Откинувшись на спину, он лежал какое-то время с закрытыми глазами, погрузившись в свои размышления. И они, похоже, поглотили его настолько сильно, что, когда он открыл глаза, то был сильно удивлен плотному мраку, заполнившему всю комнату.
Перед глазами, будто он и не открывал их вовсе, стояла непроницаемая пелена ночи. Но постепенно глаза стали различать слабые очертания предметов, находившихся вокруг, а память стала возвращать в ее комнату. Да и слух начал различать слова, которые она нашептывала, откровенничая не то с ним, не то сама с собой укрывшись от всех густой темнотой, думая, что ее никто не сможет подслушать.
Ему даже в какой-то момент показалось, что темнота специально сгустилась для того, чтобы дать ей возможность высказаться. И скорее, ее слова были действительно обращены всё-таки больше к мраку ночи, повисшему в комнате плотной завесой, чем к нему. По крайней мере, темнота комнаты, в тот момент, стала единственным свидетелем ее откровений. Теперь вот и он, как и сгустившаяся ночь, они оба слушали ее, затаив дыхание, боясь нарушить этот интим.
- Знаешь, когда тебя не стало - шептали ее губы - то я вдруг ясно ощутила пустоту.
Ее голова лежала на его плече, и нежный шепот проникал в него, нигде не натыкаясь на отторжение, или неприятие, или хотя бы на сопротивление непонимания. Напротив, выстраданные и прочувствованные ею слова были хорошо знакомы и ему, и были созвучны и его мыслям, и настроениям.
И он ее не перебивал, он, в отличие от нее, не спешил расстаться со своими мыслями, ему было приятно осознавать, что он не одинок в своих переживаниях, что рядом с ним в данный момент лежит существо, которое чувствует и думает так же, как и он.
- Пустота была всюду, представляешь! - говорил в ней доверчивый ребенок - И вокруг меня, и внутри...
Он слушал ее голос, и слух отслеживал в нем еле уловимые интонации, говорившие о том, с каким удовольствием она освобождалась от каждого своего слова. С какой легкостью слова, рожденные, невесть откуда взявшейся, свободой, покидали ее сердце. Они просто вылетали из нее наружу, как канарейки из клетки птичника, которую тот, по своему ротозейству, забыл закрыть. Но вылетев, они тут же растворялись в его сердце, или были проглочены вязкой темнотой, висевшей в ее комнате.
- Впрочем, ты наверно даже и не представляешь, что такое пустота! - услышал он не то упрек, не то скрытое желание показать свое превосходство.
Он хотел было возразить, но ее шепот, звучавший в тишине ночи словно легкий шорох морских волн, накатывающихся на песчаный пустынный берег в ночи, подействовал на него расслабляюще, и он передумал.
- Это совсем не то, когда ты ничего не видишь вокруг, это когда нет ничего и внутри тебя самого, потому что и тебя самого тоже не существует.
Она взяла небольшую паузу, словно желая убедиться, насколько ей самой понятно то, что она пытается ему объяснить. И, видимо, удовлетворившись ясностью изложения, продолжила.
Он тоже представил себе, как это может быть, и тоже, мысленно согласившись с ее доводами, настроился слушать дальше.
- И ты не только не видишь и не слышишь - шептала она - но и не чувствуешь ничего вокруг, что могло бы послужить тебе подспорьем или защитой в случае опасности - в ее голосе стали появляться нотки страстности. - Правда и опасности тоже никакой не было, да и откуда ей было взяться, если кругом была пустота.
Она уже говорила без остановки.
- Поначалу меня всё это изумило. Мой разум отказывался что-либо понимать. "Этого не может быть!" - кричало внутри меня - "Так не бывает" - упорствовал мой рассудок. Но окружавшие меня реалии, точнее их отсутствие, говорили об обратном, и тут мне по-настоящему вдруг стало страшно. Я просто растерялась. Я долго не могла понять, что вообще происходит.
Представляешь!
Мне вдруг стало и страшно, и непонятно, и вообще...
Представляешь!
И не потому, что всё вдруг куда-то исчезло, нет, всё как будто бы оставалось на своих прежних местах, и даже можно было протянуть руку и потрогать всё это немыслимое нагромождение омёртвевших символов некогда благополучной жизни.
Представляешь!
Рука уже начинает тянуться к ним, но на полпути ты вдруг начинаешь ясно осознавать, что тебе это всё уже не нужно и никогда больше не пригодится, и сразу всё куда-то исчезает, всё вокруг перестает для тебя существовать.
