казначействе, вышло на сорок восемь тысяч рублей, кроме богатых отчин и поместий, розданных тогда воинским и придворным чиновникам.
  
  Чтобы ознаменовать взятие Казани достойным памятником для будущих столетий, Государь заложил великолепный храм Покрова Богоматери у ворот Флоровских, или Спасских, о девяти куполах: он есть доныне лучшее произведение так называемой Готической Архитектуры в нашей древней столице.
  
  * * *
  Как скоро Анастасия могла вставать с постели, Государь отправился с нею и с сыном в обитель Троицы, где Архиепископ Ростовский, Никандр, крестил Димитрия у мощей Св. Сергия.
  Также Иоанн заключил торжество государственное Христианским: два Царя Казанские, Утемиш-Гирей и Едигер, приняли Веру Спасителя. Первого, еще младенца, крестил Митрополит в Чудове монастыре и нарек Александром: Государь взял его к себе во дворец и велел учить грамоте, Закону и добродетели. Едигер сам изъявил ревностное желание озариться светом истины. Священный обряд совершился 26 Февраля 1553 года на берегу Москвы-реки в присутствии Государя, Бояр и народа. Митрополит был восприемником от купели.
  Едигер, названный Симеоном, удержал имя Царя, жил в Кремле, в особенном большом доме, имел Боярина, чиновников, множество слуг и женился на дочери знатного сановника, Андрея Кутузова, Марии, пользовался всегда милостью Государя и доказывал искреннюю любовь к России, забыв, как смутную мечту, и прежнее свое Царство и прежнюю Веру.
  
  После многих неописанно сладостных чувств душа Иоаннова уже вкушала тогда горесть. Смертоносная язва, которая под именем железы столь часто опустошала Россию в течение двух последних веков, снова открылась во Пскове, где с октября 1552 до осени 1553 года было погребено 25000 тел в скудельницах, кроме множества схороненных тайно в лесу и в оврагах.
  Узнав о сем, новгородцы немедленно выгнали Псковских купцов, объявив, что если кто-нибудь из них приедет к ним, то будет сожжен со своим имением. Осторожность и строгость не спасли Новгорода: язва в Октябре же месяце начала свирепствовать и там и во всех окрестностях. Полмиллиона людей было ее жертвою, в числе их и Архиепископ Серапион, который не берег себя, утешая несчастных. На его опасное место Митрополит поставил Монаха Пимена Черного из Андреяновской Пустыни. Пимен, 6 декабря с умилением отслужив первую Обедню в Софийском храме, как бы притупил жало язвы: она сделалась менее смертоносною, по крайней мере в Новгороде.
  
  Весьма оскорбился Государь и печальными вестями Казанскими, увидев, что он еще не все совершил для успокоения России. Луговые и Горные жители убивали Московских купцов и людей Боярских на Волге: злодеев нашли и казнили 74 человека; но скоро вспыхнул бунт: Вотяки и Луговая Черемиса не хотели платить дани, вооружились, умертвили наших чиновников, стали на высокой горе у засеки: разбили стрельцов и казаков, посланных усмирить их: 800 Россиян легло на месте. В семидесяти верстах от Казани, на реке Меше, мятежники основали земляную крепость и непрестанно беспокоили Горную сторону набегами. Воевода Борис Салтыков, зимою выступив против них из Свияжска с отрядом пехоты и конницы, тонул в глубоких снегах: неприятель, катясь на лыжах, окружил его со всех сторон. В долговременной, беспорядочной битве Россияне падали от усталости и потеряли до пятисот человек. Сам Воевода был взят в плен и зарезан варварами, немногие возвратились в Свияжск, и бунтовщики, гордясь двумя победами, думали, что господство Россиян уже кончилось в стране их.
  
  Иоанн вспомнил тогда мудрый совет опытных Вельмож не оставлять Казани до совершенного покорения всех ее диких народов. Государь хотел было исправить свою ошибку и вдруг занемог сильною горячкою, так что двор, Москва, Россия в одно время сведали о болезни его и безнадежности к выздоровлению.
  Иоанн был в памяти. Дьяк Царский, Михайлов, приступив к одру, с твердостью сказал болящему, что ему время совершить духовную. Иоанн не устрашился и спокойно велел писать завещание, объявив сына, младенца Дмитрия, своим преемником, единственным Государем России. Бумагу написали, но присягать младенцу бессловесному некоторые бояре отказались, предпочтя ему - князя Владимира Андреевича одаренного многими блестящими свойствами: умом любопытным, острым, деятельным, мужеством и твердостью. Истощая последние силы свои, Государь хотел видеть Князя Владимира и так называемою целовальною записью обязать его в верности: сей Князь торжественно отрекся от присяги.
  К счастью, другие Бояре остались верными совести и Закону.
  В следующий день Государь вторично созвал Вельмож и сказал им: "В последний раз требую от вас присяги. Целуйте крест пред моими ближними Боярами, Князьями Мстиславским и Воротынским: я не в силах быть того свидетелем".
  
  Сии два дни смятения и тревоги довели слабость болящего до крайней степени; он казался в усыплении, которое могло быть преддверием смерти. Но действия природы неизъяснимы: чрезвычайное напряжение сил иногда губит, иногда спасает в жестоком недуге. Иоанн перенес ужас таких минут; огнь души усилил деятельность природы, и болящий выздоровел, к радости всех и к беспокойству некоторых. Хотя Князь Владимир Андреевич и единомышленники его исполнили, наконец, волю Иоанна и присягнули Дмитрию, но мог ли Самодержец забыть мятеж их и муку души своей, ими растерзанной в минуты его борения с ужасами смерти?..
  
  Что ж сделал Иоанн? Встал с одра исполненный милости ко всем Боярам, благоволения и доверенности к прежним друзьям и советникам; дал сан Боярский отцу Адашева, который смелее других опровергал Царское завещание, честил, ласкал Князя Владимира Андреевича. Одним словом, не хотел помнить, что случилось в болезнь его, и казался только признательным к Богу за свое чудесное исцеление!
  
  Такова была наружность; но в сердце осталась рана опасная. Иоанну внушали, что не только Сильвестр, но и юный Адашев тайно держал сторону Князя Владимира. Не сомневаясь в их усердии ко благу России, он начал сомневаться в их личной привязанности к нему, уважая того и другого, поостыл к ним в любви. Обязанный им главными успехами своего Царствования, страшился быть неблагодарным и соблюдал единственно пристойность.
  Исполняя обет, данный им в болезни, Иоанн объявил намерение ехать в монастырь Св. Кирилла Белозерского вместе с Царицею и сыном. Сие отдаленное путешествие казалось некоторым из его ближних советников неблагоразумным: представляли ему, что он еще не совсем укрепился в силах; что дорога может быть вредна и для младенца Дмитрия, что важные дела, в особенности бунты Казанские, требуют его присутствия в столице. Государь не слушал сих представлений и поехал в мае 1553 году сперва в обитель Св. Сергия. Там, в старости, тишине и молитве жил славный Максим Грек, сосланный в Тверь Великим Князем Василием, но освобожденный Иоанном как невинный страдалец. Царь посетил келью сего добродетельного мужа, который, беседуя с ним, начал говорить об его путешествии.
  "Государь! - сказал Максим - пристойно ли тебе скитаться по дальним монастырям с юною супругою и с младенцем? Обеты неблагоразумные угодны ли Богу? Вездесущего не должно искать только в Пустынях: весь мир исполнен Его. Если желаешь изъявить ревностную признательность к Небесной благости, то благотвори на престоле". Иоанн не хотел отменить своего намерения. Тогда Максим, как уверяют, велел сказать ему чрез Алексея Адашева и Князя Курбского, что Царевич Дмитрий будет жертвою его упрямства.
  Иоанн не испугался пророчества: поехал в Дмитров, в Несношский Николаевский монастырь, оттуда на судах реками Яхромою, Дубною, Волгою, Шексною в обитель Св. Кирилла и возвратился чрез Ярославль и Ростов в Москву без сына. Предсказание Максима сбылось: Дмитрий в июне скончался в дороге - во время погрузки на корабль нянька нечаянно уронила младенца в воду, и тот утонул в реке.
  Но важнейшим обстоятельством сего, так называемого, Кирилловского езда было свидание Иоанна в монастыре Песношском, на берегу Яхромы, с бывшим Коломенским Епископом Вассианом, который пользовался некогда особенною милостью Великого Князя Василия, но в Боярское правление лишился Епархии за свое лукавство и жестокосердие.
  Иоанн желал лично узнать человека, заслужившего доверенность его родителя, говорил с ним о временах Василия и требовал у него совета, как лучше править Государством. Вассиан ответствовал ему на ухо: "Если хочешь быть истинным Самодержцем, то не имей советников мудрее себя" держись правила, что ты должен учить, а не учиться - повелевать, а не слушаться. Тогда будешь тверд на Царстве и грозою Вельмож. Советник мудрейший Государя неминуемо овладеет им". И сии ядовитые слова проникли во глубину Иоаннова сердца.
  Но еще долгое время он не переменялся явно: чтил мужей добрых, с уважением слушал наставления Сильвестровы, ласкал Адашева и дал ему сан Окольничего, употребляя его, вместе с дьяком Михайловым, в важнейших делах внешней Политики.
  
  Чрез девять месяцев, утешенный рождением 28 марта 1554 г. второго сына, Иоанна, Государь в новом, тогда написанном завещании показал величайшую доверенность к брату, князю Владимиру Андреевичу. Объявил его, в случае своей смерти, не только опекуном юного Царя, не только Государственным Правителем, но и наследником трона, если Царевич Иоанн скончается в малолетстве. А Князь Владимир дал клятву быть верным совести и долгу, не щадить ни самой матери, Княгини Ефросинии, если бы она замыслила какое зло против Анастасии или сына ее. Не знать ни мести, ни пристрастия в делах государственных, не вершить оных без ведома Царицы, Митрополита, Думных Советников и не держать у себя в Московском доме более ста воинов.
  
  * * *
  Донесли Государю, что возникает опасная ересь в Москве, что некто Матвей Башкин проповедует учение совсем не Христианское, отвергает таинства нашей Веры, Божественность Христа, деяния Соборов и святость Угодников Божиих. Его допросили, но он заперался, называя себя истинным Христианином, но, посаженный в темницу, начал тосковать, открыл ересь свою ревностным инокам Иосифовского монастыря, Герасиму и Филофею. Он сам описал ее, наименовал единомышленников, Ивана и Григорья Борисовых, Монаха Белобаева и других. Сказал, что развратителями его были Католики, аптекарь Матвей Литвин и Андрей Хотеев, что какие-то Заволжские старцы в искренней беседе с ним объявили ему такое же мнение о Христе и Святых. Что будто бы Рязанский Епископ Кассиан благоприятствовал их заблуждению, и проч. Царь и Митрополит, Собором уличив еретиков, не хотели употребить жестокой казни: осудили их единственно на заточение, да не сеют соблазна между людьми; а Епископа Кассиана, разбитого параличом, отставили.
  