Знаешь, как блескучая фольга от шоколадки, которая в детстве была твоей самой большой ценностью. И ты берег ее и показывал только самым верным, самым проверенным своим друзьям, зная наверняка, что в их глазах ты обретешь, ну, если и не уважение, то зависть, это точно. Но тогда в детстве ты еще не осознаешь всей ценности этой золотинки, и действуешь по некоему наитию, и только с годами начинаешь понимать, что она была способна порождать чувства и твои, и тех, кто тебя окружал, а уже через эти чувства ты постигал окружавший тебя мир и строил свой собственный.
Но это понимание приходит потом. А сначала ты вырастаешь и однажды, перебирая старый хлам, случайно натыкаешься на эту золотинку, заботливо уложенную на кусочек ватки в спичечном коробке, и долго не можешь понять вообще, что это такое. А вспомнив, наконец, без сожаления и даже с раздражением выбрасываешь ее в мусорное ведро, негодуя на себя за то, какой ты была глупой и наивной, и, ненавидя своих друзей, которые невольно стали свидетелями твоей доверчивости, которая сродни умственной отсталости.
Вот и тогда, всё исчезло, и я не ощущала даже биение собственного сердца, словно его я тоже выбросила в мусорное ведро, как ту золотинку. Правда, на этот раз, без лишних эмоций. Просто я вдруг обнаружила, что его для меня уже больше не существует. Потому что и оно вдруг стало для меня чужим.
Хотя оно по-прежнему как будто бы билось, но только не для меня, а вообще непонятно для кого, непонятно вообще, зачем оно всё еще пульсировало. Главное, для меня оно вдруг перестало существовать, и его биение, поэтому никак не отдавалось в моем сознании.
Похоже она поймала свой кураж и ее понесло.
- Представляешь!
В такой момент ты чувствуешь себя в этой пустоте даже не покойником и даже не знаком вопроса, повисшим в воздухе непонятно для кого и для чего. Ты вдруг начинаешь осознавать себя бледной точкой, поставленной кем-то в конце завершенной главы. Про тебя уже можно забыть, потому что следующая глава уже будет писаться не про тебя и не для тебя, и тебя вообще в ней ни разу не упомянут. Тебе там нечего делать, тебе вообще нигде нет места. Потому что ты перестал для всех существовать, ты больше никому не нужен и про тебя уже можно забыть.
Последнюю фразу он проговорила уже с замедлением, как бы подчеркивая тем самым весь трагизм ситуации, и замолчала. Но тут же, будто вспомнив что-то очень-очень важное, как раз то, ради чего она так долго растекалась в подробностях, выпалила:
- И всё это началось, как только ты ушел. Хлопнула входная дверь, и вдруг все пропало, и внутри меня, и снаружи. Никого и ничего.
Представляешь!
И я в одно мгновение вдруг стала никому не нужна, даже себе самой. Я для всех и для себя вдруг стала абсолютно пустым местом. И я никому и ничего уже не могла объяснить, и мне никто и ничего не пытался объяснить, впрочем, я и сама не нуждалась ни в чьих объяснениях.
Представляешь!
Рядом вдруг не оказалось никого, кто бы мог меня поддержать, утешить, приободрить...
Хотя ни у кого из них всё равно бы ничего не вышло, и всё оттого, что все слова их утешений и приободрений я уже слышала миллионы раз, и они для меня уже давно утратили свою силу. В них исчезла соль, и они стали для меня такими же пресными, как прошлогодняя трава.
Она вдруг замолчала, прислушиваясь к его дыханию, словно пытаясь по нему определить, насколько хорошо он ее понимает. Но видимо, этого оказалось ей недостаточно, и чтобы убедиться наверняка, отстранившись, она приподнялась на руках и заглянула ему в глаза.
В густых сумерках, должно быть, они поблескивали особенно доверительно, потому что она быстро нашла в них какие-то ей одной ведомые приметы понимания. Успокоившись, она снова припала щекой к его плечу, прижавшись к нему с еще большей теплотой, и снова стала нашептывать ему слова признания.
- Знаешь, я испытала чувство, будто вместе с собой ты прихватил и весь мир, который меня постоянно окружал до этого, который меня оберегал, питал, просвещал, творил, одним словом.