  Стоглавый Собор почти не коснулся догматов православной веры, но спустя два года возникла потребность в новом Соборе, который должен был рассуждать преимущественно об истинах христианской веры или, точнее, защищать их против новых проповедников старой ереси жидовствующих.
  Ересь эта снова стала себя обнаруживать, причем в двояком виде: у простых, необразованных людей просто отвергалась христианская вера, они принимали иудаизм, иногда даже обрезались, а другие, люди образованные и книжные, не принимали самого жидовства, а только их воззрения на христианскую веру, и потому отвергали христианские догматы и делались религиозными вольнодумцами.
  Ересь эта наблюдалась даже между вологодскими и белозерскими иноками, ее тайно придерживались и в самой Москве, особенно среди вельмож.
  Старцы-иосифляне, которые допрашивали Башкина, доложили царю, что появившаяся новая ересь, хоть и возникла под влиянием западного вольномыслия, но развивалась и укреплялась под влиянием вольномыслия домашнего, уже существовавшего между заволжскими старцами.
  Сущность же еретичества Башкина и его единомышленников состояла в том, что они:
  а) хулили Господа Иисуса Христа, исповедуя Его неравным Богу Отцу;
  б) Святое Тело Его и Кровь в таинстве Евхаристии считали простым хлебом и вином;
  в) Церковью называли только собрание верных, а церкви, или храмы вещественные, признавали за ничто;
  г) отвергали вообще святые иконы и называли их идолами;
  д) отвергали таинство покаяния и говорили: "Как перестанет человек грешить, хотя бы и не покаялся пред священником, ему нет более греха";
  е) предания и жития святых отцов называли баснословием;
  ж) Вселенские Соборы укоряли в гордости, говоря: "Все писали они для себя, чтоб им владеть всем - и царским и святительским";
  з) всё Божественное Писание называли баснословием, а Евангелие и Апостол излагали неистинно.
  В этом новом лжеучение кроме влияния иудаизма уже чувствуется и влияние Кальвинистов, исповедовавших вероучение не менее приземленное, чем иудаизм.
  Царь, узнав, что новой ересью охвачено весьма много народа, повелел собрать на них Собор.
  Собор открылся в октябре 1553 года и продолжил свою работу и в 1554 году. Собор подробно рассмотрел дела всех замеченных в ереси и, после того, как вина их была полностью доказана, осудил их на заключение в монастырях.
  Неожиданно на Соборе возник вопрос о правильном написании икон. Некто дьяк Иван Висковатый заявил, что не должно изображать Бога Отца, невидимого по существу, в виде ветхаго деньми (старца), по видению пророка Даниила, и Пресвятую Троицу в виде трех ангелов, являвшихся Аврааму, потому что эти видения, или явления, были в Ветхом Завете, который уже прошел и отложен.
  В полемику с ним вступил митрополит Макарий. Он отвечал, что не весь Ветхий Завет отложен, что Христос, восходя на небеса, оставил святым апостолам и Ветхий и Новый Закон, а апостолы, наставляемые Духом Святым, иное отложили из Ветхого Завета (закон обрядовый), иное же приняли и передали по себе святой Церкви, каковы пророчества, и видения пророков, и бывшие Богоявления. Потому справедливо изображают христианские живописцы Бога Отца в виде Ветхаго деньми и Пресвятую Троицу в виде трех ангелов, и это отнюдь не новость в нашей Церкви: такие изображения существуют во многих древних храмах в Греции, на Афоне, в Новгороде и других местах. Живописцы наши не Существо Божие описуют, невидимое и непостижимое, а изображают Бога по пророческому видению и по древним образцам.
  Еще более соблазнялся Висковатый тем, что на новых иконах, представлявших сотворение мира и Адама, Сын Божий изображен в виде ангела с крылами: не скрывается ли тут, думал Висковатый, еретическая мысль единомышленников Башкина, будто Сын не равен Отцу и относится к числу духов служебных?
  Митрополит отвечал, что тут нет ничего еретического, что живописцы изображают так Сына Божия по пророчеству о Нем Исаии, и изображают по древним образцам.
  В конце концов Висковатый признал правоту митрополита и покаялся перед Собором в своих заблуждениях. Собор приговорил его к трехлетней епитимии. Это означало, что первый год он должен был стоять во время службы за дверьми храма, второй и третий год внутри храма, но при этом рта не раскрывать, и только спустя три года он допускался до причастия.
  Фактически на этом собор и закончил свою работу, но после еще долго продолжал рассматривать дела еретиков.
  
  * * *
  Доказав, что болезнь и горестные ее следствия не ожесточили его сердца, что он умеет быть выше обыкновенных страстей человеческих и забывать личные, самые чувствительные оскорбления, Иоанн с прежнею ревностью занялся делами государственными. И главным было тогда усмирение завоеванного им Царства, в коем продолжались не его окраинах мелкие смуты.
  Он послал Данила Адашева, брата Алексеева, с Детьми Боярскими и с Вятчанами на Каму, а знаменитых доблестью воевод, Князя Симеона Микулинского, Ивана Шереметева и Князя Андрея Михайловича Курбского в Казань со многими полками. Они выступили зимою, в самые жестокие морозы. Воевали целый месяц в окрестностях Камы и Меши, разорили там новую крепость, сделанную мятежниками, ходили за Ашит, Уржум, до самых Вятских и Башкирских пределов. Сражались ежедневно в диких лесах, в снежных пустынях; убили 10000 неприятелей и двух злейших врагов России, Князя Янчуру Измаильтянина и богатыря Черемисского Алеку; взяли в плен 6000 Татар, а жен и детей 15000.
  Князья Иван Мстиславский и Михайло Васильевич Глинский воевали Луговую Черемису, захватили 1600 именитых людей, Князей, Мурз, чиновников Татарских и всех умертвили. Воеводы и сановники, действуя ревностно, неутомимо, получили от государя золотые медали, лестную награду сего времени: ими витязи украшали грудь свою вместо нынешних крестов орденских.
  Еще бунт не угасал: еще беглецы Казанские укрывались в ближних и дальних местах, везде волнуя народ; грабили, убивали наших купцов и рыболовов на Волге, строили крепости, хотели восстановить свое Царство. Россияне пять лет не опускали меча: жгли и резали. Без пощады губя вероломных, Иоанн награждал верных: многие Казанцы добровольно крестились, другие, не оставляя закона отцов своих, вместе с первыми служили России. Им давали землю, пашню, луга и все нужное для хозяйства. Наконец усилия бунтовщиков ослабели, вожди их погибли все без исключения, крепости были разрушены, другие (Чебоксары, Лаишев) вновь построены нами и заняты стрельцами. Вотяки, Черемисы, самые отдаленные Башкирцы приносили дань, требуя милосердия. Весною в 1557 году Иоанн в сию несчастную землю, наполненную пеплом и могилами, послал Стряпчего, Семена Ярцова, с объявлением, что ужасы ратные миновались и что народы ее могут благоденствовать в тишине как верные подданные Белого Царя. Он милостиво принял в Москве их старейшин и дал им жалованные грамоты.
  
  С того времени Казань сделалась мирною собственностию России, сохраняя имя Царства в титуле наших Монархов. Иоанн в 1553 году Собором Духовенства уставил для ее новых Христиан особенную Епархию; дал ей Архиепископа, уступающего в старейшинстве одному Новгородскому владыке, подчинил его духовному ведомству Свияжск, Васильгород и Вятку. Определил в жалованье на церковные расходы десятину из доходов Казанских. Первым Святителем был там Гурий, Игумен Селижарова монастыря. Села Царские и Княжеские были отданы Архиепископу, монастырям и детям боярским.
  
  Совершилось и другое, менее трудное, но также славное завоевание. Издревле, еще до начала державы Российской, при устье Волги существовал город хазарский, знаменитый торговлею, Атель, или Балангиар. В XIII веке он принадлежал Аланам, именуемый Сумеркентом, а в наших летописях сделался известен под именем Асторокани, будучи владением Золотой Орды, и со времени ее падения столицею особенных Ханов, единоплеменных с Ногайскими Князьями.
  Теснимые Черкесами, Крымцами, сии Ханы слабые, невоинственные, искали всегда нашего союза. И последний из них, Ямгурчей, хотел даже, как мы видели, быть данником Иоанна, но, обольщенный покровительством Султана, обманул Государя: пристал к Дсвлег-Гирею и к Юсуфу, Ногайскому Князю, отцу Сююнбекину, который возненавидел Россию за плен его дочери и внука, сверженного нами с престола Казанского.
  
  В то время посла Московского обесчестили в Астрахани и держали в неволе. Государь воспользовался сим случаем, чтобы возвратить России ее древнее достояние, где будто бы княжил некогда сын Великого Владимира, Мстислав: ибо они считали Астрахань древним Тмутороканем, основываясь на сходстве имени.
  Мурзы Ногайские, Исмаил и другие, неприятели Юсуфовы, утверждали Иоанна в сем намерении: молили его, чтобы он дал Астрахань изгнаннику Дербышу, их родственнику, бывшему там Царем прежде Ямгурчея, и хотели помогать нам всеми силами.
  Государь, призвав Дербыша из Ногайских Улусов, весною в 1554 году послал с ним на судах войско, не многочисленное, но отборное.
  29 Июня, достигнув Переволоки, Шемякин отрядил вперед Князя Александра Вяземского, который близ Черного острова встретил и побил несколько сот Астраханцев, высланных разведать о нашей силе. Узнали от пленников, что Ямгурчей стоит пять верст ниже города, а Татары засели на островах, в своих Улусах. Россияне плыли мимо столицы Батыевой, Сарая, где 200 лет Государи наши унижались пред Ханами Золотой Орды, но там были уже одни развалины!
  Шемякин 2 июля 1544 года вступил в безлюдную Астрахань, а Князь Вяземский нашел в Ямгурчеевом стане немало кинутых пушек и пищалей. Гнались за бегущими во все стороны, до Белого озера и Тюмени: одних убивали, других вели в город, чтобы дать подданных Дербышу, объявленному Царем в пустынной столице.
  Ямгурчей с двадцатью воинами ускакал в Азов. Настигли только жен и дочерей его, также многих знатных чиновников, которые все хотели служить Дербышу и зависеть от России, требуя единственно жизни и свободы личной. Их представили новому Царю: он велел им жить в городе, распустив народ по Улусам.
  Князей и Мурз собралось пятьсот, а простых людей десять тысяч. Они вместе с Дербышем клялись в том, чтобы повиноваться Иоанну, как верховному своему Властителю, присылать ему 40 тысяч алтын и 3 тысячи рыб как ежегодную дань, а в случае Дербышевой смерти нигде не искать себе Царя, но ждать, кого Иоанн или наследники его пожалуют им в Правители. В клятвенной грамоте, скрепленной печатями, сказано было, что Россияне могут свободно ловить рыбу от Казани до моря, вместе с Астраханцами, безданно и безъявочно.
  Учредив порядок в земле, оставив у Дербыша казаков (с дворянином Тургеневым) для его безопасности и для присмотра за ним, Князь Шемякин и Вешняков возвратились в Москву с пятью взятыми в плен Царицами и с великим числом освобожденных Россиян, бывших невольниками в Астраханских Улусах.
  
  Весть о сем счастливом успехе Государь получил 29 августа 1554 года, в день своего рождения, празднуя его в селе Коломенском с Митрополитом и со всем двором: изъявил живейшую радость, уставил церковное молебствие, милостиво наградил Воевод, встретил пленных Цариц с великою честию и в удовольствие Дербышу отпустил назад в Астрахань. Кроме младшей из них, которая па пути родила сына и вместе с ним крестилась в Москве: сына назвали Царевичем Петром, а мать Иулианиею, и Государь женил на ней своего именитого дворянина, Захарию Плещеева.
  Недолго Астрахань была еще особенным Царством: скоро вероломство Дербыша доказало необходимость учредить в ней Российское правительство: ибо нет надежной средины между независимостью и совершенным подданством державы. Мужеством наших казаков отразив изгнанника Ямгурчея, хотевшего завоевать Астрахань с помощию Крымцев и сыновей Ногайского Князя Юсуфа.
  Дербыш замыслил измену: несмотря на то, что Государь снисходительно уступил его народу всю дань первого года, он тайно сносился с Ханом Девлет-Гиреем, взяв к себе Царевича Крымского Казбулата в должность Калги.
  Голова Стрелецкий, Иван Черемисинов, с новою воинскою дружиною был послан обличить и наказать изменника. Дербыш снял с себя личину, вывел всех жителей из города, соединился с толпами Ногайскими, Крымскими и дерзко начал войну, ободренный малочисленностью Россиян. Но у нас был искренний, ревностный друг: Князь Ногайский Исмаил, своим ходатайством доставив престол сему неблагодарному, помог Черемисинову, и Дербыш, разбитый наголову в 1557 году, по следам Ямгурчея бежал в Азов.
  Тогда все жители, удостоверенные в безопасности, возвратились в город и в окрестные Улусы, дали присягу России и не думали уже изменять, довольные своим жребием под властью великой Державы, которой сила могла быть им защитою от Тавриды и Ногаев.
  Черемисинов утвердил за ними прежнюю собственность: острова, пашни; обложил всех данью легкою, наблюдал справедливость, приобрел общую любовь и доверенность; одним словом, устроил все наилучшим образом для пользы жителей и России.
  
  С того времени Государь в подписи своих грамот начал означать лета Казанского и Астраханского завоеваний, коих эпоха есть без сомнения самая блестящая в нашей истории средних веков. Громкое имя покорителя Царств дало Иоанну, в глазах Россиян-современников, беспримерное величие и возвысило их государственное достоинство. Пленяя честолюбие, питая гордость народную, удивительную для иноземцев, которые не понимали ее причины, ибо видели только гражданские недостатки наши в сравнении с другими Европейскими народами и не сравнивали России Василия Темного с Россиею Иоанна IV. Первый имел только 1500 воинов для ее защиты, а второй взял чуждое Царство отрядом легкого войска, не трогая своих главных полков. Между сими происшествиями минуло едва столетие, и народ мог естественно возгордиться столь быстрыми шагами к величию.
  
  Кроме славы и блеска, Россия, примкнув свои владения к морю Каспийскому, открыла для себя новые источники богатства и силы; ее торговля и политическое влияние распространились. Звук оружия изгнал чужеземных купцов из Астрахани: спокойствие и тишина возвратили их. Они приехали из Шамахи, Дербента, Шавкала, Тюмени, Хивы, Сарайчика со всякими товарами, весьма охотно платя в Государеву казну уставленную пошлину.
  Цари Хивинский и Бухарский прислали своих знатных людей в Москву с дарами, желая благоволения Иоанна и свободной торговли в России. Земля Шавкалская, Тюменская, Грузинская хотели быть в нашем подданстве. Князья Черкесские, присягнув Государю в верности, требовали, чтобы он помог им воевать Султанские владения и Тавриду. Иоанн ответствовал, что Султан в мире с Россиею, но что мы всеми силами будем оборонять их от Хана Девлет-Гирея.
  