И я в нем вовсе не чувствовала себя каким-то безвольным и пассивным материалом, я сознавала, что в процессе своего творения также принимаю активное участие. Представляешь, я была сотворцом самой себя! Знаешь, творя саму себя вместе с миром, меня не покидало чувство, что и я, в свою очередь, помогаю миру творить его самого. Представляешь, оказывается, мы с миром были сотворцами его самого!
Снова в ее голосе послышались нотки страстности, и он почувствовал, как ее тело напряглось. Буквально на секундочку она отвлеклась, чтобы послушать, как приятно участилось его дыхание и, довольная тем, что ее понимают, продолжила:
- Была ли я тогда счастлива? Не знаю. Наверно была, потому что моя жизнь была наполнена смыслом мира, творившего меня, а его моим, и этот вопрос у нас с ним как-то вообще никогда не возникал. По крайней мере, несчастной я себя никогда не ощущала.
Он почувствовал, как приятно обмякло ее тело, отчего он невольно улыбнулся чему-то своему, нежно погладив ее по волосам. Но это длилось недолго, через некоторое время в ее голосе вновь стало появляться напряжение.
- Хотя, по правде сказать, я всё это поняла, лишь когда ты ушел, и я осталась совсем одна. Я только тогда поняла, что мой мир от меня безвозвратно ушел вместе с тобой, что ты ушел вместе с ним, и я его больше никогда не увижу. Ведь как только дверь захлопнулась за тобой на замок, я почувствовала, что в свой мир я уже больше никогда не попаду, что вход в него закрыт от меня этой дверью навсегда.
Знаешь, я почувствовала, будто этот хлопок двери отшвырнул меня за пределы моей жизни.
Представляешь!
Хлоп, и я уже вне зоны досягаемости своей собственной жизни!
Но самое страшное было то, что и другой жизни вокруг меня тоже никакой не было.
Она уже говорила без остановки, не обращая на него внимания. Казалось, ею движет назревшая потребность выговориться, чтобы навсегда сбросить с души тяготившую ее ношу.
- Представляешь, до твоего ухода я всего этого не чувствовала и не понимала. Я была уверена, что ты появился в моей жизни, чтобы благополучно войти в мой мир, что ты единственный достойный ему и была этому несказанно рада. Я была счастлива ввести тебя в свой мир, отдав его тебе не задумываясь. И мне тогда показалось, что и тебе в жизни как раз не хватает именно моего мира, и что ты безгранично счастлив появиться в нем и готов был остаться в нем со мною навсегда.
Но вот ты ушел, и я вдруг поняла, что тот идеальный мир, который я создавала всю свою жизнь, и который был моим до встречи с тобой, который принадлежал мне одной, никогда не будет нашим. Что он не нужен, ни тебе, ни мне, ни нам обоим. И мой мир исчез. Как и ты.
Знаешь, когда ты лишил меня привычной среды обитания, я вдруг ощутила себя жалкой и беспомощной. Я была похожа на новорожденного младенца, который только что лишился своего дома, своей привычной материнской утробы. Представляешь, старого мира для меня вдруг не стало, а новый я еще не обрела.
И я готова была закричать, как это всегда делают новорожденные. И я бы обязательно закричала, что есть сил, если бы знала наверняка, что меня, хоть кто-нибудь услышит, но вокруг меня была пустота...
Ты лишил меня не только крова и пищи, не только защиты и уверенности в завтрашнем дне, там, в утробе, осталась и моя суть, главное, что ты и ее отобрал у меня.
Ему показалось, что она вот-вот разрыдается, но, к его удивлению, этого не произошло, а она продолжала, как ни в чем не бывало, лишь отстранившись от него. Отбросив слегка одеяло, она села на пятки, чтобы иметь возможность лучше наблюдать его реакцию.
- Представляешь!
Щелчок дверного замка разорвался в моей голове мегатонной бомбой.
Для пущей убедительности она взмахнула руками, изображая взрыв вселенского масштаба.
Он же, в смешных изгибах ее тонких рук с растопыренными пальцами увидел всю серьезность намерений наивного ребенка противостоять неизбежному катаклизму, и улыбнулся. Но, увлеченная, она даже не обратила на это внимания, или расценила его улыбку по-своему. Но, скорее всего, просто не заметила ее в темноте, глядя ему в глаза. В них же ей виделось только его понимание и сопереживание, так необходимое ей в ту минуту.