  * * *
  Сие достопамятное время Иоаннова Царствования прославилось еще тесным союзом России с одною из Держав Европейских, которая была вне ее политического горизонта, едва знала об ней по слуху и вдруг, нечаянно, нашла доступ к самым отдаленным, всех менее известным странам Государства Иоанна, чтобы с великою выгодою для себя дать нам новые средства обогащения, новые способы гражданского образования. Еще Англия не была тогда первостепенною морскою Державою, но уже стремилась к сей цели, соревнуясь с Испании, Португалии, Венеции и Генуе. Хотела проложить путь в Китай и в Индию Ледовитым морем, и весною в 1553 году, в Царствование юного Эдуарда VI, послала три корабля в океан Северный. Начальниками их были Гуг Виллоби и капитан Ченселер.
  Разлученные бурею, сии корабли уже не могли соединиться: два из них погибли у берегов Российской Лапландии в пристани Арцине, где Гуг Виллоби замерз со всеми людьми своими: зимою в 1554 году рыбаки Лапландские нашли его мертвого, сидящего в шалаше за своим журналом. Но капитан Ченселер благополучно доплыл до Белого моря, 24 Августа 1553 года вошел в Двинский залив и пристал к берегу, где был тогда монастырь Св. Николая и где после был основан город Архангельск.
  Англичане увидели людей, изумленных явлением большого корабля, сведали от них, что сей берег есть Российский, сказали, что имеют от Короля Английского письмо к Царю и желают завести с нами торговлю. Дав им съестные припасы, начальники Двинской земли немедленно отправили гонца к Иоанну, который тотчас понял важность сего случая, благоприятного для успехов нашей торговли, велел Ченселеру быть в Москву и доставил ему все возможные удобности в пути.
  Представленные Государю, Англичане с удивлением видели, по их словам, беспримерное великолепие его двора: ряды красивых чиновников, круг сановитых Бояр в златых одеждах, блестящий трон и на нем юного Самодержца в блистательной короне, окруженного величием и безмолвием.
  Англичане, принятые милостиво, обедали у Государя в Золотой палате и с новым изумлением видели пышность Царскую. Гости, числом более ста, ели и пили из золотых сосудов, одежда ста пятидесяти слуг также сияла золотом.
  После сего Ченселер имел переговоры с Боярами и был весьма доволен оными. Его немедленно отпустили назад в феврале 1554 года с ответом Иоанна. Царь писал к Эдуарду, что он, искренно желая быть с ним в дружбе, согласно с учением Веры Христианской, с правилами истинной науки государственной и с лучшим его разумением, готов сделать все ему угодное. Что, приняв ласково Ченселера, так же примет и Гуга Виллоби, если сей последний будет у нас, что дружба, защита, свобода и безопасность ожидают Английских Послов и купцов в России.
  Но за время путешествия Ченселера Эдуарда не стало: Мария стала царствовать в Англии, и Ченселер, вручив ей грамоту Иоанна с немецким переводом, произвел своими вестями живейшую радость в Лондоне. Все говорили о России как о вновь открытой земле, хотели знать ее любопытную Историю, Географию, и немедленно составилось общество купцов для торговли с нею.
  
  
  30-я СТУПЕНЬКА - с 8 октября 1554 года по 2 марта 1557-го - время рождения новой веры, которая станет отправной точкой для начала следующего акта творения. Время жертвоприношения III степени, выражающееся в самопожертвовании.
  
  В 1555 году Ченселер вторично отправился к нам на двух кораблях с поверенными сего общества, Греем и Киллингвортом, чтобы заключить торжественный договор с Царем, коему Мария и супруг ее, Филипп, письменно изъявили благодарность в самых сильных выражениях. Иоанн с новою милостью принял Ченселера и его товарищей в Москве, обедая с ними, обыкновенно сажал их перед собою; говорил ласково и называл Королеву Марию любезнейшею сестрою.
  Учредили особенный совет для рассмотрения прав и вольностей, коих требовали Англичане: в нем присутствовали и купцы Московские. Положили, что главная мена товаров будет в Колмогорах, осенью и зимою: что цепы остаются произвольными, но что всякие обманы в купле судятся как уголовное преступление.
  Иоанн дал наконец торговую жалованную грамоту Англичанам, уставив в ней что они могут свободно купечествовать во всех городах России, без всякого стеснения и не платя никакой пошлины - везде жить, иметь дома, лавки, нанимать слуг, работников и брать с них присягу в верности. Что за всякую вину ответствует только виновный, а не общество; что Государь, как законный судия, имеет право отнять у преступника честь и жизнь, но не касается имения. Что они изберут старейшину для разбора ссор и тяжб между ими, что Наместники Государевы обязаны деятельно помогать ему в случае нужды для усмирения ослушных и давать орудия казни. Что нельзя взять Англичанина под стражу, если старейшина объявит себя его порукою, что правительство немедленно удовлетворяет их жалобам на Россиян и строго казнит обидчиков.
  Главными из товаров, привезенных Англичанами в Россию, были сукна и сахар. Купцы наши предлагали им 12 рублей (или гиней) за половинку сукна и 4 алтына (или шиллинга) за фунт сахару; но сия цена казалась для них низкою.
  
  С того времени пристань Св. Николая - где кроме бедного уединенного монастыря было пять или шесть домиков - оживилась и сделалась важным торговым местом. Англичане построили там особенный красивый дом, а в Колмогорах несколько обширных дворов для складки товаров. Им дали землю, огороды, луга.
  Между тем, надеясь открыть путь чрез Ледовитое море в Китай, капитан их, Стефан Борро, от устья Двины доходил до Новой Земли и Вайгача, но, устрашенный бурями и ледяными громадами, в исходе Августа месяца возвратился в Колмогоры.
  
  В 1556 году Ченселер отплыл в Англию с четырьмя богато нагруженными кораблями и с Посланником Государевым, Иосифом Непеею Вологжанином. Счастье, дотоле всегда благоприятное сему искусному мореплавателю, изменило ему: буря рассеяла его корабли, только один из них вошел в пристань Лондонскую. Сам Ченселер утонул близ Шотландских берегов; спасли только Посланника Иоанна, который, лишившись всего, был осыпан в Лондоне дарами и ласками.
  Знатные Сановники Государственные и сто сорок купцов со множеством слуг, все на прекрасных лошадях, в богатой одежде, выехали к нему навстречу. Он сел на коня, великолепно украшенного, и, окруженный старейшинами купечества, въехал в город. Ему отвели один из лучших домов, где богатство уборов отвечало роскоши ежедневного угощения; угадывали, предупреждали всякое желание гостя; то звали его на пиры, то водили обозревать все достопамятности Лондона, дворцы, храм Св. Павла, Вестминстер, крепость, Ратушу.
  Принятый Марией, с отменным благоволением, Непея в торжественный день Ордена Подвязки сидел в церкви на возвышенном месте близ Королевы. Нигде не оказывалось такой чести Русскому имени. Сей незнатный, но достойный представитель Иоанна лица умел заслужить весьма лестный отзыв Английских министров. Вместе с грамотой Царскою вручив Марии и Филиппу несколько соболей, Непея сказал, что богатейшие дары Иоанна во время Ченселерова кораблекрушения были расхищены Шотландцами. Королева послала к Царю самые лучшие произведения Английских суконных фабрик, блестящий доспех, льва и львицу, а старейшины Российского торгового общества, в последний раз великолепно угостив Непею в зале Лондонских суконников, объявили, что не двор, не казна, но их общество взяло на себя все издержки, коих требовало его пребывание в Англии, и что они сделали то с живейшим удовольствием, в знак своей добросердечной, ревностной, нежной дружбы к нему и к России. Он получил от них в дар золотую цепь во сто фунтов стерлингов и пять драгоценных сосудов; возвратился на Английском корабле в сентябре 1557 года и привез в Москву ремесленников, рудокопов и медиков, в числе коих был искусный доктор Стендиш. Так Россия пользовалась всяким случаем заимствовать от иноземцев нужнейшее для ее гражданского образования.
  
  Одним словом, связь наша с Британией, основываясь на взаимных выгодах без всякого опасного совместничества в Политике, имела какой-то особенный характер искренности и дружелюбия, служила доказательством мудрости Царя и придала новый блеск его царствованию.
  Открытием Англичан немедленно воспользовались и другие купцы Европейские: из Голландии, из Брабанта начали приходить корабли к северным берегам России и торговать с нею в Корельском устье, что продолжалось от 1555 до 1557 года.
  
  * * *
  Слух о наших завоеваниях проник и в отдаленную Сибирь, коей имя, означая тогда единственно среднюю часть нынешней Тобольской Губернии, было давно известно и Москве от наших Югорских и Пермских данников. Там господствовали Князья Монгольские, потомки Батыева брата Сибана, или Шибана. Вероятно, что они и прежде имели сношения с Россиею и даже признали себя в некоторой зависимости от сильного его Царя: Иоанн уже в 1554 году именовался в грамотах Властителем Сибири, но летописи молчат о том до 1555 года. В сие время Князь Сибирский Едигер прислал двух чиновников в Москву поздравил Государя со взятием Казани и Астрахани. Дело шло не об одной учтивости: Едигер вызвался платить дань России с условием, чтобы мы утвердили спокойствие и безопасность его земли.
  Государь уверил Послов в своей милости, взял с них клятву в верности и дал им жалованную грамоту. Они сказали, что в Сибири 30700 жителей: Едигер хотел с каждого человека давать нам ежегодно по соболю и белке.
  Сын боярский, Дмитрий Куров, поехал в Сибирь, чтобы обязать присягою Князя и народ, возвратился в конце 1556 года с новым послом Едигеровым и, вместо обещанных тридцати тысяч, привез только 700 соболей. Едигер писал, что земля его, разоренная Шибанским Царевичем, не может дать более, но Куров говорил противное, и Царь велел заключить посла Сибирского. Наконец, в 1558 году, Едигер доставил в Москву дань полную, с уверением, что будет впредь исправным плательщиком. - Таким образом Россия открыла себе путь к неизмеримым приобретениям на севере Азии, неизвестном дотоле ни Историкам, ни Географам образованной Европы.
  
  * * *
  Сии достопамятные происшествия были не единственным предметом деятельности Иоанна. Усмиряя Казань, покоряя Астрахань, возлагая дань на Сибирь, распространяя власть свою до Персии, а торговлю до Самарканда, Шельды и Темзы, Россия воевала и с Ханом Девлет-Гиреем, и с Швециею, и с Ливониею, неусыпно наблюдая Литву.
  
  Совершенное падение Казанского Царства приводило в ужас Тавриду: Девлет-Гирей, кипя злобою, хотел бы поглотить Россию, но чувствовал нашу силу, ждал времени, манил Иоанна мирными обещаниями и грозил нападением. В 1553 году Царь стоял с полками в Коломне; ожидая Хана, но Хан прислал в Москву грамоту шертную: соглашаясь быть нам другом, он требовал богатых даров и называл Иоанна только Великим Князем. Государь писал ему в ответ, что мы не покупаем дружбы, и скромно известил его о взятии Астрахани.
  Тогда некоторые из Думных Советников предлагали Государю довершить великое дело славы, безопасности, благоденствия нашего завоеванием последнего Царства Батыева. Но сия мысль казалась еще дерзкою: путь к Крыму еще не был Знаком войску; степи, даль, трудность продовольствия устрашали. Сверх того Иоанн опасался раздражить Султана, верховного властителя Тавриды, с коим мы находились в дружественных сношениях.
  Еще и другая мысль склоняла Государя щадить Тавриду: он надеялся, подобно своему деду, употреблять ее Ханов в орудие нашей Политики, чтобы вредить или угрожать Литве. Уже опыты доказывали ненадежность сего орудия, но мы хотели новых опытов, чтобы удостовериться в необходимости истребления варваров, и оставили в их руке огнь и меч на Россию!
  
  Видя ложь и обманы Девлет-Гирея и сведав, что он идет воевать землю Пятигорских Черкесов, наших друзей, Государь в июне 1555 года послал Воеводу Ивана Шереметева из Белева Муравскою дорогою с тринадцатью тысячами детей боярских, стрельцов и казаков в Мамаевы луга, к Перекопу, чтобы отогнать стада Ханские. Но Девлет-Гирей от Изюмского кургана поворотил влево и вдруг устремился к пределам России, имея тысяч шестьдесят войска. Шереметев, находясь близ Святых гор и Донца, открыл сие движение неприятеля, уведомил Государя и пошел вслед за Ханом к Туле. Сам Иоанн немедленно выступил из Москвы с Князем Владимиром Андреевичем, Царем Казанским Симеоном, со всеми Воеводами и детьми боярскими, уже не хотел, как бывало в старину, ждать Крымцев на Оке, но спешил встретить их далее в поле. Девлет-Гирей оказался между - двумя войсками и не знал того.
  Нескромность дьяков Государевых спасла его от гибели: они писали из Москвы к Наместникам украинским, что Хан в сетях, что спереди Царь, сзади Шереметев в одно время стиснут, истребят неприятеля. Наместники разгласили счастливую весть, которая дошла и до Хана чрез жителей, захваченных Крымцами. В ужасе он решился бежать. Между тем мужественный, деятельный Шереметев взял обоз Девлет-Гиреев, 60000 коней, 200 аргамаков, 180 верблюдов и отправил сию добычу во Мценск и в Рязань, остался только с семью тысячами воинов. В 150 верстах от Тулы, на Судбищах, встретил всю неприятельскую силу и не уклонился от битвы: сломил Передовой полк, отнял знамя Ширинских князей и ночевал на месте сражения.
  К Хану привели двух пленников: их пытали; один молчал, а другой не вынес мук и сказал ему о малом числе Россиян. Опасаясь нашего главного войска, но стыдясь уступить победу горсти отважных витязей, Девлет-Гирей утром возобновил нападение всеми полками. Бились часов восемь, и Россияне несколько раз видели тыл неприятеля; одни Янычары Султановы стояли крепко, берегли Хана и снаряд огнестрельный. К несчастию, Герой Шереметев был ранен: другие Воеводы не имели его духа - усилия наши ослабели, а неприятель удвоил свои. Россияне смешались, искали спасения в бегстве. Тут мужественные чиновники, Алексей Басманов и Стефан Сидоров, ударили в бубны, затрубили в трубы, остановили бегущих и засели с двумя тысячами в буераке: Хан трижды приступал, не мог одолеть их и, боясь терять время, на закате солнца ушел в степи.
  