- И вот я стою совершенно опустошенная - продолжала она - не имея ничего за душой, даже имени, голая, всеми отвергаемая, где-то за пределами Космоса, где царит такая же абсолютная пустота и отторжение всего от всего, и наблюдаю, как там, внутри Вселенной, бурлит и клокочет жизнь.
Представляешь! Там, на моих глазах от центра Мироздания разгонялись галактики в своем мерном движении к слиянию с вечным. А внутри них рождались звезды, вокруг которых начинали вращаться планеты, сопровождаемые своими спутниками.
Ее руки снова заходили ходуном, изображая галактические пертурбации, но в их гибкой пластике он вдруг почувствовал огромную силу, подстать вселенской, отчего улыбка, готовая было снова появиться, вдруг сменилась выражением восхищения и немого восторга.
- Представляешь! Завороженная я смотрела на то, как Вселенная творила всё это нагромождение светил и планет, которые творили ее саму. Галактики, следуя одна за другой, закручивались в спираль, заполняя, таким образом, собою пространство Вселенной, также и звезды, и планеты в них выстраивались в определенный порядок, каждая занимая в ней своё, отведенное ей кем-то место.
И всё же, он поймал себя на мысли, что описание картины Мироздания в ее изложении выглядело также по-детски наивным, и он снова невольно улыбнулся. Но она в тот момент уже не смотрела на него, ее взор был опущен, и глаза смотрели куда-то вниз, на свои обнаженные колени, выделявшиеся в темноте слабыми отсветами.
- Единственно, во всей Вселенной не нашлось места для меня, и как я не пыталась его отыскать, из этого ничего не выходило. Тогда я попыталась в этих бескрайних просторах Великого Космоса обнаружить свой мир, ведь не мог же он исчезнуть без следа, но и его нигде не было. То ли, действительно я стала ему безразлична, то ли он мне...
Да, признаться, и мне совершенно не хотелось вернуться в свой мир обратно, в этом, должно быть, и заключался весь ужас. Впрочем, меня туда итак что-то упорно не пускало. Что-то подсказывало, что больше мне там делать абсолютно нечего, что всё, что могла, я там уже давно сделала и для того мира, и для себя самой. И что он в моих услугах больше не нуждается, впрочем, как и я в его. Я тогда поняла, что тот мир умер для меня, оставшись навсегда в прошедшем времени, как и я для него. И вот тогда мне стало по-настоящему одиноко...
Она замолчала, и он почувствовал, что теперь наступила его очередь для откровенного разговора, и в наступившей тишине через некоторое время уже послышался его шепот. Облокотившись на локти, теперь уже он старался донести до нее свое сокровенное.
- Знаешь, когда я осторожно, чтобы не потревожить твой сон, закрывал за собой входную дверь, то в тот момент мне вдруг показалось, что там, за дверью я оставил свой мир, который до встречи с тобой был мне и отцом, и матерью, и другом, и учителем. - Он сделал ударение на слове "свой", скорее всего для того, чтобы показать ей, как хорошо он ее понимает. - Я попытался было придержать дверь, не знаю почему, может, чисто инстинктивно...
но опоздал, буквально на какую-то долю секунды. Она захлопнулась...
И знаешь, у меня возникло тогда такое чувство, будто ее специально притянуло, неизвестно откуда взявшимся сквозняком. И не для того, чтобы подшутить надо мной, а как раз для того, чтобы навсегда лишить меня моего мира. Представляешь, будто меня изгнали за что-то из моей собственной жизни, и навсегда захлопнули за мной дверь. И ключей от той двери нет ни у кого, их уже просто не существует в природе, и уже никто и никогда не сможет ее открыть. Знаешь, словно кто-то отсек этой дверью пуповину, соединявшую меня с моим миром, как у твоего новорожденного.
Он замолчал в ожидании ее реакции на свой рассказ, но она молчала, думая о чем-то, о своем, и тогда он продолжил:
- Представь себе, с каким грохотом может рухнуть в одночасье, превратившись в пыль, целая империя, вот, наверно, с таким шумом захлопнулась и дверь. Более страшного грохота я в жизни своей не слышал. И он нагонял на меня какой-то непонятный страх. Не о физической боли были мои мысли в ту минуту и даже не о смерти, его раскаты выворачивали всю мою душу наизнанку, и я уже боялся непонятно чего, и всё это было ужасно...
- Да, наверно с таким грохотом и за Адамом с Евой захлопнулись врата в рай - тихо согласилась она, по-прежнему, думая о чем-то, о своём.