  Государь приближался к Туле, когда донесли ему, что Шереметев разбит и что Хан будто бы идет к Москве с несметною силою. Люди боязливые советовали Царю идти назад за Оку, а смелые - вперед: он послушался смелых и вступил в Тулу, куда прибыли Шереметев, Басманов, Сидоров с остатком своих воинов. Узнав, что Хан спешит к пределам Тавриды и что нельзя догнать его, Иоанн возвратился в Москву. Он милостиво наградил всех усердных сподвижников Шереметева, не победителей, но ознаменованных славою отчаянной битвы. Многие из них умерли от ран, и в том числе храбрый Воевода Сидоров, уязвленный пулею и копьем: отслужив Царю, он скинул с себя обагренный кровью доспех и скончался в мантии Схимника.
  
  * * *
  В сие время Иоанн должен был обратить внимание на Швецию. Густав Ваза, с беспокойством видя возрастающее могущество России, старался тайно вредить ей. Он сносился с Королем Польским, с Ливониею, с Герцогом Прусским, с Даниею, чтоб общим усилием Северных Держав противиться опасному Иоанну. А так же, встревоженный нашей выгодной торговлею с Англичанами, убеждал Королеву Марию запретить оную как несогласную с благосостоянием Швеции и дающую новые средства избытка, новую силу естественным врагам ее.
  Несмотря на то, ни Густав, ни Царь не хотел кровопролития: первый чувствовал слабость свою, а последний не имел никаких видов на завоевания в Швеции. Но споры о неясных границах произвели войну. Ссылаясь на старый договор Короля Магнуса с Новгородцами, Россияне считали реки Саю и Сестрь пределом обеих держав. Шведы выходили за сей рубеж, ловили рыбу, косили сено, пахали землю в наших владениях, именовали Сестрею совсем иную реку и не слушали никаких возражений.
  Россияне жгли их нивы, а Шведы жгли наши села, умертвив несколько боярских детей и посадив одного из них на кол: отняли у нас также несколько погостов в Лапландии и хотели разорить там уединенный монастырь Св. Николая на Печенге, против Варгава. Новгородский наместник, князь Димитрий Палецкий, отправил к Королю Густаву сановника Никиту Кузмина: его задержали в Стокгольме как лазутчика по ложному донесению Выборгского начальника, и Густав не дал ответа князю Палецкому, желая объясниться письменно с самим Царем.
  Жители Новгородской области вооруженною рукою заняли некоторые спорные места: Шведы побили их наголову. Еще с обеих сторон предлагали дружелюбно исследовать взаимные неудовольствия, назначили время и место для съезда поверенных: Шведские не явились.
  Государь велел князю Ногтеву и воеводам Новгородским защитить границу, а Густав, опасаясь нападения, сам прибыл в Финляндию единственно для обороны. Но Адмирал его, Иоанн Багге, пылая ревностью отличить себя подвигом славы, убеждал Короля предупредить нас, отвечал ему за успех, донес, что слух носится о внезапной кончине Царя, что Россия в смятении. Что он надеется собрать двадцать тысяч воинов и проникнуть с ними в средину ее владений. Старец Густав, им обольщенный, согласился действовать наступательно, а Багге немедленно осадил Нотебург, или Орешек, с конницей, пехотою, со многими вооруженными судами: громил стены из пушек и жег наши селения.
  Россияне приняли меры: крепость оборонялась сильно; с одной стороны Князь Ногтев, с другой Дворецкий Симеон Шереметев теснили неприятеля, разбивали его отряды, хватали кормовщиков, брали суда. Настала осень, и Багге, потеряв немало людей в течение месяца, возвратился в Финляндию, хвалясь единственно тем, что Россияне не могли преградить ему пути и что он везде мужественно отражал их.
  
  Зимою, в декабре 1556 года собралось многочисленное войско в Новгороде, а Царь оказывал еще миролюбие. Воеводы Московские писали к Королю, что он, бессовестно нарушив перемирие, будет виновником ужасного кровопролития, если в течение двух недель сам не выедет к ним на границу или не пришлет вельмож для рассмотрения обоюдных неудовольствий и для казни обидчиков.
  Вместо Густава отвечали Выборгские чиновники, что адмирал Багге начал войну без Королевского повеления, что Шведы, доказав Россиянам свое мужество, готовы возобновить старую дружбу с ними. Но сей ответ казался неудовлетворительным: воеводы, князья Петр Щенятев и Дмитрий Палецкий, с Астраханским Царевичем Кайбулою вступили в Финляндию: взяли в оставленном Шведами городке Кивене семь пушек, сожгли его и за пять верст от Выборга встретили неприятеля, который, смяв их передовые отряды, расположился на горе. Место давало ему выгоду: искусные Воеводы Иоанна обошли его, напали с тылу, решили победу и пленили знатнейших сановников Королевских.
  Шведы заключились в Выборге: три дни стреляв по городу, Россияне не могли сбить крепких стен, опустошили берега Воксы, разорили Нейшлот и вывели множество пленников.
  Летописец говорит, что они продавали человека за гривну, а девку за пять алтын.
  
  Густав видел, что Швеция без союзников не в силах бороться с Россиею, и прислал в начале 1557 года сановника Канута в Москву. Он писал к Иоанну учтиво, дружелюбно, требуя мира, обвиняя бывшего Новгородского наместника, князя Палецкого (тогда смененного), и доказывая, что не Шведы, а Россияне начали войну. Канут представил дары Густава: десять Шведских лисиц, и хотя был Посланником недруга, однако ж имел честь обедать с Государем, ибо сей недруг уже просил мира.
  Ответствуя Густаву, Царь не соглашался с ним в причинах войны, но соглашался в желании прекратить ее. Послы Густава, Советник Государственный Стен Эриксон, Архиепископ Упсальский Лаврентий, Епископ Абовский Михаил Агрикола и Королевский Печатник Олоф Ларсон в Феврале 1557 года приехали в Москву на 150 подводах, жили на дворе Литовском как бы в заключении, не могли никого видеть, кроме Царских чиновников, поднесли Иоанну серебряный кубок с часами, обедали у него в Грановитой палате и должны были принять все условия, им объявленные.
  О рубеже не спорили: возобновили старый, но послы долго требовали, чтобы мы освободили безденежно всех пленников Шведских и чтобы Король имел дело единственно с Царем.
  Бояре отвечали:
  1) Вы, как виновные, обязаны без выкупа отпустить Россиян, купцов и других, вами захваченных, а мы, как правые, дозволяем вам выкупить Шведских пленников, у кого их найдете, если они не приняли нашей веры.
  2) Не бесчестие, а честь Королю иметь дело с Новгородскими наместниками. Знаете ли, кто они? Дети или внучата Государей Литовских, Казанских или Российских. Нынешний наместник, князь Глинский, есть племянник Михаила Львовича Глинского, столь знаменитого и славного в землях Немецких. Скажем вам также не в укор, но единственно в рассуд: кто Государь ваш? Венценосец, правда; но давно ли еще торговал волами? И в самом великом Монархе смирение лучше надменности.
  Послы уступили: за то Бояре, желая изъявить снисхождение, согласились не именовать Короля в договоре клятвопреступником! Написали в Москве перемирную грамоту на сорок лет и велели Новгородским наместникам скрепить ее своими печатями. Между тем Послам оказывалась честь, какой ни отец, ни дед Иоаннов никогда не оказывал Шведским: их встречали и провожали во дворце знатные сановники; угощали на золоте, пышно и великолепно. Вместо дара Государь прислал к ним двадцать освобожденных Финляндских пленников.
  
  * * *
  Последнее нападение на наши пределы дорого стоило Хану, который лишился не только обоза, но и знатной части войска в битве с Шереметевым. Несмотря на то, что он хвалился победою и снова ополчался. Казаки под начальством дьяка Ржевского стерегли его между Днепром и Доном: они известили Государя в мае 1556, что Хан расположился станом у Конских Вод и метит на Тулу или Козельск.
  В несколько дней собралось войско: Царь осмотрел его в Серпухове и хотел встретить неприятеля за Тулою, но узнал, что вся опасность миновалась. Смелый Дьяк Ржевский, переманив к себе триста Малороссийских Литовских казаков с Атаманами Млынским и Есковичем, ударил на Ислам-Кирмень, на Очаков. Шесть дней бился с Ханским Калгою, умертвил множество Крымцев и Турков, отогнал их табуны, вышел с добычею и принудил Девлет-Гирея спешить назад для защиты Крыма, где, сверх того, свирепствовали смертоносные болезни.
  В сие же время, к удовольствию Государя, предложил ему свои услуги один из знатнейших Князей Литовских, потомков Св. Владимира: Дмитрий Вишневецкий, муж ума пылкого, отважный, искусный в ратном деле. Быв любимым вождем Днепровских казаков и начальником Канева, он скучал мирною системою Августа, хотел подвигов, опасностей и, прельщенный славою наших завоеваний, вскипел ревностью мужествовать под знаменами своего древнего отечества, коему Провидение явно указывало путь к необыкновенному величию. Вишневецкий стыдился предстать Иоанну в виде беглеца: вышел из Литвы со многими усердными казаками, занял остров Хортицу близ Днепровского устья, против Конских Вод, сделал крепость и писал к Государю, что не требует у него войска: требует единственно чести именоваться Россиянином и запрет Хана в Тавриде, как в вертепе.
  Обнадеженный Иоанном в милости, сей удалец сжег Ислам-Кирмень, вывез оттуда пушки в свою Хортицкую крепость и славно отразил все нападения Хана, который 24 дня без успеха приступал к его острову. С другой стороны Черкесские князья именем России овладели двумя городками Азовскими, Темрюком и Таманом, где было наше древнее Тмутороканское Княжение.
  Девлет-Гирей трепетал, думал, что Ржевский, Вишневецкий и князья Черкесские составляют только передовой отряд нашего главного войска, ждал самого Иоанна, просил у него мира и в отчаянии писал к Султану, что все погибло, если он не спасет Крыма. Никогда - говорит современный историк - не бывало для России удобнейшего случая истребить остатки Монголов, явно караемых тогда гневом Божиим. Улусы Ногайские, прежде многолюдные, богатые, опустели в жестокую зиму 1557 года, скот и люди гибли в степях от несносного холода. Некоторые Мурзы искали убежища в Тавриде и нашли в ней язву с голодом, произведенным чрезвычайною засухою. Едва ли 10000 исправных конных воинов оставалось у Хана; еще менее в Ногаях. К сим бедствиям присоединялось междоусобие. В Ногайской Орде Улусы восставали на Улусы. В Тавриде Вельможи хотели убить Девлет-Гирея, чтобы объявить Царем Тохтамыша, жившего у них Астраханского Царевича, брата Шиг-Алеева. Заговор открылся: Тохтамыш бежал в Россию и мог основательно известить Государя о слабости Крыма.
  
  На этом закончилась десятая ступень Акта Творения Российской цивилизации. Как видим, Национальная идея, появившаяся на этой ступени, охватила все важнейшие сферы жизнедеятельности государства: Русская Церковь стала единственным прибежищем и оплотом истинной веры - православия.
  Правитель Руси приобрел статус царя, помазанника Божьего, на которого возлагается мессианская задача по сохранению и укреплению оплота православия - Русской Церкви, а саму Русь сделать истинно христианской державой. Идея монархизма потом будет питать умы россиян еще очень долго - вплоть по XVII ступени включительно.
  И у самой державы появились возможность необозримо расширить свои границы на востоке.
  Эта основная Национальная идея будет питать остальные планы земного рассудка за все время их формирования, правда, с каждым очередным планом все слабее и слабее, так как она будет постепенно замещаться идеями более рационального характера
  
  
  ЛИТЕРАТУРА:
  
  Ипатьвская летопись.
  Новгородская летопись Нового извода. Комиссионный список.
  Карамзин Н.М. "История государства Российского", том 6, 7, 8.
  Соловьев С.М. "История России с древнейших времен", том 5, 6.
  
  
  (продолжение следует)
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"