- Во! Во! Должно быть, дверь, ведущая на выход из безмятежного детства, специально для всех и всегда закрывает столь громогласно - закивал он головой, видя, что она понимает, о чем он говорит - чтобы память навсегда зафиксировала этот момент. И чтобы ни у кого и никогда бы уже не возникало никаких поползновений вернуться в него обратно.
Представляешь!
Дверь закрылась, мой мир остался за дверью и был для меня отныне недосягаем, а я остался стоять за пределами своей жизни, пусть и прежней, но всё же... совершенно один. Странное дело, но я совсем не жалел о нем.
А жалел о том, что стоял в какой-то непонятной мне пустоте, которую, по идее, должен буду возделывать, преобразовывая в поте лица своего, до конца своих дней. И это меня несколько смущало. Просто я не только не знал, с какого конца мне взяться за дело, но и не понимал, а для чего мне всё это нужно! Уж не для того ли, думал я, чтобы преображенный моими стараниями новый мир, вот также со страшным грохотом, однажды исчез бы за дверью всей моей прожитой жизни?
Теперь и он сел в кровати, скрестив ноги по-турецки, чтобы лучше видеть ее гибкую фигуру, обозначенную в темноте тусклыми матовыми бликами. В отличие от нее, он не пытался найти у нее понимания, так как нисколько не сомневался в том, что она и без того единственное существо на свете, способное его понять. Собственно, к ней и были обращены его слова.
- Нет, это была не та пустота, о которой ты говоришь - продолжал он.
Представляешь! То, что я стал совершенно не нужен моему миру, я познал несколько раньше, еще до встречи с тобой. И я также всюду натыкался на отчуждение, непонимание и неприятие меня всеми. Впрочем, и они все вызывали у меня только чувство омерзения. Я их всех ненавидел, как и мир, в котором они существовали. Ну, и они мне все, естественно, платили той же монетой.
Представляешь!
Тот мир, что родил меня на свет, взрастил, дал образование, вывел меня в люди, я вдруг сильно возненавидел и готов был уничтожить. И я бы непременно так поступил, но однажды в безликой толпе я случайно наткнулся на твои глаза.
Как будто бы глаза, как глаза, но было в них что-то такое...
- До боли знакомое и родное. Словно лучик надежды во всем этом кошмаре непонимания - договорила она за него. - И тебе в ту минуту показалось, что именно этого тебе не хватало всю твою жизнь?
- Ну да, а ты откуда знаешь? - удивленно спросил он.
На этот раз улыбнулась она.
- Представляешь!
Я даже не знаю, что побудило меня уйти от тебя в то утро, что погнало меня на улицу - не дождавшись ответа на свой вопрос, продолжил он. - Может для того, чтобы там, в холодной пустыне лучше разглядеть то, что я увидел в твоих глазах. То, что вдруг стало меня насыщать неведомым мне ранее смыслом жизни.
Ведь только в мертвом одиночестве я и смог прочесть их послание мне как следует, и увидеть в них сопереживание и желание принять живейшее участие во мне.
Хотя нет, в них я увидел нечто большее, чем обычное сострадание... - он на секунду остановился, подбирая нужные слова.
- Они излучали силу и уверенность - проговорила она, подсказывая то ли ему, то ли себе, глядя в его глаза, любуясь на известные только ей одной приметы понимания.
- Да, силу и уверенность - повторил он за ней.
- В них светилась вселенская мудрость и правда жизни - она всматривалась в его глаза, как бы проверяя себя еще раз.
- Мудрость и правда, в которой читались все ответы на мои наболевшие вопросы, и на те, что зарождались, и даже на те, что еще не родились - подтвердил он.
- Они горели желанием создать свой, более совершенный мир из всех миров, существовавших прежде - она почувствовала, как ее дыхание поймало ритм его дыхания.
- В них уже зарождался новый мир, который мы были просто обязаны сделать совершеннее всех прежних миров - прочитал он в ее глазах нужные слова - и это был уже наш мир, так необходимый нам обоим.
Она не произнесла больше ни слова, замолчал и он. Им обоим казалось, что они, наконец, нашли нужные слова, чтобы выразить то, что родилось в их душах и вырывалось наружу.
Глядя друг другу в глаза, они стали осязать, сгущавшуюся вокруг них тишину, стараясь уловить, в окружавшем их безмолвии, то сокровенное, ради чего они вообще появилась на свет.